ЛОГОФЕТ Д. Н.

В ВЕРХОВЬЯХ РЕКИ ЗАРАВШАНА

(ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ).

Глава I.

В Каратегинском бекстве. — Горцы.

— И вы снова едете?

— Неужели не надоели вам эти поездки по дебрям и пустыням?

— Куда же ехать решили на этот раз? Со всех сторон спрашивали меня знакомые, услышав о моем предполагавшемся отъезде.

— Завтра в Гарм, а дальше по Заравшану, начну с его истоков и проберусь вниз до песков Кара-Куля.

Часть этих мест мало исследована и представляет значительный интерес, отвечал я, занимаясь укладкою вещей в приспособленные для вьючной дороги хуржумы и ягтаны.

Сильный конь карабаирской породы должен был довезти меня до Гарма, где уже заранее были приобретены две горных лошади для переездов по горным тропинкам.

Когда-нибудь, наверное, себе голову сломаете в этих проклятых горах, — напутствовал меня горный инженер Ж., прощаясь [166] недалеко от Гарма, который уже скрывался из глаз и лишь едва виднелся где-то в дали быстрый Сурхаб, исчезавший среди глубоких ущелий.

Служивший когда-то милиционером в русских войсках при завоевании края, таджик Нуретдин ехал со мною в качестве вестового и переводчика.

Крепкая горная небольшого роста лошадка смело шла, уверенно ступая по узкой тропинке, направлявшейся к кишлаку Шульмаку. Другая под вьюком была в руках Нуретдина, державшего её на длинном поводе.

Шестидесятилетний старик-таджик с длинною, как снег, бородою держался на седле крепко и красиво, как молодой. Лишь его большие черные глаза смотрели на свет Божий немного устало.

Ловко пригнанных два чемодана-ягтана, переброшенные с обеих сторон лошади с подложенной под них войлочной кошмой и небольшими коврами сверху, составлявшими постель, были всем тем багажом, который вместе с хуржумами, притороченными к седлу, мог понадобиться в долгой дороге.

Горы Вахшского хребта тянулись на юго-запад, а на востоке, белея своими снеговыми шапками и искрясь на солнце, будто огромные сахарные головы, виднелся главный массив хребта Петра Великого. На севере поднимались Заравшанские горы, сияя огромными залежами вечных снегов. Картина была дивно хороша и просилась на полотно.

В складках предгорий виднелись кишлаки, расположенные по ущельям. Горные ручьи с холодной и светлой, как кристалл, водою падали с шумом в расщелины, окруженные порослью боярышника, диких яблонь и груш. Угрюмые и неприветливые лица горцев, изредка попадавшихся нам навстречу, невольно обращали на себя внимание отличительным типом, мало похожим на лица жителей равнины.

— Какой это народ, Нуретдин, не знаешь ли ты?

— Здесь везде живут, тюра, особые люди, их всё называют гальча, только они, хотя и мусульмане, но не такие, как всё.

— А ты сам тоже из этого народа?

— Да, тюра, это всё мои родичи... Старики у нас рассказывают, что народ наш прежде жил очень далеко и пришел сюда с Сикандером Руми ¹ и потом остался в здешних горах, [167] когда Сикандер умер. Нас очень много и мы живем отдельно от всех.

Я вспомнил спорный вопрос о происхождении этого племени, относимого одними к древне-иранцам, будто бы сохранившим в труднодоступных горах едва ли не в чистом виде древний персидский язык, которым говорило всё почти население персидского государства, во время Дария Гистаспа, а другими считающегося народностью, пришедшей откуда-то с равнин во время завоевания Александра Македонского.

Значительное число среди них людей со светлыми глазами, русыми и рыжеватыми волосами во всяком случае служит подтверждением предположения, что это какая-то совершенно особая народность, ничего не имеющая общего с узбеками и киргизами долинной Бухары. Глубокие долины, отделенные трудно проходимыми, а местами и совершенно недоступными горными хребтами, создали такое положение, что жители одной долины, почти не встречаясь с соседними, говорят в каждой своим особым отличительным наречием, представляющим многие характерные особенности, благодаря которым люди одного племени, но из далеко отстоящих мест, зачастую плохо понимают друг друга. Сравнительно небольшое число лингвистических работ, касающихся наречия «гальча», еще не вполне достаточно выяснило данные об языке этого племени и соотношениях его с другими арийскими языками. Но надо полагать, что в нем встречаются многие общие со славянскими языками корни и для русского уха как-то особенно являются близкими некоторые слова, имеющие одинаковое значение с понятиями славянских народностей.

Разбросанные в Каратегинском, Дарвазском бекствах Восточной Бухары, а также в Афганских провинциях в Бадахшане, Шугнане и Рушане, гальча находится в значительном числе и в нагорной части верховьев реки Заравшана, входящей в пределы Самаркандской области. Бесправное положение населения в бухарских владениях почти не положило отпечатка на этих горцев, сохранивших за своими высокими горами свою самобытность. Немного угрюмые по наружности, но смелые по характеру и трудолюбивые земледельцы, они являются едва ли не лучшими представителями земледельческого населения Восточной Бухары, занимая по справедливости место гораздо выше кочевых киргизских и каракиргизских племен. [168]

Переправившись по зыбкому мосту через горный поток против кишлака Туда, я невольно обратил внимание на этот примитивный мост, состоявший из двух толстых бревен, положенных рядом с берега на берег, с насыпанною на них землею вместо настилки; отсутствие перил и большая высота до дна ущелья, в котором клубился и пенился быстрый ручей, заставляли с большою осторожностью переходить на тот берег, ведя в поводу лошадь, со страхом, нервно дрожа, переступавшую по полотну моста, не достигавшего ширины одного аршина.

Местами земля осыпалась и сквозь широкие щели виднелась темная глубина.

— Теперь пойдем на кишлак Дашти-рабат, а уже оттуда будет виден Пакшивский перевал, тюра...

— А ты уже ходил по этой дороге? — задал я вопрос, с сомнением посматривая на едва заметную тропинку, извивавшуюся по горному хребту и мало похожую на дорогу.

— Я, тюра, ведь недалеко отсюда родился и здесь же погребен мой отец и всё родичи в кишлаке Пакшиве. Всякую дорогу я знаю, ходил по ней и молодым и стариком. Когда еще Ша-Мурат-Парваначи-Каратегинский-Мир был жив, мне пришлось первый раз ехать сюда в Гарм; давно это было, больше 40 лет тому назад, тогда войска Русского Ак-Падишаха взяли Самарканд, Пянджекент и воевали с ханом Коканским Пулат-Ханом и Каратегинский Мир-Ша-Магомет-Рахим-Перваначи ему помощь оказывал. Я с начала с людьми Каратегинского Мира пошел против русских в Матчу, а потом, когда всё сделалось покойно и мы от русских обиды не видали, поступил джигитом к генералу Абрамову и верно служил русским больше пятнадцати лет.

Высокие снежные горы поднимались со всех сторон, закрывая горизонт. Белизна этих хребтов еще резче оттенялась скалистыми темными вершинами небольших перевалов, расположенных как бы на авансцене. Тропа вилась то по узкому карнизу, то перебрасывалась через широкую горную седловину, то снова опускалась вниз в мрачные ущелья, среди которых слышался запах сырости от воды горных ручьев, извивавшихся между камнями, поросшими густым зеленоватым мхом.

