ЛОГОФЕТ Д. Н.

(ВАХШСКИЙ ХРЕБЕТ).

Несколько курганов с остатками древних развалин как, будто стоят на стороже, хмуро наблюдая новую жизнь, зародившуюся у их подножья.

Осенью картина окружающей долину горной панорамы меняется.

Туманы, смешивающиеся с атмосферною пылью, оседают и из-за их завесы один другого выше выступают грандиозные снежные хребты. Сияя тысячами искр под косыми лучами солнца, вершины снеговых гор кажутся усыпанными драгоценными камнями.

Темные тучи, окутывая середину гор, порою скрывают их вершины, которые при порывах ветра выступают еще рельефнее на их темном фоне.

— Сколько верст до этих гор? — пытаясь установить хотя бы приблизительно расстояние, обращаюсь я к знакомому Иль-Беги-Измаилу.

Старик долго смотрит вдаль своими зоркими глазами, задумчиво поглаживает длинную белую бороду и наконец отвечает:

— Кто знает? кто мерил? Сто, двести чакрым ¹... — Аллах знает сколько!.. Давно, лет двадцать тому назад я ездил. Пять дней пути, тюра, до их подножья...

Монотонно, страшно скучно, тянется время в этой горной долине, далекой от культурной жизни: ни развлечений, ни общества. Один день похож на другой. Будто плывут недели, месяцы, не оставляя никаких впечатлений в памяти, благодаря своему однообразию.

Служба оставляет много свободного времени, а страстное желание познакомиться со страною подвигает к постепенному расширению района посещенных в окрестностях мест и, по ознакомлении с жизнью долины, внимание невольно привлекается горами.

Поднимаясь во время одной из поездок на вершину перевала, откуда виднеются во все стороны снеговые хребты, вновь задаю вопрос о них сопровождающему меня джигиту — уроженцу этих же мест.

— Ты хочешь знать, тюра, что за горы перед нами? Не могу тебе на это ответить: старики их называют разно: одни говорят [133] Кучи-Фруш, другие — Каудаль, а еще дальше Баролмаз, Хазрети-Султан, но только которой какое имя дал Аллах, не знаю...

Я родился и вырос вон в тех темных горах. Их зовут Терекли-Тау, с боку видна Ходжа-Тау, а с другой стороны Кара-Тау. А в те снежные горы никто из наших людей не ходил. Знаю, что они лежат далеко за Кулябом и Кала-и-Хумбом.

Постоянно видя перед собою эти горы, еще больше потянуло познакомиться с ними ближе и побывать в этой горной стране, о жителях которой в долине ходило столько рассказов.

Зима вся прошла в ознакомлении со страною по той небогатой литературе, которую можно было собрать, и в расспросах о лучшем направлении, при поездке через хребет Петра Великого к ледникам Баролмазу и Каудалю и далее через горные перевалы в Фергану.

В июле, когда в долинах было жаркое лето в полном разгаре, а в горах еще лежали сугробы снега, я стал готовиться в дорогу, наводя справки о людях, бывавших в Дарвазе и Каратегине, чтобы взять от них проводника. Но, к несчастью, поиски не давали результатов и, несмотря на сравнительно не особенно большое расстояние, никто в тех местах не бывал.

— Вот досада какая, никак не могу найти проводника, поделился я своими неудачами с доктором N.

— Позвольте, а Муллу-Ахмета вы спрашивали? Ведь он бывший джигит Гармской дистанции; чего же лучше... Недавно еще он ко мне приходил за лекарством. Кажется теперь живет где то около Пушиона. Пошлите за ним...

Полученное сведение меня страшно обрадовало и в тот же почти день за стариком был послан бухарский нукер.

Дня через два коренастый старик с огромною седою бородою и ястребиными глазами, смело смотревшими из-под надвинутой туркменской папахи, подошел ко мне во время моей прогулки.

— Желаю здравия, ваш-дие! — молодцевато, по военному, вытянувшись и приложив руку к папахе, произнес он приветствие на довольно чистом русском языке.

