Исследовательские материалы для «Словаря книжников и книжности Древней Руси» в этом томе «Трудов» включают в себя словарные статьи на имена собственные писателей и книжников XI–XVII вв.

Ряд статей посвящен авторам широко известных литературных памятников древнерусской литературы, книжникам, сыгравшим большую роль в истории древнерусской книжности (Владимир Мономах, Петр Бориславич, Нестор Искандер, Григорий Цамблак, Мелетий Смотрицкий, Досифей, Андрей Денисов и др.).

На имена авторов даются и статьи об авторе «Слова о полку Игореве» и о Данииле Заточнике, хотя, в сущности, говорить об этих авторах как об определенных исторических личностях мы не можем. Имя автора «Слова» остается для нас неизвестным, несмотря на все попытки раскрыть его. Не знаем мы ничего также и о Данииле Заточнике. Однако и в «Слове о полку Игореве», и в «Молении» Даниила Заточника образ автора настолько заполняет собой весь текст произведений, что вполне закономерно в заглавии словарной статьи ставить не название памятника, а автора его. Не случайно существует так много всевозможных догадок и гипотез об авторе «Слова», о том, кто такой был Даниил Заточник.

Основную часть публикуемых материалов составляют статьи о лицах, игравших второстепенную роль в литературном процессе Древней Руси, подчас малоизвестных не только широкому кругу читателей, но и специалистам. Тем ценнее и важнее для науки материалы о книжниках такого рода, собранные воедино и дающие исчерпывающие сведения об их книжной и литературной деятельности по состоянию данных науки на сегодняшний день.

На первый взгляд может показаться, что подобного рода подборка носит случайный характер. Не следует, однако, забывать, что это лишь часть словарных материалов. Кроме того, несмотря на разнохарактерность этих статей, на широкий временной диапазон, который они охватывают, на различия в значении, которое играли в истории древнерусской литературы и книжности входящие в эту подборку древнерусские писатели и книжники, все эти статьи могут быть объединены в отдельные группы, которые отражают разные стороны литературного процесса Древней Руси.

Ряд включенных в публикуемые материалы авторов — древнерусские агиографы (Василий-Варлаам, царевич Иван Иванович, Иона, Иринарх Глушицкий и др.). Агиография была одним из основных жанров древнерусской литературы, и чем больше соберем мы сведений о древнерусских агиографах, тем полнее раскроется перед нами литературная история этого жанра.

В истории древнерусской культуры и литературы огромную роль играли книгописцы. «Словарь книжников и книжности Древней Руси», конечно, не может включить в себя перечень всех древнерусских писцов, известных к настоящему времени по рукописным материалам. Однако те книгописцы, которые не только выступали в роли переписчиков книг, но [32] и имели определенное значение в истории книжного дела Древней Руси, в словарь включаются. Целый ряд таких имен фигурирует в публикуемых материалах (Василий Возмицкий, Герасим Замытский, Герасим Черный, Герман Подольный и др.).

В литературном процессе Древней Руси большую роль играла переводная литература. Для раннего периода древнерусской литературы имена переводчиков остались неизвестны и переводные памятники этого времени войдут в словарь под названиями их, но XVII век оставил нам сведения о многих переводчиках. Их имена и характеристика их переводческой деятельности зафиксированы в ряде статей данной публикации (Венедикт, Иван Гуданский, Дамаскин и др.).

Довольно широко представлены в публикуемых материалах сведения о литературно-книжной деятельности старообрядцев (Кузьма Ларионов, Марина, Пахомий, Трифон Петров и др.). Сведения о лицах этой группы книжников, тесно связанных с традициями древнерусской литературы и книжности и крестьянской культуры, трудно найти как в старых, так и в новых словарях, а между тем их деятельность играла большую роль в истории русского крестьянства. Поэтому данные о книжниках-старообрядцах представляют большой интерес, как для историков русской литературы, так и для историков русской общественной мысли XVII–XVIII вв.

Ряд лиц, включенных в состав предлагаемой публикации, сыграли малозаметную, в определенной степени случайную роль в истории древнерусской книжности (Ксения Годунова, Софья Алексеевна и некоторые другие). Однако сами они, как исторические личности, представляют значительный интерес для русской истории. Поэтому даже минимальная причастность их к литературным явлениям своего времени заслуживает внимания, и их имена полноправно должны входить в такого рода словарь.

Помимо непосредственных историко-биографических сведений и характеристики литературной или книжной деятельности в ряде статей даются уточнения и исправления данных о том или ином авторе либо книжнике, которые сообщаются предшествующими справочными изданиями (см. статьи об Арсении Сатановском, Вассиане — епископе тверском и др.).

Таким образом, публикуемые материалы для «Словаря книжников и книжности Древней Руси» должны дать представление о характере статей этого словаря, посвященных древнерусским писателям и книжникам.

* * *

Поэтическая система Сл., лексика и фразеология произведения свидетельствуют о том, что Сл., хотя оно и отличается неповторимостью и оригинальностью, самым тесным образом связано с книжной культурой Руси XI–XIII вв. (см.: Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI–XIII веков. Л., 1968). Автор Сл. был человеком широкой начитанности, хорошо разбиравшимся в исторической литературе своего времени, в памятниках книжной культуры своей эпохи (В. Ф. Миллер, В. М. Истрин, В. Н. Перетц, М. Д. Приселков, В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев). Д. С. Лихачев убедительно обосновывает предположение, впервые высказанное М. Д. [33] Приселковым, о прекрасном знании автором Сл. основного исторического памятника Древней Руси — Повести временных лет. Он отмечает, что уже самый выбор автором Сл. из ПВЛ наиболее поэтических описаний исторических событий прошлого обнаруживает в нем внимательного и чуткого читателя. Многие художественные образы Сл. близки к устной народной поэтике, но это свидетельствует лишь о широком кругозоре автора Сл., а не о фольклорном характере самого произведения. Исторические песни служили автору Сл. не только поэтическими образцами, но в еще большей степени источниками исторических сведений. Автор Сл. в равной степени пользуется как историческими данными летописей, так и устно-эпическими преданиями. С летописцами автора Сл. объединяет стремление найти первопричину всех происходящих в его время событий, прежде всего княжеских усобиц. Но, как отмечает Д. С. Лихачев, «автор «Слова о полку Игореве» не историк и не летописец, он не стремится хотя бы в какой-либо мере дать представление о русской истории в целом. Он предполагает знание русской истории в самом читателе. И вместе с тем его отношение к событиям современности в высшей степени исторично» (Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура..., с. 113). Весьма показательно в этом отношении «Злато слово» Святослава. Это обращение автора Сл. ко всем русским князьям, вложенное им в уста великого князя киевского, являлось призывом к конкретным князьям создать конкретный союз против Степи. Но обращение это имело и более широкую функцию. Оно призывало к идейному единству всех русских князей в исторической перспективе. Как пишет Д. С. Лихачев, «подлинный смысл призыва автора «Слова», может быть, заключался не в попытке организовать тот или иной поход, а в более широкой и смелой задаче — объединить общественное мнение против феодальных раздоров князей, заклеймить в общественном мнении вредные феодальные представления, мобилизовать общественное мнение против поисков князьями личной славы, личной чести и мщения или личных обид. Задачей «Слова» было не только военное, но и идейное сплочение русских людей вокруг мысли о единстве Русской земли» (Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура..., с. 148–149). Не случайно поэтому К. Маркс писал: «Суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ» (Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 29, с. 16).

