ЛОГОФЕТ Д. Н.

В НИЗОВЬЯХ РЕКИ ЗАРАВШАНА

(ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ)

Примыкая непосредственно к Керминскому бекству, расстилается пустыня Малик. Выехав из кишлака Царам и пройдя ряд селений с прилегающими к ним полями, на которых везде виднелись люди, занимавшиеся полевыми работами, мы взяли направление на запад и почти сейчас же вид местности стал изменяться. Культурная полоса оставалась позади, а на дороге стали встречаться всё чаще и чаще песчаные пространства. Ещё несколько вёрст и началась песчаная равнина, на которой лишь кое-где виднелись поросли колючек и солянок. Ветер, поднимая сыпучий песок, перебрасывал его с места на место, оставляя следы, делавшие песчаную поверхность похожей на зыбь, замечаемую на воде при небольшом ветре.

Проводник, ехавший уже давно молча, обернулся и заговорил:

— Ты, тюра, хотел видеть пустыню? Это и есть пустыня Малик; идёт она далеко и её пески соединяются с пустыней Сундукли, доходящей до вод широкой Аму-Дарьи. Мало в ней мест, где есть хорошая земля. Здесь прежде ходили караваны и была [152] старая дорога с колодцами и караван-сараями, но с тех пор, как русские построили железную дорогу, караваны перестали ходить...

— А что это блестит там? Вода?

— Нет, тюра, это бело-соль. Везде здесь солончаки; старые люди говорят, что здесь прежде было море.

Песчаная пустыня Малик, проходящая широкою полосою через всю Бухару, занимает огромное пространство, на котором, как говорить история, ещё около 300 лет тому назад было огромное соляное озеро и обширные болота. Надо предполагать, что места эти в доисторический период были действительно дном Каспийско-Аральско-Азиатского моря, постепенно высохшего и оставившего среди песков целую массу морских раковин и окаменелостей. В дальнейшем впадина эта превратилась в озеро, а затем, наполняясь излишком вод Заравшана, образовала болота, чрез которые проходил Заравшан, впадая в Аму-Дарью за Кара-Кулем около Фараба. Разрушение ирригационной сети, поглощавшей воды Заравшана, постепенно лишило его доступа к Аму-Дарье, а болота стали высыхать и, заносясь песками, превратились в пустыню.

Когда-то здесь же проходила старая торговая дорога из Самарканда в далекую Грецию. Здесь же двигались отряды завоевателей, усеивая своими костями этот трудный путь, на котором впоследствии Тимур и Абдулах построили ряд робатов и колодцев, в настоящее время уже совершенно разрушившихся.

Лишь некоторые туркменские и арабские роды кочуют весною со своими стадами в этих негостеприимных местах; в остальное же время года жизнь идет только на двух-трех колодцах, разбросанных по дороге.

Станции железных дорог: Малик, Кизил-Тепе и Кую-Мазар, построенные в этой пустыне, получают воду, привозимую в особых водяных поездах с Аму-Дарьи.

К северу, в расстоянии вёрст 25, лежит город Гыж-Дуван, носивший в далёкое время старинное название Дженда и бывший сильною крепостью, закрывавшей с севера Бухару от Хорезма (Хивы).

Впереди, в туманной мгле, уже виднелся тёмным пятном древний Джемукенд (княжеский город), получивший в более позднее время название Бухары, от слова Бухар, т.е. буддийский монастырь. [153]

Мы подъезжали к столице бухарского ханства, пережившей эпоху расцвета и, несмотря на упадок, до сих пор сохранившей огромное значение в жизни мусульман Средней Азии.

Пережив длинный ряд веков и почти всё время занимая центральное положение в жизни Средней Азии, Бухара является историческим кладбищем, на котором похоронены туранская, арабская и монгольская культуры, достигавшие здесь кульминационного пункта своего развития, а затем приходившие в полный упадок.

Светоч наук и знаний, гремевший на всём Востоке, насчитывающий длинный ряд учёных, философов и поэтов, Бухара постепенно, благодаря узкому фанатизму мусульманского духовенства, давно уже погасившему этот светоч, превратилась в место, в котором наука, вступив на путь схоластики, замкнулась в стены узкого и своеобразного её понимания. Признавая правильными лишь научные положения, коими руководился древний мир, по учениям Аристотеля, Сократа и Платона, она не соглашалась признать истинами результаты работ человеческой мысли позднейших веков.

Таким образом, те знаменитые арабские медресе, которые служили рассадником замечательных учёных и поэтов, в настоящее время представляют собою учебные заведения, дающие своим ученикам знания, далеко не согласные с выводами современной науки, благодаря чему и могут быть рассматриваемы, как учреждения, искусственно задерживающие общее культурное развитие всей страны.

