СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Речь Ивана Мелешка, как литературный памятник

Неразработанность южно и западнорусской литературы старого времени. - Речь Мелешка - политический памфлет XVI в. - Особенности списка гр. Серковского в польском переводе Немцевича и малорусском Кулиша. - Перевод «Речи» на современный литературный язык. - Несообразности Речи, как исторического документа, доказывающие ее литературное происхождение. - Содержание. - Национальные антипатии. - Немцы. - Поляки. - Бытовая сатира. - Одежда. - Пища. - Женщины. - Параллели из Иоанна Вишенского и дум. - Язык. - Характерные выражения и слова. - Справки в конституциях варшавского сейма 1589 г. - Об авторе и времени происхождения Речи Мелешки.

Во 2 т. «Актов Юж. и Запад. России» (под № 158) издана «Речь Ивана Мелешка, каштеляна смоленского, произнесенная им на варшавском сейме 1589 года в присутствии короля Сигизмунда III». Н. И. Костомаров в исследовании о южной России конца XVI в. ¹ пользовался этой речью еще в рукописи и сделал несколько извлечений из нее для характеристики южнорусского общества конца XVI в. Историки литературы, наприм. проф. Огоновский, о речи Мелешка умалчивают, вероятно, относя ее в разряд «актов», т. е. формально исторических памятников, и с таким значением формального документа Речь Мелешка попала даже в христоматии. В действительности нет никаких данных для того, чтобы автором речи считать смоленского каштеляна Мелешка и видеть в ней сеймовую речь 1589 г. Опираясь на конституции варшавского сейма 1589 г. и прежде всего на самую «Речь», можно думать, что в форме этой речи мы имеем чисто литературный памятник - политический памфлет и бытовую сатиру конца XVI в., с вымышленным именем Мелешка, или историко-политический апокриф, приписанный смоленскому каштеляну Мелешке. Самое имя Мелешко и ныне часто встречается в фамильных названиях и уличных кличках в значении пустомели.

* * *

Речь И. Мелешка, как литературное произведение, ходила в разных рукописях, с дополнениями и сокращениями, местами совсем изменявшими смысл памятника. Так, список речи, изданный во II т. «Актов Ю. и З. Р.», значительно отличается от списка гр. Серковского, изданного в переводе [197] на польский язык в «Zbior pamietnikow o dawnej Polszcze» Немцевича II 341-344, и перепечатанного в переводе на малор. язык г. Кулишом в «Основе» 1862 VI 13-16 ². [198]

Списки речи в Актах и у Немцевича представляют значительное различие, что указывает на популярность речи Мелешка в старое время и на существование ее в разных редакциях.

Малорусский перевод речи Мелешка в «Основе», местами очень меткий и выразительный, местами слишком темен по излишней, как сказано, близости к польскому переводу Немцевича; темные места памятника, а темных мест в нем не мало, оставлены без объяснения, кроме одного выражения (трубить в кубок), поясненного выпиской из Гваньини.

Помещаем речь Мелешка в переводе на современный язык:

Наияснейший милостивый король и любезные паны братья! Выехав из дому, я молил Бога, чтобы здоровым приехать к вам, здоровыми вас увидеть и приветствовать. Мне пришлось заседать с вами на сейме, а я на таких съездах никогда не бывал и с королем (у Немц. королями) его милостью никогда не заседал; только за покойных князей наших (великих литовских), которые королевали, что воеводами бывали (у Немц. нет), таких рассуждений не бывало; попросту говорили, от чистого сердца, политики не знали, а правдою прямо кидывали. Вскоре короли немцев полюбили более нас, роздали немцам, что собрали предки наши. Сигизмунда короля (Августа) и человеком считать не стоит; назвавшись ляхом, он разорил Подлясье и Волынь (у Н. отдал); дорога память Сигизмунда первого, который немцев, [199] как собак не любил и ляхов очень не любил за их хитрости, но сердечно любил Литву и нашу Русь, и в его время жилось гораздо лучше, хотя и не ходили в таких дорогих одеждах, а иные и без штанов, как бернардины, гуляли, но за то сорочки до косточек и шапки до пояса (!) нашивали; дай Бог дождать повторения такого времени. Я сам, когда оденусь по домашнему, то жена моя, пани Мстиславская, не может насмотреться на меня и натешиться. Насмотрелся я, паны братья, на противные немецкие выдумки, в разноцветных одеждах ходят (далее у Немц.: имеют много денег, городов и государств), смешались с нами и по-польски умеют говорить и все лихое королям, панам и Речи Посполитой советуют и каламутят. А когда идет немец иди жена его выступает, каблуками скрипит, шелестит и дорогими духами воняет. Когда же к тебе приедет паничик (у Н. porucznik - смотритель, наместник, должностное лицо), потчивай его щедро, да и жену свою возле него посади, а он сидит важно, как бес, махает шапкой, жене шепчет и «в лодонь скребет» (у Н. «ckrobie po nodzie», у Кулиша «моргае, мигае, шапку або бриль той перекрывляе, скребе по нози»). Если б такого черта кулаком в морду да в зашей, да так чтобы король не слыхал (у Н. и К. «нехай бы и король его милость знав»). Тогда своей противной морды не поднимал. - Помню я короля Генриха, который к нам из немецкого края, из-за моря приехал; когда он увидел, что мы не даем ему воли, и что немцы для него плохая опора, то, увидев, что не до шуток, тайно уехал в свою сторону, за море удрал. - По правде сказать, не так виноват король, как эти советники кривотолки (у Н. «rodne balamyty»), что сидят при нем и крутят. Много тут есть таких, что хоть и наша кость, да собачьим мясом обросла и воняет (у Н. нет этого места); они то нас дерут и за их каверзами наши не поживятся (нет у Н.), Речь Посполитую губят, и Волынь с Подлясьем пропали. Знаю, нас так обошли, что ходим, как вареные, потому что их боимся (у Н. «правды не говорим и поддакиваем льстиво»). А если б такого черта [200] кулаком в морду, другой не мутил бы. - От того еще много вреда, что держит поляков в услужении: дай ему суконную одежду, корми его жирно, а службы не спрашивай. - Убравшись в сапоги с высокими каблуками, дыбает он к девкам да потягивает вино из большого кубка. Пан за стол - и слуга за стол, ты за борщик, а слуга за толстый кусок мяса; ты за графин, а он за другой, а если плохо держишь, то и тот возьмет из рук; только и смотрит, как бы ты из дому ушел; тогда он тихонько приласкается к жене; а такого чертополоха и немцев выгнать (у Н. ляшкив и немцев вырубить к нам сверху до низу и отнять что отошло без основания); они налезли беззаконно. Поговоривши о разных наших нуждах, нужно добавить и то, что и коней держи в конюшнях, зимой и летом корми их овсом и сеном, всякую ночь клади подстилку, держи для них конюшего поляка, конюшню и стремянного, а службы от них не спрашивай, а когда лях, как жеребец около девок, что дрыгант (жеребец) около кобыл, то поставь сторожами еще двух литвинов, но и сам черт не усмотрит за ним. И такая еще нелепость - случилось мне купить в Киеве на толкучке часы, дал за них три копы грошей, а как послал, в Вильну для поправки, то злодей заморщик запросил на пятую копу. То ли дело наши часы - петух, что каждую полуночь без ошибки кричит. И то очень большой вред, разводить гологузых курей, варить их с разными приправами, печь птичек и торты с изюмом, миндалем, очень сладкие, а в старину за мою память таких вкусов не было; вкусно ели гуску с грибками, утку с перцем, печенку с луком или чесноком, а при хороших средствах рисовую кашу с шафраном. Вина венгерского не употребляли; пили мальвазию, мед и водочку потягивали, и всегда имели деньги, строили стены и войны вели удачней, чем ведут их теперь. Не к делу еще то, что наши дамы ходят в богатых платьях; ранее не бросали на них больших денег, а (теперь) платье в подоле прихватывается и движется, а слуги молодчики, как соколы, на ножки поглядывают, чтобы ущипнуть сладкого [201] мяса. Я советовал бы нашим женам возвратиться к старым закрытым козакинам со снурками сзади, да носить широкие немецкие штаны; тогда они не скрывали бы так скоро свои любовные связи; а теперь хоть с дубиной стой на стороже и смотри во все глаза, такого черта не устережешь. О чем далее говорить не знаю и прошу только принимать и мой голос, сколько бы при короле ни было панов и сенаторов. Староства не имею, не схватил его, а правду сказал и королевну Анульку (у Н. Урсулу) в ручку любезно поцеловал, (у Н. не целовал), как сенаторы. Не только весь смоленский, но и мозырский уезд долго рассуждал, кого бы наиболее разумного послать на сейм, и послали меня, человека известного, и дай Бог мне изложить наши нужды перед королем и панами. Сказал бы, кто из вас лучше, без хитрости, а я на этом и замолчу».

Речь Мелешка носит все следы литературного произведения, вымысла, исторической мистификации, памфлета, сатиры, и в то же время заключает в себе ряд таких несообразностей, которые сильно подрывают ее значение, как исторического документа, акта.

