ЛОГОФЕТ Д. Н.

(ОЧЕРК ГОРНОЙ БУХАРЫ).

Бесконечное волнующееся море камышей покрывает широкую долину, ограниченную горными хребтами Баба-тау и Койчи-тау, среди которой извивается течение реки Кафернигана, впадающего около Айваджи в красавицу Аму.

Слово Каферниган обозначает в переводе — неверное чудовище и река, по справедливости, своею изменчивостью вполне заслужила это название.

То спокойно протекая в своих берегах и покрывая водою лишь дно русла, тихо плещутся волны реки, образуя изредка в особенно глубоких местах незначительные водовороты и омывая целый ряд песчаных отмелей, выступающих из-под воды около берегов. [162]

То будто бешеная вздувается река внезапно прибывшими с верховьев водами и одна другой больше поднимаются огромные мутные волны, наполняя всё русло до самых краев. С шумом и сердитыми всплесками начинается прибыль воды. Русло уже не вмещает её огромного количества и, дойдя до верха, мутные волны выплескиваются из берегов и, быстро струясь по целому ряду старых протоков, заполняют собою все впадины; широко разливаются по сторонам, превращаясь в колоссальной величины реку, с ревом несущуюся среди островов, срывая их и вынося в Аму-Дарью.

Через сутки прибыль воды уменьшается, и река снова входит в свои берега, а окружающая равнина, покрытая местами жирным илом, носит на себе следы недавно бушевавших волн, оставшихся кое-где в виде довольно глубоких озер, которые затем через две-три недели, под действием горячих лучей южного солнца, высыхают и быстро покрываются вновь густою порослью молодых камышей.

С началом лета, в период таяния снегов в горах Гиссарского хребта, вода прибывает более равномерно, держась довольно долгое время на одном уровне, находящемся в полной зависимости от дождей в горах.

Стали темнеть облака на севере, засверкали зигзагами молнии в горах, полились потоки дождя и через несколько часов, снова поднимаясь в верховьях, несется огромная водяная масса, разливаясь и смывая на своем пути все препятствия.

Ревет, мечется Каферниган, как живой, то выбрасываясь из берегов на равнину, то снова уходя в берега клокочущей волной; образуя водовороты, несется он к Аму-Дарье, выбрасывая на её отмели свою добычу — трупы утонувших людей и животных.

С скрипучими пронзительными криками кружатся чайки над отмелями, встревоженные видом утопленника. Почуяв трупный запах, слетаются с ближайших гор орлы и, описывая огромные круги в воздухе, парят над рекою, веселым клекотанием сзывая товарищей, но изменчивая красавица Аму, ласково принимая дар влюбленного в нее Кафернигана, внезапным всплеском своей волны смывает труп с отмели и погружает его в свои пучины, моментально закрывая свою добычу песками и илом. [163]

Невдалеке от впадения Кафернигана в Аму-Дарью, виднеется широкая и высокая дамба, протянувшаяся перпендикулярно к реке и служившая в далеком прошлом началом моста, существовавшего в то время через Аму-Дарью.

Массы обломков кирпича и камня не в далеком расстоянии от берегов Кафернигана покрывают окрестности, служа подтверждением, что при впадении этой реки по обоим её берегам находились когда-то многолюдные поселения, занимавшиеся земледелием, но обработанные поля давно уже затянуло илом и лишь кое-где виднеющиеся остатки оросительных каналов напоминают о прежней жизни, которая еще в начале XVII века била здесь ключом.

В настоящее же время весь левый берег Кафернигана до самых гор пустынен и лишь с началом весны появляется несколько кочевок со своими стадами баранов, а затем, когда солнце сожжет степь, вновь везде совершенно безлюдно.

В камышах, протянувшихся по обеим сторонам реки, привольно живут камышовые олени, целыми стайками появляющиеся днем на поляне. Ночью же среди тишины пустыни слышится рев тигра, выходящего за своею добычею. Вой шакалов и лай гиен раздаются во всех направлениях, образуя дикий концерт, в который порою врывается пронзительное мяуканье барсов и визгливый крик каракулака.

Озаренная лучами лунного света, поразительно красива пустыня, над которой темнеют горы, служащие как бы рамкою необъятной по простору пустыне. Воды озер и реки Кафернигана отсвечивают стальным блеском, придавая особую красоту всему виду.

В стороне на правом берегу вырисовываются белые стены пограничного поста Айваджа с высокою башнею, виднеющейся далеко со всех сторон, а около самой воды выступает из густых зарослей камышей небольшой домик русской постройки, служащий местом жительства нескольким пограничным солдатам, служащим на переправе через Каферниган, на которой поставлен огромный железный паром.

Несколько лодок на берегу придают этому уголку особую прелесть.

Яркий огонь костра, отсвечивая в водах реки, разрезает окружающую темноту, освещая часть берега с целым рядом [164] темных пятен на желтоватом песке. Это караван, ставший на ночлег и ожидающий нашего прибытия, чтобы двинуться рано утром дальше.

Въехав в полосу света, я начинаю различать группу сидящих около камышей людей, одетых в туземные костюмы.

Высокий представительный узбек, заметив меня, быстро поднимается со своего места и, подойдя ко мне, отвешивает поклон, прижимая правую руку к сердцу, а затем складывая обе руки на животе.

— Кабадианский бек Сеид-Гани-Токсаба прислал встретить полковника, узнав о его приезде; я Абду-Кадир-мирахур, — степенно обращается ко мне посланец, сообщая свое имя и цель прибытия.

Слезши с лошади после ста слишком верстного перехода, я занимаю место около костра на кошме и с удовольствием беру поданную чашку с зеленым чаем. Раньше, чем умыться и освободиться от толстых слоев пыли, необходимо хоть полчаса вздохнуть.

— Бек спрашивает, как здоровье полковника, и очень просит заехать в Кабадиан, — продолжает мирахур, усаживаясь по моему приглашению против меня. — Давно не видал бек полковника и хотел бы поговорить со своим другом. Бек ведь так любит русских!!...

— И я также его рад повидать... Старый знакомый, еще лет десять тому назад, когда он был амлекдаром в Кулябе, его знавал. Веселый он и добрый человек.

Передо мною в памяти сразу вырос во весь рост этот симпатичный бухарец, так мало похожий на своих сослуживцев-администраторов.

Происходя из торговцев, а не из родовой аристократии, Сеид-Гани-бек и старший его брат случаем попали на службу эмира и быстро из незначительных людей в течение нескольких лет выдвинулись, заняв должности беков в Кулябе и Кабадиане. Лишь один средний брат, любитель спиртных напитков, говорун и весельчак, остался в чине мирахура, состоя при старшем брате.

Я вспомнил, как родовые беки, ведущие свое происхождение от знаменитых военачальников и эмиров, с сарказмом подтверждали: «морковью на базаре торговал, а теперь стал беком...[165] Эмира обошел и слово такое знает». С сердечным сокрушением вздыхали они о теплом месте бека, дающем огромные доходы.

— Ну, а как бек здоров, хорошо живет в Кабадиане? — задал я вопрос.