С тем же чувством, с которым въезжаешь на кладбище, подвигались мы к священному городу, окружённому со всех сторон, на огромном пространстве, сплошным рядом могил; жутко становилось, видя древние надписи на покрытых вековым налётом и пылью камнях, бывших бесконечно долгое время молчаливыми свидетелями прошлой жизни одряхлевшего Востока, давно пережившего всё то, чем терзается теперь Европа.

Войдя в соприкосновение с Бухарским ханством, в начале через торговых и иных людей, посещавших далёкую [154] Бухару по своим делам, правительства русское и бухарское долгое время не вступали между собою в официальные сношения и лишь в 1589 году первый раз, в царствование Федора Иоанновича, появился в Москве посол бухарского эмира Абдула-Хана-Махмеда-Али. Но так как бухарцы не выполнили некоторых требований в написании Царского титула в привезённом письме, то посольство это было безрезультатно, равно как и последующая присылка в 1595 году послом Султана-Назара; лишь в 1619 году был наконец принят Царём Михаилом Федоровичем посол Имам-Кули-хан. Посольство это вызвало ответное русское посольство; дворянин Иван Хохлов был первым русским послом, посетившим двор бухарского эмира, причём, помимо завязки торговых сношений с Бухарою, посольство имело целью выкуп русских пленников, захваченных татарами разновременно на русских границах и перепроданных в Бухару. Посольство это привезло первые подробные сведения о жизни Бухарского государства.

В июне 1669 года были отправлены новые послы, Борис и Семен Пазухины; с тех пор сношения, став на твёрдые основания, постепенно увеличивали сведения о Бухаре, а с поездкою в 1675 г. посольства стольника и воеводы Василия Даудова и астраханца Мамет Касимова уже были получены подробные данные об этой далёкой стране.

Исторически сложившееся движение к Индии, которому сочувствовал Петр Великий, вызвало поход Бековича-Черкасского в Хиву, но изменническое избиение его отряда хивинцами на время крайне невыгодно отразилось на отношениях России к Бухаре. В следующие царствования отношения эти улучшились, а необходимость получения из России товаров вынуждала Бухару заискивать хотя наружно перед своим северным соседом, в особенности в половине XIX века, когда из Индии началось наступательное движение Англии к северу, приведшее её к войне с Афганистаном и к занятию Кабула.

Проехав громадное пространство, занятое кладбищами, мы въехали в предместье Бухары. Узкие улицы, извивающаяся среди глинобитных построек и высоких дувалов, были пустынны и грязь, несмотря на отсутствие дождей, местами была непролазная. Густые заросли деревьев в садах виднелись на огромном пространстве. Далее пригороды кончались и тянулись тесные улицы, отличавшиеся страшною скученностью построек. [155]

Арыки с невозможно грязною водою в виде шумного водопада впадали в широкий и глубокий водоём, обложенный огромными тёсаными камнями, покрытыми зеленью мхов и плесени. Внизу совершенно зеленоватого оттенка вода казалась жирною и густою. Веками не очищаемый старинный водоём служить для потребности населения, являясь, благодаря засорённости, рассадником всевозможных болезней. В настоящее время, при взгляде на него, приходит мысль о древней Бухаре, орошавшейся, как говорит история, одиннадцатью широкими проточными каналами, большинство которых впоследствии пришло в упадок, а затем вся ирригационная система города, потеряв свой правильный характер, превратилась в систему арыков, хотя и дающих воду Бухаре, но воду, застаивающуюся в городских водоёмах, сделавшихся не проточными.

По всему видно было, что Бухара, бывшая цветущим городом, шла быстро к упадку. Старинные здания мечетей и медресе, своевременно не поддерживаемые, потрескались от времени.

— Вон, тюра, старый дворец, в котором жил бухарский эмир, — указал проводник на мрачное здание в конце широкого двора, выложенного каменными плитами. Теперь в нём эмир никогда не живет; не любит. Вот здесь недалеко мы остановимся у Асиль-аксакала.

Бросив взгляд на дворец, построенный Абдулахом на месте, где когда-то стояла туранская крепость Джемукенд, мы проехали мимо высокой круглой башни, поднимавшейся на площади Регистана.

— Башня смерти: отсюда сбрасывали всех преступников, — нарушил молчание Нуретдин. — А это — медресе и рядом мечети.

Как странно звучит для уха самое название «башня смерти»! Сколько людей правых и виновных погибло у её пoднoжия, разбившись о каменные плиты! Жадная до зрелищ толпа лишь рукоплескала этой зверской казни.

