СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

(Предоставлено Институтом востоковедения)

Более чем столетняя история изучения дипломатических писем ильханов хорошо известна.

После многочисленных трудов по точнейшей репродукции их текстов, переводу и комментированию (Abel-Remusat, акад. Я. Шмидт, Pauthier, Feer, Chabot, R. Bonaparte, А. М. Позднеев, В. Л. Котвич, Б. Я. Владимирцов, И. А. Клюкин) в прошлом, 1933 г., этому же вопросу вновь посвятил две свои работы известный монголист, действительный член Польской Академии Наук, Dr. Wl. Kotwicz: 1) Les Mongols, promoteurs de l’idee de paix universelle au debut du XIV siecle, odbitka z dziela zbiorowego «La Pologne au VII Congres International des Sciences Historiques», Varsovie, Soc. Polon. d’histoire, 1933 (Lith. I), и 2) En marge des letters des il-khans de Perse retrouvees par Abel-Remusat, Lwow, 1933.

Внимание его к этому вопросу было привлечено еще в 1922 г., в связи с обнаруженными в Ватиканском архиве разными документами по сношениям с монголами, в том числе и письма императора Гуюка, привезенного в 1247 г. папе Иннокентию IV Плано Карпини. ¹

Находя, что со времени опубликования их Abel-Remusat письма эти и до сего дня не дешифрованы с достаточной точностью и требуют в некоторых деталях новой интерпретации, автор предложил тогда несколько своих поправок, привлекших, по-видимому, внимание к данному вопросу и других исследователей (И. А. Клюкин, М. А. Богданов и Б. Я. Владимирцов). За всем тем, по мнению В. Л. Котвича, в этих памятниках все еще оставалось значительное число мало понятных слов и выражений)).

Между тем важность этих исторических документов, и в особенности письма Oljeyitu, составленного весною 1305 г., «до сих пор недостаточно [646] оценена и цель его составителя не понята, вследствие чего последние историки, как L. Cahun и R. Groisset, больше и не упоминают об этом письме».

Дело, конечно, в переводе Я. Шмидта, который в сущности не подвергался коренной ревизии; ее-то и предпринял В. И. Котвич в первой из названных работ, установив по атласу Бонапарта транскрипцию писем ильханов Ar?un’а и Oljeytu (1289 и 1305) и предложив новый их перевод с многочисленными лингвистическими и историческими к ним комментариями.

Вторая работа посвящена исключительно письму Oljeytu и развитию аргументации в пользу основанного на этом документе тезиса автора, заключающегося в том, что монголы в начале ХIV столетия были инициаторами идеи всеобщего мира. Впрочем наилучшую аргументацию автор находит в самом письме Oljeytu, которое, в наивозможно адекватном переводе, он вставляет в раму не столько исторических фактов, сколько исторических оценок различных эпох из жизни монгольских народов, как современных памятнику, так и предшествующих и последующих.

В. Л. Котвич суммирует выводы историков прошлого века о том, что Чингис-хан «бросил объединенному под его властью монгольскому народу гордый лозунг объединить все страны и все народы земли в единую монархию что монголы «уверовали в такое именно изволение Неба, их верховного божества, которое избрало их для осуществления этого предприятия», и их своего рода религиозный фанатизм явился той мощной силой, которая на самом деле создала такую мировую империю, какой никогда не видало человечество ни ранее, ни впоследствии».

В организованной ими империи монголы «устанавливают правопорядок, единообразную администрацию, исправляют причиненные войнами разрушения, восстанавливают промышленность и торговлю, восстанавливают и поддерживают культурное общение с отдаленнейшими странами древнего мира», — и все это в таких масштабах и с такою энергией и результатами которые дают действительное основание для выдвинутого в последнее время в Европе исторического термина Pax Mongolica для характеристики первого полустолетия Монгольской империи. После междоусобий второй половины ХIII столетия единство империи монголам удается установить лишь на федеративных началах. К этой эпохе относится именно документ ильхана Oljeytu, который безуспешно предлагал правительствам Западной Европы примкнуть к внутримонгольскому пакту взаимной гарантии мира, устанавливавшему общую акцию против нарушителей мира, по-нашему агрессоров.

Наконец, возрождение той же универсальной монгольской государственной идеи может быть, по мнению автора, усмотрено в гигантских [647] планах Тимура (1370—1405), Эсеня (1439—1454) и Бабура (1525—1530).

