-

ЛОГОФЕТ Д. Н.

ОЧЕРКИ ГОРНОЙ БУХАРЫ

ГИССАРСКИЙ КРАЙ

В верховъях реки Кафернигана.

(Окончание) ¹.

Глава IV.

Кишлаки Хахи и Вистан. — Предание о святом Адгаме.

Кишлаки Хахи и Вистан не привлекли моего внимания, представляя собою заурядные таджикские селения, похожие все удивительно друг на друга.

Большое число коз и баранов, встречавшихся под кишлаками и обширные загоны для скота, указывали на значительное количество его в этом районе.

Старик-пастух, опираясь на длинную палку, со старинным мултуком за плечами, казался каким-то библейским патриархом.

Стадо коз и баранов окружало его вместе с несколькими собаками, создавая типичную картину.

Я остановился около, воспользовавшись случаем узнать те основания, на которых нанимается такой пастух иногда целым кишлаком, а чаще же одним или несколькими собственниками стад. [172]

Старик испуганно отодвинулся, когда я подъехали к нему вплотную.

— Селям-Алейкюм — здравствуй, ошна! Приветливо обратился я к пастуху.

— Как велико все стадо и сколько дают тебе на пропитание за труды?

Пастух добродушно улыбнулся и, подняв на меня свои черные глаза, заговорил:

— Аллах и люди дают мне столько, что я могу жить и питаться, не чувствуя никогда голода, а кроме того из числа родившихся молодых барашков и козликов, я получаю каждого седьмого, составляющего мою собственность и, таким образом каждую осень, когда производится счет стада, часть их уже признается моими.

Но, тюра, все зависит от воли Аллаха, иногда Аллах посылает на молодых болезни и тогда много издыхает молодых, а моя часть все уменьшается и их остается немного. Но в счастливый год и у меня остается достаточно.

В этом году весной я обращался к прорицательнице — есть у нас в кишлаке одна такая женщина, на которую во время сна упала тень горного духа. Она мне сказала, что к осени у меня будет много баранов и козлов. И предсказание её исполняется: за все время лета пало немного, а дикие звери разорвали не больше десятка.

— Ничего, аксакал, на твою долю будет достаточно, — заметил один из афганцев.

Хотя все люди хотят иметь как можно больше, но старый Ишан из Бальха мне говорили, что Аллах не любит, когда люди бывают жадны. Лучше желать меньшего и тогда получишь больше. А если кто много желает, ничего не получит.

Надо так жить, как жил наш Балхский Хазрет-Адгам.

Я слез с лошади и, привязав ее за куст, присел на камнях, подав пример для отдыха. Все мои спутники расположились около и, вынув черствые лепешки, начали закусывать, черпая пригоршнями мутную воду из реки.

— А чем же так прославился Балхский Хазрет-Адгам? — спросили я у афганца, сидевшего невдалеке от меня.

— Тюра хочет знать про Хазрета-Адгама. Я не знаю, где он родился и когда было время его жизни. Но только он был знатного рода. С самых ранних лет читали он много книги и вел беседы с учеными людьми. Узнал он, что только отрекшись [173] от почестей и богатств, можно сделаться совершенным, святым и сделался тогда дервишем, ничего не имеющим и отдавшим свою волю своему Ишану.

Приказал ему Ишан жить между людьми простым человеком, зарабатывая себе кусок хлеба своим трудом.

Обошел Адгам весь Балх, видит все люди работают, трудясь под знойными лучами нашего афганского солнца, мучаясь часто жаждою. Решил он облегчать работу людей и стал зарабатывать себе кусок хлеба. Купил он кожаный турсук и сделался мешхабом — водоносом, нося воду из далекого родника и продавая ее на базаре.

Так шла его жизнь спокойно. Но судьба у каждого человека своя и никто не знает, что кому предназначено совершить во время жизни.

