СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Г. Н. Потанин. Очерки северо-западной Монголии
Результаты путешествия, исполненного в 1876-77 годах по поручению Императорского Русского Географического Общества. Выпуск I: Дневник путешествия и материалы для физической географии и топографии. Выпуск II: Материалы этнографические. С.-Пб. 1881.

В последние десять лет наши сведения о средне-азиатских странах, соприкасающихся с русскими владениями, подвинулись весьма заметно вперед. Ознакомившись с Туркестаном и прилегающими к нему ханствами, русские исследователи обратили свое внимание на области, лежащие в пределах Китая, посетили Монголию, западный Китай, северный Тибет, проникнув в такие места, где ранее не бывала нога Европейца, по крайней мере образованного. В большинстве случаев эти экспедиции совершались по инициативе и при содействии Императорского Русского Географического Общества, которое, как известно, поставило исследование средней и северной Азии одною из главных задач своей плодотворной деятельности. Его предстательству и содействию обязана, между прочим, наука тремя замечательными экспедициями полковника Пржевальского; по его же поручению было совершено и путешествие Г. Н. Потанина в северо-западную Монголию. В настоящее время мы имеем перед собою два выпуска, заключающие в себе результаты этого последнего путешествия, - результаты, заслуживающие внимания, как обстоятельные материалы к познанию малоисследованной страны, ее древностей, жителей, их быта, преданий, верований и т. д.

Как пограничная область Китая, прилегающая к русским [186] владениям, Монголия посещалась неоднократно Русскими, начиная еще с прошлого века. В начале нынешнего столетия, в трудах Тимковского, о. Иакинфа и др. мы встречаем уже обстоятельные сведения о настоящих Монголах-Халхасцах и занимаемой ими стране. Впоследствии эти сведения пополнились несколько данными, собранными членами нашей Пекинской миссии, торговцами, консулами и др. Ориенталисты изучили монгольский язык, составили словарь и грамматику, собрали данные касательно истории Монголов; благодаря заметкам путешественников и наблюдениям топографов, можно было получить некоторое представление о рельефе и характере страны, ее климате и производительности. Тем не менее всех этих данных было еще далеко недостаточно для составления наглядного и обстоятельного понятия о широком поясе пустынь, степей и плоскогорий, прорезывающих среднюю Азию от Манчжурии до Туркестана. Притом все имевшиеся сведения касались только восточной Монголии и были собраны главным образом по избитому пути от Кяхты чрез У pry до Калгана, тогда как местности, лежащие к западу, то есть, средина и западная часть Монголии, оставались, можно сказать, совершенно не исследованными. Более обстоятельные сведения об этих местностях мы получили только в последние десять лет, благодаря особенно экспедициям гг. Пржевальского, Пясецкого (Сосновского) и Потанина. Ставя рядом эти три имени, мы не имеем в виду приписывать им одинаковые заслуги, не думаем утверждать, чтобы добытые ими результаты были одинаково важными для географии и этнографии. Тем не менее, каждому из этих путешественников удалось посетить такие местности, о которых ранее имелись весьма скудные сведения, а потому и сообщаемые о них данные являются единственными и ценными. Путешествия г. Пржевальского (особенно первое, результаты которого более обработаны) познакомили нас с физико-географическими условиями восточной и центральной Монголии и стран, лежащих по южной их окраине. В то же время они доставили богатые естественно - исторические коллекции и значительное число наблюдений над жизнью высших животных (зверей и птиц). Население страны также не могло не обратить на себя внимание энергического путешественника, и составленные им очерки быта Монголов и Тангутов читаются с большим интересом. Г. Пржевальский вообще обладает талантом схватывать характеристичные черты посещенных им местностей, комбинировать свои впечатления и передавать [187] их в привлекательной, научно-популярной форме, не теряясь в мелочах и обобщая отдельные наблюдения. Но вместе с тем г. Пржевальский большею частию бывает скуп на подробности (за пределами непосредственно испытанных приключений), и что касается особенно до этнографии, до типа, быта, обстановки верований, воззрений посещенных им племен, местных древностей и т. п., он ограничивается большею частию только такими данными внешнего быта, которые могут быть наблюдаемы путешественником непосредственно, без особенного старания проникнуть глубже в народное мировоззрение, подметить черты сходства и различий, сравнить и анализировать отдельные подробности быта, обычаев, верований, легенд и т. д. Что касается г. Пясецкого, то два объемистые тома его путешествия представляет собственно дневник любознательного туриста, старательно записывающего все испытанное в пути, без всяких претензий на обстоятельное изучение страны и ее населения. То. обстоятельство однако, что автору пришлось посетить Лань-Чжоу на р. Хуан-хэ и пройдти оттуда, почти совершенно неизвестным до того путем, чрез Су-чжею, Хами, Баркуль и Бучен к Зайсанскому посту, придает его описанию некоторое значение, так как оно является первым, и по отношению к некоторым пунктам - единственным, хотя и весьма поверхностным источником для познания неизвестной страны. Как г. Пржевальский, так и г. Пясецкий не останавливались однако на продолжительное время в Монголии; они только прошли чрез нее более или менее быстро и не имели потому ни времени, ни возможности для более обстоятельного с нею ознакомления. В иных условиях находился Г. Н. Потанин, который мог посвятить полтора года на переходы по северо-западной Монголии, собирая коллекции и производя физико-географические и этнографические наблюдения. После г. Потанина тою же местностью прошел отчасти г. Пржевальский в своем третьем путешествии, именно чрез Булун-тогой, вверх по р. Урунгу чрез оазис Хами, но сведения собранные им, еще не опубликованы, так что покуда труд г. Потанина является единственным в этом отношении. С другой стороны, какие бы достоинства не представляло новое сочинение г. Пржевальского, в некоторых отношениях, например, что касается до этнографии, древностей, изучения торговых сношений, оно, конечно, не в состоянии будет заменить или сделать излишним почтенный труд г. Потанина.

