ЛОГОФЕТ Д. Н.

(Продолжение).

(См. «Воен. Сборн.» № 4. 1905 г.)

Приютившись у подножия горы и, как будто ища у неё защиты, поставлены внизу постройки Орлиного поста. Отлично выспавшись, мы встав на заре отправились осматривать гору и окрестности. Недалеко от поста устроены обжигательные печи и тут же около них сложены штабели белого известняка. Несколько туркменских юрт, поставленных невдалеке, служат приютом рабочим туркменам, работающим в каменоломнях. Казавшаяся издали очень пологою гора в действительности имела крутые спуски. Поднимаясь всё выше и выше мы, наконец, достигли первой вершины, за которою после спуска в пологую лощину поднималась главная вершина. На седловине виднелись остатки старинного кладбища с осыпавшимися могилами, которые обозначались лишь грудами камней, набросанными на каждую. Выше подъем был еще круче и представлял собою довольно значительное препятствие для нас, непривыкших к хождению по гористой местности. Около вершины, [212] кончавшейся почти отвесною скалою, виднелись в земле остатки какой-то каменной стены. Наверху одиноко стояла триангуляционная вышка, поставленная партией топографов, производивших съемку всего Аму-Дарьинского побережья. Перед нами расстилалась необозримая равнина, оканчивавшаяся далеко на севере горными хребтами, тянувшаяся параллельно реке. На авганской стороне также поднимались горы, ярко блестевшие при лучах утреннего солнца своими белыми снеговыми вершинами. По-видимому, здесь когда-то была какая-то большая постройка, опоясывавшая почти всю вершину. Отдельно стоявшая гора могла служить только местом расположения храма или капища, посвященного какому-нибудь божеству. Никакая другая постройка, имевшая оборонительный характер, не могла быть построена па этой высоте, на которой не было ни капли воды.

«Вы вероятно отчасти правы в своих выводах», — ответил мой спутник, когда я высказал ему мои предположения. «От стариков-узбеков, кочующих в здешних местах, мне пришлось слышать, что здесь когда-то стояла мечеть, вокруг которой в древности хоронили правоверных, но то, что по их понятиям является мечетью, в действительности может легко оказаться капищем или храмом древней эпохи. Один из знатоков здешнего края мне указывал на эту гору, как на место, где когда-то был буддийский монастырь».

Внизу у рабочих нам удалось приобрести несколько медных монет, найденных ими при раскопках горы. Монеты по своему внешнему виду принадлежали к числу индоскифских, но в числе их оказалась одна монета с рельефным бюстом и надписью, указывавшею, что это был знак Бактрийского Базилеуса (царя) Аполодота. «Между прочим, с северной стороны горы, на которую подъем несравненно труднее, имеется площадка, на которой видно несколько каменных плит на неизвестном мне языке», сообщил нам наш спутник. — «Я рассматривал эти надписи, по даже не могу определить какой народности они принадлежат... Отчасти похожи на куфические надписи, но, во всяком случае, буквы не восточных начертаний».

За Орлиным дорога пролегала всё по той же выжженной однообразной равнине, лишь изредка перерезанной небольшими грядами холмов... Жирные суслики, поднимаясь на задние ноги, провожали нас внимательными взглядами. Испуганные шумом колес, быстро скользя по песку, перебегали через дорогу разноцветные [213] ящерицы. Блестя чешуею на солнце и свиваясь в кольца порою поднимались из-за кочки змеи. После двух, трех часов езды характер местности изменился. Горный хребет, подойдя ближе к реке, образовал долину с совершенно ровною поверхностью, но изрезанную почти по всем направлениям глубокими и широкими арыками. Видимо, что здесь действовала когда-то огромная ирригационная сеть, орошавшая всю долину. Арыки были сухи и лишь кое-где дно их было покрыто зелеными зарослями камыша. В стороне, под самыми горами, выделялась небольшая возвышенность с незначительными, едва заметными, остатками каких-то построек.

«Эта развалины города Хатын-Рабата», — указал нам кто-то из спутников... — «Сейчас тут недалеко будет старый наш пост, в котором есть лишь одна целая комната. Пост размыло дождями и люди из него выведены, за исключением двух караульных на соседние посты. Здесь мы устроим привал и дадим нашим лошадям хорошенько вздохнуть.

