(Из Zbior Pam. o Dawn. Pol. Niemcewicza, t. IV, str. 352).

(После разбития Казаками Польских войск под Корсуном и Пилавцами, в то самое время, когда Хмельницкий усиливался на Украине, Король Польский, Иоанн Казимир, вступив на престол, видел с прискорбием, южные провинции своего Государства — жертвою разбоев и междоусобной войны. Сие несчастное положение отечества побудило его прибегнуть к заключению тракта с Запорожсцами. В 1649 году назначил он Коммисию для переговоров с Хмельницким. — Записки о действиях оной, которые мы сообщаем ныне нашим читателям, ведены были Мясковским, одним из Коммисаров.

Сии записки дают понятие о нравах тогдашнего времени и о характерах многих исторических лиц. Благоразумны читатель должен однакож помнить, что это писано неприятелем. Изд.)

...Выехав из Варшавы вы 1-й день Января, 1649 года, на шестой неделе после избрания в Короли Е. В. Иоанна [4] Казимира, сопровождаемые отрядом ста человек драгунов, мы переправилась 20 числа чрез реку Случ и вступили в границы Киевского Воеводства. Тут приняли нас высланные на встречу Полковник Тыша и один Сотник с 400 Казаков, которые провели нас за Звяль, где находится великолепный замок и опустелая Римско-Католическая церковь.

27-го Января, в Борисове, присоединился к нам один из наших спутников, Г. Коммисар Зелинский, которому я вручил 3000 злотых, из суммы, отпущенной нам из казны; в тот же день мы прибыли в Новоселки, где и [5] ожидали целую неделю ответа из Чегирина от Хмельницкого, к которому послан был вторично с письмом молодой Князь Четвертынский. — Тут же в Новоселках, имении, принадлежащем спутнику нашему, Г. Воеводе Киселю, мы должны были претерпевать разные обиды от мужиков. Предметы продовольствия не дешевы и весьма редки; для коней мы не имели не только зерна, но даже и соломы. — В Белограде подобные ж неприятности и недостатки: там надобно за всякою вещью посылать в Киев, отстоящий оттуда в 3 Польских милях. Киевский Митрополит с Архимандритом приезжали сюда, для переговоров, с Г. Воеводою.

6-го Февраля. Нас не пускают в Киев: Г. Гагордовский, служащий при Г. Воеводе и командующий отрядом драгунов, и Капитан Брижевский, обижены.

8 Февраля. Г. Воевода поехал под Киев, для переговоров с Митрополитом и Архимандритом. Молодой Князь Четвертынский возвратился из Чегирина, с приглашением нас в Киев. — Из Гвоздовы, Г. Новогрудкий Хорунжий, Николай Кисель, с Г. Смяровским отправлены к Хмельницкому, с поручением [6] уговаривать его, чтоб он приехал в Киев Для открытия Коммисии.

14 Февраля. Мы поехали к Лишникам, направляя наш путь к Киеву. В Воскресенье поутру, в Годопущи, местечке Князей Корецких мужики вместе с Казаками, заступили дорогу Г. Воеводе, с которым я сидел в одних санях, и не пускали нас ехать далее, удерживая за поводы коня, на котором ехал Казак, везший за нами знамя. Будучи отделены от сопровождавших нас Казачьего и драгунского отрядов, сами же находясь в малом и незначительном числе, мы были принуждены выкупить талерами себя и нашего Казака.

16 Февраля, мы прибыли в Хвастов, где Казаки перерезали и перетопили много Польского дворянства обоего пола. — В Триполе, мы переправились чрез Днепр и ночевали в Ворожков. От сего последнего места, проехав 6 миль, мы прибыли в Переяславль, в большой мороз. Гетман Хмельницкий выехал к нам на встречу в поле, на пол-мили, с отрядом Казаков с Полковниками, Эсаулами, Сотниками, военною музыкою с бунчугом и красным знаменем: поздравив нас, он произнес речь на [7] Казацком языке и сел с нами в сани, по левой стороне Г. Воеводы. Въезжая в местечко, он велел дать залп из двадцати пушек, и просил нас обедать к себе в свой дворец, где вскоре начались со стороны его и некоторых Полковников, колкие намеки на счет Князя Вишневецкого, Г. Чаплинского и всех вообще Ляхов.

