-

Геополитические представления польского шляхтича XVI в.

(Петр Грабовский и его трактат 1595 г.)

Петр Грабовский, автор увидевшего свет осенью 1595 г. в Кракове трактата «Мнение Сына Коронного о пяти предметах, касающихся Польского государства», ¹ был, как сказано на титульном листе книги, парнавским ² приходским священником. Книга его — живой отклик на происходившие в стране и вокруг нее события, и прежде всего на такую животрепещущую для обитателей юго-восточных земель Польско-Литовского государства и его правителей проблему, какой воспринималась на пороге XVII столетия турецкая угроза.

Сочинитель — мелкий шляхтич-клирик из Прибалтики — пребывал вдалеке как от событий, разворачивавшихся у южных рубежей Речи Посполитой, так и от польских культурных и политических центров. В тайны большой политики он никак не был посвящен, хотя и старался убедить своих читателей в обратном. Потому не приходится искать в трактате каких-либо откровений насчет взаимоотношений европейских стран с Османской империей. Зато «Мнение Сына Коронного» дает прекрасную возможность судить о том, какой информацией о происходящем в мире питалась польская провинция, и вообще — каков был в ту пору кругозор любознательного и политически ангажированного шляхтича.

Начать свой трактат Грабовский счел нужным с сурового предупреждения. В Речи Посполитой есть много «беспорядков», и за ними, ежели не принять срочных мер, «последует верная скорая гибель наша, и утрата славы нашей, свобод наших... нас самих с нашими детьми и женами» (с. 8), безапелляционно заявлял он.

В чем же виделась Грабовскому причина нынешних и грядущих бедствий Речи Посполитой? Корень зла, по его мнению, состоял в том, что поляки, «имея могучего, алчного неприятеля — турка, [157] страшного тирана», менее всего от него защищены. Поляки рискуют превратить в его добычу не только завоевания отцов и дедов, но и свои «свободы», которые, он не сомневался, «превыше всех бесценных сокровищ» (с. 9).

Такое предупреждение со стороны автора «Мнения Сына Коронного» выглядит вполне логично. Ведь для Грабовского турок, в соответствии со сложившимся стереотипом, прежде всего — смертельный враг, враг не только Польши, но и всего христианского мира. Турка отличают жадность, жестокость, коварство. Многократно проиллюстрировав примерами каждое из этих качеств, автор особенно делал упор на последнем. Турок «захватил Константинополь, напав внезапно, во время мира. Так же обманул много других стран» (с. 10). Коварство проявилось и в том, что Порта пыталась использовать в своих целях польское бескоролевье, а теперь стремится устроить так, чтобы при ее, скоро ожидаемом, нападении на Речь Посполитую ни немцы, ни другие народы не пришли полякам на помощь (с. 24–25).

У Грабовского самое употребительное слово применительно к турку (как синониму Турецкой державы) — «тиран». Выразительное само по себе, оно порой дополнено надлежащими эпитетами: «страшный тиран» (с. 10), а то и «тиран могущественный, враждебный христианскому имени, жадный и жаждущий нашей крови» (с. 28). Соответственно власть турок — «тиранская» (с. 13).

В устах Грабовского обозначение «тиран» указывало не только на жестокость завоевателя, поработившего многие страны и готового распространить свою тиранию на всю Европу. В польском политическом лексиконе XVI в. «тирания» означала в первую очередь самовластное правление (порой вообще всякую сильную королевскую власть), противопоставляемое «золотой шляхетской вольности». Так что акцентирование в памфлете «тиранства» несло в себе указание на то, что принятый в Турции образ правления заслуживает всяческого презрения со стороны каждого истинного шляхтича.

Важная, много значащая для Грабовского и, видимо, для его аудитории черта: в Турции «нет ни одного шляхтича». Людей дворянской крови турок вообще не любит, а в завоеванных землях имеет обыкновение «истреблять всех до единого людей шляхетского сословия», опасаясь, что те поднимут восстание против угнетателей (с. 27).

Памфлетист здесь явно погрешил против истины. Под боком у Речи Посполитой — в завоеванной турками части Венгрии, сохранилось, как известно, дворянство, сохранились государственные и местные институты ³. Можно лишь строить догадки, почему Грабовский пренебрег таким немаловажным обстоятельством. Возможно, виной здесь была своеобразная логика, согласно которой наличие у [158] турка каких-либо черт, не вписывающихся в выстраиваемый автором целостный образ, не допускалось.

Если к ряду негативных характеристик, какими памфлетист награждал ненавистного врага, добавить еще «турецкую спесь» (с. 34), получится, пожалуй, законченный образ внушающего отвращение турка и его государственности.

Тем не менее, когда заходила речь о перспективах неизбежной войны с Портой и о необходимости пойти на материальные и иные жертвы ради отпора врагу, Грабовский не мог не коснуться моментов для Польши весьма неприятных, но самих по себе либо нейтральных, либо даже позитивных. Говоря о них, автор, не исключено, преследовал, так сказать, воспитательные цели: хотел устыдить соотечественников тем, что кое в чем им остается лишь завидовать «тирану». Итак, турок — отправная точка всех рассуждений и размышлений автора.

