СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

К СВЕДЕНИЮ КАВКАЗСКИХ ТУРИСТОВ

(Письмо в редакцию.)

Кто долго служил на Кавказе, тот так привязывался в этому прекрасному, своеобразному краю, что уже всю остальную жизнь, куда бы судьба его не занесла, не только в родные углы на Руси, но даже в самые очаровательные места Швейцарии или Италии, не забывал Кавказа, интересовался им, часто испытывал тоску по нем, желание опять взглянуть на его величественные горы, на его дикие ущелья, на ленящиеся, рокочущие по камням быстрые реки, на его статных воинственных туземцев, на тысячные отары овец или косяки лошадей и стада рогатого скота, пасущиеся по необозримым степным подножьям гор - по сю сторону, или на виноградники, на буйволов, лениво тянущих арбу, на смуглого погонщика, распевающего протяжно-заунывную мелодию, на чернооких Грузинок, едущих в покрытой коврами арбе или верхом, - по ту южную сторону главного хребта. - Наконец, и оставшиеся на месте старые окавказившиеся сослуживцы (увы, к сожалению, уж очень их мало!), с их только там, по укреплениям и штабам, известным, радушным гостеприимством, - все это так живо воскресает всякий раз в памяти, так манит к себе...

Признаюсь, я один из типичнейших представителей этих старых кавказских служак; я, так сказал, одержим особою слабостью во всему кавказскому, я не могу, читая что-нибудь касающееся Кавказа, равнодушно отнестись в написанному, все равно затронута ли природа, или племена, или какая-нибудь черта гражданской или военной администрации в крае. Двадцать пять лет, самых лучших лет жизни, провел я на службе кавказской; языки, обычаи, нравы туземцев, главнейшие моменты истории завоевания и русского владычества там, [525] характеристику главных деятелей, вообще чем-нибудь выдававшихся людей, все равно Русских или туземцев, старался я изучить; я превратился чуть не в ходячий кавказский архив и потому неудивительно, что я подвержен этой слабости - замечать ошибочные взгляды пишущих о Кавказе, или ошибочно передаваемые события.

В январской книжке Русского Обозрения напечатаны «Путевые очерки и картины по Азии» В. В. Святловского. Имя автора уже знакомо по талантливым корреспонденциям в Новом Времени о холере. - Достаточно было мне взглянуть на первую страницу, увидеть слово Кавказ, чтобы с жадностью наброситься на эти «Очерки». И тут же, в начале, стр. 194, я уже нашел ошибку в изложении одного происшествия и еще более крупную неправильность во взгляде, выведенном автором из этого происшествия.

«Говоря о Крестовой горе, пишет г. Святловский, - невольно вспоминается кровавый эпизод, разыгравшийся здесь при Воронцове же в 1850 году. Один азиатский князек повздорил из-за приданого с зятем также Азиатом, но в то же время и генералом русской службы. Генерал, недовольный величиною калыма (приданое), полученного за дочь, возбудил дело у русских властей, обвиняя князька в самовольном увозе у него дочери. В то время начальником центра был князь Эристов, живший в Кисловодске, близь Крестовой горы. Эристов вызвал князька в себе для личных переговоров, и когда тот явился в сопровождении брата и нескольких вооруженных нукеров, то начальник центра, в присутствии собранных на дворе Донцов и роты солдат (?), приказал обезоружить и арестовать князька. Тогда горцы обнажили шашки и с гиком поскакали на Крестовую гору. Затем началась отвратительная травля; троих нукеров убили тут же на горе, остальные были перебиты после отчаянного сопротивления. Особенно дорого продал свою жизнь, отстаивая честь и народные обычаи, один нукер, который забаррикадировался на хорах казенной гостиницы, расположенной у. подножия той же горы, и прежде чем сложил свою буйную голову убил кинжалом буфетчика гостиницы и застрелил двух солдат. Нет, конечно, никакого сомнения (?!), что вся эта кровавая драма не могла бы иметь места, если бы местные обычаи пользовались большим уважением со стороны военного начальства, которому были вверены судьбы кавказских народов в свое время». [526]

