ВЗЯТИЕ КУРАСАО

(Рассказ английского капитана).

Когда Наполеон вовлёк Голландию в борьбу с нами, то по законам войны, всё наше старание обратилось на уничтожение торговли голландцев, на отнятие у них колоний и нанесение им всевозможного вреда везде, где бы не представился к тому случай: этими средствами думали образумить их. По общему мнению, взятие богатого и плодородного острова Курасао, самого значительного из владений их в Вест-Индии, могло нанести им наичувствительнейший удар.

Начальником Вест-Индской станции был тогда адмирал Дэкрс; он находился в Порт-Рояле, и имел флаг на Шарке. В конце ноября 1806 года, фрегат, на котором я служил, вместе с двумя другими, послали для рекогносцировки острова Курасао, с приказанием посетить даже самый остров, где и как удастся, и узнать мнение жителей в отношении отдачи себя в покровительство Великобритании. Около года тому назад, также была наряжена экспедиция против острова, но кончилась вполне неудачно: десант с большим уроном был прогнан к своим судам; я не был там в то время, и потому не могу рассказать вам подробностей. Благодаря противному пассатному ветру, мы едва в три недели достигли небольшого острова Оруба, лежащего к западу от Курасао, где и бросили якорь. Остальные два фрегата были не в дальнем от нас расстоянии.

Кто посещал тропики, тот знает какие жары господствуют [444] там по временам; мы в свою очередь познали эту истину на опыте. Наступило 23 декабря. День был чрезвычайно жаркий: от жгучего действия солнца смола растоплялась и выходила из пазов, дерево трескалось, а лица наши, принимая всевозможные оттенки, представляли образчики разных цветов, от яркой сиенны до темной сепии.

Тент, покрывавший часть палубы, очень немного защищал нас от зноя: только по временам, пылающая атмосфера освежалась морским ветерком, иногда подувавшим из открытого места, и побеждавшим береговой ветер, дувший доселе; зыбь была так велика, что ноки рей касались воды.

Походка всех постепенно становилась слабее и слабее, по мере влияния производимого жаром на мускулы, как вдруг часовой с салинга уведомил о судне, появившемся с востока. Прочие фрегаты увидели его в тоже время, о чем и показали сигналом. Мы все, собравшись на шканцах, с нетерпением ожидали развязки этого появления, в надежде, что не скажет ли чего-нибудь нам капитан в опровержение ходивших толков на счет предполагаемой экспедиции, с которою могло быть связано и появление этого судна.

Капитан наш тотчас вышел наверх, и объявил нам о плане капитана Брисбэна – овладеть Курасао, как только присоединится к эскадре четвертый фрегат, Физгард, прибытия которого ожидали со дня на день. Едва произнес он эти слова, как на фрегате отрядного начальника взвился сигнал “приготовиться вступить под паруса и преследовать показавшееся судно, ежели оно окажется неприятельским”. Немедленно люди были вызваны наверх и расставлены по местам, в готовности по востребованию; глаза всех обращены были на приближающееся судно; некоторые, уверенные что, в случае погони, оно не уйдет наших рук, по пословице: “одна птица в руках, стоит двух в кустах”, [445] надеялись и душевно желали, чтоб это был неприятель; другие полагали, что это Физгард, что ускорило бы предполагаемую экспедицию. Будучи волнуем любопытством не менее других, я перекинул трубу за плечи, и, не смотря на сокрушающий меня жар, полез наверх для удобнейшего рассматривания.

Постепенно стали показываться из ярко-блестящей лазуревой поверхности брамсели, потом марсели, и наконец означился и корпус.

Как вы думаете, г-н Денмор, какое это судно? – спросил меня командир со шканец.

“Военный фрегат, похожий на английский, – отвечал я, с моего возвышенного седалища. – Он держит сигнал, но ещё нельзя рассмотреть его”.

Мы все следили за приближавшимся судном, вместе с тем каждый бросал взгляды на командорский фрегат, в ожидании сигнала “вступить под паруса”. Не было сомнения, что незнакомец видел нас, но он гордо приближался к нам, наконец, показались на нем позывные вымпела Физгарда, мы отвечали ему своими; и чрез четверть часа, он бросил якорь в двух кабельтовах от нас.

Капитан Брисбэн немедленно потребовал к себе командиров трех остальных фрегатов и окончательно изложил им свой отважный план взятия острова, о чем в подробности передал нам капитан по возвращении.

Известно, что голландцы, обитающие на Курасао, имеют, или лучше сказать, имели привычку пить в честь как проходящего, так и наступающего нового года. Я думаю, урок, который мы им дали, заставил их отказаться от этого! Но, ничто так не упорно как обычай, а мингеры не любят переменять даже покроя и размера своих штанов.

В последний вечер старого года, все, от высшего до низшего, [446] мужчины, женщины и дети на острове, веселы более или менее. Патер Матье ¹ пришел бы в отчаяние. Что же касается до г-на Присница, то я уверен, что жители Курасао скорее выпили бы всю океанскую воду, чем последовали его системе.

Впоследствии, я узнал от одной особы, которая была, ни более, ни менее как моя прачка, впрочем образец правдивости и прекрасных качеств её пола, что дочь одного из богатейших купцов Амстердама, утром 31 декабря того 1806 года, ходила по улицам с бутылкою и стаканом в руках, и подчивала всякого встречного; то же делали и все молодые женщины и мужчины; последние, однако ж, в следствие самоугощения, не долго были в состоянии угощать других. В последствии я познакомился с девицею Фанвурст, и нашел в ней премилую и образованную девушку.

Я объясню вам план, составленный капитаном Брисбэном для атаки Амстердама. Курасао длинный, узкий остров, вообще низкий и ровный, за исключением окрестностей Амстердама, лежащего на юго-западной его части; на другом возвышении, отстоящем к востоку около шести миль, находился довольно сильный форт.

Залив Св. Анны укреплен так хорошо, что при искусной и храброй защите, флот из линейных кораблей едва ли бы был в состоянии заставить замолчать его батареи. Вход, очень сходный с устьем Портсмутской гавани, не шире пятидесяти сажень; с правой его стороны возвышается двухъярусный форт Амстердам, вооруженный шестьюдесятью шестью орудиями, а с левой трехъярусная батарея и цепь укреплений на значительное расстояние вдоль высот Мисильбурга; в глубине же залива находится почти неприступная крепость, называемая [447] Форт-Республика, ядра её могут пронизывать весь залив, ширина которого нигде не превышает четверти мили.