Прекрасная осведомленность автора Сл. в политической обстановке описываемого им времени, точность в изображении целого ряда незначительных реалий, самый характер авторского отношения к описываемым событиям — все это говорит о том, что Сл. писалось вскоре после изображенного в нем события — похода Игоря Святославича, князя новгород-северского, на половцев в 1185 г. Так, например, обращаясь к Всеволоду III Большое Гнездо, автор Сл. говорит: «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити». В этом кратком иносказании — намек на поход Всеволода в 1183 г. на волжских болгар. В обращении к тому же Всеволоду говорится: «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти — удалыми сыны Глебовы». И за этим поэтическим образом стоит вполне реальная историческая ситуация: сыновья Глеба Ростиславича Рязанского в 1180 г. «целовали крест» Всеволоду «на всей его воле» и в 1183 г. принимали участие в походе на волжских болгар. Столь обобщенные поэтические иносказания могли быть употреблены только современником и без комментариев были ясны только для современников. А подобных примеров в Сл. очень много. По мнению В. М. Истрина, намеки на политические и государственные события, рассеянные по всему Сл. и понятные лишь людям, близким к этим событиям, были одной из причин того, что Сл. не получило широкого распространения среди последующих древнерусских читателей: смысл таких, образно описанных фактов был им уже непонятен. [34]

Вопрос о времени написания Сл. решается исследователями неоднозначно. Автор Сл. ведет свой рассказ «до нынешняго Игоря»; следовательно, безусловно можно утверждать, что Сл. было написано при жизни Игоря (ум. 1202). В. М. Истрин датировал создание Сл. периодом «вскоре после возвращения Игоря из плена, до 1193 г., года смерти великого князя Святослава Всеволодовича» (Истрин В. М. Очерк истории..., с. 184). Ряд исследователей датируют Сл. отрезком времени с 1185 по 1187 г. Наиболее широко распространена датировка памятника 1187 г., при этом очень узким отрезком времени. В конце Сл. провозглашается здравица: «Слава Игорю Святъславличу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу». Из этого делается заключение, что Сл. было написано после возвращения Владимира Игоревича из половецкого плена — в сентябре 1187 г. Среди князей, к которым обращается автор Сл. (встать «за землю Русскую, за раны Игоревы»), назван Ярослав Осмомысл — Ярослав Владимирович Галицкий, который умер 1 октября 1187 г. Поэтому Сл. датируется осенью 1187 г.: после возвращения Владимира из плена и до того, как стало известно о смерти Ярослава Осмомысла.

Однако имеется ряд возражений против такой датировки Сл. Прежде всего, как считают противники такой датировки, слишком незначителен отрезок времени между возвращением из плена Владимира Игоревича и датой смерти Ярослава Галицкого, поэтому эти даты не могут служить убедительным аргументом. Кроме того, если принимать во внимание эти аргументы, то необходимо обратить внимание и на фразу о Владимире Глебовиче: «...а Володимир под ранами. Туга и тоска сыну Глебову»; т. е. здесь говорится о ранении Владимира Глебовича, но не сообщается о его смерти, а он умер от ран (о которых говорит Сл.) 18 апреля 1187 г. Следует отметить, что существует гипотеза, согласно которой время возвращения Владимира на Русь должно датироваться 1188 г. вместо 1187 г., а время смерти Ярослава Осмомысла — действительно 1187 г. (см.: Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963, с. 75–76,83–84, 196, 198, 203–204). Если выводы Н. Г. Бережкова верны, то соотношение дат возвращения Владимира Игоревича и смерти Ярослава Осмомысла не имеет значения для датировки Сл. Таким образом, Сл. могло быть написано либо до событий 1187 г., либо уже после них: и Ярослав Осмомысл, и Владимир Глебович ретроспективно названы как действительно жившие в 1185 г. люди независимо от времени написания Сл.

Целый ряд исследователей датируют Сл. 1185 г. Еще М. А. Максимович высказал предположение, что часть до рассказа о возвращении Игоря из плена была создана в 1185 г., а остальная часть памятника — в 1186 г. Эту мысль развил В. В. Каллаш, который считал, что Сл. состоит из двух частей: первая оканчивается плачем Ярославны, вторая — остальной текст Сл. до конца; «обе части возникли одна за другой с небольшим промежутком, в конце 1185 и начале 1186 г.»; при этом, считает Каллаш, памятник был создан до возвращения Владимира Игоревича из плена и до смерти Владимира Глебовича (Каллаш Вл. Несколько догадок..., с. 347). Если признать, что «здравица» в честь Владимира Игоревича могла быть провозглашена и в то время, когда он еще не вернулся из половецкого плена (где он, в сущности, жил не как пленник, ибо женился на дочери хана Кончака), то единственной датирующей приметой останется время бегства из плена Игоря, вероятнее всего — лето 1185 г. А. И. Лященко датировал время написания Сл. осенью 1185 г., когда Владимир Глебович еще не оправился от ран («туга и тоска сыну Глебову»). С датировкой Лященко согласился А. И. Соболевский, но он считал, что осенью 1185 г. написана только часть Сл., заканчивающаяся плачем Ярославны (Соболевский А. И. К Слову о полку Игореве. — ИпоРЯС, 1929, т. 2. кн. 1, с. 184–186).

А. В. Соловьев и Б. А. Рыбаков относят написание Сл. к 1185 г. По мнению Б. А. Рыбакова, важной хронологической приметой является [35] приведенная выше фраза Сл. о сыновьях Глеба Ростиславича Рязанского в обращении к Всеволоду Большое Гнездо. В конце 1185 г. Глебовичи поссорились с Всеволодом. Следовательно, заключает Б. А. Рыбаков, Сл. было создано до того, как в южной Руси узнали о распре между Всеволодом и его вассалами — Глебовичами. Сл. было написано сразу же после возвращения Игоря из плена (по мнению Б. А. Рыбакова — июль-август 1185 г., см.: Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники, с. 274–278).

Н. С. Демкова датирует Сл. серединой 90-х гг. XII в. Она считает, что верхней границей написания Сл. является май 1196 г. — время смерти Всеволода Святославича: «здравица» в его честь в конце Сл. бесспорно свидетельствует о создании Сл. до его смерти. Нижняя граница — июль 1194 г., время смерти великого князя киевского Святослава Всеволодовича. По мнению Н. С. Демковой, отсутствие «здравицы» ему в конце Сл. и характер «сна Святослава» в Сл. говорят о том, что произведение писалось после его смерти. Политическая ситуация периода 1194–1196 гг. соответствует многим характеристикам и образам Сл. (см.: Демкова Н. С. К вопросу о времени написания «Слова о полку Игореве». — Вестник ЛГУ, 1973, № 14. История, язык, литература, вып. З, с. 72–77). Б. И. Яценко полагает, что та политическая характеристика Игоря, которая дается ему в Сл., не могла возникнуть в 1194–1196 гг., как считает Н. С. Демкова. По его мнению, характер отношения автора Сл. к Ярославу Всеволодовичу Черниговскому и наименование Чернигова «отним столом» Игоря свидетельствуют о написании Сл. после смерти Ярослава Черниговского (1198 г.). Время написания Сл. уточняет хвалебная характеристика волынского князя Романа. Это, считает Б. И. Яценко, могло иметь место до 1199 г., когда Роман захватил Галич и стал врагом Игоря и его сыновей, внуков Ярослава Осмомысла Галицкого, претендовавших на галицкое наследство. По мнению Яценко, Сл. «было написано в 1198–1199 гг., после вокняжения Игоря Святославича в Чернигове и до захвата Романом Мстиславичем Галича» (Яценко Б. И. Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, Л., 1976, т. 31, с. 122).

Д. Н. Альшиц высказал предположение, что Сл. должно было быть написано после поражения на Калке, т. е. после 1223 г., но до 1237 г. — до Батыева нашествия (см.: Альшиц Д. Н. Ответ на вопрос № 7 к IV съезду славистов. — В кн.: Сборник ответов на вопросы по литературоведению. М., 1958, с. 37–41) Своеобразным развитием и продолжением предположения Д. Н. Альшица явилась гипотеза Л. Н. Гумилева, который отнес время создания Сл. к середине XIII в., видя в нем аллегорическое изображение событий 1249–1252 гг. (см.: Гумилев Л. Н. Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве». — В кн.: Географическое общество СССР. Доклады Отделения этнографии, вып. 2. Доклады 1962–1965 гг. Л., 1966, с. 55-80).

Одни считают, что автор Сл. был участником похода Игоря и вместе с ним находился в плену; другие источник сведений автора Сл. о перипетиях боя, об обстоятельствах пленения и бегства из плена Игоря видят в том, что автор Сл. мог слышать все это от очевидцев событий или же от самого Игоря. С уверенностью ответить на этот вопрос вряд ли удастся. По мнению Д. С. Лихачева, в основе рассказа о событиях похода Игоря и в Сл. и в летописной повести летописи Ипатьевской лежит общий источник. Этим объясняется близость Сл. и летописной повести, между которыми нет непосредственной взаимозависимости, не только в отдельных деталях фактического характера, но и в интерпретации событий, причем в интерпретации явно поэтической. Только в Сл. и летописной повести называется река Каяла. В Сл. Святослав, узнав о поражении Игоря, «изрони злато слово с слезами смешено»; в летописной повести — «Святослав же, то слышав и вельми воздохнув, утер слез [36] своих и рече...». Д. С. Лихачев высказывает такое предположение об этом общем источнике: «И летопись, и «Слово» — оба зависят от молвы о событиях, от славы о них. События «устроились» в молве о них и через эту молву отразились и тут, и там. В этой молве отразились, возможно, и какие-то обрывки фольклора — половецкого или русского» (Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура..., с. 125).