Текст документа и его французский перевод (последний даем по-русски) устанавливаются в следующем виде:

«Мы, султан Ol?ejtu, обращаемся со словом нашим к Иридуверенс (Roi de France):

«Все вы, султаны народов Франкских, почему забываете вы, что, живя с давних пор в дружественных отношениях с нашим благородным прадедом, с нашим благородным дедом, с нашим благородным родителем и с нашим благородным старшим братом; и мысля так, как если бы вы находились близко, хотя вы и были далеко, вы обменивались посольствами и поздравительными подарками, чтобы осведомляться о всяких новостях. [648]

«Ныне, вступив на трон, мы предполагаем не изменять указов и распоряжений наших предшественников: нашего благородного прадеда, нашего благородного деда, нашего благородного родителя и нашего благородного старшего брата; не только не игнорировать договорных условий с прежними правителями провинции, которые обладали законченной организацией, но сохранять их как принятое на себя обязательство и жить (с вами) в отношениях еще более дружественных, чем прежде и так же обмениваться посольствами.

«Мы, старшие и младшие братья, из-за клеветнических речей дурных подданных потерпели много вреда.

«Ныне мы, Темур-каган, Токтога, Чабар, Тога и другие потомки Чингис-хана, мы получили от Неба внушение, умирили, благодаря покровительству Неба, взаимные упреки (которые длились) до сего времени целых 45 лет, объединили наше государство (улус) от восхода солнца до моря Талу и приказали соединить наши почтовые сообщения.

«Мы взаимно связаны словом, что если некогда кто-нибудь из нас будет думать иначе (т. е. будет интриговать), то все мы общими силами будем защищаться против него.

«Ныне подумавши: как пренебречь вашим обычаем жить в дружественных отношениях с нашим благородным дедом, с нашим благородный родителем и нашим благородным старшим братом, мы послали к вам Мамалага и Тумана.

«Мы осведомлены, что вы, многочисленные Франкские султаны, все живете во взаимном согласии. И поистине, что может быть лучше согласия?

«Если бы ныне кто-либо не стал жить в согласии с нами или с вами, тогда силою Неба мы будем защищаться против него, да ведает то Небо.

«Наше письмо написано в 707 году, году змеи (1305), 8-го дня последней декады 1-го летнего месяца, во время пребывания в Alijan'-e».

С своей стороны вполне разделяя соображения В. Л. Котвича о важности этого документа, вскрывающего с полной отчетливостью внутриполитическую и международную программу монгольских правительств начала XIV столетия, я хотел бы предложить поэтому несколько незначительных поправок к тексту документа, смысл и значение которого В. Л. Котвичем установлен, по-видимому, окончательно.

Обращаясь к вступительной части документа (строки 1—2), необходимо отметить прежде всего ничем необусловленную замену непосредственного значения глагола endeku — «заблуждаться, ошибаться, потерять» — второстепенным значением — «забывать» (oublier) в то время, как глагол этот в обеих формах (и в переходной и в непереходной) требует accusativ'a ³ и тем самым допускает развитие последнего и в дополнительное предложение, образованное посредством accusat. participii (... то что ~ в том что...).

Независимо от этого в данном случае быть может было бы полезно учесть отмеченную Н. Н. Поппе ⁴ особую причастную форму, образуемую из nomen futuri + n и обладающую значением «некоторой ненаверности имеющего совершиться». [649]

Эта парадигма равным образом свойственна и монгольскому литературному языку и, в частности, именно языку Юаньской эпохи, Фрагменты которого можно проследить также и в эпических пассажах таких позднейших памятников, как Altan tobci. В последнем памятнике встречаем, напр.: «Albatan cerig minu, sonoso?da?un ta!» — ⁵ «Верноподданные войска мои, да внемлете вы!» Отмечаемая в грамматиках монгольского письменного языка как простая разновидность particip. futuri, форма эта может быть здесь, так же как и в разговорном, выделена в особый вид particip. potentiale.

В таком случае вступительный абзац документа представится в следующем виде:

«Какая же ошибка может быть в том, что все вы, султаны франкских народностей, с давних пор были дружелюбны к нашим благородному Прадеду, благородному Деду, благородному Родителю и благородному Старшему Брату нашему; что вы мыслили как близкие, хотя и находились далеко; всячески передавали свои речи и взаимно обменивались послами и приветственными подношениями, — все вы».

