ГУМАННАЯ АКЦИЯ РОССИИ В ОТНОШЕНИИ КИТАЯ В 1912 г.

Неизвестный эпизод в истории русско-китайских отношений

В архивных и опубликованных материалах по истории русско-китайских отношений можно найти немало ярких фактов оказания китайскому населению Цинской империи помощи со стороны россиян в спасении утопающих, ликвидации пожаров, опасных для жизни людей эпидемий и других бедствий. Для примера укажем на приводимое ниже сообщение газеты «Московские ведомости» от 5/17 февраля 1900 г.: «Три года тому назад крейсер Добровольного флота ”Нижний Новгород” встретил во время сильного шторма в Китайском море погибавшую китайскую джонку. После неимоверных усилий и с опасностью для собственной жизни экипаж ”Нижнего Новгорода” спас всех находившихся на джонке китайцев и доставил их в ближайший порт. На днях китайское посольство в С.-Петербурге препроводило через МИД [России] Комитету Добровольного флота ордена Дракона разных классов [степеней], пожалованные богдоханом командиру и офицерам ”Нижнего Новгорода”».

Среди других примеров проявления россиянами гуманного отношения к китайскому народу особого внимания заслуживает предлагаемый ниже сюжет, связанный со спасением более 600 китайских подданных, ставших заложниками в силу драматических событий в Западной Монголии в ходе Синьхайской революции 1911–1912 гг. в Китае.

Синьхайская революция, начавшаяся 10 октября 1911 г. в г. Учан (провинция Хубэй) победоносным восстанием новых войск против господства маньчжурской династии Цин (1644–1912), не могла не привести в движение народы национальных окраин Китая. В ноябре 1911 г. Монголия, находившаяся в составе Цинской империи с 1696 г., по инициативе ламаистского духовенства провозгласила независимость. О том, как произошло это важное историческое событие в жизни монгольского народа, сказано в нижеследуемом письме, полученном кяхтинским пограничным комиссаром А. Д. Хитрово из Урги: «Утром 18 ноября Монголия с хутухтой во главе объявила себя независимой. Монгольские власти явились к маньчжурскому амбаню [правителю Саньдо] и потребовали, чтобы в течение трех дней он убрался из города со всем своим штатом чиновников и за собственный счет, т. е. не по уртонам [почтовым станциям], как было раньше, а на наёмных подводах или на собственных верблюдах. В то же время на улицах города были расклеены объявления, что Монголия более не подчинена Китаю и управление перешло к Богдо-гэгэну и [монгольскому] амбаню-бэйсэ… Амбань [Саньдо] решил передать власть добровольно, а для ограждения собственной безопасности, своей семьи и чиновников прибегнул к защите русских властей и в тот же день покинул свой дворец… По ходатайству русских властей [российского консульства] монголы всё же дали ему на проезд 126 уртонных [почтовых] лошадей, и в назначенный срок он под конвоем русских казаков выехал [из Урги] в Кяхту» ¹.

Провозглашение Монголией своей независимости вызвало широкое движение в пользу своей самостоятельности среди монголов, населявших соседние с Халхой районы Китая, ставшие в начале ХХ в. объектом усиленной китайской колонизации, сопровождавшейся порой ассимиляцией коренного населения. Для подавления этого массового движения правительство Юань Ши-кая, пришедшее к власти на гребне борьбы с республиканцами в ходе Синьхайской революции, приняло самые энергичные меры, включая военные, которые в ходе их реализации нередко сопровождались небывалой жестокостью и актами вандализма. Об этом сообщали многие газеты, выходившие на Дальнем Востоке. Так, харбинская газета «Восток» 26 августа/8 сентября 1912 г. сообщала: «В княжестве Чжасакту по приказанию китайских властей устроена охота на мирных жителей — монголов. Китайцы устраивают засады по дорогам, выжидают приближения монголов, едущих по делам в города и местечки [другие населенные пункты], убивают их, а арбы, лошадей и груз захватывают».

28 августа/10 сентября 1912 г. та же харбинская газета, говоря о насилиях и издевательствах, чинимых китайской военщиной над населением Внутренней Монголии, приводила [4] такой факт, имевший место в Хоросе: «Солдаты облили монгола ханшином [кит. спиртом], подожгли его платье и, когда обезумевший монгол бросился бежать, открыли по нему огонь».

Подобные сообщения, приходившие в российскую столицу, не могли не вызывать возмущение и осуждение среди представителей наиболее прогрессивной части русского общества. Так, бурят Ринчино Доржи, обучавшийся в то время в С.-Петербургском университете, касаясь бесчинств, творимых китайскими войсками на территории Внутренней Монголии, в статье, обращенной к сибирской интеллигенции, в частности, указывал: «Сибирское общество (не так давно) было осведомлено дальневосточными газетами и телеграфным агентством о тех диких и безобразных зверствах, …произведенных регулярными войсками республиканского Китая над беззащитным мирным населением княжества Чжасакту Восточной Монголии.

