ЛОГОФЕТ Д. Н.

ОЧЕРКИ ГОРНОЙ БУХАРЫ

(Продолжение) ¹

Кишлак Раумит находится при слиянии рек Сарда-миона и Сорбо и является самым большим из населенных пунктов этих мест, служа местопребыванием помощника каферниганского амлякдара.

Когда-то Раумит составлял собою особое бекство, и владетели его жили в крепости, от которой в настоящее время остались лишь развалины.

Весь потонувший в зелени густых и обширных садов, Раумит может быть причислен к числу красивейших мест этого далекого края, имея около двух тысяч жителей с постройками общего таджикского типа. [184]

Едва мы успели расположиться на отдых под куртиною тутовых деревьев, привязав лошадей на приколах, как один за другим стали появляться местные жители, приветствуя с благополучным прибытием и справляясь о здоровье.

Усаживаясь на корточки невдалеке от меня, они осторожно осведомлялись у Измаила о цели приезда русского полковника и, удовлетворившись его коротким объяснением, пристально смотря своими черными красивыми глазами, начинали следить за каждым моим движением.

Два старика, держа на большой лепешке кисть винограда и несколько персиков. подошли ко мне и остановились в нескольких шагах, как будто в нерешительности, а затем один из них шепотом что-то спросил Измаила и выжидательно стал прямо передо мною.

— Что хочет аксакал? — спросил я, вглядываясь в характерное лицо старика с библейскою седою бородою.

— Пришли мы к тюре и хотим сказать ему тайное слово, чтобы никто не мешал, — вполголоса ответил таджик.

— Хорошо, я готов выслушать; кстати мне хотелось бы посмотреть развалины старой крепости и аксакал меня к ней проводить, — сказал я поднимаясь. — Только я не люблю, чтобы люди ходили за мною, и пойду один.

Старая кала осыпалась и от её когда то грозных твердынь осталось очень мало. Груды битого кирпича покрывали довольно большое пространство. Вокруг разрослись густые заросли боярышника, диких груш и яблонь, образовавших непроходимую чащу.

Старик, шедший сзади меня, тихо заговорил.

— Тюра у падишаха большой человек и, наверное, если он что захочет, то всё сделает. Пришел к нам теперь новый казий и все дела по новому стал разбирать. Много, очень много денег хочет с людей, а у кого их нет, тому совсем плохо бывает. Закон — шариат есть, но только он для богатых, а для бедных нет шариатa. У меня дочь вышла замуж за человека из Кафернигана — Мурад-бай его называют. Нехороший человек, оставил свою жену и ушел в Бухару. Моя дочь не имеет хлеба. В шариате сказано: «не дает муж жене хлеба три месяца, жена развод получает», а он уже ушел и неизвестно где живет два года, а казий моей дочери развод не дает. Пусть, тюра, ей развод даст и бумагу с печатью. [185]

— Как же это так, ведь я это не могу сделать? Нет ведь такого закона?!

— Что, тюра, говорит? Видно не хочет сделать, убежденно стал протестовать старик, видя в причине моего отказа лишь необъяснимое для него нежелание. — Пусть, тюра, напишет развод на бумаге, что ему стоить, снова стал убеждать он меня. — У нас одна женщина несколько лет тому назад хотела развода; также ехал русский тюра, она просила, и он сейчас же ей развод написал. Если хочет, тюра, я покажу, когда вернемся в кишлак.

Тихий летний вечер, после зноя равнин был особенно приятен. Солнце зашло за горы, и сероватые короткие сумерки скоро слились с темнотою ночи. Вокруг, во многих местах гор, загорелись огни костров, везде занимались приготовлением ужина.

Не более как через полчаса снова появился красноватый свет медленно выплывавшей из-за гор луны, огромный диск которой медно-красного цвета, поднимаясь над землею, начал постепенно бледнеть и скоро мягкий серебристый свет полного месяца заливал все окрестные горы. Где-то близко в ущелье пронзительно закричал барс. Собаки залились злобным лаем. Затем постепенно всё стихло и наступила торжественная тишина.

Мириады звезд покрывали все небо и было так светло, что ясно виднелись все предметы на довольно далеком расстоянии.

Спать еще было рано и, присев на огромный обрубок дерева в ожидании ужина, я внимательно стал прислушиваться к шуму реки. Вода сильно прибывала и стремительно неслась вниз, перекатываясь через камни.

Пожилой таджик, присев невдалеке, ощипывал несколько убитых мною горных куропаток, которых я приказал изжарить на ужин. Разведя огонь и положив в кипящее сало птиц, он задумчиво смотрел на огонь.

Печальное выражение лица привлекло, невольно, мое внимание.

— Ошна, не болен? — спросил я его, чтобы вызвать на разговор.

— Нет, тюра, я здоров, но только очень на сердце нехорошо, — тихо ответил он, смотря на меня своими грустными глазами.

— Что случилось с тобою? Расскажи, может быть я чем-нибудь могу помочь тебе.

