Молодой, красивый второй сын эмира, Шах-Аюб-Хан осторожно приотворив дверь заглянули в комнату, но сейчас же, увидев гневный жест отца, скрылся.

— Военный министр говорил наверное с Ак-Падишахом Императором об афганских делах. Я надеюсь, что меня русские поддержат. У меня есть много преданных мне людей и ханов и сердаров во всем северном Афганистане, немного успокоившись, снова заговорили старики.

— Там стоит только явиться моему послу, как все туркмены и афганцы станут на сторону своего законного государя.

Когда в 1888 году мой дядя Эюб-Хан воевали с англичанами, а эмир Абдурахман в это время заболел, я легко произвел [176] восстание в Бальхе и Бадакшане объявив, что Абдурахман-хан умер. И если бы не помешали Гулям-Хедар-Хан, который успели собрать войска, дело было бы выиграно, но тогда судьба отвратила свое лицо от меня...

Еще долго рассказывал эмир в тот вечер о всех своих горестях и неудачах, вызванных, по его мнению, происками англичан, всё время мешавших русскому правительству оказать ему помощь.

Сетования на генерал-губернатора, военного губернатора и всю туркестанскую администрацию были его излюбленною темою, к которой я уже достаточно привык.

— Где будет принимать генерал Куропаткин всех больших начальников? — задал он вопрос, на минуту прерывая свой рассказ.

— Говорят, что на вокзале железной дороги, — поспешили я удовлетворить его любопытство.

— На железной дороге — это неприятно. Я не люблю железную дорогу!

— Недавно мне пришлось ехать из Самарканда в Ташкент, и знаете ли, на одной из станций, я как правоверный, хотел сотворить намаз.

Взяв кувшин с водою, я вышел из вагона и стал совершать омовение в стороне недалеко от поезда, но нехорошие люди, служащие на железной дороге. Они видели, что я еще не окончил своего важного долга, но несмотря на это, пустили поезд, а мне пришлось остаться на станции одному без моих людей.

Они видели, что старый генерал, указал он на свои погоны, занят важным делом и не подождали одну минуту....

А 1888 г. мне памятен. Это было такое удобное время. Ведь я были раньше правителем всего Чарвиллаэта и Бадакшана и народ хорошо знал и любил меня. И туркмены и узбеки и афганцы все одинаково были мне преданы, так как знали, что я хороший мусульманин, а дервиши ордена Никшебендия считали меня своими мюридом и поэтому их речи на всех собраниях и базарах были за меня.

Одно было плохо, не было тогда столько денег, сколько нужно для содержания моих войск. К счастью Аллах послали людям Чарвиллаэта несколько лет подряд большие урожаи и мне удалось собрать с них большую подать в свою казну.

И как хорошо всё случилось, видно судьба мне покровительствовала. Когда заболел летом эмир Абдурахман в Ляхмане [177] и перестал, вследствие болезни, показываться людям, я через верных людей пустил слух везде на базарах, что эмир умирает а после его смерти инглизы тотчас же займут Афганистан.

Поверили все в стране. Я собрал свои войска, которых были тысячи преданных, верных людей, отчеканили в Мазар-и-Шерифе много денег с моим именем. Но когда узнал обо всем Абдурахман, он выслал против меня своих самых надежных сердарей: Гулям-Хейдар-хана и Абдул-Хаким-хана, которые с огромным войском, конницею, пехотою и 26 пушками, вышли из Бамиана, а в это же время Абдул-хан двинулся из Бадакшана и также пошел на меня. Всего у них было больше 40 тысяч человек, но я не испугался этой большой силы и пошел навстречу.

В Гейбаге, в двух днях пути от Балха, встретились войска Абдул-хана и Гулям-Хейдар-хана и, соединившись, образовали многочисленную армию, но моих войск было не меньше. Я насчитывал до 30 т. человек и при этом у меня были опытные сердары: Магомет-Гуссейн-хан, Фазиль-Уд-хан и Меджид-хан — лучшие военачальники.

Невдалеке от Таш-Кургана, в долине Газни-Хак сошлись наши армии. Я сам был при войсках, а сын мой, Измаил-хан, в этом бою за свою храбрость заслужил высокое звание сердара. Два дня продолжалось сражение и, если бы не измена некоторых ханов, то я бы одержал победу.

Я убил несколько изменников собственноручно, но это не помогло делу. Люди мои сражались как львы. Судьба же повернулась к нам спиною, и войска не выдержали натиска. Армия Абдурахмана одержала победу, а я должен был бежать за Аму-Дарью, в Бухарское ханство.

Русский Ак-Падишах велик и он дал мне средства на жизнь, разрешив проживать в городе Самарканде.

Но жизнь моя тяжелая, ибо на сердце все время печаль, а в душе нет спокойствия. Я имею всё что нужно, но разве так должен жить эмир Афганистана?