Еще Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» (Пб., 1816, т. 3, с. 215) высказал убеждение, что Сл. написано, «без сомнения, мирянином, ибо монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих и приписывать им действия естественные». Со времен Карамзина в данном вопросе иных точек зрения не было. То обстоятельство, что автор Сл. неоднократно и свободно упоминает в своем произведении языческих богов, дало основание ряду исследователей утверждать о вере автора Сл. в языческих богов. С этим нельзя согласиться. Упоминаемые в Сл. языческие божества — символы природы, художественные образы. То же самое следует сказать и об одушевлении автором Сл. природы — это отражение не религиозных представлений автора Сл., а его поэтического мышления. О христианском мировоззрении автора Сл. писали многие исследователи. Как отмечает Д. С. Лихачев, «автор «Слова» — христианин, старые же дохристианские верования приобрели для него новый поэтический смысл. Он одушевляет природу поэтически, а не религиозно. Христианские представления для автора «Слова» лежат вне поэзии. В ряде случаев... он отвергает христианскую трактовку событий, но отвергает ее не потому, что он чужд христианства, а потому, что поэзия связана для него еще пока с языческими, дофеодальными корнями. Языческие представления для него обладают эстетической ценностью, тогда как христианство для него еще не связано с поэзией, хотя сам он — несомненный христианин (Игорю помогает бежать из плена бог, Игорь по возвращении едет к Богородице Пирогощей и т. д.)» (Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура..., с. 80).

В 1859 г. Д. И. Иловайский высказал предположение о существовании в Древней Руси придворно-княжеской поэзии. В авторе Сл. он видел представителя такого рода поэтов (Иловайский Д. И. Несколько слов по поводу вопроса о древней русской поэзии. — Русское слово, 1859, № 12, с. 515–520). Положение о принадлежности автора Сл. к высшей дружинной среде, к классу боярства в настоящее время можно считать общепризнанным. Это подтверждается высокой образованностью автора и его осведомленностью в политических делах и родовых связях князей и княжеств, его прекрасным знанием военного дела (об исключительно широкой, профессиональной осведомленности автора Сл. в военных вопросах своего времени см. в книге генерал-лейтенанта инженерно-технической службы В. Г. Федорова). Социальная принадлежность автора Сл. к правящему классу не помешала ему отразить в своем произведении глубоко народные идеалы. Народность автора Сл., как отмечал акад. Б. Д. Греков, проявилась прежде всего в том, что автор Сл. «вполне объективно рисует перед нами картину тогдашней Руси и, насколько позволяет характер его труда, по-своему совершенно правильно передает нам причины, приведшие Русь к состоянию феодальной раздробленности» (Греков Б. Д. Автор «Слова о полку Игореве» и его время, с. 12). С тонким знанием дела рисует автор Сл. картины сражений, создает яркие образы князей и дружинников, но с не меньшей силой и симпатией рассказывает он и о том, как во времена княжеских междоусобиц «ретко ратаеве кикахуть, н часто врани граяхуть», как терзают половцы Русскую землю, ринувшись на нее, «аки пардуже гнездо» (словно выводок гепардов), после поражения Игоря. Автору Сл. близка и понятна горечь русских женщин, оплакивающих своих мужей и сыновей, костями которых засеваются поля. С не меньшим мастерством и искусством, чем воинской терминологией, пользуется автор Сл. терминологией [37] сельскохозяйственного и ремесленного обихода. Все это, помимо близких к устному народному творчеству поэтических приемов, свидетельствует о близости автора Сл. к заботам и идеалам простого человека его времени.

Если большинство исследователей более или менее сходятся в вопросе о социальном лице автора Сл., то в вопросе о том, к какому из князей, к какому из княжеств тяготеют его симпатии, имеется несколько точек зрения. Автор Сл. осуждает безрассудность похода Игоря, так как поход этот, хотя в основе его и лежали благородные цели, был не продуман, закончился поражением, вызвал волну набегов половцев на русские княжества. Но мы не можем не видеть, какую глубокую симпатию питает автор Сл. к своему герою, к его брату «буй-туру» Всеволоду, ко всему «гнезду» Ольговичей — потомкам Олега Святославича (названного в Сл. то ли с укоризной, то ли сочувственно «Гориславичем»), родоначальника черниговских князей. Эти черты Сл. являются основой гипотезы, считающей автора Сл. черниговцем, дружинником черниговских князей, скорее всего членом дружины Игоря Святославича. Сторонниками этой гипотезы из наиболее известных исследователей Сл. являются О. Огоновский, Д. И. Иловайский, М. Д. Приселков, М. Н. Тихомиров.

Другие исследователи (В. Каллаш, П. В. Владимиров, А. И. Лященко) предполагают, что автор Сл. был киевлянин, близкий к киевскому князю Святославу Всеволодовичу человек. Основой этого предположения служат такие доводы: автор Сл. осуждает поход Игоря и вместе с тем вопреки действительному историческому значению восхваляет киевского князя Святослава; отображение в Сл. общерусских интересов скорее всего могло иметь место в том случае, если Сл. создавалось в Киеве. Киевлянином считает автора Сл. Б. А. Рыбаков. Автор Сл. смотрел на события как представитель Киева, но это был «политик и историк, искавший причины явлений и смотревший на события с общерусской позиции» (Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве», с. 184).

Существует как бы средняя между этими двумя гипотезами точка зрения. Сторонники ее (С. А. Адрианов, А. В. Соловьев) считают, что автор Сл. — черниговец по происхождению, но произведение свое написал в Киеве. А. В. Соловьев, особенно тщательно и обстоятельно рассмотревший этот вопрос, предполагает, что автор Сл. был придворным певцом Святослава Всеволодовича, пришедшим вместе с князем в Киев из Чернигова (Святослав сел на киевский стол в 1180 г., а до этого княжил в Чернигове). Особая близость автора Сл. к Святославу и его семейству подтверждается, как считает А. В. Соловьев, осведомленностью автора Сл. в делах Полоцкого княжества: княгиня Мария, жена его сюзерена Святослава, была правнучкой Всеслава Полоцкого, поэтому придворный певец был внимателен и к семейным полоцким традициям. И. И. Малышевский считал, что автор Сл. происходил из южной Руси, прекрасно знал Тмутаракань и бывал во многих других местах Древней Руси. По Малышевскому, автор Сл. — странствующий книжный певец, подобный упоминаемым в Галицко-Волынской летописи певцу Орю и книжнику Тимофею.

Ряд исследователей полагают, что автор Сл. был выходцем из Галицко-Волынской Руси. Согласно этому предположению, автор Сл. был дружинником Ярослава Осмомысла и пришел в Новгород-Северский к Игорю в свите его жены Ефросиньи Ярославны, дочери Ярослава Осмомысла. О галицко-волынском происхождении автора Сл., как считают исследователи, придерживающиеся этой точки зрения (О. Партыцкий, А. С. Петрушевич, А. С. Орлов, Л. В. Черепнин), свидетельствуют язык произведения, близость Сл. по стилю к Галицко-Волынской летописи (см. летопись Ипатьевская), панегирическое отношение к Ярославу Осмомыслу (Партыцкий пытался доказать, что автор Сл. происходил из карпатских лемков). [38]

М. С. Грушевский выдвинул гипотезу о двух авторах Сл.: до рассказа о бегстве Игоря из плена (до слов: «Прысну море полунощи...») автором был один человек — представитель киевской дружины и сторонник Святослава, а с этих слов и до конца — другой, близкий к Игорю, так как в этой части произведения, по мнению М. С. Грушевского, имеется явно преувеличенное восхваление Игоря, противоречащее первоначальному осуждению. Вопрос о «составном» характере текста Сл. ставился целым рядом исследователей. Гипотезы о разновременном создании различных частей Сл. приведены выше, при рассмотрении проблемы времени написания произведения. Но есть, помимо Грушевского, сторонники и той точки зрения, что Сл. составлено из текстов, созданных в разное время разными авторами. И. Франко в 1907 г. пытался обосновать свой взгляд на Сл. как на дружинную песню, составленную из нескольких песен, сложенных несколькими певцами в разное время (Песня о походе Игоря, Песня о Всеславе Полоцком, Песня о смерти Изяслава и др.). Создатель Сл., по И. Франко, — редактор, скомпилировавший все эти материалы в единое целое.