Замечание В. Л. Котвича по поводу «ja?u andekun ta?» о том, что «в нашем письме налицо тенденция формирования личных окончаний, как это мы видим не только в наречии монголов, но и калмыков и бурят», замечание это, справедливо, по-видимому, лишь в отношении окончательных форм. В данном же случае с особенной ясностью вскрывается еще и некоторая эмфатическая роль личных местоимений, которая сближает их с такими, иногда и фонетически близкими, других финальными эмфатическими частицами, как напр.: ku, ele, le, buia, cu, ci, da и т. и.

По вопросу о формулах «sa?in (sayid) alinceg», «'sa?in abuge', 'sa?in acige', 'sa?in a?a'» надобно отметить, что при передаче их следует слова «Прадед», «Дед», «Родитель», «Старший Брат» предполагать написанными с именных букв. Затем слова «благородный Родитель» и т. д. едва ли адекватны в данном случае термину sa?in или sa?id, употребляемому как атрибут, по-видимому, безразлично в отношении всех царственных предков, только как правило с большой буквы. Тогда как не в качестве атрибута, а самостоятельно то же слово sa?id (с маленькой буквы) употреблено в обычном значении его — сановники, сановники-гранды, владетельные феодалы (ср. в строке 17 документа).

В применении к предкам государя, в дипломатическом документе sa?in — sa?id может значить: 1) добрый, доброй, блаженной памяти; 2) благородный [650] (ясно-) вельможный, славный, владетельный, державный и 3) императорское титулование, соответствующее европейским majeste", величество, высочество и т. п.

Слово sa?in — sa?id нуждается еще в доследовании, если не как феодальный, то как титульный дипломатический термин.

В дальнейшем совершенно верно, на мой взгляд, дана интерпретация выражению «dor-a ?ocarulac?u (строка 21) bulegei» в смысле антитезы такому выражению, как, напр., «degere bol?u» — «etre en haut, etre meilleur».

Но такая именно антитеза, не подмеченная однако, содержится, по моему мнению, и в самом документе (строки 31 и 39) и составляет, по-видимому, центральный тезис всего документа.

Трактовка сочетаний «anu deger-e» и «deger-e anu» (стр. 38 «En marge de lettres»...) в смысле наличия здесь «переходного момента, когда язык, не освободившись еще от своей старой конструктивной формы, пытается уже создать новую», не представляется достаточно убедительной, в виду ее зависимости от не совсем правильной интерпретации глагола omeriku.

Дело в том, во-первых, что не только один Голстунский, но также до него и Ковалевский, а за ним и Позднеев засвидетельствовали это слово в своих лексических материалах: Ковалевский под более литературным его изображением — omogereku ⁶ и Позднеев — в калмыцкой транскрипции, omoriqu, причем последний ⁷ показывает лишь второстепенное, отдаленное, его значение «выхватывать, вырвать», а Ковалевский приводит и достаточную фразеологию, удостоверяющую в том, что omogereku есть именно глагол, транзитивный, невзирая на частицу rе~ri, которая, видимо, и подала повод к ошибке. Транзитивность omogereku непререкаемо свидетельствуется таким, напр., местом из Гесер-хана: «Lama-yi omerem gekule... cima-yi omerem gekule .. .» ⁸

Затем окончательно решает вопрос самая этимология слова, восходящая к omune + ireku, т. е. к обычным в монгольском синтаксическим комплексам, как, напр., abci ireku ~ acara?u, и дающая в результате verbum transitivum на тему «выступать вперед для защиты (кого-нибудь — accusat.) своим телом».

Но в таком случае в комбинациях «degere omerin bayiya!» (строка 30) и «degere anu omerin bayi?u-yi...» (строка 39) degere и будет тем accusativ'oм, который здесь ожидается. Однако и в первом и во втором случае [651] частица винительного падежа, как обычно, отсутствует во избежание плеоназма при логической очевидности accusat., а во втором случае — также и ввиду обычного поглощения ее в accusativ'e притяжением.

Что касается затем самых притяжательных частиц, то возможно, что мы присутствуем здесь при еще недостаточно установившейся традиции строгого разграничения часто очень сближающихся, и логически и фонетически, категорий местоимений притяжательных, личных (anu, inu) и безличных, т. е. возвратных (-ban, -yan, -?an). Тем более, что, очевидно, уже и в раннюю эпоху монгольского письменного языка безличные притяжания чувствовались уже как омертвевшие до степени простых суффиксов с темой, восходящей несомненно к beyе(n) | > | -ben, iyen, -gen и т. д., и точно так же, как и в настоящее время, служили только графическими показателями местоименной категории. Возможно поэтому допустить, что в памятниках более поздней эпохи, при достаточно прочно сложившейся дифференциации личных и безличных притяжательных показателей, мы бы имели вместо поставленного «buriyer anu» — buri-iyer-iyen (строка 30) и вместо «degere anu» — degere-ben (строка 39).