В некоторых местах колоссальные пласты известняков, вывернутые в давнее время и поставленные на ребро, уходили в недостигаемую высоту, образуя узкие щели. Порою тропа совершенно [169] закрывалась нависшими сверху скалами и казалось, что дальше проехать уже невозможно. Но за поворотом снова открывалась узкая щель в виде темного коридора с отвесными стенами и мы вновь начинали подниматься по тропе вверх.

Осторожно ступая шаг за шагом, подвигались вперед привычные кони, и лишь вьючная лошадь, шедшая под тяжелыми вьюками, иногда оступалась, заставляя Нуретдина подбодрять её длинными поводьями, которые он держал, пропустив под свою правую ногу.

Сегодня мы пройдем еще немного и станем на ночлег вон в том месте, — указал он на куртину деревьев, росших среди котловины, окруженной со всех сторон отвесными скалами. Дальше по темноте ехать нехорошо, а, впрочем, как тюра прикажет, так и будет, — поспешил он поправиться, увидав вопрос на моем лице.

Здесь хорошо стоять за ветром, — добавил он, видя мое согласие и, остановив лошадей, быстро привязал их на приколы и стал снимать вьючные чемоданы. Разом вспыхнув, будто далеким пожаром, закатилось солнце и наступившая темнота усилилась заклубившимся туманом. Было сыро и холодно.

Небольшой костер, разведенный из сырых сучьев, давал много дыма и плохо разгорался.

Поставив с боку котелок с варившимся в нем куском баранины, Нуретдин с ожесточением начал раздувать огонь. Красивое лицо его, с белою длинною бородою, выступавшей из мрака и освещенное светом костра, напоминало собою лица волшебников, какими их рисуют в сказках. Завернувшись в бурку и подостлав под себя кошму, я был совершенно закрыт от сырости, которая, в виде мельчайших капель, садилась на одежду. Беловатый туман клубился вокруг, смешиваясь с дымом костра, который, освещая стены котловины, оставлял в темноте открытую сторону.

— Ты, тюра, спи, а я буду сторожить; здесь и зверя много и нехороший народ попадается — могут коней отогнать. Потом нукер будет сторожить, а я отдохну.

— Разве бывают случаи, что нападают?

— Бывает часто, тюра. Если бы ты ехал в своей военной одежде, никто бы не смел тронуть, а теперь каждый, кто видел, думает, едет купец. Много людей по дорогам как шакалы бродят, отыскивая как бы поживиться чем можно... Теперь еще [170] стало тише, чем прежде, а всё же случается. Хорошо еще, если не убьют, бывает, что и зарежут, как барана.

По другую сторону костра прилег нукер, натянув сверху какую-то рваную кошму.

— Завтра, тюра, будем на Пакшивском перевале обедать, а пока здесь поужинаем — ужин готов.

Аппетитно пахнувшая баранина, сваренная с какими-то душистыми травами, имела своеобразный вкус и мы быстро покончили с солидной ляжкой и супом...

— Здесь прежде святой человек жил, даже и теперь осталась его пещера, — указал Нуретдин на видневшуюся впадину в скале. Старые люди рассказывают, что хотел он сделаться выше самого Пророка перед престолом Аллаха. Звали его Ходжа-Ибрагим, читал он коран и был такой мудрый, что не было такого другого человека на свете. Но и этого казалось ему мало; пошел он туда, где быстрый Сурхаб, прорезав горы, разливается широко по долине. Здесь начал он учиться ходить по поверхности вод по примеру пророка Исы. Долго ему не удавалось, но, изнурив себя постами и молитвами, достиг Ходжа-Ибрагим, что остался у него лишь дух, а тело сделалось легче воды и стал он тогда ходить по водам, а потом пришел к пророку Магомету и сказал: «посмотри Хозрет, я Ходжа-Ибрагим выше тебя» и прошел перед его глазами чрез широкий водоем.

Задумался пророк и долго смотрел на Ходжу, а потом спросил:

— Каким образом ты выучился этому, Ибрагим?

— Я, Хозрет, двадцать лет почти провел в уединении, учась ходить на водах быстрого Вахша (Сурхаба).

— Какой ты несчастный человек, — сказал тогда Магомет. — Подумайте, о люди, Ходжа заплатил 20-ю годами жизни за то, за что всё остальные уплачивают перевозчику через реку одну пулю ².

Засмеялись всё вокруг и увидели, что нет равного Великому Пророку. И ушел Ходжа-Ибрагим со стыдом в горы, проведя всю оставшуюся часть жизни в молитвах и чтении корана.

Крепкий сон, несмотря на холод ночи, быстро перенес меня в мир грез. [171]

Будто жужжание какого-то насекомого долго еще доносился разговор Нуретдина с нукером.

С утра вставать было неприятно. Белый туман окутывал все окрестности, как-то особенно сильно сгустившись в ущелье, где он казался плотною массою, которая, оседая на платье, превращалась в мелкие капли воды. Было и сыро и холодно. Костер уже потух и на едва тлевших углях с большим трудом удалось разогреть чайник с водою для чая.

Укладка всего во вьюк заняла несколько минут и, выпив по стакану горячего чаю, мы вышли из впадины и стали подниматься шаг за шагом на перевал.

— Вот это и есть Пакшив перевал, теперь через него еще можно идти, а зимою нельзя. Больно много снега выпадает и тогда не пройдешь через него. Да и в другое время года через него редко кто ходит потому, что там за перевалом уже русское начальство, а люди Каратегинского бекства живут по эту сторону перевала и там в Кагистане дел не имеют.

— Ну, а где же лучше жить для народа в Каратегине или Кагистане?

— Ах, тюра, ты сам знаешь. Там уже русский губернатор, русский начальник, русский шариат (закон), здесь бухарский бек, был прежде шариат — нет теперь шариата. Трудно в Каратегине людям жить. Эмир берет, мир (бек) берет, шах берет. Все берут и никто ничего не дает...

Постепенно, где верхом, где слезая, поднимались мы на перевал. Моросил мелкий дождь и раскисшая глина затрудняла движение. Ноги лошадей скользили и вязли в жирной лесовой почве.

Тропа, местами засыпанная обвалившейся землею, указывала, что по ней редко совершаются движения. Местами дорожка шла по самому гребню, достигая ширины полуаршина и проходя над глубокими расщелинами, кое-где на стенах которых виднелся мелкий кустарник, корни которого, будто змеи, свешивались вниз, сплетаясь и образуя узловатые соединения. Снежная полоса уже началась и снег на перевале лежал огромными сугробами. [172]

Лишь часам к 7 пополудни удалось подняться на самую высокую точку перевала и стать здесь же на отдых среди снегов. Впереди виднелась долина Кагистана, а напротив, среди гор, можно было рассмотреть кишлак Матча, стоявший на правом берегу Заравшана.

Огромные снежные массивы Заравшанского ледника казались бесконечной длины и ширины, сливаясь с горизонтом и соединяясь с ледником Рама, образовывали собою полярную страну, с вершин которой дул резкий холодный ветер. Темные тучи закрывали до половины высоты снежные хребты, клубясь и как будто постоянно переменяя места и окружая горы поясом непроницаемой завесы. Самые вершины хребта поднимались выше туч и косой луч солнца, прорезывая темные тучи, лил потоки света, освещая небольшую часть снеговых пиков, искрившихся всеми цветами радуги на солнце.

