на лето от Рождества Христова

1818,

которое есть простое,

содержащее в себе 365 дней.

при Императорской Академии Наук.

=================================================================

(Поелику путешествие Г. Крузенштерна с принадлежащим к оному Атласом продается дорогою ценою, то я надеялся угодить некоторым читателям Российского Карманного Месяцослова поместив здесь сей достойный внимания отрывок, писанный еще 1810 года до издания оного в свет, и того ж года в Немецком Карманном Месяцослове напечатанный. А. Севастьянов.)

Нет, может быть, ни одного читателя сего Месяцослова, который бы не принимал живейшего участия в судьбе первого Российского путешественника около света; который бы не сопровождал Крузенштерна и его отважных спутников на их славном, но опасном пути искреннейшими желаниями блага, который бы не трепетал часто за них, который бы наконец, когда они, сверх всякого ожидания, благополучно возвратились в отечество [192] обогащенные товарами и познаниями, не был проникнут приятным чувствованием радости, народной гордости и благодарности к тому человеку, который предначертал все сие предприятие, какового единственно не доставало еще к славе России, с глубоким знанием, и совершил оное благоразумно, мужественно и счастливо. Описание сего достопримечательного путешествия, которого не токмо в России, но и в целой Европе столь долго ожидали с нетерпением, вышло в свет, и издатель сего Месяцослова надеется заслужить благодарность своих читателей, когда он разделит с ними удовольствие, которое он сам чувствовал при чтении одного отрывка, описывающего характер и образ жизни островитян, у которых пробыли наши путешественники десять дней. Наблюдение предоставленного самому себе человека природы, не имеющего искуственных надобностей и страстей, невоспитанного, совсем не знающего неги; без познаний, но и без [193] предрассудков, без приятности в обращении, но за то прямодушного, поучительно и привлекательно. Найти себя самого как бы в ином мире, рассматривать в зеркале, которое не льстит, видеть каковы суть настоящая наша братия, как выходят они из рук природы, и какими были бы мы, когда бы по случаю не родились в таких землях, где просвещение облагородствовало, изнежило, и может быть искоренило природу. - Вот высокое наслаждение, которое почти одно в состоянии богато наградить за все трудности и неприятности, сопряженные с путешествием около света. Мы, не имевшие сами сего удовольствия, находим замену в изображении оных диких, которое учинил столь просвещенный и чувствительный человек, каков есть сочинитель сего путешествия. Однако ж издатель помнит, что он получил позволение от своего почтенного друга Г. Крузенштерна, [194] употребить в пользу его рукопись, дабы учинить сей месяцослов тем привлекательнее для читателей, не будучи его панигиристом. В сей статье сохранен образ мыслей самого Г. Крузенштерна; а издатель позволил себе сделать весьма малое число примечаний, которые все помещены в скобках так, что читая сие, будем читать самого сочинителя.

Нукагива принадлежит к группе Вашингтоновых островов, коих жители с жителями островов Мендозских языком, образом правления, нравами и обыкновениями совершенно сходствуют. Обитатели сего счастливого острова превосходят всех прочих островитян Южного Океана телесною красотою, которая здесь, не есть, как почти на всех известных островах сего Океана, [195] исключительно преимущество Еригсов (Erihs) или знатных, но и самому низшему классу народа от природы дарована. Сие преимущество имеет вероятно свое основание в свободном образе правления, который не знает самовластительства, каковое в обыкновении на прочих Южного Океана островах, и между владельцами и подданными не делает почти никакого различия, так что здесь все равно свободны, все равно счастливы и наслаждаются красотами и дарами природы в одинакой степени. Мужчины в Нукагиве вообще все большого роста и весьма стройны, имеют крепкие мышцы, прекрасную длинную шею, и совершенно правильные части лица, в которых при первом взгляде кажется видишь какое то добросердие, которое и в обращении с ними обнаруживается, но познакомившись короче с гнусными поступками, к коим способны сии прекрасные люди, открываешь в том, что почиталось добродушием, одно [196] грубое бесчувствие; там тщетно будешь искать взора исполненного огня. Их природный цвет, по крайней мере детей и женщин, кои узорами не чернят своего тела, почти белый как у Европейцев и весьма мало подходит к желтоватому. Ни где не найдешь у них горбатых или безобразных; и тело их совершенно чисто, без чирьев и пупырьев. Сие вероятно есть следствие их умеренности; ибо, на всех островах Южного Океана распространившееся употребление Кавы (Kawa) (Опьяняющее питие, приготовляемое из перечного растения.), которое расстроивает здоровье и безобразит тело, здесь редко, и то весьма умеренно. Величайшее счастие, которое им даровала природу, есть постоянное здоровье. Они не знают никакого рода болезней, следовательно и никакого лекарства. Даже от страшной болезни, которую Европейцы из [197] Америки распространили по всему Земному шару, до сего времени, по счастию, пребыли они совершенно неприкосновенными. Единственное их страдание происходит, не от природы, не от климата, не от образа их жизни, но от силы их воображения, или от злости хитрых обманщиков; оно состоит в боязни от Кага (Kaha), некоторого, болезнь причиняющего чародейства, которым производимый случайный недуг, чрез расстроенное воображение, обращается в болезнь, тем же чародейством уничтожающуюся. По сему все их врачебное познание состоит в перевязывании ран, в коем, как говорят, сам Король особенно искусен. - Два островитянина особливо отличаются красотою, обращающею на них всеобщее удивление. Один по имени Мау-га-у (Mau-ha-u), великий воин и Огнезажигатель Короля, есть может быть прекраснейший мужчина в свете; он ростом в 6 футов и 2 дюйма, совершенно [198] правильной красоты в каждой части его тела. Другой, Бау-тин (Bau-ting), Король долины Шегуа, не смотря что ему было уже 50 лет, совершенна прекрасный мужчина.

Не столь прелестен женский пол. Хотя головы их не льзя похулить, но не можно того же сказать о всем их теле. Женщины имеют более круглую, нежели продолговатую, но однако ж пропорциональную голову, большие сверкающие глаза, цветущий цвет лица, весьма прекрасные зубы, красивое расположение лица и черные вьющиеся волосы, которые они умеют со вкусом украшать белою повязкою. Но рост их не так хорош: тело их хотя, бело, но стан короткий и даже у 18-ти летней девушки, без всякой стройности, так что они имеют переваливающуюся походку, и живот не соразмерно толстый. Однако ж должно заключать из малого покрытия тела, что они, как себе, так их [199] соотечественникам не кажутся противными. Выражения кротости и чувствительности, свойственного красавицам Отаити и Сандвических островов, тщетно здесь искать будем. Вместо оного отличаются они наглостию, и слово кокетство было бы для выражения оной весьма слабо. - Прелесть их малых телесных преимуществ, для каждого не со всем грубого человека уничтожает совершенно желание их нравиться.

