Пекин, 24 июля (5 августа) 1881 г.

Вопрос о вступлении Кореи в сношения с иностранцами, насколько мне известно, весьма мало подвинулся вперед за последнее время. Из газетных известий можно было видеть, что партия, которая желала заключения договоров с разными державами и которая одно время казалась как бы господствующею в Сеуле, потеряла вновь свое значение и наиболее видные ее представители даже будто бы вовсе исчезли с горизонта. Сведения эти большею частью доходили до печати чрез корейцев, приезжавших в недавнее время в Японию, и поездка которых первоначально имела, по слухам, целью официальное ознакомление с благами цивилизации, принятой этою страною, но после происшедшего в Сеуле изменения в настроении, получила простой характер путешествия нескольких частных лиц.

Впечатление, которое, по-видимому, было вынесено из доходивших сюда известий прибывающими в Пекин иностранными представителями, то, что благоприятный момент для открытия Кореи теперь уже упущен. По крайней мере, все посланники высказались и продолжают высказываться в этом направлении. При бывшем недавно разговоре между великобританским представителем и германским коллегой, первый выразил сожаление, что г. фон-Брандт не воспользовался обстоятельством минувшей осени, чтобы сделать серьезную попытку вступить в сношения с Кореею. Германский посланник возразил своему собеседнику, что открытие полуострова наиболее выгодно было бы для Англии, имеющей здесь первенствующее торговое значение, и потому англичане и должны были бы первыми приложить свои старания к заключению с корейцами договора. Тогда сэр Томас Уэд сознался, что ему приходила мысль сделать попытку в этом направления, но что, будучи уверен, что Россия, имевшая в то время сильнейшую в здешних водах эскадру, несомненно, обратит [258] внимание на Корею, он побоялся, как бы подобные его действия не были использованы как направленные против русских или внушенные недоверием к ним, и потому воздержался тогда от всякой инициативы в этом деле. Французский посланник г. Бурэ передавал мне, что на указанную им своему правительству возможность открытия нами Кореи (или, вероятно, занятия нами какой-либо бухты в этой стране) и на просьбу инструкций, ему было поручено по телеграфу из Парижа не принимать на себя какой-либо выдающейся роли, но следить за происходящим и действовать сообразно с обстоятельствами, так как правительство Республики, не желая, из внимания к нашим интересам, быть первым в Корее, в то же время не хочет, однако, быть и последним. Что касается посланника Соединенных Штатов, то и он высказывает мнение, что благоприятный момент едва ли уже не упущен в настоящее время. Однако, несмотря на скрытность г. Энджеля и на тайну, которою американцы окружают свои действия, существуют некоторые признаки, заставляющие предполагать, что они не оставили своих намерений и что ими продолжают делаться попытки к вступлению в сношения с Кореею.

В предыдущих моих донесениях по сему же предмету я имел честь упомянуть об американском коммодоре Шуфельдте, который в минувшем году посетил Корею и который должен был возвратиться сюда с целью продолжать начатое им тогда дело. Как я узнал из достоверного, хотя и секретного источника, генерал-губернатор Ли-хун-чжан предлагал в прошлом году Шуфельдту перейти на китайскую службу с тем, что ему будет поручено командование китайским флотом, для переговоров о чем американский коммодор нарочно приезжал тогда в Тяньцзынь. Но правительство Соединенных Штатов объявило в то время, что оно дозволит своему офицеру поступить на китайскую службу лишь в том случае, если Срединная империя будет находиться в мире и дружбе со всеми другими державами. Возвратившись в Вашингтон, г. Шуфельдт представил своему правительству записку, выдержки из которой были напечатаны в газетах и в которой он ратовал за необходимость для Соединенных Штатов вступить в сношения с Кореею и указывал на то, что, если западноевропейские государства захватили в свои руки торговлю и мореплавание в Атлантическом океане, то Восточный океан со всеми его берегами и островами должен сделаться исключительно достоянием американской предприимчивости и несомненного влияния Соединенных Штатов, которое должно быть направлено к противодействию честолюбивым замыслам России. Вскоре по представлении этой записки г. Шуфельдт был назначен состоять морским агентом при миссии в Пекине. Он приехал в Китай около месяца тому назад и, пробыв несколько дней в столице, отправился в Тяньцзинь, где, [259] по-видимому, он намерен основать свое местопребывание. До сих пор я еще не могу узнать, какая именно главная цель прибытия сюда коммодора: подача ли советов китайскому правительству по организации его морских сил, или же заключение первого договора с Кореею. Как сам г. Шуфельдт, так и г. Энджель держат эту цель в большой тайне и уклоняются от всяких ответов на ставимые им вопросы.