Очевидно, корреспонденты дальневосточных газет (”Новая жизнь” и др.) сообщали об инквизиционных пытках ”огнём и водою”, которым были преданы без различия [пола и возраста] и мужчины, и женщины, и дети. С дьявольским терпением и утонченной жестокостью озверелые китайцы [солдаты и офицеры] обливали монголов холодной водой на открытом воздухе, пока те не превращались в ледяные столбы и потом они этих несчастных оттаивали на кострах и поджаривали… Женщины подвергались гнусным насилиям и затем заживо сжигались в юртах. Между прочим, жертвою злодейств [этих] китайцев [стала] и погибла 11-тилетняя прелестная малютка – дочь монгольского князя Удая» ².

О репрессивных мерах республиканского Китая в отношении монголов, заявлявших о своей солидарности с независимой Халхой, сообщали в Петербург не только представители российской печати, но и официальные лица, в том числе находившиеся на службе КВЖД. Подобные меры не могли не вызывать беспокойство и в правительственных сферах России, тем более, что российское правительство после провозглашения Халхой (Внешней, или Северной Монголией) своей независимости заявило о своей поддержке нового режима в Монголии. Чтобы детально не излагать точку зрения на монгольский вопрос министра иностранных дел С. Д. Сазонова, ограничимся заявлением наиболее популярной и осведомленной столичной газеты «Новое время». Еще 3/16 января 1912 г. эта газета, излагая взгляды российского правительства, подчеркивала: «Российское имп. правительство не желает ни присоединения Монголии к своим владениям, ни установления протектората (здесь и далее курсив мой. – А. Х.). В этом отношении оно ни на йоту не расходится с русским общественным мнением. Монголия как русская провинция нам не нужна. Но Монголия, свободная и независимая, для нас желательна. Истинная задача русской политики заключается именно в поддержке Монголии свободной и независимой» ³.

Особенно волновали россиян, в т. ч. сотрудников внешнеполитического ведомства, события, разыгравшиеся в Западной Монголии, где борьба противостоящих сторон (монголов Халхи с приверженцами старого цинского режима) приняла исключительно острый характер из-за обладания городом Кобдо. Этот город отчаянно оборонял засевший в крепости старый гарнизон, состоявший из маньчжур и китайцев, связанных клятвою верности маньчжурской династии Цин.

О том, как монгольским войскам удалось сломить сопротивление гарнизона Кобдо ⁴, позволяет судить выписка из донесения российского консула Кузминского, который 27 августа 1912 г. сообщал из этого города: «Монгольские власти отправили в крепость через пленного китайца ультиматум сдать город и крепость в течение трех дней под угрозой штурма… Как и на предыдущие свои предложения монгольские власти не получили из города <…> никакого ответа. Поэтому в ночь с 6-го на 7-е августа монгольские войска, насчитывавшие в своем составе более 2500 чел., перед рассветом двинулись штурмовыми колонами на город… Город и крепость, опоясанные рвом и окопами, открыли очень сильный, хотя и не причинявший большого вреда огонь из пушек и винтовок… Сперва монголам удалось войти в город, здания в котором, откуда раздавались выстрелы оборонявшихся, <…> немедленно поджигались… В городе не уцелела ни одна [торговая] лавка. Даже лавки и [жилые] помещения русских купцов подверглись общей участи [грабежу и погромам], несмотря на старания [некоторых] монгольских начальников отстоять их.

К 7-ми часам утра крепость выкинула белый флаг и прекратила стрельбу, заявив монголам о своем согласии сдаться, если в судьбе китайцев примет участие русский консул. Пропущенная монголами депутация китайских [5] чиновников, глубоко извиняясь за случай обстрела [российского консульского флага 2-го августа], происшедший якобы по ошибке, просила содействовать прекращению кровопролития и отправлению [представителей] китайских властей и [воинов] гарнизона на родину через Россию. Обещав сделать возможное для облегчения их участи, консул заявил, что этот вопрос после инцидента с обстрелом не может быть решен им без получения указаний [от] имп. правительства.

8-го числа произошла капитуляция крепости. При взятии города и капитуляции крепости монголам досталось 12 пушек, 280 винтовок, около 500 ружей старинного [китайского] образца, склады пороха и провианта.

Потери китайцев [составили] около 200 чел. Убытки китайских купцов — огромные. Потери российских купцов выясняются особою комиссиею… Порядка и управления городом монголы до сих пор никак не могут наладить, будучи заняты пререканиями о старшинстве, особенно после приезда сюда из Урги — уже по взятии Кобдо — известного своим неспокойным характером товарища министра внутренних дел Хайсан-гуна» ⁵.

Материальный ущерб, нанесенный штурмом г. Кобдо монгольскими войсками, оказался настолько велик, что даже возник вопрос о возможности перенесения города в другое место и соответственно его учреждений, в том числе российского консульства. Об этом сообщал в Ургу и в 1-й Департамент МИД российский консул В. Люба в нижеследующей телеграмме из Кош-Агача от 15 апреля 1913 г.: «Среди груды развалин, в которые монголами превращен некогда цветущий и красивый городок, в нескольких уцелевших домах ютится наше консульство с 58 казаками охранного отряда, [а также] 15 русских доверенных и служащих бийских торговцев, до полусотни бездомных и безработных китайцев и три сарта. В ближайших окрестностях Кобдо монголов вовсе не имеется, за исключением 10–12 лам, проживающих в двух верстах от города. В прилегающих к Кобдо окопах и рвах, опоясывавших город во время осады, в нескольких китайских кумирнях, а также в некоторых дворах — в центре самого города находится более 600 трупов китайцев, убитых при осаде и взятии монголами Кобдо и лишь слегка засыпанных землей. Кругом всего города на десяток верст валяются трупы лошадей, верблюдов и собак» ⁶.