Как скоро Нукагивец достигнет мужеского возраста, то он накалывает по всему телу своему узоры, и сие искуство здесь доведено до высочайшей степени совершенства. Оно есть собственно рисовка разных узоров, при которой тонким накалыванием, нацарапанную до крови кожу, натирают произвольного цвета краскою. Обыкновенно употребляют к тому черную краску, которая потом [200] превращается в темно-синюю. Король, отец его и верховный жрец одни только почти со всем черными узорами наколоты, у коих не можно было найти ни одной части тела, которая бы не была таким образом украшена. Лице, глаза, даже обритая часть головы, были выведены узорами. Ни на островах Товарищества, ниже Дружества нет сего обыкновения. На последних одни Короли совсем не делают на себе узоров; только в новой Зеландии и на Сандвических островах накалывают узоры и на лице. В образе накалывания узоров находится сходство между жителями новой Зеландии и Нукагивы. Они разрисовывают тело свое не одними фигурами, как на Сандвических островах, но наводят в совершеннейшей симметрии соединенные узоры в виде концентрических колец, кои в самом деле придают красивый вид телу. - Женщины выводят узоры только на руках, на [201] плечах, на ушах и губах. - Низшие классы менее, а иные и совсем не делают узоров: почему кажется, что сие украшение означает знатного или иным чем отличного человека. - Есть между ими люди, которые сие искуство совершенно себе присвоили. Один из оных избрал себе жилище на корабле, где он нашел достаточное упражнение, поелику почти всякой матрос давал накалывать на себе узоры.

Мужчины ходят сплошь голые, не исключая и самого Короля: ибо узкой, и грубой кусок материи из коры тутового дерева, которую они носят около лядвей, не льзя назвать одеждою. Сии поясы называют они двумя именами, смотря потому, из грубой или тонкой материи он сделан: пояс первого рода называют они Тшиабу (Tschiabu), а второго рода, Еату (Eatu). Даже и сии поясы не все носят: прекрасный Мау-га-у всегда любил ходить совсем голым, и хотя я два [202] раза давал ему пояс, однако ж он в последний раз пришел на корабль без оного. - Также и рогожи должны быть у них в употреблении: зять Короля приходил всегда на корабль с рогожею из весьма грубой материи, которая была подвязана под шею, так что она прикрывала только спину. - Праздничных платьев не имеют ни знатные, ни сам Король, чему причиною не республиканская их конституция, но бедность.

В украшениях нет у них недостатка, но они не составляют преимущества знатных: ибо ни Король, ниже кто либо из его родственников не показывался в оных, один только зять Короля носил совиной зуб в бороде. (В рассуждении рогожи, которую он также один носил, можно бы было его почесть за щеголя (elegant), который намеревался ввести новые моды.) - Здесь, как на Мендозских островах, свиные клыки и красные [203] горошины (Сия горошины составляют плод растения известного в Ботанике под названием Abrus precatorius.) составляют важнейшую часть украшения. Головной наряд состоит либо из большого шишака из черных петушиных перьев, либо из рода головной повязки, сплетенной из кокосовых волокн, и украшенной перламутром, или также из обруча коры мягкого дерева, с которого висит ряд снурков. Многие носили большие листья между кудрями. Уши свои украшают они большими круглыми белыми раковинами, которые наполняют они крепким песку подобным веществом, в которое укрепляют провернутый свиной клык, продеваемый сквозь ушную мякоть: чрез сей провернутый зуб вкладывают деревянную палочку, которая его держит. - Более всего пекутся об украшении шеи. Некоторый род ожерелья в виде полумесяца, из того же белого дерева, на коем [204] налеплены в несколько рядов красные горошины, составляют отличие жрецов. Другой род ожерелья состоит из одних свиных зубов, кои нанизаны на нитку из кокосовых волокн сплетенную. Также носят они одни свиные зубы на шее или в бороде, и шары, величиною с большее яблоко, которые все покрыты красными горошинами. - Они стригут бороду, оставляя небольшой пучок волос на подбородке. Голову стригут они кроме двух мест на жаждой стороне, на коих волосы связывают в два пучка торчащие на подобие рог. У многих, особенно низшего класса, волосы на голове совсем не были обрезаны, но подобны волне и кудрявы, однако ж не так как у Негров.

Одежда женщин состоит из пояса, которой они, как мужчины, промеж лядвей продевают, и из куска материи, который весьма мало их закрывает, и простирается [205] до икр; но они сбрасывают все, иногда даже и пояс, когда плывут к кораблю. Тело свое натирают всякой день кокосовым маслом, которое ему придает хотя сильный лоск, но также и неприятный запах. Сие служит им как к украшению, так и для из защиты от солнечных лучей и насекомых, каковую услугу у мужчин заменяет накалывание узоров и натирание красками. Шейного убора не носят женщины, но все употребляют опахала, кои либо совсем кружку подобны, либо имеют вид полукружия: они весьма искусно сплетены из травы, и раковинною известью выбелены. Черные свои волосы сильно натирают маслом и завязывают крепко на голове пучком.

Их жилища состоят из длинного узкого здания, которое построено из бамбукового тростника и из [206] лесины дерева, которое они называют Фау и переплетено кокосовым листьями и травою. Здание сие имеет заднюю стену выше передней, от чего кровля на 1/2 фута толщиною, покрываемая сухими листьями хлебного дерева, бывает с одной стороны ниже. Внутренность сего жилища, перекладиною, которая на земле в длину идет во весь дом, разделяется на две половины. Передняя часть вымощена камнем, а задняя устлана рогожами и служит для всего семейства со всеми домашними, без различия пола или родства, спальною. На одной стороне находится небольшая перегородка дня хранения самых лучших их вещей. Под крышкою и на стене висят их калебасы, оружие, топоры, барабаны, и проч. в средине дома находится дверь от 3 футов вышиною, возле которой все семейство обыкновенно садится. В расстоянии от 20 до 25 сажен от жилого дома, находится другое [207] здание такого же внутри расположения, но которое почти 2 футами выше. Перед оным выведена мостовая большими камнями, которая простирается в длину всего дома, и от 10 до 12 футов шириною. Сие здание служит им столовою, но бывает токмо при домах короля, его сродников, жрецов, и отличных воинов, потому что сие уже предполагает некоторое гражданское благосостояние (о сем ниже).

