ЛОГОФЕТ Д. Н.

ГИССАРСКИЙ КРАЙ

(ОЧЕРК ГОРНОЙ БУХАРЫ).

Беря свое начало в ледниках Гиссарского хребта, река Каферниган, образуется из слияния целого ряда горных речек и ручьев, составляющих собою реку Роумит-Дарью, протекающую через Роумитское ущелье.

Приняв около кишлака Мунка-Тюбе, в 4 верстах от г. Дюшамбе, реку Варзоб-Дарью, вытекающую из Варзобского ущелья, Варзоб и Роумит-Дарья уже далее принимают название Кафернигана. Около Гиссара в Каферниган впадает Ханеке-Дарья, а с левой стороны, вырываясь из гор Яван-Тау, река Илек.

Представляя из себя многоводную горную реку, Каферниган протекает вначале по широкой плодородной равнине, в которой расположены большие города: Файзабад, Каферниган, Дюшамбе [158] и Гиссар, но затем около ущелья Пави-Дюль-Дюль долина суживается, и река до самого Кабадиана, ограниченная хребтами Баби-Тау и Гази-Малек, не широка, и прибрежная полоса реки почти не заселена.

Собираясь проехать из Кабадиана в Дюшамбе, до которого насчитывается около ста верст, я решил выехать пораньше чтобы избежать жаркого времени, которое удобно было провести, отдыхая в одном из попутных селений.

— Желаю, чтобы всемогущий сохранил вас от всяких случайностей, — пожелал гостеприимный бек, вставший, чтобы меня проводить, и, уже успевший совершить утренний намаз.

Я поблагодарил и, выбрав дорогу по левому берегу реки, двинулся по извивавшейся узкой улице. Бесконечные дувалы снова потянулись с обеих сторон, а затем Кабадиан остался позади, а впереди расстилались засеянные поля, изрезанные глубокими арыками с журчащею в них мутною водою.

Заросли камыша и джиды чередовались с обработанными участками.

Вся эта прибрежная полоса реки с обеих сторон, вместе с островами, покрытыми огромными зарослями тугаев, представляет собою одно из лучших, во всей Средней Азии, мест для охоты. Со спадом летних вод на обнажившихся низинах появляются с сентября месяца огромные стада различной дичи: утки всех видов (чирки, чернь, кряквы и лыски), положительно, кишат на озерах и болотах. Кулики, кроншнепы, бекасы торопливо снуют по отмелям, наполняя окрестности своими криками, среди которых красивыми металлическими звуками слышатся голоса лебедей, царственно красиво, изгибая шеи, плавающих в широких заводях реки. Огромные стада диких серых гусей покрывают зеленые лужайки, лениво пощипывают траву и, благодаря ненапуганности, совершено не боятся человека.

Будто колоссальный птичий двор являют тогда собой берега реки, дразня каждого охотника своим изумительным обилием, благодаря которому даже утрачивается всякое желание произвести выстрел по бесчисленным стадам представителей водяной дичи.

Полное отсутствие охотников создает особое положение, благодаря которому вся птица относится настолько доверчиво к человеку, что лишь, ближайшие, лениво поднимались со своих [159] мест при нашем проезде и тотчас же садились тут же, пролетев всего несколько саженей.

Охорашиваясь, обчищаясь, ныряя и хлопая крыльями, все эти стада своим веселым криком оживляли пустынные берега.

Один раз в два, три года, проходят эти места охотничьи команды из Термеза, и тогда начинается беспощадное избиение всех пернатых. В течение некоторого времени весело пощелкивают выстрелы на каком-нибудь озерце, но затем произведенное опустошение в стадах, дает такую огромную добычу, которая заставляет прекратить охоту; и снова наступает тишина.

Местные туземные охотники — «мергени», лишь осенью соблазненные огромным числом гусей, охотятся на них, убивая порядочное число из своих неуклюжих мултуков. Уток же и другую мелкую водяную птицу они не бьют, считая для себя не выгодною, как не окупающую стоимости заряда пороха, очень дорогого в этих местах.