Древний, весь согнувшийся, старик Асиль-аксакал встретил нас, благодаря родству с Нуретдином, радушно и тотчас же приказал подать чай в пестро разрисованную, небольшую, полутемную комнату, в которой мы остановились.

— Отец много видел на своем веку и многое может рассказать? — спросил я старика вечером, полулежа на ковре.

— Нет, тюра, жизнь прошла, а память слаба; мало помню. Я служил нукером у эмира Насрула-хана. Да пошлёт Аллах [156] покой его мятежной душе на том свете. Исполнял всё, что прикажут, а в памяти почти ничего не удержал.Теперь стало время другое, а мой старый ум сохранил мало картин далёкого прошлого.

— Но помнит отец, когда пришли сюда русские?

— Ещё бы, это я помню; ведь это же было так недавно, всего лет 30 тому назад; я помню ещё раньше время, когда в Бухару приехал в первый раз к эмиру русский посланец от царя и посланные от короля инглизов. Но эмир не любил инглизов и приказал им рубить головы на Регистане,а русским ничего не было. Мы думали, что им головы отрубят, но только этого не сделали, — как будто с некоторым сожалением вздохнув сказал старик.

Невольно я вспомнил первые шаги Англии в Средней Азии. Начав военные действия против афганцев и боясь, что русские, при завоевании Бухары, подчинят и Афганистан своему влиянию, угрожая затем англо-индийским владениям, британское правительство в 1838 году командировало в Бухару послом полковника Стоддарта к эмиру Насрула-хану с предложением своей помощи в случае его войны с Россией. Прямой, честный и смелый Стоддарт не отличался дипломатическими способностями и скоро навлёк неудовольствие эмира, приказавшего, вопреки международных правил, заключить его в тюрьму, где Стоддарт провёл в общей сложности почти четыре ужасных мучительных года, во время которых эмир Насрула-хан, при получении известий о каждой победе английских войск над афганцами, выпускал его, для того, чтобы снова заключить при новых сведениях о неудачах англичан.

Ни письма персидского шаха и турецкого султана, ни хлопоты русского посла, майора Бутенёва, не могли спасти несчастного, а также и второго английского офицера, капитана Каноли, приехавшего в Бухару; как только пришло известие о поражении англичан под Кабулом, эмир, уже не боясь Англии, тотчас же приказал отрубить на регисганской площади головы полковнику Стоддарту и капитану Каноли, этим первым европейцам, проникшим в Бухару и заплатившим своею жизнью за эту попытку.

Молчаливо и бесстрастно снесла это преступление земля, орошённая кровью жертв произвола. бессильна была и Англия, чтобы потребовать удовлетворения за этих, ни в чём не повинных, [157] людей, погибших при исполнении своего служебного долга.

Утром я взобрался на башню смерти. Высокая, круглая башня желтоватого жженого кирпича, выделялась на регистанской площади среди медресе и мечетей. Узкая лестница в сотни две ступеней поднималась внутри её, выходя на площадку, с которой был виден весь город, как на ладони. Плоские крыши домов, казалось, соприкасались друг с другом, образуя сплошную поверхность, среди которой местами были видны тёмные купола и минареты мечетей.

Широкою полосою обозначалась огромная линия крытого базара, а за ним, уходя в даль, куртины деревьев и садов, закрывавших собою здания предместий.

— С этой башни сбрасывали вниз преступников и потому она называется «башней смерти», — сказал сопровождавший нас переводчик, — только теперь уже давно не казнили таким способом. Больше головы режут.

— А видели ли вы как отсюда бросали людей?

— Видел, полковник. Лет 20 тому назад почти каждую неделю бросали. Прикажет эмир и бросают; мы ходили смотреть. Всегда бросали во время базара.

— Страшно должно быть смотреть?

— Нет, не страшно. Тому, кого бросают, тому страшно. А народу — ничего; весело смотреть, как падает, — совершенно неожиданно добавил переводчик. — Всегда много людей приходило, когда слышно было, что будут кого казнить.

Бесконечною лентою на несколько вёрст протянулся крытый базар, в котором с обеих сторон узких улиц приютились тысячи небольших лавок. Местами огромные купола и массивные стены древней постройки выделяются из общей массы новейших строений. От главной улицы базара в обе стороны расходятся линии небольших улиц. Лавки расположены по сортам товара и каждая специальность имеет свою особую улицу.

Масса народа снуёт взад и вперёд, но вся эта толпа молчалива и лишь тихий говор, будто шум пчелиного улья, носится в воздухе.

Порою, заставляя прохожих прижиматься к стенам, проезжают коляски извозчиков, лавируя по этому лабиринту улиц, на которых разъехаться двум встречным экипажам совершенно невозможно. [158]

Шитье сапог, выделка кож, изготовление местной посуды и масса различных ремесленных работ производится тут же в открытых помещениях.

