ВАЦЛАВ СЕРОШЕВСКИЙ

В СТРАНЕ УТРЕННЕГО СПОКОЙСТВИЯ

Путешествие по Корее в 1903 году.

С 26 фотографиями автора.

Где находится и какова из себя страна Утреннего Спокойствия.

Если бы кто-либо на крыльях или на воздушном шаре полетел бы от южных берегов Крыма прямо туда, откуда ежедневно восходит солнце, то... за морями, за реками, за высокими горами, за широкими степями, за дремучими лесами, буквально за тридевять земель, он попал бы к тому месту, где углом сходятся два океана: Индейский и Тихий.

Угол материка Азии у слияния океанов окружен полувенком крупных островов, как Сахалин. Хоккайдо (Иессо), Нипон и многих помельче. Все они вместе образуют как бы громадный мол, защищающий материк от напора океанических волн и ветров.

Самый угол материка выдается далеко вперед, в виде длинного полуострова — это и есть Корея, страна Утреннего Спокойствия.

Таким образом Корея разделяет отрезок океанов, охваченный дугою Японского архипелага на два моря: восточное — Японское и западное — Китайское, или Желтое.

Полуостров Корея с известной высоты представился бы путешественнику зимою как белый, [2] покрытый снегом утес, длиною в 900 верст, шириною от 130 до 200 вер., брошенный точно мост на синеву морей с азиатского материка к Японским островам.

Летом мост этот показался бы похожим на громадную, страшно корявую и избитую каменную плиту. Она положительно корявее дубовой коры. Она усыпана волдырями горных сопок и вершин, гнется и коробится от горных складок, морщин, хребтов; вся она истыкана провалами, котловинами, выемками, щелями и долинами, сообщающимися между собою посредством ущелий. Везде нагромождены друг на друга скалистые волны, утесы, обвалы, огромные, отдельные валуны, целые гряды острых камней.

Так как среди корейских скал много встречается изверженных, вулканических пород: гранитов, базальтов, порфиров, много местами лавы, пемзы и вулканической пыли, то страна производит впечатление, как будто она совсем еще недавно была поднята из морской пучины дружной работой бесчисленных вулканов. Путешественник невольно ищет среди окружающих вершин дымящихся сопок, но их нет; вулканы потухли, их кратеры закрылись, заросли лесом или травою или наполнились снеговой водой и превратились в прелестные горные озера.

Северная часть полуострова самая возвышенная. Там у соединения полуострова с материком вздымается, на 8.000 футов над уровнем моря, сопка потухшего вулкана Пак-ту-сан’я, самой высокой горы в Корее. От него, точно от узла, [3] расходятся много хребтов. Самый главный горный жгут, состоящий из нескольких параллельных цепей, направляясь к югу, проходит через весь полуостров, точно его позвоночный столб, и носит название Алмазных гор (Кым-ган-сан). От него во все стороны идут переплетающиеся горные ветви и гребни. Горы все понижаются к западу и к югу,

Корея орошена обильно, проточных вод много, но крупных рек мало и большинство их течет с северо-востока на юго-запад и изливается в Желтое море. Две самые замечательные по величине реки Кореи протекают на границе ее с Маньчжурией. Берут они начало в том же горном узле Пак-ту-сан’я, откуда истекает на север, в Амур, река Сунгари, крупнейшая из рек Маньчжурии. Говорят, что все три реки питаются большим озером, наполняющим дно потухшего кратера Пак-ту-сан’я. Об нем корейцы рассказывают следующую легенду: небожительница, развозящая на драконе по небу дождь, пролетая над горою, поссорилась с мужем; отнимая друг от друга сосуд с водою, они уронили его в жерло вулкана, отчего тот потух, и на дне его образовалось чудное, как синяя жемчужина, озеро. Из него подземными путями струятся на север Сунгари, на запад — Ялу.

Кроме этих рек есть много и других, менее замечательных. Особенно густа их серебристая бахрома на восточном откосе Алмазных гор. Они легко проходимы в брод и только во время дождей или весенних разливов превращаются в грозные [4] водяные потоки. Вообще разливы корейских рек неожиданны и стремительны. Случалось не раз, что путешественники, заночевавшие мирно на берегу ничтожного ручейка, просыпались вдруг среди бушующих волн свирепой реки, разлившейся от ночного ливня на сотни саженей. Русские военные корреспонденты не раз описывали, как такие [5] неожиданные разливы не только уносили войсковые палатки, продовольствие, повозки, оружие, но даже топили лошадей и уносили людей.

Быстрота и размеры этих разливов зависит, во-первых, от необыкновенной силы корейских ливней; во-вторых, от большой крутизны и узости речных долин; в-третьих, от малой проницаемости скалистой подпочвы. Вся вода, точно в сильно наклоненном лотке, сплывает мгновенно вниз большим водопадом. По той же причине, а также вследствие отсутствия в горах ледников, корейские реки быстро мелеют.

Почему она так называется?

Причудливые, часто очень поэтические прозвища, даваемые странам, людям и явлениям на Дальнем Востоке, редко оправдываются их действительными качествами. Чаще всего они или отмечают какую либо исключительно второстепенную черту или намекают только на нечто желательное, особенно ценимое народом в данных обстоятельствах. Это и составляет своеобразную прелесть этих прозвищ, таинственных и неожиданных.

Соседство обширного материка Азии и двух великих океанов создает особые климатические условия для Кореи зимою, когда сухие возвышенные плоскогория Монголии и восточной Сибири сильно охлаждаются, воздух над ними густеет и точно громадный, тяжелый поршень давит на нижние слои [6] атмосферы и гонит их на юг к морю, где давление слабее. Оттого-то зимою в Китае, Корее и Японии дуют с северо-запада холодные и сухие ветры, сильно понижающие температуру воздуха и его влажность. Наоборот, летом голые безводные пустыни Азии сильно накаляются; от них сильно нагревается воздух, который, подымаясь вверх, как более легкий, тянет к себе точно насос более тяжелый и влажный морской. Тогда над Японией. Кореей и Китаем пролетают с юга и юго-запада прохладные и влажные океанические ветры.

Исполинский утес корейского полуострова лежит почти на полпути, на самом юру этих правильно сменяющихся воздушных течений. Кроме того он находится в области действия “тайфунов” — страшных вихрей, свирепствующих с мая по сентябрь в Желтом и Японском морях. И хотя в Корее много глубоких, хорошо защищенных долин, где проток воздуха кажется слабым, но на высотах и у морских берегов почти непрерывно бушуют стремительные ветры. Тем более резко выделяются на фоне общего движения те краткие минуты совершенного спокойствия, которые случаются обыкновенно на рассвете дня. Оттого и прозвали туземцы Корею страною Утреннего Спокойствия (Цзо сион).

Следствием ветров, дующих зимою с континента, а летом от океанов, является в Корее континентальная, сухая, холодная зима и влажное, морское лето. Безоблачных, ясных, солнечных дней, там, в противоположность Европе, много больше зимою, чем летом и морозы даже на юге достигают иногда -15° Ц., а эти места по ширине [7] ([Вид Сеула.]) [8] соответствуют Алжиру, где ведь совсем не бывает морозов.

Лето зато очень жаркое, средняя его температура равняется +22° Цельция. Теплые, насыщенные парами юго-западные ветры с мая месяца окутывают весь полуостров облаками и туманами и превращают его в жарко натопленную баню, обильно орошаемую теплыми дождями.

Они не столь часты, как обильны и нередко продолжительны. Путешественники описывают ливни, которые длились по два, по три дня и затопляли окрестности на подобие библейского потопа. Русский комиссар Вебер описывает ливень в Сеуле, который продолжался два дня и две ночи и дал в дождемер слой воды почти в 1/2 фута. Представьте себе, какое огромное количество воды получилось бы на поверхности, если б вода не стекала. Ведь упало ее везде на полфута, где падал дождь. Август самый жаркий месяц в году, январь — самый холодный. К особенностям Кореи принадлежит, что зима ее суха, весна холоднее и продолжительнее осени; затем зима на восточном ее берегу мягче, а лето — прохладнее, чем на западном. Западное море у корейских берегов ежегодно замерзает, а восточное, Японское, не замерзает никогда, хотя по нему тянется с севера холодное морское течение и всю зиму и весною, нередко до половины мая, гуляют весьма опасные для мореплавателей ледяные штормы (От такого ледяного шторма погиб в этих водах первый русский китолов Дыдымов, недалеко от бухты его имени. Во время ледяного шторма холодный стремительный ветер несет тучи снега, который толстым слоем садится на палубу и снасти судна; в то же время на палубу вкатываются волны, оставляют там шугу, которая мгновенно прилипает к снегу, и таким образом слой льда на наводной части корабля намерзает все больше и больше, пока своей тяжестью не перевесит подводной части и не опрокинет судна. Бороться с этим нет возможности, экипаж никогда почти не в силе счистить намерзающей ледяной коры, судно спасает только счастливая случайность.). [9]

Так как многие растения легче переносят более острую зиму, чем холодное лето, то вследствие этого растительность на западном склоне полуострова много богаче, чем на восточном, и там вызревают более редкие и нежные семена и плоды.

Очень интересен древнекорейский календарь. Это — календарь народа-земледельца. Год в нем подразделен на пятнадцатидневные периоды и название каждого из них заключает в себе указание на определенное климатическое или земледельческое явление. Напр., время от 4 января по 19 января зовется “Сио-гань” — небольшой мороз, а время от 19 января по 3 февраля — “Та-гань” — большой мороз; от 17 февраля по 4 марта — “У-сью” — обилие дождей; от 4 марта по 18 марта — “Кион чип” — конец зимней спячки (животных); от 18 апреля по 3 мая — “Кок-у” — дождь для семян; от 18 мая по 4 июня — “Сио-мань” — семена набухают; от 4 июня по 19 июня — “Ман-чжю” — посадка риса и т. д.

Леса, луга и поля.

После яркой, сочной, точно свежевымытой зелени японских островов берега Кореи показались мне жалки, некрасивы и бесплодны. Крутые, безобразно [10] корявые скалы подымаются прямо из воды; чахлая трава кой-где покрывает их серые откосы; нигде ни рощицы, ни деревца: изредка только в глубине узкой, щелевидной долины кудрявится невысокий кустарник. Первое впечатление крайне безотрадно. Между тем я много слышал о лесных богатствах Кореи, и впоследствии убедился, что богатства эти существуют, хотя и не в таких размерах, как об этом мне рассказывали путешественники, побывавшие только в некоторых местностях Кореи.