Так выглядел г. Кобдо через 8 месяцев после его штурма, в результате которого несколько сотен местных китайцев, включая чиновников и многих торговцев, оказались под угрозой физического уничтожения со стороны победителей, жаждавших мести из-за злодеяний китайской военщины, руководимой Юань Ши-каем.

Когда в Петербурге стало известно, что в результате овладения монгольскими войсками г. Кобдо (в западной части Монголии) в плену оказались несколько сот китайских подданных во главе с прежним правителем-амбанем, российское Министерство иностранных дел, опасаясь ответной мести монголов за бесчинства китайской военщины, поручило хорунжему Сидорову с группой казаков освободить заложников и отправить их через российские владения в Маньчжурию, чтобы передать их тамошним властям. О том, как китайские подданные, которым грозила суровая расправа, были эвакуированы из Кобдо на русский Алтай, в г. Бийск, а затем этапированы в Ново-Николаевск (ныне Новосибирск), откуда они могли доехать железной дорогой до Маньчжурии, подробно рассказывает хорунжий Сидоров в своем донесении от 20 ноября 1912 г. в 1-й Департамент МИД России, текст которого с некоторыми сокращениями публикуется ниже:

«Приняв в свое ведение находившихся при мне китайских подданных, я вывел их из г. Кобдо двумя эшелонами 2-го и 4-го сентября. Кобдоский амбань Пу-Жун выехал в составе 2-ой партии 4-го сентября. Исключая экипаж амбаня и двух верблюдов, нагруженных принадлежащими ему вещами, никаких вьючных животных при партии не было. Все люди партии, не исключая и чиновников, шли пешком и несли на себе необходимый в пути багаж и теплое платье. Двигались люди с большим трудом; некоторые падали от недостатка сил, т. к. бoльшая часть партии состояла из солдат, выступивших в поход прямо из тюрьмы и содержавшихся там в весьма тяжелых условиях.

Так как дальнейшее [про]движение партии требовало организации и сбора перевозочных средств, необходимо было довести партию до реки Кобдо, протекавшей в 50 верстах от города Кобдо и представлявшей собою [важную] жизненную артерию Кобдоского района. Только здесь, на р. Кобдо, можно было предпринять розыски [относительно] верблюдов и продовольственного скота, необходимых для нужд [наших] партий. [6]

Имея в виду неприязненное и даже [порой] враждебное отношение монголов к побежденному врагу, каковым являлись вверенные моему попечению китайцы, мне предстояла трудная задача в организации движения партий, для чего было необходимо прежде всего перебросить всю массу людей на правый берег реки Кобдо, полноводной и быстрой и в весьма немногих местах доступной для конного брода.

Направляясь к пункту лодочной переправы через реку Кобдо, я далеко не был уверен в готовности монголов переправить на другой берег массу людей [обеих] партий и даже имел сведения о негласном распоряжении уничтожить лодки и тем самым отнять у нас возможность переправы. По слухам, подобное распоряжение было дано от [одного влиятельного] ламы — Дамбы-Джамсына, который находился в то время в явной оппозиции ко всей коалиции монгольских князей Кобдоского округа, соглашавшихся на отправление китайцев [домой] пределами России. Не придавая особого значения подобным известиям, я продолжал движение к переправе через р. Кобдо, каковой и достиг 6-го сентября. После некоторых препирательств монголы- перевозчики принялись за перевозку партий и переплавляли таковые беспрерывно в течение 15-ти часов.

Паромная переправа через р. Кобдо организована первобытным способом и представляет из себя не более как две колоды, [вы]долбленные из толстых стволов дерева и связанные [между собой] двумя перекладинами. Управление подобным паромом при быстром течении требует особого навыка и умения, но тем не менее монголы отлично справляются с переправой.

Немало хлопот и затруднений представила переправа [людей], т. к. почти вся масса китайцев, как только паром приставал к берегу, устремлялась со своими вещами на утлые лодки, и лишь при дружной работе нижних чинов [нашего] конвоя удавалось сохранить хотя [бы] некоторый порядок и тем избежать несчастных случаев от переполнения лодок людьми, торопившимися переправиться на безопасный, как им казалось, правый берег р. Кобдо. Немедленно же по переправе через реку, [вся] партия [людей] была остановлена, и я выехал для сбора верблюдов, необходимых [каждой] партии для [последующей] перевозки грузов.