Существует, впрочем, одно условие, которое, при проведении [188] параллели между сочинениями г. Пржевальского и г. Потанина, может служить не к выгоде последнего во мнении большинства читателей. Сочинение г. Потанина, как это сознает и сам автор, слишком сухо, заключает в себе только голые факты топографии и этнографии и не знакомит достаточно наглядно с общим характером страны, с типичными явлениями местной природы и туземного населения. В предисловии автор сам сознает необходимость и пользу составления более популярного сочинения о Монголии, которое познакомило бы с этою страной по последним результатам новейших путешествий; но он заявляет, что чувствует себя еще не в силах выполнить такую задачу, которая требует большого знакомства со страною и большого знания литературы предмета. Автор рассчитывает взяться за подобное предприятие впоследствии; покуда же он ограничивается изданием «Дневника» и «Материалов для этнографии». Нам кажется однако, что и эти два более специальные выпуска могли бы заключать в себе несколько общих замечаний и выводов; но это касается уже скорее метода изложения, что, в специально-ученых сочинениях, стоит на втором плане сравнительно с фактами. Во всяком случае, данные, собранные г. Потаниным в двух выпусках его труда, дают весьма много материала для составления себе понятия, как о характере страны, так и об этнографических особенностях ее населения.

Под именем Монголии разумеется, как известно, громадная полоса пустынь и степей, которая начинается на востоке от Хинганского хребта, отделяющего Монголию от Манчжурии, и тянется, на громадном протяжении, но направлению на юго-запад, к подножию Куен-Люня. С севера и юга эта полоса ограничена горами, замыкающими ее и на большем протяжении западной окраины, обусловливая этими естественными баррьерами климатический характер страны, почва которой представляет отчасти дно некогда бывшего здесь водоема или внутреннего моря. С запада, в пределы Монголии входит несколько горных хребтов, именно Танну-Ола, Хинган, Алтай и Тянь-Шань, вызывая этим большее разнообразие, как в рельефе страны, так и в степени ее орошения, а следовательно, и в характере растительности и фауны. Заключенная между горными хребтами, Монголия представляет сама страну довольно возвышенную, средняя высота коей составляет около 3,000 футов, понижаясь в котловинах до 2,000 и повышаясь на плоскогорьях до 5,500 и более. Восточная Монголия, страна Халха-Монголов, была [189] исследована, как уже сказано, раньше других частей. Она начинается на севере гористою полосою, простирающеюся от Кяхты до Урги верст на 300 и сохраняющею характер лучших частей Забайкалья, с богатым орошением и довольно обильною растительностью. За Ургою, к юго-востоку, следует степная полоса, которая тянется верст на двести и затем, незаметно, переходит в бесплодные равнины пустынной Гоби, которые простираются до окраины собственного Китая, приблизительно верст на девятьсот. Местами здесь также встречаются ряды гор или холмов, возвышающихся на несколько сот футов над окрестными равнинами, и ущелья коих заняты руслами потоков, существующих впрочем только летом во время сильных дождей. Почва Гоби состоит из крупнозернистого красноватого гравия и мелкого галешника, а иногда и из сыпучего песку, который однако начинает преобладать только в южных частях пустыни, именно в Ордосе, вдоль Желтой реки (Хуан-хэ), и особенно, западнее, в Алашани. Ала-шаньская пустыня, составляющая самую южную часть Гоби, к западу от среднего течения Хуан-хэ, представляет, по мнению г. Пржевальского, дно некогда бывшего внутреннего моря. На многие десятки, даже сотни верст, здесь тянутся голые сыпучие пески, сменяющиеся только кое-где площадями соленой глины или гальки. Крайне бедная растительность состоит лишь из нескольких видов уродливых кустарников и нескольких десятков видов трав; также бедна здесь и фауна, характеризующаяся между прочим изобилием ящериц-фринокефалов. Алашань приходится приблизительно под тем же меридианом, как и Урга с ее окрестностями, но полоса, разделяющая их, составляет самую дикую часть среднего Гоби. Пржевальский, шедший этим путем в июле месяце, вынужден был сильно терпеть от жаров, доходивших в полдень до 45° C. в тени, да и ночью иногда не падавших ниже 23,5° С. Почва накалялась до 63,0° C., и сухость воздуха стояла страшная, за то ветры дули почти постоянно, способствуя днем еще усилению жара и переходя иногда в вихрь и бурю, наполнявших воздух тучами соленой пыли и песка. Западная Монголия представляет меньшее развитие пустынь, хотя между прорезывающими ее с запада на восток горными хребтами и встречаются местности, на протяжении нескольких дней пути, могущие соперничать с типичною Сахарою. Такими полосами пришлось проходить экспедиции г. Сосновского, такие же местности встречал, в своих переездах, и г. Потанин, например, [190] при переходе от Сухайту до Сантаху, на протяжении 65 верст. «По крытая черною галькой», говорит автор, - «Гоби представлялась темно-серою ровною поверхностью более темною на горизонте, и если б не два колоссальных хребта спереди и сзади (Тянь-Шань и Алтай) путешественнику казалось бы, что он двигается в середине темно-серого круга. Только караванная дорожка, которая прямою желтою тесемкой тянется поперек степи, да белые остовы погибших на этом месте верблюдов прерывают ее однообразие. Растительности на Гоби, кроме трех кустарников на песчаных холмах, никакой, из животных встретился только фринокефал, пронеслась над головами стая журавлей, направляясь на север...» Но бесплодные местности в западной Монголии часто непосредственно граничат с оазисами, а с приближением к горам, сменяются в долинах и ущельях участками с иным характером флоры и фауны. Многочисленные, часто обширные озера, со вливающими в них свои воды реками, также разнообразят характер местности, тем более, что берега этих озер и рек обыкновенно заросли деревьями и кустарником.