Обширные девственные леса есть только на севере полуострова в бассейнах рек Ялу и Туманьчаня. Далее к югу леса редеют, небольшие их островки прячутся или в недоступных долинах или всползают высоко на откосы гор. Дно долин занято полями; поля и луга простираются на пологих покатостях и даже на тупых верхушках многих бугров. На юге страна кажется совершенно безлесной; только у селений попадаются рощи плодовых деревьев, сладких каштанов, груш, ивы, ильмовые деревья и особый род ветлы, которую корейцы разводят на топливо и побеги которой с этой целью подстригают они ежегодно к зиме как руно овец. Лес строевой в южной и центральной Корее дорог, топливо тоже дорого, [11] и население по большой части пользуется сучьями, хворостом, соломой, тростником.

Корейское предание гласит, что сплошные леса когда-то покрывали всю Корею, но навряд ли это правда, так как скалистая почва не везде благоприятствует произрастанию высокоствольных пород, особенно при сильных морских ветрах. Есть наконец в глубине страны обширные травянистые долины, где деревья совершенно не растут по неизвестным причинам и вероятно никогда не росли. Откосы гор каменистые, в большинстве случаев сплошь покрытые карликовым сосняком или дубняком.

Но там, где они есть, леса корейские действительно великолепны. На севере и на высотах преобладают хвойные породы: ель, сосна и могучий корейский кедр. В долинах, где почва плодороднее и ветры менее докучливы, лиственные деревья — маньчжурский дуб, ясень, вяз, клен, орех, липа, граб, сладкий каштан и много сортов березы — совсем вытесняют хвойных своих собратьев и образуют роскошные, зеленые гряды, превращающиеся местами благодаря густому подлеску в непроходимые дебри.

Мне случалось проезжать по таким лесам в Алмазных горах. Удобная, широкая и гладкая дорога подымалась вверх по уклону. Мы проехали ворота в виде большой четырехугольной китайской беседки на 8 столбах. Недалеко оттуда в небольшой горной выемке помещалось маленькое кладбище, уставленное отвесными камнями памятников, изрытых китайскими письменами. У дороги, на [12] гладко стесанных боках из серо-зеленых скал чернели глубоко просеченные такие же буквы набожных и мудрых изречений. Опять ворота.”Едем вниз по отлогому спуску. Смеркается. Клубы тумана скользят вниз с верхушек гор и бледным своим дыханием наполняют прелестный смешанный лес. Чернеют в нем огромные сосны и японские кипарисы; золотые ивы, липы, ясени, оголенные совершенно от листвы ильмы чуть видны пониже во мгле; тонут в сумерках грузные, толстые, сладкие каштаны с многолопастыми листьями, чуть обожженными осенним инеем; мощные маньчжурские дубы далеко протягивают свои узловатые ветви, еще богато одетые медно-красной листвой. С пней и рассох лесных великанов везде свешиваются гирлянды японского хмеля, нежные, тонкие, причудливые точно [13] роскошное кружево восточной шелковой ткани; черные, воздушные мосты лиан и лимонного дерева тяжело повисли в промежутках деревьев; толстые их жгуты грузно свисают наподобие корабельных канатов к самой земле, где мелколистый подлесок кустовидных кленов, диких вишен, слив, крушины, роз и малины смешивается в сплошную узорчатую, все еще зеленую чащу. Огненные и алые листья растений, подернутые туманом и сумраком, сливаются в чудесную цветную мозаику... Свирепое, хищное чертово дерево просовывает всюду свои усеянные шипами побеги, калеча нежные радужные краски и изящные формы своими терновыми венками...

О да, хороши корейские леса... Жаль, что их мало!

Длинное, жаркое, влажное лето способствует развитию растений. Некоторые деревья достигают замечательных размеров, не уступающих японским, но в общем флора корейская бесспорно и менее богата и менее роскошна, чем флора ее южной соседки Японии. Луга Кореи обильны и покрыты в июне множеством цветов лютиков, колокольчиков и красных лилий, но они тоже уступают нагорным лугам Японии и даже маньчжурским, к которым они ближе всего подходят по своему характеру.

Эту относительную бедность корейской растительности путешественники и туземцы объясняют лесными пожарами и крестьянскими распашками; только в диких, мало населенных местностях будто бы сохранилась корейская флора во всей своей девственной пышности; но так как такие [14] местности есть только на севере полуострова или в недоступных ущелиях, где условия прозябания в общем хуже, то в сущности надо признать, что нет возможности проверить рассказов о прежнем баснословном богатстве корейской растительности.

В населенных местностях Кореи малейший кусок земли, годный под обработку, возделан и засеян. Благодаря обилию скал и камней поля эти не настолько обширны, как это кажется на первый взгляд. Камни корейцы собирают с полей и складывают в большие кучи, но ежегодно при вспашке из разрыхленной земли появляются новые и новые камни, а их в подпочве Кореи по-видимому имеются неистощимые залежи.

Возделывают корейцы главным образом рис.

Рис, это — злак с кистями, в роде нашего проса.

Он требует много влаги и растет на болотистых почвах. Поля, предназначенные для его возделывания, искусственно превращаются земледельцами в болото. С этой целью по откосу возвышенностей или скату долины крестьяне роют уступами плоские басейны с невысокими прямыми закраинами из земли и глины Воду сначала пускают на верхние поля, затем, когда почва там достаточно размякнет и напитается водою, излишек ее спускают на нижние поля или отводят ее в сторону, если воды было много и все поля по уступам могли быть орошены одновременно. Оставшуюся на дне поля тину, крестьяне вспахивают и удобряют старательно. К тому времени в так же приготовленных небольших рассадниках уже [15] выращены под водою молодые рисовые рассады. Рис дает ростки и пускает побеги под слоем воды в 2-3 дюйма глубиною. Когда он получит по третьему листу, воду спускают. В месяц или шесть недель после посева рис готов для пересадки. Производят эту работу корейцы обыкновенно в начале июня. Растения переносятся пучками в больших корзинах на поля, возделанные по вышеописанному способу, и их рассаживают в грядах по 5-7 былинок вместе, в расстоянии одного метра друг от друга. Вся семья обыкновенно занимается этим делом; работа тяжелая, весь день приходится бродить выше колен в густой и липкой грязи; но время не терпит, необходимо торопиться, иначе солнце убьет молодые растеньица раньше, чем их успеют залить слоем [16] спасительной влаги. Под водою, которой тоже напускают слой в 3-4 дюйма, рисовая рассада быстро оправляется и начинает расти и куститься. В конце августа рис цветет, а в октябре (девятого корейского месяца) он дозревает. Рис дает в Корее только одну жатву в год. Зрелая рисовая нива в урожайный год имеет красивый искрасна-золотой цвет и роскошную кудрявую внешность. Тяжелые кисти колосьев нависают и ложатся друг на друга. В дождливое лето рисовая солома чернеет и самый хлеб часто сплошь вылетает. Тогда зерно его много понижается в качестве, теряет вес, вкус и жемчужную прозрачность отборных сортов. Продолжительное пребывание риса в покосах тоже ухудшает и качество зерна и уменьшает его умолот. Сжатый, связанный в небольшие снопы рис корейцы складывают в небольшие копны, накрытые от дождя одним снопом-шапкой. В ненастье снопы сушат, развешивая попарно рядами на жердяных козлах.

Второе место после риса занимает среди корейских хлебов “чумицза” — род проса. Есть “чумицза” желтая, низкорослая, не выше нашей пшеницы; из ее зерна приготовляется каша, которая составляет главную пищу беднейших слоев корейского населения; есть “чумицза” красная, высокорослая, которая идет главным образом на корм скоту, хотя в нужде едят ее и люди, и есть наконец “чумицза” грубо-зернистая, синяя, со стеблями, толстыми как тростник, широкими как у кукурузы листьями; последняя называется по всему [17] Дальнему Востоку “гаоляном” (по корейски су-су). Гаоляном исключительно кормят скот да гонят из него водку; молодые стебли гаоляна идут тоже в корм скоту, старые употребляют как топливо, наконец как строевой материал на стены сараев и даже домов; их сверху только обмазывают глиной.

Гаоляновые поля характерны для всего Дальнего Востока; они похожи на обширные Заросли, в которых равно хорошо прячутся как тигры, разбойники, так и местные мирные жители в случае грозящей им опасности. Но в Корее преобладают не гаоляновые поля, чрезвычайно распространенные в Маньчжурии, а рисовые, что делает ее более похожей на Японию. Эти рисовые поля тянутся по дну долин и взбираются высоко на холмы. Их квадратные плоскодонные выемки кажутся [18] искусственными прудами, спущенными в целях рыболовных или для очистки прудов от тины... И только зеленые кисти риса летом и темные, правильно разбросанные по дну пучки черных корешков срезанной рисовой соломы по осени, говорят, что это поля... Рядом, в глубоких каналах, защищенных насыпями, журчит непрерывно вода; вода блестит широко и на полях.

Из других хлебов сеют корейцы пшеницу, ячмень, овес и кукурузу, но ржи я в Корее не встречал. Из стручковых больше всего возделывают всевозможные сорта гороха и бобов.

Не последнюю роль в хозяйстве корейцев играют редька, репа, морковь, лук, чеснок, турецкий стручковый перец, баклажаны, тыква, арбузы, огурцы и т. д.

Картофель мало распространен благодаря тому, что его занесли сюда христианские миссионеры и он считался властями до недавнего времени дурным, запрещенным растением и возделывавшие его подвергались преследованию. Нет в Корее тоже кочанной капусты, которую заменяет длиннолистый салат “пец-цу”, У каждого корейского домика зеленеют обязательно гряды этого “пец-цу”, которого туземцы поедают огромные количества. В Сеуле торговый рынок по осени завален горами этого салата; его квасят так же, как в России капусту.

Из промысловых растений заслуживает упоминания прежде всего хлопок. Кустам хлопчатника корейцы не позволяют вырастать в деревца; их вырывают с корнем вслед за сбором [19] хлопчатобумажного пуха, точь-в-точь как это делается в России с коноплей после сбора семян. Хлопчатник растет скоро и не требует особенного ухода. Сеют его на худших землях, каменистых, не годных под другие хлеба. Уже на десятый день после посева являются из земли побеги хлопчатника и быстро подымаются, благодаря теплу и влаге благодатного для растительности корейского лета. Кустики скоро достигают 2-х футов высоты и в августе зацветают. В октябре и позже, в зависимости от погоды, можно собирать коробочки с пухом. Этот пух, который идет на выделку хлопчатобумажных тканей, ваты и ниток, составляет собственно придаток зрелых семян хлопчатника, которыми одарила их природа, чтобы их легче разносило ветром по окрестным землям, точь-в-точь как у нас некоторые сорта ивняка. С одного кустика можно получить до 40 коробочек пуха. Этот пух затем очищается от семян и ссучивается в нитки, из которых корейские крестьянки ткут тот белый коленкор, в который главным образом одевается население полуострова. Льна корейцы не знают; вместо него сеют крапиву, из волокон которой выделывают грубый, редкий холст, идущий на траурные платья.