Мелешко в «речи» оказывается депутатом от Смоленска и Мозыря, городов, очень далеко отстоящих один от другого. Мозырь - ныне уездный город на юге Минской губ. и от смоленской губ. отделен обширной Могилевской губернией.

Затем трудно допустить, чтобы в такое сравнительно культурное в Польше время паны двух уездов, после долгого размышления, остановились на Мелешке, автор такой своеобразной речи. Мог быть на сейме и Мелешко, но речь, вложенная в его уста, недостойна депутатского его звания, не отвечает его депутатским полномочиям, вообще отличается апокрифическим характером. Мелешко, как рисуется он в речи, ставит себя в положение шута и, принижая себя, принижает тот край, представителем которого явился на сейм, то общество и ту старину, защиту и восхваление которых он на себя принял. Насколько Мелешко теряет, как личность [202] и деятель, настолько он выигрывает, как литературные образ. В речи Мелешка выразились консервативное течение южнорусское мысли конца XVI ст., недовольство новшествами, оскорбленное национальное самолюбие, суровая и местами циничная критика семейных настроений.

Мелешко не любит немцев, бранит их собаками и желает изгнать их из Малороссии и Литвы. Эта ненависть Мелешка к немцам не мотивирована и, по-видимому, не вполне отвечала народному настроению. В думах не обнаруживается вражды к немцам. Выходки Мелешка против немцев имеют за собой то историческое основание, что в это время, вероятно, пришли из Германии многие из тех новелл и повестей, которые и до сих пор существуют в народе, наряду с разными другими влияниями в области религиозных верований, языка, образованности, промышленности и быта.

Мелешко терпеть не может ляхов за их хитрости и в особенности за разврат. Сомнительно, чтобы такой разнос ляхов можно было учинить на варшавском сейме в присутствии короля, сенаторов и панов. Враждебное отношение Мелешка к полякам охватывало тогда почти всех его соплеменников; это была вражда прежде всего национальная, из оскорбленного чувства народного самолюбия, и затем вражда политическая, из-за нарушения поляками политических прав и вольностей южно и западно-руссов. Религиозная вражда в речи Мелешка не отразилась, хотя она уже волновала в это время умы и сердца обоих народов. В речи Мелешка прямо высказывается одна из главных причин недовольства русских - присоединение южнорусских земель к Короне.

В речи Мелешка, в смысле документальной ее подлинности, странными представляются следующие места жалоб на поляков: резкое осуждение в присутствии короля одного из ближайших его предшественников, Сигизмунда Августа, с заявлением, что «короля того нечего в люды лычить», осуждение не совсем удобное и даже вряд ли возможное на [203] варшавском сейме. Затем, странными представляются жалобы на слуг ляхов, наполняющие речь, жалобы очень сильные. Кто же заставлял или мог заставить смолян держать ляхов в услужении, если они так были дерзки и наглы, если обходились дорого хозяину, если даже жен нужно было защищать от них с дубиной в руках. Под руками были слуги русские и литвины. Эти жалобы на слуг, довольно странные в речи депутата, вполне уместными окажутся, если на речь смотреть, как на литературное произведение.

Автор «речи» мог отнестись сурово к умершему королю, когда другой южнорусский писатель конца XVI в. Иоанн из Вишни допускал в своих посланиях колкости по адресу живого короля Сигизмунда III. Предлагая православным посылать к королю достойных лиц для утверждения их епископами, Иоанн писал: «которого если (король) не схочет вам подати и не послухает вас, узрите его (т. е. короля) скоро оглохнувша и онемевша...» Так писать мог Иоанн из зарубежного Афона; но не мог так говорить Мелешко в Варшаве.

И жалоба на слуг поляков вполне оправдывается историческими обстоятельствами и подтверждается современными историческими и литературными памятниками и прежде всего многосодержательными сочинениями Иоанна Вишенского: «Русин, бывший благочестивый христианин прежде и целомудрец, с ляхи живущий ныне одетинел еси и разделился». В другом месте Иоанн, обращаясь к униатским владыкам, которые жили, как и другие крупные паны магнаты, говорит: «Ваши милости обнажаете из оборы кони, волы, овцы у бедных подданных, волочите дани пеняжные, дани пота и труда от них вытягаете и оних живо лупите, обнажаете, мучите, томите, до комяг и шкут (речных суден) безвременно зимою и летом в непогодное время гоните... бедные подданные день и ночь на вас трудят и мучат, - которых кровь, силы и працы, и подвига выссавши, и нагих в оборе и коморе учинивши, вырванцов ваших, вам предстоящих, фалюндышами, утрофинами и каразиями одеваете, да красноглядством [204] тых слуговин око накормите; а тые бедници подданные и простой сермяжки доброй, чим бы наготу покрыти могли, не мают. З их пота мешки, полны грошми золотыми, талярмы, полталярки, орты, четвертаки и потройники, напихаете, сумы докладаете, а тие бедници шеляга, за что соли купити, не мають».