— Ты сам знаешь, тюра, Сеид-Гани всегда весел. На душе у него нет темных дел, оттого он и спокоен, а жить ему трудно: людей мало — доходов мало. Беспокоится, очень скоро подать надо везти в Бухару — боится не соберет сколько нужно.

Раздевшись и смыв с себя всю дорожную пыль, я чувствовал желание основательно закусить.

Блюдо дымящегося, аппетитно пахнущего, плова появилось сейчас же, принесенное из камышей, где разложен был другой костер.

Мой джигит, быстро возобновив знакомство с солдатами, достал каравай свежеиспеченного хлеба. Ужин оказался прекрасным.

На огонек костра подъехал, живущий в Айвадже, ротмистр З., узнавший о моем приезде.

Старожил Аму-Дарьи, отлично знающий местную жизнь, З. сообщил мне ряд интересных наблюдений над рекою Каферниганом.

— Помилуйте, — жаловался он, — ведь с этой рекой ничего не поделаешь. Мы два уже раза строили дом для помещения людей на переправе. Кажется ставили достаточно далеко от берега и каждый раз река выходила из берегов и исключительным по размерам разливом смывала нашу постройку. Теперь построили еще дальше, но всё-таки нет никакой уверенности за её целость.

Сумасшедшая река и постоянно доставляет нам много хлопот с паромом. Неожиданно иногда прибудет разом вода и сорвет паром с каната и понесет его в Аму-Дарью. Весною были в этом году морозы. Вынесло паром на отмель, а там хватил мороз, и он примерз так, что пришлось сотни две рабочих нанимать, чтоб его стащить и водворить на место. Наша переправа ведь служит только для своих; туземцы или переправляются вплавь или же на лодках. Выше у Кабадиана поставлен бекский каюк.

Почти до самого рассвета мы проболтали. Спать не хотелось и поэтому я с большим интересом наблюдал за пробуждением [166] природы. Бледная полоска света на востоке быстро стала увеличиваться, расширяясь и захватывая весь горизонт; темнота, испугавшись, стала отступать, уступая свое место. Как будто струясь, задвигались слои воздуха, а туманы, поднимавшиеся над болотами, заколебались и побежали в сторону, открывая постепенно реку.

Розовый оттенок появился на горизонте, окрасив вершины гор. Еще мгновение и край солнечного диска выдвинулся из-за вершины, и яркие лучи побежали по небу, освещая все окрестности ослепительным блеском.

Напоив лошадей, мы двинулись по левой стороне реки, вытянувшись вереницею.

Вдали перед нами виднелась темная горная вершина, а далее на краю горизонта вырисовывались снежные вершины Гиссарского хребта, среди которых особенно рельефно выступали горы Ходжа-Ипак-тау и Хозрет-Султан.

Невысокая холмистая гряда поднималась параллельно берегу, а за нею, закрывая к востоку горизонт, стояли горы Койчи-тау.

Обломки кирпича и глиняной посуды покрывали все окрестности, служа остатками когда-то бывшей в этой долине человеческой жизни.

Поднимаясь отвесною стеною, невдалеке от берега стояла одинокая вершина, состоящая из известнякового белого камня, сильно выветрившегося и покрытого темными впадинами, на которых устроили свои гнезда орлы. Кружась вокруг, они покрывали собою окрестные холмы, то неподвижно сидя нахохлившись, то поднимаясь и кружась в воздухе.

Огромные грифы с голыми шеями и широким воротником из перьев зорко посматривали на нас своими злыми глазами. Желтоватые, белые, серые, черные орлы сидели группами, в своей неподвижности делаясь издали похожими на стада баранов.

— Ну и орлов здесь, просто на удивление откуда их только так много собралось? — изумлялся армянин-скупщик, ехавший вместе с нами.

— Да, это верно, подтвердил — Караул-Беги. — Во всём здешнем крае их всегда достаточно — и зимою и летом. Любят они наши Гиссарские горы и выводят в них своих птенцов, а потом, когда стада выходят на пастбища, они всё время их сопровождают. Среди баранов всегда много болезней. Каждый день их, может быть, не одна сотня дохнет в стадах и тогда слетаются [167] орлы со всех сторон на пиршество, оспаривая друг у друга кусок добычи. Мгновенно разрывают они труп павшего животного и, обмотавшись внутренностями, выпачканные кровью, несут в когтях куски мяса своим птенцам. У нас говорят, что раньше в Гиссарских горах жил их орлиный падишах.

— Разве у птиц может быт падишах? — удивился скупщик.

— Отчего же нет? Аллах дал всему живущему разум и поэтому в том нет ничего необыкновенного.

Если тюра желает, я расскажу одну историю, которую давно слышал, когда пришлось быть у подножья Хозрет-Султана, куда в летние жары сгоняются стада баранов из всех ближайших мест Кабадианского, Динауского и Гиссарского бекств.

Высоки горы Гиссарские, но среди них еще выше поднимается Хозрет-Султан, выступая своими снеговыми вершинами, как будто взрослый человек между детей. Среди диких мрачных ущелий, покрытых зеленью мхов, стоит он гораздо выше тех мест куда поднимаются наши узбеки и киргизы со своими стадами, даже выше туманов, носящихся над ущельями и облаков, окутывающих густым покровом начало вечных снегов. Там высоко в воздухе, смотря на вечное солнце, носятся одинокие орлы, улетая далеко от грешной земли и славя Аллаха, всё создавшего.

Борясь с вихрями, поднимаются орлы в недосягаемые высоты, где царит вечное безмолвие и парят над всем горные духи.

Со всех сторон: с наших мест, с равнин прекрасного Шаршауза, из ущелий Дербента, с низких полей Куляба и даже с берегов далекого Зарявшана можно видеть вершину ХозретСултана, который стоит всегда окруженный облаками, за которыми ярко блестят и переливаются на солнце ослепительно белые снега, покрывающие его голову.

Но в давние времена не всегда он был пустынен и один раз в сто лет на его высотах начиналась жизнь и слышался страшный шум крыльев и громкие крики. И все люди знали, что наступает великий день начала нового столетия, а вместе с этим на вершинах Хозрет-Султана происходят выборы орлиного царя.

Смелы и сильны орлы — нет птицы могучее их. Нет храбрее никого из птиц и даже человека не боятся они. Но и среди них, как среди людей, есть более сильные, в тело которых [168] Аллах вложил частицу чего-то, что отличает их от всех других. Как и везде, и у них кто сильнее, тот славнее считается и первенствует среди остальных.

Слетались на выборы орлиного падишаха все орлы со всех мест прекрасной земли, созданной Аллахом. Их всегда было так много, что горы, ими покрытые, казались живыми, так как на их склонах везде сидели орлы.

Как и раньше, с тех пор, как стоит свет, слетелись и на этот раз орлы и каждый из них, несясь по воздуху, нес в своих крепких когтях ту добычу, которая ему была под силу. И всё принесенное складывали они у подножья орлиной скалы в горах Хозрет-Султана, на которой сидел старый орлиный падишах, процарствовавший столетие и ожидавший выбора себе преемника.