Открытая дверь в полутемную комнату как будто манила отдохнуть в ней от жгучих солнечных лучей. Раздевшись и устроившись с некоторым комфортом, мы принялись за неизбежный чай, уничтожая несметное количество чашек этой спасительной и утоляющей жажду влаги.

Высокий, бородатый джигит-туркмен прислуживал нам, внимательно всматриваясь и предугадывая каждое наше движение. Помешивая горячие угли, на которых грелись чайники с чаем, он с огромным любопытством прислушивался к разговору.

«Вот кстати, вы как-то упоминали об их преданиях и сказках, нельзя ли, чтобы он нам рассказал что-нибудь», — попросил я сопровождавшего нас офицера.

«Отчего же... Можно... Ведь они все импровизаторы... Ораз Берды, тюра просит рассказать какую-нибудь сказку», — обратился он к джигиту. «Наверное знаешь какую-нибудь. Расскажи...» «Сказку?... Хорошо, я могу рассказать тюрам», охотно согласился он, видимо радуясь возможности поговорить...

XVIII.

Туркмены и их народный эпос.

Просидев несколько минут в молчании и собравшись с мыслями, туркмен откашлялся и, погладив свою густую бороду, плавно заговорил: [214] «В очень давние времена в этих местах на Аму-Дарье было огромное богатое ханство, которым правил любимый всем народом мудрый и храбрый хан Омар. Во всех делах был хан счастлив, но недоставало ему только наследника, хотя ему и жене его Рахили уже было под сорок лет.

Однажды прохожий странник остановился около ханского дворца и в благодарность за гостеприимство научил он Рахиль молиться Святой Марии и Фатиме (дочь Магомета) о даровании им наследника. Молитва её, угодная Аллаху, была услышана и в скором времени Рахиль почувствовала беременность, обрадовавшую хана. После долгих ожиданий, наконец, у них родился сын. Великое торжество устроил тогда Омар для своего народа и назвал сына своего Амыром.

Детство наследника престола пролетело быстро в полном довольствии. Отец и мать на него надышаться не могли; когда же Амыру исполнилось 11 лет, то хан Омар отправил его на три года в Бухару в медрессе к муллам в ученье и снарядил с ним своих трех лучших джигитов, дав им мешок золотых монет на расходы.

По истечении трех лет вернулся Амыр на родину и поэтому случаю был устроен праздник, продолжавшийся целых три дня.

Оставшись после праздника один на один с сыном, старый хан спросил его: чему же ты, сын мой, научился, порадуй меня и расскажи всё, что ты знаешь.

Я, отец мой, научился азартным играм в карты, ответил ему Амыр.

Задумчиво покачал головою старый хан, но делать было нечего. Этого искусства мало для жизни, сын мой, решил он после долгого размышления; поезжай снова учиться, и снова насыпав мешок золотых монет отправил Амыра с теми же джигитами в Коканд в медрессе, прося его лучше учиться и не тратить напрасно времени.

Три года пролетели незаметно, вернулся Амыр опять домой и снова был устроен ханом по этому случаю трехдневный праздник с байгой и всевозможными удовольствиями.

Чему ты теперь научился, сын мой, задал вопрос старый хан, оставшись с сыном наедине.

Научился я, отец, у самых лучших музыкантов и песенников играть на балалайке и скрипке (кобыз) и петь песни; могу также и сам сочинять стихи, ответил почтительно Амыр. [215]

Всё это не то, сын мой, и этого искусства недостаточно для жизни — поезжай снова учиться!!

Снова хан насыпает золота в мешок, дает джигитов для сопровождения и посылает Амыра в медрессе, но на этот раз в далекую Хиву.

Прошло три года, вернулся Амыр. Устроил старый хан в честь приезда своего взрослого сына праздник, продолжавшийся целую неделю.

Ну что, мой сын, чему ты научился в эту поездку? — задал вопрос старый хан.

Я, отец мой, всё это время учился грамоте и всем премудростям, какие только известны нашим муллам и прошел весь курс учения, преподаваемый в медрессе.