В десятой или в 15 шагах от их жилище вырыты ямы, кои выложены камнями и закрыты ветвями и листьями в которых они сберегают свои съестные припасы несколько месяцев. Сии состоят особенно из печеной рыбы к кислого теста, сделанного из корня Таро и плода хлебного дерева. Их поваренное искуство весьма просто. Кроме свиней, которых они приготовляют по Отаитскому обычаю, главную [208] пищу их составляет кислое тесто, которое не вкусно и может быть уподоблено весьма сладким яблочным тортам. Они едят также Иам, Таро, Бананы, и сахарный тростник. Жаркое жарят они на банановых листьях, которые служат им также тарелками. Рыбу едят совершенно сырую, обмакивая в соленую воду. На них отвратительно смотреть когда обедают. Они хватают пальцами густое кислое тесто и приносят ко рту с великою жадностию; по крайней мере я видел так обедавшего Короля, а по нем можно конечно заключать и о прочих; однако же должно сказать к его оправданию, что он тотчас после обеда вымыл руки.

Орудия, коими они производят разные работы весьма просты. Они состоят из заостренного камня; для [209] прокалывания дир, и топора, сделанного из черного плоского камня, но которой они употребляют только по неимению Европейских топоров. Самой малой кусок железа, полученный от нас привязали они к топорищу, обтачивая одну сторону на камне до тех пор, пока получит они надлежащую остроту; между тем я видел употреблявших каменный топор при делании рыбачьей лодки. - Домашнею посудою служат им скорлупы кокосового ореха, выдолбленые тыквы или калебасы, большие с крышками чашки из тонкого, темный цвет имеющего, дерева в виде раковины, уды для рыболовства, зубы хищной рыбы, называемой прожорою или Аккулою (Squalus Carcharias), кои употребляют они вместо бритв. Калебасы и кокосовые чаши обыкновенно украшают костями рук и пальцев своих неприятелей, коих они сожрали. Уды весьма красиво обделаны перламутром; нити, так как и все [210] их веревки сделаны из коры дерева Фау. - Оружия их состоят в дубинах, копьях и пращах. Первые, около 5 футов длиною из дерева Казуарина, весьма прекрасна выглажены, и весьма крепки: таковая дубина весит не менее 10 фунтов. На одном конце оной вырезано подобие человеческой головы. Копья из того же дерева, от 10 до 12 футов длиною, в середине в вершок толщиною, и по обеим концам заострены. Их пращи сделаны из чисто сплетенных веревок, кои в середине своей, для вкладывания камня, имеют широкую плоскость.

Их лодки имеют все коромысла (utrigge, balancier), которое составляет горизонтальный к воде шест, прикрепленный к лодке поперечными шестами, и служит к тому, чтобы лодка не могла опрокинуться. Они строются из трех разных родов дерева. Построенные из дерева хлебенного, и из дерева [211] называемого Маио не так уважаются, как из дерева называемого Тамана. Последние суть самые прочные и на веслах ходят всех скорее. Впрочем все они весьма не надежно построены, и скреплены веревками, свитыми из кокосовых волокн. Из всех нами виденных, самая большая была в 33 фута длиною, в 2 1/2 шириною и 2 1/3 ф. глубиною.

Нукагивцы имеют совершений свой способ ловить рыбу, с коим несколько сходный видел я только в Суринаме. Неизвестной мне корень, который растет между скалами, раздробляют они камнем; рыбак ныряет на дно, и посыпает по оному сим растолченным корнем, от чего рыба так пьянеет, что в короткое время полумертвая всплывает на поверхность воды; тогда собирают оную без труда. Они ловят также рыбу сетьми; однако же сей [212] способ кажется, наименее всех употребителен, поелику здесь вообще находилось только 8 рыбачьих лодок. - Третиим способом ловят они рыбу на уду. - Однако ж рыбный промысл есть такое упражнение, которое всякой презирает, если имеет хотя небольшой удел земли, почему один только бедняк снискивает оным себе пропитание. Хотя они очень знали, что мы за рыбу весьма хорошо платим, однако ж только два раза приносили нам от 7 до 8 бонитов (Порода Макрели (Scomber).). Число бедных, кои не имеют никакой земли, должно посему быть весьма мало.

Поелику сии островитяне немногие имеют житейские нужды, то землепашество здесь малые учинило успехи, и менее нежели на других островах Южного моря. Хотя видны насаждения шелковичные или тутовые, корня Таро, и [213] перечного растения, но весьма не много; сие доказывает недостаток в Таро, и весьма простая и бедная одежда сих островитян. Хлебное дерево, кокосовое и бананы не требуют за собою хождения. И так землепашество занимает весьма мало сих людей, а рыбной промысел презирают они, вероятно потому, что он соединен бывает с некоторым трудом и нередко опасностию. - Единственно значительного труда требует строение домов и приготовление домашних утварей и оружия; но и сия работа не может их занимать часто. И так они должны свое время проводить как настоящие празднолюбцы. По уверению Англичанина Робертса они проводят (о чем ниже), большую часть дня валяясь единственно с своими женами на рогожах. - Женам более дела. Они вьют веревки, употребление коих весьма многоразлично. Они же делают опахала для себя и для своих мужей и разные украшения. Но главная их работа [214] состоит в приготовлении материи на свои платья, которых есть два рода. Одна, грубая и сероватого цвета, делается из древесных волокн и на поясы также бедными женщинами употребляется, кои их красят в желтую краску. Второй род, из коего знатнейшие женщины носят платье и головной убор, есть материя весьма тонкая и ослепляющей белизны, и приготовляется из бумажного тутового дерева. Куски тонких материй гораздо менее нежели грубых, и не так плотны и крепки, но гнилее и реже. (В оригинале: так редка, что все виденные мною куски казались быть в дырках. - OCR)

Образ правления здесь совсем не Монархический. Король не отличается, ни своею одеждою, ни украшениями от самого последнего из своих подданных. Повелений его не уважают ни мало; и если бы он отважился кого либо ударить, то тотчас бы отвечали ему тем же. В военное время [215] может быть он почитается начальником своих воинов, и тогда имеет он некоторое уважение. Но образ как они ведут войну, едва позволяет думать, чтоб один токмо Король мог быть предводителем: сильнейший и неустрашимейший управляет вероятно в сем случае волею других; и я уверен, что Король на поле сражения менее блистательную играет ролю, нежели его зажигатель Мау-гау. - Единственное преимущество Короля, о котором можно сказать что либо на верное, заключается конечно в его большем богатстве, чрез которое он в состоянии бывает многих кормить, и чрез то привести к себе в зависимость. - Сия малая власть есть причина или действие равномерного разделения имуществ. Нукагивец не может жертвовать Королю ни жизнию, ни телесными силами, но употребляет их единственно к сохранению себя и своего семейства. Небольшое число знатных, которое состоит [216] токмо из родственников Короля, и их малое уважение оставляет ему все нужное время работать и свободно обладать землею, в которой почти всякой имеет равное участие.