За Заравшанским ледником находится перевал Матча, который ведет в Ферганскую область в долину реки Сох, берущей свое начало из ледника Райгородского и направляющейся к городу Кокану.

— Какой же здесь народ живет? — указал я на видневшиеся в складках гор небольшие кишлаки.

— Здесь, тюра, также гальча и таджики. Люди они тихие, живут и никого не трогают, только иногда их киргизы с Алая обижают.

Являясь племенами живущими среди труднодоступных гор не одно тысячелетие, совершенно изолированные от внешнего мира и других народностей, таджики, принадлежа к арийскому племени, сохранили в полной чистоте и неприкосновенности свой древний язык и нравы, в силу чего самая жизнь этой народности представляет собою высокий научный интерес, в виду сохранения ими, несмотря на длинный ряд веков, своих обычаев, ведущих свое начало из седой древности и оставшихся, благодаря изолированному положению, и по настоящее время в полной неприкосновенности. Для нас всё эти места представляют особый интерес, так как здесь была страна, где жили когда-то скифы, до выхода их с припамирских стран на равнины. И если признать, что эти скифские племена были родоначальниками славянских племен, то они являются особенно интересными для изучения. Отрицать же совершенно это происхождение вряд ли возможно, в виду целого ряда доказательств, начиная с Приска, [173] у которого описания жилищ Аттиловских скифов прямо поражают своим изумительным сходством с нашею русскою деревнею, благодаря бревенчатым избам того же типа в сруб с украшением, в виде резьбы по тесу, с тесовыми же заборами и воротами, которые и поныне встречаются в русских деревнях на севере России. Нельзя также не вспомнить, что не только рисунок вышивок, но самый набор в них цветов в припамирских странах и на юге России совершенно одинаков. И классические петухи на полотенцах в полтавской и других малороссийских губерниях вполне тождественны с такими же в Шугнане, Рушане, Дарвазе и Каратегине, между тем как далее на всей Среднеазиатской равнине, нигде такого характера и рисунка вышивок не встречается.

Беря свое начало в Заравшанском леднике около горы Кок-Су, река Заравшан в своих верховьях носит название Матча и проходя по землям Матча и Ягнобу, носящих название Кагистана, вливается в Самаркандскую область, принимая в себя массу мелких горных ручьев, а также и рек Фан, Вору и Магиан, образующих затем многоводную реку, дающую жизнь не только Самаркандской области, но и всей средней части бухарских владений. В древности река называлась Согдом, позднее, Когиком и лишь в настоящие два, три столетия сделалась известною под названием Заравшана, что в переводе значит, рассыпатель золота. Хотя воды Заравшана и сносят с собою с вершин гор значительное количество золотоносных песков, но всё же самое название обязано не золоту, а тому сказочному плодородию, которым отличаются всё места по течению реки.

Те колоссальные урожаи, которые несмотря на обилие саранчи, уничтожающей значительную их часть, отличают приречную полосу, были прежде еще колоссальнее, создавая в старину всему Заравшанскому краю славу земного рая, а в настоящее время по справедливости заслужив название драгоценной жемчужины в короне Русских Императоров. [174]

Спуск был еще хуже подъема.

Рискуя ежеминутно поскользнувшись слететь вниз в пропасть, мы, держа коней в поводу, спускались с перевала. Внизу где-то далеко виднелся кишлак Матча, расположенный на правом берегу реки, которая, глубоко прорыв свое русло в толще скалистых гор, с шумом несла свои воды между огромными камнями, покрывавшими всё дно реки, отмывала груды лёса, набрасывая их ниже, для того, чтобы вновь, с особою яростью устремившись на эту преграду, вынести ее разом дальше, разбросав по скалам и образовав новые отмели. Обрывистые берега отвесно спускались к воде, а узкая тропинка, проложенная в расщелине, вела к реке, через которую был переброшен живой мостик из бревен.

Несколько таджиков, занятые рубкою кустарника, внимательно осмотрели нас и затем, перебросившись несколькими словами, также сосредоточенно принялись вновь за свою работу.

— Что они говорят, Нуретдин?

— Сказали урус приехал. Лошадь хорошая, а на тюру не похож. Это от того, что платье на тюре такое простое, — как бы извиняясь, добавил мой спутник.

— Русские тюры, что здесь бывали, всегда в погонах, а так просто никто сюда не приезжает. Киргизы, вот те приезжают из Алайской долины.

— Вон там в мечети мы отдыхать станем, — указал он на темную, сложенную из булыжника на глине постройку с одной лишь входною дверью и небольшим над нею окном, закрытым деревянною решеткою.

Перебравшись на противуположный берег и напоив лошадей из ручья, спадавшего сверху горы, мы поставили их на приколы и вошли внутрь мечети. Черные закопченные стены и потолок всего помещения пропитаны были резким запахом дыма. Несколько циновок из камыша покрывали пол и составляли всю обстановку мечети, в которой, сидя на земле, виднелась группа туземцев, поднявшихся вместе при нашем появлении и затем, сказав селям, занявших снова свои места. [175]

Разогрев чайник и занявшись чаепитием, я стал наблюдать.

Чернобородый, красивый таджик, очевидно приезжий, составлял собою центр группы, среди которой находились все люди пожилые с сильно поседевшими бородами.

— Так ты говоришь, что Аллах сотворил землю, но как же происходило это? — задумчиво, поглаживая свою широкую бороду, спросил старик. — Как все появилось на свете? И почему Аллах творил одно прекрасное, а на свете так много дурного?

— Нет, Кара-Джума, не Аллах творил дурное!..

— Когда он милосердный и милостивый, отделил тьму от ночи и создал землю, он населил мир животными и приказал им повиноваться человеку, тогда чудные растения покрыли землю, служа для утехи и радости живущего. Везде всё было прекрасно и на небе, и на земле, и на воде. Реки и моря, тихо колыхаясь своими волнами, потекли и стали орошать плодородную землю, а безгрешные люди жили среди земли, наслаждаясь и славя Аллаха за его доброту и могущество. С высоты лучезарного престола стоявшего выше седьмого неба, созерцал Аллах землю, освещенную ласкающими лучами солнца. Радостно было у него на душе, когда до слуха его доносилась беспредельная благодарность всего живущего. И захотел вознаградить всех на земле Аллах и послал главного Джин-Джиля ³ сейчас же исполнить волю его. Осенил небесный вестник землю своею тенью, людей и животных и стали они славить величие Аллаха; зашелестели деревья листвою, запели птицы, застрекотали насекомые; выплыли рыбы на поверхность воды: украсились горы драгоценными камнями, золотом и серебром. Дикие звери среди лесов и степей просветлели разумом и перестали вести войну друг с другом.

И всех благословил Джин-Джиль, никого не забыл из живущих на поверхности земли. Сложил он тогда свои белоснежные крылья и вновь улетел к подножью лучезарного престола Аллаха, скрывшись в голубом эфире небесных сфер. Но не вспомнил Джин-Джиль, что и под землею есть жизнь...