Позднею осенью, соблазненный белоснежным пухом, мергень старается подкараулить и подстрелить лебедя, что не особенно часто удается, вследствие осторожности этой птицы, не подпускающей охотника близко.

Лишь около городов с большим населением имеются охотники-промышленники из туземцев, убивающие по несколько сотен гусей весною и осенью, продавая их мясо, пух и перья.

Но зато такие мергени почти круглый год охотятся на хищных зверей, в изобилии водящихся в зарослях долины Кафернигана. Дикие кошки, лисицы, барсуки, выдры, барсы, каракулаки и тигры имеют всегда в каждом районе врага, в лице мергеня, ведущего с ними беспощадную войну, расставляя везде капканы. Лишь кабанам, мясо которых запрещено употреблять в пищу правоверным, привольно и безопасно живется в зарослях, где их никто не тревожит в течение лета.

Целые стада откормившихся кабанов, населяют острова и прибрежные заросли, вызывая людей лишь при появлении на засеянных полях, на которых они производят порядочные опустошения.

Осенью любителями туземцами устраиваются облавы на кабанов, причем мясо убитых идет на корм собакам, в большом числе окружающим каждую саклю или кибитку туземцев.

С громким лаем, готовые разорвать каждого чужого, набросились [160] собаки на нас, при проезде мимо одного из кишлаков.

— Хорошие собаки, — одобрил один из бухарцев остервенившихся псов.

— Зачем так много вы их держите? — спросил я, видя эту голодную стаю, мало похожую на наших добродушных дворняг.

— Нужно, тюра: в степи баранту они караулят. Около кибиток, не подпускают нехорошего человека, хозяин спать может спокойно.

— Это правда, — вмешался в разговор мой джигит, Сафар-Бай. — Без собак нельзя. У нас говорят: Аллах сотворил собаку и хозяйке в помощь.

— Ну, как же может хозяйке помочь собака, — спросил я с большим сомнением.

— А вот, тюра, у нас рассказывают одну историю.

«Жил в одном кишлаке мулла праведной жизни. Хороший, еще не старый человек. Неподалеку от него умер один богатый бай, его сосед, и осталась после него молодая красивая вдова. Стал мулла ходить к вдове в гости, утешая ее словами мудрости, вычитанными из книг, написанных святыми людьми. Но соседи не понимали доброты муллы и стали все говорить, что дело тут не чисто.

И каждый вечер, когда хозяйка начинала готовить плов на ужин, можно было видеть, что сидит мулла около кибитки вдовы. И все к этому скоро привыкли.

Много прошло времени и перестали уже свои языки чесать соседи, но только однажды видят они горит огонь под котлом, готовит плов вдова, а муллы нет.

И все удивились. Стали снова говорить и спрашивать вдову, что за причина этому. Но не могла женщина ничего ответить. Прошел другой, третий день — перестал мулла ходить в кибитку к вдове.

Страшно обиделась женщина.

Встретила она однажды муллу и спросила: «Отец рассердился, вероятно, на свою глупую дочь, не понимавшую его мудрости и перестал поэтому ходить к ней в гости»?

Задумался мулла, глядя на ее красивое лицо и на соседей, что стояли близко прислушиваясь к разговору, лотом вздохнул да и говорит: [161]

«Любил я ходить к тебе, Джаным ¹, потому что ты хорошая хозяйка. Приятно мне было сидя в кибитке любоваться на блестящие котлы для пищи и чистые блюда, стоявшие всегда так красиво; но с недавних пор не знаю почему потускнела вся твоя посуда и не радует своим видом мой взор».

Всплеснула руками вдова, горько заплакала:

«Неужели отец не слышал от соседей о новом великом несчастье, меня постигшем — ведь у меня околели обе мои собаки, которые вылизывали так хорошо и чисто всю посуду»...

Развалины крепости Баш-Чарбаг, находящиеся почти против переправы через Каферниган, когда-то были видимо построены со специальною целью — защиты города Кабадиана с этой стороны.