Можно легко себе представить, что народ, который с великим удовольствием ест человеческое мясо, ведет часто войну с своими соседями из лакомства, хотя также и другие причины могут подать к ней повод. По крайней мере образ каким воюют Нукагивцы, соответствует совершенно побуждению хищных зверей. Они весьма редко вступают большими толпами в сражение; обыкновеннейшее средство друг с другом воевать, состоит в беспрестанном подстерегании и в тайных убийствах, при чем добыча на месте пожирается. Кто в сих разбойничьих [217] хитростях наибольшую оказывает ловкость, кто долее может пролежать на брюхе, не учинив ни малейшего движения, кто тише всех дышит, скорее всех бегает, искуснее прочих может с одной вершины скалы скакать на другую, тот не менее получает славы между своими сотоварищами, как и храбрый и сильный Мау-га-у. Во всех сих способностях отличился преимущественно наш Француз (о коем ниже более будет сказано), который часто нам рассказывал свои военные хитрости и подвиги. Часто занимал он нас повествованием, как он сам убивал таким образом человека, и о всех обстоятельствах сие сопровождающих. Однако ж уверял нас, в чем и сам его неприятель Робертс свидетельствовал, что он никогда не ел человеческого мяса, но убитых всегда променивал на свиней. (И так весьма вероятно, что он в то время, когда выходил на таковое убийство, [218] совесть свою, естьли она его мучила, успокоивал мыслию, что он собственно ходил на диких свиней.) - С жителями того же острова, а именно соседственных долин Гоме и Шегуа, и пр. Нукагивцы Таио-гуак почти беспрерывно ведут войну. Воины долины Гома, коих числом более 1000 человеку называются Таи-пигсы, что значит войска большого моря. С сими Таи-пигсами жители Таио-гоака никогда не воюют на море, но токмо на сухом пути. Причина сему странная, и доказывает, что не взирая на малое уважение, каковое оказывают они своим Королям, изъявляют в некоторых случаях особам Королевской фамилии чрезвычайное почтение, которое может быть основывается на каком либо суеверии. Сын Короля Таио-Гоаке взял в супружество дочь Короля Таи-пигинау, и поелику она водою приехала, то море, которое сии обе долины разделяет, называется Табу или [219] священным (почему они должны ходит сухим путем, дабы найти случай пожирать друг друга). Естьли поссорится молодой владелец с своею супругою, и отправит ее обратно к родителям, то они опять начнут сражаться на море, желая один другого покорить. Но естьли, она умрет в сей долине, то последует вечный мир, поелику тогда дух сей Королевской особы, которую они почитают как Этуа или божественное существо, носится над оною в странах воздушных и никто не дерзает нарушить его покоя. (Хотя Европейцы в сем повествовании находят по своим понятиям одну бессмыслицу, однако ж оно весьма достопримечательно: ибо доказывает, что они имеют по крайней мере темное понятие о продолжении бытия нашего по смерти.) Таковая счастливая связь содержит теперь согласие между долиною Таио-гоак и между долиною во внутренности острова, коего Король May-дай имеет 1200 [220] покорных ему воинов. Сии последний взял в супружество дочь Короля Таио-гоака; и поелику морской войны и без того уже между ими не может быть, то теперь царствует совершенный мир. Король Мау-дай почти всегда живет у своего тестя (так мало беспокоят его попечения о правлении). Он после Мау-гау и Бау-тинга самый прекрасный мужчина, и был один из наших ежедневных гостей.

С Таи-пигсами войну ведут (на сухом пути) до тех пор пока один из двух Королей не потребует перемирия, которое заключается под предлогом, праздновать плясовые торжества, которые у них на долго отлагать не можно. Тогда с обеих сторон соглашаются о срок, как для приготовления к сим торжествам, так и о продолжении оных. Друзья и неприятели участвуют в оных совокупно (точно так же, как на Олимпийских играх у Греков, с [221] тою только разностию, что на тех сражались и состязались во всех искуствах, и на сих убивают людей и едят их мясо). Доказательством тому, что даже и сии грубые, кровожадные люди не находят ни какого удовольствия в беспрестанной войне (может быть по примеру просвещенных Европейцев, ведущих войну только по принуждению и с отвращением?) и что с обеих сторон вздыхают иногда о спокойствии и безопасности, служит долгое время, которое они употребляют для приготовления к сим празднествам, кои не более нескольких дней продолжаются. Шесть месяцев прошло с того времени как было назначено последнее перемирие, и еще 6 месяцев оставалось до начатия праздников, хотя приготовления состоят только в том, чтоб приискать новое место для плясок. (И так и сии дикие пользуются, по крайней мере иногда, благословением мира, которым [222] просвещенный Европеец почти беспрерывно наслаждается. Можно бы почти подумать, что сии празднества, и долговременные к оным приготовления, суть предлогом, который изобрел какой нибудь человеколюбивый жрец или дикий Лас-Казас, чтобы мало по малу отвратить своих соотечественников, от их бесчеловечных обыкновений.) По окончании их праздников каждый возвращается домой и война тотчас возобновляется (и те которые сидели незадолго пред сим вместе за пищею, начинают паки пожирать друг друга.) С той минуты, когда перемирие чрез выставление кокосовых листьев на вершинах гор объявлено, война прекращается. Только одно исключение бывает, даже во время праздников, и словом во всякое время и при всех возможных обстоятельствах; и не только Гений мира, но даже покоющийся дух Этуа, не в состоянии отвратить сей причины к войне, а именно: как скоро в какой либо долине [223] умрет верховный жрец, то должно ему принести в жертву трех человек. Они избираются не из самого того народа, но должны быть взяты непременно у соседственных, почему тотчас посылают несколько лодок на сию ловлю. Если сии крейсеры поймают лодку, которая по малолюдству не может защититься и нужное число (троих) изловят, тогда прекращаются опять все насилия. Если же им сделать сего не удастся то выходят на берег, прячутся между скалами, куда островитяне по утру обыкновенно приходят удить рыбу, и почти всегда в непродолжительном времени умерщвляют они жертву, которая должна примирить дух первосвященника с божеством; однако ж они ее не пожирают, но дают висеть на дереве до тех пор, пока мясо от костей отстанет. Если жертва сия не попадется в первые дни, то распространяется тотчас слух о нещастном смертном [224] случае: право вознаграждения производится в действо и война становится всеобщею. Однако ж сии промежуточные явления, по причине малого нужного числа убитых не продолжительна. Во время нашего пребывания ожидали в Таио-Гоаге ежеминутно подобного явления, потому что первосвященник отчаянно лежал болен. (Теперь стоит только умному и чувствительному жрецу уверить своих соотечественников, что всякой первосвященник бессмертен подобно Далай-Ламе, то и сие кровопролитие прекратится; они весьма редко довольствуются тремя жертвами; поелику посланные, когда ловля их бывает счастлива, едва ли могут воспротивиться побуждению своему к лакомству)..