Прежде всего, настоятельно подчеркивалась — и, очевидно, преувеличивалась — военная мощь Османской империи, способной при надобности выставить миллион воинов. В обычное же время, по сведениям автора, всегда готовы к походу полторы тысячи всадников.

Тут же Грабовский отмечал, что конница несет службу не за жалованье, а за доходы со своих богатых имений. Другими словами, — хотя это не разъяснялось читателю, тот без всяких комментариев мог понять, что та, любезная сердцу польского шляхтича система посполитого рушения, которая в Речи Посполитой давно утратила эффективность (о чем Грабовский не раз по ходу своего изложения скажет с горечью), безотказно действовала у турок. «Пехоты же под рукой султана — более ста тысяч». Она, пояснял Грабовский, на жаловании, и — что тоже расходилось с польской практикой, где задержки жалованья в армии были привычным делом — ей платят как во время войны, так и мира. Платить султан может, поскольку в его казне «всегда больше чем двадцать миллионов злотых» (с. 12).

Отдав должное боевым качествам турок, памфлетист также отметит, что в их войске, которое численностью и снаряжением превосходит польское, царит беспрекословное повиновение. В общем, в этом отношении «у неприятеля нашего все не так, как у нас», — резюмирует автор (с. 12).

Информация о турках — как негативная, так и позитивная — отобрана автором явно целенаправленно. Турок для него — только враждебная политическая сила, противник на поле боя. Поэтому естественно, что сведения этнографического, бытового характера, занимавшие немало места в «Трактате о двух Сарматиях» Матвея Меховского, «Хронике всего света» Мартина Бельского и ряде [159] других сочинений XVI в. ⁴, абсолютно не попадали в круг интересов Грабовского.

Почему же, по мнению сочинителя, Польша была слаба «перед турком»? Одна из основных причин, как он считал, заключалась в отсутствии большой постоянной армии. А созданию такой армии, в свою очередь, мешала нехватка средств в казне (на что постоянно сетовал король Сигизмунд III) и упорное нежелание шляхты утвердить постоянный налог на содержание регулярного войска ⁵.

Ратуя за развертывание польской армии, за концентрацию усилий для защиты юго-восточных рубежей, Грабовский, видимо, сознавал сложность возникавших в связи с этим внутриполитических проблем, без решения которых было невозможно осуществить сколько-нибудь далеко идущие планы. И в первую очередь, он сознавал необходимость огромных финансовых затрат.

Примечательно и другое. Установки автора «Мнения Сына Коронного» в отношении турок практически не расходились с теми, что характерны не только для польской политической литературы и публицистики. Это видно из сравнения их, в частности, со сложившимся в Чехии XVI в. этно-социальным стереотипом турок, который, по выражению М. А. Глазковой, отражал ценностные установки общества, в то же время ориентируя каждого члена этого общества во всем, что касалось непосредственных или косвенных контактов с Османской империей ⁶.

Рисуя грядущую гибель шляхетских вольностей как прямое следствие турецкой угрозы, парнавский сочинитель, похоже, преследовал и другую цель. А именно: привлечь более пристальное внимание собратьев по сословию не только к самой этой угрозе, но и к другим животрепещущим проблемам внутри страны.

Демонстрируя перед читателями широту собственных познаний в области геополитики (хотя, разумеется, не пользуясь этим термином), Грабовский отметил открытость южных рубежей страны: ни «горы нас от него [турка] не заслонили, ни... реки непреодолимые не загородили» (с. 9).

Наблюдения для поляков и на самом деле неутешительны: «доступ к нам превосходный — хоть по морю, хоть по суше» (с. 9). Даже наличие такого заслона на пути к Польше, как Семиградская земля, по существу не меняло положения дел: парнавский наблюдатель не сомневался, что в любой момент — в случае завоевания ее турками — эта территория способна превратиться для них в удобный плацдарм для нападения на Польшу (с. 9).

Тревогу Грабовского еще более усиливала уверенность, что «если турки захотят войти... в Европу с войной, то начнут, определенно, [160] с Польши» (с. 21). Так на чем было основано убеждение автора в том, что на сей раз именно Польша станет первой жертвой?

Как бы окидывая взором весь европейский континент из своего прибалтийского далека, Грабовский доказывал свой тезис о вероятности нападения турок именно на Речь Посполитую, так сказать, от противного. Он считал, что турки не посмеют посягнуть на «мощную и далеко лежащую Испанию»; не выступят они и против Венеции, которая с помощью своих агентов при султанском дворе умеет сохранять мир с Портой. Италию — как объект турецкого нападения — автор тоже отвергал, считая, что при поддержке венецианцев и испанцев такое нападение будет отбито.