Сидя на троне с золотою царскою короною на голове, сотканною из золота, связанною солнечными лучами, старый орлиный падишах пытливым взором осматривал каждую принесенную добычу. Хотя уже все перья у него были седые от долгой жизни, но крепко было его тело, остры огромные когти и сильны широкие крылья. Смел и строг был его взгляд и бодро билось крепкое юношеское сердце в высокой груди.

Со страхом смотрели на своего владыку все орлы, беспрекословно подчиняясь его воле. Но в этот час тяжело было на душе у старого орлиного падишаха — власть привлекательна и жаль ему было расстаться с величием и почетом. Трудно казалось, бесконечно трудно, снять с поседевшей головы золотую корону и, передав ее новому избраннику, самому удалиться на покой, где смиренно ожидать конца своей долгой и славной жизни, ибо по обычаю не мог оставаться старый падишах в горах Хозрет-Султана.

Он любовался последние часы, как прекрасное солнце освещало все вершины, искрясь в ледниках и снегах, переливаясь как радуга. Болело его сердце, что не увидит он больше родных гор с их мрачными ущельями, с веселящими взор прекрасными долинами; не увидит больше водопадов, рек, ручьев и озер, в водяную поверхность которых любил он смотреть в часы отдыха, видя свое отражение и любуясь яркими лучами золотой короны, сиявшей на его голове. И всё это останется в прошлом лишь, как тяжелое воспоминание для него, всеми забытого [169] и покинутого, но надо было покориться. Он также всё время помнил, что шариат ¹ сильнее всего на свете и ему надо покориться. Он помнил не только свою власть, он также знал и обязанности, лежавшие целое столетие на его плечах.

Тяжело вздохнув, он далеко отогнал от себя печальные мысли и, встряхнувшись, стал осматривать всю добычу, сложенную у подножья престола, принесенную орлами. Он должен был сам выбрать по ней того, кто окажется самым сильным, могучим и смелым из всех орлов.

Все склоны горы были покрыты трупами круторогих серн, сильных архаров, огромных кийков, простых баранов, лебедей; тут лежало всё, что только могли принести орлы со своей охоты.

Всё это видел орлиный падишах, сравнивая одно с другим и не поражаясь совершенно необычайными размерами и весом принесенной добычи.

Но неожиданно и он остановился в удивлении, увидев, как позднее всех прилетевший молодой орел, медленно и осторожно спускаясь с вышины, положил к его ногам чудной красоты юную девушку, принесенную им из далеких Загроских гор, лежащих на краю Иранской страны.

Вид девушки, смотревшей на него испуганными глазами, на минуту смутил старого орлиного падишаха, но он сейчас вспомнил свои обязанности и прерывающимся от волнения голосом во всеуслышание объявил имя своего преемника — могучего орла, принесшего такую, невиданную никогда и никем из орлов, добычу.

И новый орлиный падишах разом, величественно взмахнув крыльями, приблизился к подножью престола, чтобы принять корону и, украсив ею свою голову, занять на нём место, отпраздновав вступление свое на престол пиршеством из принесенной всеми орлами добычи. Но живые человеческие глаза, смотревшие на орлов, мешали и тревожили их душевное спокойствие.

Растерзать живую девушку или столкнуть ее в пропасть не могли орлы, ибо Аллах вложил величие и благородство в их сознание... Не хотели они также омрачать веселый день избрания дурным делом, пролитием крови любимейшего из созданий Аллаха — человека. [170]

Долго сидели орлы в молчании, пока не приняли решения — отнести молодую красавицу обратно на то место, откуда ее похитил могучий новый орлиный падишах. Но никто не смог бы кроме него самого выполнить такой подвиг, а поэтому он же должен был отнести ее в далекую Иранскую страну.

Собрал снова всю свою силу молодой орлиный падишах и, схватив своими железными когтями за пояс прекрасную девушку, понесся с нею к вершинам Загроских гор в Иранскую страну, а старый падишах остался на высоте своего престола, ожидая его возвращения вместе со всем орлиным народом. Закружились орлы в воздухе, видя силу и могущество выбранного ими нового падишаха, и понеслись за ним следом, сопровождая своего избранника торжествующими криками.

И остался старый орел на высокой скале один всеми покинутый, размышляя о своем прошлом величии, с которым придется ему через самое короткое время расстаться навсегда. Угрюмый с камнем на душе остался он со своими черными мыслями, готовясь снять золотую корону, сотканную из лучей солнца, и отдать ее другому.

Горько ему было сознавать, что он, который столетие занимал первое место и стоял выше всех, должен уступить его никому неизвестному иранскому орлу.

Не могла смириться с этим его гордая душа: «лучше умереть в блеске славы, чем жить в забвении», решил он и, взмахнув своими широкими крыльями, плавно понесся над горами, поднимаясь всё выше и выше в то царство безмолвия, окружавшее вершины Хозрет-Султана, куда никогда не поднимались орлы.

Уже орлиная скала едва чернела, где то страшно далеко, внизу под ним.

Сложив разом свои могучие крылья, старый орлиный падишах, как камень, быстро кинулся вниз, рассекая воздух, и через минуту его тело с глухим стуком ударилось о вершину скалы, обагрив всё вокруг теплою кровью и усыпав разлетевшимися перьями, далеко вокруг, всю подошву горы.

Описывая широкую дугу в воздухе, упала золотая корона падишаха и разлетелась на тысячи кусков, в виде сияющих брызг, осыпавших ущелья Хозрет-Султана.

Все животные, горные козы и бараны, пасшиеся на склонах гор, в смертельном ужасе, ослепленные этими искрами, разбежались [171] по долинам, ища спасения, и даже легкие облака, окружавшие орлиную скалу, быстро унеслись прочь и спрятались в ущельях.

А великий Хозрет-Султан, тысячелетия привыкший видеть славу орлиного падишаха, тяжело вздохнув, весь содрогнулся и затряслась земля вокруг по всем равнинам и попадали строения, воздвигнутые людьми в ближайших и дальнейших от него местах.

Черные тучи, быстро несясь по небу, заколебались, загремел гром, засверкали молнии и весь Хозрет-Султан окутался темными тучами в знак своей печали.

Жалобно завыл ветер в ущельях, оплакивая смерть орлиного падишаха, а из туч, как капли слез, полился дождь. В долинах же несмолкаемым плачем заплакали стайки шакалов.

Долго потом вернувшиеся орлы отыскивали орлиного падишаха и золотую, сотканную из лучей солнца, корону. Но нигде её не было.

С тоскливыми криками звали они старого падишаха, носясь около орлиной скалы, но затем, поняв, что случилось что-то необыкновенное, разлетелись снова во все стороны и каждый, захватив себе отдельную гору, стал над нею царствовать и с тех пор орлы перестали выбирать себе падишаха, считаясь такими же свободными, как ветер, гуляющий на вершинах Хозрет-Султана, куда уже не слетаются, как раньше, орлы со всего света. Оттого теперь каждый орел сам себе падишах.