20 Февраля. Мы составили между собою Коммисарский совет, в котором рассуждали, должно ли прежде всего и до заключения мирных условии с Хмельницким, вручить ему булаву и знамя, пожалованные им Его Величеством. Кончилось тем, что место для произведения в действие сего поручения назначено в широкой улице, пред дворцом Хмельницкого, где по близости жили и Посланники Московский и Венгерский. Булаву несли пред нами Киевского Воеводства чиновники, Кржелевский, Ловчий, и Кульчинский, Скарбник, а впереди гремели атаманские барабаны и литавры. Хмельницкий ожидал нас, стоя под бунчугом, в кругу своих Полковников и прочих Казачьих Старшин: он был одет в красную соболью шубу. Когда Г. Воевода начал в речи своей предлагать ему и [8] Запорожскому войску милость и благосклонность Его Королевского Величества, некто из стоящих подле Атамана чиновников отозвался: «Король, як Король, але (но) вы Королевята броите (проказите), много и наброилисте (и напроказили), и ты, Киселю (Воевода Кисель исповедывал Православную Греко-Российскую Веру, и всегда заступался за своих единоверцев. — В Истории он сохранил название умного и добродетельного вельможи. Изд.), кисть (кость) со кистей (костей) наших, отделился от нас и живешь с Ляхами». Атаман начал умерять бурное красноречие своего Полковника, который, будучи навеселе, махал своею булавою и хотел говорить более; но увидев, что никто из его товарищей не поддерживает его, замолчал и удалился из круга. В след за сим Г. Воевода отдал Хмельницкому письмо Его Величества, и предъявил Королевский рескрипт о назначении нашей Коммисии: бумаги сия были читаны тут же: потом сам Г. Воевода Кисель вручил Атаману булаву, а Г. Николай Кисель красное знамя с белым орлом и надписью: Joannes Casimirus Rex. Хмельницкий, приняв то и другое довольно приличным образом, [9] благодарил нас на Казацком своем языке, и просил к себе в дом (В подлиннике сказано: и просил нас do swoiey gospody. Изд.).

Г. Воевода говорил Атаману весьма красноречивым и выразительным образом, доказывая ему, сколь великой милости он удостоился сего дня от своего Государя, который благосклонно удовлетворил всем его желаниям; даровал ему всепрощение прошлых его поступков и Православной Греко-Российской Церкви свободу вероисповедания; согласился на умножение постоянного Казачьего войска (regestrowe woysko); соизволил восстановить по прежнему все права и привиллегии Запорожцев; наконец предоставил ему, Атаману, полновластное управление Казачьим войском; следовательно он, с своей стороны, как верноподданный и слуга Его Величества, должен показаться благосклонным за столь отличную милость своего Государя, стараться прекратить смятения и кровопролития, черни не покровительствовать, но приказать им повсеместно, повиноваться своим законным Господам. — Сам же [10] должен приступить к заключению с Коммисиею мирного договора. На сию речь Г. Воеводы, Хмельницкий отвечал по-Польски следующим образом: «За столь великие милости, которыми Его Величество меня жалует, равно как за признанную мне полную власть в управлении,Казачьим войском, я покорнейше благодарю, но что касается до Коммисии, то открыть оную ныне едва ли будет возможно. Войска не собраны в одно место, Полковники и Старшины далеко, — я же без них ничего решить не могу и не смею; ибо в противном случае жизнь свою подверг бы опасению. Притом не сделано еще никакого взыскания с Чаплинского и Вишневецкого: первый должен быть непременно мне выдан, а второй прилично наказан; ибо они подали первый повод смятениям и кровопролитию. Виноват и Г. Краковский (Т. е. Г. Воевода Краковский.), который силою наступал на меня, и преследовал меня, когда я жизнь свою принужден был спасать в Днепровских пещерах; но он имеет уже довольно за свое: нашел то, чего искал. Г. Хорунжий Конецпольский [11] также виноват, ибо отнял у меня мою отчину, и Украйну, раздавал Лисовчикам (Сигизмунд III послал в помощь Австрийскому Императору в 1619, под предводительством Лисовского, 8 т. Казаков, коих от имени их Полководца названо Лисовчиками. — Они-то, при Самозванцах опустошали Россию. Изд.), которые молодцев (т. е. военнослужащих Казаков), заслуженных Республике, превращали в мужиков. Ничего из этого не будет, если одного из них не накажут, другого же мне сюда не пришлют. В противном случае, или мне, с целым Запорожским войском, погибнуть, или пропасть Ляхской земле, Сенаторам, Дукам, всем вашим Королькам (т. е. магнатам) и шляхтичам. Не довольно ли того, что ваши перерезали весь Мозырь и Туров, где Радзивил одного нашего велел на кол посадить? Я послал туда несколько полков, а к Радзивилу написал письмо, что если он смел поступить таким образом с одним Христианином, то я то же самое сделаю с 400 Ляхских пленников, которых я имею в своей власти, и отплачу вам за свое». [12]