Из оазисов особенно замечателен Коми, населенный мусульманами, считающими себя за потомков выходцев из Бухары; Потанин называет их Сартами, Пясецкий - Таранчами; сами они называют себя Хамылук или Ган-тоу, что значит чалмоносцы. Но и вообще западная Монголия, во всех местностях, сколько-нибудь удобных для скотоводства, населена относительно порядочно, чем и объясняется существование здесь многих торговых городов - Кобдо, Улясутая, Баркуля, Гученя и др. В описании г. Потанина приведены интересные сведения об этих городах и о характере и размерах русской в них торговли. Особенно долго прожил г. Потанин в Кобдо (5½ месяцев), городе, ближайшем к русской границе и ведущем торговлю преимущественно с монгольским простонародьем. Город лежит на правом берегу р. Буянту, недалеко от входа ее в ущелье, и состоит из крепости и торговой слободы, где живут до 1000 душ Китайцев торгового сословия. Окрестности города безводны и бестравны; на тридцать верст кругом нет никаких поселений. Несмотря на такое положение и небольшие свои размеры, Кобдо представляет важный торговый пункт. Здесь находятся подворья и склады пяти крупных торговых китайских компаний, снабжающих своими товарами многочисленные заимки, разбросанные по монгольским хошунам (кочевьям). Из хошунных [191] заимок товары раздаются в долг под скот, который собирается весною и гонится в г. Куку-хото. Для городских жителей имеется до 50 мелочных лавочек, из коих в иных впрочем нет и на сто рублей товара. Русских лавок в городе, в зиму 1876-77 года, было четыре, принадлежавших бийским и частью барнаульским купцам; летом число русских лавок бывает больше. Товары для Кобдо закупаются на Ирбитской ярмарке и на сибирских заводах; доставляются они из Бийска до Ангудая на санях, из Ангудая до Кош-агача на вьючных лошадях, а с Кош-агача до Кобдо на верблюдах. Самая трудная часть дороги - от Ангудая до Кош-агача, в теснине реки Чуи, где местами приходится идти по опасным карнизам береговых утесов или так называемым «бонам». Трудность этой дороги оказывает влияние на выбор товаров и их цены; многие товары, как например, стекло, стеклянную посуду, вино в бутылках, керосин, спички не везут вовсе или везут в весьма малом количестве из опасения разбить их; другие, например, муку, железо, везут тоже мало, из-за малого барыша, вследствие дороговизны вьючной перевозки. Устройство тележной дороги в долине Чуи является поэтому настоятельною потребностью в видах увеличения вывоза русских товаров и сокращения монополии двух-трех бийских купцов. Другое обстоятельство, мешающее развитию русской торговли, заключается в малом числе и однообразии вывозных статей. Монголы охотно покупали бы русские товары, но денег (серебра) в крае мало, и меновою ценностью здесь служит скот да кирпичный чай. Но последний требуется только для алтайских инородцев; рогатый скот также сбывается только отчасти в Иркутск, другую же часть и овец приходится обменивать на серебро в лежащем южнее китайском городе Гучене. Для развития русской торговли, по мнению г. Потанина, необходимо, чтобы русские купцы расширили свои торговые обороты и гнали бы полученный от Монголов скот, как это делают китайские купцы, в Куку-хото или Калган, обменивая его там на те сорта чаев, которые могут иметь обширный сбыт в Сибири и России. Покуда русские купцы доставляют: в небольшом количестве железный товар; подносы (расходится до 1000 шт. ежегодно); медные тазы, чайники и пуговицы (последние встречают однако сильную конкуренцию в английских); плис (около 600 кусков) и репс; немного сукна; бязь, тик, ситцы и другие бумажные материи, встречающие тоже конкуренцию в английских; окованные жестью шкатулки; спички; мыло; [192] спирт; сахар; часы и имеющие прочный сбыт в Китай маральи рога. Рога эти, добываемые от сибирской породы благородного оленя, так называемого марала, собираются бийскими купцами у алтайских охотников и мараловодов. Пара рогов продается от 8 до 40 рублей; Китайцы употребляют их для каких то лекарственных целей, и кажется, вещество рога играет у них роль комфортативного средства. Ежегодно вывозится несколько сот пар, половина коих добывается теперь от одомашненных маралов, разводимых алтайскими крестьянами, особенно в вершинах р. Бухтармы и в Уймонских деревнях. У г. Потанина приведены интересные статистические данные об истории и размерах мараловодства в Алтае. Кроме скота и кирпичного чая, вывозными статьями в Кобдо служат: сурок (до 500,000 шкурок ежегодно), соболь (около 300 шт.), куница (200 шт.) и лисица (2,000-3000 шт.), а также в небольшом количестве волос и шерсть. Русская торговля производится зимою из городских лавок, летом же товары рассылаются с прикащиками по хошунам. Таких кочевых лавок («палаток» или «счетов») насчитывают до 20; каждая из них распродает в лето товару тысячи на две. Значительную конкуренцию русские торговцы встречают, как и следовало ожидать, в Китайцах, которые привозят товары часто более по вкусу жителям и могут производить обмен на скот и другие продукты с большею для себя выгодой.

Город Улясутай, лежащий верст на 400 к востоку от Кобдо, больше и оживленнее последнего. Торговля здесь более розничная, чем оптовая, магазины обширнее кобдинских и полнее; в них можно встретить гораздо более предметов прихоти и роскоши. Русских торговцев, прежде, в начале открытия русской торговли внутри Монголии, здесь было больше; теперь число русских лавок с каждым годом уменьшается, и зимовать остается всего одна лавка.