Большой доход дает корейским крестьянам возделывание лекарственного корня жень-шеня. Легко узнать плантации этого растения по высоким длинным грядам, прикрытым цыновочными покатыми навесами, так как жень-шень, прекрасно переносящий холод и жару, не любит... света. Туземцы очень прилежно ходят около растения, часто [20] полют и окапывают его в продолжение четырех и больше лет, после чего корень выкапывают. Один такой корень стоит от нескольких рублей до 100 рублей и больше. Чем старше корень и чем он больше напоминает фигуру человека, тем он ценится выше. Но самые ценные, это — корни дикого жень-шеня, который изредка попадается в глухих дебрях северной Кореи.

Большие, человекообразные корни в 2-3 фута длиною продаются за тысячи рублей. Не удивительно, что на поиски жень-шеня ежегодно отправляются толпы охотников. Многие из них гибнут от тигров, разбойников и голода, но это не останавливает других смельчаков. У искателей женьшеня есть много заклинаний, молитв, примет и поверий, которыми они пользуются в своих поисках ради обеспечения себе успеха. Жень-шень, по понятиям корейцев, — таинственное, почти разумное растение, делающееся невидимкой для людей злых и отдающееся в руки охотно только людям добродетельным или умелым заклинателям. Он растет в местах недоступных, среди скал и лесной чащи, иногда скрытый грудами камней и валежника. По общераспространенному в Китае, Японии и Корее мнению, жень-шень возвращает силы и здоровье старикам, лечит многие недуги, а главным образом желудочные болезни и малокровие. Огромное количество жень-шеня идет из Кореи в Китай. Дикий жень-шень весь отбирается в казну и считается монополией корейского императора. Но так как вороватые корейские чиновники сильно обижают при покупке корня искателей жень-шеня, [21] то те предпочитают перепродавать тайком свои находки китайским купцам, хотя им за это и угрожает смертная казнь. Дикий жень-шень идет в употребление просто сушеный; жень-шень возделанный выпаривается предварительно в котлах до красного цвета и затем уже сушится, укладывается в корзинки и поступает в продажу после осмотра и пломбировки чиновниками, взимающими с женьшеня большой акциз (плату) в пользу императора.

Замечательно, что в Корее нет совсем чайного куста и почти неизвестно употребление чаю, хотя климат Кореи благоприятствует разведению этого растения.

Из плодов известны в Корее груши, яблоки, сливы, персики, абрикосы, фисташки, орехи и довольно хороший виноград, хотя в общем все корейские плоды неважны, водянисты и лишены запаха, как вообще плоды стран с влажным, жарким климатом. Лучший корейский плод, это — “каки”: он похож на золотистое мягкое яблоко в толстой кожистой оболочке. Мякоть, которую высасывают или едят ложкой, очень вкусна и сладка. Плод этот пробовали разводить в Европе и, кажется, он дозревал в Италии и в Закавказье. Корейский каки лучше японского. Соком каки смазывают корейцы и японцы оберточную бумагу для мяса, рыбы, плодов, утверждая, что сок этот предохраняет продукты от порчи.

Садовых цветов я мало видел в Корее, и все лучшие, какие я заметил, были выращены из японских семян.

Вообще растительность Кореи, дикая и [22] возделанная, представляет смесь маньчжурских, китайских и японских растений, и это происходит от понятных причин. Ветры, морские течения, люди приносили туда всевозможные семена из этих соседних стран, а леса и луга медленно двигались с севера из континента на юг к Японским островам по Корее точно по мосту.

Начало моего путешествия.

Из Японии я на прекрасном японском пароходе “Кобе-Мару” обогнул с востока полуостров Кореи, побывал на севере на русских китоловных промыслах барона Кайзерлинга у острова Шимпо и затем вернулся в Гензан — большой торговый корейский порт. Отсюда я решил верхом проехать в Сеул, столицу Кореи. Таким образом я прорезал бы полуостров поперек.

Так я и сделал. Я уложил мои вещи в удобопровозимые на спине лошадей вьюки и стал искать ямщика и переводчика.

— Запишите себе в книжечку нужные слова, запишите на всякий случай! настаивали друзья, напутствуя меня всякими советами, — Мульле по-корейски — не понимаю, исо — есть, обса — нет, чосо — хорошо, пали-пали — скорее, ка — прочь, напо — скверно, камаесо — подожди, тоны — деньги, сули — водка, мури — вода, пури — огонь, кера — яйцо, соо — вол, могаре — есть, чапсо — пить, сенгния — спички... Но прежде всего: — ругайтесь, ругайтесь и затем говорите на [23] каком хотите языке!.. Поймут вас обязательно!.. Они к этому приучены. Вообще корейцы очень способны, но догадливость и особенно деятельность проявляют только после чувствительной встряски!..

Я записал слова, постарался запомнить советы, но... тем не менее решил во что бы то ни стало нанять переводчика.

Нелегко было найти в Гензане туземца, знающего по-русски или по-английски, который согласился бы за 2 рубля поденной платы сопутствовать мне в Сеул. Но еще труднее оказалось отыскать лошадей. Мы даже не подозревали, что в такой многолюдной корейской деревне, живущей извозом и называемой городом, может не оказаться вьючных животных. Я соглашался под конец даже взять волов, но все исчезло. Зато явились японцы, которые словно тени ходили за мной. Только на следующий день, благодаря необыкновенно энергичным поискам агента “Добровольного флота” и угрозе пожаловаться местному кам-ни (портовому комиссару), нам удалось вызвать “из небытия” опять все того же оса-баня, дорожного маклера, который морочил нас все время лживыми обещаниями. На этот раз он торжественно поклялся, что за хорошие деньги он добудет нам лошадей, которые... дойдут до Сеула. Но не больше, как пару лошадей... Впрочем, тон-са (переводчик) тут же согласился пройти весь путь пешком за небольшую прибавку к положенному жалованью.

— Ничего не поделаешь!.. Решайтесь: едете или не едете? Подрядчики и извозчики во всей Корее составляют одну шайку. Один другому ни за что [24] ([Сеул. Вид на старый дворец.]) [25] не помешает. К тому же, мне кажется, что здесь как будто мутит кто-то третий... Дело, по-моему, нужно решать сейчас, — брать, что дают, а то через час подует другой ветер, а тогда и этого не получим... Не помогут ни задатки, ни договоры, которых вообще корейцы не знают и не соблюдают. В своей поездке вы можете быть уверены только тогда, когда вы сядете на лошадь... Советую вам все-таки и плетку и револьвер держать под рукой. Корейцы повинуются только силе... поучал меня мой любезный хозяин.

Конечно, я не соглашался с ним, зато я немедленно согласился на все предложенные мне корейцами условия и приказал на следующий день привести лошадей на рассвете.

В назначенный час я был совершенно готов к путешествию. Но пробило шесть, семь... девять, а лошадей все нет и нет... Мы посылали к оса-баню гонца за гонцом, но все тщетно: посланные пропадали бесследно и безрезультатно. Обеспокоенные, мы отправились лично в корейский квартал.

— Чует сердце мое работу японцев. Наверно телеграфировали в Токио с запросом, как им поступить в этом случае, и ждут теперь ответа. В сущности они здесь правители. Городом заведует не кам-ни, а вот кто... проворчал мой хозяин-агент и указал рукой на хорошенький домик японского консульства, мимо которого мы проходили. — Власть их я тут чувствую на каждом шагу. Поверите ли, что когда однажды они воспретили корейцам грузить на наши суда скот [26] в соседней гавани, то ни один рабочий не осмелился нарушить приказания, и мы не нашли людей, закончил он сердито.

Я пришел в уныние, я думал, что мне не удастся поездка. К большому нашему удивлению, мы на полпути встретили всех наших служителей, переводчика и ямщика с двумя лошадьми.

— Ты почему так запоздал?... Сказано было с рассветом! напустился на последнего агент.

— Лошади что-то долго ели... В дорогу должны были хорошо поесть... Затем пришел слуга, мы говорили... Затем пришел второй слуга... Стали ругаться... И так время прошло...

— Такой он наш ма-пху (ямщик)! Ленив от рождения! Я знаю его с детства... Ничего не поделаешь... Так случилось, пробовал меня утешать тон-са.

Я действительно повеселел; рассмешило меня это характерное корейское объяснение. Их ответы всегда заключают в себе какое-нибудь чрезвычайно простое положение, неопровержимое и забавное.

— Как ты смел уснуть вчера, когда тебе приказано было меня дожидаться! выговаривает слуге хозяин.

— Очень мне спать захотелось, барин! отвечает тот тоном, вполне рассчитывающим на всеобщее сочувствие.

— Вчера разбойники пробрались в дом к богатому корейцу; тот стал кричать, сбежались соседи, пришла полиция, но ничего поделать не могла. У разбойников оказались револьверы, и они могли кого-нибудь убить... Оставили их... Ведь всякому [27] жизнь милее денег... рассказывал мне совершенно серьезно присяжный гензанский переводчик, ученик русской школы в Сеуле.

Я думал, что теперь мы немедленно отправимся в путь. Не тут-то было! “Ленивый от рождения” ма-пху и не думал торопиться. Оказалось, что у него нет верхового седла. Он прехладнокровно привязал лошадей к решетке сада и отправился в город отыскивать его... Слава Богу, что оставил хотя некоторый залог! Между тем нанятый уже тон-са значительно похаживал кругом меня. Наконец он пробормотал, что он сожалеет, что не может отправиться со мною, так как... его отец неожиданно заболел. Обстоятельство это крайне нас удивило, но повод был непреоборимый. Поклонение предкам и горячая сыновняя любовь имеет в Корее значение религиозной заповеди. Даже мой вспыльчивый хозяин в первое время угрюмо замолчал.

— Вот мошенники!.. Вот негодяи! вспыхнул он наконец, удалясь к себе в комнату.

Тон-са продолжал стоять на веранде и внимательно наблюдать за мною. Я заподозрил по его виду какую-то новую “восточную” игру и, сдерживая огорчение, проговорил совершенно спокойно:

— Ну, что ж, поеду без переводчика... Где же ма-пху?

Присутствующие, в том числе и тон-са, побежали отыскивать ма-пху. Но скоро тон-са вернулся в сообществе красивого, стройного корейца.

— Сэр, сказал мне тон-са учтиво по-английски. — Путь ваш трудный и далекий, нехорошо вам [28] будет без тон-са. Этот человек говорит по-английски лучше, чем я...

— И требует большого вознаграждения, окончил я.

— Ничуть. Он согласен пойти за ту же плату.