С интересом прослушав это предание, отзывавшееся глубокою стариною, я занялся осмотром окрестностей.

Все время с левой стороны тянулись заросли камышей, а с правой расстилалась широкая равнина, ограниченная темными горами Койчи-тау, составлявшими водораздел между реками Каферниганом и Вахшем.

Издали горы казались мрачными и совершенно пустынными без всяких признаков растительности. [172]

Желая проверить свое впечатление, я обратился к Караул-Беги.

— Есть ли растительность в тех горах, наверное знает Абдукадир-бек?

— Да, тюра. Горы носят свое название, получив его от огромного числа баранов, пасущихся на их высотах. Кой — овца. Сюда сгоняют большое число стад со всех мест, так как весною много хороших трав растет по горным склонам, но в горах также есть небольшие долинки с родниковою водою, а в ущельях встречаются кустарники и деревья, хотя их немного.

Чем дальше к северу, тем выше эти горы, но зато склоны их более отлоги, а такие каменистые вершины, как здесь, чередуются с мягкими горами. В этих местах больше всего живут киргизы рода Локай, разводящие табуны лошадей, а кроме того многие из них владеют многочисленными стадами баранов.

Испуганные стуком копыт, из-под ног лошадей всё время выскакивали красивые разноцветные ящерицы и, остановившись невдалеке, провожали нас любопытными глазами.

Порою, извиваясь своим блестящим телом, дорогу переползали небольшие змеи, оставляя на песке след своего движения. Свернувшись в кольцо и сердито шипя, эти гады производили отталкивающее впечатление.

— Однако, как их здесь много! Наверное, часто кусают людей?

— Да, тюра, в речной долине сыро и змеи любят эту сырость; оттого их и много, но только опаснее те, которые живут в песках. Аллах сотворил их в наказание и на страх людям. И даже однажды пророк Магомет Печать пророков едва не был укушен такою же ядовитою гадиною, которая страшно зла и неблагодарна, так как её действиями управляет всегда сам иблис ².

Однажды, совершив ранний намаз, пророк вышел полюбоваться восходом солнца и посмотреть на пробуждение всего живущего после ночного отдыха.

Уже все животные, воздав славу их Сотворившему, спешили найти себе пищу. Стаи птиц кружились в воздухе, высматривая [173] себе добычу. Жуки и насекомые ползали по земле и всё радовало взор пророка, спокойно шествовавшего среди прекрасной долины и размышлявшего о величии Творца всего мира.

Но неожиданно пророк вынужден был остановиться, так как услышал жалобное шипение и, взглянув на землю, увидел, что маленькая красивая змейка, извиваясь кольцами, быстро ползла к нему навстречу.

«Посланник Божий, — жалобно заговорила она, свернувшись и поднимая свою голову. — Спаси творение Всемогущего, не дай ему погибнуть. Мой враг близко и сейчас меня уничтожит».

Темная тень в это время закрыла лучи солнца и, посмотрев вверх, увидел пророк большого аиста, несшегося по воздуху, широко раскинув свои крылья, и преследовавшего змею.

Стало жаль пророку живой твари. Недолго думая, протянул он над змеею свою руку, вытянув мизинец. Поняла змея и, сверкнув на солнце своей блестящей чешуей, прыгнула вверх и, как драгоценное кольцо, обвилась вокруг пальца. Не посмел аист тревожить пророка, взмахнул крыльями и понесся дальше, отыскивая себе другую добычу.

Видя, что опасность для змеи миновала, захотел пророк пустить ее на землю, но сердито зашипела змея:

«Ошибаешься, пророк, ты забыл, что моею волею управляет сам иблис и за всякое добро я всегда плачу злом, а потому я должна укусить тот палец, который служил мне убежищем во время опасности».

Вытянула змея свою шею, открыла рот и только что хотела вонзить свои ядовитые зубы в палец пророка, как в это время быстрым прыжком, прыгнула вверх кошка, сопровождавшая посланника Бога в его прогулке, и, схватив змею за шею, откусила ей голову. И тем спасла по воле Аллаха его пророка — Печать всех пророков.

Посмотрел пророк на свой палец, который с укором обратился к нему:

«Я самый маленький из пальцев, служащих тебе, хозрет ³, как же мог ты подвергнуть меня такой большой опасности?»

Задумался пророк, признав справедливость его жалобы, и, чтобы вознаградить его, обратившись к собравшимся около него правоверным, сказал: [174]

«Украшайте всегда мизинец на левой руке украшением прекрасным».

И стали с тех пор все мусульмане носить на этом пальце кольца с драгоценными камнями, смотря на них и вспоминая при этом доброту пророка и его милосердие к каждой твари.

Небольшой кишлак Шах, состоявший из нескольких кибиток с камышовыми загонами для скота, являлся единственным населенным пунктом на левой стороне невдалеке от впадения Кафернигана в Аму-Дарью, находясь в верстах десяти от его устья.

Пользуясь влагою от разливов реки, арабы, составляющие население кишлака, возделывают небольшие участки для посева джунгары и ячменя; тут же виднеются довольно значительные баштаны с зреющими ароматными дынями.

Несколько куртин деревьев, растущих около арыка, являются остатками когда-то многолюдного кишлака. Старая ирригационная система, орошавшая поля, давно пришла в упадок и лишь кое-где на местах прежних садов виднеются кусты имбиря, мощно поднимающегося своими прямыми стеблями над поверхностью земли и глубоко проникающего в её толщу своими корнями, ища влагу.

Почти вся равнина в давнее время была заселена арабами, завоевавшими страну в V и VI веке и выбравшими для своих поселений самые богатые и плодородные земли.

Живя отдельно от узбеков и киргизов, несмотря на истекший огромный период свыше тысячелетнего существования, арабы сохранили почти в чистоте свой тип и лишь в языке и обычаях появилось у них много заимствований от ближайших соседей.

Представляя собою вначале господствующий класс, арабы долгое время держались совершенно отдельно от местного населения, не смешиваясь с ним, и лишь впоследствии они стали брать себе жен из ближайших соседних племен, хотя в то же время до сих пор случаи выдачи их дочерей в замужество за узбеков и киргизов крайне редки, а за таджиков никогда не встречаются.

Привлеченные богатствами Бухарского государства, первые арабские завоеватели произвели ряд набегов на страну исключительно с целью захватить возможно больше добычи, причем, не вмешиваясь совершенно в цела внутреннего управления, они [175] за собою оставляли лишь сбор податей, сохранив все местные власти на своих местах и в то же время совершенно не интересуясь делами религиозными, к которым они относились с полным безразличием в течение едва ли не двух столетий. Позднее, под влиянием развития фанатизма, появилось стремление к прозелитизму, вызванному отчасти и государственными соображениями.

Начав укреплять свое владычество в стране и встретив глухое недовольство к себе со стороны местных жителей, исповедовавших буддизм и христианство, со значительной примесью сторонних верований, арабы вынуждены были начать борьбу с этим упорством, воспитанным на националистических воззрениях.