Подробности эти известны были нашему отрядному начальнику из карт и описаний, которыми он был снабжен; но кроме этих укреплений, можно было, наверное, рассчитывать на пребывание там нескольких военных судов, которые могли бы воспрепятствовать нашему входу. Однако ж, препятствия эти не устрашали его; он решился – в случае попутного ветра, воспользоваться состоянием, в котором находился гарнизон и жители острова, в следствие похвальной привычки встречать новый год – войти в залив утром 1-го января, и штурмовать укрепления матросами и морскими солдатами.

Едва только намерение его сделалось известно в эскадре, как все с жаром занялись нужными приготовлениями. Для большего убеждения голландцев, что мы имеем с собою значительный десант, матросы были наряжены в мундиры; люди наши, имевшие белые куртки с синими воротниками и черными перевязями, имели очень почтенный, почти солдатский вид, когда с мушкетонами на плечах парадировали по палубе. На каждом фрегате были сформированы штурмовые партии под начальством лейтенантов, и другие под командою боцманов должны были вооружиться штурмовыми лестницами и ломами для пробивания ворот.

Рано утром, 24 декабря, отрядный командир сделал сигнал сняться с якоря и идти к осту. Шпиль вооружился с большею живостью, чем обыкновенно, люди дружно затопали, и дружным “ура” приветствовали слова “встал якорь”. Под всеми парусами мы пустились в море. Казалось всё обещало успех: погода была благоприятная, экипажи в бодром состоянии духа и в добром здоровьи; они жаждали сражения, и были уверены в своих офицерах, потому что всегда [448] готовы следовать за тем, кто предпочитает бой дипломатике.

Напротив, если бы капитан Брисбэн, вместо того чтоб навести дула орудий в двери и окна почтенных бюргеров, остался со своею маленькою эскадрою вне порта, выказывая свою слабость, и выжидая пока голландский губернатор, с своим советом, будут дремать над формами негоциации, голландские крепости приведутся в лучшее оборонительное состояние, а солдаты поболее запасутся храбростью, можно быть уверену, что они, выкурив свои трубочки, решили бы вовсе не вступать ни в какие переговоры.

Война, кровопролитие, и все их мрачные спутники – конечно вещи ужасные; но ежели это неизбежно, то чем ранее начато, и чем скорее кончено, тем лучше. Я не припомню особых подробностей перехода от Орубы, кроме того, что мы боролись с восточным ветром, приготовляли лестницы, точили тесаки, кроили кафтаны и перевязи, и учили людей.

Звезды сияли на темном голубом небе и отражались в движущихся волнах, в темных местах которых появлялись фосфорические всплески с такою быстротою, что весь океан по временам казался покрытым светящеюся тканью. Свежий ветер наполнял паруса, сзади и спереди виднелись наши три спутника, все снасти и мачты которых рисовались на ясном горизонте.

“Какая прелестная ночь!” сказал С-т Джон, имевший расположение ко всему романтическому. “Как тихо и спокойно. Она будто нарочно доказывает нам, что мир создан для мира и спокойствия, а не для войны и кровопролития. Желал, бы я знать, где будем мы с вами завтра Денмор?”

“В Форте Амстердам или в иных странах, куда много храбрых переселилось прежде нас”, отвечал я с усмешкою. “Но к чему этот вопрос?”[449]

“Я не знаю почему, но мне кажется, что я буду завтра в последнем из двух мест упоминаемых вами”, отвечал он. “Не знаю почему, но мысль эта овладела мною так, что трудно отделаться от нее. Впрочем, она не гнетет меня ни мало, и надеюсь не помешает в исполнении обязанностей. Во всяком случае, ежели я паду, напишите домой об этом; уведомьте мать мою и передайте последний поклон Юлии”.

Я старался рассеять его предчувствия, и не без успеха; однако он не упадал духом; но были ли они справедливы или нет – покажут последствия.

Разговор наш был прекращен извещением, что на правый крамбол показался берег; действительно, высокий берег Св. Варвары постепенно рос перед нами. Этим началось достопамятное 1-е января 1807 года. Мы пролежали так далеко к востоку, с целью поймать зюйд-остовый пассат, и прямо спуститься в залив Св. Анны. Остаток ночи мы прошли этим курсом, имея постоянно в виду темную полосу берега, и на рассвете очутились прямо у входа в залив. В это время приказано было сигналом лечь в дрейф и спустить гребные суда; исполнив это, мы взяли их на буксир и выстроились в линию баталии в следующем порядке: впереди Аретуза, за ним Латона, потом Ансон и Физгард эскадра наша гордо подвигалась вперед, и подошла вплоть к батареям, прежде нежели обратила на себя внимание веселившегося гарнизона. .

Утренний воздух, был, чист и прохладен, внутренность острова казалась в тумане, море было чисто и прозрачно, тогда как позади, небо блистало розовым оттенком, который увеличиваясь постепенно, падал своими яркими цветами, на высоты, лежавшие над нами. Едва Аретуза поравнялся с фортами, как клуб дыма взвился к небу, и глубокое безмолвие нарушилось громким перекатом пушечного выстрела, за которым последовало несколько других с разных фортов.

Это было сигналом для скорейшего следования за нашим начальником, на флаг перемирия не было обращено внимания, и сражение сделалось необходимым.

По всем фортам раздались перекаты барабанов призывающих сонных, полупьяных бюргеров с их постелей; солдаты бросались к своим постам, моряки на свои суда; невообразимый беспорядок господствовал между жителями.

Между тем наша маленькая эскадра, держа в крутой бейдевинд правым галсом, подвигалась вперед, не обращая внимания на выстрелы, посылаемые как-ни-попало, и которые к счастью не причиняли почти никакого вреда, ни вооружению, [451] ни корпусам судов. Однако каждая минута становилась дорога, потому что артиллеристы успели явиться к своим орудиям, и мы могли видеть офицеров и матросов спешивших по заливу на свои суда, как только позволяли усилия пьяных гребцов.

Теперь мы увидели тридцати-шести пуш. фрегат, в последствии оказавшийся Кинан-Гаслар, состоящий под командою храброго капитана Корнелиуса Эвертса, и большой двадцати пуш. корвет Суринам, капитан которого назывался Ян-Фан-Нэль; кроме этого, были две вооруженные шкуны значительной величины.