И так жалоба Мелешка на слуг поляков вполне возможна, но не в Варшаве среди поляков, а в пределах юго-западной Руси, в обращении к самим русским, следовательно, опять таки в речи, как литературном обращении, в роде сатирических обличительных посланий Иоанна Вишенского.

Целительное или точнее оборонительное средство Мелешка «в морду» впоследствии широко практиковалось козаками и гайдамаками. Многие полемические сочинения по резкости выражений отчасти отвечали этому оборонительному средству.

Центр тяжести жалоб Мелешка лежит в нарушении супружеской верности, и если Мелешко действительно говорил на сейме в том виде, как передает его речь сохранившийся акт, то паны и сенаторы имели основание подумать, что сам Мелешко пострадал от «любительной бредни». В двух местах Мелешко говорит о посягательствах на целомудрие женщин, и местами впадает в несколько циничное настроение, напр., в замечании, что «дворянин в ножку загледает, штоб где ущипнуть солодкого мяса» и далее в совсем уже фривольном выражении о плюндриках. Вообще, автор речи обнаруживает заметную слабость к «беложенкам»; места о женщинах отличаются литературным характером изложения, плохо отвечающим депутатскому оффициальному положению автора. Говоря о беложенках, Мелешко выражает мнения и недовольства массы народной, и его речь стоит в прямой внутренней связи с думами. Так, в думе про угнетение поляками Украины (у Ант. и Драг. II 110):

То ще ж то ляхы,
Мостивии паны,
По козаках, по мужиках поставылы, [205]
Да велыку станцию вымышлялы,
Од их ключи поодбиралы,
Да стали над их домамы
Господаряты.
Хозаина на конюшню одсылае,
А сам з его жоною на подушках почивае,
То козак або мужик из конюшни прихождае
У кватиру поглядае,
Аж лях мостнвый пан, ище з его жоною на подушках почивае.

Малороссы всегда были чутки к вопросам о женской чести, что в новое время выразилось в произведениях Квитки и Шевченка.

В своем недовольстве на изменения в одежде Мелешко сходится с Иоанном Вишенским. Мелешку противны новые дорогие платья, в особенности женские, и он хвалит старый покрой и старую простоту. У Иоанна Вишенского франтовство и щегольство панское выражается в низком стрижении волос: «обычай бо есть мирским на облупленную голову подголенца выструганного, мылом вышарованного и вымакглеванного пильно смотрети и мыслью похотною блудити». На голову надевали красивую шапку и ею кичились, «косичку или перце запявши», «перекривляючи макгерку то на той, то на сей бок, шию напяливши, яко индийский кур»; разными одеждами себя украшали, имея ненасытную любовь «к прелести шматя того, златоглаву или ядамашву, шкарлату и инших сукон». Тут упоминается и «златоглавая делея» и «алтембасовый копеняк», провадящие в ад.