Вот и прекрасно, я очень доволен, с этими знаниями можно будет прожить всю жизнь и управлять народом, а сам ты теперь не можешь меня упрекнуть, что я оставил тебя невеждой и не дал тебе образования.

Но править государством Амыру не пришлось, так как правлению хана Омара пришел конец; среди народа начался бунт, хана лишили престола и отобрали у него все его богатства.

Амыр с этого времени должен был сам добывать средства на содержание своей семьи; над этим вопросом он долго не думал и взяв сааз, пошел в чайханэ, где первый его опыт был очень удачен и он заработал много денег; во второй раз сбор уже был гораздо меньше, а в третий раз он идти не решился. В это самое тяжелое время остановился около их города проходивший мимо большой и богатый караван. Амыр, увидя купцов, сказал Омару: «отец, продай меня купцам, тебе дадут за меня вьюк золота и тогда вам с матерью этих денег надолго хватит, а ко мне может быть судьба на чужой стороне будет более благосклонна.

Отец долго отказывался, но в конце концов вынужден был согласиться и таким образом все-таки Амыра продали за один вьюк золотых монет богатому купцу по имени Хасану.

По внешности Амыр был положительно красавец и, кроме того, бойкий джигит; купец осмотрев его и боясь, чтобы новокупленный раб не сбежал, приказал его зашить в кожу, оставив только отверстия для рук, глаз и рта и в таком виде привязать на спину верблюда.

Каравану предстоял сорокадневный переход через безводную [216] пустыню, причем лишь на полупути был оазис с колодцами и бедною растительностью в виде колючек, годных в пищу верблюдам. Прийдя к колодцам, караван остановился на ночлег и купец на радостях, что сделал полдороги, устроил нечто вроде праздника. Все верблюдовожатые и люди, следовавшие с караваном, после обеда собрались, окружив тесною толпою музыкантов и песенников. Услышав звуки балалаек Амыр вскрикнул и в это же время свалился с верблюда, так как от напряжения веревка на вьюке порвалась. Заинтересованный целостью и здоровьем нового раба купец подошел к Амыру и спросил: что с тобою случилось, разве на тебя так сильно действует музыка и пение, или же может быть ты и сам играешь на каком-нибудь инструменте?

Амыр ответил утвердительно и при этом добавил: развяжите меня и я покажу вам свое искусство... Купец согласился исполнить его просьбу и приказал тотчас же мешок расшить и выпустить из него Амыра, что и было исполнено.

Расправив онемевшие члены Амыр взял в руки балалайку и песня полилась, исполняемая чудным громким голосом.

Увлеченный пением Амыр забыл свое положение раба; то радостным напевом веселя сердце слушателей, то под влиянием овладевшей им моментально тоски по родине навевал им грустные думы и все замолкли, заслушавшись его пения. Вместо предполагавшегося на этой стоянке отдыха в течение двух дней, караван простоял целых четыре дня, всё слушая дивные песни Амыра.

Вечером четвертого дня один из приятелей Хасана, очарованный пением Амыра, спросил его, за сколько он купил своего раба-песенника. За вьюк золота, — ответил тот. — Ну, так я предложу тебе взять с меня вьюк золота и тогда я пущу его на волю, так как мне его ужасно жалко; он по-видимому хорошей семьи, сын знатных родителей и поэтому не годится ему быть рабом.

Хасана такое предложение задело за живое и он обидившись сказал: я и сам могу пожертвовать вьюком золота, который уплатил за Амыра и может быть со временем в будущем освобожу его, но теперь нахожу это несвоевременным.

После этого разговора Хасан еще строже стал относиться к своему новокупленному рабу, приказав его снова зашить в кожу и кроме того надеть на шею ему сорокасаженную железную цепь. [217]

Сам же, написав записку, позвал одного из своих верных рабов и, передавая ее, приказал взвалить Амыра на одного из лучших верблюдов и ехать вперед домой, где и передать записку жене. Кара-Кул, так было имя раба, положив записку в имевшийся у него на поясе карман, тотчас же пошел исполнять приказание хозяина и час спустя верблюд и лошадь, везшие двух рабов, одного связанного и другого на свободе, были видны как маленькие точки на гладкой пустынной равнине, выжженной солнцем.