— Здравствуй старик! Ты по какому делу?

— Мулла-Ахмет, что прежде в Гарме служил, ваше выс-дие!

Я страшно обрадовался этому приходу и забросал его вопросами. [134]

— Если тюра хочет ехать в горы Дарваза и Каратегина, то я могу с ним сейчас же, согласился старик. Сын мой старший останется смотреть за хозяйством, а я поеду. Ты спрашиваешь, знаю ли я те места? Как же мне не знать, когда я прожил там почти два года и в Кала-Хумбе жил, и в Кала-Рухаре, и в Чиль-Дара, и в Гарме. Тогда только что афганцы из Дарваза ушли, русские войска их прогнали, а потом посты стали ставить, чтобы чай и другие товары от инглизов в Бухару не шли. Я, тюра, служил джигитом при Ионе-генерале ². Ты слышал про него? С ним Зор-Куль ходил; когда инглизы на Памир приезжали — тоже их видел.

Условившись с Мулла-Ахметом о времени выезда и наметив маршрут поездки, я начал готовиться к отъезду. Доктор N. узнав, что предположения, служившие часто темою для разговоров с ним, близки к осуществлению, решил также воспользоваться этим прекрасным случаем.

Через месяц, снарядившись по-дорожному, на крепких горных лошадях, в сопровождении Муллы-Ахмета и нукера, данного Кулябским беком, мы двинулись из Кишлака Сарая на Пяндж, поднимаясь по склонам Вахшского хребта. Вьючная лошадь, нагруженная самыми необходимыми дорожными вещами, шла в поводу у нукера. Ватные одеяла, полушубки, бурочные сапоги, пара котелков для приготовления пищи и небольшой запас консервов составляли вместе с маленькой палаткой весь наш несложный багаж. Охотничьи ружья и револьверы были у каждого при себе.

Как огромная рельефная топографическая карта расстилались перед нашими глазами во все стороны горы самого разнообразного очертания. То мягкий, покрытый фисташковыми деревьями, поднимался впереди красивый хребет, то сразу растительность оканчивалась и вместо красивого вида тянулись угрюмые неприветливые горы, склоны и вершины которых поражали лишь своими разнообразными оттенками: серые, красные, беловатые, фиолетовые цвета сменялись, как по волшебству, по мере нашего движения вперед.

Поднявшись на перевал, мы взяли направление на северо-восток, пользуясь горными тропами, проложенными кое-где туземцами, изредка проезжающими через эти дикие места к своим [135] стадам, а также и к летовкам киргиз, переселяющихся со своими верблюдами на летнее время из долин, ища спасения от комаров и москитов. В горных долинах местами стояли их юрты, рядом с которыми, на высоте 5–6 тысяч футов, виднелись небольшие участки обработанных полей с посеянными на них: ячменем, пшеницею, арбузами и дынями. Масса ящериц, хамелеонов и желто-золотых полозов сновала по всем направлениям.

Порою стада горных козлов показывались на склонах и с видимым любопытством долго осматривали людей, а затем, испуганные движением, быстрыми и легкими прыжками убегали дальше, скрываясь за ближайшими гребнями гор.

Мы растянулись длинною вереницею. Впереди, уверенно держа направление среди лабиринта гор, ехал Мулла-Ахмет, который, все время поворачиваясь на седле лицом ко мне и вспоминая прошедшие у него на глазах события, рассказывал о них почти без перерыва.

— Я, тюра, всех русских люблю. Долго с ними жил и им верно служил, пока не умер мой отец. Тогда мне пришлось своими делами заниматься. Сам знаешь, без своего глаза всё пропасть может: баранта, верблюды, козы. Три жены у меня есть и у каждой свое хозяйство...

Теперь дети выросли и помогают, только старший сын также служить хочет. Я медаль за службу имею, халат почетный. И ему того же хочется. Только он не знает еще, что служить трудно...