Водоносы с кожаными бурдюками воды снуют среди толпы, предлагая воду. Тут же, порою, с оглушительным громом турецкого барабана и рёвом труб, проходят с ученья бухарские воинские части. Разнообразного возраста солдаты следуют без всякого порядка, толпою, среди которой многие едут на ишаках, держа свои ружья в руках. Перед командиром части несут какой-то флаг, за которым шествуют музыканты. Картина, режущая глаз военного человека своей общей нестройностью и отсутствием порядка и однообразия.

Дикий хор проходивших дервишей, одетых в грязные рваные халаты и колпаки с меховой оторочкою, врывался и смешивался со звуками труб, образуя какую-то ужасную какофонию.

Тут же, крича во весь рот, проезжает верхом узбек: глашатай, объявляющий о пропажах.

Тёмный мрачный двор, мимо которого мы проходили, окружённый зданиями старинной постройки с широко распахнутыми воротами, невольно обратил на себя наше внимание несшимися оттуда страшными нечеловеческими криками.

— Что это такое? Кто здесь живёт? Кто кричит? — невольно задал я ряд вопросов.

— Это Миршаб-хана, по вашему полициймейстер, допрашивает здесь народ. Если кто украдет или убьет, его сейчас сюда ведут и начинают спрашивать, как дело было. Такой человек никогда сразу правду не скажет. Всегда много с ним хлопот Миршабу. Палками такого человека бьют, пока не скажет. Два-три раза в день бьют, — равнодушно объяснял нам наш чичероне порядок полицейского допроса. — Иногда свидетель тоже говорить не хочет, тогда и его также бьют. И потом всегда правду узнают, как было дело. Розгами также секут, если не говорит.

Своеобразные приёмы бухарского правосудия и допросы с пристрастием невольно воскрешали в памяти классические застенки и пытки, отошедшие в область предания в России, но оставшиеся в полной неприкосновенности в бухарском ханстве.

— А, что сам эмир здесь живет? когда приезжает? — спросил я, когда мы снова проезжали мимо старого ханского дворца, выделявшегося своим древним стилем и блестевшего еще местами изразцовою облицовкою. [159]

— Нет, эмир никогда в Бухару не приезжает, боится; здешний народ его не любит, потому что он с урусами дружбу ведет.

Глинобитные полуразрушенные стены окружали весь город, а за ними находились предместья; вся Бухара с её своеобразною жизнью осталась сзади, когда мы выехали за город. Снова пришлось проезжать между огромными кладбищами, напоминавшими о многочисленном населении этого бывшего центра мусульманской учености и культурной жизни среднеазиатского Востока, превратившегося в настоящее время в умирающий город, жизнь которого поддерживается лишь торговлею с Россией.

По сторонам дороги, прежде шоссированной, но занесенной песком, виднелись развалины мечетей и мазаров, а может быть и загородных дворцов прежних владык Бухары. Вся почва вокруг была покрыта кусками цветных изразцов, синевших среди желтых песков, которые тянулись полосою, всё расширявшейся, по мере движения.

Заравшан, превратившийся в средней ширины арык, по внешности не напоминал собою ту бурную многоводную реку, которая протекает около Самарканда. Разбираемые на поля остатки воды тихо протекали, давая жизнь небольшому количеству населения, устроившемуся на удобных для земледелия местах между Бухарой и Аму-Дарьей. Но пески пустыни надвигались постепенно на этот край, оставляя немного хороших мест.

Кишлаки: Чахшане, Шаар-Ислам и Афробад еще отличались сравнительным многолюдством, но площадь полей делалась всё меньше и меньше.

Тучи между тем сгустились и нависли низко над землею, порою начинал идти сильный дождь, заставлявший кутаться в бурку. Лошади шли шагом, увязая в грязи, и лишь на песке грунт сделался твердым и удобным для движения. Ветер резкий, чисто осенний, со свистом проносился по равнине, то завывая где-то в вышине, то с страшным ревом устремляясь на строения, как будто стараясь их опрокинуть.

Молнии огромными змеями извивались и переплетались в темных тучах, а раскаты грома делались всё чаще и чаще и, казалось, [160] всё небо темное и страшное местами горело пожаром, наводя невольный ужас.

— Надо скорее ехать, а то нехорошо будет, — стал торопить Нуретдин, подгоняя свою лошадь и как бы показывая пример.

Лошади, чувствовавшие, что гроза разыгрывается не на шутку, прибавили шаг. И не успели мы добраться до караван-сарая в Якка-Туте, как полил дождь, моментально превративший окрестности в сплошное море. Ручьи мутно грязной воды запрыгали по сторонам дороги, наполняя все впадины.