С другой стороны, здесь не перестают от времени до времени возникать слухи о посылке корейским правительством разных агентов в Тяньцзинь и Пекин для ознакомления с основаниями, на которых происходят сношения Китая с иностранными державами. Говорят даже, будто бы Ли-хун-чжан, еще задолго до приезда в Тяньцзинь г. Шуфельдта, составил проект договора между американцами и корейцами, который и был послан им на рассмотрение в Сеул. Проект этот, если он в самом деле существует, был, вероятно, выработан той комиссиею, которую назначил Ли-хун-чжан весной нынешнего года для рассмотрения оснований вступления Кореи в сношения с внешним миром и о которой я имел честь упомянуть в донесении от 24 марта (5 апреля) с.г.

Получив секретную телеграмму вашего высокопревосходительства от 15 истекшего июня, я, ввиду пребывания коммодора Шуфельдта в Тяньцзине и возможности стараний с его стороны к вступлению в сношения с корейцами, счел своим долгом, при последнем свидании с министрами, завести с ними речь о Корее. Напомнив им, что я неоднократно указывал им на нелепость распространявшихся слухов о каких-то наших замыслах на этот полуостров, я выразил надежду на то, что теперь, с отбытием из здешних вод большей части наших военных судов, китайцы вполне убедились в несправедливости раздававшихся против нас обвинений. Но, сказал, если, — как это стало очевидным для всех, — мы не имеем никаких поползновений на Корею, то, с другой стороны, нам невозможно оставаться равнодушными к тому, что происходит в этом владении, нам пограничном, а потому представляющем для нас большой интерес. До меня в последнее время неоднократно доходили сведения о попытках, делавшихся различными иностранцами, вступить в сношения с этою страною; по слухам, как центральное китайское правительство, так и Ли-хун-чжан дали сеульскому правительству совет заключить договоры с иностранцами, я просил бы министров сказать мне, что есть справедливого в этих слухах и что вообще им известно о ведущихся переговорах.

Сановники мне заметили, что они вполне понимают, что императорское правительство не может совершенно безучастно относиться к происходящему на его границах. На поставленный вопрос они ответили, что король Кореи не прочь от открытия своей страны иностранцам, но что он [260] встречает очень сильное сопротивление со стороны народа и что поэтому вопрос этот далеко еще нельзя признать решенным.

Воспользовавшись тем, что на этот раз министры, против своего обыкновения не выказали нежелания говорить об этом предмете, я спросил у них: неужели они считают открытие Кореи выгодным или желательным для Китая? Мне известно, сказал я, что некоторые иностранные представителя точно так же, как и китайские сановники, указывали как корейцам, так и здешнему правительству на заключение Кореею договоров, как на единственное средство, могущее гарантировать эту страну от покушений России и Японии. Подобное мнение не выдерживает критики. Трактаты, заключенные Люкийским князем (Правитель о-вов Рюкю (Люкю), включенных в 1870-х гг. в состав Японской империи (прим. сост.).) с Соединенными Штатами и с Францией не только не спасли этот архипелаг от захвата его Япониею, но даже послужили последней аргументом к тому, чтобы не признавать Люкийского владения вассалом Китая и стараться устранить вмешательство последнего в это дело. Тунис имел трактаты почти со всеми иностранными державами, что не помешало Франции самовластно там распорядиться, когда она признала это нужным. Смело можно сказать, что сношения с иностранцами не спасли бы и Корею, если бы кто-либо серьезно думал о ее завоевании. Между тем утверждение иностранцев в Сеуле, так сказать, у ворот Пекина, прямо невыгодно для здешнего правительства. Пока Корея закрыта, наибольшим влиянием на нее пользуется, конечно, империя богдыханов; после появления там иностранцев, влияние это несомненно ослабнет и заменится другими, часто враждебными Китаю влияниями, так что, при известных обстоятельствах, здешнее правительство может встретить немало хлопот со стороны до сих пор спокойного и безобидного своего вассала. Усилия, делаемые в настоящее время иностранцами вступить в сношения с последним, едва ли не имеют именно этой затаенной цели. Меня крайне удивляет поэтому, каким образом эти соображения были упущены из виду таким умным государственным человеком, как Ли-хун-чжан, по слухам советовавшим корейскому королю открыть свою страну для иностранцев.