Когда еще в Гарме, в Чиль-Дара стояли афганские посты, тогда Биргит ³ их здесь был; при нем я состоял переводчиком. Большой он тюра был и больно сердитый, страсть его народ боялся... Он, тюра, никогда золотых монет и палок не жалел. Так кожу на спинах выделывал, как хороший кожевник не сумеет выделать. И арбобов и шахов ⁴ всех одинаково наказывал. Ну и все его очень боялись.

Когда бывало соберется он по постам ехать, тут и становится народу трудно; но зато он много денег любил бросать. Привезли ему из Коканда арбу — икипаш её называли, а только лошадей он не любил. [136]

Всегда говорил: «они мне не нужны: здесь столько народу живет, да и через горы на лошадях ехать опасно: могут, испугавшись, в пропасть опрокинуть; люди спокойнее»...

Позовет меня и прикажет: «иди Ахмет, чтобы завтра утром было сто таджиков: я еду в Куляб» или назовет другое какое место. Передам я приказ шаху и сгонят людей по наряду из соседних кишлаков. Сядет тогда тюра в арбу — икипаш, а я рядом с ним. Подушки положат. Закуску, вино, пиво и водку в арбу положат. Солдат с длинной нагайкой на переднее место сядет. Запряжется народ в арбу и повезут тюру через горы.

Видит тюра горы. Высокие они. Круты их склоны и узки тропинки. Тянут люди на себе, а в тех местах, где узко и арба может упасть, поднимали ее на плечи и несли. Покажется иногда тюре, что плохо везут люди: «подгони» скажет шаху, ну и тот их подгонит. А то прикажет бекским нукерам, что для порядку приставлены, и те народ подбодрят нагайками. Всё время он так ездил. Сидит себе на мягких подушках и пиво, вино пьет и из мешка деньги людям горстями бросает.

Меня тогда он любил и угощал всегда...

Два года мы с ним так ездили. Холостой он человек был, молодой своей жены не было, и скучно ему, позабавиться не с кем. Приказал он тогда мне в Афганистане двух красавиц купить. Поехал я, долго искал, пока не нашел. Больше тысячи за них уплатил и привез к нему. За это он меня похвалил. А немного спустя говорит: «эти две у меня будут, а когда я буду проезжать Кала-Хумб, Чиль-Дара, Гарм, будет мне там скучно. Скажи бекам и мирахурам ⁵, чтобы они мне там жен приготовили. Когда приеду, останавливаться буду. Вот отвези 500 руб. на расходы им.

Боялись беки, что он будет недоволен, если не скоро исполнят; отдали приказ шахам, а те устроили для него особые дворы во всех тех местах. Объявили народу приказ и с каждого шахства доставили ему красавицу в жены. Все дворы коврами убрали. Баранов пригнали.

Приезжал потом тюра, жил с женою неделю и дальше ехал. Как паша время проводил, только много золотых монет [137] ему это стоило. Потом, когда в Кабул уезжал, подарил всех своих жен нам, джигитам. Мне Джакон досталась — якши марджа — молодая. Ей тогда лет десять было, не больше. А самую красивую, Гюль-Гуль ее звали, с собою увез.

Через кишлак бывало едет — народ весь на колени становился. Всякий видел, что это настоящий полковник; не то что теперь, с сожалением вздохнул старик.

Потом новый русский полковник приехал, а народ долго вспоминал прежнего.

Страсть его боялись и до сих пор его именем детей пугают. А жены его любили и долго тосковали: добрый он к ним был; только иногда, когда чем не угодят или плохо танцуют, нагайками их учил, а в другое время всегда подарки привозил.

— Ну что ж, теперь этого нет и народу наверное лучше живется? — спросил я замолкшего на некоторое время Ахмета.

— Да, тюра, может быть оно и лучше, а страху в народе нет. Он жил, но нас маленьких людей не забывал... Палками учил — это хорошо, но зато золотыми тилля сыпал. Когда уезжал, народ плакал; хороший, говорят, был — денег с нас не собирал, а сам много нам давал. Другого пришлют, может быть деньги захочет, а их ни у кого нет.