Поддерживая своих князей и их династии, свергнутые с престолов арабами, туземные племена неохотно принимали мусульманство, в силу чего таковое вводилось не убеждением, а лишь силою.

Постоянно опасаясь за прочность своего положения во враждебной стране, арабы выработали особую систему наблюдения за жителями, поселив в каждом доме туземца араба, которому поручалось не только принимать меры к присоединению его к мусульманству, но наблюдать за каждым его шагом.

Это тяжелое время, пережитое народом, отразилось на взглядах и его отношениях к арабам, которые даже тысячелетие позднее всё еще оставались недоброжелательными. Но постепенно время сгладило внешнюю рознь, хотя и не ассимилировало эти племена между собою.

Как потомки племени, из которого происходил пророк, а затем, как завоеватели страны, арабы до сих пор смотрят с некоторой снисходительностью и превосходством на узбеков и киргиз.

— Много ли арабов в ханстве, не знает ли Караул-Беги? — задал я вопрос своему спутнику.

— Да, тюра, достаточно; их кишлаки есть везде, но больше всего около Каршей, Шахризябса и Бухары. Везде, где только есть старинные мазары на могилах святых людей, около них живут их потомки, носящие звание шейхов и наблюдающие за их могилами. Много также среди них и ишанов, Сеидов, которые выдают себя за потомков пророка, есть также и Алиды, потомки Шир-Али — Льва Божьего, но только кто знает, один [176] Аллах знает, кто из них настоящий, а кто обманщик. Люди им верят, а они живут поэтому хорошо! Ведь узнать, тюра, обманщика трудно; он сам всегда себя хорошим человеком показывает, надо быть мудрым как имам Малик, чтобы разгадать человека.

— А кто это имам Малик? — спросил я разговорчивого Караул-Беги.

— Имам Малик был великий хозрет, которого любил сам халиф Гарун-аль-Рашид за его мудрость, а в его делах всегда видно было произволение Всевышнего. Звали его Абу-Абдалла-Малик-Бек-Аннас и родился он в великом святом городе Медине в 94 г. Ходжры (716 по Р. X.) при халифе Сулеймане, а учил его Сахин-ибн-Саид, последний из живших в то время людей, видевших своими глазами самого пророка Магомета — Печать всех пророков.

И передал ему учитель всё, что знал о жизни пророка, а имам Малик записывал каждое его слово, всё время ведя строгую жизнь и постясь четыре дня в неделю. Даже сам имам Абду-Ханифа любил с ним беседовать, а когда Медину посетил великий халиф Гарун-аль-Рашид, чтобы поклониться могиле пророка, имам Малик его встретил. Много слышал о нём калиф и, желая послушать сам поучения имама, сказал ему:

— О, Малик, окажи милость, приходи ко мне каждый день и поучи моих сыновей преданиям о жизни пророка.

Но не согласился на это имам Малик и ответил:

— О, халиф, наука так возвышенна, что вместо того, чтобы идти к кому-нибудь, сама она требует, чтобы шли все к ней.

Увидел халиф, что прав был имам, и послал к нему своих двух сыновей, которые сделались учениками имама Малика, сев среди других, учившихся у него.

Много книг написал имам Малик, пока не умер в глубокой старости, еще при жизни сделавшись хозретом, т.е. святым.

Ширина долины скрадывалась в значительной степени горными хребтами, видневшимися с обеих сторон, между которыми [177] расстояние по-видимому было не менее пятидесяти слишком верст.

На правом берегу реки вырисовывались группы растительности, обозначавшие кишлаки, среди которых виднелись войлочные кибитки, указывавшие, что население этого района не отвыкло от кочевой жизни, любя проводить большую часть года в переносных, а не в постоянных жилищах, которые главным образом служат для зимнего времени.

— Давно здесь люди живут? — указал я на кишлак Хошади, лежащий прямо против нас по другую сторону реки.

— Нет, тюра, не больше лет жизни взрослого человека. В книгах написано, что здесь прежде много городов было, но потом люди ушли и долгое время лишь звери бродили по этим местам. Затем, когда эмир ходил войной на Гиссар, и наказывал не слушавшихся его воли, много народа оттуда ушло и поселилось здесь на берегах Кафернигана, вдали от грозного Астанокула-Куш-Беги наместника эмира в Гиссаре.

Среди камышей и тугаев людям было хорошо жить. Сюда ушли те, кто боялся веревки и ножа, но зато здесь Афганистан недалеко и можно было, перебравшись на гупсарах через Аму, кое-что захватить у афганцев, плохо оберегающих свои стада.

Соберется несколько лихих батырей и ночью отобьют лошадей, быков и баранов и перегонят их на Бухарскую сторону, а иногда, если посчастливится, и товар у проезжих купцов отнимут. В Кабадиане или Гиссаре продадут и долго после этого живут хорошо богатыми баями.

— А Кабадианский бек разве не мешал им? — спросил я, с любопытством смотря на Караул-Беги, видимо с удовольствием вспоминавшего жизнь приречного населения, к которому он сам принадлежал.

— Тюра, ты сам знаешь, кто же не любит деньги, — ответил Караул-Беги. — Кому доставалась большая добыча, тот сам бека не забывал, зная что у него большой расход. И бек этих людей не трогал... Да и для чего? Каждый из них сам по себе. Бек за порядком смотрит, а они в Бухаре непорядка не делали.

— Разве никогда не бывало? А как же я слышал в Курган-тюбе, что по здешним дорогам и до сих пор ездить для купцов с товарами не безопасно?

— Это так, тюра. Иногда бывает, что обидят купца. Но только делают такое дело большие люди Кургантюбинского бека. [178]

— Но только теперь плохо стало, — вздохнул он с большим сожалением, — с тех пор, как поставили солдат уруссов на границе, переправляться в Афганистан стало труднее.

Кишлаки Чуянцы и Саят были почти закрыты от нас огромными зарослями камышей, среди которых всё время встречались небольшие озерца и болота с массою мелкой рыбы, сновавшей в прозрачной отстоявшейся воде. Водяные пауки торопливо скользили по поверхности, а огромные стрекозы и цикады носились в воздухе, наполняя окрестности своим стрекотанием. Огромные зеленые лягушки с любопытством выглядывали из воды, дружным хором ведя свой концерт и на минуту лишь прерывая его, услышав стук копыт наших лошадей.

Камыши были настолько велики, что закрывали совершенно всадника, сидящего на лошади, и не давали возможности видеть окрестности, за исключением гряды темных гор на горизонте.

Порою ломая сухие заросли и шелестя камышами, мимо нас проносился испуганный олень. Положив свои ветвистые рога на спину и вытянув шею, красивое животное сильными прыжками уходило в заросли, с ужасом смотря на группу людей своими печальными черными глазами. Несколько раз собаки с громким лаем кидались за ними вслед, но, наткнувшись на стебли камыша, мешавшие их бегу, с сконфуженным видом возвращались обратно.