Я быстро и подозрительно взглянул на незнакомца; мой хозяин тоже вышел опять на крыльцо. Левый ус нового переводчика чуть-чуть дрогнул под нашими испытующими взглядами, хотя вообще он держал себя весьма прилично. Его открытое, смелое лицо и ловкие солдатские движения понравились мне.

— Я был раньше лодочником у английского агента. Теперь, после его отъезда, я остался без работы, сказал он нам довольно внятно по-английски.

— Как ваша фамилия? Есть ли у вас жена, дети, дом и где они находятся? быстро допрашивал его мой хозяин.

— Фамилия моя Им-чаагири. Я женат, и у меня есть трое детей. Живут они здесь в Гензане.

Он назвал улицу и дом. Все это было немедленно записано в составленное наскоро по-корейски условие. Не понравилось мне, что Им-чаагири отвертелся от подписи этого условия. Тем не менее я решил его взять, так как сообразил, что раз японцы или корейцы захотят устроить мне западню, то они ее во всяком случае устроят, и что тогда лучше, если будет известен европейцам в лицо хоть один из их соучастников.

Новый тон-са держал себя все время спокойно [29] и солидно. Спустя только некоторое время он попросил у меня три доллара задатка.

— Столько отступного мне необходимо уплатить прежнему тон-са! оправдывался он.

— Отступного?! Кто кому должен платить отступное? Что же его больной отец? [30]

— Он уже поправился, ответил с легкою усмешкою кореец.

Немного спустя мы заметили, что наш ма-пху стоит опять, прехладнокровно навалившись на садовую решетку, и ничего не делает. Конечно, он не нашел седла; впрочем, он не выказывал ни малейшего смущения по этому поводу. Дело в том, что он тоже был в трауре по родителям, носил небеленное рубище и бамбуковую шляпу — огромную, низко опускающуюся на спину и лицо корзину. В сердце его, видимо, царила одна печаль и полное равнодушие ко всем нашим требованиям. В Корее положительно можно возненавидеть родственные чувства!

Я осмотрел предложенное им мне для верховой езды вьючное седло. Это было топорное сооружение из двух толстых досок, соединенных двумя крепкими дугами. Выбора не предстояло, и я приказал наскоро подвязать к ним ивовые стремена и покрыть спинку войлоком. Когда я затем взобрался на лошадь, мне показалось, что я сижу верхом на крутом гребне большой горы. Согласно своим обычаям, корейцы только в самый последний момент сказали мне, что я должен запастись между прочим латунною мелкою монетой,

— В Гензанском округе не берут никкелей... Никкель пойдет за перевалом, поучал нас Им-чаагири.

Ма-пху тоже потребовал уплаты половины заработка медью. У него был в этом какой-то свой расчет.

Корейские денежные знаки постоянно менялись и [31] всегда ярко отражали господствующие на полуострове влияния, японские или китайские.

Корейцы хвастаются очень древним и самостоятельным изобретением металлической монеты, но китайцы, которые не выносят, чтобы что-либо было изобретено помимо них, утверждают, что металлические деньги появились в Корее только в XIII столетии нашей эры и что деньги эти, конечно, были китайские. До того обращались в Корее деньги бумажные, вернее — картонные, в виде стрелы.

Современная корейская монета представляет подражание японской. Серебряный корейский доллар равен серебряному японскому иену и совершенно на него похож. Иен равен русскому рублю и разделяется на сены, равные копейке. Серебряный корейский ян равен 20 сенам, т. е. русскому двугривенному; кроме того есть корейская никкелевая монета в 10 и 5 копеек, и в то же время обращаются повсеместно китайские латунные чжионы старинного образца. Они и есть самая мелкая корейская монета.

На 20 рублей тон-са принес мне целую охапку этих янов и чжионов. Там оказалось более 10,000 похожих на пуговицы латунных монет, в сложности весом почти до 1 1/2 пуда. Половину предстояло нам взять с собою в дорогу, половину я с удовольствием отдал нашему ма-пху. И он остался этим тоже очень доволен, так как при перепродаже денег надеялся выгадать по нескольку копеек на рубль. Он немедленно нагрузил свою мошну себе на спину, и мы наконец двинулись в путь. Мне повезло: во время [32] переезда через корейский Гензан мы встретили купца, отправляющегося с расчетом к своему патрону. Впереди него двигался целый ряд охающих носильщиков с грузом пхун в тридцать рублей каждый. Сто рублей этой монеты представляют кладь на одну лошадь, т. е. весит 8-10 пудов.

Таково китайское изобретение! Оно очень неудобно для воров и путешественников. Воры избегают его, похищая исключительно ценные предметы и серебро; для удобства же путешественников корейские трактирщики и содержатели постоялых дворов придумали исход необыкновенно остроумный. Всякий путник, уплативший в начале пути трактирщику, где он остановился, известную сумму денег, получает от него квитанцию, которая вполне заменяет ему деньги. Последующие трактирщики только отмечают на ней следуемое им с путешественника вознаграждение за квартиру, стол или выданную на руки мелочь. Последний трактирщик выплачивает путнику лишек и удерживает у себя квитанцию. Понятно, что все это возможно только благодаря великолепной и однородной во всей стране организации цеха трактирщиков.

Я не воспользовался этим облегчением, так как и не знал еще, куда забросит меня судьба, и не желал стеснять себя в выборе остановок и места ночлега; я не верил к тому же, чтобы действительно во всякой деревушке существовали такие трактирщики банкиры. Впоследствии я убедился, что это действительно так, но для сношений с ними нужен или очень испытанный [33] переводчик или знание корейской грамоты. Я, впрочем, жалел, что не доверился моему тон-са, так как это спасло бы меня от поддельной монеты, которой в Корее множество и которой при размене денег мне всунули почти половину.

Животный мир Кореи. Тигры.

Двигаясь все на запад от морского берега по горной, живописной стране, мы через несколько дней достигли перевала Алмазных гор.

Седловина перевала представляла широкий, округлый горб, одинаково круто спускавшийся в обе стороны. Глинистую его почву обильно покрывала крепкая, высокая и жесткая горная трава. Она уныло шумела и колыхалась в порывах ветра. Находились мы, полагаю, на высоте 5.000 фут. над уровнем моря, и холод сильно давал себя чувствовать. Кругом поднимались голые, бесплодные вершины. Они закрывали горизонт некрасивым, тяжелым кольцом, лишенным всякой живописности. Спуск наш происходил в значительно более удобных условиях, чем подъем, так как мы воспользовались для него торной, гладкой дорогой. Впрочем, здесь не было другого спуска. Сейчас за хребтом дорога проходила сквозь пролом в толстой древней стене, бегущей по откосу и гребням гор поперек долины на подобие Великой китайкой стены. Вдали белели строения, [34] целый ряд домов, раскрашенных и накрытых рогатыми кровлями.

— Что это?

— Это... Пель-чанг.

— Храм?

— Нет!

— Крепость?

— Нет.

— Так что же это такое?

— Тут жили чиновники... ответил после некоторого раздумья тон-са. Но его английских познаний уже не хватило для разъяснений, какие это были чиновники и что они здесь делали. От Пель-чанга, двигаясь все вниз, мы достигли маленького ручейка, струящегося уже в западный бассейн. Мы миновали убогую, маленькую деревушку без полей, без хлебных скирд, окруженную исключительно грядами салата и редьки. Затем мы вступили в обширную долину, сплошь поросшую высокой травой.

Вечерело. Солнце на миг до заката появилось в выходе долины и осенило мрачным медным заревом волнующиеся, бесконечные желтые травы да серый полукруг гор, окружавших долину. Сам выход утопал в то время в синей мгле и сиянии вечерней зари.

Мы остановились на ночевку в плохонькой горной деревушке, окруженной облаками седого дыма, так как жители уже стряпали свой ужин, и все дома поэтому изображали угольные кучи в разгар обжигания.

Розовый рассвет озарил своим нежным [35] сияньем дымчатые горы и залегающую среди них желтую травянистую долину. Утро было очень холодное, но, к счастью, в этот раз тихое, согласно прозвищу Кореи. Прижатый к земле тяжелым воздухом дым стлался низко по улицам и огородам деревни, превратившейся опять, благодаря варке завтрака, в город углеобжигательных куч. Дорожные лужи и вода в канавах покрылись толстой корой льда; влажная от недавних дождей дорога крепко застыла и звенела как сталь под копытами наших лошадей. Я долго шел пешком, чтобы согреться, так как ни мое тело, ни мое платье не были подготовлены к такому быстрому и сильному падению температуры. Вдоль дороги по обеим ее сторонам поднималась плотная стена желтых, высоких, твердых как тростник осок с белыми кистями колосьев. Даже рослый тон-са исчезал среди них с головой. Я с трудом мог осмотреть окрестности только с седла лошади.

Начиная от перевала, где горы образовали мощный узел, две гряды зубчатых и корявых вершин направлялись к югу, отклоняясь под очень малым углом. Между ними тянулась узкая лощина в 10 верст, не больше, шириною. Выход ее исчезал в дали, затканной седыми облаками и зигзагами бледных от расстояния утесов. Дно долины от высот до высот все было выстлано густою, кудрявой осенней травой. Белая нить нашей дороги вилась среди них неприметно. Местами на плоских увалах чернели большие одинокие узловатые и кривые деревья — питомцы [36] ветреных, безлесных степей. Под ними белели кучи жертвенных камней. Если бы не странная форма гор, местность походила бы на одну из бесчисленных долин Монголии: та же пустынность, тот же мерный шум колеблемых ветром трав, похожий на тихий шепот морской зыби, и гряды гор по бокам.

— Цхо-сей... травянистое поле, — объяснил тон-са, заметив, с каким любопытством я осматриваюсь кругом.

— Я не вижу нигде деревень.

— Есть.., внизу, но немного...

— Где это внизу?

— Да, сэр, внизу... Вы увидите сейчас у речки...

— Почему же их мало? Земля, кажется, хорошая...

Кореец покачал головою.

— Болота, ветры, снег и... тигры, добавил он, потише. — Здесь летом иногда по дороге пройти нельзя, если они где-либо заведутся... Приходится далеко кружить горами. Крестьяне из деревень не смеют отлучиться даже на пашни, и никто тогда сюда не ходит...

Достаточно было беглого взгляда на огромные заросли шумящих осок, чтобы понять беспомощность человека в борьбе с укрывающимися среди них хищниками. Тигры чрезвычайно легко могут пробираться низом по узеньким коридорчикам, пробитым ими же среди спутанных трав, людям же почти нет возможности проникнуть в эту бесконечную и спутанную сеть злаков. Только пожар или наводнение в состоянии выгнать оттуда [37] зверей. Уберечься от их неожиданного нападения трудно даже опытному и вооруженному путешественнику, так как их желтый полосатый мех почти неотличим от желтых стеблей и бурых теней заросли. Тигр умело пользуется этим обстоятельством, любит устраивать засады и нападать невзначай.