Тогда отозвались грозно и прочие Полковники, сидевшие за двумя другими столами. Кармелитанский Монах, Лентовский, многократно ездивший к ним с письмами от Его Величества, желая усмирить их вспыльчивость, прибавил только, что сии известия из Литвы, о Мозыре и Турове, требуют еще подтверждения: как вдруг Федор Весьняк, старый Черкасский Полковник, схватив свою булаву, закричал: «молчи попе! а твое-то дило нам это задаваты (противоречить)?» — и без сомнения, ударил бы сего Священника, если б он сидел несколько к нему ближе. — «Выходы но, попе, на двор, научу я тебе Запорожских Полковников шановаты (почитать)» и с тем вышел из комнаты, будучи огорчен до крайности. Мы все, особливо же Г. Воевода, начали уговаривать Хмельницкого кроткими и умильными словами, стараясь склонить к человеколюбивым чувствиям угрюмый характер сего Атамана: но все наши усилия оказались тщетными, и мы, потеряв напрасно несколько часов, принуждены были с сердечным прискорбием и почти со слезами разъехаться на наши квартиры, нарочно рассеянные по всему городу, чтоб [13] сколько возможно воспрепятствовать сообщение между сочленами нашей Коммисии.

21-го Февраля, в первое Воскресенье поста, поутру, я пошел с Г. Зелинским в Соборную церковь, где мы имели случай увидеться с Московским Посланником, человеком весьма кротким и вежливым, с которым Хмельницкий не допускал Г. Воеводе иметь свидания, хотя сам Посланник желал того, и даже просил доставить ему сие удовольствие. Находясь посреди народа, мы не могли сообщить один другому никаких тайных предложений или известий, и принуждены были довольствоваться изъявлением взаимного уважения, миролюбивых и дружеских чувствовании наших Государей и пр. Потом мы пошли посетить замок, совершенно разрушенный, и Римско-Католическую церковь в бывшем Коллегиуме Иезуитов, разграбленную и обезображенную до такой степени, что даже не осталось и места Икон и алтарей; гробы, находившиеся в сем здании, были открыты, и три тела умерших дворян выброшены; в том числе гробница бывшего Брацлавского Воеводы и Переяславского Старосты, блаженной памяти Луки Жолкевского, [14] отличного, достойного Полководца. Памятник его был разбит, военные украшения и латы похищены, и даже драгоценный перстень снят с пальца сего почтенного мужа.