— Нет тюра, помочь мне ты ничем не можешь. Ведь я не свободный человек и себе не принадлежу! [186]

— Как его так, совершенно не понимаю тебя? — удивился я, чувствуя, что случай дает мне возможность познакомиться с чем-то совершенно мне неизвестным.

— Видишь ли, тюра, у меня прежде быль свой дом, поля, сады, много коз и баранов. И жил я не хуже купца из Кафернигана. Всего было достаточно, и даже много вещей из серебра и серебряной теньги я имел спрятанными в тайном, никому, кроме меня, неизвестном месте. Всё это я получил от отца своего, а потом, когда занялся торговлею в Дюшамбе, еще более приобрел всего. Шелковые халаты носил, как бек. Жена у меня была и трое детей. Старший сын через три-четыре года наверное меня бы в росте догнал. Но только надо мною пронесся гнев Аллаха и я сталь нищим-байгушем, ничего не имеющим и себе не принадлежащим.

Два лета тому назад собрались ко мне родные и знакомые, а вместе с ними приехал один узбек сосед, старый бай, который у меня покупал баранов. Уехал под вечер бай, но к себе домой не доехал. Судьба его на дороге встретила. Нашли старого с перерезанным горлом в ущелье. Кто сделал это злое дело — Аллах знает, я не знаю.

Стал амлякдар искать, кто виновен. Взяли меня и всех, которые у меня были, и заковали в колодки. Долго палками били, когда допрашивали, потом приказал амлякдар выкуп внести. Собрала жена на выкуп, продала скот, коз, принесла мешок тенег. Выпустили меня, но через несколько дней снова взяли и опять штраф принести приказали, а били еще больше, чем первый раз.

Сказал я жене тайное место — вынула она серебро, теньги, отдала все. Но мало показалось беку и казию. Еще потребовали. Лавку продали, товар продали — ничего не осталось. Отпустили меня избитого, больного домой, а тут надо за товар платить, ничего у меня нет. Все взяли.

Позвали меня снова к беку. Спрашивают: когда заплатишь?

Но нечем мне было платить. Взяли также моих жену и детей. Еще надо было штраф платить и за беспокойство беку и казию.

Неоткуда уж было мне достать. Подумал бек и приказал меня в книгу записать и отдал потом мирахуру, жену же и детей взял себе один из людей казия. Потом кричали мое имя на базаре и с тех пор я человек несвободный и себе не принадлежу. [187]

Все, что я заработаю, идет на уплату за долги. Но только, тюра, ведь всё, что я ем — это считают. Работа моя идет за хлеб, а на долги ничего не остается... Никогда я не отработаю, тюра, до старости, — с отчаянием в голосе закончил он свой рассказ.

Я слышал не раз, что в Бухарском ханстве существует отдача за долги в кабалу, но встречать мне такого кабального пришлось первый раз. С невольным изумлением перед таким чудовищным законом я обратился за разъяснением к Измаилу-ша.

— Правда ли всё, что рассказывает этот человек? — спросил я старика, сидевшего невдалеке и совершенно равнодушно прислушивавшегося к рассказу.

— Правда, тюра. Отчего же нет? Такой здесь шариат. Везде такой человек можешь видеть, который принадлежит своему хозяину. Не может платить свой долг — отдают тогда кто хочет его взять. Тот уплачивает за него всё, а сам берет себе в услужение. Пока он не отработает — ему принадлежит. В книги таких людей пишут, на базарах о них кричать. И тогда несвободный человек становится. Уйти никуда не может. У нас в горах редко, а внизу, в долинах, часто бывает и много таких людей.

Хорошо, если хороший хозяин, а если злой, тогда ох, как не хорошо. Палкой бить может. На цепь посадит, как раба. Жену, детей у такого человека также отбирают и отдают, кто захочет их взять и кормить.

Это ведь везде так делается. Неужели, тюра, не знал про это? — удивлялся старик моему незнакомству с таким, обыкновенным для него, положением. — Такой шариат — нехороший шариат!

Подавленный слышанным, я невольно вспомнил, что в древней Руси существовало то же самое кабальное право и велись те же кабальные книги и записи, превращавшие одним росчерком пера человека в какую-то вещь, временно принадлежащую другому.

Зная хорошо нравы бухарской администрации, можно лишь вообразить, как широко пользуются беки и амлякдары своим правом и как поэтому настоятельно необходимо вмешательство русского правительства в это дело, в целях уничтожения кабального положения, как одного из скрытых видов рабства, подлежавшего [188] отмене еще в 1873 г. по договору о дружбе между Россией и Бухарою, но существующего на всём пространстве ханства вместе с крепостным правом.

Всю ночь мне мерещились бесправные несвободные люди, целую жизнь обреченные отдавать свой труд другим, без всякой надежды на выплату своего долга и со скорбным сознанием, что жена и дети, отданные какому-то третьему лицу, служат для удовлетворения его похоти. Воспоминания о прежней жизни лишь еще больше отравляют существование.