Мы продолжали идти вперед; команда была расставлена по местам; некоторые с зажжёнными в руках, фитилями, другие на брасах, галсах и шкотах; капитан – на подветренных бизань-вантах, высматривая суда; морские солдаты и нестроевые стояли на шканцах и баке, последние также одетые в мундиры, с мушкетонами на плечах, вполне заменяли солдат; надежные люди на русленях; сигнальные мичмана – с зрительными трубами у глаз; якоря без найтовов и готовые к отдаче; крюйт-камеры открыты; ядра уложены на палубах; одним словом, мы были в совершенной готовности ко всему.

Я уже знал хорошо, что такое было сражение, во всех его видоизменениях и ужасах; тоже самое было почти со всеми моими товарищами. В это смутное время, не многие обошлись без знакомства с ним. Я служил под начальством нашего великого адмирала, в одной из достославнейших и кровопролитнейших битв; я видел как сходились флоты в густом дыму и огне, где перекрещивались ядра нескольких тысяч орудий; я видел много храбрых, павших с тем, чтоб не вставать более, при громе выстрелов, стонах и воплях раненых, при криках отчаяния, и возгласах победы; [452] но никогда не случалось мне участвовать в таком отважном предприятии, и никогда не чувствовал я более волнения, как в то время.

Каково же было наше отчаяние, когда ветер внезапно зашёл, и мы увидели как обстенило паруса Аретузы, а тем следовательно останавливало и наши дальнейшие успехи. Молодецкий фрегат этот стоял прямо под выстрелами неприятельскими, которые, как я уже заметил прежде, к счастью были дурно наводимы, тогда как каждый из находящихся на других судах жаждал позволения прыгнуть в шлюпку, и спешить к нему на помощь.

Казалось настал конец нашим надеждам на победу, капитан наш в досаде топал ногами, и громко насвистывал ветер.

“Клянусь Богом”, вскричал один из офицеров, “я бы отдал все жалкие Типперарские акры земли, которыми владеет отец мой, за один порывчик южного ветерка, дующего на болотах моей родины”.

“А я десять лучших лет моей жизни”, прибавил С-т-Джон, в энтузиазме.

“Я говорил, что мы не возьмём этого места”, ворчал штурман; “известно, что оно неприступно”.

В ту же минуту общий крик радости раздался на нашем фрегате, потому что с набежавшим от NO шквалом паруса Аретузы снова наполнились; он тронулся вперёд, сопровождаемый на близком расстоянии остальными судами отряда. К несчастью, Фисгард, к неописанной досаде его храброго капитана и команды, вследствие крутости ветра, слишком много придерживавшийся к западу, стал на мель, впрочем, в таком месте где ядра неприятельских батарей не много его беспокоили; однако тем не менее, десант с Фисгарда принял деятельное участие в последовавшем затем деле. [453]

Капитан Брисбэн подошел так близко к берегу, что бом-утлегарь был над стеною, поставив Аретузу одним бортом к голландскому фрегату, другим к городу, он бросил якорь и сигналом приказал другим сделать тоже. До сих пор мы не сделали еще ни одного выстрела, потому что переговорный флаг все еще висел на Аретузе и капитан Брисбэн, желая избегнуть напрасного кровопролития, написал на шпиле своего фрегата следующее воззвание к жителям.

“Английская эскадра пришла сюда для защиты вас, но не для завладения; для сохранения вашей жизни, свободы и собственности. Ежели после этого хотя один выстрел будет направлен по моей эскадре, я немедленно начну штурмовать ваши батареи. Вам дается пять минут на размышление. Имею честь быть и пр.”

Эта лаконическая, но сильная нота была отправлена на шлюпке к губернатору, и в продолжении нескольких минут мы были в неизвестности на счет действия ею произведенного. Одни полагали, что Мингеры сдадутся, другие, знавшие лучше их упорную натуру, утверждали, что они будут сопротивляться до последней крайности. Между тем неприятельские суда приготовились к сражению, подгулявшие команды разогнаны по местам, и орудия заряжены.

Вообще мы застали неприятеля врасплох, среди самого празднества. Говоря об этом, я отнюдь не хочу уменьшать славы нашего подвига, но, ежели б обстоятельства этого не было, много бы трудностей пришлось нам преодолеть, а может быть и экспедиция даже не состоялась бы.

Наконец, сомнения наши рассеялись, и так как Его Превосходительство, Пьерр Жан Чанкион, не думал присылать вежливого ответа в определенное время; перемирный флаг слетел вниз, и орудия наши заговорили так часто, как только мы успевали заряжать их. Послания наши возвращались [454] к нам с лихвою с голландских судов и крепостей, одна из которых, расположенная на вершине холма, осыпала нас калеными ядрами, но к счастью без больших повреждений. Гаслар, под командою Корнелиуса Эвертса, начальника станции, защищался мужественно; но, капитан Брисбэн, решившийся заставить замолчать его орудия, приказал садиться на гребные суда абордажным партиям, и прыгнув в гичку, повел их к голландскому фрегату; осаждаемые встретили их градом пуль и массою пик, но несмотря на это, после довольно жестокой борьбы, он овладел всеми деками. В то же время капитан Лидиард, командир Ансона, с частью своей команды, абордировал корвет Суринам, который также спустил флаг. Командир и офицеры Суринама были тяжко ранены.

Капитан Брисбэн, спустив флаг Гаслара, приказал Латоне подтянуться к нему и овладеть им окончательно. Это было выполнено вскоре, и когда офицер, овладевший им, вступил на его палубу, то нашел много убитых и раненых; между первыми находился и храбрый командир. Английский капитан осведомился о нем для получения его сабли.

“Капитан там!” сказал старший лейтенант Гаслара, указывая на флаг, которым был покрыт труп, лежащий на шканцах; “он уже не будет сражаться!” Он приподнял флаг: под ним лежал голландский капитан с лицом бледным, но спокойным; затылок его был снесен ядром. Офицер почтительно покрыл опять тело. Убитый был храбрый, энергический человек, который защищал бы свое судно до последней крайности, и никогда не согласился бы на сдачу города. Народ и войско были расположены к нему совершенно иначе как к гражданскому губернатору, также, впрочем, человеку верному своему долгу. Однако, было не время, как [455] вы можете быть уверены, для размышления или сожаления о падшем храбром неприятеле.