Высокий холм с остатками, размытых дождями стен, мрачно темнеет среди окружающей зелени, напоминая собою о том далеком прошлом, когда около стен крепости много раз происходили кровопролитные сражения.

Будто в дремоте, задумавшись о былом, стоит высокий холм, вспоминая битвы, кипевшие у стен крепости.

— Кто построил эту калу, и что об ней известно местным жителям, — спросил я, обращаясь к многочисленной свите, сопровождавших меня до этого места.

— Кто знает, тюра, давно, говорят, она стоит вся разрушенная, — ответил старый нукер.

— Мой отец мне рассказывал, а он помнил время, когда стены были еще целыми; но с тех пор прошло много лет. Люди, дожди и ветры их разрушили. Но души тех, кто пал у подножья этих стен, не всегда покойны. Они носятся в ночную пору вокруг, поселяя смущение в сердцах каждого путника, проходящего в этот час мимо. В тишине ночи можно иногда слышать стоны, лежащих в земле.

Какое-то жуткое чувство навевали эти остатки седой старины, [162] под стенами которых, вне сомнения, много храбрецов сложило свои кости. Совершенно невольно разговор прекратился, и мы ехали молча мимо этих, ничем уже не отмеченных могил.

Лишь один туркмен Ораз-Берды, отличавшийся веселым характером, как бы желая рассеять общее настроение, поблескивая своими большими глазами, заговорил:

— В зимнее время, когда на дворе непогода, у нас в ауле всегда собираются все в одну кибитку и много всяких историй рассказывают. Мулла Риза, который в прошлом году умер, тот хорошо умел, ко времени, всякую сказку вспомнить....

— Что же он при таком случае вспоминал, — заинтересовался я, зная, что услышу непременно что-нибудь оригинальное.

— Он, тюра, говорил: жил давно Ходжи Наср-Эддин — очень святой человек. Раз возвращался он с тоя, где его многим одарили, через пустынное место и проходил уже мимо кладбища, когда заметил, что навстречу ему едут несколько всадников. Было надето на Ходже много хороших шелковых халатов, побоялся он, что это разбойники и отнимут у него все халаты. Быстро снял Ходжи с себя всю одежду и спрятал ее в ближайшую яму, а сам взошел в замеченный им невдалеке ход в древнюю могилу, и уже собирался возносить славу Милосердному за свое спасение, как заметили его всадники и, быстро подскакав на своих конях к нему, спросили:

— Что делаешь ты здесь в этом пустынном месте и зачем вошел в могилу тревожить прах усопшего, здесь лежащего?...

Страшно испугался Ходжи за свою жизнь и пробормотал в ответ:

— О, люди, пусть ведомо вам будет... я мертвый.... Это моя могила... я только вышел из неё прогуляться на минуту....

Рассмеялись разбойники, узнав в голом человеке почитаемого всеми Ходжу, и поехали дальше, не сделав ему обиды.

Под впечатлением рассказа все снова повеселели, обменялись впечатлениями и начали подшучивать над старым нукером.

Каферниган выше переправы снова превратился в бурную и глубокую реку, на поверхности которой виднелись местами водовороты. Стремительно неслась вода, ударяя в крутые берега и [163] встретившись с преградою снова отходила в сторону, образуя быстро вращающуюся воронку.

Корни камышей и целые стебли старого прошлогоднего камыша неслись по поверхности мутной реки, будто перегоняя друг друга. Как пилою подрезывая землю берегов и унося ее с собою, течение постепенно размывало их. С грохотом, равным по звуку глухим пушечным выстрелам, падали иногда массы подмытой земли в воду, и лишь новая воронка начинала вращаться на этом месте, быстро смывая со дна упавшую массу земли и унося ее дальше вниз, где прибивала к какой-либо отмели, образуя новый берег, который в короткое затем время, вновь покрывался зеленью молодых камышей, совершенно изменяя общий вид берегов реки.

Местами, в глубоких низинах, наполненных отстоявшеюся прозрачною водою, виднелась масса мелкой рыбы, весело плескавшейся на поверхности.