Исчисляя груз багажа каждого человека партии в размере около двух пудов и заботясь прежде всего поднять груз и тем самым дать возможность людям, хотя бы и пешком, но всё же двигаться вперед, я поставил себе задачей найти 120 верблюдов для доставки [всего] груза до Кош-Агача. Задача эта оказалась очень трудной и её удалось разрешить не сразу, [при этом] в это же время я получил от г-на имп. российского консула из Кобдо самые тревожные известия с предложением принять самые энергичные меры для немедленного движения к пределам России ввиду усилившегося брожения среди монгольских масс, сосредоточенных под Кобдо.

При найме верблюдов мне пришлось встретиться с неблагоприятными условиями, затруднявшими успех найма, причем монголы или отказывались наотрез без объяснения причин, или указывали на несвоевременность найма ввиду трудности работы верблюдов при [нынешней], хотя и теплой, погоде, что было действительно справедливо, т. к. обычный период работы верблюдов наступает в октябре, или же [монголы] высказывали опасения, что китайцы, сосредоточенные в [такой] массе, могут свести с монголами, проводниками верблюдов, свои счёты. Кроме того, немалым препятствием служила для монголов, даже [по]желавших идти с нами, медленность нашего движения, неизбежная при наличии пеших людей. Во избежание потерь людьми я должен был идти окружным путем, избегая безводных пространств, лежащих на обычных караванных путях, легко доступных для лошадей и верблюдов, но пагубных для пеших людей, редких [гостей] для степи.

После нескольких дней поисков некоторое количество верблюдов было найдено, и караван получил возможность, хотя и с трудом, но всё же двинуться вперед, не удаляясь, впрочем, от р. Кобдо, т. к. отдалившись от этой в полном смысле артерии Кобдоского района, я рисковал очутиться в безвыходном положении, ибо путь наш лежал чрез малонаселенные пространства и что не было найдено на р. Кобдо, того уже нельзя было найти в дальнейшем. Наконец мне все же удалось найти 100 верблюдов по сравнительно высокой цене, а именно по 13 руб. 50 коп., с обязательством везти груз (вещи и теплое платье китайцев) до Кош- Агача. Обычно же за эту цену везут груз до селения Онгудай, т. е. на 250 верст дальше Кош- Агача. Означенное число верблюдов дало нам возможность поднять бoльшую часть груза китайцев, [причем] впоследствии число верблюдов несколько увеличилось и окончательно [7] выразилось в цифре 150, с каковым числом вьючных животных я и достиг государственной [русско-китайской] границы.

Весь путь от Кобдо до Кош-Агача люди партии шли пешком. Амбань Пу-Жун, выехавший из Кобдо в фудутунке [китайском двухколесном возке], вынужден был, по моей просьбе, отказаться от этого громоздкого, неудобного и тяжелого экипажа, который и был заменен обыкновенной русской повозкой, приобретенной у одного из русских торговцев. В повозку амбаня был запряжен верблюд, которого вел на поводу один китаец из свиты амбаня.

Для некоторых чиновников, ввиду невозможности по состоянию здоровья следовать пешком, были наняты верховые лошади. Некоторые из китайцев складывали деньги [вскладчину] и покупали одну лошадь, реже верблюда, на двоих, иногда троих и даже на четверых [лиц], которые и ехали [на них] по очереди. Так как животные эти несли непомерную тяжесть и обыкновенно были уже хилы и стары, то вследствие этого они не выдерживали трудностей пути и [порой] падали на дороге.

Жаркая погода и некоторый недостаток воды и корма пагубно отзывались и на лошадях конвоя, из числа которых пало [четыре] коня. Кроме того, у возчиков-монголов пало три верблюда, и потеря этих ценных для них животных [так] угнетающе повлияла на них, [что] много слов и убеждений пришлось потратить для того, чтобы заставить их отказаться от намерения оставить меня, оставив заботу о своих деньгах, что для меня и, разумеется, конечно, и для партий было равносильно гибели.

Принимая во внимание склонность китайцев к муке, [следует сказать, что] продовольственный вопрос в эшелоне стоял остро, т. к. запас муки был весьма невелик — около 100 пудов на партию, а впереди [нам] предстоял переход [длиною] около 500 верст до русской границы, да и там, по [некоторым] сведениям, муки не было. Вследствие этого я был вынужден соблюдать полную, доходившую до максимальных размеров экономию в муке, т. к. опасался остаться без этого, необходимого в китайском обиходе продукта. Дополнительно [к] 100 пудам муки я имел несколько ящиков ”гоми” (китайской вермишели), которую расходовал столь же экономно.

Подробно останавливаюсь на этом ввиду возможных на меня нареканий за скудное довольствие людей, но повторяю, что исключительные условия передвижения вынуждали меня [постоянно] иметь в виду конечную цель [поставленной передо мной] задачи, не останавливаясь [для ее выполнения] перед трудностями и лишениями.

Закупая по дороге возможно большее количество крупного скота, я двигался к пределам России, надеясь провести продовольственный скот беспрепятственно через границу, полагая, что этот скот не будет задержан ветеринарно-санитарным надзором.

Имея некоторое количество скота, купленного в Монголии, я, купив его сравнительно дешево, мог соблюсти значительную экономию, и ввиду этого предложение ветеринарно- санитарного надзора задержать упомянутый скот на границе в течение 21 дня могло поставить меня в весьма затруднительное положение, т. к. скот этот, сокращавший денежные расходы при движении партий, при остановке из-за него становился для меня дорого стоящим балластом.