В один день нес он свой турсук, изнемогая под его тяжестью, и на повороте улицы должен был остановиться, ибо навстречу ему шли какие-то знатные люди. Прижался Адгам к стене, чтобы пропустить встречных, опустив глаза в землю. Но внезапно, будто кто-то ему приказал, посмотреть перед собою. Сделав это он чуть не упал — перед его глазами мелькнули на минуту черные глаза прекрасной молодой девушки, чудное лицо которой обнаружил шаловливый ветер, откинувший покрывало, его закрывавшее.

Упала искра желанья в его сердце и загорелась вся его молодая кровь в жилах.

Утратили он свой сон и только и думали как бы достать себе эту девушку. Но оказалась она дочерью самого Балхского хана.

Не смутило это Адгама — пошел он к хану во двор и пав перед ним на колени стал просить отдать ему ханскую дочь в жены.

Рассмеялся хан, услышав такие слова — был он весел, и уцелела поэтому голова Адгама.

«Хорошо, мешхаб, я дам тебе свою дочь в жены, но только вместо калыма принеси мне две жемчужины, такие большие и редкие, чтобы были величиною не меньше обыкновенного ореха».

Не долго раздумывали Адгам — слышали он, что лежит жемчуг в глубоких водах далекого моря и тотчас же пошел на морской берег, где плескались морские волны.

Взял он свой турсук и стал им вычерпывать морскую воду, выливая ее на прибрежный песок.

Долгий срок многих дней и недель отдал он этой тяжелой [174] работе, продолжая ее до тех пор, пока не узнали об этом в морском царстве морские люди и не сказали про работу Адгама.

Обеспокоился морской падишах — вычерпает Адгам всё море и негде будет тогда жить морским людям. Выплыл сам морской повелитель из воды и приблизился к берегу.

Рассказал ему Адгам о своем решении вычерпать всё море, чтобы достать со дна морского две крупных жемчужины величиною с орех.

Смутился морской падишах услышав эти слова, огромною волною поднялся он над берегом, откатился назад и исчез в морских глубинах. Приказал он своим морским людям собрать все крупные жемчужины и отнести их Адгаму. Быстро поплыли морские люди и через час времени одна волна за другою подкатываясь к берегу, приносила с собою жемчужины, выбрасывая их на берег к ногам Адгама.

Собрал Адгам жемчуг и пошел в Балх, где отнес Балхскому хану две больших жемчужины, величиною в орех, но не хотел хан родниться с мешхабом — приказал он своему казначею сказать, что украдены те жемчужины из царской казны. И этим не смутился Адгам, показал он тогда целый мешок жемчуга, который дали ему морские люди. Но и при виде этих богатств осталось неизменным ханское слово — не отдал он дочери ничтожному мешхабу, а жемчуг приказал весь взять в царскую казну.

Опечалился Адгам, ушел из Балха в пустыню, но в тот же день перед вечерним намазом, проходя через кишлак услышал он, что вынул Азраил душу у дочери хана, а прекрасное её тело погребли на кладбище и уже поставили на могиле надгробную плиту.

Вернулся Адгам ночью в Балх и вырыл тело девушки из могилы. Было оно как живое и видно, что не дотронулся Азраил до её чела. Открыл Адгам ей жилы на руках и потекла кровь, а затем открыла девушка глаза. Она не умерла, а была лишь у неё болезнь сокота (обмирание).

Увел он молодую ханшу далеко от Балха и заключил с нею ниссах — свадьбу.

Через год молодая жена принесла ему сына, а когда мальчик вырос, все люди заметили, что похож он лицом на Балхского хана и заговорили об этом на всех базарах, а оттуда дошел слух и до ушей Балхского хана.

Захотел он видеть людей, про которых все говорили. И [175] когда их привели к нему во двор, узнал он сейчас же и свою дочь и Адгама и своего внука.

Окончил жизнь Адгам не простым человеком, а Хазретом — святым, заслужив особую милость у Аллаха. Сын же его, по имени Ибрагим, был позже Иранским падишахом.

Местность между тем значительно изменилась, горы сделались круче и мягкие очертания их исчезли, а вместо этого местами виднелись обрывы, подходившие к самой реке.