Как-то жутко становилось слышать рассказ о прежних порядках. Поднятый краешек завесы, скрывающей недавнее прошлое, заставил нас задуматься о том произволе, который царил в отношениях к населению областей, отошедших от Афганистана, когда, благодаря отдаленности, некоторые начальники, войдя во вкус, изображали из себя полновластных сатрапов.

Вдали, с одной стороны, виднелась где-то далеко внизу огромная равнина, по которой разливался Пяндж. Справа, уходя в горы, обрисовывалась дельта его афганского притока, реки Кокчи, а внизу, у наших ног, омывая подножье хребта, неслись красновато-мутные воды Кчи-Сурхаба, получившие название Кизил-Су, т. е. красная вода.

Огромные залежи охры и киновари на вершине хребта, с которого, вместе с тающими снегами, сбегали потоки, окрашивали воду реки в красный цвет. [138]

Держась все время на вершине хребта и лишь порою спускаясь в расщелины, а затем сейчас же поднимаясь вверх по извивающимся тропам, мы ехали по горам, которые были покрыты огромным по занимаемой площади фисташковым лесом. Красивые, развесистые, фисташковые деревья стояли довольно далеко друг от друга, шелестя своею густою могучею листвою. Толстые, темно-зеленые листья уподобляли эти деревья тропическим. На ветвях среди листвы виднелись красноватого цвета грозди фисташковых орехов. Сильный смолистый запах листвы был свеж и приятен.

Покрывая собою весь Вахшский и многие другие хребты гор восточной Бухары, фисташковые леса дают порядочный заработок местному населению, собирающему фисташку. К сожалению, львиная доля доходов от её продажи поступает в широкие карманы скупщиков-армян, дающих за нее самые незначительные цены, а затем уже перепродающих скупленное в Россию и за границу.

Путем выдач задатков под урожай будущего года, в период сбора с туземного населения податей, т. е., когда особенно остра нужда в деньгах, скупщики ухитряются приобрести всю почти фисташку, давая цены в два-три раза меньше действительных, благодаря чему, покупая фисташку в скорлупе по 2–3 р. за пуд, перепродают ее, вывезя лишь из Сарая до Чарджуя, за 6–8 руб., уплатив при этом за перевозку не больше 60–70 к. Очищенная фисташка покупается по 5 и 6 р. пуд, продается в России от 12 до 18 руб. пуд при расходе на перевозку в 3 р. с пуда.

Обыкновенно в августе месяце все население Курган-Тюбинского бекетва, в период созревания фисташки, переселяется в горы и, заняв участок, начинает сбор фисташки, продолжающийся около недели. Количество собранной фисташки зависит от продуктивности труда работающих и урожайности занятого участка. Никакого надзора со стороны бухарского правительства за фисташковыми лесами не существует и поэтому каждый занимает участок леса, где хочет и какого хочет размера. Поэтому на этой почве нередко происходят всякие ссоры, переходящие в драки из за лучшего участка. Сбор производится хищнически, ломая, сплошь и рядом, для удобства, вместе с орехами ветви, а уже затем на земле обирая с них фисташку. [139]

Помимо частых лесных пожаров, уничтожающих большие площади фисташковых зарослей, значительное число деревьев ежегодно срубается на топливо и вывозится из гор в долины, что, при медленном росте фисташки, также сокращает постепенно её площадь и поэтому фисташковые леса год от года уменьшаются.

Лишь сравнительно небольшая часть урожая остается в ханстве, составляя собою лакомство; большая же часть его, в количестве до 60 т. пудов, ежегодно вывозится в Россию и за границу.

Порою нашу дорогу пересекали небольшие горные ручьи с светлою и холодною водою, обильно насыщенною солью и потому служащие лишь для водопоя неприхотливых баранов и верблюдов.