Сводом когда-то существовавших отдельно песен, из которых две являются основными, считал дошедший до нас текст памятника Е. А. Ляцкий. «Обе основные песни — об Игоре и Святославе — подверглись в некоторых своих частях переработке, сокращениям и многочисленным дополнениям из элементов старых песен и пословиц, причем некоторые строфы, может быть по вине переписчиков, нередко искажались и попадали не на свои места. Таким образом, известный нам текст, сохраняя в общем строфы двух оригинальных песен-поэм конца XII в., сохранил вместе с тем и следы некоего объединителя, композитора-редактора. Этот редактор — будем называть его слагателем «Повести» — задался целью сопоставить упомянутые песни в одном произведении, иллюстрировать их песнями отдаленной старины о князьях Олеге Святославиче, Всеславе Полоцком и Изяславе Васильковиче, попутно захватить и отрывки из песен о князьях современных, и подчинить всю эту смесь одной величавой и высокой идее свободы и единства Руси» (Ляцкий Е. «Слово о полку Игореве»..., с. 55–56). Ляцкий считает, что Сл. было сложено в два приема. Сначала поэт, сторонник Игоря и участник похода, сложил первую песнь, чтобы показать доблесть князя и тем оправдать в глазах современников его поход. В ответ на эту песнь просвещенный боярин, близкий к Святославу, из песен, распевавшихся придворными певцами, сложил особую поэму о Святославе. Вторая часть произведения (плач Ярославны, плен и возвращение Игоря) создавалась позже, по возвращении Игоря из плена. «…первая часть песни, — пишет Е. Ляцкий, — была сложена до возвращения Игоря, вторая под непосредственным впечатлением его рассказа о возвращении, обо вместе — не позже 1187 года» (там же, с. 128). Сл. предназначалось для пения и написано стихами.

Обилие гипотез о месте возникновения Сл. свидетельствует о сложности локализации Сл., приурочения его к определенному политическому центру. И едва ли мы сможем дать удовлетворительный ответ на этот вопрос. Разумеется, автор Сл. жил в определенном месте, занимая определенную ступень социально-иерархической лестницы своей эпохи. Но кроме предположений, основанных только на тексте самого произведения, сказать что-либо окончательно сформулированное и определенное мы не можем, ибо значение всякого гениального произведения не определяется только социально-биографическим местом писателя в обществе. Поэтому прав Д. С. Лихачев, когда на вопрос, кем был автор Сл., отвечает: «Автор «Слова» мог быть приближенным Игоря Святославича: он ему сочувствует. Он мог быть и приближенным Святослава Киевского: он сочувствует и ему. Он мог быть черниговцем или киевлянином. Он мог быть дружинником: дружинными понятиями он пользуется постоянно. [39] Он, несомненно, был книжно образованным человеком, и по своему социальному положению он вряд ли принадлежал к эксплуатируемым классам населения. Однако в своих политических воззрениях он не был ни «придворным», ни дружинником, ни защитником местных интересов, ни идеологом князей, бояр или духовенства. Где бы ни было создано «Слово» — в Киеве, в Чернигове, в Галиче, в Полоцке или в Новгороде-Северском, — оно не воплотило в себе никаких областных черт. И это произошло в первую очередь потому, что автор «Слова» занимал свою, независимую от правящей верхушки феодального общества патриотическую позицию. Ему были чужды местные интересы феодальных верхов и были близки интересы широких слоев трудового населения Руси — единых повсюду и повсюду стремившихся к единству Руси» (Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве: Историко-литературный очерк. 2-е изд., с. 144).

Невозможность окончательного и исчерпывающего ответа на вопрос об авторе Сл. на основе данных текста самого произведения объясняет разнообразие попыток отождествить автора Сл. с каким-либо определенным лицом, известным по другим источникам конца XII — начала XIII в.

В 1846 г. Н. Головин пытался доказать, что автором Сл. был «премудрый книжник Тимофей», упоминаемый в записи под 1205 г. в Ипатьевской летописи. В записи сообщается, что Тимофей родом из Киева; в ней приводится текст сказанной им «притчи», из которой явствует, что это был книжник с ярко выраженной церковно-религиозной направленностью, и потому считать его автором Сл. нет никаких оснований. В 1938 г. писатель И. А. Новиков выступил со своей гипотезой об авторе Сл. В летописной повести Ипатьевской летописи о походе Игоря говорится, что вместе с ним в плену находился сын тысяцкого, который уговорил Игоря бежать из плена вместе с половчанином Лавором (Овлуром). В «Истории Российской» В. Н. Татищева сообщается, что по возвращении из плена Игорь «учинил Лавора вельможею» и выдал за него замуж «дочь тысяцкого Рагуила».

И. А. Новиков, исходя из убеждения, что Сл. было написано участником похода Игоря, в плену, наиболее возможным автором произведения и считает сына тысяцкого. По его мнению, этот, нигде по имени не названный сын тысяцкого был сыном Рагуила (тысяцкий Рагуил Добрынин упоминается в связи с другими событиями в нескольких летописных записях). И. А. Новиков считает, что «премудрый книжник Тимофей» есть не кто иной, как сын тысяцкого Рагуила. Таким образом, автор Сл., по И. А. Новикову, — Тимофей Рагуилов. Все эти догадки очень неубедительны и весьма надуманны. Сведения летописи и Татищева о Тимофее, сыне тысяцкого, тысяцком Рагуиле настолько скудны, что никаких данных для углубления наших представлений об авторе Сл. они не сообщают.

Писатель А. К. Югов, стоявший на точке зрения галицко-волынского происхождения Сл., в 1944 г. высказал предположение, что автором Сл. был «словутный певец Митуса», имя которого названо под 1240 г. в Ипатьевской летописи. Однако никаких данных, которые подтверждали бы вероятность авторства Митусы, нет.

В 1956 г. В. Г. Федоров в книге, посвященной военным вопросам Сл., остановился и на проблеме авторства произведения. Он считает, что автором Сл. был тысяцкий Рагуил Добрынин. В. Г. Федоров совершенно справедливо пишет, что «весь вопрос о личности автора «Слова» сводится к решению вопроса о том, можно ли в данном случае говорить только о высокой одаренности его. Следует признать, что автор «Слова», помимо одаренности, должен был обладать еще и большим жизненным опытом, глубоким знанием не только военного дела, но и истории Руси» (Федоров В. Г. Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла, с. 157). Но, к сожалению, сведения о тысяцком [40] князя Владимира Мстиславича столь скудны, что у нас нет никаких оснований видеть в нем человека, одаренного литературным талантом, хорошо знающего историю Руси.

М. В. Щепкина в 1960 г. опубликовала статью, в которой на основе текста Сл. пришла к заключению, что автор Сл. был внуком Бояна (впервые такое предположение высказал в 1878 г. А. А. Потебня: Слово о полку Игореве. 2-е изд. Харьков, 1914, с. 21).

Наиболее подробно и обстоятельно вопрос о возможном авторе Сл. рассмотрен Б. А. Рыбаковым в монографии 1972 г. «Русские летописи и автор «Слова о полку Игореве»». Он приходит к заключению, что автором Сл. был киевский боярин, летописец трех киевских князей — Изяслава Мстиславича (1146–1154 гг.), его сына Мстислава (1150–1160гг.), его племянника Рюрика Ростиславича (1173, 1181–1196 гг.), а именно Петр Бориславич.