Хмельницкий, в тот же день приглашен был к обеду, к Г. Воеводе; но приехал поздно к вечеру с несколькими Полковниками и навеселе. Ум, веселость и вежливость хозяина не произвели в них никакого впечатления: мы нарочно не говорили ничего, что бы могло раздражить вспыльчивый его характер; но он сам не выдержал, и с своими товарищами начал делать нам разные колкие упреки, увеличивать до крайности обиды, нанесенные им Ляхами, и наконец угрожать нам потерею всей Руси и Украйны. Потом, упрямившись войти в комнаты супруги Г. Воеводы, начал там явно уговаривать ее, чтоб вместе с мужем отреклись Ляхов, и присоединились к Казакам, уверяя, что еще в течении сего года, Ляхская земля погибнет, а Русь будет царствовать. Тут же обидел он Г. Посовского, грозя ему виселицею за то, что он смел показаться ему на глаза; и в самом деле Носовский поступил в сем случае [15] необдуманно, быв до нашего приезда в опасении сделаться жертвою гнева Атаманского.

Хмельницкий уехал от нас в 3 часа ночи, и на другой день спал очень долго; ибо до поздней ночи просидел с ворожеями, колдуньями, с коими он часто проводит свое время, и которые ему и ныне предсказывают счастливый поход против Ляхов. Между тем, кони наши претерпевали ужасный голод: мера овса, (заключающая в себе около 1/2 четверика), стоила 16 злотых (Тогдашний злотый равнялся нынешним 3 1/2. Изд.) (около 30 руб.); однакож нам, занятым важною целию отвратить от отечества бедствия междоусобной войны, даже некогда было думать о бедных наших конях. Коль скоро Хмельницкий начал принимать у себя людей, приходивших к нему по делам, мы отправили к нему Николая Киселя с Ротмистром Князем Захарием Четвертынским, с тем, чтоб они просили его назначить время для переговоров и заключения трактата. Посланники нашли Атамана в кругу своих товарищей сидящего за завтраком, почему и получили от него скорый и без всяких дипломатических украшений ответ, на [16] Казачьем языке: «Заутра буде справа и расправа, бо я теперь весел; должен Венгерского и Ракуского (Австрийского) Послов отправляты. Коротко молвлю; с той Коммисии ничего не буде, и войта должна буты, в сих трех или четырех недилях. Я вас всих Лихив выверну вверх ногами и потопчу так, що будете все у мене пид ногами, а наконец продам вас в неволю Турецкому Царю. Король Королем буде: що бы (если б) Король рызав Щляхту (дворян), був бы вольный: погришит Князь, урызаты ему шию; погрешит Козак, тож само з ным учиныты (сделать). Правда, я человек лыхый (бедный) и малый, але (но) мини Биг (Бог) дав так, що я единовладный Пан Руський. Король не схоче (не захочет) вольным Королем буты, то як се ему виде (то как ему угодно). Скажите то Пану Воеводи и Коммисарам. Грозыте мини Шведами, и ти (те) мои будут; а хочь бы их було пять сот, шесть сот тысячь, не здужаты им (не преодолеть им) Руськои Запорожьской и Татарьской сылы. Идыте ж з тим, заутра справа и расправа».

Получив таковой ответ, мы, в 23 день Февраля, сделали между собою [17] печальное совещание, в котором положили, требовать от Хмельницкого письменного ответа на рескрипт Его Величества, приготовлять все нужное для безопасного возвращения нашего в отечество, и не раздражать более сего полудикого героя, необразованного и жестокого народа.