Измокшие и сильно продрогшие, мы забрались в полутемное помещение на дворе караван-сарая, в котором ветер, проникая через все щели, ходил, как на дворе, а мангал с едва тлеющими обыкновенно углями пылал, наполняя всё помещение густым дымом.

Устроившись в углу на свертке кошм и накрывшись толстым ватным одеялом, я прислушивался к рёву бури, чувствуя себя отлично под крышею.

Несколько хивинских купцов, ехавших из Бухары, расположились тут же и, не обращая внимания на ветер и дым, занимались чаепитием, ведя между собою разговор.

— Трудно стало жить, — заметил пожилой хивинец, — всё оттого, что люди живут не по шариату. Земля всё та же, что была при наших отцах, дедах и прадедах, та же, что была тысячу, две тысячи лет тому назад. Круговорот времен остался неизменным на земле и также, как и прежде, люди родятся, живут, а когда проходят годы они уходят в дом небытия, чтобы дать место другим. Но в сердцах людей не стало места для любви и всё наполнилось злобой и завистью; забыли люди, что им нужно лишь два газа (аршина) земли, чтобы вырыть на ней могилу для бренной оболочки, которая потом рассыплется и превратится в ту же землю.

— Что же надо делать, ата, чтобы жить, как сказано в шариате?

— Не надо забывать, что люди лишь гости земли и помнить, что Милосердный, Милостивый, создал ее для того, чтобы смертные жили на ней, обрабатывая ее при жизни и находя покой в ней же после смерти. Все страсти смертных проходят над нею бесследно и она остается такою же, какою создала ее воля Аллаха. И никому не принадлежит земля, матерь всего живущего, так как, всё живущее [161] на ней, принадлежит ей и сносит она всю от века накопившуюся злобу людскую и преступления. Рабы земли — смертные должны ею пользоваться, но только сами своим личным трудом, кто сколько обработает; и не будет тогда ни богатых, ни бедных и все, получив счастье в этой жизни, с спокойным духом будут уходить потом в дом небытия, с чистым сердцем представь перед подножием престола Милосердного...

С глубоким вниманием прислушивались окружающие к словам этого своеобразного социалиста и слышались в его словах забытые мысли Экклезиаста, пережившего века и указывающего, что человеческая мысль от века осталась неизменною, лишь видоизменяясь в зависимости от времени и места.

Обширные виноградники разрослись в кишлаке и его окрестностях и, благодаря песчаной почве и воде, дают большое количество хорошего винограда, пригодного для виноделия. Небольшой завод какого-то иностранного предпринимателя выделывает довольно порядочное красное вино, отправляемое преимущественно за границу.

Погода с утра изменилась и снова солнце своими лучами осветило окрестности, скрываясь лишь порою за быстро мчавшимися по небу тучами. Лужи воды успели уже высохнуть, но местами вода собралась во впадинах, образовав целые озера.

— Однако, неужели это всё дождевая вода? — невольно удивился я, видя огромные пространства, покрытые водою, глубина которых местами доходила до колен лошади.

— Нет, это вода пришла из реки Кашка-Дарьи, ответил присоединившийся к нам инженер N. ехавший для каких то исследований по линии железной дороги.

— Старики говорят, что прежде река Кашка-Дарья, берущая начало в горах за Яка-багом и проходящая через Карши, впадала в Заравшан. Потом вода в ней уменьшилась и стала доходить только до Каршей, теряясь в песках. Лет 10—15 тому назад стала замечаться прибыль воды и река уже дошла до Касана, а дальше, на дороге между Каршами и Бухарою, видно лишь русло реки, проходившее через уроч. Куль-Магиан и занесенное песками. Года два тому назад прибыль воды увеличилась и вот, как видите, река уже достигла линии железной дороги, угрожая ей разливами.

Как можно предполагать, в очень отдаленное время, Кашка-Дарья впадала в Заравшан, около Кара-куля, который, в свою [162] очередь, доходил до Аму-Дарьи и в настоящее время среди песков Сундукли, около Наразыма, еще хорошо видно старое русло реки, по которому в направлении на Кара-куль образовалась впоследствии целая система озер, соединенных между собою болотами. В настоящее время самыми большими озерами считаются: Каранга-куль, Сунгур-куль, Яланг-куль и Кара-куль.