Тигры водятся во всей Корее, но гнездом их и убежищем справедливо считаются северные, пограничные с Маньчжурией леса. Там они множатся и достигают небывалой величины и силы; оттуда они расходятся затем по всему полуострову гребнями гор. А так как в этой удивительной стране многолюдные, возделанные и цветущие долины лежат нередко бок о бок с дикими, неприступными и совершенно пустынными горными отрогами, то жестоким хищникам всевозможных родов [38] есть где укрываться. Частенько тигры устраивают свои логовища всего в нескольких верстах от человеческих жилищ. И. Б. Бишоп рассказывает о леопарде, убитом в стенах Сеула, а также о тиграх, похитивших взрослого парня и ребенка на окраине Гензана в день ее приезда туда.

Корейские тигры не уступают величиною бенгальским, но превышают их дикостью и дерзостью. Нередки экземпляры, имеющие от 5-ти до 7-ти фут. длины (без хвоста). Ночью они часто врываются в деревни, уносят скот, собак, свиней, набрасываются на спящих на крыльцах людей, если те забыли развести по соседству огонь или он потух. Рассказывают случаи, когда тигры забирались в корейские хижины, взломавши соломенные их кровли. Путешественник П. Делоткевич описывает деревни, где половину населения поели тигры. Туземцы страшно боятся тигров (по-ми, хо-раи) и поклоняются им как воплощению ужасных стихийных сил; они считают их слугами и конями горных духов и избегают даже громко называть их. Если путь наш пролегал по пустырям, то ма-пху ни за что не соглашался путешествовать под вечер и останавливался на ночевку на несколько часов до заката солнца; между тем как в местностях населенных он затягивал движение поздно в ночь. Он приводил в свое оправдание тысячу неосновательных причин, умалчивая о самой главной и неопровержимой — о тиграх. Впоследствии только я понял значение всех этих возмущавших меня, в то время непонятных мне хитростей. [39]

По корейским поверьям, тигры щадят пьяных, которыми они брезгают. Таким образом они являются в Корее единственными врагами водки. Для борьбы с особенно зловредными зверями правительство организует обязательные облавы, которые, впрочем, никогда не удаются, так как устроителей их туземцы не меньше ненавидят и боятся, чем самих тигров. Облавы эти являются только источником поборов и прижимок со стороны корейских чиновников. Крестьяне предпочитают сами бороться со зверями, устраивают на их тропах ловушки, роют ямы и ставят капканы, предпочитают даже драться самолично с ними, вооружившись копьями и кремневыми ружьями. Существует даже общество тигровых охотников, многочисленное и пользующееся в стране большим уважением. Это что-то в роде древней полунаследственной касты, объединенной общей организацией, с особыми управителями во главе, с собственною казной, с особыми богами и обычаями. К ним обращается население в трудных случаях за помощью, верит им и любит их. Эти смелые охотники пользуются даже некоторым политическим влиянием, отличаются храбростью и преданностью родине. Правительство во время войны набирает среди них вольные дружины, и последние не раз отражали неприятелей. Во время французского нашествия в 1866 году и в американскую экспедицию в 1871 году полчища этих одетых в звериные шкуры стрелков поражали европейцев своим беззаветным мужеством.

Зима — излюбленное корейцами время для тигровой [40] охоты. Ради этого небольшая артель охотников выбирает день, когда на глубоких снегах образовался наст (ледяная корка,), достаточно крепкий, чтобы удержать человека на лыжах, но сквозь который проваливается тяжелый хищник. Разыскавши тигра, охотники гонятся за ним, то заманивают его на глубокие сугробы, то нападают на него, то уходят, пока выбившийся из сил зверь не застрянет окончательно в рыхлых снегах. Тогда подходят к нему вплоть и закалывают копьями. Беда однако, если тигр во время преследования попадет на закрепший уже наст или сугроб, — тогда он мгновенно превращается из преследуемого в нападающего, и... плачут тогда осиротелые корейские женщины и дети. Недаром охотники, отправляясь на тигра, едят его сердце, кости и мясо, чтобы приобрести равную с врагом храбрость.

Более распространены в Корее всякого рода тигровые ловушки, хотя лукавый зверь туго идет в них. Общеизвестна здесь китайская ловушка, состоящая из высокой городьбы, расположенной двумя замкнутыми кругами, один в другом, так что образуется узкий коридорчик. В центре внутреннего круга помещаются поросенок или собака, которые своим криком должны заманить голодного зверя. Внешняя ограда снабжена дверями, открывающимися внутрь. Тигр, забравшись в коридорчик, бегает кругом, разыскивая добычу, и всякий раз своим телом закрывает дверцу. Так он кружится, пока не придут охотники и не заколют его сквозь щели в ограде.

— Полгода мы охотимся на тигров, а другое [41] полугодие они охотятся на нас, повторяют наивно корейцы насмешливую китайскую про них поговорку.

Я же думаю, что охота корейцев продолжается не так долго и что вообще в Корее приволье для всякого рода хищников. Безопасно путешествовать можно везде в этой стране только в декабре да январе, когда тигры не нападают на людей. Зато весной и особенно в апреле и мае, когда тигрицы приносят детенышей, начинаются для жителей полуострова тяжелые времена, особенно в годы холодные или бедные почему-либо дичью. Свои берлоги тигры устраивают по большей части в расселинах скал или в пещерах на южных склонах гор, в укромных местах, где на солнце, в тепле и тиши, могут привольно играть их котята. Меха корейских и маньчжурских тигров много пушистее и красивее бенгальских и ценятся выше. Тигровые когти, зубы, кости, сердце и желчь считаются магическими средствами и покупаются в большом количестве китайскими, корейскими и японскими знахарями. Поэтому охота за тиграми хорошо оплачивается и производится туземцами с все возрастающей успешностью, благодаря усовершенствованному оружию, доставляемому им теперь китайскими и японскими купцами в открытых для иностранной торговли городах. Эти купцы к тому же доставляют охотникам заряды, припасы и все нужное для охоты, получая, конечно, за все хорошие цены. Лавки в этих городах действительно полны тигровых шкур, и цена на них не особенно высока: можно [42] хорошую купить за 25 долларов (корейск.) и недурную — за 15 долларов.

Есть там и другие меха: шкуры леопардов, медведей, рысей, лисиц, соболей, куниц, антилоп, козуль, оленей, зайцев, по большей части невыделанные или плохой корейской выделки. Можно в этих лавках купить за хорошие деньги великолепные “панты” (молодые, засушенные вместе с кровью рога оленя), можно купить кабаньи клыки, орлиные крылья, живых соколов, приученных к охоте на фазанов и перепелок; наконец можно там купить или заказать самую дичь: уток, гусей, фазанов, рябчиков, диких голубей или их цыплят или яйца, смотря по времени года и сезону.

Особенно обильный выбор мехов и дичи я видел в лавках Гензана, что объясняется близостью этого города к северным лесным звериным гнездовищам и соседством малонаселенной юго-восточной Маньчжурии.

Оттуда, как я говорил уже, гребнями недоступных горных цепей дичь разбредается по всему полуострову, так что даже на южных его оконечностях можно встретить среди утесов и ущелий не только тигра, леопарда, медведя (коми), кабана, но и слабых, боязливых животных-козерогов, оленей, козуль, кабаргу и других, помельче, преследуемых человеком и четвероногими хищниками ради меха и мяса. Вез северных звериных убежищ и заводей все эти виды давно бы погибли; проживание их по всему полуострову обеспечено теперь расположением диких, пустынных [43] горных гряд, расползающихся по Корее точно сеть кровеносных сосудов. На юге страны близость человека, неустанно воюющего с тигром, спасает отчасти мирных животных от этого главного и самого опасного для них врага. По этой же причине маленькие южно-корейские обезьянки гнездятся почти исключительно вблизи человеческих жилищ.

Несмотря на очень тесное сожительство животных Кореи и Маньчжурии, у первой есть свои особенности и характерные черты, отсутствующие в последней. В Корее, например, нет и, нужно думать, никогда не было волков, очень обыкновенных в восточной Маньчжурии. Затем водится в Корее вид черных орлов, которых нигде нет, кроме разве острова Иессо, водится разновидность дрохвы, есть желтоногая и желтоклювая корейская кукушка с хриплым кукованием “кри! кри! кри!”, есть темно-бурый соловей с серыми ножками, поющий и налету. Среди лисиц попадаются и темно-бурые породы, а в старинных путешествиях остались указания на аллигаторов, хотя в настоящее время не осталось от них ни следа, ни воспоминания. К корейским особенностям принадлежит также небольшое количество и местами совершенное отсутствие овода, мошкары, комаров, слепней, отравляющих жизнь в соседних лесах Маньчжурии и даже местами Японии. Затем есть в Корее пчелы, которых нет в Японии; я видел там всего два улья в земледельческом институте в Саппоро, между тем как почти в каждой корейской деревушке [44] встречал хотя несколько пчелиных колод, а у некоторых домов даже маленькие пасеки. Слывут красотой своих красок и редкостью видов корейские бабочки и жуки. Водится их здесь большое множество. Хотя время моего путешествия было позднее, но в окрестностях Сеула попадались мне еще во множестве перелетающие через дорогу большие жуки, которые, ударившись о меня или мою лошадь, падали тут же на землю.

Корейские моря изобилуют рыбой; особенно много здесь сельдей и лососей. У восточных, глубоких берегов пасутся многочисленные стада китов (ко-рае). Корейцы не пользуются в достаточной мере своими рыбными богатствами по причине исконного упадка их мореходства и рыболовства, вызванного правительственным запрещением селиться у берегов. Их рыболовство теперь только начинает возрождаться. Конечно, они не в состоянии соперничать с такими отличными рыболовами, как японцы, издавна приезжающими к корейским берегам летом для ловли рыб, трепангов и морской капусты. До войны два рыболовных общества, — одно русское, другое японское, — занимались круглый год ловлей китов у восточных берегов Кореи, подвигаясь зимою с севера на юг, летом — обратно за стаями этих млекопитающих. Корейские киты принадлежат к мелким видам полосатиков, называемых так из-за мелких сборок, в которые складывается их атласно-белый живот. Более крупные и более редкие “синие” киты, лишенные складок на животе, представляют более ценную и редкую добычу и по величине и [45] по длине своего уса. Большой полярный кит никогда не является в корейских водах.

Плавает также здесь не мало акул разной величины, скатов, косаток и других хищников; громадные их стаи производят настоящие набеги, после которых в данной местности на долгое время исчезают испуганные рыбы.