На другой день мы поехали в третье заседание, к Хмельницкому. Г. Воевода говорил ему умильно и со слезами, что отдавая без всякой причины неверным в руки не только Ляхскуио и Литовскую земли, но даже Русскую Православную Веру и Святую Церковь, он должен подумать о том, что делает. Если ему нанесена обида, если один Чаплинский виноват, то воздаяние с нашей стороны готово. Если Запорожское войско имеет поводы жаловаться об уменьшении своего числа или отнятии у него некоторых земель, то Его Величество обещает увеличить то и другое: но он должен иметь в виду, что, присоединяясь к неверным, подвергает свой народ жестоким притеснениям новых своих покровителей, от которых, дабы освободиться, принужден будет в последствии времени прибегнуть к помощи Поляков. Далее Г. Воевода умолял Хмельницкого, дабы он [18] оставил чернь в покое, и не зажигал в ней духа неповиновения, убеждая его, что земледельцы должны заниматься хлебопашеством, а Казаки войною; наконец предлагал ему, что 12, или даже и 15-т. постоянного Казачьего войска будут состоять на жалованье Республики (regestrowe woysko), и что столь храброму, как Хмельницкий, Полководцу, гораздо приличнее обратить свое оружие против врагов Христианского имени, и распространить пламя войны за пределами отечества, нежели проливать братнюю кровь своих сограждан и заслужить у потомков гнусные имена возмутителя и бунтовщика.

Хмельницкий дал такой же как и прежде ответ, на длинную речь Г. Воеводы, прибавив только следующее: «Шкода говорыты! (жаль слов терять!). Было время трактовать со мною, когда Потоцкие искали и преследовали меня за Днепром; было также время после Желтоводского и Корсунского сражений, при Пиллявцах, при Константинове, наконец при Замосте, и даже тогда, когда я был шесть недель на возвратном пути из Замостя в Киев, Теперь уже не время: мне удалось сделать то, о чем [19] я прежде не смел и подумать; и впредь сделаю то, что ныне имею в виду; освободить весь Русский народ из Ляхской неволи. Я прежде воевал за свою личную обиду; теперь пойду сражаться за нашу Православную Веру. Вся чернь по Люблин и Краков будет помогать мне в достижении сей цели. Я своих единоверцев не могу оставить в покое, и должен действовать на них, ибо в противном случае, вы, их же самих употребите против Казаков. Я буду иметь двести и триста тысяч воинов; вся Орда идет мне в помощь, и стан ее находится недалеко отсюда. Мой брат, душа моя, мой единый в свете сокол, готов сделать все то, что только я от него потребую: и весь свет не расторгнет Казачьей нашей виры (верности). Я не пойду воевать заграницу, и сабли моей против Турков и Татар не подниму: мне довольно будет Украйны, Волыня и Подоля, обширных и обильных провинций. Заняв все пространство по Лемберг, Кульм и Галич, я тут сделаю мое Княжество, и с берегов Вислы скажу прочим Ляхам: сидите, молчите, Ляхи! Туда я загоню всех Дуков и Князей, а если будут [20] шуметь за Вислою, то я и там их найду. Во всей Украине не останется ни одного Князя, ни Шляхтича, а если который из них захочет есть хлеб с нами, тот да повинуется Запорожскому войску и да не смеет проказничить (С подлиннике сказано brykac, т. е. лягать.) против Короля».

Едва кончил речь свою Хмельницкий, как вдруг отозвалось несколько сердитых Полковников: «прошло уже то время, когда нас седлали Ляхи, употребляя против нас собственный наш народ, и когда мы страшились их драгунов. Теперь другое дело: нам нечего их бояться, мы при Пилявцах узнали, что это не те Ляхи, которые были прежде, которые одерживали победы над Турками, Немцами и Татарами; не Жолкевские, не Ходкевичи, не Конецпольские или Хмелецкие, но Трусовские, Заиончковские, (Заиончковский, есть имя известной в Польше фамилии: по здесь это слово употреблено в другом смысле: заионц (zaiac) по-Польски, по-Русски заяц, принимается также в значении труса. Изд.), ребята несмелые хоть и одетые в железные латы; они умерли от страха, коль скоро нас увидели, и ушли, хотя и Татар не было. Однако же с самого начала, в Среду, [21] нас было только три тысячи Казаков, и если б вы подождали до Субботы, тогда ни один из вас не спасся бы живой в Лемберг.