Еще оживленнее Улясутая город Баркуль, находящийся на юге, у подножия Тянь-шаня; магазины здесь обширны и полны разнообразными товарами; в городе много «тянов» или постоянных дворов, и имеется несколько красивых зданий, украшенных лепными работами или изваяниями чудовищ. Превосходя другие монгольские города бойкостью уличной жизни, Баркуль превосходит их однако и своею грязью и неряшливостью, поражающею не только на лицах, но и в домах. [193]

Существование городов, подобных только что упомянутым, и довольно значительной в них торговли, указывает на то, что население страны обладает известною степенью культуры и благосостояния. Под влиянием китайской цивилизации и ламаизма люди, даже в такой пустынной и бедной стране, какова Монголия, могли создать себе условия мирной и культурной жизни. «Путешественника», говорит г. Потанин, - «поражают эти кочующие монастыри, кочующие алтари с своими многочисленными пантеонами, кочующие библиотеки, переносные войлочные храмы в несколько сажень высоты, школы грамотности, помещающиеся в кочевых палатках, странствующие медики, кочевые лазареты при минеральных водах, - все это виды, которые никак не ожидаешь встретить в кочевой жизни; по развитию грамотности в народной массе Монголы, бесспорно, единственный кочевой народ в мире. Это не дичь в роде Туркменов или даже наших Киргизов. Кто видел оба народа, Монголов и Киргизов, тому невольно приходит желание провести параллель между ними. Монгольские князья по азитски люди очень образованные; они часто умеют говорить на нескольких языках той империи, к которой принадлежат, пишут по монгольски и тибетски, иногда даже изучают санкритский язык; многие из них живали по году или и более в Пекине, столице своего государства; они соревнуют друг перед другом в постройке монастырей и кумирен, в обогащении их дорогою утварью и металлическими изображениями божеств, одна перевозка которых стоит больших денег; стараются приобретать книги. У наших Киргизов султаны малограмотны, письменные дела ведут преимущественно через наемных секретарей из беглых Татар или Туркестанцев, единственным занятием, достойным своего высокого звания, считают охоту с ястребами и беркутами; книгохранилищ и школ киргизские султаны не заводят. Жизнь Монголов приходит тихо, нравы их мягки, преступления редки, о зверском обращении с женами или детьми не слышно; преступления, в особенности убийство, случаются редко... Иностранец может спокойно путешествовать по стране, русские прикащики в одиночку разъезжают по кочевьям с товарами и не жалуются на обиды... Другие нравы в Киргизской степи: конокрадство - здесь обыкновенное явление, грабежи и убийства тоже не редкость, и путешествовать в стране без конвоя едва ли так безопасно, как в Монголии».