В глубоком ущелье начинался вход в темную, мрачную пещеру, где, скрываясь от горячих лучей солнца, разогревающих ей холодную кровь, скрывалась огромная змея. Забыл Джин-Джиль про нее и не осенил благостью Аллаха. И видела змея, как улетал в сферы небесный вестник, и облилось сердце её ядом злобы за несправедливость, ибо и она также славила по-своему [176] Аллаха. Поклялась змея отомстить за это и испортить творения Аллаха.

Но Аллах всеведующий. Узнал он, что Джин-Джиль не исполнил его повеления и разгневался на него, приказав ему отойти дальше и не приближаться к престолу без зова. С печалью в сердце ушел Джин-Джиль и, закрывшись белоснежными крыльями, удалился на вершину высокой скалы, откуда стал наблюдать за жизнью земли, на которой среди всего прекрасного осталось лишь одно озлобленное существо — змея, с ожесточением то кусавшая людей и животных, то своим ядом отравлявшая хрустальную воду озер и рек, дававших жизнь растениям. Постепенно стала блекнуть листва в лесах, засохли деревья, появился мор среди рыб, а потом стали умирать люди и звери, не находя воды для питья.

С ужасом созерцал Джин-Джиль картину разрушения сотворенного и крупные слезы, будто драгоценные алмазы, закапали из его светлых глаз. И упала одна его слеза на землю, как раз на то место, где лежала змея. Поймала эту каплю змея и насытила ее своим ядом и разом вырос из неё самый страшный враг живого — голод, сделавшийся царем земли, уничтожая нивы, высушивая реки.

Тяжелую борьбу стали вести люди. Не уставая, засевали они снова поля, и земля давала изобилие, с которым не мог бороться голод и скоро наступило время тишины и довольствия. Обрадовался тогда Джин-Джиль и вновь слеза — но уже драгоценная слеза умиления — скатилась из его прекрасных глаз. Но и эту слезу насытила своим ядом змея и появился второй враг людей — ревность.

Всё тогда на свете изменилось. Люди стали ревновать друг друга. Начались убийства, раздоры. Отлетела тишина от домашних очагов. И звери последовали примеру людей. И птицы и рыбы. Везде начала проливаться кровь. Уничтожались поля. Убивали люди людей, звери истребляли зверей. Птицы убивали птиц. Всё истребляло друг друга и начало гибнуть живущее, охваченное ревностью.

Тогда не стерпело сердце Джин-Джиля и он, поднявшись в небесные сферы, упал к подножию престола Аллаха и стал молить милосердного, милостивого о прощении земле. Посмотрел милосердный на землю и затуманился его великий дух. Со скорбью увидел он, что люди уже перестали быть такими светлыми, какими [177] их он сотворил, а земля была темная — мертвая — холодная.

И сказал он тогда Джин-Джилю:

«Неверный раб, ты испортил землю, ты же и исправь всё снова, как было».

Вновь расправил белоснежные крылья Джин-Джиль и полетел он на землю, осеняя её своею тенью. И разом на всей земле снова стало, как и прежде. Оделись деревья листьями, потекли реки, засияли нестерпимым блеском озера и успокоились люди. Снова настала тишина на земле. С радостью в сердце поднялся Джин-Джиль обратно в небесные сферы. Но отвернул свое лицо от него всеведущий, зная что тишина земли один обман — пока жива змея.

Злоба свила у неё в сердце своё гнездо и не могла она видеть довольствия и покоя. Вновь стала она жалить людей и отравлять воду. Но люди уже умели предохранять себя от укусов, а ослабевший от времени яд не мутил уже светлых вод рек и озер. И в бессилии заплакала змея от досады — ничего не вышло из её злобы. Осталась она одна на земле всеми проклинаемая, нелюбимая, одинокая. И упала слеза её на землю, смешалась с желчью скорпиона, кровью фаланги и вырос из этого новый враг живущего — зависть, бывшая родной сестрой ревности. Вместе зажили сестры на земле, распространяя между людьми, зверями и птицами вражду. Постепенно вся земля заливалась потоками крови гниющими, разлагавшимися и уничтожавшими жизнь на земле.

И голод снова ожил, присоединившись к ревности и зависти. Потемнела земля, — настало безмолвие и прекратилась прекрасная жизнь, чуть теплясь еще кое где среди мертвой холодной земной поверхности. Не могло снести сердце Джин-Джиля гибели сотворенного и захотела его душа смерти. Трепеща предстал он перед всемогущим и пал ниц перед престолом его.

Но новую землю в далеких сферах уже создал в это время всемогущий и отвергнул он лицо свое от прежде созданной. Взглянул он в сердце Джин-Джиля и, видя его готовность умереть, сказал:

«Испорчено тобою создание мое и понес ты в смятении духа наказание за него! И не хочу я, чтобы ты страдал, разрешаю тебе умереть среди земли, которая пусть останется такою же, какая есть! [178]

Я создал новую и все живущее будет умирать на старой земле и вновь возрождаться на новой для вечной жизни!

Умри!!»

Будто пораженный громом сложил Джин-Джиль свои белоснежные крылья и упал как камень на землю мертвым, а душа его покинула старую оболочку и взлетела в бесконечное пространство на новую землю.

И лежало на земле тело Джин-Джиля, но оставшиеся на земле люди, враждуя между собою, благодаря зависти, ревности и голоду, проходили мимо и никто не хотел предать земле этот прах. И только одна змея, увидев тело своего врага, подползла к нему и, обвившись вокруг него, с яростью вырвала сердце из груди его.

И, напившись кровью врага, опьянела змея от радости, ибо она победила всё... И с тех пор осталось зло на земле!!»

Старый седобородый таджик вошел в помещение и, сказав «селям», присел против нас, смотря внимательно своими красивыми, будто у хищной птицы, глазами.

— Здешний амин ⁴ — указал на него Нуретдин. — Пришел узнать, какие мы люди и зачем приехали в их сторону.

Амин приложив руку к сердцу и, извинившись за причиненное беспокойство, быстро заговорил.

— Здесь много всяких людей ходят, а начальство приказывает и мы смотрим за всеми, чтобы не было народу какой-либо обиды. Теперь конечно не то, а прежде во время моей молодости много мы несчастий пережили, поверив словам Каратегинского бека. Здесь везде в Кагистане народ жил вольный. От Бухары далеко, а поэтому и сам Эмир Бухарский никогда раньше сюда своих людей не посылал. Мы сами выбирали здесь шахов и беков, которые и управляли Кагистаном. Но потом Аллах за грехи мусульман послал им наказание, отдав эти земли урусам. Но и урусы хорошие люди и с ними жить хорошо, — лучше, чем с прежними беками, обижавшими простой народ. Некоторые старики пробовали брать у ишанов и мулл отпущение грехов, [179] сделанных отцами и дедами их, но всё же помощи против урусов не получили.

— А каким же способом можно получить отпущение грехов?

— Неужели тюра не знает как? Разумеется, нужны для этого деньги и много денег. Лишь богатый человек может получить прощение. И если он сам или родственники его хотят это сделать, то святые ишаны, получив плату, принимают на себя все его грехи и выдают на это особый хат (бумагу). За всё, что должен сделать правоверный в течение своей жизни, можно вместо этого расплатиться деньгами и за неисполненные намазы и за посты, которые не выполнил, и за убийства, грабежи, неправильные дела, за все можно рассчитаться и ишан, приняв на себя грехи умирающего или умершего, дает возможность его душе перейти совершенно чистою в иной мир.