«Притом» продолжал речь свою Хмельницкий: «поелику Преосвященный Патриарх благословлял уже меня на сию войну, венчал меня с моей супругой и приказал мне окончательное истребление Ляхов, то как же мне не повиноваться столь великому и Святому Владыке, голове нашей и любезнейшему гостю. Я послал уже по всем полкам приказ кормить лошадей и готовиться к походу, без всяких повозок и без пушек, надеясь все сие найти у Ляхов; а если б кто нибудь из Казаков взял с собою на войну хотя и одну повозку, тому велю отрезать голову; и сам, кроме вьюков и мешков, ничего с собою не возьму». Тут начал говорить о войне и своих подвигах с таким жаром, что почти пришел в исступление, бросался с одной скамьи на другую, рвал свои волосы, топтал землю ногами и [22] неистовствовал до такой степени, что все мы присутствовавшие при сем, оробели и пришли в ужас. Все ваши просьбы, моления и убеждения, чтоб он ради Бога, ради Короля, опомнился в том что делает, и уступил здравому рассудку, не имели никакого успеха.

Что касается до Патриарха, о котором выше упоминал Хмельннцкий, то это не был Патриарх Московский, ни даже Цареградский, но Иерусалимский (живший обыкновенно на острове Пафмосе). Он в своем отечестве, подвергнулся анафеме Цареградского Синода, за некоторые весьма важные преступления, и был сослан в заточение, но нашедши случай уйти, минуя Константинополь, пробрался тайным образом в Валахию, а оттуда искал убежища в Киеве. Когда Хмельницкий, после одержанной при Замосте победы, торжественно на санях, в Январе месяце, возвращался в сей город, то упомянутый Патриарх, прибывший туда во время его отсутствии, выехал к нему на встречу вместе с Киевским Митрополитом. Сей последний посадил Атамана в свои сани и по правой руке, весь народ приветствовал в поле победителя Ляхов радостными восклицаниями, [23] и Академия принесла ему свои поздравлении в Орациях, в коих называла его: Salvatorem, liberatorem populi de servitute Lechica, и пр. (Спасителем, освободителем народа от Ляхской неволи и проч.) Из имени же Хмельницкого, Богдан, Академии вывела заключение, что он послан Богом для освобождения Руського народа. Тогда Патриарх дал ему титул Светлейшего Князя, Illustrissimi Principis. Продолжительные пушечные выстрелы из крепости и из города заключили торжественный въезд Хмельницкого в Киев, где он, в тот же день, обедал у Архимандрита, и за столом посажен был на первом месте. Хвала и столь неожиданные почести имели самое несчастное влияние на Хмельницкого, непривыкшего к оным. Будучи и без того высокомерен, он не умел удержаться на высоте, на которую вознесло его счастие, лесть и восторг его сограждан, и он часто посвящал удовольствиям стола драгоценное время, здоровье и славу. Вышеупомянутый Патриарх венчал Хмельницкого с Чаплинскою, на другой день именин Атамана, приобщал Святых Таин и благословил на войну против Ляхов. [24] Когда Хмельницкий приобщался Св. Таин, в городе стреляли из всех пушек, и народ в восхищениях радости бегал по всему городу, восклицая: «Избавитель наш, Господарь, Великий Гетман приобщается». — Хмельницкий подарил Патриарху шесть лошадей и 1000 злотых, и спустя несколько дней, отправил его с тайными поручениями в Москву, где, как мы вскоре известились, он весьма дурно был принят. Проницательные Москвитяне тотчас узнали человека, с которым имели дело, и отказались иметь с ним сношения.

(Продолжении впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Дневные записки, путешествия к Запорожскому войску гг. королевских польских коммисаров: брацлавского воеводы Киселя, львовского подкомория Мясковского, новогрудского хорунжия Николая Киселя, брацлавского подчашного Якова Зелинского и секретаря коммисии Смяровского // Северный архив, Часть 25. № 1. 1827

© текст - Булгарин Ф. В. 1827
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Северный архив. 1827

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info