Поелику есть между ими жрецы, то должно предположить и Религию. Но какая может быть Религия людоеда? по крайней мере их религия ни сколько не сделала их [225] лучшими. Она вероятно служит предлогом, наслаждаться спокойною и безопасною жизнию, малому числу таких людей, которые некоторыми, частию гнусными нелепостями, нашли средство почитаться от прочих классов необходимыми и священными; по чему все особы жрецов суть Табу то есть священны. - Они имеют однако же темное понятие об одном или о многих высочайших существах, коих они называют Этуа. Дух жреца, Короля, или сродника его есть также Этуа; и всех Европейцев почитают они своими Этуа, и думают, что вместе с кораблями ниспадают они из облаков. Когда гремит гром, то они думают что Европейские корабли плавая в облаках палят из пушек. (И так по прибытии Европейцев приняли они новую систему Физики. Какова то была старая?). По сему они чрезвычайно боятся тяжелых орудий. Королевскому брату случилось быть на, корабле, когда выпалили из [226] пушки. Упав на землю, обнимал он ноги стоявшего подле его Англичанина Робертса, и дрожащим голосом повторял несколько раз Матте, Матте (смерть)! Единственное благо, произведенное у них религиею, есть Табу. Происхождение оного от религии доказывается тем, что никто не смеет нарушить Табу, даже и сам Король. Всеобщее Табу налагают одни жрецы; но всякой, частной человек имеет право наложить его на свою собственность, и сие производится следующим образом. Ежели кто хочет сохранить от воровства и разорения свое насаждение, дерево, или дом, то объявляет что дух отца его, Короля, или другой какой особы в оном покоится; тогда дерево, дом и прочее получает название Табу, и никто уже не смеет к оному прикоснуться. Естли бы кто столь был безбожен, чтобы нарушил Табу, такового называют Кикино, и по вере Нукагивцев, Кикиносы первые [227] попадают в руки неприятелей и оными пожираются: может быть хитростию жрецов сие действительно сбывается. Особы Королевского дома и жрецы суть Табу. Англичанин Робертс уверял, что и его особа Табу; не смотря на то он опасался, чтобы дикие его на войне не съели. Может быть сначала почитали они его за Этуа, как и всякого Иностранца; но от семилетнего его с ними знакомства, блеск его божественности затмился; вероятно что Табу на войне места не имеет; да и несправедливо бы было, чтобы такая священная особа, к которой никто не смеет прикоснуться, подвержена была на войне общему жребию. Робертс не мог дать достаточного понятия о религии новых своих соотечественников, вероятно потому, что и сами они имеют только темное о ней познание; а может быть он мало о том заботился. Употребительные при погребении обряды, по словам его суть следующие; в них [228] ясно обнаруживается дух основателя. Обмыв умершего, кладут тело его на возвышенное место, обернув в кусок новой материи и закрыв оное такою же. В следующие дни родственники усопшего делают пиршество, на которое приглашают ближайших друзей, и на котором необходимо должны присудствовать жрецы; женщины туда не допускаются.

Тут обнаруживают все богатство покойного в свиньях, которые вообще весьма редко употребляются в пищу в других случаях (следовательно смерть человека столь же пагубна бывает для свиней, сколько смерть их верховного жреца для. людей), в корениях Таро и в плодах хлебного дерева. Коль скоро гости сберутся, отрезывают у свиней головы, принося в жертву своим Богам, и испрашивая покойному благополучного преселения на тот свет. Сию жертву принимают жрецы, и снедают тайно, оставляя только, маленький кусок [229] (как видно собственно для своих богов), которой скрывают под камнем. Друзья и некоторые родственники должны несколько месяцев провести у тела покойного, и натирать оное беспрестанно кокосовым маслом, для сохранения его от согнития. Тело становится от сего твердо как камень (следовательно совершенною мумиею). Двенадцать месяцев спустя после первого торжества (сие число доказывает, что дикие имеют понятие о движениях Солнца и Луны) делают второй не менее богатый пир, дабы принести богам благодарение за благополучное преселение покойного на тот свет. Сим оканчивается обряд погребальный. Потом тело покойного разломав на куски, кладут в ящик сделанный из дерева хлебного растения, и относят в Морай, то есть на кладбище, куда женщинам возбранен вход под смертною казнию.

Общая вера всех островитян в колдовство, кажется имеет [230] некоторое отношение к их религия: ибо жрецы признаются в оном искуснейшими, хотя и некоторые из простого народа выдают себя за разумеющих сию тайну, вероятно для того чтоб внушить к себе страх. Сие колдовство, называемое Кага, состоит в том, чтобы уморить своего неприятеля или человека подавшего повод на себя негодовать, медленною смертию; для сего довольно 20 дней: кто хочет мстить колдовством старается достать харкотины, или других испражнений своего неприятеля. Он смешивает сие с известным ему порошком, кладет в мешочек, особливым образом сплетенный, и зарывает в землю. Самое главное дело состоит в плетении мешка, и в приготовлении порошка. Как скоро зароют мешочек, то чародейство тотчас обнаруживается над тем, кто обворожен. Он впадает в болезнь, день от дня слабеет, и наконец, потеряв совершенно силы, в 20 [231] дней наверное умирает. Естли же он почтится отвратить мщение своего неприятеля, и искупит жизнь свою свиньею или другим подарком, то может быть спасен даже в 19 день; и как скоро мешочек вынут из земли, то болезнь пропадает. (Должно признаться, что свиньи на сем острове играют важное лице: они спасают больных при вратах смерти, и даруют блаженство умершему, хотя то и другое делается на щет собственной их жизни: но сие тем для них славнее).