Выход из положения был найден в том, что 60 голов скота было перебито на линии 50-верстной [приграничной] полосы и, согласно разрешению ветеринарного участкового врача, [битый] скот в виде мяса был отправлен вперед для организации движения партий вперед из Кош-Агача на Бийск. Разрешить этот вопрос представилось [тем более] возможным вследствие наступивших холодов, но в то же время значительным неудобством явилась необходимость отдать подводы для перевозки мяса, в результате часть людей, имевшая возможность ехать, пошла пешком.

Денежные затруднения, встреченные мною в Кош-Агаче, уже известны Вашему Превосходительству из телеграмм моих за №№ 12 и 17, и в настоящее время, пройдя уже труднейшую часть пути, докладываю, что в Кош-Агаче я встретился с непомерно высокими ценами, вызванными широким размахом только что проехавших через Кош-Агач, бежавших из Монголии китайских купцов, которые по незнанию местных цен платили в буквальном смысле слова бешеные деньги за проезд до Бийска.

Местные подрядчики и возчики, полагая, что движущая партия [китайских подданных] обогатит их ввиду своей многочисленности, предложили мне подводы с уплатой до Бийска по 50 руб. за человека, т. е., полагая трех человек на подводу, запросили по 150 руб. (с каждой). Разумеется, цены эти далеки от действительных, [8] но мне всё же пришлось считаться с высоким уровнем цен на перевозочные средства, каковые приходилось выписывать за 200 и более верст из первых русских селений: Онгудая и Шабалино, лежащих по Чуйскому тракту.

Достигнув Кош-Агача 27 сентября, я прежде всего задался вопросом, могу ли поспеть в г. Бийск до окончания навигации по р. Оби, по которой я мог бы, зафрахтовав одну или две баржи, на буксире сплавить всю партию до станции Ново-Николаевск. Пароходство Мельниковых, запрошенное мною о приблизительном сроке окончания навигации, сообщило, что навигация по Оби закончится не позже 5-го октября. Так как к 5-ому октября попасть в Бийск было для меня невозможно, то пришлось иметь в виду организацию движения из Кош-Агача до Бийска грунтовыми путями, т. е. на расстоянии 900 верст, считая от Кош-Агача до Бийска 500 верст и от Бийска до Ново-Николаевска около 400 верст.

Условия передвижения в значительной мере ухудшились вследствие [наступивших] морозов и выпавшего снега. Неимение китайцами теплой и прочной обуви при их национальном головном уборе, мало пригодном для зимы, сильные ветры, господствовавшие в это время года, — всё это создавало весьма тяжелую обстановку, при которой и был пройден путь от Кош-Агача до селения Онгудай, первого значительного пункта, лежащего на моём пути к Бийску на расстоянии 250 верст от Кош-Агача. Высокие горные перевалы, трудные спуски и подъёмы, головоломные пути горного хребта центральной части Алтайских гор, так наз. Чуйский тракт, несколько истощили силы людей, и потому я был вынужден дать [всей] партии отдых в селе Онгудай, где, ввиду получения известий от Вашего Превосходительства, я счел себя вправе нанять еще некоторое число подвод. Но опять-таки ввиду высоких цен [мне не удалось] посадить всех людей на подводы, и часть таковых (около 160 чел.) выступила из Онгудая пешком.

В селении Онгудай имеется участковая правительственная (казенная. – А. Х.) больница, куда я обратился за содействием по оказанию медицинской помощи вверенной мне партии [китайских подданных]. Заразных больных обнаружено не было, а нуждавшимся в помощи было дано пособие. Заведующий больницею участковый врач г-н Глущенко по моей просьбе представил в мое распоряжение одного фельдшера, который и сопровождал меня до г. Бийска.

От Онгудая до г. Бийска путь пролегает по равнинам и на пути находятся значительные селения с населением до 10 тыс. душ и более. Таковы села Черга, Шаболино, Алтайское и Смоленское. На перегоне Онгудай – Бийск я был вынужден ввиду морозов расквартировать партию по домам обывателей при содействии уездной полиции… Я опасался пожаров, весьма возможных при неосторожном обращении китайцев с огнем и при их неумении обращаться с ним в деревянных, [по]крытых соломою домах [из-за] привычки китайцев с детства к глиняным строениям. Кроме того, наивная доверчивость китайцев вызывала у меня опасение за целостность их имущества, которое они не умели [надлежащим образом] хранить и беречь…

Наше следование по русским селениям в период осенних праздников, рекрутского набора и ярмарок требовало напряженной работы [нашего] конвоя по охране порядка, [поэтому] подчас приходилось принимать самые крутые меры против хулиганов… В большинстве случаев я ограничивался отправлением подобного рода лиц под арест, но в селе Медведском ввиду исключительных обстоятельств я потребовал составления протокола и передал дело полиции, о чем доношу особо.