Очень любопытно у Мелешва осуждение изменений в пище, «присмаков», с перечислением любимых в старину блюд и вин: «гуски с грибками», «утки с перчиком», «печонки с луком» и в особенности «рисовой каши с шафраном». В этом пункте Мелешко сходится с Иоанном Вишенским, и его речь обнаруживает большое сходство с думами, что нрямо указывает на речь Мелешка, как на литературное произведение, воспроизводящее излюбленные в старой Малороссии мотивы общественного недовольства. У Иоанна Вишенского паны «в златоглавых подушках и китайчаных [206] пелюхах родятся». «Чрево их сластолюбивое, потравы богато утворенные, трапеза сребро-полмисная». Роскошь их обнаруживается «во многих мисах, полмисках, приставках черных и серых, червоных и белых юхах и многих скляницах и келишках, и винах-мушкателях, малвазыях, аляконтах, ревулах, пивах розмаитых, в барилах с медами, барылках с винами, шкатулах с фляшами, наполненными вином, горелкою горко-дорогою, в гордых бадавеях (конях): валахах, дрыкгантах, ступаках, едноходниках, - колысках, лектыках, брожках, карытах (экипажах), в обилии слуг». Обращаясь к латино-униатским владыкам, Иоанн Вышенский говорит: «з сих, на сироты церковные и прекормление их от благочестивых християн наданых, лупите и с гумна стоги и абороги (рогатый скот) волочите; сами и с своими слуговинами прекормлюетеся, оных труд и пот кровавый, лежачи и сидячи, смеючися и граючи, пожираете, горелки припущаные курите, пиво троякое превыборное варите и в пропасть несытного чрева вливаете; сами и с гостьми своими пресыщаете, а сироты церковные алчут и жаждут, а подданные бедные в своей неволе рочнего обходу удовлети не могут, с детьми ся стискают (горюют), оброку собе уймуют, боячися, да им хлеба до пришлого урожаю дотягнет!...» «Ныне владыкове проклятии фольварки собе починили з общих монастырей и мысливства (охотничьи своры) прекормлюют в них; с тых доходов, на богомольцы наданых, девкам своим вино (вено, приданое) готуют, сыны одевают, жоны украшают, слуги умножают, барвы (род ливрей) справуют, приятелей обагачают, кариты зиждут, возники сытые и единообразные спрягают». Страстью к роскоши и корыстолюбием высшего духовенства Иоанн Вышенский объясняет его переход в унию. Переходом в унию оно рассчитывало «прагнене ненасычоное утолить» относительно наполнения сундуков и удовлетворения разных похотей. Глубоким презрением и негодованием дышит в одном послании Иоанна следующее суровое порицание «лакомства несчастного»: «Подвиг и борба есть жизнь тая (т. е. монашеская), которой [207] ты не знаешь; бо еще еси на войну не выбрався, еще еси доматур, еще еси кровоед, мясоед, волоед, скотоед, звероед, свиноед, куроед, гускоед, птахоед, сытоед, сластноед, маслоед, пирогоед; еще еси периноспал, мягкоспал, подушкоспал; еще еси телуугодник; еще еси телолюбитель; еще еси кровопрагнитель; еще еси перцолюбец, шафранолюбец, имберолюбед, кгвоздиволюбед, кминолюбец, дукролюбец и других бредень горько и сладколюбец».

По поводу «рыжовой каши с шапраном» Мелешка и «шафранелюбца» Иоанна Вишенского кстати вспомнить здесь иронический упрек пану Потоцкому в думе про Корсунскую битву (у Авт. и Драг. II 33):

Гей паче Потоцкий!
Чом у тебе и доси розум жиноцький?
Не вмив ты еси в Камянским Подильци пробуваты,
Печеного поросяты, курыци с перцем та з шапранои уживаты.

Видно, что рисовая каша с шафраном считалась в старой Малороссии верхом роскоши, что шафран был в большом употреблении, гораздо большем, чем ныне, в кулинарном искусстве старого времени, и упоминание о нем в старинной литературе получило значение общего типического места.

По языку речь Мелешка также весьма близко подходит к литературным произведениям, местами приближается даже к думам.

Прежде всего бросается в глаза склонность автора к глагольной рифме: «приехал... огледал», «на гетаких съездах николы не бывал и с королем его милостью николы не заседал» и др. Начало речи носит характер полурифмованного литературного произведения. Склонность к рифме отглагольных имен существительных обнаруживается в сочинениях такого близкого к народу писателя, как Иоанн Вишенский, например: «Запевне ведайте, нехай вас тое гордое дмухане и пышное фукане и широкословное блекотане, грозное россказанье и толстое отрыганье того вашего выкрикання, яко мы прелюбодейчищами быти бы мели от своей веры, не [208] упевняет». Любовь к глагольной рифме обнаруживается в думах, что уже отмечено в «Мыслях» г. Житецкого стр. 4, 5.

Литературные приемы Мелешка, его эпитеты также вводят его речь в ряд чисто литературных памятников. Отметим сначала отдельные меткие выражения:

1) по просту правым сердцем говорили...

2) правдою в рот як солью в глаза кидывали...

И так, правда у Мелешка на первом месте - излюбленный прием старинной малорусской литературы, начиная от духовных стихов об искании правды до такого характерного признания Иоанна Вишенского: «а если бы зась хто... на мене от зависти потвар сложити хотел, мовячи, яко доразливе и ущипливе в том писаню мовит, на тое вам так отповем: научился от Христа истины без похлебства лож лжею, волка волком, злодея злодеем, разбойника разбойником, дьявола дьяволом звати». Выражение «правдою в рот, як солью в глаза, кидывали» вполне народное. В «Приказках» Номиса оно встречается мнократно: «став мени силлю в оци» (№ 2762), «силь тоби в вичи, а каминь у груди» (3835), «силь тоби та печина», «силь тоби в вичи, та печина в зубы» (8357).