Огромная впадина, в которой расположена Бухара, вполне подтверждает историческое сведение, что в древности здесь была обширная низменность, покрытая озерами и болотами с густыми зарослями лесов и камышей. Эти озера и болота еще 300 лет тому назад тянулись от Бухары до Фараба и отличались таким обилием водяной птицы, что считались лучшими местами для охоты. Великие завоеватели, Чингиз-хан и Тимур, отдыхая от своих военных подвигов, любили проводить время на охотах около Кара-куля и предание рассказывает, что количество водяной птицы в этих местах было так велико, что сыновья Чингиза, Чагатай и Октай, однажды убили здесь в короткое время столько дичи, что нагрузили ею 50 верблюдов, отправляя в подарок отцу.

Заросли камыша являлись прекрасными местами, куда приходила рыба из Заравшана, Кашка и Аму-Дарьи метать икру, и рыбное богатство этого края в то время вошло в пословицу.

— По исследованиям, недавно произведенным, — продолжал инженер, — есть все данные предполагать, что, при устройстве в некоторых местах плотин и каналов, представится полная возможность провести воды Кашка-Дарьи до самой Бухары, постоянно нуждающейся в воде, и тем самым сделать из Новой Бухары место с хорошей растительностью, что в настоящее время совершенно невозможно выполнить, так как в Новой Бухаре воды недостаточно даже для жизни. Одновременно с этим возможно будет оросить почти всю степь, располагающую отличной для земледелия лёсовой почвой. Если судить по остаткам прежних ирригационных сооружений, то, надо полагать, что вся равнина между Каршами и берегом Аму-Дарьи была орошена и, с устройством в этих местах новой ирригационной системы, явится новый богатый и удобный для земледелия край, могущий принять не одну сотню тысяч жителей.

Современное орошение земель Заравшанской долины дает основание думать, что вся её ирригационная система представляет собою грандиозное сооружение, которое устраивалось в [163] глубокой древности и является трудом десятков поколений. И если проследить всю систему, то окажется, что воды, выливающиеся на Бухарскую низменность через канал Кара-Дарью, образуют далее целую сеть арыков, из которых, кроме рукава Бабкенд-Дарьи, в нижнем течении вода разделяется на русла: Махан, Кара-куль-Дарью и Тойкыр, имея огромную плотину около Дуаба, откуда начинается Шахруд-арык. Махан в этом случае служит лишь для спуска избытка воды, образуя озера Махан и Чиракчи. С правой стороны Заравшана выведено 15 арыков: Махабод, Тосгдам, Караман, Чаули и др., а с левой стороны 16 арыков: Карпой, Касаба, Ханым, Хазара и др. Но, несмотря на эту огромную сеть, всё же масса воды теряется в песках совершенно непроизводительно.

Во времена Сельджукидов Арслан-Хан, принадлежавший к числу замечательных правителей, сознававших необходимость увеличивать размер площади культурных земель, провел из Аму-Дарьи от Фараба канал, дававший жизнь Кара-кульскому району и способствовавший образованию здесь огромного города Бейкенда, служившего посредником при торговых сношениях греков с Самаркандом и Китаем. Но, во время нашествия арабов, плотины были разрушены и город без воды пришел в упадок, а потом постепенно был занесен песками пустыни.

В последующий период была снова сделана попытка к возобновлению канала, на котором постепенно вырос город, получивший название Ходжа-девлета и скоро приобретший известность, благодаря своему местоположению на торговом пути между Мервом и Бухарою, но соперничество между этими государствами и постоянные войны после монгольского завоевания скоро убили его торговлю, а население, жившее постоянно под страхом нападений, бросило эти места и таким образом город Ходжа-девлет пришел в разрушение, а пески пустыни в короткое время засыпали собою его развалины. В настоящее время донельзя тяжелое впечатление производят собою эти остатки построек и полузанесённые песком стены дворцов, медресе и мечетей; груды обломков кирпича и глазировки разбросаны среди песков и лишь скорпионы и фаланги в громадном числе населяют прежние жилища людей.

Кишлаки Агар и Майкок, составлявшие собою когда-то дачные места для жителей Бухары и Бейкенда, в настоящее время не отличаются многолюдством и, постоянно ведя войну с песками [164] пустынь, заносящими культурным земли, промышляют добычею и возкою соли, доставляя ее к железной дороге из соляных озер, лежащих почти сплошною полосою по прежнему руслу Заравшана.

Озера эти, помимо добычи соли, приобрели издавна известность,, как места, где, с помощью соленой грязи, производится лечение различных болезней, причем ближайшее к станции соляное озеро Ходжа-девлет каждое лето посещается огромным числом больных туземцев, а в последнее время и русскими. Поразительные результаты грязелечения ревматизмов, накожных болезней и сифилиса доставляют этому месту вполне заслуженную славу.