На перегоне между Онгудаем и Бийском в [нашей] партии было два смертных случая: скончались китайцы, страдавшие, по свидетельству фельдшера, хроническими формами легочных заболеваний. С соблюдением законных формальностей покойные предавались погребению, о чем составлялись мною [соответствующие] акты.

В город Бийск [наша] партия вступила 1-го ноября и сосредоточенно [компактно] расквартировалась в двух местах, а именно в городском здании училища и в доме местного коммерсанта г-на Осипова. Дом г-на Осипова, по своим размерам весьма удобный для размещения [большой группы людей], был уступлен вследствие просьбы торгового старшины в г. Кобдо г-на Грехова лишь в день прибытия [нашей] партии, за полчаса до [её] размещения, а потому оказался не отопленным… В случае [получения отказа] мною было подготовлено помещение в здании бывшего синематографа, но с платою по 25 руб. в сутки. Останавливаюсь на этом обстоятельстве специально, т. к. таковое отмечено в бийской печати ⁷. [9]

В г. Бийске были наняты подводы по 13 руб. и частью по 14 руб. до г. Ново-Николаевска с расчетом посадки всей партии [китайских подданных] на подводы. При квартировании в Бийске местными коммерсантами, ведущими торговлю с монголами, направлялись людям вверенной мне партии пожертвования, состоявшие главным образом из мяса и хлеба и раздававшиеся ими лично. Супругой местного купца Разумника Ивановича Кузнецова, Марией Алексеевной Кузнецовой, было пожертвовано для нужд партии до 100 пар теплой валеной обуви, около 160 пудов мяса и до 300 пудов хлеба. Ввиду столь широкой благотворительности г-жи Кузнецовой я счел своим долгом благодарить её письмом, копия какового прилагается…

По прибытии в Бийск я сдал в городскую больницу четырех китайцев, из которых один [вскоре] скончался, а трое остались на излечение, о чем доношу особо. Все остальные китайцы эшелона, нуждавшиеся в медицинской помощи, были освидетельствованы врачами, приглашенными торгующими в Монголии местными купцами, и, получив [медицинское] пособие, остались при нашей партии. На место выбывшего фельдшера Онгудайской участковой больницы мною ввиду недостатка в г. Бийске правительственных фельдшеров был найден вольнонаёмный, каковой и сопровождал [нашу] партию до г. Ново-Николаевска. Городской врач Бийска, произведя осмотр людей всей партии, уведомил меня, что заразных болезней в партии не обнаружено.

Происшествий особо важного характера за время следования нашей партии не было… при каждой возможности я, пользуясь случаем, разъяснял своим людям, [китайцам], необходимые правила, обеспечивающие порядок, необходимый в столь значительной массе людей, и вместе с тем предостерегал от дурных поступков, могущих навлечь на подданных Китая [недовольство] со стороны жителей сел и городов, в каковых нам приходилось останавливаться…

Для подготовки к размещению партии в г. Ново-Николаевске мною были сделаны соответствующие запросы в отношении подлежащих железнодорожных и полицейских властей. В видах большего удобства и необходимости хотя бы несколько обучить людей посадке и следованию в вагонах, я просил железную дорогу предоставить мне пустующие вагоны, поставив таковые на запасный путь, но таковое ходатайство мое было отклонено… По извещении [о том] полицмейстера г. Ново- Николаевска для меня были приготовлены в городе квартиры, в коих я и размещу свою партию…

В 12 час. дня вся партия на 190 лошадях отправилась из Бийска на Ново-Николаевск. В Бийске было оставлено четверо больных китайцев. Их отправили в больницу, но их одежда оказалась в таком виде, что городской врач был вынужден сейчас же просить городскую управу об ассигновании денег для покупки им [нательного и другого] белья, но так как управа на сей предмет не нашла возможным произвести затраты, то опять пришлось прибегнуть к пожертвованиям» ⁸.

О нелегком путешествии китайских подданных из Кош-Агача (на границе с Китаем) до Бийска рассказала выходившая в этом городе газета «Алтай» в нижеследуемой корреспонденции от 3/16 ноября 1912 г.: «Китайцы из Кош-Агача отправились 7 октября. Для перевозки багажа и слабых и больных китайцев было нанято 85 таратаек. Вся масса китайцев шла пешком, в таком виде они следовали до Онгудая. В Онгудае [было] нанято 210 подвод с условием вести по три человека на каждой подводе. Человек 120–130 шли пешком. Экипажами до Онгудая служили несколько таратаек, более всего дровни без отводин и несколько розвальней. Выехали из Онгудая 19 октября и в день проезжали по 20–35 верст. В [селах] Шебалино и Алтайское были дневки. Из Онгудая отряд сопровождала повозка Красного Креста с фельдшером.

До селения Черги китайцы ночевали в палатках, [а] после размещались в [домах] обывателей в деревнях.