Несомненно, что Корею за обилие, разнообразие и общераспространенность ее дичи следует считать охотничьей страной, но, конечно, она в этом отношении много хуже и беднее не только Цейлона, но и Маньчжурии. Крупного зверя трудно отыскать там благодаря обилию щелей, пещер, тайников, среди неприступных нередко утесов; тигр, например, обязательно исчезает, когда его ищут; зато здесь много фазанов, держащихся преимущественно у засеянных полей, много уток и гусей, особенно во время весеннего и осеннего перелетов, когда они охотно садятся на только что вспаханных или уже обобранных болотистых рисовых полях. По близости селений летает много диких голубей, а в хлебах прячутся миллионы перепелок.

Птиц корейцы ловят в большом количестве петлями, ловушками, сетями, а также охотятся за ними с соколами. Их плохо обученные сокола рвут обыкновенно добычу, так что охотнику приходится постоянно бегать за птицей, что очень утомительно. Крупных зверей, включая и тигра, корейцы ловят преимущественно ямами, покрытыми сверху тонким слоем земли и листьев. [46]

Внешность, язык и расселение корейского народа.

Корейцы в общем красивый народ; мужчины высокого роста, стройны, худощавы; женщины, правда, пониже, но тоже стройны и ловки. Волосы у корейцев черные, глаза тоже, лицо смуглое, но цвет его приятен, лишен лимонной желтизны китайцев или зеленовато-коричневого оттенка, встречающегося нередко на японских лицах. Овал лица у корейцев продолговатый, разрез глаз почти прямой и самые глаза довольно большие, миндалевидные с приятным, простодушным и мягким выражением. Нос довольно длинный, с выпуклой переносицей и тонкими раздутыми ноздрями. Среди корейцев чаще, чем среди других жителей Дальнего Востока, встречаются бородатые и усатые люди; и в этом отношении они сближаются с айнами, древними жителями японского архипелага. Вообще корейцы ближе подходят к европейскому типу, чем какой-либо другой народ этого угла Азии, исключая бородатых айнов, совсем напоминающих русских мужиков.

Корейцы смышлены, но не торопливы на заключения, поэтому производят впечатление тиходумов. Язык их звучен, в нем есть склонения, спряжения, предлоги и союзы, чем он отличается от односложного, лишенного всяких грамматических форм китайского языка и сближается с японским.

С грамотой корейцы знакомы очень давно; в их исторической летописи Сам-гук-са-гый [47] сказано, что они употребляли письменные знаки для выражения звуков уже 2000 лет тому назад: металические же подвижные буквы в книгопечатании введены были в употреблении ими 600 лет тому назад, много раньше чем в Европе.

Грамотность, кажется, пришла в Корею из [48] Китая, — занесли ее на полуостров китайские беглецы-переселенцы, а затем буддийские монахи-миссионеры. Они принесли с собою священные книги, напечатанные китайскими буквами и повлияли главным образом на изменение природного, древнего корейского звукового алфавита и замену его китайскими иероглифами. Произошло это в VI столетии по Р. Х. С тех пор в литературе водворился китайский язык, на нем писались научные сочинения, на нем печатались законы и правительственные постановления; он играл в Корее ту же роль, что латинский язык в средние века в Европе. Корейский язык употреблялся только в романах, повестях и песенниках. Но так как корейский язык знает склонения и спряжения, чего не знает язык китайский, то к китайским иероглифам, выражающим всегда один звук и одно понятие, пришлось добавлять знаки, выражающие изменение окончания. Эти знаки, нужные только корейцам и неизвестные совершенно китайцам, назывались “и-до” и приписывались с боку китайских иероглифов, что позволяет сразу отличить книгу корейскую от китайской. Точно также поступают японцы, которые тоже употребляют в печати китайские иероглифы. Поясню это примером: китаец говорит: рубить топор, для обозначения чего употребляет иероглиф “рубить” и рядом иероглиф “топор” и только. Кореец же говорит: рубит топором, поэтому пишет китайский иероглиф “рубить”, затем иероглиф “топор” и рядом корейский знак, соответствующий нашей частице “ом”; и так каждый падеж, союз, [49] спряжения глаголов имеют свои знаки. Пишут корейцы так же, как и китайцы, сверху вниз, и книгу начинают с конца.

Кроме китайских иероглифов и прибавочных знаков “и-до”, корейцы употребляют с половины XV столетия собственный, звуковой алфавит “о-мунь”, который совершенно отвечает нашим буквам, только, конечно, формы их другие: они обозначаются черточками, точками и кружечками. Таких букв у корейцев 44. Этот алфавит стал входит в употребление только в последнее время; раньше серьезные научные сочинения и правительственные распоряжения не писались на нем: он считался презренным, мужицким, достойным только для печатания повестей и песенников, книжек простонародных или детских. Теперь, когда образованные корейцы уже не стыдятся говорить на родном языке, корейская азбука “о-мунь” входит мало-помалу во всеобщее употребление и даже правительственные указы печатаются на ней, параллельно с китайским текстом. (Напомню, что этот обычай образованных классов употреблять иностранный язык и пренебрегать родным присущ не только корейцам, что в России долгое время высшее сословие говорило главным образом по-французски, и что раньше появления Пушкина и Лермонтова книги на русском языке читались мало и неохотно и им предпочитались французские).

В корейских школах учат до сих пор главным образом китайской грамоте и только в нескольких городах в последнее время открыты школы, где учат и европейским языкам, [50] арифметике, географии, физике и другим наукам. Учение в Корее идет плохо, школ мало и они бедны, грамотных немного больше, чем в России, хотя наука всеми корейцами очень почитается, книги и все печатное пользуется таким уважением, что считается большим грехом ступить на них ногою, и самым почетным званием считается в Корее титул “цза” — мудрец.

Благодаря указанному выше распространению китайской грамотности, корейский язык усвоил очень много китайских слов и оборотов, а в последнее время стал много вводить слов японских, более родственных ему по звукам и по строению.

Самая возделанная и культурная, это — южная часть полуострова, самая населенная — центральная. Всего считается в Корее 12.000.000 жителей, мужчин и женщин. Живут корейцы деревнями в несколько десятков дворов вместе. Редко встречаются деревни в 100 или больше дворов, еще реже встречаются города. Во всей стране есть только один город Сеул в 200.000 жителей; другие города редко достигают 30-50 тысяч жителей. Большие города всегда по китайскому обычаю окружены высокой стеной, снабженной башнями и запирающимися на ночь воротами. Но есть много и небольших городов, тоже окруженных стеной в предосторожность от набегов; особенно много таких укрепленных городов в местностях, прилегающих к морю, где недавно еще свирепствовали морские разбойники.

Долины Кореи, особенно в центральной полосе [51] ([Корейская школа.]) [52] и на юге, заселены очень густо, деревни находятся друг от друга часто в расстоянии одной версты. По густоте населения она местами превышает самые населенные страны Европы, и в России с ней может сравниться только Полтавская губерния. Но тут же рядом с густо населенными и прекрасно возделанными долинами находятся совершенно пустынные и невозделанные горы, где живут тигры и разбойники. В Корее очень мало хуторов-особнячков, которыми усеяна благодатная и безопасная Япония.

Корея разделена своим правительством на 13 провинций. Каждая провинция (до) управляется губернатором и разделяется на уезды (пу), которых во всей Корее 341. Уездами заведуют уездные начальники.

Как живут, что едят и во что одеваются корейцы.

Когда я впервые увидел корейскую деревню, меня поразило ее убожество. Избы представляли нечто в роде полуразрушенных лачуг, обмазанных глиной, крытых соломой. Дымовых труб на крышах у них не было, и я сначала думал, что это курные хаты, какие есть еще в Белороссии. Познакомившись ближе с устройством очагов, я убедился, что ошибся, хотя и не совсем. Дело в том, что дымовые ходы из очага кухни, где варят пищу и греют корейцы воду в больших, вмазанных в печи котлах, направляются под пол [53] жилых комнат, которые таким образом нагреваются снизу и летом и зимою. Так как глиняные полы часто трескаются от жары, то дым легко проникает в жилище и несносно ест глаза, спирает дыхание... Искры, пламя то и дело мелькают в отверстиях, и озадаченный путешественник все ждет, когда загорится весь дом. Но дом не загорается, в нем нечему загореться: весь он по большей части построен из глины и камня... Вместо трубы, которая всегда выходит сбоку, поставлены друг на друга старые горшки или древесное дупло, обмазанное глиной. Вся избушка поставлена на невысоком фундаменте из полевых, нетесанных камней и покрыта серым соломенным колпаком, обтянутым соломенной же сетью в защиту от ветров или просто придавленным с этой целью камнями; кажется она сказочной “хатой на куриных ножках”. Глядя на дюжих корейцев, шагающих по улице, путешественник невольно думает: “как только они там помещаются?”

Помещаются они там только потому, что в избах своих корейцы не ходят, почти не стоят, не двигаются, а или сидят на корточках, или лежат. Когда кореец стоит, он головой касается потолка, когда ляжет — упирается головою в одну стенку, а пятками в другую, а ложатся они всегда поперек комнаты, так как ночлежников набивается в избу обыкновенно много, не меньше пяти человек, а иногда десять и двенадцать на пространстве 3-х шагов в длину и двух в ширину.

Одно спасение, что у каждой избушки есть на [54] улицу широкая завалинка, защищенная от дождя и солнца навесом удлиненного конца крыши. На этой завалинке проводят корейцы минуты своего отдыха, там обедают, ужинают, а летом даже спят — конечно, там, где нет тигров, так как эти хищники частенько-таки наведываются в корейские деревни посмотреть, не лежит ли там что-нибудь плохо, и, если вблизи спящего человека не горит костер, зверь уносит его преспокойно в лес как овцу. Конечно, на этой завалинке-веранде восседают и прохлаждаются только мужчины, женщины же согласно корейским обычаям, должны прятаться в кухне и внутри дома. Там к ним никто не смеет проникнуть, исключая мужа, отца [55] или сына; даже братьев туда пускают редко и неохотно. Посторонний же, который попробовал бы туда пробраться, подвергся бы наверно побоям. Благодатный корейский климат, продолжительность лета, привычка проводить все время и делать все работы на открытом воздухе — лишают корейца необходимости строить прочные и обширные жилища. Большинство населения живет в лачугах, годных самое большее для ночного отдыха. Мебели в них нет никакой, на полу лежит тонкая цыновка, в углу висит круглая коробка для шляпы, на стене красуется длинная лубочная картинка или китайская надпись — стих или мудрое изречение. Вечером корейцы ставят в жилых помещениях в сторонке высокий подсвечник с вонючей масляной или керосинной лампочкой. Вот и все убранство корейской крестьянской избы. Окон в ней нет; свет пробивается днем сквозь бумажные невысокие двери, выходящие прямо на завалинку; дверей таких иногда две в одной стене; в противоположной стене бывает обязательно хотя одна дверь, которая ведет во двор. Дворы маленькие, обыкновенно мощеные; на них сбоку помещается чулан, кладовка, летняя спальня, с другой стороны под навесом — кухня, всегда ниже уровня жилого дома, чтобы дым мог свободно из очага проходить под полом комнат... В кухне находятся большие горшки, полные зернового хлеба, риса, бобов, гороху, квашеной редьки, салата и т. п. Такие же горшки стоят часто и во дворе, — они нередко в рост 15-ти летнего парня и больше обхвата в поперечнике. Если крестьянин зажиточен, [56] то тут же по другую сторону двора помещается навес для скота и печь с котлом для варки скоту месива из бобов, соломы, сорных трав и т. п. Тут же лежат хозяйственные орудия: плуги, бороны, возы, мотыги, заступы, грабли и вилы. В чулане стоят сундуки и — гордость корейских хозяек — пузатый шкап, окованный железными или латунными бляхами. В шкапу платья, украшения и прочий драгоценный домашний скарб. Конечно, есть и у корейцев, особенно в городах, дворцы и богатые, хорошо обставленные дома.