Как только экипажи взятых фрегата, корвета и двух шкун, также спустивших флаги, были обезоружены, мы стали сажать десант на суда для операций на берегу. Я должен сказать вам, что в это время, на западном берегу залива показался значительный отряд солдат, с видимым желанием пробраться в город, но наши орудия открыли такой сильный огонь, что шедшее подкрепление рассеялось в разные стороны, предоставляя осаждаемым защищаться, как угодно. Как только овладели судами, капитаны Брисбэн и Ладиард в голове своих гребных судов, отправились прямо под стены Амстердама. Это была самая лучшая штука из всего дела. С громким ура моряки-солдаты выскочили на берег за своими храбрыми начальниками, лестницы были приставлены к стенам, и ребята наши пошли по марсам, как подобает истым морякам, к немалому удивлению мингеров, разумеется принявших их за солдат; приступ был неотразим, тесаки работали беспрерывно, и мы постепенно, шаг за шагом, подавались вперед, между тем как другой отряд, вооруженный ломами и гандшпугами, трудился под воротами, обращенными к морю. Наконец они уступили усилиям, и морские солдаты и матросы ворвались в них. Голландцы, видя себя осажденными со всех сторон, сквозь стены и через них, рассудили за лучшее сдаться, и спустили флаг, вместо которого взлетел британский, несмотря на то, что в крепости было еще около трехсот человек регулярного войска. Трудно описать различные случаи, происходившие в разных местах. Экипажи других фрегатов штурмовали, в это время, укрепления западной части залива. На судах наших осталось число людей, едва достаточное для присмотра за пленными, и для показа голландцам, вполне уверенным, [456] что мы прибыли с значительным отрядом войск. Невероятно с какою быстротою форт за фортом переходил в наши руки. Не менее других отличался С-т Джон, о мрачных предчувствиях которого, я упоминал выше. Случайно поравнявшись с ним, я поздравил его с неисполнением их.

“Черный день еще не прошел”, отвечал он; вслед за тем, пуля просвистала над нашими головами. “Дюйм или два ближе, и меня бы порешили”, сказал он, отводя в сторону голландский мушкетон.

“То же могло быть и со мною, однако у меня нет предчувствий”, отвечал я; и мы расстались.

Я имел удовольствие встретиться с С-т Джоном на палубе нашего фрегата, здравым и невредимым, и теперь имя его встречается в списке старших корабельных капитанов.

Сколько лет прошло уже с тех пор, но я все еще не могу надивиться успеху нашего дела, хотя форты обеих сторон залива были в нашей власти, нам предстояло еще взять самый сильнейший из них, именно форт-Республику. Это было делом не последней трудности, потому что он один мог бы уничтожить нас, ежели б действовал орудиями, как должно. По временам, мы посылали в него дружные залпы, ответы на которые, в точности нам были возвращены гарнизоном, не показывавшим намерения сдачи; не предвидя успеха в дальнейших действиях такого рода, капитан Брисбэн решился атаковать его с тыла, для чего и отправил на берег триста человек матросов и морских солдат. Наши ребята не прочь поиграть в солдатики, когда понадобится; только до ученья они не большие охотники, и настоящая штука вполне была им по сердцу. Они пустились в обход ускоренным шагом, и не взирая на все препятствия и довольно сильный отпор, около десяти часов утра подняли [457] британский флаг на стенах форта Республики. Таким образом, в продолжении каких-нибудь четырех часов, к величайшему удивлению нашего штурмана, не меньшему, вероятно и мингеров, эта неприступная позиция была в наших руках.

Едва толстые бюргеры пришли в себя и протерли глаза свои, как закурили трубки и сели размышлять о причинах перемены флагов и ужасного шума и тревоги, нарушивших их сон.

Этого первого января никогда не забудут, ни они, ни сыновья их. Мы имеем полное право гордиться этим, потому, что действительно, это было одно из редких дел когда-либо случавшихся, смело задуманное и ловко исполненное.

Работа наша не была еще кончена, потому, что, хотя все форты, окружающие Амстердам, были в наших руках, но оставалась еще крепостца, лежащая на берегу моря, в шести милях к востоку. Меня немедленно отправили туда с значительным отрядом, провожатыми и переговорным флагом, для убеждения гарнизона к сдаче. Крепость, расположенная на высоте, была вооружена восемью орудиями, и окружена насыпями новейшей постройки. Гарнизон её, узнавший, что губернатор взят в плен, и главные укрепления острова в наших руках, решил, что незачем подвергать жизнь опасности, потому, что рано или поздно пришлось бы уступить; и так, следуя примеру других, спустил голландский флаг, и позволил заменить его английским. Остальные укрепления острова поступили точно так же рассудительно, и около полудня весь Курасао был в нашей власти. Дела, однако, предстояло нам много, потому, что мы владели островом, имеющим, как говорили, сорок пять тысяч жителей, тогда как наша сила не превышала тысячи двухсот человек, [458] которыми надо было комплектовать суда, стеречь пленных и занять крепости.

Капитан Брисбэн, как вы видите, был не такой человек, которого могли бы поколебать трудности. Внимание его, прежде всего, было обращено на то, чтоб скрыть нашу малочисленность выставкою матросов на судах, и новообмундированных солдат на берегу. Он разделил остров на восемь частей, и пригласил жителей представить оружие в известные места, и в тоже время, задерживая всех оказавших неповиновение, весьма вежливо отводил им лучшие помещения на наших судах. Статьи капитуляции были составлены по взаимному согласию капитана Брисбэна, и его превосходительства Пьерра Жана Чанкиона, губернатора Курасао, с помощниками, о передаче упомянутого острова Англичанам: гарнизону, также как офицерам и экипажам взятых судов определено отправиться в Голландию на счет победителей, с условием не служить в продолжение войны, до правильной размены пленных. Все гражданские чины оставлены на прежних местах; и как личности, так и имущества бюргеров, купцов, плантаторов и пр. жителей без различия цвета и мнения, признавались неприкосновенными, с условием принятия ими присяги в верности Его Британскому Величеству. Голландский губернатор пытался было лишить нас части призовых денег, настаивая, чтоб купеческие суда с грузами, стоявшие в гавани, остались в собственности их владельцев, но капитан Брисбэн не согласился, и Мингер Чанкион должен был уступить.

Следующий день был назначен для принятия присяги Его Британскому Величеству главнейшими гражданскими чинами, начальниками милиции и главнейшими из жителей; и когда, губернатор и главнокомандующий острова, его превосходительство генерал-лейтенант Пьерр Жан Чанкион, отказал [459] наотрез в принятии присяги, капитан Брисбэн немедленно отдал приказ о назначении себя на его место, что и старался тотчас сделать известным по всему острову. Таким образом, четырьмя фрегатами, и их экипажами, остров; имевший более тридцати тысяч жителей, богатый и плодородный в высшей степени, был взят Англичанами; подобным подвигом имели бы полное право похвастаться и четыре линейных корабля с дюжиною транспортов, полных десантом.