В другом месте, сравнивая монгольскую степь с киргизскою, [194] г. Потанин замечает, что первая, в своих удобных для человеческой жизни местах, представляется гуще населенною, чем последняя: «Земледелие здесь далеко более развито; нет ни одного незначительного участка не обработанного, коль скоро тут есть необходимая для полива вода; по окраине Гоби, где воды встречаются на значительных расстояниях, если только это не колодезь, а ключ, то тут и пашня, хотя и не более как в 10, 20 десятин всего». Развитие земледелия (сеют более всего ячмень, затем пшеницу и проч.) естественно, вызывает большую оседлость, которая усиливается еще существованием ламайского духовенства. «Часть этого сословия живет по хошунам, другая часть в особых монастырях, которые в южной части халхасской Монголии представляют скопища войлочных юрт, в северной же имеют вид порядочных городков, составленных из глиняных или деревянных домиков». Сохраняя обычай перекочевки, простые Монголы отходят от зимовок, самое большее, на 20 верст; только ставки князей перемещаются иногда верст на сто. Этим объясняется до известной степени, почему юрта Монгола ставится прочнее, чаще обвязана арканами снаружи, и внутри более наполнена громоздскою мебелью и утварью. У каждой юрты есть деревянные створчатые двери, кроме войлочной занавески, тогда как таких створок не бывает в юртах киргизских султанов. От дверей на право этажерка для посуды, на лево другая для бурдюков с кумысом и айраном, тогда как у Киргизов мелкая посуда просто валяется в особом углу, а бурдюки привязываются к юрточной решетке; вместо киргизской кожаной посуды у Монголов деревянные, окованные медью высокие домбы вместо переметных сум деревянные сундуки, сверх того, в каждой юрте кровать и деревянная, часто значительных размеров божница». Последняя представляет раскрашенный ящик или шкатулку, поставленный на другой более простой ящик и нередко драпированный шелковыми материями; на шкатулке выставляются бурханы, преимущественно в виде икон, писанных на бумаге или дабе; перед иконами стоит ряд медных чашечек, «цокцо», в которые наливается вода и кладутся части пищи (сыр, творог и проч.); тут же ставятся искуственные цветы, разные фигуры и другие украшения. «Вообще», говорит г. Потанин, - «потребление фабрикатов в монгольской юрте гораздо более, чем в киргизской, и разных мелких принадлежностей комфорта, в роде щипцов, ножей, ножниц, утюгов (которых [195] Киргиз вовсе не знает), уполовников, курительных трубок, кисетов, табакерок, пряжек), раскупается Монголами из китайских лавок множество». Замечательно при этом, что ремесленности у Монголов нет никакой. «Монгольские женщины хорошо вышивают и вяжут, но не ткут даже самой простой материи на мешок; они не умеют делать мыла, как Киргизы (белья не моют, также как и тела; белье и верхнее платье не сменяется, пока не износится; на оборот Киргизы стирают белье и сами приготовляют мыло); кузнецы у них редки; все ткани на платье, посуда в большинстве, мыло, сбруя с насечками получаются от Китайцев; даже решетки для монгольской юрты и двери, не говоря о ящиках и божницах, приготовляются китайскими плотниками в мастерских города Улясутая. Сапог и шапка также везутся для Халхасца из Куку-кото за 1000 верст». Только одна отрасль Монголов, Дюрбюты, отличаются в этом отношении от остальных своих сородичей; они