Есть такая книга, Джамуррамуз называется. В ней всё сказано, что надо сделать...

Невольно мне вспомнились индульгенции, получившие такое широкое распространение в средние века, благодаря духовенству католической церкви, и очевидно позаимствованные с Востока, где издавна практиковалась по законам религии и замена наказания наложением денежных штрафов.

Население Матчи, раскинувшейся на крутом берегу Заравшана, носящего название реки Матчи, является большим таджикским поселением, с характерными глинобитными постройками самого примитивного типа, сложенными из круглых камней на глине. Несколько тутов вокруг мечети составляют собою центр, куда собирается население, коротая досуги. Стада коз виднеются вокруг на огромных вершинах гор, разыскивая себе корм на горных склонах, кое-где покрытых зеленью травы. В некоторых местах виднеются пашни, дающие обильные урожаи ячменя и пшеницы и лишь в очень редких случаях не могущие прокормить собою население, получающее тогда хлеб из Каратегинского бекства.

В прежнее время здесь жили беки, получавшие лишь утверждение в своих должностях от Каратегинского мира, с которым они были в тесном родстве.

Присоединение всех земель по Заравшану к Заравшанскому округу (ныне Самаркандской области) вынудило всех прежних должностных лиц частью уйти в Каратегин и Кокан, а частью [180] превратиться в аксакалов и волостных правителей, утверждаемых русскими властями.

— Спроси Нуретдин, когда жить было лучше — при русских или прежде, когда над ними свой бек стоял? — задал я вопрос аксакалу, желая узнать более определенные взгляды.

— Видишь, тюра, мы живем здесь от всех далеко. Хаким русский в Пяндженекте. Здесь же только волостной, которого мы сами выбираем. Если он несправедлив, то можем жаловаться и сейчас разберут, кто прав, кто виноват. Денег за разбор дела не берут. А прежде на бека жаловаться было нельзя. Что он сделает, то и хорошо. Захочет жену взять — возьмет. Захочет корову — возьмет. Захочет наказать — накажет. И лишь Аллах с высоты своего престола видел неправые дела, ангелы их записывали в книги. Но только от этого людям не жилось легче...

До кишлака Пакшива старик все рассказывал о прежней жизни, переплетая свои воспоминания с впечатлениями поездки в Самарканд еще во время губернаторства графа Ростовцева.

Дорога вилась над крутыми обрывами, под которыми внизу глухо шумел Заравшан, перекатываясь через камни. Узкие и глубокие расщелины с зыбкими мостиками чередовались с обрывистыми спусками и крутыми подъемами. В стороне кое-где среди гор виднелись небольшие кишлаки, указывавшие на сравнительно густое население.

— Много людей здесь в волости живет?

— Много, тюра, я сам из этих мест. А сколько их, не знаю, кто их считал. Один родится, другой умирает. Волостной в книгу пишет только с кого подать собирает. Баб-же и детей не считают — не для чего. Аллах знает сколько их.

Невольно слыша такой ответ, вспомнилось, что хотя край этот присоединен к России больше тридцати лет тому назад, но туземному населению никакого учета не ведется. И самая статистика его представляет собою до сих пор какую-то сводку, делаемую на основаниях донельзя шатких, так как сведения, представляемые назначенной администрацией из туземцев, не могут заслуживать особого доверия, вследствие опять таки полного отсутствия записей о рождаемости и смертности данного района, в котором никаких метрических книг не ведется, благодаря чему к раньше представленным сведениям за предыдущий год прибавляются и убавляются цифры совершенно произвольно. [181]

Независимо этого, родовых фамилий у туземного населения не имеется и к имени каждого лишь в редких случаях добавляется имя отца, что создает зачастую большую путаницу в делах, в особенности при выборах на должности, при которых не только трудно установить имя и род известного лица, но даже определить его права в выборах, в которых по закону могут принимать участие лишь лица не моложе 25 лет, в силу чего, помимо удостоверения соседей, приходится иногда определять лета и по внешнему виду.

Еще хуже поставлено дело определения возраста в случаях подсудности, в которых наказуемость по закону для каждой категории лиц известного возраста различна. В имущественных делах по наследству приходится встречаться с огромными трудностями по выяснению родства, так как фамилий в нашем значении, как раньше сказано, не существует, а имя отца, являющееся отчеством как бы заменяет в то же время фамилию, вследствие чего оказывается, что у сына, отца и деда фамилии бывают совершенно различные.

По отношению же женщин определение родства уже никаким исследованиям не поддается и всецело во всех делах приходится опираться на свидетельские показания, так как отчество жены может быть и по отцу, и по мужу, и по матери. Лета же определить вообще крайне трудно, в особенности если принять во внимание, что за исключением мулл никто даже не знает, в котором году родился.

— Я родился в тот год, когда было землетрясение и горы падали в Заравшан, сообщает спрошенный об этом седобородый таджик.

— А я, когда саранча летела тучами через горы к Махраму.

— Сколько же тебе лет? — спрашиваете вы, заинтересовавшись глубоким стариком, с зеленоватою от старости бородою.

— О, тюра, мне лет много... Больше 40, с своей точки зрения — определенно отвечает спрашиваемый.

Наименование годов по именам 12 животных — нечто вроде знаков зодиака — производит еще большую путаницу, в которой лишь при целом ряде справок в книгах можно определить время рождения.

«Он родился в год змеи, год быка, в год лошади», почти постоянно слышатся ответы на вопросы о летах. [182]

И только, вычислив повторяемость этих годов за известный промежуток времени, можно определить возраст, сделав при этом иногда ошибку лет на двенадцать. Лишь простота форм жизни населения дает возможность лавировать среди этой неразберихи, но все же при этом не обходится зачастую без несправедливостей и нарушений законов; при этом, надо думать, установление порядка записи рождаемости и смертности среди туземного населения вопрос уже достаточно назревший.

От кишлака Постигау дорога идет по правому берегу реки, но есть такая же на левом берегу, хотя настолько трудная, что проводник советовал ехать дорогой, идущей по правому берегу до кишлака Вешаба, где можно переехать на левую сторону.

Погода, бывшая ясною с утра, к вечеру резко переменилась. Откуда-то сорвавшийся ветер заревел и завыл, ни на минуту не смолкая.

Будто живые, заговорили окрестные горы и ущелья. Темные тучи нависли со всех сторон, закрывая собою горизонт. Порою вдали слышались как будто глухие пушечные выстрелы. Пыль, поднимавшаяся густыми клубами, носилась в воздухе. Узкая конная тропа казалась еще уже, но лошади шли уверенным шагом, и лишь иногда останавливаясь и выжидая, когда вихрь пронесет пыль.

Старый аксакал ехал впереди, бормоча что-то себе под нос, повышая голос при особенно сильных ударах.

«Горуту-Маруту! заступники рода людского перед Аллахом, усмирите злого иблиса и отвратите гнев его от нас грешных, — громко произнес он, когда колоссальный зигзаг молнии, прорезав темноту тучи, вспыхнул будто огромное зарево на краю горизонта.

— Горуту-Маруту, — опять зашептал он свои заклинания, понукая лошадь.