Ехали они без отдыха долго, но, наконец, Кара-Кул к концу второго дня нашел колодезь, окруженный колючкой, где в расположились на привал; лошадь и верблюд были напоены и пущены щипать колючку. Кара-Кул, закусив из взятого с собою запаса, накормил также и Амыра, которого, сняв с верблюда, положил рядом с собою и свернувшись, тут же заснул богатырским сном. Амыру же не спалось, он всю дорогу зашитый в кожи и крепко привязанный к седлу верблюда, не боясь упасть, спал, укачиваемый до одурения мерным ходом верблюда. При отъезде ему удалось видеть, как Кара-Кул прятал записку, врученную ему купцом для передачи жене. Записка эта его интересовала сильно, так как он предугадывал, что в ней сообщалось что-либо о нём. Случайно он заметил, что веревки, которыми были связаны его руки, ослабли: сделав еще несколько усилий он почувствовал себя на свободе и сейчас же осторожно вынул у Кара-Кула записку хозяина. В записке после первых приветствий жене и уведомления о благополучном возвращении сообщалось, что Хасаном посылается вперед новокупленный раб, которого сейчас же по прибытии и не медля ни минуты приказывалось спустить в известный ей 40 саженный сухой колодезь и поручить Кара-Кулу, сохраняя тайну от всех, кормить этого раба раз в день, бросая пищу в колодезь. При этом необходимо принять меры, чтобы посылаемого раба не могла бы увидеть их дочь Нурзагида.

Прочитав такое послание, Амыр не вложил его обратно, а разорвал его на мелкие кусочки и зарыл тут же в песок. Судьба видимо заботилась о нём, на счастье у него оказалась дорожная чернильница, перо, а также несколько листов бумаги, которые у него не отобрали. Взяв приблизительно такой же клочок бумаги как разорванный, он написал подделываясь под почерк Хасана тоже начало, но другой конец и со словами «будь, что будет» вложил записку обратно в поясной карман Кара-Кула. [218]

Под вечер наступила прохлада. Кара-Кул проснулся, оседлал верблюда и лошадь и, взвалив на вьюк Амыра, ночью двинулся далее.

Лишь на пятый день после того, как путники оставили караван, перед ними показался наконец город.

Дом Хасан-Бая помещался на одной из главных улиц города среди громадного двора, обнесенного каменной высокой стеной с несколькими воротами наподобие крепостных. Путников, при въезде их во двор, увидела первою жена Хасана и, узнав Кара-Кула, бегом выбежала навстречу, чтобы скорее получить известия о своем муже, бывшем в отсутствии почти три года.

— Ну, что, жив ли хозяин, всё ли благополучно, скоро ли приедут, — задала она разом ряд вопросов. Растерявшийся Кара-Кул не знал, что и ответить. Промычав, что всё обстоит с хозяином благополучно, он тут же вручил хозяйке его записку. Та внимательно прочитав ее, залилась слезами.

— Что случилось хозяйка, в чём дело? — видя эти слезы и недоумевая об их причине спросил Кара-Кул. Какую печальную весть сообщил хозяин? Я знаю, торговля у него шла всё время хорошо. Он здоров, купил отличного раба, которого я привез и сам через несколько дней будет здесь. Во всём этом ничего печального не находил Кара-Кул и поэтому свои заключения сообщил вслух хозяйке.

— Так-то оно так, это правда, — сказала та, — но зачем же нужно отдавать наше единственное детище, — нашу дочь за какого-то купленного им раба, которого он посылает теперь, как будто нельзя найти ей жениха из людей свободных и богатых, да она разве царевичу пара, да еще с таким богатым приданым как у неё.

Кара-Кул хотя и удивился такому распоряжению хозяина, но сейчас же подыскал объяснение этому начав уговаривать хозяйку, уверяя ее, что нет ничего удивительного в таком приказании; ты только посмотри, говорил он, какой молодец! Он лучше гораздо всех твоих купцов и царевичей, а какой он песенник, весельчак, музыкант, да и рода-то вероятно не простого, — продолжал он расхваливать Амыра.