Вышеизложенные заявления были приняты министрами, по-видимому, сочувственно, по крайней мере, они неоднократно выражали свое согласие с проводимыми мною мыслями. Они сказали, что как Ли-хун-чжан, так и они сами писали в Сеул в том смысле, что открытие страны хотя и имеет свои выгоды, однако сопряжено и с большими неудобствами; они отрицали, хотя и весьма слабо, тот факт, что советы, данные ими корейцам, были вызваны опасениями чьих-либо захватов, сказав, что в этом деле они ограничились лишь ответами на вопросы, которые им были поставлены из [261] Сеула насчет оснований, на которых Китай имеет сношения с иностранцами, причем они будто бы указали корейскому правительству на то, что при бедности полуострова, даже торговые сношения принесут ему весьма мало выгоды. На замечание мое, что Ли-хун-чжану следовало бы просто подать приезжавшим в Тяньцзинь корейцам совет оставаться в том положении, в каком их страна находилась до настоящего времени, министры сказали, что генерал-губернатор не мог прямо отказать в обращенной к нему просьбе.

Ввиду подозрительности, с которой министры богдохана обыкновенно относятся ко всем действиям и заявлениям иностранцев вообще, и чуть ли не русских в особенности, я не счел возможным сказать им, что открытие Кореи было бы столь же мало в наших интересах, как и в их собственных. Я опасался, как бы подобное заявление не повело к результату прямо противоположному тому, который для нас желателен. Поэтому я, напротив, объявил министрам, что если Корея заключит договор с которою-либо из держав, то мы рассчитываем, что правительство богдахана поможет своим влиянием и нам войти в сношения с этою страною. Собеседники мои ответили мне, что, открыв полуостров для одной державы, правительство оного должно будет открыть его для всех других, и повторили мне, что они вполне понимают, что для России, как для соседа Кореи, все происходящее там имеет больший интерес, чем для других держав.

Общее впечатление, вынесенное мною из разговора с министрами, то, что они сами не желали бы видеть Корею вступившей в сношения с иностранцами. Напуганные в прошлом году перспективой столкновения с нами и возможного занятия нами или японцами этого полуострова, здешние государственные люди подали правительству оного совет — открыть свою страну, не сообразив, что сношения с внешним миром едва ли могут гарантировать чью-либо безопасность или независимость. Теперь они сами желали бы, чтобы встречаемые тамошним правительством настроения народа и известной правительственной партии оказались довольно серьезными, чтобы остановить начавшееся движение. Трудно предположить, чтобы данные мною советы повели к какому-либо практическому результату; единственное, на что еще можно надеяться — это то, что, при своей подозрительности, китайцы теперь воздержатся от дальнейших настаиваний перед сеульским правительством на необходимости для него вступить в сношения с внешним миром. Но и за это трудно поручиться.

Какое бы, впрочем, положение не занял Китай в дальнейшем развитии этого вопроса, едва ли может быть сомнение в том, что иностранцы в очень недалеком будущем добьются доступа в Корею. Открыв сию страну для японцев, сеульское правительство само сделало первую брешь в [262] стене, которою оно до сих пор себя окружало, и иностранные державы не пожалеют, конечно, усилий к тому, чтобы проникнуть вслед за японцами в заповедную страну. Трудно предположить, чтобы которая-либо из них прибегла в настоящий момент к силе оружия для того, чтобы достигнуть этой цели, разве сами корейцы подадут к тому повод, разграбив, например, какое-либо потерпевшее крушение у их берегов иностранное судно и отказав в удовлетворении потерпевших. Но и не прибегая к этой крайности, одною настойчивостью они, весьма вероятно, добьются своего. Кроме того, могут опять встретиться случайности, которые помогут им убедить корейцев в необходимости открытия своей страны. Одною из подобных случайностей могло бы быть столкновение Китая с Японией из-за Люкийского архипелага. Если обе державы не найдут почвы для соглашения и решатся разрешить свой спор силою оружия, то Япония, без сомнения, воспользуется случаем, чтобы занять некоторые местности в Корее и утвердиться на полуострове. Подобный исход был бы, как мне кажется, более противен нашим интересам, чем даже открытие Кореи для всех иностранцев, и я позволю себе выразить мнение, что, в случае если бы столкновение между двумя державами крайнего Востока сделалось неизбежным, нам едва ли не следовало бы дать понять в Токио, что мы не можем оставаться равнодушными к какому-либо покушению на неприкосновенность или независимость соседнего нам полуострова...

С глубоким почтением и проч. А. Кояндер.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info