— Нельзя упускать теперь такого хорошего случая.

— А кстати, как одевается в торжественных случаях русский Император? — через минуту начал он выяснять, очевидно, вновь мелькнувшую у него какую-то мысль;

— Как и всегда в военном мундире с погонами или эполетами полковника.... [178]

— Почему же не генерала? Это странно! Ведь Император старше всех в России?!

Выслушав мое объяснение эмир задумался, а затем быстро заговорил.

— Это правильно, но если Император носить погоны полковника, то и я, афганский эмир, надену тоже такие же погоны.

Вы едете в Ташкент, привезите, очень прошу вас, мне их, но непременно погоны золотые и чтобы по ним были белые дорожки. Я люблю белое....

Надо было видеть то нервное настроение в котором был эмир Исаак-хан в день приезда генерала Куропаткина в Самарканд.

Одетый как и всегда в генеральский мундир общеармейского образца в синих рейтузах с генеральскими лампасами и с полковничьими погонами на плечах, в неизменной афганской каракулевой шапке на голове, на которой блестела бриллиантовая звезда, он стал со своими двумя сыновьями на левом фланге всех представлявшихся, выстроившихся длинною линиею на платформе Самаркандского вокзала.

Я стоял невдалеке и, поздоровавшись с ним, начал внимательно наблюдать за этою интересною группою.

Медленно подошел поезд, из которого вышел военный министр в сопровождении генерал-губернатора, генерала Иванова.

Сделав общий поклон, генерал-адъютант Куропаткин медленно двинулся по линии представлявшихся, задавая каждому вопросы и ласково разговаривал со многими старыми туркестанцами.

Задав мне несколько вопросов он направился также тихо к левому флангу.

Эмир Исаак-хан, до которого оставалось лишь несколько шагов, побледнел и его желтовато-смуглое лицо сделалось буквально серым. Он нервным жестом приложил руку к головному убору и с достоинством поклонился.

— Очень рад вас видеть, хан, в добром здоровии, — раздался спокойный, ровный голос военного министра.

Эмир буквально впился глазами в глаза Куропаткина и, пожав протянутую руку, весь превратился в ожидание.

— Желаю вам есть спокойно свой хлеб в Самарканде, — как погребальный колокол, раздались новые слова военного министра, точно определившие отношения русского правительства к его положению, [179] не поощрявшие какие-либо активные выступления эмира в Афганистан и признававшего тем самым законность вступления на престол афганского эмира, Хабибула-хана.

Выслушав слова переводчика, будто окаменев, долго стоял Исаак-хан на платформе, видимо подавленный слышанным. Военный министр, сделав общий поклон, поехал в город.

Я подошел к хану и, с помощью его сына Измаил-хана, с трудом уговорил его ехать домой.

Старик сердился. Хотел ехать вслед за Куропаткиным. Страшно волнуясь, он был видимо возмущен до глубины души.

Лишь поздно вечером приехавший к нему штаб-офицер из лиц свиты немного успокоил Исаак-хана, высказав мысль о несвоевременности данного момента для каких-либо выступлений, но намекнул на возможность предприятия их в будущем, когда создастся более благоприятная политическая обстановка.

Старик, услышав это, немного повеселел.

И в долгие осенние вечера, заходя к нему в гости, я слышал рассказы о его приключениях в Афганистане.

Эмир был недурной рассказчик и целый ряд стычек и сражений, в которых он участвовали, рисовался ими живо и интересно.

Живя в Старом городе, невдалеке от Регистана, в части, получившей название Афган-Баг, прожил потом недолго эмир Исаак-хан, устроивший у себя во дворе особую мечеть, в которой он иногда служил сам в качестве имама.

Проживавшие невдалеке от него афганцы, занимаясь различными торговыми делами, собирались почти ежедневно к нему. Рослый, вооруженный с головы до ног, афганец постоянно стоял на часах при входе во двор эмира, при котором состоял особый, им учрежденный, конвой в числе десяти человек.

Проводя целые дни в своей михман-хоке (гостиной), богато увешанной коврами и редкими оружием, здесь же Исаак-хан принимал гостей и просителей, разбирая все дела, случавшиеся между афганцами. Для ведения делопроизводства у Исаак-хана была особая канцелярия, находившаяся в заведывании второго сына, Шах-Эюб-хана. Всем афганцам канцелярия выдавала удостоверения в личности, как подданными эмира Исаак-хана.

Почти все афганцы, проживавшие в Бухарском ханстве и русских среднеазиатских областях, признавали его законными своим эмиром и позднее, во время своей службы в Сарае на Пяндже, [180] мне неоднократно приходилось видеть его людей, предъявлявших мне свои паспорты, которые всегда начинались словами:

«Мы, Исаак-хан, эмир Афганистана, выдали эту бумагу такому-то и просим русских и бухарских властей оказывать ему помощь и содействие», а внизу неизменно стояла черная печать эмира Исаак-хана, владыки афганских племен.