сами себе шьют сапоги и делают железные вещи. В другом месте, однако, г. Потанин сообщает, что Монголы сами вырезывают свои серебряные украшения, и что между ними есть очень хорошие мастера серебряных дел. Монголы вообще любят обвешивать себя украшениями; носятся разные придатки с кораллами и серебряными блесками на шапочке, серебряные блески на косах и груди, при чем этот убор содержит иногда не менее двух фунтов серебра. В ушах Монголки носят серьги, на руках серебряные толстые браслеты, а на пальцах - кольца. Обилие этих украшений, которые встречаются даже у самых бедных Монголок, свидетельствует тоже о некотором достатке и стремлении к роскоши.

Малое развитие, почти отсутствие всяких ремесл у Монголов заставило г. Потанина задать себе вопрос: искони ли они были такими невеждами, или древняя ремесленность убита у них впоследствии китайскою торговлей. Автор оставляет этот вопрос без ответа, но в его сочинении приведены данные, которые заставляют склониться в пользу последнего предположения. В своей параллели между Монголами и Киргизами г. Потанин замечает между прочим, что у первых национальная жизнь отодвинута на второй план, интеллигенция занята исключительно религиозными вопросами, разрабатываемыми по тибетским источникам; древний родовой быт почти совершенно изглажен. «Мы находим подразделение народа на административные части, но о подразделении его на поколения остались только слабые воспоминания; на вопрос: [196] какой ты кости? Монгол отвечает: Монгол или Халха, или черной кости, белой кости и далее этого не идет. Имена поколений, в особенности у Халхасцев, перезабыты, имена предков и легенды о них тем более. Другую картину представляет киргизский народ; родовой быт сохранился у него еще в целости; каждое поколение живет в одном месте и общими интересами, которые сообща и защищает; браки внутри поколения запрещаются, как между родственниками; каждое поколение помнит своего предка, и если не всякий член поколения, то многие в состоянии рассказать всю генеалогию от родоначальника своего поколения вплоть до своего отца». Никакое внешнее духовно-культурное влияние не отвлекло внимание Киргиза от своих национальных преданий, и национальная жизнь в этом народе бьет ключом. В то время как у Монголов национальной литературы почти не существует, монгольский язык употребляется только в канцеляриях при административных сношениях, тибетская грамотность распространена между ламами значительно обширнее, чем монгольская, охота изучать свою отечественную историю вовсе не развита, - Киргизы представляют совершенно другую стадию общественного развития. Киргизский народ еще не затронут книжными спорами о религии и нравственности, отодвигающими национальную жизнь на второй план; кодекс нравственности и руководство к практической жизни заключаются у него в народных преданиях и обычаях, а не в священных книгах, написанных на чужом языке; идеалы свои он видит в национальных богатырях, родоначальниках и героях, а не в святых, не имеющих родины. Такое различие между двумя народами, по мнению г. Потанина, тем удивительнее, что оба они занимают равнинную страну, притом также служившую ареной великих военных и народных передвижений; это как будто намекает, что Киргизы только недавно вступили в эту страну из другого отечества, где они жили в большем уединении от исторической жизни.