В 1976 г. была опубликована статья М. Т. Сокола, в которой исследователь пытается доказать, что автором Сл. был черниговский воевода Ольстин Олексич. Этот воевода черниговского князя Ярослава Всеволодовича выполнял посольские поручения князя, он возглавлял дружину черниговских ковуев, присланную Ярославом Всеволодовичем к Игорю во время его похода на половцев в 1185 г. Вот все достоверные сведения об этом лице, которые мы можем почерпнуть из летописи. М. Т. Сокол воссоздает биографию Ольстина Олексича, из которой, по его мнению, следует, что тот мог быть автором Сл. Прежде всего, даже в этой воссозданной М. Т. Соколом биографии мы не видим таких данных, которые свидетельствовали бы о том, что этот человек мог и должен был заниматься литературным трудом. Но, самое главное, биография эта вызывает много сомнений, так как составителю ее приходится принимать целый ряд весьма спорных предположений, прибегать к явно искусственным отождествлениям (так, например, одним лицом объявляется Ольстин Олексич, черниговский воевода, и Ольстин, рязанский боярин).

В обзоре американской литературы по Сл. Р. О. Якобсон сообщает, что С. Тарасов в статье «Возможный автор «Слова о полку Игореве»» (Новый журнал, Нью-Йорк, 1954, т. 39, с. 155–175) отождествляет автора Сл. с. Кочкарем — «милостником» (любимцем) великого киевского князя Святослава Всеволодовича (Якобсон Р. О. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки. — ТОДРЛ, М.; Л., 1958, т. 14, с. 115). Единственное, что мы знаем об этом Кочкаре из летописи, это то, что он был любимцем Святослава Всеволодовича и что князь поверял ему свои тайные замыслы. Татищев добавляет к этому, что княгиня и Кочкарь «более, нежели он (Святослав, — Л. Д.), Киевом владели, и никто о том иной не ведал» (Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1964, т. 3, с. 123). Почему Кочкарь мог быть автором Сл. — непонятно.

Необходимо признать, что сущностью всех гипотез об авторах Сл. является домысливание создателями этих гипотез к тем или иным реальным именам, упоминаемым летописями, таких «биографических» данных, которые дают возможность приписать искусственно реконструированному деятелю Древней Руси авторство Сл. Заслуживает внимания то обстоятельство, что все время на кандидатство в авторы Сл. выдвигаются новые имена: создатели новых гипотез осознают слабость аргументов своих предшественников, но свои собственные аргументы считают бесспорными. Наиболее обоснованной следует признать гипотезу Б. А. Рыбакова, так как мы располагаем достаточно объективными свидетельствами о незаурядном, литературном мастерстве боярина и воеводы Петра Бориславича. Но и в данном случае к очень незначительным безусловным свидетельствам приходится присоединять обширное число гипотетических предположений. И если мы более или менее можем быть уверены в причастности этого государственного и политического деятеля [41] XII в. к летописанию, то вопрос о принадлежности ему Сл. не менее гипотетичен, чем остальные предположения (см. подробнее в статье о Петре Бориславиче). Приходится признать, что лучшим и единственно достоверным источником наших сведений об авторе Сл. остается только текст самого памятника, из которого с бесспорной ясностью вытекает, что это был не только гениальный писатель своего времени, но и человек высокой гражданственности, думающий и страдающий думами и страданиями своего народа.

Решение основать старообрядческое общежительство пришло к А. тогда, когда он встретился в «пустыни» с небольшой общиной, во главе которой стоял бывший дьячок из Шунгского села Данила Викулин. В 1694 г. на р. Выг А. и Данилой Викулиным было основано Выговское общежительство, которому суждено было играть на протяжении всего XVIII в. ведущую роль в судьбах русского старообрядчества. А. был главным организатором хозяйственной и культурной жизни монастыря. Он сделался формальным главой общежительства в 1702 г. (когда Данила Викулин ушел на покой) и пребывал им до своей кончины. Житейское здравомыслие А., его умение идти на компромиссы с властью очень быстро снискали старообрядческому монастырю автономное положение г. государстве: выговцы получили право самоуправления и свободы веры и богослужения; работой на железоделательных Петровских заводах и внесением в казну двойного подушного оклада они оплачивали легализацию своего существования.

Своим хозяйственным и культурным процветанием общежительство во многом было обязано кипучей энергии А.

В первые годы существования общежительства, когда монастырь терпел хлебную нужду, А. много путешествовал, бывал в Петербурге, Москве, Новгороде и других городах, где завязывал связи с купцами и важными персонами, близкими ко двору, добиваясь у них кредита. На Волге, где хлеб был дешев, А. покупал его, частью испрашивал в милостыню и организовывал доставку в монастырь. Впоследствии монастырь обзавелся собственной пашней. Когда в 1713–1718 гг. брат А., Семен Денисов, находился под арестом у новгородского митрополита Иова, стремившегося отвратить своего узника от старообрядчества, А. тоже много жил вне общежительства, обивал в столицах пороги влиятельных персон, писал письма, прошения, давал взятки, делая все для того, чтобы освободить брата. Во время своих посещений Москвы А. бывал принят при дворе царицы Прасковьи Федоровны, посещал ее и тогда, когда она приезжала в Заонежье, врачеваться на Марциальных водах.

В 1722 г. в Выговское общежительство был послан от Синода для миссионерского прения со старообрядцами иеромонах Неофит. По просьбе старообрядцев он написал тезисы будущего диспута, в форме 106 кратких вопросов. А. стал автором книги ответов на эти вопросы, получившей название «Поморские ответы». В работе над книгой, длившейся около года, ему помогали Семен Денисов, Трифон Петров, Мануил Петров, Леонтий Федосеев. «Поморские ответы» стали главной книгой старообрядческой догматики и полемики. В ней сформулированы основные пункты учения, общего для всех направлений старообрядчества. Здесь подробно разбираются вопросы о старых и новых богослужебных книгах, об обрядовых различиях между официальной церковью и старообрядчеством, обсуждаются пункты догматического характера. В разделе, содержащем в себе критический разбор подложных «Соборного деяния на еретика Мартина Армянина» и Феогностова требника, А. и его помощники показали прекрасное владение приемами палеографической, исторической и филологической критики источников, что позволяет считать их первыми русскими палеографами и источниковедами (см. статью В. Г. Дружинина). Подготовкой к составлению «Поморских ответов» была для А. работа над «Дьяконовыми ответами», написанными им в 1719 г. для нижегородских поповцев в ответ на вопросы нижегородского епископа Питирима.

Произведения А. разделяются на две группы, одна из которых может быть определена как сочинения деловой письменности, другая — собственно литературные сочинения. К первой группе принадлежат сочинения догматического характера, адресованные как представителям [44] ортодоксальной церкви, так и представителям других старообрядческих толков (такие как «Поморские ответы», «Собрание вкратце о браце», «Собрание... о надписании животворящего креста», «Разрушение на доводы нынешних учителей, хулящих древнюю церковь», сочинение о федосеевцах, письма Феодосию Васильеву и Евстрату Федосееву, послание к польским федосеевцам о браках, послание к федосеевцам о «титле» на кресте), а также уставы, чины и правила для Выго-Лексинского общежительства. Собственно литературные сочинения А., построенные на обязательном применении правил риторики, состоят из торжественных слов и посланий проповеднического характера, таких как слова на Преображение, на Рождество Христово, на память Зосимы и Савватия Соловецких, на память Иоанна Богослова, «Слово о молитве», «Слово о покаянии» и др. Помимо прозаических жанров старообрядческая традиция приписывает А. силлабические вирши «Увеселение есть юноши премудрость». Всего А. принадлежит более 100 сочинений. Подробный перечень их дан в книге В. Г. Дружинина.

Вместе с братом Семеном А. следует считать основателем выговской литературной школы. Он и непосредственно обучал словесным наукам, и оказывал литературное влияние на своих преемников. «В юности же своей, — пишет о нем поморский историк Иван Филиппов, — егда ездяше в Москву, и в Санкт-Питербург, и в Киев, тогда тамо изучися добре грамматическому и риторическому учению. Тоже протчих учаше, брата своего Симеона, и Трифона Петрова, и Мануила Петрова, и иконника Даниила, и Никифора Семенова и протчих, иже изучишася от него тому художеству». Слова А. включались в выговские списки общерусских риторик как учебный материал, из них брались парадигмы для упражнений по риторике, они послужили основой при составлении оригинальной выговской Риторики. Вся дальнейшая выговская литература, существовавшая вплоть до XIX в., ориентировалась на стиль А. и его учеников.