Хлопая крыльями, с резкими криками срывались красные фазаны и, поднявшись на воздух, перелетали дальше, прячась в густых зарослях. Утки целыми стайками покрывали небольшие озерки, ныряя в воду при нашем приближении, а затем, вынырнув, уносились вверх, долго описывая широкие круги в воздухе... Длинноногие кулики расхаживали по отмелям, а белые чайки и рыболовы всё время носились над нами, своими унылыми пронзительными криками неприятно действуя на настроение.

В кишлаке Шаар-Тузе пришлось стать на отдых. Лошади значительно утомились, а полуденное солнце уже давало себя чувствовать.

Зеленые снопы сочного клевера, срезанного накануне, были положены лошадям, поставленным на приколах и накрытым теплыми попонами с капорами для предохранения от солнечных лучей. [179]

Мы сами устроились под навесом, где продувал ветер и кисловатый айран ⁴, поданный в огромной миске, давал возможность утолить жажду.

Напротив на противоположном берегу реки виднелся кишлак Баккы, окруженный небольшою растительностью.

Рядом с нами поднимались по арыку кусты инжира, красивые побеги которого с сочными зелеными листьями выгодно выделяли их среди остальных пород кустарников.

Представляя собою растение, распространенное по всей Азии, инжир в Бухарском ханстве встречается преимущественно в садах; в виде отдельных кустов и особых плантаций туземцы его не разводят. Родиной инжира считается Малая Азия, где особенно много разводят его в окрестностях Смирны, откуда ежегодно вывозится на несколько миллионов рублей сушеной винной ягоды.

По внешнему виду плодов инжир бывает двух сортов: плоской формы лимонно-желтого цвета с мякотью белого и фиолетового цвета и слегка удлиненной формы с мякотью розового цвета. Представляя собою крайне выгодное растение, не требующее особого ухода, инжир имеет всегда сбыт, а потому крайне желателен для культивирования в ханстве. Лучшими условиями для развития этого растения являются глинистая почва с значительною примесью песку, обильное орошение и большой зной, при отсутствии летних осадков. Разводится оно крайне легко при посредстве посадки черенками и уже на пятый год дает плоды. Для предохранения же кустов от вымерзания необходимо на зиму пригибать побеги к земле и засыпать их землею, что легко исполнимо, благодаря большой гибкости инжира.

Давая урожай до 150 пудов сушеной винной ягоды с десятины и не требуя особого ухода, инжир является крайне выгодным для владельца, принося до 300 слишком рублей чистого дохода с такого участка, а потому на культуру этого растения обращено особое внимание, для чего и производятся в широких размерах опыты на Кавказе на Сухумской опытной станции.

До кишлака Чаршамбе протянулись, засеянные пшеницею и джунгарою, участки, но видимо земледелие во всём этом районе, благодаря такой малой заселенности, занимает крайне незначительную площадь пригодной для него земли и огромные пространства [180] плодородного леса, могущие быть легко орошенными, остаются неиспользованными, зарастая тугаями и густым камышом. Почти всё время встречаются заброшенные арыки, а открытые места усыпаны остатками кирпича и глиняной посуды, служащими лучшим доказательством, что край этот в прошлом был густо населен.

— Нет ли где либо развалин прежних городов, не знает, ли Караул-Беги?

— Есть, тюра, старые калы; их везде очень много, но время всё разрушило и лишь холмы, насыпанные людьми, остались немыми памятниками прошлой жизни. Люди иногда находят разные деньги очень старые, но только это не мусульманские государи их делали. У нас нет таких мулл, которые могли бы прочитать надписи на них. Если деньги серебряные, то их армянин покупает, когда приезжает за скотом и хлебом осенью, а медные пули ничего не стоят. Хочешь, тюра, возьми, у меня их много, — протянул он мне целую гость медяков, на которых передо мною замелькали надписи имен различных бактрийских царей, окружающие изъеденные временем портреты на монетах.

Местность между тем приняла волнистые очертания, составлявшие собою южный конец хребта Боба-тау, являющегося одним из многочисленных отрогов Гиссарских гор. На противоположном берегу весь горизонт был закрыт горами Койчи-тау, мрачно темневшими своими вершинами.

Бесснежные, покрытые травами, горы Койчи-тау лишь в восточной и южной части представляют собою каменистые пустынные горы, почти лишенные растительности, и в тоже время на своих склонах и долинах имеют прекрасные пастбища, покрытые густыми сочными травами, на которых с половины мая появляются стада баранов, пригоняемых с выжженных к этому времени равнин.

Помимо обыкновенных баранов в этой части ханства встречается большое количество так называемых каракулевых овец.

Привезенная в далекое время арабами из Аравии, каракулевая овца отлично акклиматизировалась в Средней Азии, где, в особенности в Бухарском ханстве, её разведение упрочилось и достигло значительных результатов в отношении улучшения этой породы внимательным подбором производителей.

Сохранив среди бухарцев свое название араби, т.е. аравийская, [181] порода эта у русских получила особое наименование каракульской от имени озера Кара-Куля (черного озера) с городом того же имени, лежащим невдалеке от г. Бухары, около которого, главным образом, и сосредоточивается торговля каракулевыми шкурками.

Каракулевая овца принадлежит к числу крупных представителей, отличаясь по своему складу от других разновидностей. Покрытая густою шерстью коричневого и светло-серого цвета, с мордою и ногами черного цвета, каракулевая овца не имеет курдюка на хвосте и встречается во всей степной части Бухарского ханства и по берегам Аму-Дарьи, но главным местом её разведения является безбрежная степь Урта-Чуль, лежащая между г. Бухарой, Каршами и Каракулем, а кроме того Керкинское, Кабадианское и Курган-Тюбинское бекства.

Пожилой киргиз с небольшою седою бородою, одетый в сильно поношенный халат, сделав почтительный куадук, подошел к Караул-Беги и, сказав несколько слов ему, протянул целый пучок каких то палочек с зарубками, сделанными ножом.

Караул-Беги, взяв их в руки, стал внимательно пересчитывать.

— Что это такое? — спросил я, заинтересовавшись, этого правоверного.

— Вот видишь, тюра, пришел человек, который за барантой смотрит — бек приказал сосчитать, сколько теперь есть шкурок на продажу.

— А когда начинают резать барашков?

— Рано, тюра, с марта месяца. Самые лучшие шкурки получаются от очень молодых; их иногда режут в тот же день, когда родятся, а то через 7–8 дней. Шкурки очищают, просаливают, затем растягивают и высушивают на солнце. А мясо едят. Прежде были недороги, а теперь всё дороже и дороже становятся эти шкурки; от 70 до 100 р. за десяток купцы платят, а есть такие шкурки, что за одну можно получить 25–50 руб... Но, тюра, говорят, что в больших городах их продают еще дороже.

Я вспомнил все условия торговли каракулем и должен был согласиться.

Скупкою каракуля, помимо местных беков, покупающих их и принимающих также за подать и затем сдающих главному [182] казначею ханства, в Бухаре занимаются армяне, перепродающие их особым торговцам, являющимся агентами нескольких крупных русских фирм. Весь скупленный каракуль (эмирский отправляется с особыми чиновниками) привозится на Нижегородскую ярмарку, где покупается в Москву и за границу. Но самая выделка и краска шкурок производятся почти исключительно за границею в г. Лейпциге и уже оттуда в отделанном виде они ввозятся снова в Россию.