Рано утром яркие лучи солнца, щебетанье птиц и воркование горлинок разбудили меня. Вокруг началась жизнь. В кишлаке люди поднимались и отправлялись на полевые работы.

Напившись чаю, я уже собирался трогаться дальше, как ко мне подошел снова старик, просивший о разводе для своей дочери.

— Смотри, тюра, вот бумага, которую дал тюра, бывший здесь нисколько лет тому назад.

Я взял измятую желтого цвета четвертушку бумаги, на которой было написано:

«Даю развод Алимат-Биби и разрешаю ей выйти снова замуж».

Внизу виднелся отпечаток двухглавого орла, сделанный какой-то монетой, и стояла витиеватая с большими росчерками подпись, но фамилии прочесть было нельзя.

— Кто был этот тюра, не знает ли Измаил?

— Не знаю, тюра; приезжал он давно в Гиссар, Каферниган, Раумит, зерно покупал, в Термез его посылал.

— Молодой, высокий... — стал таджик описывать наружность русского и через минуту в моей памяти встал знакомый многим туркестанцам, действительно бывавший в командировке в Гиссарском бекстве, N. Игрок, весельчак и легкомысленный человек, по-видимому, решил дело, ни минуты не задумываясь....

С высокого места перед моими глазами открывалась узкая долина pеки Сорбо, вытекающая из гор Гиссарского хребта и принимающая в себя целый ряд речек и ручьев, из которых главнейшие справа: Гулихол, Яфрак, Тавиш, Лаик, Гандар и Канязь: слева: Пумоч, Занк, Вохы, Саны, Дара-и-Мазар, Чап-Дара и Сорбух.

Представляя собой край, редко кем посещаемый, места эти невольно манили к себе удивительно красивыми горными ландшафтами. [189]

Снова переехав Раумит-Дарью по тому же длинному мосту, мы поехали вверх по течению реки Сорбо, мутный воды которого образовывали довольно быстрое течение, сжатое местами высокими горами, придвинувшимися к самым берегам реки.

Невдалеке мы обогнали двух таджиков с мешками, поднимавшихся по горному склону параллельно с дорогою.

— Куда это они идут? — спросил я, присматриваясь с какою удивительною легкостью горцы преодолевают довольно крутой подъем.

— За те горы пойдут: там много тарана ² найти можно. Найдут где растет и выкопают. Потом корень сушат и продают в Каферниган. Люди, которые кожи выделывают, тот корень покупают, чтобы кожа была мягкая. Искать корень трудно и много не заработаешь. Найдешь хорошее место на целую теньгу нароешь, а иногда так ходишь целый день и ничего нет. Когда посеют пшеницу, ячмень, маш или их снимут с полей, тогда этим делом занимаются....

Переехав речки Гулихол и Яфрак около небольшого кишлака Тавиша, мы снова перебрались по гибкому мосту на правый берег Сорбо, густо покрытый древесною растительностью.

Во многих местах в горах виднелись верхние небольшие кишлаки таджиков, окруженные садами. Порою мы въезжали в ущелья, в которых особенно пышно разрослись заросли деревьев тута, ореха вперемежку со сливами, грушами и яблонями, в свою очередь перевитыми лозами винограда, опутавшими все деревья и создавшими непроходимую чащу. Выше, на склонах гор, виднелись груши и боярышник, а внизу, на островах и по берегам реки, кусты ивовых и таловых пород.

Горы утратили мягкость очертаний; вокруг поднимались гранитные хребты, а русла рек и ручьев были покрыты песчаными отмелями. Местами из толщ отвесных стен выбивались журчащие ручейки со светлою холодною водою.

В ущельях в тени было сыро и прохладно настолько, что порою я подумывал надеть пальто. Зато на солнечной стороне [190] под нагревавшимися каменными стенами температура мало отличалась от равнин.

Горная дорога вилась, то по самому берегу реки, то поднимаясь на перевалы, и, проходя по самому краю крутых обрывов, давала возможность любоваться извивавшеюся внизу рекою, блестевшей на солнце.

Противоположный берег отличался бедностью растительности и был пустынен. Лишь изредка можно было различить крохотные кишлачки, а напротив устья реки Вохы, при впадении в Сорбо, виднелся сравнительно населенный кишлак Дахпир.

Течение реки между тем сделалось быстрее, клочья пены неслись вниз и шум падающей воды доносился до нас издалека. В этом месте большие камни покрывали русло реки, а еще выше открылись пороги, через которые вода стремительно перекатывалась. разбиваясь на несколько протоков.

Осклизлый, покрытия зеленоватым мхом скалы поднимались из воды, загромождая течение и образуя пороги, где масса воды падала с большою стремительностью вниз. Шум воды разносился далеко по окрестностям.

(Продолжение следует).

Комментарии

1. См. «Военный Сборник», № 2.

2. Корень.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки горной Бухары // Военный сборник, № 3. 1914

© текст - Логофет Д. Н. 1914
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1914

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info