До самой смерти эмира, заезжая к нему в Самарканд, я всегда видел радушные приемы, а посылая ему письма, я всегда получал от него дружеские ответы, написанные цветистыми персидским языком.

Всё время боясь за свою жизнь и опасаясь эмира Абдурахман-хана, который неоднократно предпринимал меры к устранению всех претендентов на афганский престол, Исаак-хан проводил время с особо преданным ему афганцем, Ахмет-Ша-ханом исполнявшим обязанности заведывающего двором.

Постоянные опасения быть отравленными заставляли Исаак-хана особенно осторожно относиться к пище, которая постоянно держалась под замком и подававший к столу повар всегда пробовал в его присутствии все приготовленное.

После смерти Исаак-хана, в 1909 году, его старший сын, сердар Измаил-хан, стал еще сильнее покучивать, а затем был привлечен к судебной ответственности, по обвинению в отравлении своей жены, в чем ему удалось оправдаться. Рано состарившийся и разрушивший свое здоровье этот потомок афганских эмиров не обладал твердым характером своего отца, превратившись в довольно заурядного человека, хотя и гордившегося своими происхождением.

Предстоящее путешествие с афганскими выходцами обещало быть интересными и я рассчитывал дорогою узнать кое-что из жизни Афганистана.

От кишлака Ромита дорога протянулась по течению реки Сарда-и-Миона, на правой стороне которой вырисовывался кишлак Хушон.

Переехав через реку, по довольно зыбкому мосту, мы двинулись по её правой стороне.

Горы вокруг имели мягкие очертания, спускаясь к реке в [181] виде пологих холмов, в значительной своей части покрытых обработанными полями.

Кое-где виднелись по сторонам небольшие кишлачки, окруженные зарослями садов, в виде красивых куртин, то расположенных на вершинах, то спускавшихся по лощинкам почти до самой реки.

Масса воды неслась с глухим шумом по широкой речной долине, подходившей к реке, образовавшей большие отмели, покрытые водяною птицею.

Поля пшеницы и ячменя со снятым урожаем отливали золотым оттенком и на них чернели занимавшиеся молотьбою таджики.

Небольшие заросли кустарников покрывали берега реки, поднимаясь вверх по лощинам и давая привольные места для жизни кекликов и горных куропаток, срывавшихся целыми стадами при нашем приближении.

Мутная вода реки имела желтовато-коричневый цвет и лишь кое-где в небольших заводях вода отстаивалась и около них внизу под кишлаками виднелись целые группы детворы разных возрастов, плескавшихся и игравших на берегу.

Две красивые девочки, расчесывая свои волосы редким большим гребнем, сидели на камнях, заплетая их в тонкие мелкие косы.

Блеснув на нас своими живыми глазами, они пугливо прижались друг к другу, бросая искоса взгляды, полные любопытства.

— Наши козочки, посмотри, тюра, — эти девочки, дочери моего племянника, — указал Ша на красивую группу детей, как испуганные воробьи заметавшихся по берегу.

Они постоянно проводят время около воды и любят смотреть на свое в ней отражение.

Только наши горные реки мутны, а ручьи покрыты пеной и не дают возможности рассмотреть своего лица в гладкой водяной поверхности.

Хотя в этом сами люди виноваты. Прежде, говорят наши старики, были в горах озера, в которых, как в зеркале можно было всё видеть. Теперь же они исчезли совершенно, а еще раньше были и светлые, как хрусталь ручьи, в которых люди могли видеть свои лица и любоваться своею красотою, созданной по образу и подобию Всемогущего.

Но люди сами испортили прекрасное творение Создателя всего [182] сущего на земле, положив своими греховными делами печать зла и недоброжелательства на свои лица. Очень давно, когда я еще был не больше этих милых козочек, отец моего отца, перешагнувший столетие жизни, рассказывал:

«Всемогущий, Милосердный Творец Миров, желая наполнить созданную им прекрасную землю живыми существами — создал наилучшее свое творение — человека-мужчину и женщину с чудной красоты лицами и голубыми глазами, отражавшими в себе небесный свод.

Лишь глубокая доброта и жалость ко всему живущему и любовь была написана на этих прекрасных лицах, первых людей, поселившихся в райской долине среди гористой страны.

Но со временем люди впали в грех, а затем их потомки стали делать еще больше грехов, исказивших их лицо невидимо для глаз других людей, так как каждое дурное дело клало неизгладимую черту на них, вследствие чего чудесные хрустальные ручьи отражали уже не красивые лица, а злобные, страшные черты грешников, а если долго смотрелись люди, то реки и озера мутнели, не давая отражений.