Многие китайцы не имеют теплой одежды, особенно плоха обувь. ”Сядет [китаец] на дровни, подожмет под себя ноги, склонит голову, – рассказывает один из ямщиков, – и сидит неподвижно. Думаешь, [что он] замерз, поднимешь его голову [и видишь] – нет, он еще жив”. В селе Катунском, например, одного [китайца] поставили на квартиру; хозяин видит, что человек [этот] совсем не дышит, запряг лошадь [и] отвез его на квартиру к начальству, говоря, что он вовсе не хочет, чтобы у него в доме был покойник. [Китаец тем временем] отдышался … Видели мы и китайца с обмороженными ногами и руками. Печальнее всего то, что китайцы [в большинстве своем] не знали, что их сопровождал фельдшер, к которому они могли обратиться за медицинской помощью». [10]

Любопытные сведения о пребывании эвакуированных из Кобдо китайских подданных в г. Бийске приводит та же местная газета «Алтай» в нескольких номерах, позволяющих говорить не только об огромном внимании к ним и заботе местных жителей, но и о необычайном гостеприимстве сибиряков. Так, 2/15 ноября 1912 г. эта газета сообщала: «31 октября приехало около 700 китайцев из Кобдо с амбанем во главе, сопровождаемые [россиянином] хорунжим и 15 казаками. Амбань и некоторые видные и вместе с тем… более обеспеченные китайцы были размещены у лиц, ведущих торговлю с Монголией, — Ассанова, Кузнецова, Васенёва, Горохова и пр. Тут им предоставлено, конечно, и теплое помещение, и горячая пища и пр. Простые же солдаты… плохо одетые, загнаны в количестве 400 чел. в [довольно] холодный, не отоплявшийся с лета дом Осипова, где прежде находилась гимназия. Около 6 час. вечера, когда уже стемнело, служащий А. Д. Васенёв увидел несколько китайцев, идущих к реке с котелками за водой. Зная монгольский язык, он, выспросив их, посоветовал им вернуться, т. к. ночью они, пожалуй, не найдут проруби, а сам доложил об этом [их] хозяину, который сейчас же отправил в дом Осипова бочку с водой, а служащего [купца Васенёва] командировал пойти и посмотреть, в каком положении находятся китайцы. [На поверку] оказалось: совершенно холодное помещение, дров нет, воды нет, выдано далеко не достаточное количество хлеба и больше ничего. Китайцы одеты плохо, да и эта плохая одежда промокла от сырого снега, шедшего весь день. А. Д. Васенёв отправил дров, доложил о бедственном положении китайцев [купцам] Ассанову и Кузнецову. Послано было за хлебом и за мясом, только благодаря этому китайцы на этот раз не остались голодными и холодными».

В другой газетной корреспонденции (подписанной инициалами «М.К.» под названием «К приезду китайцев»), опубликованной 6/19 ноября 1912 г., сообщалось: «В субботу 3-го октября помощник бийского уездного исправника, местный воинский начальник и городской врач посетили китайцев, квартировавших в домах Осипова, Зотеева, Ивановой. К приезду означенных лиц китайцам было приказано прибрать свои лохмотья, подмести в комнатах и привести себя в опрятный вид. Все китайцы стояли на ногах в тех комнатах, где они помещались. При входе [местных] начальников многие вставали на колени, что по ихнему обычаю принято у них при встрече начальства.

Сопровождавший китайцев казачий офицер [Сидоров] указывал на ”бодрый дух китайцев, несмотря на трудности пути, перенесенные ими”. Фельдшер, сопровождавший партию [эвакуируемых], докладывал врачу, что больных нет, а у кого есть ”легкие обморожения” – тем сделана перевязка».

Касаясь перехода группы китайцев-беженцев от Онгудая до Бийска, автор той же корреспонденции (М.К.) на основе рассказов очевидцев отмечал: «Отсюда [от Онгудая] итти стало легче. Больных везли, оказывали им хотя и слабую помощь. Крестьяне встречали дружелюбно, а бабы целыми возами вывозили на стоянки печеный хлеб. ”Здесь мы увидели, – сказал один [китайский] чиновник, – что есть ”люди с душой”. В Бийске мы наелись, отдохнули и согрелись. Все эти дни нам привозили мясо, хлеб, чай. Что нас ожидает далее — никто из нас не имеет представления, а также и о том, что происходит в нашем отечестве. Скоро будет год, как мы не имеем никаких сведений с родины, от правительства”».

По прибытии (по КВЖД) партии эвакуированных китайских подданных из Кобдо в Чанчунь их встретили там сотрудники российского консульства и местных китайских властей. Об этом хорунжий Сидоров 9 декабря 1912 г. со станции Куанчэнцзы сообщил нижеследующим текстом телеграммы вице- директору 1-го Департамента МИД: «Доношу Вашему Превосходительству, что вверенная мне партия благополучно прибыла 3 декабря в 9 час. вечера на ст. Куанчэнцзы КВЖД. Заботами и распоряжением г-на имп. российского консула в г. Куанчэнцзы [наша] партия на ст. Куанчэнцзы встречена была представителями властей со стороны России, а на ст. Чанчунь партию встретил местный военный даотай (бинбэйдао. — А. Х.) Мэнь Сянь-и в сопровождении чинов подведомственных ему учреждений.

Одновременно с сим г-н имп. российский консул командировал для встречи партии и для оказания мне содействия по ведению переговоров с китайскими властями состоящего при имп. консульстве коллежского регистратора г-на Кондакова.