В это время привлеченная шумом, происходившим на дворе, подошла к ним дочь хозяина и, видя слезы матери, с испугом спросила ее, что случилось. Мать, не отвечая ей, протянула письмо [219] и сказав лишь «прочти, и сама узнаешь в чём дело» снова еще больше залилась слезами....

«Посылаемого с Кара-Кулем раба сейчас же по приезде расшейте из кожи, снимите цепь, омойте его благовониями, оденьте в чистые и лучшие одежды, посадите на мягкие одеяла и подушки и призвав муллу вручите ему дочь нашу Нурзагиду, совершив обряд венчания, — приказываю, чтобы всё это было исполнено в точности до моего прибытия, иначе берегитесь моего гнева»...

Нурзагида еще подходя к матери слышала, как Кара-Кул расхваливал Амыра и поэтому не обратила внимания на отчаяние матери и выразила желание посмотреть своего нареченного жениха. Кара-Кул быстро снял Амыра с верблюда, освободил его от цепи и расшил кожу. При виде истомленного дорогой Амыра, черты лица которого были редкой красоты, сердце Нурзагиды забилось и она тут прошептала матери, что она согласна выйти за него замуж.

В тот же день приказание Хасана, сообщенное в записке, было в точности исполнено. Амыр женившись на красавице был очень счастлив со своею молодою женою.

Беседуя с родственниками новобрачной, он, как человек новый в городе, расспрашивал всех о лицах известных в городе, начиная с хана. Про хана он узнал, что тот очень богат, причем имеет 18 складов золота, столько же складов серебра и несметное множество скота и всякого добра, но что он страшный игрок в кости. Эта новость очень обрадовала Амыра, так как игра в кости была одна из его специальностей, в силу чего он и решил также попытать счастье. В один прекрасный день взяв у жены значительное количество денег, он отправился к хану, которого застал за обедом. Сказав ему приветствие, он тут же сообщил, что желает доставить хану удовольствие и поэтому просит повелителя сделать ему честь и сыграть с ним в кости. Хан, давно не игравший, страшно обрадовался и даже отставив еду в сторону приказал слугам подать кости и игра тотчас же началась. Не вставая и забывая обедать, играли они двое суток. На третьи хан побледневший от утомления бросил кости и сказал, что нужно подсчитаться и взяв счеты начал считать; подсчет тянулся почти до вечера, когда, наконец, хан объявил, что он совсем проигрался — все склады золота и серебра и весь скот [220] переходит к Амыру, но что он рассчитывает на его доброту и снисходительность и просит оставить ему 1/3 часть своего богатства.

— Я оставлю тебе повелитель всё твое богатство, ответил Амыр; ты же должен за это оставить мне мою собственную жизнь...

Удивленный хан спросил Амыра, кто из живущих в городе кроме хана имеет право распоряжаться жизнью и смертью.

Амыр рассказал откровенно всё, что с ним было и каким способом женился он на дочери Хасана.

— Хорошо, сказал подумав хан, — ты дашь мне знать, как только возвратится купец Хасан в город.

Подходя к дому Амыр увидел караван направлявшийся к дому своего хозяина и тестя и сейчас же испугавшись вернулся к хану, чтобы сообщить ему о приезде купца.

— Позвать его сейчас же сюда, — приказал хан своим джигитам и те моментально кинулись исполнять его приказание и, не дав купцу времени, чтобы поздороваться с женою повели его в ханский дворец.

— Ты, что это так долго ездил? — сурово спросил повелитель правоверных у испуганного купца.

— У меня большая торговля, повелитель, — отвечал с смиренным поклоном купец, — много роздано было мною товаров в долг в прошлую мою поездку, а в этом году нужно было собирать долги.

— Врешь, — закричал на него хан, — я достоверно узнал, что ты попутно с торговлей занимаешься и шпионством и тебя ждет за это должная кара, — и тут же позвав стражу приказал казнить Хасан-Бая через повешение.