Ниже на дне можно было различить крупных сазанов, сомов и щук, лениво двигавшихся в тепловатой воде.

Водяные жуки, водолюбы сновали по всем направлениям. То качаясь на гибких стеблях болотных растений, то пролетая над водою, везде виднелись красивые изумрудные цикады.

Местами тропа пролегала по густым зарослям лакрицы, из корней которой добывается вывариванием медикамент того же имени.

Масса земляных мышей и сусликов, испуганных топотом лошадей перебегали дорогу, пугливо прячась в свои норы....

Иногда впереди показывались какие-то темные пятна, резко выделявшиеся на желтоватом фоне лёса ². Подъезжая ближе, с невольным удивлением приходилось останавливаться перед мириадами недавно отродившейся саранчи, покрывавшей собою значительные пространства. Медленно двигаясь вперед и, всё время высоко подпрыгивая, саранча как будто лишь набиралась еще сил.

— Однако, как ее много, — удивился я, рассматривая эту живую кашу, двигавшуюся по всем направлениям.

— Да, тюра, много, — равнодушно ответил один из нукеров.

— Но ведь она может съесть все посевы?!

— Может, тюра, если захочет Аллах, — видимо относясь к [164] этому врагу полей совершенно безразлично, подтвердил другой голос.

— И неужели никаких мер против неё здесь вы не принимаете?

— У нас людей в кишлаках мало, а саранча отрождается в горах вокруг, и сделать с нею ничего нельзя. В других местах, где людей много, канавы копают и засыпают в них молодую саранчу, а у нас нет.

Горы между тем с обоих сторон как бы придвинулись к реке, сузив всю долину и оставляя неширокую полосу по берегам, на которой уже не видно было обработанных полей, оставшихся позади. Лишь местами встречались одинокие кибитки, около которых были разработаны небольшие участки, засеянные арбузами и тыквами на тех местах, которые покрываются водою во время разлива.

Сохраняя в себе значительную влагу, земля здесь без искусственного орошения дает огромный урожай.

Развалины крепости Чимглыш-Кала, в виде высокого холма, поднимались над рекою, закрывая в прежнее время вход в долину с северной стороны и представляя из себя часового, охранявшего все поселения, находившиеся ниже по течению Кафернигана.

Вокруг, как и во всей долине, встречались высокие курганы, представлявшие собою, как надо полагать, могильники, живших здесь народов древности. Никаких раскопок и археологических исследований здесь никогда не производилось, и поэтому лишь в будущем возможно определить эпоху, к которой они принадлежали. Хотя теперь можно лишь предполагать, что они являются следами пребывания в здешних местах скифов и парфян, кочевавших на этих равнинах, входивших в состав Бактрийского, а позднее Индоскифского и Индопарфянского государств.

Существующее запрещение въезда внутрь Бухарского ханства иностранцам, а в особенности англичанам, при непосещении этих мест нашими археологами, создали особое положение, вследствие которого раскопки никем и никогда не делались, а находимые случайно различные древности, в большинстве случаев, попадая в руки скупщиков, перепродаются ими за границу.

Поставив лошадей на приколы и разведя на берегу реки костер, мы расположились на ночлег. [165]

В воздухе, с заходом солнца почувствовалась прохлада. Спать не хотелось и, лежа на бурке, я наблюдал за своими спутниками, начавшими приготовление ужина.

Небольшой баран, привязанный на веревке, мирно пощипывал сухие стебли камыша, не подозревая, что тут же рядом с ним нукер Мирза-Махмут точил свой кривой нож, пробуя остроту его лезвия на ногте.

Чтобы не видеть этой казни, я отвернулся и заговорил со стариком Джевачи, сидевшим невдалеке, спросив его, знает ли он все места в горах Койчи-Тау, мрачно черневших своими вершинами.