В справочных изданиях XIX в. (Евгений. Словарь, с. 55; Филарет. Обзор, с. 239) А. приписаны переводы с греческого, выполнявшиеся, по-видимому, его тезками — Арсением Греком, Арсением Глухим или Арсением Сухановым: «Анфологион», изданный в 1660 г., «Изложение титулов» Георгия Кодина. Существует предположение, что А. составил книгу «Зерцало духовное» (ГИМ, Синодальное собр., № 328 и 329); в этом сочинении приведен «каталог, или сочисление», грехов и добродетелей, расположенных в алфавитном порядке («о аггеле», «о буести сугубой», «о воли», «о языце» и т. д.) в 94 главах. Патристические тексты цитируются по киевским изданиям 1620–1640-х гг., что позволяет видеть в составителе книги одного из киевлян, приглашенных в Москву около 1649 г. Переводы А. и «Зерцало духовное» не опубликованы.

В 1639 г. Борис Васильевич Львов пришел в Кожеозерский монастырь, где и постригся, получив при этом имя Б. Кожеозерский монастырь сделался пристанищем Б. до последнего дня его жизни. Первый вклад Б. в монастырь (военное снаряжение всадника) позволяет предполагать, что до пострижения он был воином. В 1650-х гг. Б. именовался строителем (т. е. хозяйственным руководителем) монастыря и был чуть ли не единовластным его хозяином. Как писал автор поданного в 1666 г. извета на Б., он, полагаясь «на свое многое и мимоидущее богатство» и «на милость и заступление окольничево Федора Михайловича Ртищева, да на думного дьяка Алмаза Ивановича», держал в руках, ставил и выживал игуменов: «игумена Иосифа (1648–1649), бив без милосердия, без мала не нагова с монастыря збил». Игумен Павел (1662–1682) бегал от гонявшегося за ним старца, ученика Б., и три дня, запершись, отсиживался в келье.

Живя в монастыре, Б. часто бывал в Москве. Во время одного из последних посещений столицы в 1653 или 1658 г., когда протопоп Аввакум был уже сослан в Сибирь, но дьякон Феодор еще дьяконствовал в Благовещенском соборе, Б. был взят на заметку как приверженец раскола: в описи столбцам Патриаршего разряда сохранилось название дела «Спор с справщиками старца Боголепа Лвова, Благовещенскаго собору дьякона Федора да поддьяка Федки» (АИ, 1842, т. 5, № 263, с. 480). После 1658 г. Б. в Москве не показывался. В 1666 г. последовал царский указ каргопольскому воеводе о доставке Б. на суд церковного собора 1666–1667 гг. Но Б. чувствовал себя на Кожозере неприкосновенным, о требовавшей его грамоте новгородского митрополита Питирима он говорил: «Хотя-де будет и три грамоты, и мне-де они две денги». Царский указ остался невыполненным, властного старца оставили в покое. Сочинитель извета на Б. писал, что старец «в кельи у себя держит всякое оружие, и платье, и всякие вещи разбойнически, а не затворнически». Приходуя огромное келейное имущество, оставшееся после Б. в 1675 г., записали «две пищали винтовки, да три пистольки малые» и пуд без четверти пороху.

О литературных занятиях Б. известно от Симона Азарьина. В Житии Дионисия Зобниновского, троицкого архимандрита, Симон Азарьин, рассказав об «явлениях» митрополита Алексия и архимандрита Дионисия Зобниновского Никодиму Кожеозерскому, написал, что об этом стало известно от Б., который «от его, Никодимовых, уст слышав таковая, и писанию предаст». В другом месте Жития Дионисия Симон Азарьин заметил, что он читал эту «повесть» Б. Предполагается, что «повесть» эта есть Житие Никодима Кожеозерского. Житие Никодима Кожеозерского сохранилось в двух редакциях: в подробной и более ранней краткой записке, составитель которой не назвал себя по имени. Предполагается, что автором Краткого жития был Б. Краткое житие было написано до 1648 г., так как в этом году было закончено ссылающееся на него Житие троицкого архимандрита Дионисия. О других сочинениях Б. не известно. Во всяком случае можно говорить о близости Б. к литературным кругам: известно, что Симон Азарьин, написав Житие Дионисия, посылал его черновой вариант на суд Б. Известна книга (Слова Симеона Нового Богослова), переписчиком которой был Б. О книжных интересах Б. свидетельствует его келейная библиотека, которая стала его последним вкладом в монастырь перед смертью, — она насчитывала 44 книги.

В первом издании «Слова» (1800), в примечании «б» на с. 2, Б. назван «славнейшим в древности стихотворцем русским». В первоначальном виде этой страницы говорилось, что «при Рюрике иль Святославе гремела лира его, ни по чему узнать не льзя»; после ее перепечатки соображения о времени жизни Б. были сформулированы еще более неопределенно: «…когда и при котором государе гремела лира его, ни по чему узнать не льзя». Сходная с этой характеристика Б., но в сильно романтизированном виде, была дана Н. М. Карамзиным в «Пантеоне российских авторов» (М., 1801): «Мы не знаем, когда жил Боян и что было содержанием его сладких гимнов; но желание сохранить имя и память древнейшего русского поэта заставило нас изобразить его в начале сего издания. Он слушает поющего соловья и старается подражать ему на лире» (Карамзин Н. М. Соч. СПб., 1848, т. 1, с. 653).

Однако уже в примечаниях к «Слову» в бумагах Екатерины II имя Б., с одной стороны, воспринималось как собственное (здесь даже отмечалось, что «из последствия сей повести видно, что он воспевал подвиги князя Всеслава»), но, с другой — тут же трактовалось и как нарицательное: «Сие имя Боян происходит, как думать надобно, от древняго глагола баю, говорю: по сему Боян не что другое, как рассказчик, словесник, вития» (см.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». М.; Л., 1960, с. 326). Представление о Б. как о конкретном «витии» древности и одновременно с этим как обобщенном образе поэта-певца вообще было характерным для начала XIX в. А. X. Востоков в примечаниях к своей стихотворной повести «Светлана и Мстислав» в «Опытах лирических» (1806) писал, что он вслед за В. Т. Нарежным считает, что русские поэты, которые «должны были находиться при дворе государей древних», назывались «Баянами». Об этом, отмечает Востоков, «не говорит «Песнь о походе Игоря», упоминающая только об одном Баяне, как о собственном имени; но нельзя ли предположить, что упомянутый песнотворец по превосходству назван общим именем Баяна, то есть баснослова, витии, рассказчика» (цит. по: Востоков А. X. Стихотворения. Л., 1935, с. 391 (Б-ка поэта. Большая серия)). Так же понимает имя Б. Пушкин в «Руслане и Людмиле» — оно у него одновременно и имя собственное, и нарицательное: «Все смолкли, слушают Баяна...», «И струны громкие Баянов Не будут говорить о нем!» (Пушкин А. С. Поли. собр. соч. Изд-во АН СССР, 1937, т. 4, с. 7, 42).

Только как поэтический символ Б. трактуется Вс. Миллером: «Боян заменяет автору «Слова» музу эпических поэтов» (Миллер Вс. Взгляд на Слово..., с. 123–124); «В начале «Слова» Боян введен как пиитическое украшение, а не как историческое лицо: имя вещего поэта, потомка божества, должно украсить произведение автора, возвысить его в глазах читателей» (там же, с. 125). По мнению Миллера, «нет ни одной черты, которая могла бы быть реальной характеристикой исторического певца [48] и притом русского, предшественника автора «Слова»» (там же, с. 121) Само имя Боян исследователь считает нерусским: «Боян лицо болгарское и попал в «Слово» из болгарского источника» (там же, с. 130). Предположение о болгарском происхождении имени Боян высказывалось и до Вс. Миллера; так, Ю. Венелин считал, что Б. «Слова о полку Игореве» — болгарский князь Боян Владимирович (ум. 931), слывший в народе колдуном (Венелин Ю. Критическое исследование об истории болгар. М., 1849, с. 263–265). Однако еще в 1844 г. В. Г. Белинский в шестой статье о Пушкине, разбирая «Руслана и Людмилу», писал, что Пушкин, считая слово «Боян» «равнозначительным» таким словам, как «скальд, бард, менестрель, трубадур, миннезингер», «разделял заблуждение всех наших словесников, которые, нашед в «Слове о пълку Игореве» «вещего баяна, соловья старого времени»... заключили из этого, что Гомеры Древней Руси назывались баянами». Белинский утверждал, что «по смыслу текста «Слова» ясно видно, что имя Баяна есть собственное, а отнюдь не нарицательное». Вместе с тем Белинский отмечал, что «Баян «Слова» так неопределен и загадочен, что на нем нельзя построить даже и остроумных догадок» (Белинский В. Г. Собр. соч. М., 1955, т. 7, с. 365–366). В настоящее время можно считать общепризнанным положение о том, что Боян — имя собственное, принадлежавшее поэту-певцу, предшественнику автора «Слова». Вместе с тем есть все основания утверждать, что мы располагаем целым рядом не только догадок, но остроумных и убедительных гипотез о Б. — древнерусском поэте-певце.