Впрочем уже самая возможность сочетания «anu degere» подлежит в данном случае большому сомнению: предлог (послелог) degere в транзитивном значении «на» требует винительного падежа, тогда как anu есть родительный. Этот же последний потребовался бы лишь при недопустимом и недопускаемом здесь значении degere — «сверх», «поверх», «кроме». ⁹

Возвращаясь затем к вопросу о передаче выражения «dor-a ?ocarulac?u» (строка 21) посредством «nous etions frappe d'un tort», необходимо отметить, что, являясь по существу правильной, такая передача все же по необходимости далека от точности. Дело в том, что и здесь мы, по-видимому. имеем дело с одним из своеобразных, присущих языку кочевого народа способов выражения пространственно-временных отношений, как, например, общеизвестные «сзади» ~ «к северу»; «спереди» — «с юга»; «позади» ~ «в будущем» и т. д.

«Dor-a ?ocarulac?u» буквально значит «внизу отстали» вместо нашего «позади отстали». Очевидно в языковом сознании кочевого народа «отстать» ассоциируется более с рядом «низ-верх», чем «спереди-сзади»; отставать как бы предполагается «внизу», под горой, а не на ровном месте. Тем более, что с понятиями «сзади», «спереди» связаны вышеуказанные иные ориентировочные представления.

Итак, «dor-a ?ocarulac?u buluge», т. е. «внизу отстали» или в переносном смысле «в низкое, низменное впали», «долу вращались» — противополагается выражению «degere omerin bayiya!», т. е. «высокое, возвышенное будем защищать».

Замечательно, что антитеза в выражениях doora ?ocara?u и degere omeriku восходит и к самой этимологии этих двух глаголов, совершенно параллельной по методу словообразования ?ocara?u, как и вышепоказанное degere omeriku < omune и ireku — «заступиться», есть синтаксический комплекс, так же составленный из ?oyisi и ireku > ?ocra?u, «поздно прийти», «опоздниться», «опоздать», «отстать». Так что и в данном случае нет возвратной частицы ra, а налицо лишь radix глагола ire-. Антитеза: «внизу были» — «верхнее оборонять будем».

При этом стоящее в тексте «?ocarulcaju bulegei», быть может, обладает одновременно двумя залогообразующими частицами: побудительной — yul~uul и совместной — lca. При наличии же здесь одной только частицы совместного залога правильнее было бы написать ?ocoralcaju. В таком случае ?ocarulcaju надо бы понимать как ?ocara?ulcaju, т. е. «мы все вместе допустили отстать внизу».

Как бы то ни было, выражение это употреблено в документе не в прямом его значении, а в переносном: составитель документа хотел констатировать общеизвестный факт имевшего место в Монгольской империи культурного застоя, отсталости из-за продолжительных взаимных распрей правителей отдельных областей.

Знаменательным представляется факт, что и в настоящее время строители новолитературного монгольского языка при передаче термина «культурная отсталость» пользуются тем же самым глаголом ?ocara?u в одной из его именных форм. Напр., «kocorsonoo nokozi» ~ «ликвидируя свою культурную отсталость», ?ojimdaju ?ocoro?da?san yabudal-i uru?si debsi-gulku' — idem. ¹⁰

Наконец, следуя традиции грамматик А. Бобровникова и В. Л. Котвича, я предпочитаю при передаче второй повествовательной формы, для выражения свойственного ей оттенка мысли, присоединять что-нибудь вроде [653] нашего «как известно», «заведомо», «бывало». Этот метод, по моим наблюдениям, в громадном большинстве случаев оправдывает себя при передаче текстов не только ранней эпохи монгольского письменного языка, но и позднейших.

Таким образом следующая за вступлением часть документа представилась бы в следующем виде:

«Ныне мы, силою Неба вступив на великий престол, пребываем в намерении: ни в чем не изменять правительственных установлений Наших предшественников — благородного Деда, благородного Родителя и благородного Старшего Брата; (равным образом) не только оставить неприкосновенными, но и блюсти как клятву договорные (их) обязательства с прежними (туземными) владетелями самоуправляющихся областей; (а также) быть со всеми и еще большем чем прежде дружелюбии и обмениваться послами. (Так мыслим) Мы.