Огромные камни усыпали берега, затрудняя движение. Узкая, иногда едва заметная, тропа вилась между камней и густою растительностью целым лесом покрывавшею берега реки.

Развесистые деревья ореха выделялись своею мощною листвою, среди кленов и тутовых деревьев, перемешанных кое-где с белыми стволами берез, своим видом напоминавших растительность Средней России. Кудрявые их верхушки, тесно прижимались друг к другу, как будто ища поддержки у соседей. Тутовые деревья были покрыты крупными белыми и черными ягодами, напоминавшими малину.

Речная долина перешла уже в ущелье, становясь уже и красивее. Перебравшись на левую сторону реки по мосту, мы поднялись к кишлаку Вистону, расположенному на высоком обрывистом берегу. Далеко виднеясь со всех сторон, кишлак этот особенно красив издали своими садами, окружающими все сакли, и обширным общественным садом из развесистых старых тутов, дающих тень и прохладу под своими ветвями в летнее время.

Небольшие виноградники виднелись около сакль в садах, где виноградные лозы, протянувшись по стволам деревьев, сплелись с ними вместе, образуя спутанную шапку, среди которой висели небольшие грозди с мелким, выродившимся виноградом.

Находясь на высоте около 5.200 футов, кишлак Вистон отличается умеренными климатом, хотя все же летние жары среди дня в нем значительны и ночи очень прохладны.

За Вистоном и до кишлака Дашти-Махор древесные заросли еще более значительны и деревья достигают большой толщины, хотя вышина их невелика.

Огромные камни, снесенные с верховьев водою, покрывали все берега. Обточенные водою в течение тысячелетий эти валуны отличались большим разнообразием цветов и яркостью окраски, в особенности там, где их омывала вода. [176]

Глава V.

Афганские беженцы и их история.

С правой стороны в Сарда-и-Миону вливается многоводный приток Арку, берущий свое начало из-под перевала Лоля-Куль.

Неся с вершин гор массу камней вместе с глиною, вода в течение тысячелетий набросала колоссальные пласты камня, покрывая их каждый раз слоями глины, в виде прослоек. Эти наносы возвышались в виде террас, производя впечатление своим видом, наглядно даюшим представление о вековой работе воды, продолжающейся и в настоящее время беспрерывно.

На ночлег мы расположились в саду — майдане, представляющем, как бы место для общего пользования всем населением кишлака. Огонь костра бросал достаточный свет, освещая всё пространство между деревьями. Невдалеке от нас с Г. расположились афганцы.

Пожилой, с сильно поседевшею бородою афганец, который видел нисколько лет тому назад меня в Самарканде, хотя я его и не помнил, на правах старого знакомого особенно ухаживал за нами, всеми силами стараясь чем-нибудь услужить.

— Теперь мы можем как следует поговорить, обратился я к самому знатному Магомет-Хану, видя, что он как будто хочет заговорить, но стесняется начать разговор.

— Не расскажет ли нам хан подробнее причину, почему он со своими людьми уехал из Афганистана?

— Полковник хочет знать — если он прикажет, то я охотно расскажу, вспомнив тяжелые годы моей жизни в Кабуле, столице Афганистана.

Полковник знает, что только вдали от больших важных людей можно спокойно жить. Меня же судьба бросила в самый водоворот жизни.

Принадлежа к знатному роду Барказайскому, с раннего детства глаза мои видели город Кабул, дворцы и сады эмира и огромные здания заводов и фабрик, которые понастроил эмир Абдурахман-хан.

Шумная жизнь большого города и его обширные базары с тысячной толпою не производили на меня впечатления, а великолепные одежды эмирских людей, не казались особенно привлекательными потому, что и мои родные носили такие же и, удостоившись счастья видеть самого повелителя, насыщаться в его дворце [177] вместе с другими людьми и вместе же с ними служить самому эмиру.

Еще мальчиком я играл вместе с сыновьями эмира Хайтула и Инаптула-ханами. Юношей меня взяли во дворец и я начал служить в дворцовой страже, охраняя особу эмира — повелителя Афганистана.