Показывая известную осведомленность в международных делах, Грабовский уверял своих читателей, что совершенно исключено нападение Османской империи на Францию, поскольку «французы их [турок] никогда не задирают... живут с ними в большой дружбе, а сверх того, имеют укрепленные порты, да и весьма удалены от турка». Такая констатация, отметим, никак не укладывалась в традиционную схему «христиане против язычников», резко нарушая ее привычную стройность, и не удивительно, что в других местах трактата Грабовский ее с легкостью игнорировал, провозглашая: «Среди христиан друзей у него [турка] нет» (с. 13).

«Москву и вспоминать не надо», — не вдаваясь в пояснения, утверждает автор и далее отметает вероятность того, что султан пойдет на «немцев», т. е. Австрию, поскольку, мол, у Габсбургов есть «возможность стойко защититься, имея в достатке людей и деньги, и крепости» (с. 21–22).

Османы, считал парнавский наблюдатель, тем более побоятся глубоко вторгаться во владения Габсбургов, что в таком случае они «окажутся между двумя мощными неприятелями: с одной стороны испанцы, итальянцы, французы, а с другой — поляки и Москва. Турки предпочтут начать с той стороны, где слабее...» (с. 21–22). Здесь автор, несколько противореча им же сказанному, записывал Францию, — добрые отношения которой с Портой и вражду с Габсбургами он настойчиво подчеркивал, — в число возможных противников османов в том случае, если те поведут войну с Рудольфом II.

Но дело даже не в этом противоречии. Грабовский, выходит, не осведомлен о том, что давнее соперничество между двумя империями — Священной Римской и Османской, боровшимися преимущественно за обладание северной частью Балканского полуострова и Венгрией, уже вылилось в очередную войну?

Однако вывод о том, что памфлетист был не в курсе разворачивавшихся на юго-востоке Европы событий, оказался бы поспешным. Из разбросанных по тексту памфлета замечаний видно, что Грабовский знал о происходящем на Балканах. [161]

Особое впечатление на него произвело отпадение Трансильвании, Молдавии и Валахии от Порты. «Под владычеством [турок] воеводам трансильванскому, валашскому, молдавскому приходилось так тяжело, что они не могли ждать нового объединения христиан и — с явной опасностью для себя — сбросили вассальную зависимость от турок, присоединившись к христианскому императору». Справедливо подчеркнув нежелание христиан и дальше выносить турецкий гнет, Грабовский трижды упомянул об этом событии на протяжении первого раздела трактата (с. 15, 22, 33).

Радуясь такому повороту дел, он в то же время опасался возможных последствий — как бы татары и турки, покорив восставшие провинции, не заселили Трансильванию, Валахию и Молдавию «спахиями, янычарами и иным своим пограничным рыцарством» (с. 22). Более того, чуть дальше, отстаивая целесообразность вступления Речи Посполитой в антиосманскую лигу, Грабовский определенно заявлял: «Но теперь, когда турок захватывает венгерские замки, а семиградская, волошская и молдавская земли находятся в таком состоянии, что жить в них будут не христиане, как раньше, а турки и татары, [когда] не имеющий достаточных сил немец, не получив от нас никакой помощи, собирается заключить с турком мир, грозящий гибелью нашей отчизне», откладывать присоединение поляков к лиге никак нельзя (с. 92).

Так почему же Грабовский, зная — и говоря — о происходящем на Балканах, в других местах своего памфлета абстрагировался от того, что Австрия уже воюет? Не исключено, по-своему он был логичен. Не эта ли логика заставляла его временами забывать то о дружеских отношениях Стамбула и Парижа, то о том, что османы не тронули дворянство на завоеванной ими части Венгрии и не стали вмешиваться в гражданское и местное управление.

Объяснение, вполне вероятно, надо искать и в том, что главная забота парнавского сочинителя во «Мнении» — это безопасность юго-восточных рубежей Речи Посполитой перед лицом турецко-татарской угрозы. Недаром его геополитические представления ограничиваются рамками отношений тех или иных стран (и Польши, понятно, в первую очередь) с Оттоманской Портой и Крымским ханством.

То есть кажущийся промах Грабовского — игнорирование им факта уже идущих военных действий между турками и австрийцами — проистекал из страстного желания утвердить читателей в мысли, что независимо от того, идет ли уже австро-турецкая война или нет, турецкая опасность нависла именно над Польшей и что эта опасность близка, как никогда. Да к тому же Грабовский, по-видимому, не считал переход Дунайских княжеств на сторону Рудольфа II способным переломить течение войны. [162]

Не оттого ли он, уверенно изложив читателям доводы, почему Порта не станет нападать на Австрию, тут же допускал, что турецкая агрессия может быть направлена против Габсбургов? При этом наихудшие последствия такого поворота событий он усматривал опять-таки для Польского государства, предвидя следующее развитие событий.