— Я, тюра, здесь в этих местах родился и когда был молодым сам ходил со стадами по склонам тех гор и хорошо помню в них каждую тропинку. А теперь не раз ездил в них сопровождать амлядора, при сборе зякета ³! Но только там есть много мест, совершенно недоступных и только по страшным крутизнам можно добраться до живописных ущелий, покрытых густыми травами, среди которых вытекают родники холодной воды, окруженные деревьями.

Если посмотреть, то кажется, что человек развел своими руками эти сады, но это всё растет само. Сам себе не веришь, когда увидишь; думается, что это — Джир-уюк...

— А что такое Джир-уюк? — заинтересовался я, услышав новое, незнакомое название.

— Но, тюра, неужели ты никогда об этом не слышал, — удивился старик...

Джир-уюк такое место в пустыне, которое заколдовано злыми джинами для своей жизни. Поэтому найти его очень трудно, и редко кому удается. Те, кто видели Джир-уюк рассказывают, что стоит он среди песчаной безводной пустыни, но все дороги к нему заколдованы и найти их нельзя. Мне говорил один старый мергень, он один раз заехал далеко в пески. Лошадь у него пала, и ему пришлось идти пешком.

Далеко он шел, но сбился с дороги. Три дня ходил по барханам и думал уже, что умирать надо. Только видит он, стоят впереди высокие, высокие барханы. Захотел он взойти на них, чтобы сверху осмотреть всю степь. Сил почти уже не было и долго он влезал наверх. [166]

Поднялся, смотрит, а внизу на другой стороне раскинулся огромный сад. Среди высоких деревьев, покрытых плодами, блестят на солнце широкие и глубокие хаузы. Весело щебечут разные птицы и ходят по зеленой свежей траве всякие звери.

Обрадовался мергень. Поел персиков, винограда, сладких дынь, напился воды, отдохнул под тенью деревьев и пошел по садам. Видит он стоит красивая юрта из белого войлока. Подошел он к ней, а навстречу ему выходит из юрты молодая девушка. Поклонился он ей, а она его стала просить зайти и быть гостем.

Взошел мергень в юрту. Вся увешана она самыми лучшими коврами, и везде на полу лежали мягкие шелковые одеяла.

Сел он и сейчас же принесла девушка блюдо жирного плова. Долго голодал мергень, а тут уже для него пришел праздник. Съел он весь плов. Но только видит, что красавица подает ему всё руками, закрытыми длинными рукавами халата. Умный был мергень, много уже на свете жил, а потому знал, если женщина не доказывает рук, значит прячет она свои когти. Но когти вырастают, как ты, тюра, сам знаешь, только у Джистернака ⁴ — злого. Знал он одну молитву, но улетела она из его головы. Стало тогда ему страшно.

Приготовила красавица для него постель, а сама ушла. Подумал мергень, посмотрел вокруг, видит лежит много всяких ковров и одеял, Свернул он их вместе, положил на постель и покрыл своим верхним халатом, а сам лег в стороне, но только зарядил свой мултук, заговоренной серебряной пулею.

Лежал он долго и любовался, как лунный свет освещал всё деревья. Вдруг видит идет к юрте девушка, но только лицо у нее всё страшное и глаза горят как угли. И стучат железные когти на её ногах о твердый лёс.

Взошла она в юрту и сразу кинулась к постели, вцепившись в накрытый халатом сверток, своими длинными и острыми когтями.

Прицелился мергень хорошенько из мултука и выстрелил. Вскрикнул тогда Джистернак ужасным голосом и упал мертвым. [167]

А мергень вспомнил тогда молитву, но только сказал первое ее слово, как пропала из глаз и юрта, и хаузы, и сады, а он лежит среди барханов, и никого нет вокруг. Все-таки набрался он много силы, поевши и отдохнувши, шел снова два дня и пришел к своей кочевке. Залаяли на него собаки, не узнавши хозяина, а свои всё смотрят: пошел он кара-сакалом ⁵, а назад пришел ак-сакалом ⁶.