— Кто это, Горута и Марута?

— Ах, тюра, это сильные джины, которые были покровителями царственного города Вавилона и они одни могут защитить людей от злых духов, посылаемых иблисом. Старший мулла из Вешаба мне сам рассказывал из священных книг, что нет их сильнее перед Аллахом.

Проехав за день кишлаки Пакшив и Собак, поздно вечером мы добрались на ночлег до кишлака Мандруникат, приютившегося около берега реки и насчитывающего десятка три сакель. Небольшая [183] водяная мельница, поскрипывая своими снастями и перебрасывая через колеса воду, глухо шумела.

Река, наполнившаяся водою от дождей, прошедших где-то выше в горах, с ревом несла свои волны, среди которых виднелись целые деревья, снесенные с гор.

Огромный тут, развесисто разросшийся и образовавший своими сучьями навес, через который не проходили капли дождя, приютил под собою небольшую постройку. Всё дерево было сплошь увешано цветными лоскутьями, обрывками тряпок и кусками ваты.

— Что это такое, для чего так делают? — спросил я, слезая с лошади и указывая на дерево, казавшееся каким-то необыкновенным при мигающем свете фонаря.

— Это, тюра, святое дерево, — ответил аксакал, привязывая лошадь к приколу. — Люди вешают на него все эти вещи, прося у Аллаха покровительства и помощи. А кто богаче, то ставит под ним зажженные свечи и тогда они горят во славу святого дерева. Сами беки Кагистанские говорят старые люди, приезжали в эти места помолиться святому дереву и погрузиться под его темными ветвями в море размышлений. Здесь же недалеко в горах есть место, где жил Батырь Рустем... Ты слышал про него, тюра? Это был великий Хозрет, равного которому не было и нет. Взор сердца его был обходителен для друзей, а рука тяжела для врагов. Меч острый, как бритва, косил годовы их, как серп срезает спелые колосья пшеницы. Стрелы, пущенные им из лука, достигали до самых высоких снежных вершин наших гор; справедливость его к богатым и бедным была подобна лучам солнца, одинаково ласкающим всех людей. А конь его был подобен Дуль-Дюлю-Али, Льва Божьего и на всем длинном жизненном пути всех народов не было другого такого воина. Будто лютый Джуль-Барс бросался он на врагов, а, победив их, был с ними ласков, как голубь. Люди говорят, что он ушел в середину высокой горы, где спит крепким сном до тех пор, пока звук трубы Джебраила не поднимет его вместе со всеми святыми, а люди в это время умрут все и будет тогда конец мира. Но, тюра, устал поэтому теперь необходимо хорошенько отдохнуть после дороги: здесь есть помещение, — добавил он, толкая ногою дверь и открывая какую-то темную, страшно закопченную дымом комнату, имевшую больше сходства с сараем. [184]

Фонарь бросал слабый свет, освещая лишь небольшое пространство около себя, а дальше всё тонуло во мраке. Дым мангала наполнял воздух, затрудняя дыхание и вынуждая лежать на земле. Закусив лепешками из ячменной муки и выпив несколько стаканов мутного чаю, мы почти моментально погрузились в сон, утомленные тяжелой дорогой.

Громкие стоны, раздавшиеся где-то за стеной почти рядом с нами, заставили меня проснуться. Ужасные за душу хватающие стоны. Видимо кто-то рядом страдал страшно.

— Что это такое? Кто стонет?

Нуретдин и аксакал, заслышав, что я проснулся, зашевелились.

— Ничего, пусть, тюра, спит себе спокойно. Так кричит один человек. Вчера ему камнем ногу разбило. Ну он и кричит. Отчего-же не кричать, если больно, — резонерствовал своеобразный философ, не придавая никакого значения чужим страданиям.

— Может быть помощь нужна? — снова спросил я.

— Нет, ведь тюра не доктор. А доктора нет. Доктор в Пянджекенте живет. Табиба (туземного доктора) нет. До Пянджекента далеко. Был здесь недавно наш сартраш (брадобрей), но только он ушел в Ягноб и теперь его нет. А тому человеку должно быть Аллах помирать приказал, — равнодушно добавил он, раздувая огонь в мангале. — Кому приказано умирать, тому ни доктор, ни табиб, ни сартраш не помогут, — уверенно подтвердил он, ставя чайник на мангал.

Встав и взяв фонарь, я вышел на двор.

Ветер прекратился и темное небо было усеяно мириадами звезд, светивших полным блеском и казавшихся огромной величины. Мягкий мерцающий свет их лился непрерывными потоками, тускло освещая окрестности. Неясными абрисами выделялись ближайшие вершины гор, а дальше всё тонуло во мраке. Полная тишина царствовала над кишлаком и лишь листва деревьев лениво вздрагивала порою от незаметного движения воздуха. [185]

Рядом, в крохотном сарайчике, прикрытый каким-то тряпьем, лежал чернобородый молодой еще таджик. Кусок кошмы прикрывал его ноги. Осторожно подняв край, я с ужасом отстранился, увидев, что вся нога представляла собою массу раздробленных костей, окруженных раздавленными клочьями мяса, покрытого запекшейся кровью.

Раненый уже впал в забытье... Темная синева окружала глазные впадины и смерть уже витала над его изголовьем. С грустным чувством пришлось уйти, сознавая свою полную беспомощность и в тоже время вспомнить, что отсутствие врачебной помощи туземному населению принадлежит к числу больших пробелов в жизни областей Туркестанского края, имеющего везде лишь одного врача и трех-четырех фельдшеров на целый уезд, почти равняющийся по пространству губернии внутренней России.

— Скоро Азраил вынет его душу, — задумчиво сказал аксакал, ни к кому не обращаясь; я также ходил смотреть и чувствовал холодный шелест белоснежных крыльев посланника Аллаха… Табиб, доктор и сартраш бесполезны…

— Почему же ты вспоминаешь их?

— Ах, тюра, человек слаб и всегда вспоминает тех, кто может ему помочь... Доктор много знает, много помогает. Табиб, наш доктор, меньше знает, меньше помогает. А сартраш — он иногда лучше доктора и табиба. Есть такие, что много знают и много помогают.

— Что же собственно такое сартраш?

— Это, тюра, уста (мастер), который, когда нужно, голову бреет, нужно кровь пускает, пиявки ставит, зуб больной вынимает, но только он много знает. Отец учит сына. Сын своего сына и так сартраш свою науку передает один другому; долго, очень долго учится, а уже потому сам делается устою и людям помогает, как сказано в его рисаля-и-сартараш (наставление). Главное слово он такое знает, скажет его — кровь перестает идти; пиявка не хочет кусать правоверного — пошепчет — она кровь пьет. Это слово он и передает сыну, когда уже Азраил за его душою приходит. Молитв он много знает, и от порчи и от всех болезней знает и людям помогает. Только мало таких устов: у нас здесь был один, но умер, другого и нет больше. В Ягнобе людей много, он туда жить пошел. [186]

— Где же это Ягноб? Далеко?

— Близко совсем, может 6ыть, верст пятьдесят будет, не больше, вот, за теми горами, что стоят на полудень, там и будет Ягноб. Прежде город был, а теперь большой кишлак. Беки там жили в старой кале, только теперь волостной живет, а последний бек ушел в Кашгар, когда урусы войной приходили. Хорошие места за Ягнобом и людей живет много... Дороги туда нехорошие, хуже, чем у нас и трудно идти по горам.