Новый губернатор был видный, высокий мужчина, с прекрасными манерами, и ласковый со всеми, так что он скоро приобрел уважение и привязанность своих подчиненных. Его видели всякий день, как он разъезжал на коне по всему острову, обращая на все внимание, посещал укрепления и разговаривал с народом. Он любил немного и пышность, и старался всеми силами быть окружённым ею, конечно не столько для себя, сколько для впечатления, которое она должна была производить на других. Это напоминает мне; что там, в первый раз я увидел войско, в существование которого многие не верят, но о котором вы, без сомнения, не раз слышали: это морская кавалерия. Губернатор Брисбэн, нуждаясь в конвое при своих разъездах, действительно создал это войско, посадив на коней морских солдат, оказавшихся способными к верховой езде. Конечно, для военного глаза, зрелище было не совсем привлекательно; но об этом думали мало: импровизированная кавалерия прекрасно исполняла свое дело, и держала жителей в повиновении. Перед этим, он сформировал отряд из своих матросов, который назвал Determines (решительными), что и было написано золотыми буквами на их шляпах. Это был отборный народ, вполне решительный, готовый на всякое смелое предприятие, которое бы он мог предложить; числиться [460] в этом отряде, считалось большим почетом. Это была его гвардия, его священная стража, и я совершенно уверен, что не было трудности, которой бы они не предприняли. Признаюсь, я был вполне предан сэру Чарльзу Брисбэну (он был пожалован дворянским достоинством за этот подвиг), потому что не раз получал знаки его расположения, но без всякого предубеждения в его пользу, я полагаю, что примеру его могли бы следовать все в подобных случаях. Впоследствии он был губернатором С-т Винцента, и других важных островов Вест-Индии.

Но возвратимся к Курасао. Между другими, имевшими обязанности на берегу, я был назначен комендантом сильного форта, о котором я упоминал прежде, лежащего на берегу моря, в шести милях от Амстердама; мне поручен был под команду отряд матросов. Обладание этим пунктом считалось делом большой важности, потому что форт был расположен на высоте, командовавшей рядом плантаций, простирающихся внизу, с одной его стороны, и необъятным океаном с другой. Там поселился я на довольно продолжительное время.

Пост, занимаемый мною, требовал неусыпной бдительности; потому что не только жители могли взбунтоваться, но мы могли ожидать посещения неприятеля с испанского материка, что легко могло случиться если бы они узнали о занятии нами острова, до прибытия подкрепления с Ямайки. По этой причине я был на бессменной вахте, и по ночам беспрестанно обходил крепость для наблюдения за исправностью часовых. В одну ночь, вскоре после занятия нами крепости, я был сильно встревожен извещением о появлении в долинах множества огней по различным направлениям. Убедившись собственными глазами в действительности явления, я приказал ударить тревогу и приготовился к встрече предполагаемого неприятеля. [461] Долго оставались мы в неведении, наконец, я решился отправить моего помощника мета Диксона, с тремя человеками, в следствие сильной его просьбы, для высмотрения предполагаемого неприятеля, и ожидал его возвращения с мучительным беспокойством. Диксон воротился через несколько времени, и донес мне, со смехом, что остров был действительно покрыт неприятелем, т. е. земляными раками, лакомым кушаньем жителей, которые, при свете огней, причинивших нам такое беспокойство, занимались их ловлею.

Чрез несколько дней после этого случая, в одно утро, стоя на вершине башни и осматривая горизонт в зрительную трубу, я увидел всадника, скачущего к форту. Полагая что это посланный губернатора, я немедленно спустился вниз. Подошед к воротам, я узнал в прибывшем морского кавалериста, принадлежащего к свите нашего губернатора, и исполнявшего многоразличные обязанности, как-то: катерного урядника, буфетчика, ключника, трубача свиты, комиссионера и рассыльного; платье его носило на себе отпечатки всех этих обязанностей. Он был неплохой наездник – по крайней мере, держался в седле очень крепко, и был в состоянии заставить идти вперед самое упрямое животное. Свалившись с коня, как подобает истому моряку, он снял шапку, оправился, и подал мне предписание губернатора “немедленно спешить к нему с таким количеством людей, которое только будет возможно взять из крепости”; вследствие только что полученного известия, он имел причины ожидать скорого нападения Испанцев. Сдав начальство Диксону, оставив незначительное число людей для караула, и внушив им необходимость бдительности и осторожности, я с остальною частью гарнизона, на рысях, пустился на помощь губернатору.

Мы не щадили сил своих; так как предстояла возможность [462] подраться, то все желали поспеть вовремя; и потому всю дорогу, в ужаснейшей пыли, мы пробежали ускоренным шагом.

По прибытии на место, мы не нашли неприятеля, и так как после нескольких часов ожидания ничто не показывало его приближения, то капитан Брисбэн начал подозревать, что он был обманут; в действительности так и было.

Между прочим, не было возможности определить место, на которое обратятся Испанцы; но очень возможно было предполагать, что они именно сделают высадку на оконечности острова, где находилась моя крепость, в особенности, если бы они узнали, что она оставлена почти без защиты. Вследствие этого, губернатор приказал мне немедленно, со всеми людьми, отправиться к моему посту. “Постойте”, заметил он, “вы устали и измучены уже быстрым переходом, и при этом жаре не будете способны ни к чему, когда доберетесь до дому; будет гораздо лучше ежели вы отправитесь морем; отправьтесь на шкуне, которая стоит в гавани; но помните, что вам необходимо быть дома прежде ночи. Вам остается два часа времени, ветер прекрасный, и менее чем в час вы будете на месте. Прощайте, мистер Денмор”. Распростившись с капитаном, я с людями своими поспешил в гавань, где и нашел ошвартовленную у берега шкуну. Переправиться на нее, убрать швартовы и отдать паруса – было делом нескольких минут; но в это время оказалось, что гротовой гафель поврежден. Так как нельзя было вступить под паруса таким образом, то мы принуждены были исправить его, что взяло слишком много времени. Я забыл сказать, что пригласил к себе одного приятеля отобедать со мною, и по дороге к гавани, послал просить его на шкуну, чтобы вместе отправиться. Ветер дул ровный, но во время этой непредвиденной остановки, значительно усилился и задул прямо [463] нам в лоб. Видя это, приятель мой прислал известие, что не сопутствует мне, и прибавил, что предполагает проехать это расстояние верхом, и надеется быть там в одно время со мною.