Джигит между тем вырыл глубокую яму и свалил в нее все пылающие угли из костра. Выждав, чтобы огонь окончательно прогорел, он продел длинный железный прут через сухожилья всех четырех ног уже очищенного барана, вложил в середину грудной и брюшной полости каких то трав, несколько кур и фазанов, вместе с курдючным и внутренним салом, а затем, зашпилив ее кусками проволоки, повесил над ямою.

Запах зажарившего мяса стал разносится вокруг, дразня аппетиты. Все с особым интересом стали посматривать в сторону нашей кухни, прислушиваясь к шипению сала, падавшего на угли.

Через час мы уже сидели вокруг лежавшего, на куске деревянной доски, жаркого и при свете костра уничтожали огромные порции. Птицы, сжаренные в бараньем сале, да и самая баранина были удивительно вкусны и душисты.

Выпив чашками жирный сок, наполнявший середину, все ели, вырезая огромные куски. Мне то и дело подавали на конце ножа особенно лакомые части.

Ахмет поражал всех своим аппетитом.

Съев целую ляшку баранины, он принялся за курицу, и скоро одни лишь кости напоминали о её былом существовании. Но и другие нукеры не отставали от него. Мне же невольно эта картина напомнила пиры диких, так как все ели упрощенным способом, при помощи своих рук, помогая себе небольшими ножами.

— Эх еще бы кушал такой же барана, — вздохнул Ахмет, бросая собакам последние, обглоданные кости.

— Хорошо у кого денег много, чтобы каждый день покупать по одному барану. Хотел бы иметь тысячу монет золотых, — расфантазировался он вслух. [168]

Джевачи, давно уже насытившийся и сидевший в стороне, укоризненно покачал головою.

— Знаешь, как говорят: кто много хочет, ничего не получит.

— Я, тюра, рассказывал тебе про Джир-уюк, а только сказал не всё.

У нас, говорят, один батырь стал искать такое место. Долго ездил по пескам и наконец нашел его.

Видит большая долина, а среди неё глубокие хаузы и вокруг сады с разными птицами и зверями. А в садах гуляют две красавицы одна лучше другой. Был батырь молод и красив. Подошел он к красавицам и, сказав селям, заговорил с ними. Узнал он, что отец их повелевает всеми джинами и имеет много всяких богатств. Зажгли их черные глаза кровь у батыря. Разом забыл он своих, и родных, и свою кочевку, и решил остаться навсегда в этом чудном месте, взяв себе в жены обеих красавиц. Сказал он им свои мысли, и не были они противны им, потому что и сам он был молод и красив.

Дали они свое согласие сделаться его женами, но только говорят: «отдаст нас отец тебе в жены, если ты не будешь стараться узнать его тайны, и будем мы жить с тобой в счастье и довольстве, пока ты будешь умерен в своих желаниях и не пожелаешь многого — довольствуясь тем, что имеешь».

Были те красавицы дочерьми большого джина, которому все малые подвластны.

Только успел он дать свое согласие, тотчас же появились юрты — с коврами, а в них на блюдах плов и разные кушанья, среди которых стояли турсуки с крепким кумысом и бузою.

Устроили свадьбу, и стал он жить в новых юртах, вместе со своими красивыми женами.

Но только человек так устроен, что ничем он не бывает доволен. Стал скучать батырь от хорошей жизни. И захотелось ему узнать те тайны, о которых говорили его жены.

Сказали они ему, что недалеко от Джир-уюка есть другой, в котором большое озеро с прозрачной водой, а посредине него на острове стоит дворец, в котором собраны все богатства, принадлежащие их отцу, и лежат там в мешках, как пшеница, драгоценные камни и золотой песок, а стены и столбы украшены золотыми узорами и везде стоят блюда, чашки и котлы из чистого золота.

Захотел он увидеть эти богатства, стал просить своих жен открыть ему, как найти это место. Долго не хотели они, но сам [169] знаешь, тюра, язык у женщины, такой же, как у сороки. Среди любовных ласк и поцелуев открыли ему жены все приметы, и пошел он сейчас же отыскивать большой Джир-уюк.