Существует в Сеуле даже особый “квартал богачей” — Та-бань-коль, состоящий из двенадцати улиц, запираемых на концах крепкими воротами. Во время народных волнений весь квартал превращается в неприступную крепость, так как составляющие его постройки обращены наружу глухими стенами, лишенными всяких отверстий. Улицы до того узки, что рядом едва могут пройти три человека и с трудом протиснется небольшая тележка. Из улиц узкие ворота ведут во дворы, расположенные друг за другом, при чем, по китайским обычаям, дворы становятся чище и наряднее по мере удаления вглубь дома. На внутренних дворах разбиты крошечные садики и цветники.

Я воспользовался любезностью одного из жителей “Та-бань-коля” и осмотрел его жилище. Первый двор оказался застроен сараями и амбарами; далее поперек двора стоял невысокий флигель в корейском стиле с большим навесом вдоль всего фронта. Мы вошли в это строение, где [57] находилась “внешняя прихожая”, в которой несколько человек корейцев что-то прилежно писали на полосках бумаги. Прихожая показалась мне грязной и убогой, в ней воняло дымом и старыми цыновками. Слуга взял наши визитные карточки и понес их внутрь дома. Вскоре нас пригласили следовать дальше. Мы опять прошли двор, опрятно вымощенный и окруженный жилыми корейскими строениями; сквозь раскрытые двери одного дома я увидел внутри важного, седобородого старика в дворянской шляпе, сидящего неподвижно на цыновке. Комнатка, куда нас повели вначале, была маленькая светлица, довольно низкая, но украшенная многими художественными безделушками. В ее внешности я подметил нечто японское, только менее светлое, вследствие маленьких и наглухо запертых окон. На стенах висели недурные корейские “какемоно”, писанные тушью. Я впервые увидел старинную неподдельную корейскую живопись, и, сознаюсь, она производила довольно художественное впечатление (Хороши также были старинные картины на шелку, виденные мною в некоторых храмах.). У одной из стен стояли полки с несколькими десятками книг в синих китайских переплетах. Хозяин придвинул нам плоские подушки и любезно пригласил сесть; нам пришлось подождать, пока убирали женщин из внутренних покоев, чтобы мы могли туда пройти. Узким проходом, защищенным несколькими выступающими поперек дороги простенками, мы проникли наконец на кухонный двор. Большие котлы, вделанные в очаг, помещались [58] под навесом почти в уровень земли; по другую сторону кухни стояли рядом большие горшки: такие же горшки стояли во дворе, а рядом лежали кучи зеленого, свежесрезанного салата (пец-цу). Кухня защищена была от дождя навесом, но бока ее были лишены стен.

Под тем же кухонным навесом, на высоте полуэтажа, возвышалась открытая платформа, служащая очевидно столовой; у стены помещалась рядами глиняная, фарфоровая и металлическая посуда, ниже — ящики и шкафы, окованные жестью, да низенькие столы-подносы для обедов. Отсюда виден был за перевитой диким виноградом стеной небольшой садик, к которому вела оригинальная калитка без дверец, круглая как обод колеса. По удобным ступеням пологой, широкой лестницы мы поднялись в столовую и оттуда повернули на женскую половину, в небольшие, теплые, согретые снизу, комнаты с паркетом, выклеенным желтой бумагой. Любезный хозяин приказал нам открыть даже спальню, тоже небольшую, опрятную комнатку, где под стенами лежала свернутая валиком постель. В одной из этих крошечных комнаток я заметил перед хорошеньким зеркальцем букет цветов в изящной вазочке. Весь дом производил оригинальное впечатление смеси китайского и японского стилей, с добавлением своеобразного вкуса и тонкого выбора. Особенно понравилась мне приподнятая половина дома, состоящая из небольших желтых чистеньких комнаток, полных художественных безделушек, чуть освещенных бледным светом [59] бумажных окон. Я вспомнил те странные постройки, которые я видывал в японских театрах и которые выдаются японцами за древне-японские жилища. Сходство поразительное.

Хозяин любезно провел нас обратно к самым воротам.

Мебели даже у богатых корейцев чрезвычайно мало; они не знают совершенно кроватей, спят на цыновках или толстых ватных матрасах и накрываются ватными стеганными одеялами, а вместо подушек употребляют деревянные подставки. Днем свернутая постель прячется в стенных шкафах или убирается в чулан. Столов у корейцев нет, еду вносят слуги на маленьких столиках подносах, которые с остатками еды и посудой убирают обратно в кухню. Столики с письменными принадлежностями, тоже маленькие и низенькие, приспособлены для сидящих на корточках писцов.

Словом, повторяю еще раз, жилища корейцев приспособлены главным образом для кратковременного в них пребывания и для ночного отдыха; ни пройтись, ни расправить членов в них нельзя.

Платье корейцев тоже приспособлено к постоянному пребыванию на открытом воздухе. Оно состоит у мужчин, равно как и у женщин, из коротенькой кофточки с узкими рукавами и широких шаровар, надеваемых на голое тело. Рубах корейцы совершенно не знают. Поверх кофточки и шаровар мужчины надевают длиннополый халат, а женщины сборчатую юбку, [60] затянутую под мышками точно русский сарафан. Смотря по времени года и юбок и халатов бывает по нескольку пар, надеваемых друг на друга и сбрасываемых легко, если того требует тепло, занятие или вход в дом.

Платье простонародья всегда белое, из некрашенного ситцу или холста. Странное впечатление производят белые фигуры корейцев, [61] пробирающихся гуськом вдоль полей, сквозь хлеба или зеленые заросли. Только шляпы у корейцев в большинстве черные, прозрачно-волосяные или из тоненьких бамбуковых волокон. Так как шляпы, покрой рукавов и цвет платья служили у корейцев долгое время внешними знаками принадлежности к разным слоям общества, то я позволю себе подробнее описать корейскую шляпу. Она этого стоит, так как своей странной формой сразу обращает на себя внимание путешественника. Она представляет нечто в роде твердой круглой шляпы цилиндра с большими краями, сделанной из черной просвечивающей кисеи, и подвязывается под подбородком широкими черными лентами. Внутри ее виднеет на макушке каждого взрослого корейца пучок волос, подобранных вверх и скрученных в виде шиньона. В сущности корейская шляпа (кат) не что иное, как чехол для этого шиньона, который играет важную роль в обычаях корейцев: он заплетается и подвязывается таким образом в знак женитьбы; холостые носят косу и не могут подвязывать на макушке головы шиньон. Они, хотя бы им было много лет, считаются малолетними детьми и обязаны слушать тех, кто носит шиньон, хотя бы эти были их много меньше и моложе.

Для поддержания прически в порядке корейцы носят почти постоянно на голове род волосяной прозрачной ермолки с дырой для шиньона посередине. Даже ночью они не снимают ее. Называется она “мань-гет” и вместе с шляпой до недавнего времени служила знаком независимого [62] положения, Рабы и низшие сословия, как мясники, сапожники, актеры, скороходы, не имели права носить ни шляпы, ни “мань-гет”. Они подвязывали голову платками или просто клали на нее венок из листьев и трав. Дворяне и высшие чиновники носили высокую, тоже прозрачную шляпу в виде колпака; наконец ученые, учителя и ученики, вообще люди причастные науке — носили прозрачные рогатые шляпы с многими углами, сделанные тоже из волоса или тоненьких, выкрашенных в черный цвет волокон бамбука. Женщины повязывают голову платком или ходят с непокрытой головой. Но кроме того встречаются в большом количестве в Корее люди в огромных, корзинообразных соломенных или бамбуковых шляпах, закрывающих лицо и всю голову вплоть до плеч. Это — люди в трауре; к тому же они носят обыкновенно платье из грубого желтого холста, похожего на рубище. Об корейском трауре я расскажу при похоронных обрядах.

Покрой корейского платья совершенно напоминает древне-китайское платье со времен династии Минь (от 1368 по 1644 года), когда влияние китайцев на Корею было особенно сильное. Раньше корейское платье было разнообразнее, но теперь, когда закон всем разрешает носить какое угодно одеяние, корейцы на всем полуострове одеваются довольно одинаково, скромно и просто. Везде преобладают белые коленкоровые шаровары, юбки и халаты; более состоятельные надевают поверх черные безрукавки или черные халаты с широкими рукавами (некогда привилегия дворян). [63]

Шелковые цветные платья носят только люди очень богатые или сановники. Раньше они совершенно запрещались простым людям. Только девушки, молодые женщины и дети могли носить цветные кофты, что удержалось и сейчас. [64] Запрещение правительства, изданное 300 лет тому назад — не носить серебряных и золотых украшении, — до того вошло в плоть и кровь населения, что я совсем их не видел ни у женщин, ни у мужчин: ни колец, ни серег, ни брошек, ни пряжек... Даже серебряных булавок в волосах, таких употребительных в Китае и Японии, я не видел в Корее. Скромность в одевании необыкновенная; единственная роскошь, которую себе разрешают корейцы, это — замечательная белизна и чистота их платья: корейские женщины то и дело все стирают платья свои, своих мужей и детей, и длинные ряды их частенько можно встретить на берегу речек, где они ожесточенно бьют круглыми валиками кучи мокрого белья... В этом и состоит корейская стирка, но нужно признать, что хотя сами корейцы купаются и моются редко и вообще довольно грязны телом, платья их относительно чисты, опрятны и содержатся в целости.

На ногах носят корейцы летом соломенные сандалии, зимою — остроносые китайские сапоги на толстой подошве. По-европейски одетых корейцев я не встречал, исключая военных, которые носят мундир совершенно похожий на японский.