Небольшие площади обработанной земли на склонах гор были покрыты жнивом от снятой пшеницы и ячменя. Тут же виднелись бахчи арбузов, дынь и тыкв, аромат которых разносился далеко по окрестностям.

— Однако, как много здесь посевов, — указал я доктору, внимательно всматривавшемуся в открывавшуюся перед нами картину.

— Да много, но посмотрите-ка, как ничтожны кажутся эти полоски обработанной земли перед расстилающимися вокруг огромными пространствами пустующих земель, ожидающих своей очереди; а очередь за этими местами при здешнем малолюдьи еще не скоро настанет. Едва ли сотая часть всех удобных мест в горах, где можно производить посевы, распахана; остальное же целина. Вся восточная часть ханства представляет собою огромный земельный запас для поселенцев, разумеется при возобновлении в долинах ирригационных систем, разрушенных в далекое до нас время.

Вот посмотрите: внизу под нами долины рек Кизил-Су, Таир-Су и Ях-Су видны, как на ладони. Какие все огромные пространства удобной плодородной земли, а людей для её обработки почти нет. Много ли видно кишлаков? На огромное пространство два-три не больше и то лишь несколько лет тому назад переселилось сюда из Афганистана племя хозар, да в самом низовье Кизил-Су сели русско-подданные киргизы, образовавшие небольшой аул.

Хозары подверглись гонению в Афганистане. Это племя интересно в том отношении, что оно является остатком тех хозар, [140] которые когда-то кочевали по Волге, а затем часть их родов отброшена была вначале в глубь степей средней Азии и перешла потом в Афганистан, а другая постепенно продвинулась с Волги в Привислинский край, где расселилась среди поляков, сохранив частью свой язык и свои типичные особенности — это часть польских евреев. По исследованию австрийского ученого Кучера, наши евреи имеют очень мало общего с иудеями Палестины, являясь остатками тюркско-финского племени хозар, обитавших с начала христианской эры и до эпохи крестовых походов на землях между Черным и Каспийским морями и, по свидетельству историков того времени, большими массами перешедших в иудейство, подобно тому, как другое тюркско-финское племя — болгары, жившие рядом с хозарами и принявшие также иудейство, поселились впоследствии на Балканском полуострове и без остатка слились с туземным славянским населением, приняв его веру, язык и обычаи. В древнем же хозарском царстве на равных правах существовали иудеи, мусульмане, христиане и язычники, хотя правитель или хакан (коган) был иудей. Иудейство, по-видимому, проникло в хозарское царство через Кавказ и вся политическая и общественная организация была построена на началах древне-иудейского царства. Разрушенное натиском монголов-татар, хозарское царство исчезло бесследно, а остатки его населения, двинувшись на запад, поселились между Доном и Днепром, а затем проникли в Польшу при короле Болеславе Храбром (992–1025) ⁶. Позднее, в XVII веке, массы хозар из днепровской долины двинулись в Польшу, оттуда прошли в Германию, Австрию, Францию, где застали колонии настоящих иудеев, или так называемых сефардимов, проникших через Гибралтар вместе с маврами; с ними хозары, несмотря на общность религии, не смешивались, сохранив свой особый ритуал и обычаи.

Если же вглядеться в типы еврейства, живущего у нас в Белоруссии и Польше, то надо признать, что они распадаются на два резко отличительных типа: желтокожие или темнокожие; происшедшие от переселенцев хозар, с темными волосами, крайне похожие на здешних хозар, и белокожие, с светлыми глазами и волосами, принадлежавшие, очевидно, по крови, к славянам, принявшим иудейство и затем смешавшимся с пришельцами. Правильность [141] этого подтверждается целым рядом антропологических измерений, а так как черепные признаки рас вечны, то, разумеется, приходится лишь согласиться с этими выводами науки.

Отдохнув часа два под развесистым фисташковым деревом, к вечеру мы добрались до реки Таир-Су и, спустившись ниже на небольшую площадку, почти над самой рекой, стали на ночлег, поставив коней на приколы и разбив свою палатку.