Многие в течение своей жизни прошли сквозь опасности, но не многим привелось быть так близко к гибели, как мне в этот день. Происшествие это оставило во мне глубокое впечатление, которое никогда не изгладится из моей памяти.

Наконец, гафель был исправлен, и мы пустились из залива Св. Анны под стакселем и зарифленным гротом. Едва вышли мы из-за берега, как судно почувствовало силу ветра, и ложилось на бок при каждом порыве. Оно никогда по-видимому не было остойчивым, но теперь валкость увеличивало стоящее на палубе восемнадцатифунтовое орудие на огромнейшей платформе, а значительное количество ядер и железного балласта, делали его далеко не легким. Волнение развело довольно большое, и белая пена кипела под носом, Ветр дул совершенно вдоль берега, но должно было повиноваться приказаниям. Галс сменялся галсом, но вперед подвигались немного.

В тропических странах бывают штили, во время которых океан кажется погруженным в глубокий сон; это состояние бывает иногда так продолжительно, что можно думать, что оно вечно; но перемена совершается быстро, и ежели раз волнение поднимется, то нет пределов его ярости. Вместе с тем, так нежны и приятны эти благовонные ветерки, дующие с обильного приятными растениями берега, что можно вполне забыть о существовании таких вещей, как шквалы, штормы и ураганы. По мере того как мы подвигались вперед, ветер и океан просыпались, пена за кормою кипела более и более, а перед нами волны росли выше и выше. Отвернув своими руками несколько шлагов фока-шкота, я [464] передал его человеку с приказанием не сводить с меня глаз и отдать по первому знаку. Потом я поместился у руля. Мы подвигались вперед; темная полоса берега виднелась на подветренном крамболе; подветренный борт был окаймлен кипящею пеною темно-свинцовых волн; тучи гнались по небу одна за другою, предвещая еще сильнейший ветр.

“Я думаю тяжеленько шкуне нести столько парусов”, заметил матрос, который, исполняя обязанности урядника, стоял возле меня. “Эти посудины прескверная вещь в этих морях”.

“Знаю”, отвечал я; “но приказ командира должен быть выполнен”: и ежели мы начнем брать рифы, то потеряем слишком много времени и не поспеем домой к сумеркам. “Не подниматься! вскричал я рулевому. Держи полнее!... теперь, встречай, встречай!... прибавил я, видя приближающуюся огромную волну”. Судно погрузило в нее нос свой, палуба покрылась водою, но судно поднялось и пустилось прыгать опять.

Таким образом, выдерживали мы, пока не отошли на расстояние около шести миль от залива. Мы находились, от берега, как мне казалось, около двух миль; всматриваясь внимательно на ветер, я увидел приближающийся шквал, гораздо сильнейший из всех налетавших на нас. Он налетел вихрем с быстротою молнии. “Отдавай!” прокричал я человеку, стоявшему на фока-шкоте. “Отдавай!” Но он стоял неподвижно, устремив на меня бессмысленный взгляд, исполненный ужаса. “Отдавай!” прокричал я опять, но человек казалось окаменел; будь у меня в руках пистолет я бы для спасения других выстрелил по нем непременно, потому что приблизиться к нему не было возможности.

Шкуна легла на бок, паруса её касались воды. Дикий крик ужаса раздался на подветренном шкафуте: первая волна [465] смыла несчастного бывшего причиною катастрофы. Команда повисла на подветренных вантах и сетках. Палуба была в вертикальном положении, и вода с силою устремилась в люки... Все надежды к поднятию судна исчезли! Ужасное убеждение, что мы тонем, овладело мною. Если бы я знал, что море наполнено шарками, как оказалось впоследствии, мне кажется, я бы вполне дал волю отчаянию, но как обстоятельство это не было мне известно, то присутствие духа не оставляло меня; первою мыслью моею было спасение экипажа.

“Все ли вы плаваете?” вскричал я, вися на подветренных сетках, около которых прежде стоял.

Общее “да” было ответом; затем, два дрожащих голоса объявили о неумении.

Возьмите же два люка, смотрите, чтобы они были чисты, расставьте руки как можно шире, головы выше, на воде не биться — и да будет воля Божия. Остальным стараться ловить всё, что будет плавать кругом. Потом я приказал снять куртки и башмаки, и быть готовым противиться действию водоворота, когда судно пойдет ко дну.

Быстро отдав эти приказания, я уцепился за гротовые ванты, снял сюртук, в кармане которого было несколько нужных бумаг, и привязал его к сигнальному фалу, в надежде, что он может сохраниться. Я совершенно забыл о глубине кругом берега, и всё держал еще в сюртуке руки, когда судно внезапно поднялось, вода нахлынула на палубу, дикий вопль пронесся между людьми, в ответ на который последовал стон корпуса оседавшего судна, и я почувствовал, как оно опускалось под моими ногами. Я прыгнул с борта в кипящие волны, и только тогда заметил, что не позаботился захватить что-нибудь для поддержания себя на воде; в такой степени внимание мое было обращено на спасение [466] экипажа. Теперь тому прошло уже около сорока лет, и я могу говорить правду.

Корпус судна исчез, рангоут постепенно скрывался в волнах. Действительность казалась страшным сном. Окруженный мириадами волн, бросаемый из стороны в сторону, я едва был в состоянии дать себе отчет в происходившем. Поднявшись на гребне волны, я бросил кругом беспокойный взгляд, и увидел двух не умевших плавать, уцепившихся за люки; остальные держались за весла, курятники и рангоут, но мне не попадалось ничего, за что бы можно схватиться. Наконец, я узнал одного из лучших людей судна, по имени Пирсона, державшегося за весло, не в дальнем от меня расстоянии.

“Пирсон!” закричал я, подплывая к нему; “я не в силах держаться долго без ничего, но ежели ты дашь мне другой конец весла и последуешь моему совету, мы можем быть спасены оба; теперь ты занимаешь только половину его.

“Вы ли это сударь?” отвечал он, услыхав мой голос. “Беритесь за конец, сударь, беритесь! Слава Богу, что вы спасены; я боялся, не утонули ли вы вместе с судном”.

“Нет, я надеюсь мы оба доберемся до берега”, отвечал я, хватаясь, за конец весла. “Вероятно, с берега видели как опрокинулась шкуна, и не замедлят послать шлюпки, а потому будем надеяться”.

“Я не боюсь, сударь!” отвечал он; но в это самое время, волна покрыла его и наполнила рот соленою водою; со мною случалось то же самое, и вы можете вообразить, что я говорил с большим затруднением, и с продолжительными расстановками.