Турки развернут войну с австрийцами, но совсем не потому, что будут стремиться завоевать их земли прежде польских. Дальний расчет султана мог состоять, по мнению «Сына Коронного», в том, чтобы, не дав полякам времени прийти на помощь армии Габсбургов, разбить ее, а затем заключить с Австрией мир. Речь Посполитая, таким образом, наверняка осталась бы в одиночестве перед лицом османской агрессии, развивал свою мысль автор. И тогда Польше было бы неоткуда ждать помощи против турок: и сами Габсбурги не помогут, и другим этого не позволят (с. 24–25).

Опасения Грабовского усугублялись тем, что он, подобно многим в Польше, не питал иллюзий по поводу существовавшего вот уже не одно десятилетие — с 1533 г. — договора о «вечном мире» между Польшей и Турцией, который к тому же не мешал татарам совершать свои набеги на южные области Речи Посполитой. Не доверяя Стамбулу, Грабовский так и озаглавил один из «пунктов» своего сочинения — «Не следует полагаться на мир с турками». «Ты скажешь, — обращался Грабовский к воображаемому оппоненту, — что мы имеем вечный мир с турком; он не может его нарушить, если мы не дадим поводов. Правда, не может, если не хочет, но когда захочет, то сможет» (с. 30–31).

Суть политики Порты, пояснял Грабовский, в том и состоит, что турок, лицемерно обвиняя других, — поляков, австрийцев, — в нарушении мирных соглашений, сам не соблюдает договоров — тем паче, что «его безбожная религия велит ему нарушить мир с христианами» (с. 31, 86, 98 и др.). Высшей добродетелью у него считается «правдами и неправдами завладеть христианским государством» (с. 31).

Парнавский священник находил не лишним раз за разом повторять, что при турецком дворе давно уже поговаривают, будто поляки нарушили «вечный мир», как бы заранее оправдывая свое грядущее вероломство (с. 85–86). По убеждению Грабовского, напомнившего читателям известную басню про волка и ягненка, турки только «ждут удобного часа, чтобы на нас напасть» (с. 31).

Потому и не следует, считал он, слишком уж связывать себя договором, лучше поскорее заручиться поддержкой других христианских государств. Потому что, «если не вступим в христианскую лигу, то таким промедлением лишим себя посторонней помощи, — [163] предупреждал Грабовский, — тогда турки окажутся нашими ближайшими соседями, и татары вместе с турками совсем осмелеют» (с. 95). Проанализировав возможности Речи Посполитой, он приходит к безапелляционному выводу: «Сама, без посторонней помощи, Польша ни в коем случае не даст отпора Турку» (с. 78).

Таким образом, Грабовский активно поддерживал муссируемую в политических кругах Центральной Европы идею антитурецкой лиги. На его позицию, судя по всему, особенно не влияли ни колебания оказавшихся на пороге выбора польских властей, ни отсутствие единства по этому поводу в шляхетской среде, где многие надеялись на сохранение мирных отношений с турками и не доверяли австрийцам.

Памфлетист принадлежал к тем, кто ни на минуту не сомневался, что турки нападут на Польшу в любом случае, — вступит она в лигу или нет. И потому, считал Грабовский, надо вовремя принять меры, а не дожидаться, когда «турок, заняв остатки Венгрии, направится к нам» (с. 106). Встретить же его лучше, «сердце чистое имея перед Богом, будучи готовыми» (с. 82).

Многократно возвращаясь к одной и той же мысли, что турок, мол, «никакого монарха не боится, высшая добродетель у него — хоть честным, хоть нечестным путем захватить христианское государство, да и вера его тому же учит» (с. 86), автор памфлета, судя по всему, рассчитывал вразумить противников лиги.

Продолжая дискуссию с воображаемым оппонентом, Грабовский утверждал, что мир с турками нельзя и «купить» уплатой дани, ибо турки не столько стремятся к получению от поляков выкупа, сколько к прямому их завоеванию. «Уверенно уже можно говорить о том, что турецкий монарх жаждет польских владений... а мы очень слабы против его силы» (с. 35).

Трудно сказать, каковы были источники информации Грабовского, но сам он утверждал, что даже знаком с тайными замыслами Порты относительно Речи Посполитой. Замыслы эти будто бы состояли в том, чтобы сначала напасть на Польшу с двух сторон — 100 тысячным турецким войском через Венгрию и 100 тысячным же через Валахию, а затем стотысячное татарское войско должно будет нанести удар с третьей стороны. Вслед за ними двинется на Польшу «четвертое, главное войско, с пушками, чтобы добывать крепости». «И кто сможет противостоять такой саранче?» (с. 26) — горестно вопрошал автор.

Так или иначе, убеждение его было неизменно: «Уже до нас дошла очередь, — та, что перед этим дошла до великолепной греческой империи, богатого Боснийского королевства, Словении, Далмации, Венгерского королевства, других...» (с. 28). [164]

Обращает на себя внимание, что представления Грабовского о геополитической обстановке довольно противоречивы. Реальные, трезвые наблюдения, подкрепленные достаточно достоверной информацией, сочетались с легковесными, ни на чем не основанными заявлениями. Зато определенно можно сказать, что турецкая угроза определяла собой всю структуру геополитических представлений Петра Грабовского. Именно сквозь призму турецко-татарской опасности рассматривал он всю современную ему ситуацию в Европе. Как ни странно, но приходского священника из Парнавы куда меньше занимали дела, касавшиеся даже более близких к нему земель.