Общее число вывозных шкурок достигает 2 миллионов штук, цена которых выражается в 15–18 миллионов руб.

Каракулевое овцеводство крайне выгодно, так как овца ежегодно приносит одного-двух ягнят, стоимостью от 6 до 10 руб., в зависимости от качества шкурок. Кроме того дает шерсть, которая стрижется два раза в год, весною и осенью. Часть молока употребляется на выделку масла и сыра. Средняя цена каракулевой овце от 15 до 20 руб., бараны же продаются по цене до50 руб. Предельный возраст овцы от 7 до 10 лет.

Все эти выгодные стороны каракулевого овцеводства привлекли к нему особое внимание овцеводов юга России, Бессарабии и Кубанской области, которые, выписав из Бухары производителей, начали разведение этой породы на юге России.

Удачный опыт покупки нашел подражателей в лице земства Полтавской губ., а затем администрации Закаспийской области и даже Румынского правительства. И по всем данным каракулевая овца, при помощи метизации с местными породами, разведется во многих местах южной России.

Обыкновенно, в этом случае делается в стаде замена обыкновенных баранов каракулевыми; затем получаемые метисы вновь с ними скрещиваются, устраняя при этом неудачных, благодаря чему в течение нескольких лет всё стадо превращается в каракулевое, получая тип, мало отличающийся от настоящего.

Кишлак Чаршамбе, судя по базару, имел не особенно многочисленное население, хотя вокруг кишлака и лежали обработанные поля. Напротив невдалеке на левом берегу расположен кишлак Баш-Тимур, получивший, по-видимому, свое название от головы арыка, выведенного из реки. Обыкновенная переправа лежала выше Кабадиана, на дороге из г. Ширабада в Курган-Тюбе, но так как нам тогда, пройдя верст сорок по правому берегу и переправившись через реку, вновь пришлось бы возвращаться к Кабадиану, то я решил попытаться переправиться против кишлака Баш-Тимур. [183]

Срезав несколько толстых снопов камыша и связав их крепко вместе, я сел на этот плот, положив на него вещи, и, держа лошадь в поводу, оттолкнулся палкою от берега. Быстрое течение моментально подхватило плот и понесло его вниз. Лошадь, фыркая и храпя, плыла сзади, вытянув по воде голову и всё время внимательно смотря на меня своими умными глазами.

Проплыв четверть версты, плот стал описывать по течению широкий круг, постепенно приближаясь к противоположному берегу, и, наконец, попав в сильную струю, понесся около самого берега, обрывом спускавшегося к воде. Заметив невдалеке пологий скат, я схватился за ветви кустарников, росшие над самою водой, и, выбросив предварительно вещи на берег, выскочил сам, а затем с большим трудом, скользя и падая, вытянул лошадь.

Переправа, казавшаяся такой легкой с берега, оказалась очень опасной и, выйдя на берег, я чувствовал себя утомленным и совершенно разбитым. Мои люди переправились также хорошо, но все мы долго лежали на берегу, отдыхая.

— Отчего же Караул-Беги не сказал мне, что переправа такая опасная и трудная?

— Когда тюра меня спрашивал, можно ли, я ответил «иншалах», по нашему, как Бог даст... Кончилось хорошо, слава Аллаху, а на такой переправе в благополучном конце уверенным быть никогда нельзя. Но тюра не обратил на это слово своего внимания.

Весь левый берег был покрыт засеянными полями. Глубокие многоводные арыки несли массу воды, орошая широкую равнину, по которой протекала река, струясь среди низких берегов и отделив от себя широкий проток, начинавшийся около переправы Баш-Чарбаг.

Большая растительность расстилалась по всей равнине, среди которой виднелись куртины деревьев и сады, окружавшие сакли широко разбросанных по ней кишлаков.

Самый город Кабадиан был виден расстилавшимся у подножья довольно высокого холма, на котором построена старая крепость — кала, являвшаяся резиденцией прежних Кабадианских миров. [184]

Насчитывая свыше двух с половиной тысяч лет своего существования, Кабадиан делается известным со времени его осады войсками Александра Македонского в III веке до Р. X. Несмотря на такую древность, остатков прежней жизни, в виде старинных построек, в нём найти нельзя. Время и люди разрушили всё, что находилось на поверхности земли, и лишь в её недрах, засыпанные золою пожаров и прикрытые слоем наносной земли, погребены остатки фундаментов и стен, находимых нынешними его жителями при производстве земляных работ.

Масса монет, оружие, глиняная посуда, прекрасно обожженные изразцы с глазурью всех цветов почти постоянно попадаются при устройстве новых арыков, указывая на существование древнего города, постройки которого были разбросаны на огромном пространстве приречной долины, омываемой с одной стороны водами реки Кафернигана, а с другой огромным протоком, выведенным из неё и представляющим по количеству воды также целую реку.

Примыкая к подножию отдельно стоящей горной вершины, носящей название Кабадиан-тау, Кабадиан когда-то составлял особое независимое владение, которое китайский монах Сюань-Цзань, посещавший в III веке, называет Kio-ho-yen-na.

Находясь вдали от Бухары, Кабадианский мир то был совершенно независим, то подчинялся мирам Гиссарским, с которыми находился в родстве, и, наконец, ведя постоянную борьбу с афганскими ханствами Таш-Курганом и Кундузом, он одно время был захвачен афганцами, долго считавшими это бекство принадлежащим к территории Афганистана и ведших войну из-за него с бухарскими эмирами.

Долголетнее владычество афганцев, переселившихся в значительном числе в Кабадиан, отразилось также и на внешнем виде города, в котором в большом количестве встречаются постройки афганского типа с куполообразными крышами. Лишь в конце прошлого столетия Кабадианское бекство, как и все земли, лежавшие на правом берегу Аму-Дарьи, вновь было возвращено Бухаре и с тех пор бухарский бек поселился прочно в городе, подчиненном также и гиссарскому Куш-Беги, пользующемуся по отношению этого пограничного бекства властью генерал-губернатора.

Население Кабадианского бекства особенно пестро по своему составу: киргизы, узбеки, афганцы, цыгане, индусы, арабы поселились [185] в нём разновременно, привлекаемые одни массою свободных земель, а другие, ища убежища вне Афганистана, где над многими тяготели различные преступления.

Находясь на прямой дороге между афганскими городами Кундузом, Таш-Курганом и бухарским городом Гиссаром, Кабадиан играл раньше значительную роль в торговле, но в последнее двадцатилетие, с постройкою Самаркандско-Термезской дороги и возникновением Керков и Термеза, торговое движение стало совершаться через эти города, чему способствовало отсутствие хороших путей сообщения между Кабадианом и Гиссаром, а также и другими соседними с ними городами.