Англичанин, хотя впрочем человек рассудительный, верил сему колдовству, также как и Француз, который всевозможное, хотя и тщетное прилагал старание узнать сию тайну, дабы освободиться от неприятеля своего Англичанина, которого никаким иным способом не надеялся сжить с своей шеи, поелику у Робертса был талисман гораздо сильнее Нукагивского Кага, то есть ружье. Но дабы учиниться [232] неприятелю своему еще страшнее, просил он нас самым убедительным образом снабдить его парою пистолетов, ружьем, пулями, порохом и дробью. Нам досадно было, что мы не могли исполнить прозьбы человека, который на сем острове был нам столь полезен. Мы ему представляли что всеобщая война, которая до тех пор продолжится, пока истощится весь военный его запас, должна быть необходимым следствием, естли овладеют его сокровищем; а последнему должно необходимо случиться, поелику ему невозможно скрыть своего запаса от островитян, от чего жизнь его еще большей подвергнется опасности. Наши советы показались ему справедливыми, и мы расставаясь с ним дружелюбно, снабдили его, вместо смертоносных орудий, полезнейшими для него вещами.

Хотя Англичанин Робертс был и мечтатель, однако же имел довольно здравого рассудка и [233] добросердечия. Самый величайший недостаток, каковым мог его упрекать злейший его враг Француз, состоял в том, что он не искусен в воровстве, от чего часто подвергался голодной смерти. Между тем приобрел он у сего народа уважение, и более имел у него силы, нежели самый отличнейший Нукагивский воин. Королю сделался он необходимым, и я уверен что он там более принесет пользы, нежели Миссионер Крук, проведший несколько времени на сем острове; ибо сей последний старался только о обращении их в Християнство, не помышляя о том, что на перед должно было сделать их из зверей людьми, к успешному произведению чего Робертс кажется по всему способен (Почему же не способно к сему Христианство?). Он построил себе чистенькой домик, и имеет землю, которую порядочно и прилежно обработывает. При сем не [234] упускает он, где найдет удобным, делать нужные поправления, и по собственному его признанию, он ведет жизнь, счастливую и беззаботную. Угнетает его одна только та мысль, что он окружен людоедами, а особливо боится следующей войны. Я предлагал отвезти его на Сандвические острова, откуда мог бы он найти случай добраться до Китая; но он никак не мог решиться оставить свою жену, которая во время нашего там пребывания, родила ему сына, и чаятельно окончит он дни свои на Нукагиве. (Сие делает равную честь Г. Робертсу и его супруге, и подает нам выгоднейшие мысли о нежном поле сего острова. Француз Иосиф Кабри, как известно второе свое отечество променял на Россию, и обучая в Кронштадте плавать, может рассказать о себе много любопытного, отвечая сам за истинну своих рассказов (Ныне возвратился он во Францию, и чаятельно там столько же будет полезен, сколько и на острове Нукагиве.). [235]

От народа столь зверские нравы имеющего, не можно ожидать что бы он чувствовал приятность музыки. Но поелику нет такого народа, сколь бы он груб ни был, который бы не находил в сем очаровательном искустве некоторого удовольствия, то можно сказать, что и Нукагивцы не совсем к ней равнодушны. Легко себе представить, что музыка их соответствует их нравам, и что не льзя ожидать, чтобы люди пожирающие жен и детей, могли иметь вкус к нежной мелодии. Им нравятся такие только мусикийские орудия, которые могут воспламенять их зверство, когда в замешательстве сражения, природа начнет требовать от них своих прав: к сему, как кажется, наиболее удобны огромные барабаны, издающие глухой, и мертвый звук; [236] сверх того столь же приятен им еще один звук, который производят они следующим образом: одну руку прижимают плотно к телу, и в пустоту, находящуюся между ею и грудью, сильно ударяют ладонью другой руки, что производит весьма пронзительный звук. Пенье их и пляска столь же дики. Последняя состоит в беспрестанном прыгании на одном месте, при чем поднимая часто руки к верху, производят движением пальцев сильное трепетание: таким же образом бьют они и меру руками. Пение их похоже более на вой, нежели на согласное сопряжение голосов; я сомневаюсь принесет ли им большее удовольствие приятнейшая Европейская музыка; наши Гайдены и Ромберги.

Таио-Гоак, где мы так долго пробыли, по уведомлению Робертса, может выставить против [237] неприятеля до 800 воинов, Гоме 1000, Шегуа 500, Мау-дау 1200, Готти-Шере и еще одна долина, каждая по 1200. По сему щету Робертса, все число воюющих составляет 5900. Поелику браки там большею частию бесплодны, и мы ни одного старика не видали, то все число народа не более как в трое противу числа воинов, следовательно составит 18000 человек. Но мне кажется что и Робертсово исчисление ратников долины Таио-Гоак, целою третью увеличено; ибо здесь, где по общему положению должно считаться 2400 жителей, когда число воинов простирается до 800, не видал я вместе более 800 человек, между которыми находилось от 3 до 400 девок. Можно утвердительно сказать, что тогда собиралась на берег большая часть обитателей. Поелику Европейские корабли составляют там столь редкое явление, и поелику железо есть необходимая их потребность, то можно заключить, что выключая [238] матерей с ребятами, из которых видели мы одну Королевскую племянницу, редкие удержались от любопытства и не пришли на берег. И так я не думаю, чтобы все население острова составляло более двенадцати тысяч человек. Бесспорно сие число жителей весьма умеренно, на таком острове, который имеет в окружности более 15 Немецких миль; на котором климат весьма здоров, употребление Кава весьма умеренно, и яд венерический еще не вкрался. Но беспрерывные войны, приношение на жертву людей при недостатке пищи, частые между собою убийство, ужасный разврат женского пола от семи или осьми лете, и неуважение браков суть бичи истребляющие много народа на сем острове. Робертс уверял, что Нукагивки редко имеют двух ребят, а чаще бывают бездетны: и так вообще можно положить на каждый брак по одному ребенку; что едва составляет четвертую часть, родящихся в Европе от [239] каждого брака младенцев. (Всякий друг человечества обязан благодарить Г. Крузенштерна за сие разительное доказательство, сколь великую наносят человеческому роду пагубу, разврат и неуважение браков).