Грабовский разворачивает перед своими читателями план действий, следование которому, с его точки зрения, позволило бы полякам достойно противостоять внешней опасности. Опасаясь, как бы безденежьем Речи Посполитой не поспешил воспользоваться «сильный тиран турок» (с. 10), Петр Грабовский признавал существующие поборы на военные нужды слишком малыми. Поэтому в вопросе введения налога на оборону юго-восточной границы он, в отличие от своих соседей великополян и литовцев, был способен подняться над узколокальными интересами. Из Парнавы турецкая угроза виделась ему не менее реальной, чем жителям юго-восточных земель Речи Посполитой, и не казалась чужой, далекой бедой.

По мнению парнавского священника, не стоит рассчитывать на то, что, когда начнется война, неприятель проявит великодушие, предоставив полякам время на сбор денег, солдат и проч. Делать все это нужно заблаговременно (с. 10). Для нас ход рассуждений Грабовского важен тем, что позволяет судить, на какие социальные слои он (и, очевидно, не только он один) собирался переложить бремя военных расходов, как в его понимании выглядело оптимальное взаимодействие внешней (прежде всего — антитурецкой) и внутренней политики государства.

Напоминая читателям, что деньги издавна зовутся «нервом войны» и что «ежели их не будет, мы пропадем» (с. 38), памфлетист излагал «несколько способов, как собрать больше денег».

При поиске финансовых резервов автор в первую очередь возлагал надежды на торговлю зерном, которым, по его мнению, Польша вполне могла бы делиться с другими странами (с. 46). Аргументация Грабовского проста: «Наши товары столь нужны заморским людям, что тем без них не обойтись, поскольку уже не один десяток лет кормятся ими» (с. 40). Если «нидерландские провинции, итальянцы, испанцы, венецианцы и прочие» не могут сами прокормить себя и, кроме как в Польше, им негде купить пропитание, то цена «в руках короля и сословий Речи Посполитой» (с. 40). Тешившее самолюбие поляков представление, что они кормят всю Европу и что она без них [165] не обойдется, Грабовский, таким образом, удачно использовал в своих финансовых прожектах.

Раз «спасение всех нас висит на волоске» (с. 48), то без новых поборов не обойтись, утверждал памфлетист, но обложение, пояснял он, не должно задевать «шляхетской чести и вольностей», а также обременять убогий люд. Правда, понимая, что без денег нечего ждать успехов в борьбе с турками, Грабовский, шляхтич и клирик, осторожно, с оговорками, но все же решался призвать к обложению податью церковь и шляхту, хоть и сознавал, что такие призывы едва ли найдут положительный отклик. Предлагая всеобщее обложение, на сей раз не считаясь с сословными различиями и сообразуясь лишь с имущественным состоянием обывателей Речи Посполитой, Грабовский решился на нетрадиционный, нарушающий привычные стереотипы шаг. То есть все, «кто имеет доходы в нашей Речи Посполитой», в зависимости от собственного достатка выставляют воинов (с. 69).

Однако в таком нарушении традиции не следует видеть проявление каких-либо новых, допустим — пробуржуазных, тенденций. Идея всеобщего обложения ради спасения родины могла интерпретироваться и в чисто шляхетском духе. Мелкая и средняя шляхта с ее скромными доходами от такого обложения понесла бы небольшой материальный урон (хотя, безусловно, ущемлялась ее сословная гордость), а основное бремя ложилось на магнатов и на города.

В конечном счете, если бы удалось воспользоваться рецептом Грабовского и собрать войско, оно бы осталось все тем же посполитым рушением, дворянским ополчением, хоть и усовершенствованным его вариантом. Достоинством такой системы, с точки зрения шляхты, было прежде всего то, что она не способствовала укреплению королевской власти внутри страны, тогда как регулярная, оплачиваемая казной армия могла бы стать эффективным инструментом проабсолютистской политики. По-видимому, сознавая это, Грабовский, в ряде случаев ратовавший за усиление центральной власти, на сей раз формулирует свое предложение целиком в духе шляхетского республиканизма.

В вариациях парнавского священника на геополитическую тему отразилась сложная, запутанная обстановка тех лет, когда потенциальным противником Польши являлась, по сути, не только Османская империя, но и империя Габсбургов, не говоря уж о Москве. Впрочем, заметим в скобках, безоговорочного причисления Москвы к противникам Речи Посполитой обычно все же не наблюдалось. Во всяком случае, в этом вопросе, как и во многих других, не было единодушия. При всей неприязни к соседям-«схизматикам» политический практицизм чаще всего брал свое. Позиция парнавского сочинителя — лишнее тому доказательство. [166]

Так, среди потенциальных партнеров Речи Посполитой по антиосманской лиге Грабовский особо выделял именно Москву. «Князь Московский от души стремится соединить свою мощь с другими христианскими государствами» (с. 83), — уверял он, строя планы, как с помощью такого союза поляки разобьют крымских татар — воинственного вассала Порты, чьи набеги разоряли Украину.