Освещая часть берега, горели дрова костра, на котором в повешенном с боку котелке варилось мясо только что зарезанного барана. Тут же, сидя на корточках и нанизав куски баранины на длинные железные шашпуры, Ахмет жарил шашлык.

Разослав кошму, мы прилегли невдалеке. На склонах гор, в разных местах, виднелись огоньки таких же костров, разведенных около юрт. Невдалеке от нас слышался говор, рев верблюдов и сердитый лай собак.

Пламя большого огня освещало несколько юрт, поставленных около самого берега. Лучи света падали на воду реки, достигая до противуположной стороны, густо поросшей камышами. Запах горелого сала и верблюжьего навоза разносился далеко вокруг.

Несколько женщин занимались выдаиванием верблюдиц, порою пронзительным ревом, как будто, протестовавших против лишения части молока верблюжат, бродивших невдалеке. Мужчины сидели живописною группою, в ожидании ужина, ведя какие-то переговоры с нашим нукером.

Через несколько времени желание посмотреть на приезжих чужих людей привлекло их к нашему биваку.

Произнося условную фразу приветствия, один за другим появились кочевники, усаживаясь невдалеке от нашего костра.

Среднего роста с небольшими, редкими бородами и темно-желтою окраскою кожи лица, хозары резко отличались своим видом от красивых таджиков и узбеков. Темного цвета халаты также резко отличали их от всех остальных народностей, [142] живущих в Бухарском ханстве и любящих одеваться в яркие цвета.

Один из них, по-видимому, старший, в полголоса начал разговор с Ахметом, расспрашивая откуда мы и куда направляемся.

— Он говорит больной у них есть; может доктор поможет? — наконец обратился Ахмет в нашу сторону. Один человек другой человек мало мало резал.... Там лежит, — указал он на стоявшие на берегу юрты.

Доктор быстро встал.

— Скажи ему, сейчас пойду посмотреть, — уже на ходу, спускаясь вниз, послышался его голос. Заинтересовавшись случаем, я двинулся за ним следом.

В юрте, на кошме, под грудою одеял лежал больной, у которого, очевидно, начиналась лихорадка.

Пока доктор осматривал глубокую рану на спине и начал её исследование и промывку, я обратился к хозяину юрты с вопросом об её происхождении.

— Вечером, когда из Пархары с базара Ибрагим на своем ишаке ехал, кто-то его в камышах в спину ножом ударил. Наверное это Али-ша, брата которого Ибрагим еще три года назад в Афганистане убил и за его кровь не заплатил родным. Али-Ша недавно присылал требовать плату за кровь, а Ибрагим не дал.

— Что же часто у вас такие случаи бывают?

— Да, тюра, бывает, потому что наш народ помнит слова шариата — «кровь за кровь» и лежит она на всех людях рода до третьего поколения. Но только адат (обычай) разрешает внести родным плату за кровь убитого и тогда он становится неприкосновенным.

— За что же убил Ибрагим брата этого Али-Ша?

— Ах, тюра, у него также была кровь на тот род, так как отец убитого, в свою очередь, давно еще зарезал отца жены Ибрагима. У нас тоже редко, если на ком нет крови; откупиться много денег нужно, а их нет....

Окончив перевязку, мы, в сопровождении тех же хозар, пошли обратно, взобравшись по крутому подъему на свою площадку.

Основательно подкрепившись ужином и сидя около тлеющих углей костра, на которых продолжали подогреваться чайники с [143] чаем, мы долго за полночь разговаривали с хозарами, знакомясь с их жизнью и отрывками преданий, сохранившихся в их памяти об их прежней жизни.

Но, за исключением немногих сведений о жизни хозар в Афганистане, где это племя, насчитывающее почти сто тысяч человек, прожило ряд столетий, имея своих особых ханов, ничего почти нового узнать не пришлось.