С тех пор не могут люди видеть себя, хотя, говорят, Иблис натолкнул их на греховную мысль сделать особое стекло, которое я видел у уруссов, и, смотрясь в него, гордиться своей красотою. Мужчины на это обращают мало внимания, но зато женщины, смотрящиеся в эти стекла, тотчас же попадают во власть Иблиса, потому что, видя вопреки воле всемогущего свое отражение, они в то же время дают возможность посмотреть на себя и Иблису.

Старик Б. местами, где было возможно, ехал рядом со мною. Порою начинал вспоминать свою службу в Туркестане, со времени его завоевания.

— Вы, Павел Федорович, наверное многих знали лично из бывших деятелей? — спросил я его, чтобы вызвать на рассказ.

— Всех знавал, все перед моими глазами прошли. И Черняев, и Абрамов, и Кауфман, и Скобелева помню еще молодым гусаром-ротмистром. Как же-с, знавал хорошо. Наши все, туркестанцы. А я все же вам доложу, что вспоминая всех, с кем только приходилось встречаться среди тогдашних наших лихих офицеров, я невольно больше всех вспоминаю покойного Александра Васильевича Пистолькорса. Может быть потому, что я под его начальством все время служил. Скобелев уже потом [183] развернулся в Турецкой войне да в Туркмении. А Александр Васильевич даже его учителем в Туркестане был.

— Вы слышали про него?

К стыду моему я должен был сознаться, что имя это было мне незнакомо.

— И не стыдно вам, сердито заворчал старик, ведь в истории завоевания Туркестана чуть не в каждом деле можно встретить эту фамилию.

Георгиевский кавалер, старый кавказец, полковник Александр Васильевич Пистолькорс прибыл в Туркестан при самом начале завоевания в 1865 году, а затем состоял долгое время начальником всей кавалерии в войне с Бухарой.

Числился он по Кубанскому казачьему войску. Храбрости он был удивительной и при этом обладал редкими поразительным хладнокровием. Теперь уж нет таких людей.

Ростом почти в сажень, грузный, полный, человек лет сорока пяти, он постоянно ходил в белой черкеске, белой бурке и белой папахе, да при этом ездил на высокой лошади белой же масти.

И эта огромная белая фигура с черной длинной бородой была хорошо знакома всем бухарцам, также как его знали раньше горцы на Кавказе. Бывало в самых опасных делах он выезжал вперед и становился на видном месте. По нему откроют огонь чуть не залпами, летают вокруг пули, а он себе стоит невредимым.

Зато в рукопашных схватках и атаках всегда впереди. Сколько раз изранен был и шашечными ударами и пулями, а все ничего.

С него потом Скобелев пример взял тоже всегда в белое одеваться стал, чтобы среди войск заметнее быть.

— Но для чего это Павел Федорович? — удивился я, слыша в первый раз объяснение причин неизменной приверженности к костюму белого цвета, в который одевался Белый генерал.

— Это понятно. Вы только вспомните, куда труднее всего попасть — в середину. Если начнете стрелять, то в середине всегда меньше всего оказывается попавших пуль. Вот поэтому-то Александр Васильевич и бывал всегда в белом. Вокруг него казаки, ординарцы толпятся — по нем стреляют, а попадают больше в близ стоящих, среди которых он белым пятном всегда выделяется. [184]

А уж кутить любил по своему. Бывало подряд нисколько дней и ночей гульба идет, а он всех перепьет и сам ни в одном глазу, как будто не пил вовсе.

Помню я раз. Стала молодежь спорить насчет того, можно привыкнуть к свисту пуль или нельзя.

Александр Васильевич слушал и молчал, а потом отошел в сторону шагов на полтораста к росшему тут же дереву, прибил к его стволу свой носовой платок, да и вызывает несколько своих казаков.

«Палите, говорит, в платок, а я спать под ним лягу» и подложив под голову бурку, завалился, вытянувшись во весь свой богатырский рост, облокотившись о ствол дерева, а платок то над его головой не больше как на четверть с небольшим прибит был.

— И что бы вы думали, раз пятьдесят казаки выстрелили, весь платок изрешетили, потом подходят к полковнику, смотрят, а он спит себе, как ни в чем не бывало, а пули даже около самой головы оказались.

Герой был не теперешним чета. Два георгия имел и никто ему не завидовал, потому что заслуженно все получил.

Вспоминая давно сошедших с жизненной сцены людей, старик оживился и хотя пришлось ему отстать, так как дорога превратилась в узкую тропинку, я долго еще слышал сзади себя его голос, называвший целый ряд известных и совершенно мне неизвестных фамилий.

(Окончание следует).

Комментарии

1. См. «Военный Сборник», № 7.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки горной Бухары. Гиссарский край // Военный сборник, № 8. 1914

© текст - Логофет Д. Н. 1914
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1914

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info