У такого народа, у которого верховное правительство, то есть Король, не имеет ни малейшей власти, не может быть никакой расправы. - Воровство не почитается преступлением; напротив того, искусный вор весьма уважается. Однако же я должно отдашь справедливость Нукагивцам, что они, во время пребывания своего на нашем корабле, редко ок вывали свое проворство в сем деле. Вероятно удерживали их от того часовые с заряженными ружьями, о действии которых они имели весьма ясное понятие. - Нарушение супружеской верности в одной только Королевской фамилии [240] почитается преступлением. Вообще их брачные союзы не можно почитать весьма благополучными. Хотя они отличаются от скотоподобного состояния тем, что у них нет общеженства, но весьма мало таких людей, которые к женам наблюдают верность. Браки их вероятно суть только простое сожительство, происшедшее от взаимной склонности, или выгод, и поддерживаются привычкою. Мы довольно удостоверились в том, что Нукагивцы не имеют ни малого нравственного понятия о супружеских обязанностях, которое приметно у всех островитян сего Океана, а у некоторых даже в высокой степени укоренилось. Француз, проживший на сем острове 10 лет, и совсем переродившийся в Нукагивца, почитает за великое усовершенствование нравов в сем народе то, что брат не женится на сестре. Одним словом нарушение супружеского союза у них вообще терпимо. Ужасные последствия сей [241] зверообразной жизни, ни в чем так не обнаруживается, как в том равнодушии, или лучше сказать остервенении, с которым во время голода муж убивает жену и детей, и их пожирает. Может быть и сам Нукагивец не решился бы на такое ужасное дело, естлибы уверен был в непорочности своей жены. Я подозреваю, что Робертс из тщеславия, желая защитить честь Королевского семейства, к которому он себя причисляет, утверждал, что Король и родственники его имеют право предать смерти уличенную в неверности жену: естьли и действительно сие когда случилось, то вероятно другие причины побудили к толь строгому наказанию. При том мы столь же мало заметили воздержности в женщинах, принадлежащих к Королевскому дому, сколько и в прочих. - Убийство есть единственное преступление, за которое мстят; но и то не Король и не жрецы, а родственники [242] или друзья убитого, проливающие кровь за кровь.

Важную особу Королевского семейства составляет часто упоминаемый Огнезажигатель. Служба его состоит отчасти в том, чтобы всегда сопровождать Короля и исполнять его приказания; но должность, к которой наипаче употребляет его Король, такого рода, который совершенно обнаруживает свойства Нукагивского владетеля. Ежели Король удалится от жилища своего на нарочитое время, то Огнезажигатель его не сопровождает, а остается при Королеве, и утешает ее в его отсутствие. Он охраняет ее целомудрие, и получает от нее заслуженную награду. - Сию важную должность при Королеве в Таио-Гоак занимал колосальный Мау-га-у.

Другое, не менее странное обыкновение сего народа, составляют тайные общества или клубы. Король [243] и другие богатые или знатные люди держат великое число застольных приятелей или нахлебников, которых они должны кормить и при величайшем недостатке съестных припасов. Члены такового клуба отличаются разными узорами, наколотыми на их теле, что у них называется Татуированием. Принадлежавших к Королевскому клубу было числом 26: у них на груди выколот был четвероугольник в 6 дюймов длиною и в 4 шириною; Агличанин Робертс находился в сем обществе. У собратий Француза узор наколот был на глазу и проч. Робертс уверял меня, что он ни когда бы не согласился вступить в сие общество, ежели бы один голод его к тому не принудил. Сие его отвращение казалось мне противуречием, ибо принадлежащие к таковым клубам, не только освобождены от всякого попечения о своем пропитании, но еще по собственному его признанию, принятие в члены такового общества есть [244] отличие, которого многие ищут. Из сего заключаю я, что оно сопряжено с потерею некоторой части естественной свободы; ибо не можно ожидать, чтобы народе, толь малое или почти ни какого понятия о добродетели не имеющий, мог оказывать гостеприимство и любовь к ближнему, и столь важное благодеяние без всякого возмездия. Король часто доказывал нам свою необходительность и жадность, и никогда не видали мы от него ни малейшего знака благодарности или благоволения. Хотя я при каждом его посещении не жалел таких подарков, которые весьма важны были для Нукагивца, но он не подарил мне даже кокосового ореха; и когда, после некоторого недоразумения, едва не обратившегося в мятеж, они пришел на наш корабль и принес мне в знак мира одно только перечное растение, то казалось, что и сего подарка ему было жаль; ибо не прошло еще получаса, как он [245] стал меня просить, чтоб я ему оное возвратил, предполагая что я не имею в нем нужды. От такого дикаря, нельзя ожидать, чтобы он всякой день кормил множество людей без всякого возмездия; а сие возмездие, у таких диких, которые ни какой собственности не имеют (без чего им бы никакой не было нужды получать от него пропитание), долженствовало состоять в пожертвовании своею свободою и независимостию. Таким образом пролагается постепенно путь к деспотизму и чрез несколько лет Король Нукагивский, который ныне не иное что как богатейший гражданин дикой сей республики, не имеющий ни какой власти над беднейшим обитателем своей долины, исключая может быть его застольных приятелей, соделается таким же неограниченным деспотом, как и король острова Овиги. - Члены клуба собираются на обед в вышеупомянутом, от жилья отделенном доме, каковый имеют одни только [246] достаточные люди. Женщины не имеют ни какого участия в сих пиршествах и даже не смеют входить в дома, где оные отправляются; но в самом жилье обедают они вместе с мущинами; им запрещено также есть свиное мясо, хотя они и редко имеют случай пользоваться сим лакомым и куском, и Робертс уверял, что он один не удерживал жены своей от вкушения сей пищи. На прочих островах Южного Океана женщины пользуются и тем и другим преимуществом. Сколь трудно рассуждать после малого пребывания о характере, даже и дикого народа, доказывает следующее обстоятельство. Естли б мы не повстречались здесь с обоими Европейцами, то бы сделали весьма выгодное заключение о характере Нукагивцев. В обхождении с нами показывались они всегда весьма благонамеренными, а в обмене нужных вещей обнаруживали редкую степень честности и [247] доверчивости: поелику кокосовые орехи отдавали всегда прежде получения от нас кусков железа. Они изъявляли всегда готовность рубить для нас лес и носить воду; и в самом деле в сей трудной работе весьма усердно нам пособляли. Мы редко замечали в них воровство, порок свойственный всем островитянам сего моря. Всегда казались они нам довольны и веселы. Лица их по наружности показывали совершенное добродушие; одним словом в течение десятидневного нашего у них пребывания ни разу не было нужно стрелять в них пулями. Однако же, кто рассудит о нижеследующем, тот не поставит мне в вину, что я описал Нукагивцев худыми красками, хотя по кратковременному у них пребыванию, и получил было об них, судя по наружности, хорошее мнение, каковое я имел о всех островитянах Южного Океана. Оба, часто упоминаемые здесь иностранцы, [248] которых нашли мы на Нукагиве, многие годы там проведшие, один француз, а другой Англичанин, питавшие один против другого величайшую народную ненависть, единодушно утверждали, что Нукагивцы народ жестокий, необузданный, и не исключая женского пола, людоеды первой степени; что их веселый нрав и добродушный взгляд, которыми мы столько обманулись, совершенно противуречат истинному их свойству; один страх наказания и корыстолюбие не допускали их обнаружить страстей своих во всей их силе. Сии Европейцы описывают подробно ужасные явления, происходившие в глазах их, особливо в военное время, почти ежедневно. Они рассказывали с каким ужасным остервенением нападают они на свою добычу, как отрубают немедленно голову, пленников; с какою отвратительною жадностию сосут кровь из черепов, для чего [249] просверливают на оных отверстие, которое находится на всех черепах нами от них полученных, и наконец пожирают. - Не льзя сомневаться в истинне сего события, единогласно повествуемого такими людьми, которые не только многие годы были свидетелями сих ужасных явлений, но и принимали в них участие, хотя и по принуждению; такими людьми, которые жили во всегдашней между с бою ненависти, и всевозможные употребляли средства, понося друг друга, приобрести нашу доверенность; но в сем случае всегда были согласны. Сие уже и потому вероятно, что Робертс отдает справедливость своему неприятелю, в том, что он не съел своей добычи, а променял оную на свинину. Сообщенные ими известия совершенно соответствуют с тем, что мы сами заметили здесь во время нашего пребывания. Дикие ежедневно приносили нам человеческие головы на продажу; оружие [250] их украшено было человеческими волосами, а домашняя посуда костями. Они часто давали нам разуметь своими телодвижениями, что мясо человеческое почитают лакомством. Сие не оставляет ни малейшего сомнения в том, что Нукагивцы суть людоеды.