Нашего рода был большой человек во всей стране Юзеф-Хан-Барказай. Помимо знатности рода, его дочь Уль-и-Джанка, была женою старшего сына эмира. Хабибула, ныне правящего Афганистаном. Все люди одного рода у нас свои и всегда оказывают друг другу поддержки, почему как Юзеф-хан, так и Уль-и-Джанка мне покровительствовали, отличая от других людей. Но только другие жены эмира не любили ее и постоянно наговаривали на Уль-и-Джанку.

Она была совсем плохая мусульманка, одевалась не так, как наши женщины, а в платья, привезенные от инглизов из Индии и ходила с открытыми лицом, не скрывавшим её красоту. Эмир любили с ней вести беседы и очень часто вечером его кони останавливались около двора Уль-и-Джанки.

И мы все близкие слуги её получали милости повелителя. Постепенно сделавшись взрослыми человеком, приставлен я был к заведыванию всей посудою, которой было так много, что ею была уставлена огромная комната. Чего-чего не было среди этого склада: стекло из Индии, России, серебро и золото со всего мира, в виде кувшинов, тазов, блюд и чаш. Но все это стояло и подавалось очень редко.

Я уже имел в это время свой собственный двор, двух жен, много лошадей, скота и одежды. Земля моя приносила мне достаточное количество зерна и мне с избытком хватало на жизнь. И хвала Аллаху, жизнь шла в довольствии и спокойствии.

Взял себе в это время эмир Хабибула еще несколько жен, а Уль-и-Джанка перестала пользоваться его благосклонностью и ко всем нам её людям он стал относиться хуже. А люди завистливы и поэтому мое благополучие вызывало желание многих оклеветать меня перед эмиром, но ничего ни разу не удалось сделать моим врагам. Много прошло лет жизни и я уже думал, что ко мне судьба благосклонна.

Но наступил час испытания в то время, когда я меньше всего ожидал.

Однажды захотел эмир, чтобы подано было питье в редком [178] серебряном кувшине, который ему прислал в подарок один из инглизов. Я взял ключи и пошел за ним и, взяв этотъ кувшин, стоявший всегда на определенном месте, хотел его нести, но к моему ужасу выскользнул проклятый сосуд и зазвенев упал на землю, разбившись на несколько кусков и лишь серебро оправы осталось целым.

Пав на землю и целуя прах, я просил простить мою вину, но страшно рассердился эмир, был он не совсем здоров и приказал примерно наказать меня, сказав:

«Раз рука у этого человека провинилась, то следует ему отрубить руку. Завтра же это должен выполнить палач...»

Схватили тогда меня люди, потащили в тюрьму, где надели на ноги тяжелые деревянные колодки и оставили в темном помещении, одного со своими мыслями.

Я долго молился Аллаху Милосердному, прося спасти меня от страшного увечья. И представь себе, в эту ночь случились событие, которое сохранило мне руку, но всё же вся моя жизнь изменилась и я был покрыт еще худшим бесчестием.

Уже несколько дней эмир после охоты чувствовал какую-то неловкость правой руки, которую он уколол о какое-то растение. Вечером началась в руке сильная боль, а среди ночи боль сделалась настолько невыносимою, что эмир стал страшно кричать, не находя себе покоя.

Все придворные доктора стали употреблять всякие средства, чтобы облегчить страдания нашего Повелителя, но ничего не помогало и эмир кричал, как зарезанный, ежеминутно повторяя, что он испытывает ощущение, как будто бы у него отрезали руку.

Все люди во дворце не спали эту ночь и лишь когда под утро эмир забылся кратковременным сном, настала, наконец, тишина.

Проснувшись в полдень, эмир, к своей радости, почувствовал, что боль прошла. Веселый и довольный он приказал позвать всех людей и, не вставая еще со своего ложа, сказал:

«Боль прошла и я здоров, но зато теперь я сам могу удостоверить, как велико страданье у каждого человека, которому отрежут руку; я сам испытал, что у меня ее отрезали и она страшно болела. Приказываю, чтобы отныне ни одному человеку во всем Афганистане, ни за какую вину не отрезали бы руки».