— Ты хотел бы заглянуть в далекую жизнь моего народа? Но, тюра, память человеческая коротка и никто из здесь живущих не читал что записывали в книги наши ишаны, так как никто из нас ни читать, ни писать не умеет. Каждый лишь знает к какому роду он принадлежит и может вспомнить имена десяти лиц по восходящей степени десяти поколений, а есть такие, что помнят еще больше. Был наш народ сильным народом и населял он обширное царство, где-то далеко за морем. Но это царство разрушено врагами; наши могущественные хаканы взяты в плен и обращены в рабов, а люди все ушли в Афганистан, где живут уже давно.

Яркие огромной величины звезды тускло освещали выступавшие из мрака ночи неясные очертания гор, сливавшихся с густыми туманами, клубившимися у их подножья и закрывавшими всю долину речки; из густых зарослей её все время неслись заунывные завывания шакалов, а то резкий крик тигра, заставлявший наших лошадей, насторожившись, прясти ушами. Лай гиен врывался порою в этот концерт и ему отзывалось где-то совсем близко около нас мяукание барса.

Всё население пустыни, утомленное дневным зноем, пользуясь полною темнотою, рыскало по тугаю, отыскивая себе пищу. Огромные собаки хозарского аула порою со свирепым лаем кидались в чащу зарослей, где долго затем слышалась глухая борьба, ворчание и пронзительный визг. На верху на нашей площадке было прохладно и легкий ветерок шелестел листьями фисташек, навевая спокойные сны. До восхода солнца еще было далеко, когда, отлично отдохнув, я проснулся.

По небу уже бежали светлые полосы — предвестники дня. Темные тени ночи постепенно исчезали, открывая горизонт. Туманы пришли в движение, заклубились и, будто испугавшись, понеслись по долине, вытянувшись густыми массами вдоль течения реки. Утренний холодок давал себя чувствовать. [144]

Где-то далеко на востоке показался на небе красноватый отблеск и, широко расползаясь, покрыл весь горизонт; на его фоне стали выступать одна за другой белые вершины снеговых гор.

Немного спустя, легкие розовато-красные полосы пронеслись по всему небу, а затем показался край солнечного диска, рассыпавший снопы света. Тысячами разноцветных голубовато-зелено-синих искр, словно покрытые драгоценными камнями, засияли вершины гор, вырисовываясь своими огромными снеговыми массивами.

Постепенно открылась вся долина, на которой виднелись извилины Кизил-Су и Ях-Су и можно было различить на далеком друг от друга расстоянии окруженные куртинами растительности оседлые кишлаки.

Невдалеке темный невысокий хребет составлял водораздел обеих рек, а ниже долины суживались и скрывались за выступавшими горами.

Вытянувшись длинной вереницею, двигался впереди нас большой караван верблюдов, направлявшийся к г. Кулябу.

Осторожно ступая своими легкими широкими лапами, мерно шли по узкой тропинке верблюды, совершенно равнодушно относясь к большим высотам, над которыми они вились. Лишь порою, задевая вьюком за нависшие камни, они сердитыми криками выражали свое недовольство, чувствуя сотрясение от толчка.

Раскинувшись на вьюке, крепким сном спал караван-баш на переднем верблюде, еще более равнодушный, чем верблюды, к бесконечным обрывам, лежавшим местами по обеим сторонам тропы.

Мы поднимались все выше и выше, порою идя по самой вершине хребта. Ниже нас в ущельях парили орлы с громкими резкими криками собираясь около серых отвесных стен, в расщелинах которых виднелись на страшной высоте их гнезда с сидящими в них птенцами.

Стайки диких коз, испуганные нашим приближением, некоторое время внимательно всматривались своими черными печальными глазами, а затем легкими прыжками уносились, исчезая в ущельях.

Горные куропатки, кеклики, улары, с громким кудахтаньем и хлопаньем крыльев, вырывались из зарослей кустарников, взлетая почти около самых лошадей. [145]

Покрытый зеленью трав хребет Кара-Тау лишь к концу лета вполне оправдывал свое название и горы, обожженные солнцем, казались к осени совершенно черными.