Впрочем пожирать пленных в обыкновении не только у них, но и у Новозеландцев, у обитателей Сандвических островов, и вообще у всех островитян Южного моря; однако же следующее обстоятельство, не подлежащее ни малейшему сомнению, по сказанию обоих Европейцев, служит доказательством, что обитатели сей группы островов из всех людоедов суть самые зверонравнейшие. - Во время голода мужья убивают своих жен, отцы детей, дети престарелых родителей, жарят и коптят их мясо, снедая потом оное с величайшею жадностию. Самые Нукагивские женщины, которые столь тихонравны, и [251] коих взоры пылают сластолюбием, не отказываются от участвовать в сих ужасных пирах. После сего можно ли верить Георгу Форстеру, что обитатели островов Южного Океана, люди добродушные, благонравные, и не развращенные? Один страх причиною, что они не убивают и не пожирают своих гостей.

Несколько лет тому назад вошел Европейский корабль в гавань Анна-Мария. Корабельщик, который был квакер и судил об других по себе, высадил на берег людей своих без всякого оружия. Как скоро Нукагивцы приметили, что их гостям защищаться нечем, то собрались в том намерении, чтобы перехватав их всех, утащить в горы. Англичанин Робертс и Француз едва могли спасти их от сих людоедов, прибегнув к Королю, которому представляли они какие пагубные последствия может иметь для их острова сей коварный поступок. [252]

Да и мы сами не одно доказательство видели тому, что природа отказала им во всяком чувствовании правосудия, или добродушия. Хотя во все время нашего у них пребывания не раздражили мы ни кого из них, даже грубым видом, но оказывали им всевозможные услуги, желая внушить, естли не чувства благодарности, то по крайней мере снисхождение; но поведение наше произвело совсем противное действие. Пронесся слух, что один из наших кораблей сел на мель, ибо перед отплытием с сего острова мы принуждены были бросить якорь весьма близко к берегу. Менее, нежели в два часа собрались на берег противу того места, где обмелел корабль, великое множество островитян, вооруженных дубинами, топорами и рогатинами. Они никогда еще не показывались нам в сем воинственном виде. Верно не имели они иного намерения, кроме грабежа и убийства. Сие самое подтвердил и Француз, который [253] приехал на наш корабль, дабы уведомить нас о их неприязненно и намерении, и о вооружении всех жителей долины. (Как видно боязнь к гримовержцам преодолена была желанием отведать их мяса, или попользоваться их железом).

Из сего описания жителей Нукагивы всяк удостоверится, что они не имеют ни малейшего следа нравственности, и ни чего не знают, кроме удовлетворения естественных побуждений; словом, что в них нет ни каких добрых качеств, и что они составляют гнуснейшую часть рода человеческого. Не смотря на те выгодные описания, которые читаем мы в путешествии Куковом об обитателях островов Дружества, Товарищества и Сандвических, и на тот жар, с которым защищает их Г. Форстер, не льзя не признать обитателей всех сих островов, не только за диких, но, не делая почти никакого исключения, должно отнести их к такому [254] роду людей, которые целою степенью ниже самых скотов, и притом все людоеды. Возьмем в пример тех только из островитян, о которых сие доказано, как то обитателей новой Зеландии, жестокий народ острова Фиджи, Навигаторских, Мендозиных, Вашингтоновых, Соломоновых и Сандвических островов, Луизианы и Каледонских. Добрая слава жителей островов Дружества, после случившегося с Капитаном Блифом, и после посещения оных Капитаном Дантркасто, посланным отыскать Лаперуза весьма помрачилась; и почти утвердительно можно сказать, что они сходны вкусами с своими соседями, жителями островов Фиджи и Навигаторских.

Одни только обитатели островов Товарищества избегли сего подозрения. Они вообще кротчайшие, добронравнейшие и самые человеколюбивые из всех островитян большого Океана. Они то наибольший [255] возбудили энтузиазм к естественному человеку в головах новых философов. Но и там с величайшим равнодушием мать убивает новорожденного младенца, что бы предаться новому разврату; и многолюдные скопища Авераисов, которых Форстер защищает с толиким красноречием, состоят также из развращенных людей, из которых почти каждого можно назвать отцеубийцею. Им до людоедов остается один только шаг. Одно чрезвычайное плодоносие их острова может быть удержало их от сего преступления, но и сам старший Форстер думает, что они были прежде людоеды.

Сколь часто обманывает наружность, сие доказывает нам собственный пример и еще следующий, в каковых, по всей вероятности, не будет недостатка и в описаниях будущих путешественников, естьли только они покороче познакомятся, с так называемыми сынами природы, или естественным [256] человеком. Кук был принят новыми Каледонцами наилучшим образом. Он уверяет, что они не людоеды, хвалит их свойство, предпочитает их в кротости нравов обитателям дружественных островов и всем диким народам, которых ему посещать случалось. Форстер сие подтверждает. Не смотря на то Дантркасто открыл в них верные следы людоедства, и горе тому путешественнику, который претерпит кораблекрушение по близости опасных берегов сего острова. Лаперуз вероятно лишен был жизни от сих варваров, оплакав за малое время пред своею кончиною, злополучных своих товарищей, которых постигло подобное нещастие.

КОНЕЦ.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info