“Однакож, так неловко”, заметил я; “Пирсон, ложись на воду, а я буду управлять веслом ногами, и держаться у тебя на ветре, тогда нам будет легче”. [467]

Не смотря на это, каждая волна обдавала меня, а затем и Пирсона, так что мы были принуждены закрыть рты; после некоторого времени, мы поднялись опять, чтоб вздохнуть свободнее, и оглядеться кругом. Мы были точно на качели – то подымался он, то я, и эти моменты достаточны были для того чтобы разглядеть отдаленный берег, и вход в залив св. Анны, который открылся именно в то время, когда шкуна опрокинулась.

Зрелище было печальное. Дикое волнующееся море вокруг нас, и темная испещренная бурунами полоса берега, которого достигнуть, без посторонней помощи, не было никакой возможности. Нам оставалось только положиться на Того, Кто один в состоянии послать помощь во всех бедствиях и опасностях. Я старался ободрять Пирсона, а его спокойное состояние ободряло меня. Улучив минуту, когда я увидел некоторых из моих людей, я прокричал им, чтобы они не робели, потому что помощь наверно приближается. “Не беспокойтесь, сударь!” было общим ответом. Я должен признаться, однако, что хотя и был уверен, что мы будем спасены, но каким образом – в этом терялся. Вероятно, с берега видели несчастье, случившееся с нами, но мы были от берега в шести милях, и шлюпкам потребовалось бы слишком много времени, чтобы достигнуть до нас при противном ветре, и мы могли сделаться пищею рыб прежде прибытия помощи; челноки островитян могли бы скорее подойти к нам, но сильный прибой мог помешать им в этом, да их в том месте и было не много.

Удивительно, что во все это время мне ни разу не пришла в голову мысль о главной опасности, нам предстоявшей, о шарках, которые стаями носились под нами, загнанные на глубину штормом; этому забвению обязан я тем, что не терял бодрости духа, которой лишился бы непременно, зная [468] весь ужас, который питают матросы к подобным животным, как морским, так и береговым. Не помню, долго ли мы были в таком состоянии, но поднявшись раз на вершине волны, я заметил черную точку, мелькавшую в белой пене бурунов, окаймляющих берег. Боясь обмануться, я несколько времени не произносил ни слова, но чрез некоторое время увидел еще несколько подобных; убедившись что это были действительно шлюпки, приближавшиеся к нам на помощь, я поспешил объявить радостную весть товарищам бедствия, что много способствовало к их ободрению, тем более, что некоторые приходили уже в отчаяние.

Я мысленно призывал благословение неба на двух черных гребцов, быстро приближавшегося к нам передового челнока, но, он был так мал, что едва мог принять двух человек. С должною осторожностью челнок подошел к ближайшим из плавающих, большая часть которых была ближе меня к берегу. Приняв двух человек, одного с носа, другого с кормы, черные приударили веслами изо всех сил, предоставя прочих вполне чувству отчаяния. Вскоре, однако, появился другой, подобный же челнок, и число бедствующих уменьшилось еще двумя. Подобно первому, и этот быстро исчез по направлению к берегу. Зная о большом количестве шарок, находящихся в соседстве, о чем никто из нас не думал, они постигали всю опасность, которой подвергалась в случае если бы челнок опрокинулся. Наконец, видя успех двух первых, спустили на воду третий челнок, который с криками одобрения пустился к нам. Для остающихся было бы гораздо легче, если бы спасение прибыло и позже, но чтоб было одновременно для всех, потому что было слишком мучительно (что весьма свойственно человеческой натуре) видеть спасение некоторых товарищей, в то время как нас оставили по-прежнему бороться с волнами. Хотя я помнил [469] еще, что должен оставаться в воде, пока все другие не будут вне опасности, но любовь к жизни могла бы заставить меня подумать о собственном спасении, и прежде того. Едва третий челнок успел поднять двух человек, как третий уцепился за корму, и с громким криком и проклятиями требовал, чтоб его также взяли. Взять третьего, значило погибнуть всем. Видя недействительность слов, черные, ударами весел заставили его отказаться от своего намерения. С отчаянием во взорах, несчастный поплыл снова к обломку, за который держался, невдалеке от нас, и для достижения которого ему нужно было употребить довольно усилий.

Два первые челнока возвратились снова, и подняли еще четырех человек; отправляясь, они указывали нам на залив, как бы стараясь объяснить что-то. При первой волне, увеличившей горизонт моего зрения, я заметил вдалеке большую шлюпку, идущую из залива, на гребле, для нашего спасения; но судя по расстоянию, отделявшему ее от нас, при сильном противном ветре и волнении, нельзя было ожидать скорого её прибытия. Действительно, так медленно подвигалась она вперед, что уже почти все были спасены прежде, чем она приблизилась на расстояние оклика.

Наконец, челнок спаситель подошел к месту, где мы с Пирсоном плавали. Я забыл сказать, что оставил на голове; трехугольную шляпу, полагая, что по золотому галуну, люди будут видеть меня и издали; шляпа очень много защищала мою голову и глаза от беспрерывных всплесков.

“Садись, букра капитан, садись! мы не видали тебя ранее!” кричали черные, увидя меня.

“Этого человека должно взять прежде”, отвечал я. “Пирсон! ступай с носу, я влезу с кормы” Несколько секунд спустя, мы были вне опасности.

Первым чувством была теплая молитва за мое спасение, [470] но, оглядываясь вокруг, я увидел двух человек, не умевших плавать.

“Спасите нас, мы не в силах держаться долее!” вопили они.

“Пирсон!” сказал я, “нам следует уступить место этим двум несчастным! Они более нас нуждаются в помощи! Ты искусный пловец возвратимся назад! это необходимо!”

“Я следую за вами, сударь!”

Итак, раз, два, три, и мы снова очутились в море. Черные не верили глазам своим, но инстинктивно поняв в чем дело, немедленно взяли этих двух человек, конечно бывших не в таком положении, чтобы изъявлять благодарность.

“Мы поступили как следует!” сказал я Пирсону, подплывая к люкам, оставленным спасенными. В них оказалось более пловучести, нежели в нашем весле.

Шлюпка, отправленная с берега, была от нас не более как в тридцати саженях, и я ясно мог различить Лейтенанта X –, побуждавшего гребцов. Дружные удары весел доносились уже до ушей.

“Боже мой!” воскликнул Пирсон, с ужасом. “Что это черное движется невдалеке? Шарка, сударь! Шарка! я вижу её острое перо!”