3) «солодкая память» (историческая поминка);

4) «щипнуть солодкого мяса» (относительно женщин);

5) «через скурку скрыпыть» (скрип сапог);

6) «на высоких подковках до девок дыбле»;

7) «з великого кубка трубит» (пьет вино);

8) «лях, как жеребец, ржет коло девок, как дрыгант коло кобыл»;

9) «любительную складывали бредню»;

10) «в лодонь скребет»;

11) «хоть с рогатыною на варте стой»;

12) «ходили, как подваренные»;

13) «медок и горилочку дзюбалы»;

14) Король Генрих «за море скикнул»;

15) «хотя наша костка, однак собачьим мясом обросла».

Все эти выражения, очевидно, проникнуты насквозь жизнью, и многие из них типичны, как литературные термины [209] или как синтаксические обороты старой речи. Так, в выражении «за море скикнул» чувствуется еще в старой южнорусской речи XII века; вспоминается Всеслав Слова о Полку Игореве, который «скочи волком до Немичи с Дудуток». Выражение о человеческой кости, обросшей собачьим мясом, также типичное, поговорочное, с незначительным видоизменением повторявшееся в приложении к разным лицам, напр. - к Адаму Киселю.

Выражение «трубить с кубка», как описательное для выражения пьянства, встречается у Гваньини, иностранного ротмистра при Стефане Батории: «Kiedyby temu szlachetnemu narodowi zbytek, pijanstwo i marnotrawstwo nie przeszkadzalo wszystkieby niemal narody cnota wrodzona i spanialoscia animuszu przechodzil; ale ieden prze zdrowie drugiego, jako tego iest obyczaj pelniac dzban by najwiekszy az do dna wytrabi, chocby tez to czasem bylo przeciw przyrodzeniu... ono zdrowia ich pozbawia...» (Основа 1862 VI 14 примеч.).

Выражение «за море сникнул», по-видимому, употреблено в значении далеко, а с таким значением выражение это встречается еще в Слове о Полку Игореве и до сих пор удержалось в народных песнях.

Относительно лексического состава речи Мелешка, любопытного во многих отношениях для филолога и историка быта, заметим лишь немногое:

Сентенции в смысле тонких политических рассуждений противоставляются простой правдивой речи.

Люды, по-видимому в современном значении слова для обозначения народа.

Нагавица - nogawica, nogawka - часть штанов ниже колен, вообще штаны, иногда в значении полосатых длинных штанов (Linde, Закревский).

Бернардины - монашеский орден, хорошо укоренившийся в Польше и Литве, оказали много услуг в деле народного просвещения (о чем подробно см. в 6 т. Энциклоп. Словаря Брокгауза и Ефрона). [210]

Бредня у Мелешка и Иоанна Вишенского в значении баловства.

Штука - в современном нам малорусском значении слова - затеи, выдумки.

Сукни перестые - разноцветные, точнее состоящие из белого и серого цветов. Ныне говорят в харьковской губер. «телыця перестая», когда часть шерсти белая, другая серая.

Баламуты - в современном значении слова, т. е. причиняющие смуты, интриганы.

Пижмо - душистое вещество мускус, добываемое из пупка средне азиатского животного кабарги.

Шыбиньковаты - глаг. от шыбеник - висельник, достойный виселицы, негодяй.

Заморщик - обычное в XVI в. слово для обозначения иностранца, встречается в постановлениях варшавского сейма 1589 г., как синоним «cudzoziemec» (Wolumina legum II 282).

Перекрывали - польск. przekrywac, прикрывать, защищать.

Хвалендышевая (сукня) - голандское сукно, от fein hollandisch, отсюда малор. сл. галанци (штаны), о чем подробнее см. в моих «Культур. пережив.». У Иоанна Вишенского повторяется упрек в одевании слуг «фалюндышами».

Дрыганты - жеребцы, кони; в стар. польск. выражении «kazalbym takowe dryganty, co okolo cudzych zon rzaja powalaszyc» (Slownik Linde), что очень близко в выражению Мелешка.

Годынник - часы, польск. godzinnik; слово это встречается у польского проповедника конца XVI в. Скарги.

Тандет - рынок, базар, лоскутный ряд, польск. tandet - handlarstwo starzyzna, откуда czlowiek z tandety - ничтожный человек (Linde).

Малмазия - мальвазия, вино из под г. Мальвазии в Морее и из Кандии. В volum leg. говорится, что «malmazyi we Lwowie zawsze wielki dostatek bywal». (Linde).

Португале (или фортугале) - монеты и медали в 3, 7, 10 и более червонцев (подроб. см. у Linde).

Плюндрыки - штаны, szerokie buchaste worowate spodnie Pomphosen (Linde). [211]

«В морду» - в современном нам значении, встречается и в народных песнях, чаще всего в песнях про сестру отравительницу (см». Киев. Стар. 1893 XI).