Самое озеро лежит верстах в 5—6 от станции, примыкая к развалинам города Ходжа-девлет, который расположен был прежде на берегу озера. Огромная продолговатая впадина, в которой лежит соляное озеро, окружена со всех сторон высокими барханами, тесно придвинувшимися к его берегам.

Вокруг расстилается мертвая пустыня с полным отсутствием человеческого жилья и растительности. Но летом пустынные берега его оживают и вокруг появляются кибитки, выставляемым для больных.

Блестя, как огромное зеркало, озеро всё покрыто тонким слоем соли, отложившейся на поверхности в виде коры, имеющей большое сходство со льдом.

— Как же лечатся здесь? — спрашивал инженер проводника, всматриваясь в блестящую поверхность озера.

— Есть, тюра, такие люди, которые умеют лечить. Больного кладут в грязь и обкладывают всего соляною грязью, а потом он лежит в ней сколько нужно — час, два... Если недели две купаться постоянно, больной совсем здоров будет. Привозят людей на ишаках, сами ходить не могут, а после здешней грязи они идут на железную дорогу пешком. Лошадей и коров тоже здесь лечат.

Глубина озера около одного аршина, причем на дне скопляется самоосадочная соль, которую выламывают и вывозят в количестве около 20 тыс. пудов ежегодно в Бухару и Чарджуй.

В небольшом расстоянии от станции Кара-куль, виднеется куртина густой растительности.

— Француз живет — вино делает, — указал проводник.

— Какой француз? — удивились мы. [165]

— Компанию держит, вино делает, — подтвердил и Нуретдин.

— Генерал был Анненков, его земля, а француз аренду держит и завод строил.

Решив на станции сделать привал, мы устроили лошадей под навесом и взошли в небольшое помещение, где был станционный буфет. Несколько железнодорожных служащих стояли около буфетной стойки, закусывая водку до нельзя высохшим сыром и окаменелой колбасой.

Присев к столику и получив несколько яиц со стаканами мутноватого чая, мы стали утолять свой голод.

— Извините, что ничего предложить не могу, — галантно рассыпался буфетчик, увидев знакомое лицо железнодорожного инженера. — До города далеко и достать здесь что-либо очень трудно.

— Большой город Каракуль? — поинтересовался я.

— Нет, маленький. Бек живет и базар есть. Но людей мало. Говорят, прежде был обширный город, но только его со всех сторон песок охватывает и стали пропадать пашни и сады, а люди переселяются в другие места. Кала, да мечеть старая, а больше и ничего нет. Базар малолюдный и ехать туда вам не стоит. Там кишлак, как и все прочие, — презрительно добавил буфетчик, сплевывая в сторону.

— Что же мы в таком случае делать будем? Заравшан окончился и таким образом мы закончили свое путешествие? спросил инженер. — Ехать смотреть конец Заравшана, т.е. болота, которые начинаются невдалеке за Кара-кулем, вряд ли стоит. Болота, как болота, поросли камышами и ничего интересного собою не представляют. Дальше за ними к Фарабу виден след канала.

— Может быть нашего вина бутылочку выпьете? — соблазнил буфетчик.

— Вот кстати, попробуем местного вина, все очень хвалят, — согласился инженер.

Через минуту перед нами стояла бутылка опорто изделия французской Кара-кульской компании. Вино было страшно крепко, но приятно на вкус, не уступало ни в чём заграничным винам этого же сорта, продаваемым в столицах по 1 р. 50 к. — 2 р. за бутылку, и стоило здесь на месте всего 50 коп. [166]

— Хорошее вино, настоящий Кара-куль, что и говорить, — смакуя его, гудел густым басом инженер, — но только одно досадно, спроса на него у нас нет; оно всё целиком уходить сначала за границу, а оттуда, уже под видом заграничных хересов, мадер и портвейнов возвращается к нам обратно, но только уже по очень дорогой цене.

Тёмно-желтое опорто искрилось в рюмках; горячие солнечные лучи являлись особенно благоприятными для культивирования сладких сортов винограда, дающих особенно крепкое вино.

— Ведь вот, подите-ка, Кара-кульское имение принадлежало строителю дороги, генералу Анненкову; лучшие земли этих месть в него вошли и всё-таки наши русские никакого проку из этих земель извлечь не могли. Имение, несмотря на свои богатства, доходов не давало, пока его не взяла в свои руки французская компания, устроившая сейчас же завод и упорядочившая и виноградники.

— Очень уж инертны мы, русскиe, и страдаем отсутствием предприимчивости!..

Такой богатый край, как Заравшанский, всё же не дает и половины того, что он мог бы дать при улучшении ирригационного дела и при устройстве новых плотин по течениям Заравшана и Кашка-Дарьи. Я уже не буду говорить, что воды Великой среднеазиатской реки Аму-Дарьи пропадают совершенно и в то время, как при других условиях они могли бы оросить миллион десятин земли, в настоящее время, при примитивных способах ирригации, они едва орошают несколько десятков тысяч десятин.