Весть об этой казни сейчас же долетела до дома купца и когда жена его с Амыром прибежали к месту казни, то Хасан-Бай уже болтался на крепкой веревке без признаков жизни.

Амыр не долго думая выхватил нож, перерезал веревку и тело купца грузно упало на землю. Толчок при падении, несколько хороших встряхиваний и опрыскивание холодной водой помогли привести в чувство Хасан-Бая и удержать не вылетевший еще из тела дух жизни.

Несколько минут спустя Хасан раскрыл глаза, посмотрел на присутствующих, окружающую обстановку и спросил, кому обязан он спасением своей жизни. Кто из людей не убоявшись [221] ханского гнева посмел перерезать веревку и спасти его от смерти.

— Вот твой спаситель, указывая на Амыра ответила жена. Это наш близкий родственник — муж нашей дочери...

— Как так, — начал было купец, но глубокая радость, охватившая его в виду возвращаемой ему жизни, не дала ему окончить этот вопрос и он совершив краткую молитву лишь сказал: «верно на то была воля Аллаха, слава Ему» и тут же благословил своего зятя.

Затем они все вместе отправились к хану и тот, не имея лично ничего против купца Хасана, даровал ему жизнь, после чего Хасаном был устроен громадный праздник, на котором и были отпразднованы одновременно свадьба дочери и избавление самого Хасана от смерти и возвращение домой.

Молодой зять был водворен в доме, обставлен особою роскошью и почетом и все богатства Хасана были предоставлены в его полное распоряжение, но больше всего возвысило Амыра то обстоятельство, что с этого времени он сделался любимцем и другом хана, что в особенности всех удивляло, так как разница лет между повелителем и Амыром была значительная и последний годился ему в сыновья.

Живя в доме своего тестя, Амыр за три года сделался общим любимцем всего города, а хан не мог прожить и дня, не видя своего любимца. Однажды хан заболел и сейчас же призвал Амыра, которому сказал: «Сын мой, стар я стал, да и не столько стар, сколько плохо мое здоровье; бурно проведенная жизнь подкашивает мои силы, наследников у меня нет и поэтому я хочу передать правление государством еще при жизни другому, чтобы избежать после всяких раздоров и соперничества. Выбрал же я своим преемником тебя, так как вижу твой ум, справедливость и все способности необходимые для правителя. Думаю, что Аллах при всей своей премудрости и доброте не может дать мне лучшего наследника»....

Смущенный Амыр пробовал отказаться, но старый хан был непреклонен и приказал сейчас собраться всем жителям города, чтобы объявить им свою волю.

Возведение Амыра в ханское звание было обставлено подобающей торжественностью. Старый хан послал во все концы государства гонцов и скоро от всех областей явились депутаты для принесения поздравления молодому хану и все, кто только [222] был и видел Амыра были в восторге и никто не желал лучшего хана.

Через год Амыр, скучая по родине, решил проехать к своему отцу и, взяв с собою значительный конвой, как и подобало хану, отправился на свою родину.

Приехав туда, молодой хан нашел своих родителей впавшими в нищету и обедневшими до того, что они уже были не в состоянии кочевать со своим народом, так как не имели даже верблюдов и поэтому оставались вблизи зимовок. Увидав жизнь своих родителей, Амыр сейчас же купил им 40 белых кобылиц, в молоке которых были вымыты старики и помазаны маслами и благовониями и другими средствами, после которых те стали выглядеть помолодевшими.

Приведя, таким образом, отца и мать в надлежащий порядок и подкрепя их силы хорошей пищей, Амыр взял их с собою в свое ханство, где им было отведено лучшее помещение во дворце и дана была особая прислуга. Устроив окончательно их, Амыр отпраздновал это событие, пригласив на праздник не только лучших людей своего царства, но и жителей соседних ханств....»

Туркмен с последним словом окинул нас вопросительным взглядом и, заметив благоприятное впечатление, произведенное его рассказом, с особым оживлением начал наливать нам новые чашки почти остывшего чая.

Текст воспроизведен по изданию: По авганской границе (Путевые очерки по Средней Азии) // Военный сборник, № 11. 1905

© текст - Логофет Д. Н. 1905
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Бабичев М. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1905

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info