Описываемое автором происшествие происходило не совсем так. В 1860 году наместник князь Воронцов с супругой и свитой проводил часть лета в Кисловодске. Поэтому, главный местный начальник, носивший тогда титул «начальника центра кавказской линии», генерал-майор князь Георгий Романович Эристов и находился временно в Кисловодске, занимая комнату в гостинице; жил же он постоянно в Нальчике, где было его управление. Вызванные им для разбора тяжебного дела четыре туземца, отказывались исполнить приказание князя Эристова и он велел их арестовать. Никакой роты при этом не было, а вся воинская сила ограничивалась тремя, четырьмя казаками, исполнявшими тогда на Кавказе при местных начальниках полицейские обязанности. (Хороша была бы рота (?), то есть от 150 до 200 человек, да еще с придачей донских казаков, которые не могли бы справиться с четырьмя человеками!..) Туземцы обнажили оружие и бросились бежать, изрубив попавшегося им на встречу солдата из числа вестовых при конюшне главнокомандующего; преследуемые казаками и людьми, сбежавшимися на шум, возбужденные тревогой, они растерялись и вздумали скрыться в гостинице. Вбежав в зал, наткнулись на буфетчика, закололи его и, не находя выхода, попали на лестницу, ведущую на хоры. Между тем, по тревоге, начали сбегаться солдаты расположенного в Кисловодске (довольно далеко от гостиницы) линейного баталиона, казаки и другие вооруженные люди окружили гостиницу, и когда скрывшиеся на хорах беглецы стали оттуда стрелять и ранили солдата, то после нескольких сделанных через окно в зал выстрелов, приказано было туда ворваться и взять этик обезумевших горцев живыми или мертвыми, что и было исполнено, причем из четырех двое были убиты, один ранен, а последний обезоружен и арестован.

Может быть я тут запамятовал и в какой-нибудь подробности ошибаюсь; но ведь не в том дело - убит ли один и ранены двое, или наоборот, это не имеет отношения к выводу автора, упрекающего военное начальство в неуважении в местным обычаям и печалующегося, что судьбы кавказских народов были вверены военным властям.

Для нас, знакомых с характером кавказских горцев, все это происшествие ничего особенно диковинного не представляло. В этом роде случаев было столько, что я мог бы рассказом [527] об них напомнить не менее тех двадцати страниц, который заняли «Очерки» г. Святловского. Я приведу только два происшествия в этом роде и надеюсь их будет достаточно для убеждения уважаемого автора, что народные характер и нравы не всегда могут пользоваться уважением властей, даже самых гражданско-либеральных и что кровавые происшествия среди азиатцев Кавказа не всегда вызывались неуважением в обычаям.

В том же 1850 году, например, служившие в Варшаве в конном мусульманском полку, состоявшем при князе Паскевиче, горцы из Владикавказского округа были недовольны своим ближайшим начальником, офицером из их же племени, Муса Кундуховым; они жаловались на него полковому командиру, но претензия оказалась неосновательною и за это их наказали тем, что в проезд через Варшаву Императрицы Александры Федоровны их исключили из числа назначенных в почетный караул людей мусульманского полка. Оскорбленные этим, семнадцать человек ночью сели на коней и в полном вооружении уехали к прусской границе, перешли ее, не взирая на задержки пограничной стражи, объявили, что желают, поступить на службу в прусскому королю, и когда местный немецкий воинский начальник сказал им, что они должны быть обезоружены, наши молодцы ворвались в ближайший дом, баррикадировались чем попало и встретили прискакавший эскадрон прусских кирасиров меткими выстрелами. Немцы пришли в ужас, тревога распространилась за Одер, прибежал баталион пехоты, завязалось целое сражение, и только когда половина горцев была перебита и изранена, а у остальных уже не оставалось патронов, они решились сдаться. - Их судили в Берлине, при нашем депутате генерал-майоре Заболоцком, присудили, кажется, к смертной казни, но король помиловал, приказал отправить в Варшаву, предоставив решить судьбу их императору Николаю Павловичу, а он повелел их отослать на родину, под надзор начальства. Государь, в сущности, был даже доволен этим случаем, показавшим Немцам, какая у нас конница имеется.