«Мы, старшие и младшие братья, как ведомо, впадали в низменное (пребывали внизу, культурно отставали) из-за лукавых речей дурных холопов.

«Ныне же — Небо внушило (такие намерения) — Мы потомки Чингиз-кагана, во главе с Темур-каганом, Тогтога, Чабар'ом и Тога, которые целых 45 лет и до сего дня причиняли друг другу обиды, ныне, вспомоществуемые Небом, совершенно примирились (как подобает) братьям; и, объединив государство, начиная от восхода солнца, от Нань-цзя'ской ¹¹ земли до моря Тэлю-далай, приказали связать и пути сообщения. И мы обязались между собою словом в том, что если кто-либо из нас умыслит иное, то всеми силами всех из них, (вышепоименованных) будем защищать Высшее (т. е. Небом внушенное Согласие)».

А так как и в заключительной части документа повторяется основной его тезис уже как вывод из предыдущего изложения и вместе с тем как искусно брошенный призыв, то она приняла бы, после вышеупомянутой поправки и нескольких новых замечаний, оговоренных ниже под текстом, такой вид:

«Ныне, помышляя о том, как же можно было бы пренебречь ¹² вашим бывший взаимным миролюбием ¹³ к Нашим предкам, — благородному Деду, благородному Родителю и благородному Старшему Брату, послали Мы вот этих двоих: Мамлага и Туман'а. [654]

«Относительно вас, Франкских султанов, наслышаны были, что и вы все намерены ¹⁴ жить в согласии.

«И воистину, есть ли (другое) благо, кроме Согласия?

«Ныне призываем Небо в свидетели того, что силою Неба готовы всемерно защищать Высшее из них (благ) в том случае, если возникнет несогласие, будь то у Нас, или же у вас».

Приведенные выше поправки представляются мне тем более приемлемыми, что они лишь в большей полноте раскрывают основную мысль документа, столь обстоятельно освещенную историческими и филологическими исследованиями В. Л. Котвича, мысль о том, что в эпоху Гулагидов монголы действительно пытались осуществить всемирную Федерацию народов и государств.

Этот огромной важности факт в истории средневекового мира, вынуждающий к поискам и раскрытию его социально-экономических предпосылок, должен привлечь наше внимание прежде всего к тщательной ревизии хотя бы наличных источников для истории Юаньской династии.

В заключение считаю необходимым остановиться на географическом обозначении Talu Dalai (строка 28), по поводу которого В. Л. Котвич ограничился следующим замечанием: ¹⁵ «Море Талу должно было составлять западную границу владений монголов, но ни звук слова, ни его смысл ничего в данном случае не уясняют. Можно принять также чтения: Dalu, Telu, Delu. Abel- Remusat, а по его почину и другие, читал Talu и полагал, что это должно быть Урмийское озеро. Однако Эдуард II Английский, резюмируя письмо Oljeytu и следуя без сомнения информации, полученной от послов, говорит о море, к сожалению не называя его имени. Совершенно, однако, достоверно, что в данном случае речь идет не об озере Урмии, но скорее об одном из великих морей: Каспийском, Черном пли Средиземном».

Вполне присоединяясь к последнему заключению, я предлагаю, однако, читать Telu (Teluu ~ Telegu — ****), т. е. «вытянутое», «пространное», «огромное в длину» море.

Слово teluu в разговоре почти синонимично с a?ujim~uujim~asuru, asuru yeke. При этом, насколько известно, к Каспийскому морю, как и вообще к морям внутреннего бассейна, монголы прилагали термин tenggis (*****). В частности Каспийское море в современную памятнику эпоху [655] называлось у китайцев — несомненно по монгольской традиции — Хуань-тянь-ги-сы (Koan tien-kis). ¹⁶

Таким образом название Telu ~ Teluu Dalai может относиться только к Средиземному или Черному морям, или к обоим вместе как к единому бассейну. Вероятнее же всего, монголы в юаньскую эпоху называли так именно Средиземное море: идущий от классической традиции европейский термин Mediterranee для людей востока, близких к культуре Срединной империи, мог звучать и слишком парадоксально и слишком притязательно.

Комментарии