Сомнение в существовании древнерусского имени Боян явилось основой предположения, впервые высказанного и обоснованного А. Вельтманом в 1842 г., согласно которому это имя — искаженное имя Ян. В Повести временных лет несколько раз упоминается имя Яна Вышатича. Так, сообщая под 1106 г. о его смерти на 90-м году жизни, Нестор пишет, что слышал от Яна Вышатича много рассказов, которые записал с его слов в свою летопись. Вельтман полагает, что в первоначальном тексте «Слова о полку Игореве» перед именем Ян стояла частица «бо»; на каком-то этапе переписывания текста «Слова» переписчик соединил эту частицу с именем Ян и получился «Боян». Возможность превращения Яна Вышатича в Б. «Слова» допускали А. В. Лонгинов и Л. В. Черепнин (Лонгинов А. В. Историческое исследование Сказания о походе северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г. Одесса, 1892, с. 89–91; Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды. — ИЗ, 1948, № 25, с. 328–329). Однако видеть в имени Боян искаженное написание какого-то другого древнерусского имени или искать это имя не в русских источниках (кроме указанного предлагался еще ряд болгарских персонажей с именем Боян) нет оснований.

Е. В. Барсов, резко выступивший против гипотезы Вс. Миллера, привел ряд данных, свидетельствующих о том, что имя Боян в Древней Руси существовало (Барсов Е. В. Слово о полку Игореве..., с. 338–339). Историко-археологические находки последнего времени не только подтвердили бытование имени Боян в Древней Руси, но свидетельствуют о его достаточно широкой распространенности. В летописи Новгородской I упоминается «Бояня» улица, в Рядной грамоте Тешаты и Якима (1261–1291 гг.) названо имя послуха Бонна (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949, с. 317). Имя Боян встречается в трех новгородских берестяных грамотах (одна — 80-х гг. XI в., две — XII в.) (см.: Арциховский А. В., Янин В. Л. Новгородские грамоты на бересте: (Из раскопок 1962–1976 гг.). М., 1978). Наконец, на стене киевского храма Софии была обнаружена надпись (граффито), которую предположительно можно отождествлять уже непосредственно с Б. «Слова о полку Игореве». В этой надписи сообщается о покупке княгинею «Всеволожей» (т. е. женой князя Всеволода) «земли Боявей» (земли, [49] принадлежавшей когда-то какому-то Бояну). Открывший надпись С. А. Высоцкий датирует ее второй половиной XII в. и высказывает предположение, что эта земля «некогда имела какое-то отношение к Бояну «Слова о полку Игореве»» (Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской XI–XIV вв. Киев, 1966, вып. 1, с. 71) Б. А. Рыбаков датирует граффито концом XI в. и высказывает предположение, что надпись могла быть сделана в близкое время к предполагаемому им году смерти Б. Правда, исследователь отмечает, что «текст граффито сам по себе не дает нам права отождествлять Бояна-песнотворца с Бояном-землевладельцем» (Рыбаков Б. А. Русские летописцы..., с. 417).

О Б. как поэте, жившем во времена князя Всеслава (ум. 1101), писал г., 1809 г. Н. Грамматин в «Рассуждении о древней русской словесности». Древнерусским певцом считал Б. Евгений Болховитинов, включив его в свой «Словарь русских светских писателей» (М., 1845). Ф. И. Буслаев называл Б. «знаменитым русским поэтом» XI — начала XII в. Время творчества Б. он датирует исходя из перечня имен тех князей, которым Б. пел свои песни-славы. Кроме того, этот перечень наводит Буслаева на мысль, что «связь Бояна с князьями тмутороканскими и черниговскими, вероятно, заслуживает некоторого внимания» (Буслаев Ф. И. Русская поэзия XI и начала XII века, с. 382). Буслаев считает, что текст «Слова о полку Игореве» донес до нас несколько отрывков из произведений Б., процитированных автором «Слова». Это две припевки Б., имеющие характер притчи («Ни хытру, ни горазду...» и «Тяжко ти головы...»), и пять отрывков из песен Б.: «Тъй бо Олег мечем крамолу коваше...», «Тогда при Олзе Гориславличи...», «Уже бо, братие, невеселая година въстала...», «На Немизе снопы стелют головами...», «Не буря соколы завесе чрес поля широкая...». Е. В. Барсов, подчеркивавший тесную связь автора «Слова о полку Игореве» с творчеством Б., вместе с тем считал, что автор «Слова» «весьма мало внес Бояновых словес в свое произведение» (Барсов Е. В. Слово о полку Игореве..., с. 308).

Обе точки зрения спорны, но следует отметить: анализ системы ударений в «Слове о полку Игореве» показывает, что в отрывках, где можно предполагать цитирование Б., ритмический строй отличается от ритма остального текста «Слова». Современный исследователь этой проблемы пишет: «Ф. И. Буслаев все контексты с употреблением форм имперфекта приписывал Бояну. Поскольку обычно в тех же фрагментах текста «Слова» упоминаются также и все древнерусские мифологические персонажи, поскольку определенно прослеживается изменение в ритмическом строении текста во всех подобных вставках, это мнение в целом можно признать обоснованным» (Колесов В. В. Ударение в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, Л., 1976, т. 31, с. 34).

Попытку «выделить и реконструировать отрывки произведений» Б. в тексте «Слова о полку Игореве», кроме тех, о которых говорит сам автор «Слова» и которые отмечены Буслаевым, предпринял А. Л. Никитин. Согласно его гипотезе, не названное в «Слове» произведение Б. о князе Святославе Ярославиче лежит в основе эпизода «Слова», посвященного Святославу Всеволодовичу Киевскому («панегирик» Святославу, «сон» Святослава, «ответ бояр», некоторые обороты «Золотого слова» Святослава). По мнению А. Л. Никитина, на то, что здесь переработанный текст Б., указывают и ритмическая структура этого отрывка, и характеристика автором «Слова» Святослава Всеволодовича, не соответствующая реальному историческому значению этого князя. Дальнейшее развитие гипотеза Никитина получила в его очерке «Испытание «Словом...»». Построения Никитина основаны на произвольном толковании текста «Слова», исторических фактов, литературных явлений. Его гипотеза искажает и обедняет значение «Слова» как оригинального произведения.

В 1912 г. А. С. Архангельский в энциклопедической статье дал подробный обзор всех гипотез о Б. и подытожил результаты изучения этого [50] вопроса. Связь Б. с тмутараканскими и черниговскими князьями подчеркивал А. С. Орлов (Слово о полку Игореве. М., 1923), который время жизни Б. относил к XI — началу XII в. и считал, что Б. был таким же княжеским певцом, как и автор «Слова о полку Игореве». Как о бесспорном факте о тмутараканском происхождении Б. и тесной связи его с черниговскими князьями писал Н. М. Шляков, который в определенной степени пытался воссоздать биографию Б. По его гипотезе, Б. родился не позже 1006 г. и умер вскоре после смерти Всеслава (1101 г.). Первым произведением Б., созданным в 1022 г., была песнь о единоборстве Мстислава с Редедей. По мнению Шлякова, «в летописи мы имеем следы Бояновых песен, и летописец пользовался ими как источником для своих сведений» (Шляков Н. М. Боян, с. 495). Начав свою песнотворческую деятельность в Тмутаракани, Б. затем перешел в Чернигов. Шляков предполагает, что одно время Б. находился при дворе Ростислава Владимировича (ум. 1066), затем перешел на службу к Святославу Ярославичу (ум. 1076) и воспевал деяния его самого и его семьи, «тесно связав особенно свою судьбу с судьбою его старшего сына — энергичного Олега» (там же, с. 498).