Капелюш - синоним шапки; то же в старинной вирше: «з гыри знима капелюху» (Житецкий, Мысли, 92); Кулиш перевел словом «бриль».

В заключение можно сделат такие положения:

Речь Мелешка - подложный исторический документ, приписанный смоленскому каштеляну Ивану Мелешке, фамилия которого оправдывала до некоторой степени фривольный сатирический характер памятника.

Как исторический документ, речь Мелешка полна несообразностей; но эти несообразности теряют всякое значение, если на речь смотреть, как на памятник литературный.

Мелешко не мог бранить на варшавском сейме Сигизмунда Августа в присутствии короля, хотя и не родственника первого; главное - не мог быть депутатом от двух далеко отстоящих городов; затем он не мог свободно бранить поляков в собрании, состоявшем в подавляющем большинстве из гордых, самолюбивых польских вельмож, не мог обращаться к русским панам, где таковых было немного, и к их женам, которых на сейме совсем не было, не мог наконец, не нарушая своего депутатского достоинства, надевать на себя шутовскую маску. Другое дело, если памятник возник, как мы думаем, вдали от короля и Варшавы, в Белоруссии, может быть, в смоленской или мозырской области, о которых упоминается в речи. Автор мог тогда сохранить полную свободу и дать своей сатире на современное ему общество какое ему было угодно направление, и он метко избрал путь народного юмора, с искусственным самоунижением, с тенденциозно преувеличенным противопоставлением старины неприятной ему новине.

Речь Мелешка, как политическая и общественная сатира, представляет большой интерес. Она является предшественницей посланий Иоанна Вишенского и малорусских народных дум про польские притеснения и сплетается с ними по [212] содержанию и языку. Как бы то ни было, в силу своего собственного содержания и в силу своих связей с такими крупными памятниками старины, как послания Иоанна Вишенского и думы, речь Ивана Мелешка должна занять прочное положение в истории южно и западно-русской литературы XVI. в.

Анонимный политический памфлет, под названием речи Мелешка, не единственное явление в старинной малорусской литературе; бывали и другие, напр.: знаменитое письмо запорожцев к турецкому султану, также ошибочно принимаемое за исторический документ ³, письмо послужившее И. Е. Репину сюжетом для знаменитой картины.

Из западно-европейских и византийских аналогий выдаются сказания об индийском царстве и богатстве его царя-попа Ивана и мнимое послание английских лордов к папе Урбану эпохи Виклефа.

Естественно возникают вопросы, не отразилась ли в конституциях варшавского сейма 1589 г. речь Мелешка и его деятельность в духе этой речи? Конституции этого сейма изданы в 2 т. Volumina legum (петерб. изд. 1859 г.) на стр. 277-292 в числе 115 параграфов, и ни малейшего указания на Мелешка здесь нет. Из поставлений сейма, на решение которых мог влиять мозырский и смоленский депутат, можно отметить лишь два-три общего характера, напр. § 61 (об ограждении купцов от насилий), § 80 (против притеснений народа солдатскими постоями) и одно или два частных, напр. § 91 (о разграничении мозырского повета и киевского воеводства).

Время составления «Речи» и автора ее определить в точности невозможно. Полагаем, что Речь написана вскоре после сейма, в 1589 или в ближайшие к нему годы, лицом, которому известны уже были постановления сейма и которое, может быть, присутствовало на сейме. В списке гр. Серковского упоминаются мимоходом и неясно Инфлянты, причем [213] Мелешко высказывает мнение, что лучше было бы сейму заняться смоленскими делами, чем лифляндскими. Сейм действительно посвятил много времени рассмотрению лифляндских дел. К Лифляндии относятся первые 22 конституции, к Смоленской области - ни одной. Русскому патриоту, автору «Речи», бросилась в глаза эта подробность.

В конституциях сейма один параграф мог побудить автора «Речи» высказать свою вражду к местным немецким колонистам: постановление 33-ье «O cudzoziemciach zamorskich», относившееся - и это могло особенно огорчить автора «Речи» - к прусским польским областям, буквально гласит следующее: «Jz sila ludzi z zainorza cudzoziemcow do Prus sie przyprowadzilo, ktorzy ziemsckich majetnosci nakupili, albo na takowe imiona i na zastawe dawali y dawaia. Ф iz takowe ludzie przychodniowie nie sa nobiles Regni et Terrarum conjunctarum: ustawiamy ta konstytucya ninieysza, aby ci zamorsczycy y cudzoziemcy, co majetnosci ziemskich nakupili do trzech lat powinni to poprzedac, pod utraceniem teyze majetnosci. A ktoby sie takowy tego napotym wazyl, zaraz in instanti y peniadze y majetnosc ziemska tracic ma do scarbu Koronnego...