Узкие кривые улицы, пересекавшиеся в различных направлениях, подтверждали, что город, как и все бухарские города, построен был без всякого плана, и население, оседая в нём, строило в центре свои жилища скученно, оставляя лишь небольшие между ними проходы; по мере же удаления от торговой части к окраинам, постройки ставились в большом друг от друга расстоянии, примыкая к большим дворам и садам.

Большая главная мечеть из серого жженого кирпича мрачно возвышалась перед нами, заканчиваясь куполом; в середине заросшего травою двора с колодцем, окруженным куртиною деревьев, виднелась медрессе, с массою небольших дверей, выходивших на террасу.

Старая мечеть невольно раньше всего привлекла мое внимание и, решив ее осмотреть, я остановил лошадь перед главными воротами во дворе.

Несколько прохожих, заинтересовавшись моим приездом, подошли ближе и, заметив, что я хочу слезть с лошади, тотчас же бросились помогать, придерживая лошадь под уздцы и почти под руки сняли меня с седла, поставив на землю.

В мечети было много народу. Стоя правильными рядами на циновках, босые, сосредоточенно-важные мусульмане собрались для вечерней молитвы. Впереди виднелся старик имам с белою серебряною бородою. То стоя неподвижно и вполголоса произнося слова молений, то падая ниц на землю и долго лежа неподвижно, старик молился истово и глубокою верою светились его темные глаза. Как по команде, глядя на его движения, вся огромная толпа людей становилась на колени, делала земные поклоны, бросая в тоже время взгляды по сторонам и, по-видимому, выполняя обрядовую сторону религии совершенно механически. [186]

Приложив большие пальцы рук к своим ушам и раскрыв ладони в знак того, что уши отверсты для слушания слова Божьего, имам долго стоял в таком положении, как красивое изваяние, затем, раскрыв старую книгу в кожаном переплете, внятным привычным речитативом стал читать очередную суру ⁵ Корана. И вся толпа зашептала следом за ним слова пророка, сказанные много веков тому назад.

— Аллах Акбар — Велик Бог! уже громким возгласом закончил старик чтение, с благоговением закрывая книгу и кладя ее на место.

— Благословение Аллаха да сопутствует путешествующим, — приветливо обратился он тут же ко мне, подходя ближе. — Прошу сделать милость и отдохнуть под кровлею дома, посвященного Творцу Вселенной.

Сопровождаемые несколькими муллами, мы вышли на террасу, где тотчас же была разостлана кошма и поставлено несколько чайников и чашек для чая, среди приготовленного достархана.

Прихлебывая горячий зеленый кок-чай, я с большим удовольствием вступил в разговор с симпатичным и начитанным имамом.

Вокруг нас присело довольно много мулл, с интересом прислушивавшихся к нашему разговору.

С большим знанием и полным отсутствием фанатизма старик очень охотно отвечал на все вопросы, интересовавшие меня, касавшиеся мусульманской религии.

— Отчего это так, невольно удивился я, почтенный имам находит возможным беседовать со мною, неверным, о делах веры, а между тем другие, к которым я обращался с этим, всегда уклонялись и не хотели говорить?

— Ах, тюра, это лишь потому, что мало кто знает всё то, о чем ты спрашиваешь. Тот же, кто много учился, может почти на всё ответить и всякое дело для него ясно. Разумеется, не всякому дана такая мудрость, как имаму Абу-Юсуфу, да прославится его имя во веки, но всё же есть знающие и теперь люди. Ты слыхал о нём, тюра?

Он был великий мудрец. Звали его Якуб-Бен-Ибрагим-Бен-Хабиб-Аль-Куфа, но все привыкли к его короткому имени Абу-Юсуф. Жил он в царствование высокомудрого халифа — Гарун-аль-Рашида, который сделал его казием (судьей) в [187] Багдаде, а затем и возвел в должность кази-уль-куззат — все равно, как в Бухаре кази-каллян.

И не было в то время казия мудрее его. А на каждый самый трудный вопрос он мог дать правильный ответ и даже сам халиф пользовался, когда нужно, его советами в делах. И всегда решение Абу-Юсуфа было правильно и согласно с шариатом.

Вот сам посуди, до чего он был мудр.

Однажды, во время одной из своих прогулок, проходил халиф мимо садов своего родного брата Ибрагима. Цвели розы в саду, распространяя аромат, и журчали фонтаны, уменьшая жару и насыщая горячий воздух свежестью своих холодных брызг. Всё вокруг было красиво и так радовало взор, что великий халиф засмотрелся, а в это время, сняв с себя покрывало и став на краю водоема, внезапно из-за зелени вышла красивая девушка — наложница Ибрагима. И было её стройное тело так красиво, что зажглась огнем желания кровь в жилах у халифа и захотел он иметь её во что бы то ни стало.

Жаль было Ибрагиму продавать женщину, доставлявшую ему много утех, но, ничего не поделаешь, воля халифа священна и хотя он и назначил за нее страшно дорогую цену, думая, что пожалеет денег халиф, но ошибся. Приказал Гарунъ-аль-Рашид уплатить и в ту же ночь захотел сделать красавицу своей наложницей.

Смутились все окружающие его люди — нельзя было сделать такого греха, ибо по шариату брат не может жить с наложницею своего брата, пока она не прошла через руки другого. Но не хотел халиф, чтобы кто-либо владел до него красавицею. И обратился он тогда за разрешением вопроса к казию Абу-Юсуфу.

Недолго размышлял казий. Знал он шариат и сейчас же посоветовал своему повелителю выдать ее замуж за раба, с условием, чтобы он после свадьбы сейчас же бы выдал ей развод.

Так и сделали всё. И женщина сделалась женою раба, но сам раб, как только увидел красавицу, забыл свое обещание и не захотел ей дать развода. Решил он, что лучше самому с такой красавицей остаться, чем давать ей развод и отдавать другому, хотя и предлагал ему халиф за это 100 тысяч золотых тиля ⁶. [188]

Снова обратился тогда халиф к казию Абу-Юсуфу.

Призвал казий всю силу своей памяти и дал снова правильный совет.

«Подарить раба женщине, на которой он женился, потому что по шариату такой брак признавался уже недействительным, так как свободная мусульманская женщина не может быть женою своего раба».

Обрадовался очень халиф, написал бумагу, что дарит раба красавице; приложил к ней свою печать и тогда казий Абу-Юсуф сейчас же выдал ей развод, а в тот же вечер наложница Ибрагима, как уже бывшая замужем за другим, сделалась наложницей его брата халифа. И все люди славили мудрого казия, для которого не было ничего неизвестного....

Подивившись в душе тонкостям мусульманской казуистики, которая и в настоящее время в таком большом ходу среди законоведов всего Востока, я, посидев еще немного, простился с радушным стариком и направился к беку.

Комментарии

1. Шариат — закон.

2. Иблис — нечистый.

3. Хозрет — святой.

4. Айран — из кислого молока.

5. Сура — глава.

6. Монета — в 5 рублей.

Текст воспроизведен по изданию: В низовьях реки Кафернигана (Очерк горной Бухары) // Военный сборник, № 6. 1913

© текст - Логофет Д. Н. 1913
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1913

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info