Передача людей [сопровождаемой мною] партии в ведение китайских властей состоялась там же на станции Чанчунь, причем никто из людей партии никаких жалоб и претензий не заявил. Ввиду сего о таковом их заявлении было занесено в акт, коим была оформлена передача людей [упомянутой] партии; каковой акт и был подписан и в подлиннике при сем мною представляется» ⁹.

Так закончилась беспрецедентная гуманная акция российского правительства в отношении республиканского Китая, связанная с освобождением из плена и вывозом из Кобдо в пределы Маньчжурии более 675 китайцев во главе с цинским амбанем.

После подписания русско-китайского протокола с представителями китайской администрации, возглавляемой военным даотаем юго-западной части провинции Цзилинь (Гирин) Мэнь Сянь-и, в присутствии начальника 3-го отделения полицейского надзора на КВЖД капитана Крылова, полицейского надзирателя станции Куанчэнцзы и переводчика В. Кондакова, хорунжий Сидоров 6 декабря 1912 г. отправил в Петербург, в 1-й Департамент МИД из Куанчэнцзы следующую телеграмму: «Китайцев сдал [в] ведение китайских властей. Сдача оформлена актом, подписанным властями двух государств. Претензий и жалоб нет» ¹⁰. В тот же день телеграмма, полученная в Омске, была отправлена по назначению в российскую столицу, где с удовлетворением встретили весть о завершении гуманной акции по вызволению из плена в Кобдо нескольких сот китайцев путем вывоза на российскую территорию с последующей транспортировкой их по железной дороге и передачей властям Китайской Республики. Этот благородный акт, совершенный российским правительством в интересах Китая и Монголии, не мог не сказаться положительно на имидже России, которую некоторые китайские центральные и местные газеты без достаточных оснований обвиняли в желании присоединить к своим владениям Монголию, ставшую на путь независимости.

Комментарии

1. Подробнее см.: Хохлов А. Н. Монголия до и после провозглашения независимости в 1911 г. (по письмам очевидцев-россиян) // VII Международный конгресс монголоведов (Улан-Батор, август 1997 г.). Доклады российской делегации. М., 1997, с. 78–83.

2. См.: «Алтай» (Бийск), № 238 (17 октября /9 ноября 1912 г.).

3. «Новое время», № 12863 (3/16 января 1912 г.).

4. В составе гарнизона в Кобдо находились не только местные регулярные солдаты (главным образом маньчжуры), но и бежавшие сюда из районов собственно Китая китайцы. Это видно из следующего сообщения газеты «Новое время» от 3/16 мая 1912 г.: «За последнее время [в связи с Синьхайской революцией] замечается усиленное бегство китайцев изнутри страны, причем большое количество [их] прибыло в Кобдо. Из трех сот китайцев, прибывших из Уланкомского округа [в Западной Монголии], почти все были зачислены по распоряжению местного амбаня [правителя] в гарнизон, где они обучаются военному делу».

5. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Китайский стол, оп. 491, 1912, д. 99, л. 305–306.

6. Там же, д. 639, л. 48.

7. Кроме амбаня, в отдельных квартирах, как сообщает Сидоров, помещались лишь немногие и этим немногим жилось, конечно, далеко не лучше, чем тем, которые были помещены в пустых домах Осипова, Зотеева, Ивановой. Бийские купцы Ассанов, Грехов и Постовалов, приютившие китайцев у себя, не только кормили их, но и отдали им теплую обувь. Вся масса в 700 чел. питалась преимущественно пожертвованиями, которые делали не только купцы, когда-то вершившие в Монголии с китайскими торговцами большие дела, но и совершенно посторонние лица. Так, Сабардиной удалось собрать по подписке более 100 руб., на которые она купила 30 пудов печеного хлеба и 10 пудов сушек, при этом собрала несколько пар пимов — сибирских валенок.

В воскресенье М.А. Кузнецова привезла 50 пар пимов для раздачи наиболее нуждающимся. Отталкивая друг друга, китайцы бросились к пимам, стараясь первыми показать свои замотанные в тряпки ноги. Эти 50 пар далеко не удовлетворили всех нуждающихся в обуви. Пришлось ехать еще за таким же количеством. На этот раз китайцев пришлось построить в ряды. И тогда стал понятен ужас людей, которым предстояло пройти еще 12 дней до Ново-Николаевска, а ноги их в лучшем случае были обмотаны в разные тряпки, а порой всунуты в дырявые дамские ботинки или калоши.

8. АВПРИ, ф. Китайский стол, оп. 491, д. 630, л. 33–39 (текст на бланке: «3-го Сибирского казачьего полка хорунжий Сидоров, состоящий в распоряжении МИД и командированный для сопровождения партии китайских подданных из Кобдо в Харбин»).

9. Там же, л. 61.

10 Там же, л. 71.

Текст воспроизведен по изданию: Гуманная акция России в отношении Китая в 1912 г. Неизвестный эпизод в истории русско-китайских отношений // Восточный архив, № 17. 2008

© текст - Хохлов А. Н. 2008
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Мухамедзянов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Восточный архив. 2008

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info