Окруженная с севера Заравшанским хребтом, а с юго-запада и востока Гиссарским, долина Ягноба закрыта со всех решительно сторон этими горами, благодаря чему в свое время это было независимое владение, имевшее своего бека, находившегося в родстве с Гиссарскими мирами и не признававшего над собою власти Бухары.

Орошенное небольшою горною рекою Ягноб-Дарьей, впадающей в Фан-Дарью, приток Заравшана, владение это жило своею особою жизнью, имея крайне редкие сношения с своими соседями. Во время Искандер-Кульской экспедиции, Ягноб был присоединен к России, вместе с бекствами Матчинским, Фанским и Фальгарским, войдя в состав Заравшанского округа, а затем Самаркандской области.

От Мардруниката до Постингау дорога пролегала по правому берегу реки, все время пересекая ряд небольших возвышенностей. Горы постоянно изменяли свой вид и цвет: то выделяясь серыми мертвыми каменными массивами, переходившими кое-где в красноватые и голубоватые тоны, то имея вид небольших мягких холмов, покрытых камнями. Но самая дорога лишь при большой снисходительности могла претендовать на такое название. Карнизы с головокружительными мостами чередовались с балконами, а далее совершенно неожиданно тропа вдруг разом круто поднималась на страшную высоту, где перебрасывалась через перевал, вилась винтом, уходя в глубокое и мрачное ущелье.

Изредка попадались навстречу люди; небольшие крепкие ослики, твердо и уверенно ступая своими будто из железа скованными ногами, несли на своих спинах большие вьюки, будто шутя без всякого труда поднимаясь на горы. Крепко сложенные мускулистые горцы-таджики, подгоняя ишаков, шли сзади пешком, свободно поднимаясь на крутые подъемы и видимо и люди, и животные настолько освоились с горными дорогами, что они для них казались совершенно ровными и удобными для движения. [187]

Открытый смелый взгляд таджиков резко отличал их от их же соплеменников, подданных благородной Бухары, до крайности приниженных. Чувствовалось во всем, что тридцатилетняя жизнь под властью России дала им сравнительно большее благосостояние, обеспеченное отсутствием того дикого произвола беков и других административных лиц, который встречается на всей обширной территории Бухарского ханства.

От кишлака Постингау, через перевал Обурдан, идет дорога на Учук, на Янги-Арык и в Ура-Тюбе, бывшее крепостью, из-за которой между Бухарою и Коканом велись долгие и кровопролитные войны.

Почти постоянно, то Ура-Тюбе присоединялся к Коканскому ханству, то снова брался приступом бухарцами, а защитники его частью истреблялись, а частью искали спасения в бегстве и перейдя перевал Обурдан, укрывались в горах Туркестанского и Заравшанского хребтов, заглядывая и в кишлаки, расположенные по Заравшану.

Растительность между ними встречалась всё больше и больше, а площади обработанной земли пестрели на горных склонах, указывая на сравнительную зажиточность населения.

Кишлак Обурдан, окруженный куртиною зелени, красиво виднелся на фоне гор, так и просясь на полотно. Благодаря удачной световой комбинации, он был виден издалека.

Оба хребта: Заравшанский и Туркестанский тянулись с севера и с юга почти параллельно, белея своими снеговыми вершинами. Целая система мелких речек и ручьев постоянно преграждала дорогу, журча по камням своею светлою и холодною водою. Разнообразные цвета и оттенки камней, лежавших в воде, представляли собою красивую картину. Вымытые из пластов конгломератов и обточенные водою первозданные горные породы диоритов и диабазов пестрели в глазах, приобретая от воды особенно яркую окраску.

Вдали за Обурданом длинною лентою вытянулся какой-то караван, шедший по направлению к Вешабу и ясно видневшийся на подъеме. Звуки пения порою доносились к нам ветром.

— Что это такое Нуретдин? — спросил я аксакала, — что за люди?

— Паломники, тюра, идут в Мекку из здешних мест, совершая священный хадж. От Самарканда поедут они по железной дороге и должны непременно к февралю быть в Мекке, так как в это время у священной горы Арофа, стоящей рядом с [188] городом, собираются все правоверные мусульмане вспомнить прародителей всего человечества, Адама и Еву, которые в этом месте впервые жили после изгнания их из рая, и здесь же Джебраил учил их молиться Аллаху. Потом паломники идут в священную долину Мина, где пророк Ибрагим приносил Аллаху в жертву сына своего Исаака и здесь, молясь Аллаху, убивают жертвенных животных в честь его. А потом избивают Иблиса камнями. Долго они молятся, целуют священный камень в Каабе и кланяются могиле великого пророка Аллаха — Ибрагима. Много, очень много надо денег, чтобы совершить священный хадж и получить звание хаджи, отворяющее после смерти дверь в райское блаженство. И я бы пошел, да не могу, вздохнул старый аксакал. Нужно для этого, по меньшей мере, полтысячи русских рублей, а у меня их нет. Очень много на наши деньги, так много, что и не сосчитаешь.

— Значит, только богатые ездят в Мекку?

— Ах нет, тюра, не богатые, а усердные, некоторые всё продают, что скопили за свою долгую жизнь и едут, потому что каждому перед смертью нужно хорошенько заглянуть в свою душу и очиститься от грехов перед тем, как уйти в вечность.

Хадж, принадлежа к числу древних установлений народностей арабско-семитского происхождения, получил особенное развитие среди мусульман после смерти Магомета. Священная Кааба в Мекке издавна представляла собою место, особо почитаемое семитами, веровавшими, что в ней находится камень, принесенный Ангелами с неба. Сам Магомет упоминает в Коране о том, что в Каабе он видел огромное количество идолов, из которых особенно чтимыми были Иштар или Астарта, из чего можно заключить, что они явились остатками верования ассиро-вавилонян, живших по соседству и частью в самой Аравии. Смерть Магомета и долгое пребывание его в Мекке, а также и верования, что здесь же жили пророки Авраам, Ной, Исаак, создали особый ореол этому месту, на поклонение святыням которого двигаются мусульмане всего мира.

Самое же значение этого паломничества для мусульман огромно, давая наглядное доказательство величия Ислама и наглядно указывая на солидарность его последователей между собою. Наместник пророка на земле, султан турецкий, приобретает при этом особое значение в глазах мусульман, как [189] владетель-охранитель священного места, а вместе с тем и как глава мусульманства всего мира. И, таким образом, Ислам, с помощью своих учителей, крайне фанатически настроенных, держит при помощи хаджиев весь мусульманский мир в своих руках, служа источником питания тех идей мусульманского сепаратизма, который замечается среди мусульманства всех стран в последние десятилетия.

Многочисленные религиозно-политические общества, из которых общество Сенуси, насчитывающее до 30 миллионов членов, играют не последнюю роль в этом деле, в значительной степени поддерживаемую щедрыми пожертвованиями, собираемыми во всех странах, а в особенности с паломников.