О том, что Б. был песнотворцем или придворным поэтом Святослава Ярославича и его сына Олега, писал М. Н. Тихомиров. Он отмечает, что все заимствования из «похвальных слов» Б. в «Слове о полку Игореве» «относятся к определенному и сравнительно узкому промежутку времени». В них говорится о пребывании полоцкого князя Всеслава на киевском столе (1068 г.), о Святославе Ярославиче, сменившем Всеслава на киевском престоле (ум. 1076), о смерти «красного» Романа Святославича (1079 г.), о смерти Бориса Вячеславича (1078 г.). О самом Олеге Святославиче говорится как о младом и храбром князе, внуком которого был Игорь Святославич, герой поэмы. Следовательно, Б. писал про молодого Олега, когда тот еще был «Гориславичем», т. е. до 1094 г. «С этого года Олег уже прочно сидел на отцовском столе, и борьба за Чернигов окончилась» (Тихомиров М. Н. Боян и Троянова земля, с. 175–176). М. Н. Тихомиров считает, что автору «Слова» произведения Б., из которых он черпал свои сведения о событиях XI в., могли быть известны как в устной передаче, так и в письменном виде.

«Не подлежащую сомнениям» связь Б. с «домом чернигово-тмутараканских князей» подчеркивает Б. А. Рыбаков, который уделяет большое внимание Б. в своем исследовании «Слова о полку Игореве». Ранний период песнотворчества Б. относится Рыбаковым ко времени княжения Мстислава Храброго (ум. 1036), ратные подвиги которого воспевал Б. После смерти Мстислава Б., как полагает Рыбаков, перешел ко двору киевского великого князя Ярослава, к которому перешли черниговские и тмутараканские владения умершего бездетным Мстислава. Затем Б. снова вернулся в Тмутаракань. Большинство исследователей, опираясь на «припевку» Б. о Всеславе Полоцком — «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути», — считают, что Б. умер после смерти Всеслава (1101 г.). Б. А. Рыбаков полагает, что эта «припевка» не имеет датирующего значения: «Из этих слов, во-первых, не видно, что божий суд уже настиг Всеслава, а во-вторых, следует учесть, что «предсказать» смерть Всеслава можно было и не дожидаясь факта его смерти» (Рыбаков Б. А. Русские летописцы..., с. 414, примеч. 14). По его мнению, последняя «припевка» Б. в «Слове»: «Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы» — «была, вероятно, взята из какой-то торжественной оды по случаю возвращения Олега с молодой женой и утверждения его в отцовских и братних владениях в Тмутаракани» (там же, с. 414), что происходило в 1083 г. Б., пишет Рыбаков, «был связан с Мстиславом, затем с Ярославом старым, потом с его сыном Святославом и сыновьями Святослава — Романом и Олегом, родоначальником Ольговичей. Гусли Бояна зазвучали еще до 1036 г. и продолжали рокотать славы князьям [51] вплоть до 1083 г., т. е. на протяжении около полувека» (там же, с. 415). Рыбаков связывает с именем Б. создание былины о Соловье Будимировиче, которая, по предположению А. И. Лященко, повествует о сватовстве Гаральда Норвежского к дочери Ярослава Елизавете в 1040-е гг. (Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1963, с. 78-85).

В отличие от большинства исследователей В. Ф. Ржига возражает против приурочивания творчества Б. к черниговской ветви княжеского рода: «На деле это был песнотворец более широкого размаха и более глубокой исторической преемственности» (Ржига В. Ф. Несколько мыслей..., с. 430). По его определению, Б. — певец-поэт широкого политического кругозора, «не ограниченный рамками воспевания какой-нибудь одной княжеской ветви» (там же, с. 431).

Не менее, чем личность Б., интересовал исследователей вопрос о характере его поэтического творчества. По мнению Ф. И. Буслаева, поэзия Б. отвечала требованиям народного эпоса того времени. «Боян, — писал он, — сам пел свои песни, подобно другим народным певцам, и сопровождал свои песни струнным инструментом» (Буслаев Ф. И. Русская поэзия XI и начала XII века, с. 394). Народным певцом, подобным «позднейшим бандуристам, кобзарям и гуслярам, которые ходили по селам и на торжищах и праздничных играх распевали народные думы под звуки музыкального инструмента», считал Б. и А. Н. Афанасьев (Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865, т. 1, с. 408). Е. В. Барсов также считал, что «живое и быстрое» творчество Б. «имело характер не книжных произведений, а живой народной песни: оно было творчество струнное» (Барсов Е. В. Слово о полку Игореве..., с. 303). Вместе с тем, однако, Барсов пишет: «Основа, план и стилистические приемы Бояновых творений указывают, что его песни, как и «Слово», при всей своей внутренней и глубочайшей связи с живым народным песнотворчеством существенно отличались от этого последнего... Это была поэзия, возвышавшаяся над народною, предполагающая художественное развитие дружинного исторического эпоса на героической основе» (там же, с. 307).

Специально поэтике творчества Б. посвящена статья Г. Н. Поспелова. Связывая творчество Б. с эпическими традициями, Поспелов подчеркивает, что «песни Бояна и былины — это две разных стадии в развитии русского героического эпоса» (Поспелов Г. Н. К вопросу о стиле..., с. 43). Он так характеризует стиль и жанр этого древнерусского поэта-певца: «Боян был, по-видимому, самым талантливым в Киевской Руси создателем лиро-эпических кантилен как второй ступени развития песенного героического эпоса, уже выделившегося когда-то из обрядового хора, но еще не усвоившего себе того «эпического схематизма», который характерен для следующей, «былинной» его стадии» (там же с. 43).

Связь творчества Б. с приемами народного творчества отмечал В. Ф. Ржига, который особенно подчеркивал, что Б. был «не только знаменитым киевским песнотворцем XI в., но и выдающимся музыкантом своего времени» (Ржига В. Ф. Несколько мыслей..., с. 431) Д. С. Лихачев, соглашаясь с точкой зрения И. У. Будовница, что Б. был придворным поэтом, говорит о «бравурном» характере его песнотворчества и отмечает: «Очевидно, Боян и не был подлинно народным поэтом» (Лихачев Д. С. Исторический и политический кругозор..., с. 30).

В конце прошлого века М. Г. Халанский высказал предположение э скальдическом характере творчества Б. Он отмечал, что определение Б. как «Велесового внука», даваемое автором «Слова о полку Игореве», «находит себе ближайшие параллели в образах поэзии скандинавских скальдов» (Халанский М. Южнославянские сказания о кралевиче Марке. Варшава, 1894, с. 214). В последнее время эта точка зрения была развита Д. М. Шарыпкиным. Песнотворчество Б. в стадиально-типологическом отношении находится в родстве с поэзией скальдов. Хвалебные [52] песни властителям-князьям как скальдов, так и Бояна, «представляют собою стадию, промежуточную между фольклором и литературой» (Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына...», с. 196). Б. непосредственно был «знаком со скандинавской скальдической традицией, а, может быть, и учился у варяжских скальдов» (там же).

Значительный интерес в связи со скальдическими традициями творчества Б. представляет собой толкование одного из «темных» мест «Слова», которое в первом издании передано так: «Рек Боян и ходы на Святъславля пестворца стараго времени Ярославля...». Сейчас большинство исследователей «Слова о полку Игореве» принимают конъектуру, предложенную в 1894 г. И. Забелиным, согласно которой это место должно читаться так: «Рек Боян и Ходына, Святъславля песнотворца стараго времени Ярославля...». «Боян и Ходына» — это имена двух певцов Святослава Ярославича. А именно в традициях скальдической поэзии «певцы обменивались присловьями в амебейном чередовании, импровизируя в заданных традицией формулах» (Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына...», с. 199). Тем самым полностью подтверждается правильность прочтения данного места «Слова» И. Забелиным, и становится понятным, почему двум лицам принадлежит афоризм, состоящий всего из-двух фраз: второй певец при подобного рода поэтических импровизациях-состязаниях досказывал то, что было недосказано первым исполнителем.

Текст воспроизведен по изданию: Исследовательские материалы для "Словаря книжников и книжности Древней Руси" // Труды отдела древнерусской литературы, Том 40. Л. Наука. 1985

© текст - коллектив авторов. 1985
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Труды отдела древнерусской литературы. 1985

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info