Поляки могли бы побить татар, считал Грабовский, но «мы не смеем их тронуть» из-за боязни турок (с. 79-80). Лига же, не сомневался он, блокирует силы последних и тем самым даст Речи Посполитой возможность овладеть Крымом «первым же походом» (с. 80).

Рассуждения о возможности с помощью союзников нейтрализовать татарскую опасность и даже овладеть Крымом — только один из многочисленных доводов в пользу лиги, какие приводил Грабовский, в то же время решительно опровергая аргументы ее противников. Вообще Грабовскому было свойственно рассматривать разные варианты развития событий, взвешивать доводы за и против своих проектов, оспаривать мнения несогласных с ним. Но особенно явно полемика выходит на первый план именно там, где речь идет о лиге.

Грабовский, явный приверженец лиги, о предполагаемых ее участниках предпочитал выражаться обобщенно: «все христианские государства». Но все же наиболее могущественных и, на его взгляд, наиболее заинтересованных в антитурецком союзе возможных партнеров Польши он выделял.

В этом ряду, в первую очередь, фигурировало папство, что придавало всему мероприятию подчеркнуто богоугодный характер. На второе место памфлетистом поставлены немецкие государства, «изобилующие деньгами, людьми, оружием». По его словам, они ищут союза с поляками и стремятся вместе с Речью Посполитой сражаться против общего врага. Того же якобы желает «король испанский, самый богатый среди всех монархов» (с. 83). Участниками лиги предполагались также «венецианцы, почти что ободранные турками» (с. 88), Валахия, Молдавия, Семиградье. То, что в других местах памфлета позиция, скажем, Испании или Венеции освещалась по-иному, автора, судя по всему, не смущало.

Весь раздел трактата, озаглавленный «Лига с христианскими государствами против турок как нужное и полезное нашему государству дело», практически построен на опровержении ошибочных, с точки зрения автора, взглядов. Создается впечатление, что памфлетист здесь спорил не с воображаемым оппонентом, и обороты типа «ты скажешь еще, что...», за которыми следует авторское опровержение «сказанного», — не просто литературный прием. Сочинение Грабовского дает довольно ясное представление о том, какие [167] аспекты предполагаемого антитурецкого союза наиболее живо дебатировались в польском обществе и какие мнения при этом сталкивались.

Свою уверенность в том, что присоединение Польши к антиосманскому союзу будет выгодно для нее, Грабовский старался передать тем, кто пока колебался в определении собственной позиции на сей счет или был убежден в обратном. Так, он напоминал, что «был такой обычай и у монархов Речи Посполитой, что когда имели сильного врага, с которым не могли справиться своими силами, то сдруживались с другими, соседними, государствами, с помощью которых оборонялись от своего неприятеля...» (с. 78-79). Поэтому автору представлялось совершенно естественным, что «то же могли бы сделать и Ваши Милости... объединить силу Вашу с силой Ваших соседей против общего неприятеля» (с. 79). Да и времени на раздумья, настаивал Грабовский, не остается. Ведь, пояснял он, любая помощь со стороны должна быть подготовлена, о ней следует позаботиться заблаговременно, а скорое нападение турок на поляков сомнений не вызывает (с. 81).

Грабовский, как бы делая шаг навстречу несогласным с ним (и незаметно для себя опровергая многое из сказанного им ранее о геополитическом положении Польши в Европе), признавал, что, когда враг был далеко, можно еще было раздумывать, вступать ли в лигу или нет, но не теперь.

Одним из доводов в пользу лиги Грабовский считал надежность предполагаемых союзников Польши. «Можете доверять светлейшему отцу, папе». Да и императору «вместе с курфюрстами и прочими князьями империи, если они присягнут на верность лиге, будет трудно нарушить клятву. То же касается испанского короля и других европейских государей» (с. 87), — заявлял Грабовский вразрез с ранее им сказанным. В московите, продолжал он, тем более можно быть уверенным, поскольку тот «турку главный враг из-за столицы Царьградской и своей греческой веры. Он не отступится, потому что поражение было бы для него гибелью» (с. 88). Да в конце концов, успокаивал памфлетист, невозможно, «чтобы все согласно нас покинули» (с. 88, 89).