Нельзя не сказать также, что самое паломничество для русских мусульман страшно разорительно и по сведениям нашего консула в Джеде ⁵ в среднем паломники из России в числе от 15 до 20 тысяч человек, прибывающих каждый год в Мекку, вывозят из русских пределов сумму от 7 до 8 миллионов рублей ежегодно, подвергаясь во все время дороги и в самой Мекке страшной эксплуатации различных агентов, а также и турецких властей, кои во время пребывания хаджиев на турецкой территории считают их подданными султана, решая все их дела и взимая подати и сборы.

Неблагоприятные санитарные условия жизни в Мекке, огромная скученность прибывающих ведет к тому, что сами по себе Мекка и Медина превращаются в очаги заразы, в которых периодически вспыхивают различные эпидемические болезни, вырывающие из рядов паломников до 30 процентов. И эта огромная смертность тоже служит на пользу Меккскому духовенству и администрации, которые сами решают даже дела о наследствах русских подданных мусульман, умерших в Мекке, оставляя при этом огромные суммы денег в свою пользу.

Необходимость усиления контроля со стороны всех представителей Европейских держав, вроде существующего в Палестине, вопрос достаточно назревший, но к несчастью в полной мере до сих пор не решенный, несмотря на обширную о нем литературу.

Нагнав в самом Обурдане группу паломников, аксакал вступил с одним в разговор.

— Сала-Маликем!! [190]

— А где же Мулла-Нурмат? Что-то его не видно с вами, — спросил он про какого-то знакомого.

— Мулла-Нурмат, Ата (отец), поехал через Рустак и Афганистан, так как он повез своего отца и брата, умерших в прошлом году. Урусы не разрешают перевозить умерших по своей дороге, между тем похороненные в священной долине Мина около Мекки, как ты сам знаешь Ата, имеют преимущественное положение среди умерших и, лежа рядом с прародителями, будут пользоваться их заступничеством перед Аллахом.

— Вот здесь в этом кишлаке я был с русскими войсками больше 35 лет тому назад, — указал, прерывая рассказ аксакала, Нуретдин. — Тогда много собиралось здесь народа, которые хотели помогать Коканскому хану против русских. Но только ничего им не удалось сделать, потому что русские выслали много войск из Ура-Тюбе через Обурданский перевал и из Самарканда. Вот здесь на этих высотах стояли коканские люди и матчинцы, построившие укрепление по горе, — указал он рукой на высокий хребет, господствовавший над Обурданом. — Тысяч пять их было, но только все же русские пошли на них в штыки. Много стреляли тогда и мирные вершины Заравшанских гор увидели тогда реки крови. Убитые валялись по всем горам.

Недалеко от киш. Обурдана, помню хорошо, вон в той долине, похоронили потом русских солдат. Пушки русских, что возят на спинах у лошадей, несли смерть и не выдержали толпы матчинцев. Когда они бежали, то много скота мы собрали и продали.

Поравнявшись с долиною, в которой, по словам Нуретдина, покоится прах русских людей, положивших свою жизнь при завоевании этого далекого края, я невольно снял шапку, отыскивая глазами хотя бы след могил покоренных здесь солдат, но совершенно ровная поверхность не имела признаков могильных насыпей, очевидно сровнявшихся с остальною местностью.

В 1873 году волнения в Матче вынудили двинуть сюда русские отряды, из которых отряд полковника Яфимовича, из Ура-Тюбе перейдя огромный снежный перевал, появился на Заравшане в тылу у большого скопища матчинцев и коканцев, собравшихся против русского отряда, шедшего из Самарканда. 28 ноября, подойдя к киш. Обурдану, отряд двинулся на штурм укреплений, занятых неприятелем в числе более 2.000 человек. Страшные крутизны не остановили Туркестанских стрелков и линейцев и, [191] несмотря на значительные потери, штурмовая колонна, как лавина, поднялась на горы и смела с них неприятеля, обратившегося в беспорядочное бегство. Лишь смерть начальника колонны храброго штабс-ротмистра Коневского, убитого во время штурма, омрачила радость победы, в которой отличился выдающеюся храбростью, бывший в то время поручик, потом генерал Кашталинский.

Наказав жителей кишлаков Обурдана, Постингау, Ривомут, Матча, отряд возвратился через Вешабский перевал в Ура-Тюбе.

— Вот здесь, тюра, около этой мечети стояла кибитка генерала Абрамова, когда он в следующем году проходил с войсками по кишлакам, чтобы наказать непокорных. Я тогда около него все время находился и медаль мне сам генерал дал, похвастался Нуретдин. Медаль вот цела, указал он на шею, на которой на шнурке висела серебряная медаль за усердие. А только ленты на ней нет. Износил давно.

Кишлак Обурдан принадлежит к числу значительных по количеству населения пунктов. Находясь на дороге между Ура-Тюбе и Ягнобом, он издавна служил местом, через которое совершали свой путь торговцы с товарами, привозившими в эту дикую горную страну многие предметы необходимости и роскоши.

Высокий Обурданский перевал, достигающий высоты до 12 тысяч футов, проходим во всякое время года, кроме зимы, когда снега его заваливают почти совершенно и сообщение с Ура-Тюбе прекращается почти на три месяца. Тоже самое бывает и с Вешабским перевалом, который сравнительно ниже Обурданского, но снежные метели в зимнее время года на высотах заваливают часто и его весьма огромными снегами.

Заросли по горам выделялись темными пятнами, покрывая склоны и в некоторых местах имея вид значительного леса. Каменистые осыпи, по которым вилась дорога, в некоторых местах делали ее трудно для движения. Сдвинутая с места порою целая масса мелких камней осыпалась вниз, увлекая большие камни, с грохотом падавшие затем вниз и, поднимая столб пыли, исчезавшие в расщелинах. Огромные стада коз паслись на склонах, карабкаясь на страшные крутизны карнизов, разыскивая себе корм. Представляя собою разновидность тибетской козы, горная коза, разводимая местами населением, дает большое количество мягкой тонкорунной шерсти, отличаясь при этом нетребовательностью в уходе и значительною молочностью, в силу чего [192] и разводится всем населением по Заравшану и в других местах Бухары и Самаркандской области. Рогатый же скот, служа преимущественно для полевых работ, отличается мелкорослостью.

— Здесь придется пешком идти немного больше версты. Нехорошее место, вода все размыла, — слезая с лошади проговорил наш проводник.

Я последовал его примеру, и, ведя коней в поводу, переходя через глубокие промоины, с большим трудом подвигались мы вперед, по этому карнизу, казавшемуся бесконечным.

Иногда на поворотах тропинка суживалась и в этих местах невольно сжималось сердце, каждый удар которого был ясно слышен.

И невольно в такие моменты утрачивалось желание к таким рискованным путешествиям...

Но потом эти моменты скоро забывались и страсть к странствованиям пробуждалась с новою силою.

А вспоминая по приезде домой все впечатления, виденные картины, обсуждалась новая поездка в горные ущелья Кагистана, манившая своею неизвестностью...

Комментарии

1. Так называют горцы Александра Македонского.

2. Пуля — 1/4 коп.

3. В переводе Дух-Ветер.

4. Амин — староста.

5. Консульские донесения за 1901-1905 гг.

Текст воспроизведен по изданию: В верховьях реки Заравшана. (Путевые очерки по Средней Азии) // Военный сборник, № 9. 1911

© текст - Логофет Д. Н. 1911
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1911

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info