“Ежели это и шарка”, отвечал я, нисколько впрочем не сомневаясь в истине его слов, бей ногами, как можно сильнее, и кричи что есть силы, это может прогнать ее. Должно благодарить Бога, что эти чудовища не появились ранее, тогда бы нам всем не уйти: от них”.

“Шарка, Шарка! О Боже мой, это она сударь!” вскричал он. Она все ближе и ближе подплывает к нам!”

Услышав наши крики и поняв причину, люди налегли [471] на весла и принялись нам вторить, в надежде испугать кровожадного неприятеля. Наконец, мы очутились у шлюпки; сильная рука схватила меня за ворот, и я был вытащен именно в то время, когда показалось белое брюхо животного, опрокинувшегося на спину и готового схватить меня за ноги. Пирсон также благополучно был поднят на шлюпку, а чудовище, конечно недовольное неудачею, пустилось далее.

Видя, что она устремилась на человека, плавающего на ветре от нас, гребцы снова налегли на весла, но на этот раз шарка достигла цели. Несчастный видел приближение смерти: с ужасом он приподнял руки, как бы умоляя о спасении, и с воплем исчез в волнах.

Итак, мы потеряли двух человек, но сколько бы еще могли быть схвачены шарками!

На другой день я был опять в форте. К удовольствию моему, наше продолжительное купанье не произвело никаких последствий. Люди мои были, как ни в чем не бывало, но долгое время я был мучим разными сновидениями. Постоянною сценою были черная вода и почти такое же небо; шарки пожирали моих товарищей, одного за другим; я оставался один в ожидании того же. Иногда я видел И* *, приближающегося на шлюпке, которая вдруг превращалась в ужасное чудовище готовое поглотить меня. Потом, мне чудилось будто весла касаются почти моего лица, покрывая его всплесками, но я при всем моем усилии, не мог произнести ни одного слова для своего спасения. Однако ж, другие случаи вскоре изгладили это воспоминание и навсегда.

Я бы мог много рассказать вам о различных происшествиях, случавшихся со мною и друзьями моими, во время пребывания нашего на Курасао, но всего вдруг не припомнишь, да и рассказы займут много времени. Между прочим, не могу не упомянуть об одном лице, которому обязан может быть [472] жизнью: это моя добрая приятельница, старая Нелли, моя прачка. Я был укушен в ногу москитом, что причиняло мне жестокую боль, до того что я принужден был отправиться на фрегат к доктору. Осмотрев рану, доктор оставил меня на фрегате. Воспаление увеличивалось, а вместе с тем и боль, так что не мог оставить постели. В таком положении находился я, когда однажды, старая Нелли, явившись ко мне с моим бельем, полюбопытствовала посмотреть мою рану. Покачав головой, она спросила меня: не услышит ли доктор её слов.

“Нет”, отвечал я, “только говори тише!”

“Итак” продолжала она, “последуйте моему совету, ежели не хотите потерять ноги, или даже жизни! В нашем климате этим шутить нельзя!”

“Но не можешь ли ты указать доктору, что делать, и тогда посмотрим, что он скажет?” спросил я.

“Нет”, отвечала она, “или доверьтесь мне совершенно, или я откажусь. Он не согласится никогда на мое предложение.”

“Хорошо”, заметил я, посмотрю, что он скажет. “Доктор”, вскричал я, зная, что он в каюте, “Фрау Ванфром говорит, что ежели вы отдадите ей мою ногу, она вылечит ее скорее, чем вы. Позволяете вы ей?”

Ворчание доктора и движения были слышаны несколько времени из его каюты; нет ничего хуже для докторов, как вмешательство в состояние их пациентов. Многие скорее отправят в могилу несчастную жертву, чем дозволят другому извлечь ее оттуда. Такова человеческая натура, и вполне достоин похвалы тот, кто преобладает над подобными чувствами. Наконец, наш честный медик проворчал отрывисто:

“Нога принадлежит вам, и вы можете отдать ее старой Нелли, или кому вам угодно!” [473]

“Благодарю за великодушие доктор”, отвечал я смеясь. “Фрау Ванфром, нога к вашим услугам!”

“Хорошо”, отвечала мне она, “вы оказали мне доверие, и не будете раскаиваться; только прошу вас следовать в точности моим наставлениям. Я отправлюсь на берег за лекарством и возвращусь тотчас”.

Возвратившись в скором времени, она сняла докторскую перевязку с моей ноги, и начала поливать ее холодною водою, приказав мне сказать, когда почувствую боль. К удовольствию её, это не замедлило случиться. Сказав мне что боль есть признак отсутствия гангрены, она вынула из коробки несколько листов тыквенного дерева, и разжевав их приложила к моей ране. Тщательно перевязав ногу, она просила меня, ежели я дорожу жизнью, не дозволять никому дотрагиваться до перевязки.

Я спросил у нее, почему вместо жеванья не употребляет она иготи.

“Вы не смыслите в этом ничего!” отвечала она, “оставьте меня действовать как я знаю, или я передам вас вашему приятелю, доктору!”

Я повиновался, и чрез несколько дней, в которые повторялась та же операция, я был совершенно здоров, и снова отправился в свой форт.

По прошествии шести месяцев от занятия нами острова, прибыли к нам на смену войска из Ямайки. Я оставил Курасао с большим сожалением.

Да, господа, я думаю, что в продолжение целой ночи я не буду в состоянии пересказать вам всего, что случилось с нами, пока я был на острове. Славное было время, славный офицер был сэр Чарльз Брисбэн. Он не только был храбрый человек, но имел преумную голову на плечах. Его взятие Курасао было лучшим делом в продолжение всей [474] войны. Пятьдесят человек храбрых пожелали бы взять точно так же это место, но имели ли бы они такой успех? Жаль, что молодые люди так мало думают о том, что и они когда-нибудь будут начальниками, и таким образом забывают приготовляться к этому званию, сопряженному с ответственностями. Все желают и надеются возвыситься, но как много таких, которые пренебрегают способами, посредством которых эта цель могла бы достигнуться. Было время, когда самого негодяя в семействе, невежду, считали достаточно способным для флота, но теперь родители должны понимать, ежели они желают успеха детям, что лучших и способнейших должно посвящать этому поприщу; впрочем, .... но я не думаю, чтобы вы нуждались в уроках по этому предмету.

Комментарии

1. Основатель обществ трезвости.

Текст воспроизведен по изданию: Взятие Курасао (Рассказ английского капитана) // Морской сборник, № 6. 1853

© текст - Елагин С. 1853
© сетевая версия - Тhietmar. 2024
© OCR - Бабичев М. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1853

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info