Все склонились и прославили мудрость Повелителя, а мне приказано было не отрубать руки. [179]

Враги же мои, не оставались спокойными. Явились люди с кутвалем ² в мой двор и стали обыскивать все помещения.

Ты не знаешь, что у нас, все кто имеет деньги или драгоценности всегда их хранит в потайном, одному ему известном месте. И у меня был мешок звонких рупий и русских золотых монет, который я спрятал в помещение, где под ним хранилось зерно.

Нашли эти деньги и принесли к эмиру, сказав, что я получил это русское золото за свою измену.

Веришь, мы все афганцы любим и собираем золото, а лучше русского его нет, и у каждого можно найти монеты с портретом уруса-падишаха.

Я не знаю, кто написал, но представили эмиру какое-то письмо мне от Исаак-Хана. Сейчас же приказал эмир мой двор, имущество, жен и детей взять в казну. Два раза водили меня на допрос к самому эмиру, я оправдывался, выставляли свидетелей, но ничему не верил эмир.

Многих моих родных схватили и также посадили в тюрьму: нас ожидала страшная смерть, расстрелянием из пушки, подобно тому, как в это же время Корнель-Умар-хан по повелению эмира, арестовав 36 солдат, которых подозревали в подготовлении к восстанию, казнил их по очереди, в присутствии тысяч смотревших.

Казнимого привязывали спиною к дулу пушки и стреляли из неё. И тогда вокруг летели клочья мяса и кровь орошала всё пространство вокруг.

Но не забыли меня люди моего рода. Золото открыло двери тюрьмы и мы могли бежать, захватив с собою и сторожившего нас солдата. Лишь двое из моих родных были зарезаны раньше.

Целую ночь скакали мы, держа путь на север и скрываясь днем в горах и зарослях, как звери, через неделю перебрались уже через широкую Аму-Дарью, достигнув места, где мы могли себя считать в безопасности. Лишь только жадность бухарских беков заставляла нас скрываться.

— Что же вы предполагаете теперь делать? — спросил я, невольно удивляясь изумительному спокойствию, с которым относился афганец к утрате своей семьи и всего имущества.

— Мы будем жить около эмира Исаак-Хана, как и другие, раньше нас ушедшие из Афганистана, ожидая того времени, [180] когда с помощью урусов он вернется в Кабул и тогда я сведу счеты со своими врагами.

Костер уже догорал и кроваво-красные уголья покрылись серым пеплом.

Яркие удивительной величины звезды появились на небе и их мерцающий свет красиво выделялся на темном фоне.

Шум реки сливался с лаем собак, нарушая тишину.

За горами вспыхнули светлые отблески луны и, быстро загораясь, побежали вверх, разгоняя тьму. Багрово-красный огромный диск месяца через минуту стал подниматься из-за горного хребта, остановившись на мгновение над вершиною, а затем, оторвавшись, поплыл плавно в пространстве, уменьшаясь, бледнея и распространяя вокруг себя серебристый свет, проникавший во все ущелья.

Вдали заискрились снеговые вершины, вспыхнув голубоватыми тонами.

Сидя на возвышении, афганец, не шевелясь, пристально смотрел на диск луны и в его печальных глазах отсвечивали её лучи, кладя темные тени вокруг них и придавая всему лицу особенно скорбное выражение.

Казалось, он вспоминал те муки, которые пережил и всю свою прежнюю жизнь вместе с близкими дорогими людьми, с которыми не придется никогда встретиться.

Но мягкий свет луны действовал успокоительно, навевая грусть и заглушая злобу и ненависть.

Чувствовалось величие Творца и ничтожность людских дел и страданий.

Д. Логофет.

Комментарии

1. См. «Военный Сборник», № 6.

2. Полицеймейстер.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки горной Бухары. Гиссарский край // Военный сборник, № 7. 1914

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info