Грабовский старался парировать все возможные доводы оппонентов. Он был готов к тому, что «ты скажешь еще: раньше нас обманули так, что мы потеряли короля под Варной». Но у парнавского священника и на это был припасен ответ. «Что же тогда? — вопрошал он, — в лигу не вступать? Почему? ...Как защитим себя от такой опасности без посторонней помощи?» И в конце концов предупреждал: «Как бы с нами не случилось чего худшего, чем под Варной, если не вступим в лигу» (с. 101). [168]

Вообще же Грабовский (как известно, не без оснований) считал, что и виноват-то тогда, в 1444 году под Варной, был не кто иной, как сам король Владислав, который жаждал славы и, не дожидаясь подхода других христианских монархов, не слушая никаких советов, напал на сильно укрепленный турецкий лагерь (с. 102).

Парнавский сочинитель сознавал, что вступление в лигу полякам «обойдется не дешево и несет в себе смертельную опасность», но из двух зол, как говорится, надо выбирать меньшее (с. 93). Продолжая полемизировать, он писал: «Ты скажешь еще: если мы примкнем к союзу, Турок, оставив других в покое, всеми силами обрушится на Польшу. Даже ежели христианские государства придут на помощь, то должны будут послать в Польшу свои войска, а это нам будет стоить столько же, как и Турок, поскольку любой солдат грабит» (с. 99). Отдавая себе отчет в том, что материальный урон для Польши неизбежен в любом случае, памфлетист все же склонялся к тому (и надеялся убедить в этом соотечественников), что «лучше временно потерпеть христианские войска, чем навеки турецкую неволю» (с. 101).

Обращает на себя внимание то, что почти панические речи о турецкой угрозе автор сочетал с верой в возможность объединенными усилиями христианского мира сокрушить султана (с. 13–14 и др.). Особые надежды Грабовский возлагал на «христиан, которые живут в турецкой неволе в самой Османской империи». Поскольку, как он писал, христиан в азиатских и европейских владениях султана несравненно больше, чем турок, то они, христиане, «сами могли бы всех турок в своих краях извести, чего турки очень опасаются» (с. 14).

В своих рассуждениях по поводу необходимости создания лиги Грабовский показывает себя довольно сведущим человеком. Ни удаленность Парнавы от Причерноморья, ни отрыв провинциального священника от столицы с ее свежими известиями и слухами не мешали ему выдвигать масштабные, и в некоторых своих элементах вовсе небеспочвенные, проекты борьбы с турками. Грабовский, в полной мере сознавая, а может быть, и преувеличивая, турецкую опасность для Речи Посполитой, не без основания полагал, что в одиночку ей не справиться, и делал ставку на создание антитурецкой лиги: «Будет лига — будет и надежда, что защитимся» (с. 102).

Как только заходила речь о лиге, неизбежно возникал вопрос о лидерстве в ней. Впрочем, для автора «Мнения Сына Коронного», как и для многих его коллег по перу, ответ был очевиден: именно Польше предназначено играть решающую роль в борьбе с Османской империей. Мысль эта давно муссировалась в польской публицистике, разрабатывающей турецкую тему. Об этом писали, в частности, Кшиштоф Варшевицкий в своих «Турциках» (1595) ⁷, Юзеф [169] Верещиньский в «Призыве к началу Священной войны против Турок и Татар как главных врагов всего христианского мира» (1592) и в «Вотуме... о начале мощной войны против турецкого императора» (1597) ⁸, другие публицисты. То есть здесь голос Грабовского никоим образом не выбивался из общего хора.

Опираясь на расхожие представления о геополитическом положении Речи Посполитой, парнавский наблюдатель утверждал, что «без Польши антитурецкая лига не может быть страшна [турку]» (с. 17). «Если мы не присоединимся [к лиге], им [прочим христианским монархам] тоже придется сидеть дома» (с. 83), — заявлял он, не сомневаясь, что именно в руках Польши судьба всего христианского мира. Иными словами, Грабовский разделял веру в исключительность судеб Польши — «оборонного вала», который призван оберегать христианский мир от натиска мира мусульманского. Он, таким образом, не только разделял, но и пропагандировал мессианские взгляды. Взгляды эти органично входят в так называемый сарматский комплекс — своеобразную мифологему шляхетского сословия, убежденного в собственной избранности. Характерной чертой сарматизма была нетерпимость к иным системам, как политическим и культурным, так и религиозным ⁹.

Нельзя не заметить, что высказывания Грабовского не отличались последовательностью. С одной стороны, через весь трактат красной нитью проходят настойчивые утверждения о беззащитности Польши, о ее слабости — по сравнению с другими европейскими странами и тем более по сравнению с Оттоманской Портой, с другой, несмотря ни на что, в предполагаемой антитурецкой лиге Польше, по воле автора «Мнения Сына Коронного», отводятся исключительно первые роли. Противоречивость основных посылок Грабовского: то ли Польша слаба и без лиги ей против турок никак не выстоять, то ли Польша — спаситель Европы, и как раз без нее лиге не обойтись, — казалось бы, очевидна. Но ее не замечали ни сам Грабовский, ни, по-видимому, его читатели-современники.

Каким же вырисовывается кругозор автора «Мнения Сына Коронного»? В том, что касается рассуждений по поводу турецко-татарской угрозы Речи Посполитой, он, пожалуй, довольно широк. При этом о турках с татарами, о перипетиях борьбы христианской Европы с полумесяцем говорится как о вещах, равно хорошо знакомых автору и его читательской аудитории.