Автор «Речи» по этой оффициальной канве вывел свои литературные узоры в приложении к южной и западной Руси.

Н. Ф. Сумцов.

Комментарии

1. См. «Историч. монографии» Костомарова III 195.

2. Главные особенности следующие:

1) Только за покойников князев наших (в Актах Ю. и З. Рос. II № 158); у Немцевича с небольшой добавкой: «bo za nieboszczykow Wielkich Ksiazat naszych Litewskich (Немцевич)»; бо за небожчикив великих княжат ваших Литовских (Кулиш).

2) Правдою в рот, як солию в глаза кидывали. У Немцевича добавлено «choc kto podrwil to z dobrej checi»; в пер. Кулиша «хоть хто и поглузуе, то з доброю мыслью».

3) Што нашие старшие собрали - co stany (?) zebraly - що стани (?) зобралы.

4) У Немцевича пропущена фраза «того ничого в люды личыть» (про Сигизмунда Августа).

5) В «Актах» речь Мелешко о немцах темная; у Немцевича и в переводе Кулиша яснее и полнее: «a my na coz patrzemy... na sztuki niemieckie, co oni broja, w jakich to sukniach chodza, wiele maja groszy, grodow i dzierzaw, zmieszali sie z nami, roznemi jezykami gadaja, a wsie licho...».

6) В «Актах» Мелешко хочет так ударить ляха в морду, чтобы король не слыхал; у Немцевича - «zeby i krol Jmci poznal», т. е. совсем противное.

7) В «Актах» радные баламуты; у Немцевича и Кулиша «ридны баламуты».

8) В «Актах» ходим как подваренные, бо ся их боимо; у Немцевича и Кулиша добавлено «правды не говорымо, а потакаемо похлибными языками».

9) Вместо «убравшися на высоких подковках до девок дыбле» у Немцевича «wykradlszy sie z gospody»; у Кулиша переведено в этом случае, как и в многих других, слишком уж на польский лад - «укравшись из господы».

10) «И такого чертополоха з немцами выгнаты, што до нас влезли против праву нашему». Это место у Немцевича и Кулиша передано совсем иначе: «Jabym mowil, czas tych to polaskow z Niemcami powycinac od porucznika do rady, a co do nich wlazlo przeciwko prawu naszemu odjac od nich» - это сильнее и грознее, в козацком духе XVII в.

11) Далее следует у Немцевича дополнительная вставка: «starsze poklony (?) Smolenskie, przedzierajcie oczy, lepiej o nich radzie jak о Inflantach, bo te mistuczki, jak wleza, to ich i zubtem nie wykorzysz, jak pszczol od miodu»; далее, как в «Актах» - «але зарадно поговорилисмы о разных наших интересах»; вместо последнего слова у Немцевича «stratach».

12) Место о часах переделано у Немцевича так: «kupil zegarek.... jakes my poslow wysylali do Wilna, coz? nie dlugo krecic zaczal zlodziej zamorczyk; dobry to nasz pietuch, co nie chybnie о polnoci kurykajet».

13) Вместо «гологузых курей» у Немцевича «kalakuckie», у Кулиша «Калакутьски». Что это - народная этимология, или местное название?

14) У Немцевича и Кулиша речь Мелешка о курах пополнена: «Smazyc rozne ptaszki, owe torty z rodzynkami, migdalami, cymentem, bogato cukrowane».

15) В «Актах» Мелешко советует женщинам, «штобы з немецка заживали плюндрыки», у Немцевича, наоборот, «plunder nie uzywac».

16) Вместо целования рука у королевны Аннульки у Немцевича совсем другое: «ani Panni Urszuli, u Krolowej Jmosc, w raczke nie pocaluje, jak inni mlodsi senatorzykowie, niedziwujcie sie Mosci Panowie i bracia». После этих слов следует фраза, не существующая в списке, изданном в «Актах», именно.

17) «Wiek wiekiem to okazuje siwizna w brodzie, choc czart za pasem, kusi na piekne spojrzenie», в пер. Кулиша: «вик видом: то оказуется сивина в бороди, хоть чорт за поясом спокутуе на гарный погляд» - перевод темный, по крайней близости к польскому переводу Немцевича. Смысл, по-видимому, тот, что в пословице «седина в бороду, а чорт в ребро».

3. Н. И. Костомаров к Рус. Стар. 1872 г. и в последнее время Д. И. Эварницкий в «Очерках истории запорож. козаков и Новорос. края», стр. 68.