Не смотря однако на известный прогресс культуры, в быту Монголов сохранились еще многие следы первобытных обычаев и верований. Так, Монголы едят конину и верблюжатину от павших животных; едят сурков, даже лисиц. Мясо варят без приправ, и варка продолжается не долго, так что мясо вынимается из котла полусырое, и навар получается невкусный (тогда как Киргизы доваривают вполне). «Эта особенность в культуре сближает [197] Монголов», по замечанию г. Потанина, «с Тангну-Урянхайцами, Алтайцами, а также другими более типичными сыроядцами Сибири. Копчение мяса, столь употребительное у Киргизов, Монголам неизвестно».

На ряду с ламаизмом в Монголии сохранились еще остатки шаманства, точно также, как и у Киргизов, рядом с начатками ислама. Но у Монголов и Урянхайцев шаман типичнее: он камлает ночью, сопровождает свое камланье битьем в бубен и пляской и имеет специальное одеяние, тогда как киргизский шаман камлает днем и бубна не имеет, а акомпанирует себе на струнном инструменте, который называется кобыз; он не пляшет и не имеет специальной одежды. У Монголов есть также шаманки, которых не встречается у Киргизов, гаданье на лопатке существует одинаково, как у Монголов, так и Киргизов. Монголы поклоняются также огню, горам, озерам, и многие обряды этого поклонения вошли уже в состав ламайского культа. Одна из характеристичных особенностей этого последнего заключается, как известно, в почитании, разом с Шахиамуни и другими бурканами, живых святых или гыгэнов, имеющих свою резиденцию в особых монастырях. В северо-западной Монголии гыгэнов насчитывается восемь, и все они имеют церковные земли с приписанными к ним людьми. По мнению монгольского простонародья, гыгэны по смерти вновь возрождаются путем чудесного зачатия; юрта, где должен родиться святой мальчик, узнается ламами по появлению над ней особого знамения (радуги). Одни Монголы верят, что гыгэны не едят ничего, кроме небольшого количества сахара и чая; другие не только знают, что они едят и пьют, как и все, но не отрицают за ними пороков, которые впрочем не лишают их святости; такое совмещение в одном лице порочности и святости, по словам Монголов, превосходит человеческое разумение. Торгоуты верят, что в руках одного из гыгэнов, Цаган-гыгэна, находится ключ от земли. Об этом гыгэне, доступ к которому весьма труден, в книге г. Потанина приведен рассказ г. Матусовского, которому удалось добиться с ним свидания. Это был человек лет около сорока, среднего роста, крепкого сложения, с большим выпуклым лбом, толстым носом, небольшими черными глазами и длинными тонкими усами; в общем выражение лица его было серьезное и умное, и в разговоре он оказался не лишенным остроумия и находчивости.

Для разъяснения вопроса о древнейшей первобытной культуре в [198] Монголии некоторые данные могло бы дать исследование местных древностей, которых, как оказывается из наблюдений г. Потанина, имеется там не мало. К числу таких древностей принадлежат каменные насыпи или могилы (кэрексур Халхасцев, киргизин-юр Урянхайцев), - круглые или состоящие из центральной круглой насыпи и окружающей ее орбиты, которая иногда соединяется лучами с насыпью, бывает четырехугольною, сопровождается добавочными каймами или насыпями и т. д. Центральная насыпь имеет около 60 и более шагов в окружности; орбита около 200 шагов; вышиною насыпь может быть до двух сажен; камни небольшие, круглые не без острых ребер, величиною с человеческую голову и более. Халхасцы считают эти насыпи могилами некогда живших людей-великанов; другие признают их местами, где было закопано имущество бежавших во время войны народов. Г. Потанин приводит описания и изображения многих кэрексуров, но к сожалению, он не имел возможности сделать раскопку ни в одном из них. Между тем было бы интересно убедиться, есть ли это действительно могилы, и находятся ли под этими каменными насыпями какие-либо остатки древней культуры.