— Но, позвольте, ведь были же исследования и, кажется, даже образовались какие-то компании по орошению земель в Средней Азии? — пытался я протестовать.

— Да, это верно. Но ведь здесь мы уже более 40 лет, а все начинания, про которые вы упомянули, лишь дело последнего полугодия.

Орошение участка между Керками и Мервом устройством нового арыка от Аму-Дарьи около Дунгуз-сырта, по проекту военного инженера Ермолаева, привлекло на себя внимание широких кругов капиталистов. Теперь уж образовалась акционерная [167] компания с капиталом в 20 милл. рублей, начавшая в настоящем году изыскания. Дело имеет большую будущность, давая возможность оросить более полумиллиона десятин плодородной земли.

Московский биржевой комитет быстро уяснил себе значение этого проекта и текущим летом им послана экспедиция для исследования этих мест. Сколько слышал, в акционерной компании Ермолаева принимают участие и иностранцы.

Бухарские же власти, занимающиеся лишь выжиманием податей из населения, никаких затрат на ирригацию, без понуждения русского правительства, не произведут; поэтому крайне необходимо, чтобы Россия в этом отношении оказала бы на них давление, без которого здесь ничего не выйдет.

До поезда оставалось еще долго и, решив закончить свою поездку, мы терпеливо ожидали его прихода, устроившись на столах и стульях для отдыха.

Но сон не приходил. Ворочаясь с боку на бок на своем твердом и неудобном ложе, невольно вспоминал картины совершённого путешествия. Горы со страшными пропастями и карнизами. Головоломные тропинки, заменяющие дороги. То сказочное богатство некоторых мест в русских пределах, то страшная бедность населения рядом в бухарских владениях.

— Ну, а как, всё-таки, относится к нам мусульманское население Бухары в общей своей массе? — спросил я, видя что N также не спит. Вы ведь давно в крае, чуть не с его завоевания?

N на минуту задумался.

— Видите ли, — заговорил он, — бухарцы отлично сознают, что их соседи Самаркандской области живут гораздо лучше и зажиточнее, и они, разумеется за невозможностью изменить свой строй, охотно готовы жить под властью России; но тут приходится вспомнить про мусульманское духовенство, до крайности фанатичное и сохраняющее непримиримую вражду к неверным урусам.

Нельзя забывать, что в Коране (V Сурата) сказано: «неверующим считается тот, кто признает Бога в трех лицах и считает его сыном Марии, также тот, кто признает Богом Мессию»; а ниже в следующей Сурате рекомендуется: «убивайте неверующих! везде, где найдете их».

Разумеется, на такой благоприятной почве, освященной положениями религии, и создается та нетерпимость ко всему русскому, [168] которая не проявляется резко лишь вследствие того, что удобного случая еще не представлялось. Но самая Бухара к нам недоброжелательна и полагаться на заверения её властей о преданности населения России по меньшей мере неосторожно. Одно лишь полное включение бухарского ханства в число русских областей, с введением в нём русского управления, может отчасти парализовать работу имамов, дервишей и духовных обществ, направленную к осуществлению мусульманских сепаратических стремлений, появившихся в последнее десятилетие во всём мусульманском мире. При современной же системе управления, Бухара осуждена на прозябание, а население на вымирание...

Резкий звонок, возвестивший приход поезда, прервал наш разговор. На платформе замелькали огоньки фонарей и показались люди. С грохотом, окруженный клубами пыли, приближался локомотив пассажирского поезда, осветив все пути своими фонарями, будто огромными глазами.

На платформе сновала пестрая толпа бухарцев и лишь изредка среди белых чалм и цветных халатов выделялась фигура русского. Вокруг слышался гортанный разговор на сартовском и туркменском языках. Впечатление пребывания на русской станции среди русских людей улетучилось и чувствовалось, что снова находимся в чужой стране среди совершению чуждой народности.

Все вагоны поезда также были переполнены мусульманами, среди которых долго бродили мы, отыскивая места.

Поезд медленно двинулся по направлению к Чарджую, глухо постукивая колесами и рассыпая искры, которые, пролетая мимо окон вагона, подобно огненному дождю, освещали песчаную пустыню, расстилавшуюся по обеим сторонам дороги.

Долина Заравшана осталась позади...

Текст воспроизведен по изданию: В низовьях реки Заравшана. (Путевые очерки по Средней Азии) // Военный сборник, № 4. 1912

© текст - Логофет Д. Н. 1912
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1912

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info