Хорошо он запомнил приметы и в скором времени с вершины высокого бархана увидел прекрасное озеро, а среди него на острове чудный дворец. С большим трудом переплыл батырь через холодную прозрачную воду, в которой плавали огромные, страшные рыбы.

Взошел он внутрь двора и остолбенел, когда увидел там много золота и драгоценных камней, которые так сияли, что глазам было больно смотреть.

Забыл он все свои обещанья, и ласки молодых красавиц жен, и блюдо жирного плова, что ел каждый день, сколько хотел, и мягкие одеяла и ковры, на которых спал. Всё забыл. Захотел он иметь эти богатства. Схватил большой чувал и стал в него сыпать золотые тилля и драгоценные камни.

Полон сделался чувал, а ему всё мало. Хватает он горстями золото и набивает себе за пазуху халата. Потом поднял мешок и понес его наружу, но по дороге увидел новую гору драгоценных камней, взял их еще горсть и, только подумал вложить ее за халат, как исчез из глаз прекрасный дворец, исчезло озеро, и деревья, и рыбы, и птицы, и звери, и ничего не стало видно вокруг...

Оглянулся батырь еще раз, протер свои глаза — видит сидит он на верху высокого бархана, и нет конца пескам сыпучим...

Насилу потом нашел дорогу к своей кочевке.

Все имел и ничего не осталось!...

Слишком много хотел и не был доволен тем, что ему послала судьба!...

Так всегда наказывается жадность!

Между Чимглыш-Калой и Ходжабадом дорога пролегала по холмистым предгорьям. Долина реки значительно сузилась, и берега её уже не имели характера равнины с бесконечными тугаями, хотя всё же заросли камышей встречаются по низинам, среди которых местами стоят одинокие кибитки, преимущественно [170] на холмах, в большинстве случаев представляющих собою остатки древних небольших крепостей. Но время разрушило их глинобитные стены, а дожди смыли всё с вершины холма. Лишь неясный абрис прежних рвов и валов указывает на былое значение этих холмов, насыпанных, надо полагать, первоначально на могилах великих людей, еще более ранней эпохи.

Один из этих холмов, выдвинувшийся далеко в реку, омывавшую полуостров, на котором он стоял, по-видимому недавно стал подмываться быстрым течением, оторвавшим от него почти половину его толщи.

Подъехав ближе, в разрезе, мы увидели слой углей, среди которых выступали куски бревен, а еще ниже открывалась какая-то дыра, с торчавшею из неё большою плитою сероватого камня.

— Что здесь было? — задумался я, всматриваясь в разрез холма.

— Здесь, тюра, была могила, — как бы отвечая на мою мысль, сказал Джевачи.

Таких много по берегам, и когда река меняет свое течение, то мы часто видим, как вместе с землей падают в Каферниган глиняные ящики, служившие тем, чьи кости в них находятся.

Наши старики говорят, что это не могилы правоверных, так как в ящиках, в которые по их величине, можно положить только ребенка, находятся кости взрослых людей, сложенных вместе и закрытых крышкою. Вода всё очищает, а потому она смывает их, и уносит с собою, даже и прах этих неверных, не желая, чтобы им загрязнялась земля, на которой живут правоверные....

На высоком выступе берега, входившем в виде полуострова в реку, виднелись юрты, с камышовым высоким забором для загона баранты. Рослый, с черною окладистою бородою, в которой серебрилась седина, показался на её пороге хозяин, по виду афганец, внимательно начавший всматриваться в нас своими темными печальными глазами.

— Вот тут можно стать на отдых, — указал джигит на кибитку, приветливо нас манившую.

(Продолжение следует).

Комментарии

1. Джаным — душа.

2. Лёс — желтозём.

3. Зякет — подать со скота.

4. Джистернак — мифическое существо.

5. Кара-сакал — чернобородый.

6. Ак-сакал — белобородый.

Текст воспроизведен по изданию: Гиссарский край (Очерк горной Бухары) // Военный сборник, № 8. 1913

© текст - Логофет Д. Н. 1913
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1913

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info