Другой род памятников представляют так называемые кишачило Монголов, - каменные столбы, с изображениями или без них и иногда значительно напоминающие каменные бабы. В Западной Монголии г. Потанин встречал подобные столбы только к северу от Гоби, при чем между ними оказались как отесанные, так и не отесанные. Отесанные кишачило очень редки, состоят по преимуществу из гранита или гранитита и представляют обыкновенно разные изображения, более или менее отделанную человеческую голову и пр. Не отесанных кишачило - бесчисленное множество; они имеют вид столбов с непараллельными гранями, очевидно выколотых так самою природой и только отчасти обделанных. В постановке кишачило нельзя открыть какой-либо зависимости их от кэрексуров. Лучший по отделке кишачило находится близ озера Даин-гуля, с двухскатною крышей и дверью. Представляет он столб с человеческою, мужскою головою на верху, довольно отчетливо обтесанною; видны уши, монгольские глаза, толстый нос, губы и усы. Около этого истукана (вышиною 150 сантиметров) протянута веревка, на которой навешано много шелковых лоскутков, конских волос и деревянных, крашеных обрубков. У большей части кишачило обделка выражается однако только в кружках, изображенных в [199] верхней части той или другой из сторон четырехугольного столба и в проведенных поперек одной или нескольких сторон линий или ряда точек. Сличая эти кишачило, именно более обделанные из них с южно-русскими и особенно, сибирскими каменными бабами, молото подметить между некоторыми из них известное сходство, невольно наводящее на мысль о некотором племенном или культурном сходстве между воздвигавшими эти изваяния народностями. С другой стороны, более грубые кишачило в форме четырехугольных столбов напоминают скорее подобные же группы каменных менгизов в Восточной Индии, именно на Khassia hills, между долиною Ассама и равнинами Силэта (Fergusson. Rude stone Monuments. L. 1872, стр. 462.). Но конечно, подобное внешнее сходство само по себе еще ничего не доказывает, тем более, что пространство между Монголией и Индией, в археологическом отношении, еще совершенно не исследовано. По всей вероятности, в Монголии найдутся впоследствии и другие древности, а также будут открыты и остатки каменного века. Что каменный век здесь некогда был, на это указывает тот факт, что и Киргизам, и Монголам известны громовые стрелки. Монголы называют их лун-сумын, при чем, по словам г. Потанина, этим же именем они зовут и бронзовые копьеца, выкапываемые из земли. Было бы интересно собрать некоторое число подобных каменных и бронзовых стрелок для сличения их с известными европейскими и азиатскими формами.

В «Этнографических материалах» г. Потанин приводит подробные сведения о различных народностях Тюркского и Монгольского племени, населяющих северо-западную Монголию, а также сообщает данные об их религиозном быте (не особенно впрочем подробные), о внешней обстановке жизни, о семейном и общественном быте. Семейная и общественная жизнь, впрочем, только затронута автором; он говорит именно только о свадебном обряде Монголов, о форме клятвы и об играх. Заслуживают внимания еще собранные автором названия пальцев, созвездий и небесных явлений (также поверья о них), местные названия растений и животных сказки и легенды. Все эти данные интересны как сами по себе, так, в особенности, для изучения сходства между культурой и мировоззрением Монголов, с одной стороны, и Тюркских, Финских, [200] даже Славянских племен - с другой. В многочисленных приложенных к тексту примечаниях, автор сам приводит многие сопоставления по этому поводу, выказывая при этом значительную начитанность. Остается пожалеть, что автор не нашел возможным сделать более подробные наблюдения над физическим типом виденных им племен, над физиологическими их особенностями, над обрядами при рождении, болезнях, погребении и проч. Впрочем, для путешественника в пустынной стране, притом мало знакомого с языком населения, собирание антропологических и этнографических сведений может быть иногда сопряжено с значительными затруднениями. Мы вполне уверены, что и собирание приведенных сведений, а также записывание (в переводе) легенд, было по временам делом не совсем легким. Будем надеяться, что почтенный автор не оставит в будущем излюбленного им края, и что ему удастся еще более пополнить наши сведения о тюркских и монгольских народностях средней Азии.

Д. Анучин.