Дождевые плащи делают корейцы из великолепной, непромокаемой бумаги коричневого цвета. Крестьяне, подобно японцам и китайцам, нередко надевают в ненастье соломенные плащи, похожие на большой распущенный сноп. Свои драгоценные шляпы корейцы в дождь покрывают особыми конусообразными чехлами из тонкой непромокаемой [65] бумаги. Запас таких чехлов всякий бережливый кореец носит за поясом или в широких рукавах халата, заменяющих корейцам карманы. Зонтиков и вееров корейцы употребляют мало, много меньше, чем японцы и китайцы. Носовых платков совсем не знают, нос вытирают лоскутками мягкой бумаги, которую тут же бросают на землю. Деревенские дети до 10 лет в теплую погоду бегают голыми, отчего тело их загорает точно пряник.

Корейские франты очень любят носить очки и подвешивать у пояса шелковые, расшитые мешочки для табаку, трубочки, а также для других туалетных принадлежностей — маленького зеркальца, гребенки, перочинного ножика...

Все это я нашел в кисете одного молодого щеголя, который позволил мне заглянуть туда; в благодарность за то я показал ему мой фотографический аппарат и мои письменные принадлежности. Он все внимательно осматривал и возвращал обратно с вежливой улыбкой. Затем он не без самодовольства передал мне для осмотра свой кисет из зеленого шелка, расшитый хорошенькими белыми и розовыми узорами. Я вынул оттуда маленькое зеркало, черепаховый гребешок, костяной ножик для приглаживания бровей и другие туалетные мелочи. В другом мешочке у него были; табак, трубочка и спички...

Осталось рассказать, как и чем питаются корейцы, ради чего я опять обращусь к моей записной книжке.

Всю ночь и все утро лил дождь. В ожидании [66] перерыва в ненастье я принялся чертить план дома и попросил хозяина о разрешении посетить его амбары и кладовки. Подросток, сын хозяина, с косой, как девушка, на затылке, повел меня прежде всего на маленький прилегающий к кухне дворик. Там, вдоль окружающей его ивовой изгороди, стоял на плоских камнях ряд больших горшков (ханнари) с квашеными салатом, редькой, репой и крепко прокисшим месивом из [67] муки известного сорта бобов, из которых таким образом приготовляют корейцы сою (кам-цзан или тхо-цзан-и). Некоторые горшки были величиною с мальчика. В каждом жилище обязательно есть такой дворик с большими горшками, издающими противный сено-водородистый запах разлагающихся корнеплодов и сои. Представляю себе, какой запах царит зимой в жилищах, когда мороз заставляет внести туда посуду с бродилом! В амбарах и кухне я нашел точно такие же большие горшки и глиняные чаны (ан-бак), полные очищенного сухого риса, проса, гороха, плотно накрытые глиняными крышками. Это — великолепный способ сохранять зерно и вообще пищу от плесени и порчи в здешнем влажном и жарком климате. Он удобен еще тем, что защищает припасы от мышей и крыс, очень смелых и многочисленных в Корее. Вообще кладовки-горшки общеупотребительны на всем Ближнем и Дальнем Востоке. В Персии и на Кавказе даже пленников, где нет тюрем, содержат с большим успехом в огромных врытых в землю горшках из-под виноградного сусла.

Зерно потребляют корейцы в виде всевозможных каш, — муки делают мало; печеного хлеба в деревнях совсем не знают, хотя у них есть его название, именно: “ттоги”. Свои противные, клейкие и приторные пирожки они приготовляют из крахмала. Во все путешествие я видел только один раз небольшие мучные жернова; муку корейцы получают толчением зерна в тех же деревянных ступах, в каких они обивают крупу. Только в [68] Фузане я нашел мельницу с бычьим приводом, кажется, японскую, между тем как в соседнем Китае таких мельниц множество. Из муки, кроме маленьких пышек, вареных в пару, приготовляют еще корейцы лапшу нескольких сортов (куксюи, или мёни); оба упомянутых блюда позаимствованы ими у китайцев.

Слабое применение муки, а также необыкновенная горечь и острота приправ сильно сближают корейскую стряпню с японской, хотя в то же время большинство корейских блюд несомненно перенято у китайцев. Корейцы, так же как и китайцы, едят почти все удобоваримое, исключая разве молока и молочных скопов, к которым питают неодолимое отвращение. Не едят они также кошек, лисиц и лебедей, чем отличаются от китайцев, но собачье мясо, так же как у последних, пользуется среди корейцев большою популярностью. Разводят также корейцы много свиней, кур, уток. Говядина по своей дороговизне доступна только богатым. В общем корейцы едят много больше мяса, чем японцы, зато менее рыбы, которая к тому же у них и сортом и приготовлением хуже японской. Корейцы, так же как японцы, любят есть сырую рыбу, политую острым, едким соусом. Они едят не менее охотно сырое мясо, жир и внутренности, которых японцы даже вареных не выносят; они охотно грызут и поедают мелкие кости и хрящи. Нужно думать, что последние вкусы остались у них от тех охотничьих амурских племен, которые вошли в состав корейской народности. Но [69] главным образом следует считать корейцев “потребителями риса”. Они поедают его больше, чем китайцы, и неурожай риса вызывает в Корее голод. Ради наглядности опишу один из обедов, какими нас угощали неизменно на постоялых дворах. После не менее получасового ожидания, сопровождаемого усиленною возней в кухне, нам наконец подавал подросток или сам хозяин (отнюдь не женщина) маленький столик-поднос, по величине и ферме совсем похожий на японский. На подносе тесно помещались фарфоровые и деревянные чашки и блюдца, полные квашеных огородных овощей. — каждый сорт порознь, — обильно политых едким соусом из стручкового герца; среди них на особых блюдцах находились тоже квашеный солат, кусочек соленой рыбы, кучка мелких соленых рачков, похожих на креветок, да какие-то ракушки и грибочки. Но гвоздем каждого обеда являлся всегда рис, крупный, белый, отличный рис, почти сухой, вареный в пару без соли и изредка только окрашенный в бурый цвет подмесью мелких вкусных бобов. На постоялых дворах у большой проезжей дороги нас кормили лучше, в глухих деревушках — хуже; там подмесь бобов к рису увеличивалась, исчезали креветки и рыба. Вместо ложек и вилок, которые я забыл при укладке вещей, нам приходилось пускать в дело костяные или деревянные папочки. Тон са очень ловко схватывал ими кусочки еды, поклевывая по очереди во всех блюдах, обязательно начиная всегда с квашеной редьки. Все это он заедал обильно рисом, так что в сущности [70] другие блюда представляли только к нему приправу. Когда не стало овощей, он наливал в оставшийся рис горячей воды, которой всегда подавали большую чашку, и жадно хлебал этот полужидкий суп прямо из чашки, через край. Ел он быстро, торопливо, с громким причмокиванием; если риса было мало, он без стеснения приказывал его себе добавить, что производилось беспрекословно и безвозмездно. Несколько тяжелых вздохов с протяжным иканием заканчивали трапезу и уведомляли хозяев, что потчуемый сыт и доволен. Тогда только слуга собирал посуду и [71] уносил столик-поднос. Такие обеды стоили нам от 10-ти до 15-ти коп. с человека, смотря по местности. За ночлег и остановки мы ничего не платили; вознаграждение за них, очевидно, включалось в плату за “рис”, как зовут в Корее всякий обед. То же самое приблизительно ел и весь рабочий люд: мужики, носильщики, конюхи, мелкие торговцы, которых случалось мне видеть в пути за едой. Они предпочитают обыкновенно есть на дворе, под открытым навесом дома, или на столах, окруженных скамейками, у дверей постоялых дворов.

Сравнение китайской, корейской и японской пищи еще раз подтверждает высказанное уже мною мнение, что Корея служила как бы передаточною станцией на пути китайского влияния на Японию. Из проникающих к ним обычаев и изделий японцы усвоили подходящие, которые затем, переделав, нередко возвращали обратно в Корею. Отсюда произошло здесь во всех областях жизни такое смешение и наслоение всевозможных остатков влияния и переживаний, что особые корейские черты утопают в них совершенно. Раз в Сеуле я пошел в лучшую корейскую кухмистерскую и потребовал “настоящего, природного корейского ужина”. Кроме неизбежного риса, кислой редьки, сырой и соленой репы да разных жгуче-горьких маринадов из огородных овощей, грибов, рачков, морских и лесных водорослей, лишайников и насекомых, которых я уже успел отведать в разных уголках Востока, мне было предложено наконец “древнекорейское национальное [72] блюдо”, — так по крайней мере уверял меня сопутствовавший мне корейский, не менее “древний” дворянин. Блюдо представляло нечто в роде сложной окрошки из бобов, салата, репы, кусочков мяса и птицы, ломтиков груши, грецких орехов, изюма, фисташек и мелких бледно-зеленых зерен дерева “ын-хеу”, с которого “плодов нельзя рвать лицам, посадившим его дичок”. Блюдо было подано нам в оригинальной посуде, похожей на маленький самоварчик, с наложенною обратно, вогнутостью вниз крышкой, в которой и варились в пару кипящей постоянно воды вышеупомянутые лакомства. Слуга неустанно подбавлял жару в крошечную трубу прибора. Блюдо оказалось очень недурным на вкус, и я отметил было себе в уме соображение по поводу “истинно корейского” вкуса, испорченного китайским и японским влиянием. К сожалению, несколько месяцев спустя в Шанхае китаец, родом из Кантона, предложил угостить меня “истинно-кантонским” кушаньем и заказал точь-в-точь такую же окрошку, которую подали нам точь-в-точь в таком же самоварчике.

Изысканный корейский обед очень похож на китайский, но менее вкусно приготовлен и менее разнообразен. В подаче блюд заметно уже влияние Японии, так как начинается он не сластями, а острыми маринадами, и оканчивается дессертом из плодов, орехов, винограда. Во время обеда корейцы, так же как японцы и китайцы, пьют много рисовой водки — “сули” (сури), холодной или подогретой. Горожане потребляют в большом [73] количестве пиво японского изделия, европейские и японские водки, ликеры и вина. Среди богатых в большом употреблении шампанское. Чая корейцы не любят, пьют его мало и редко; сахара в деревнях совсем не знают: зато очень любят корейцы мед чистый, в сотах, или в смесях: в пряниках из орехов с пшеничною мукой, в лепешках из поджаренного риса, сладких каштанов, арбузных семян и т. п.

Но все это лакомства. Будничная пища корейцев, как у большинства земледельческих народов, состоит из растительных продуктов, главным образом из риса, проса (чумицза) и бобов, затем из редьки, репы и салата (пеццу).

Текст воспроизведен по изданию: В стране утреннего спокойствия. Путешествие по Корее в 1903 году. СПб. 1903

© текст - Серошевский В. 1903
© сетевая версия - Тhietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info