Или: в 1844 году, в станице Червленой на Тереке, во время нахождения там главнокомандующего на Кавказе генерала Нейдгарта, с большим отрядом войск, собранных для наступательных действий против Шамиля, - на кордоне был арестован какой-то Чеченец, пробравшийся на нашу сторону [528] Терека, и посажен в караулку при станичных воротах, где всегда находился караул из нескольких казаков (род гауптвахты). Арестант, старик лет за шестьдесят, показался казакам не опасным человеком и они отнеслись в нему без особых предосторожностей. Ночью, когда все было погружено в сон и только наружные часовые мерно шагали на своих постах, Чеченец схватил казачье оружие, убил двух человек и попытался бежать, но не найдя возможности уйти за ограду станицы, уже замеченный часовыми, он заперся в караулке и не взирая на то, что его окружили сотни сбежавшихся солдат и казаков, продолжал отстреливаться чрез щели плетневых стенок, перебил несколько человек, пока не ворвались в караулку и не покончили с этим диким героем.

Подобные происшествия с достаточною яркостью рисуют нам черты кавказских горцев, их обычаи и нравы. И как же, по мнению высокоуважаемого автора Очерков в Азии, следовало бы относиться местным властям к подобным субъектам? Никогда не арестовывать их, причем неизбежно обезоружить, а это самое больное место в самолюбии человека, чуть не со дня рождения не снимающего оружия? Но ведь арест - одна из самых обычных мер, не только при военном управлении, да еще в такое время, какое было более сорока лет тому назад на Кавказе, но даже при совершенно гражданских, новейших судах. Разница разве только в отсутствии протокола, указаний соответствующей статьи закона и шаблонной фразы: «для пресечения подсудимому средства уклоняться от суда и следствия».

Автор, в тоне его слов с многоточием, что: «если бы местные обычаи пользовались большим уважением со стороны военного начальства, которому были вверены судьбы кавказских народов в свое время... дает понять, что следовало вверять эти судьбы не военному, а гражданскому начальству, - оно де гуманнее, либеральнее, менее произвола себе позволяющее. Но это совершенно ложное понятие, составившееся, именно, благодаря полному незнакомству с краем. Напротив, только из уважения к местным обычаям, к характеру горцев и к их образу жизни, в течение долгого времени не вводили у них гражданского управления, волокита и бюрократические формы которого Не соответствовали этим полудиким, воинственным народцам, требующим быстрого суда и расправы. [529]

Одною из первых и главнейших забот администрации в завоеванном азиатском крае считается водворение порядка, прекращение хищнических набегов (аламанов), приучение вольницы в подчинению и т. д. Без этого край оставался бы в положении беспрерывной войны. А когда население успокоится, начнет привыкать к известной дисциплине, к соблюдению установленного порядка, в воздержанию от самоуправства вооруженною рукой, тогда наступает время передать его в руки гражданской власти, обязанной строго руководиться статьями закона. На Кавказе же, в 1850 году, к которому относится рассказ автора «Очерков», мы были еще очень далеки от тех условий, какие требуются для прекращения военного управления. За Кавказом повсюду было и тогда уже гражданское управление, хотя в уездах, населенных Татарами, происходили такие постоянные дерзкие разбои, нападения шайками, ограбления почт и т. п., что можно было поставить большой вопросительный знак: не поторопились ли вводить там это управление?

Следует сказать еще и то, что генерал-майор князь Эристов, при котором случилось рассказанное выше Кисловодское происшествие, был человек умный, достаточно образованный, прекрасного характера, и, как Грузин, знакомый с обычаями и нравами туземцев, вверенных его управлению; так что его уже никак нельзя упрекнуть в опрометчивости или презрительном отношении в их обычаям. - Он был впоследствии атаманом доблестного кавказского казачьего войска, затем Кутаиским генерал-губернатором и везде оставлял по себе память доброго, приветливого человека.

Многие новейшие посетители Кавказа, прослушав несколько рассказов о происшествиях и делах давно минувших дней, передают их в печати как не подлежащие сомнению факты, сопровождая собственными выводами и заключениями, и все это без оговорок, что «так мне рассказывали, так, по-видимому, можно заключить», а категорически, непререкаемо авторитетно и часто впадают в ошибки. То же случилось и с цитируемым автором, что однако не лишает достоинств его интересных рассказов, продолжения которых читатели, без сомнения, ожидают с большим нетерпением.

А. Зиссерман.

С. Лутовиново.
Марта 1893.