Постепенно хребет делался все пустыннее. Участки засеянных полей остались позади, а впереди на бесконечное пространство расстилались пустынные горы, крутыми обрывами спускавшиеся к реке Кизил-Су, омывавшей их подножья. Кое-где залежи киновари и охры придавали вершинам кроваво-красный колорит.

Спустившись вниз к небольшой реке Таир-Су и переправившись на другую сторону, мы вновь поднялись на высоты, с которых виднелась долина этой малоизвестной реки, на которой расположено несколько кишлаков, орошающих её водами свои поля и сады. Местами довольно широкая долина реки была покрыта зарослями древесной растительности, поднимавшейся могучими стволами деревьев над засеянными полями.

— Хорошие места, здесь, тюра, только мало людей живет, указал мулла Ахмет. И то недавно, лет пять, шесть люди поселились, а то ведь никого здесь не было. По здешним горам проходит от Файзабадской, около Сарая, пристани караванная дорога в Куляб. Много караванов товар возят. Много людей с деньгами ездит, а поэтому также много всяких дурных людей около этой дороги в горах живет. Мал караван, нет оружия — тогда плохо бывает. Всё возьмут те люди и даже иногда, если не отдают купцы товар, горло им режут. Очень глухая дорога, ночью ехать не хорошо.

Когда мы поднялись на вершину хребта, перед нами открылась чудная панорама гор. Один другого выше поднимались белоснежные хребты, с которых ветер доносил до нас их холод.

— Вон это, тюра, гора Кучи-Фруш называется. А это — Кия-Сия. Там в стороне — Хазрети-Султан, а далее — Боральмаз и Каудаль, перечислял Ахмет самые высокие горные вершины, поднимавшиеся высоко над остальными хребтами.

Причудливые очертания этих великанов представляли собою редкую картину. Ближе к нам протянулись почти темные бесснежные хребты дарвазских гор, среди которых поднимались также снеговые вершины.

Прямо же на восток и на юг, на необозримое пространство протянулась горная полярная страна, которую образовал хребет Петра Великого, соединяющийся на юге с отрогами Гиндукуша. [146]

Покрытые внизу роскошной зеленой лиственной и травяной растительностью горы Петра Великого по середине заросли хвойными лесами, из полос которых поднимаются вечные снега до самых вершин, где, искрясь тысячами разноцветных огней, сверкают ледники, утопающие в прозрачной лазурной выси окружающей их атмосферы.

Потоки солнечных лучей золотили горы, то сверкая на их вершинах всеми цветами радуги, то вспыхивая на них кроваво-красным заревом небесного пожара, переходящего ниже в синий ослепительно-красивый оттенок. Еще минуту спустя и картина изменилась, вершины порозовели, а ниже — синяя колыхающаяся полоса приняла зеленоватый оттенок, сливаясь с зеленью растительности.

— Просто волшебство какое-то, — задумчиво заговорил ехавший давно молча доктор.

Чем больше смотришь на эти горы, тем больше и больше начинаешь понимать эту красоту Божьего мира. И главное — с каждого нового места открывается как будто совершенно другая картина.

Прямо не насмотришься на этот чудный вид: я, как житель равнин, даже не мог себе представить, чтобы всё было в горах так дивно красиво.

— Но многое, пожалуй, красиво только издали, с большим сомнением, как бы отвечая сам на свою мысль, добавил он через минуту, когда мы въехали на узкий карниз, под которым чернело глубокое ущелье; лошади, осторожно переступая через камни, долго шли по этому опасному участку дороги.

(Продолжение следует).

Комментарии

1. Чакрым — верста.

2. Генерал Ионов.

3. Бригадный генерал.

4. В роде старшин.

5. Мирахур — капитан.

6. Гуго Кучера. Хозары.

Текст воспроизведен по изданию: Из путевых очерков по Восточной Бухаре. (Вахшский хребет) // Военный сборник, № 8. 1912

© текст - Логофет Д. Н. 1912
© сетевая версия - Thietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1912

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info