Именно турки с татарами заняли, повторим это еще раз, исключительное место в системе геополитических представлений сочинителя, что влекло за собой когда более, когда менее заметное искажение реальной политической перспективы. Не безоговорочная ли концентрация внимания на османской опасности и привела в конце концов Грабовского к некоторой слепоте, когда он, прибалтийский [170] священник, не сумел разглядеть более близкие ему (во всяком случае, территориально) проблемы, недооценив или вовсе не заметив нараставшей угрозы со стороны Швеции. В его развернутом анализе геополитической ситуации никак не отразилась и опасность, исходившая для Речи Посполитой от назревавших на юго-востоке страны конфессионального, этнического, социального конфликтов.

Были ли это просто упущения автора? Или здесь проявила себя аберрация зрения, свойственная шляхте той поры? Трудно сказать. Но вторая догадка представляется более вероятной, поскольку в целом памфлет Петра Грабовского, насколько можно судить, достаточно точно передает распространенные в обществе настроения, демонстрируя общепринятую в шляхетской среде шкалу ценностей, отражая менталитет шляхты, ее восприятие окружающего мира, геополитические представления в том числе.

Эти представления окажутся достаточно стойкими и достанутся в наследство XVII веку. Они явно прослеживаются даже, к примеру, в таком, по ряду признаков заметно отличающемся от памфлета Грабовского (да и от сочинений его современников Ю. Верещиньского или П. Скарги) произведении, как реляция «О состоянии Оттоманской империи и ее войска» Кшиштофа Збаражского ¹⁰.

Приходится признать, что в памфлете парнавского сочинителя мы зачастую находим сильно деформированную картину реального состояния польского общества на рубеже XVI-XVII вв. Зато он, этот памфлет (как и ему подобные), во многом благодаря как раз этой деформации, дает нам яркое представление о реакции современников на происходящее.

Примечательную и, пожалуй, одну из важнейших для характеристики шляхетского менталитета той эпохи — черту геополитических рассуждений Грабовского составляет то, что чуть ли не все его пророчества (впрочем, как и прогнозы других эрудированных и проницательных публицистов — Верещиньского, Скарги и пр.) не оправдались.

Вопреки им Польша простоит еще долго. Война с турками (которая, судя по памфлету, должна была начаться со дня на день) разразится не скоро — на рубеже второго и третьего десятилетий XVII в., и польская армия, хоть и через поражения, сможет в конце концов за себя постоять. Расклад политических сил в Европе оказался совсем не таким, как думалось Грабовскому.

Комментарии

1. Grabowski Р. Zdanie Syna Koronnego о pieciu rzeczach Rzeczypospolitej Polskiej nalezacych /Wyd. K. Turowski. Krakow, 1858. В дальнейшем ссылки на сочинение даются в тексте.

2. Парнава (ныне Пярну) — город в Прибалтике.

3. Хеди К. Место и положение венгерской провинции в составе Османской империи // Средние века. Вып. 59. М., 1997. С. 156.

4. См.: Базылев Л. Россия в польско-латинской политической литературе XVI в. // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. М., 1976. С. 139; Baranowski В. Znajomosc Wschodu w dawnej Polsce do XVIII wieku. Lodz, 1950. S. 18-19.

5. Об этом подробнее: Palucki W. Drogi i bezdroza skarbowosci polskiej XVI i pierwszej polowy XVII wieku. Wroclaw, 1974.

6. Глазкова M.A. «Человек в чалме»: этно-социальный стереотип османов в чешской исторической литературе и публицистике XVI в. // Славяне и их соседи. Этнопсихологический стереотип в Средние века. М., 1990. С. 74, 75.

7. См.: Wierzbowski Т. Krzysztof Warszewickii jegodzeia. Warszawa, 1887. S. 190-199, 200-202.

8. Wereszczyhski J. Excytarz... Do podniesienia Wojny S. przeciwko Turkom i Tatarom, jako glownym nieprzyjacielom wszystkego Chrzescijanstwa // Сборник статей и материалов по истории Юго-Западной России. Вып. 1. Киев, 1911; Idem. Votum... z strony podniesienia wojny poteznej przeciwko cesarzowi tureckiemu /Wyd. K. Turowski. Krakow, 1858.

9. Ulewicz T. Sarmacja. Krakow, 1950; и мн. др.

10. Збаражский К. О состоянии Оттоманской империи и ее войска // Османская империя в первой четверти XVII века: Сборник документов и материалов /Сост. X. М. Ибрагимбейли, Н. С. Рашба. М., 1984.

Текст воспроизведен по изданию: Геополитические представления польского шляхтича XVI в. (Петр Грабовский и его трактат 1595 г.) // Проблемы социальной истории средних веков и раннего Нового времени, Вып. 4. СПб. Алетейя. 2003

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info