-

Начатые изыскания показали, что Кура, при самом низком положении воды, начиная от Мингечаура до впадения в море, везде судоходна для судов, сидящих до 4 1/2 футов, что скорость воды в ней от 3 - 1/4 до 3 1/2 футов в секунду и что, наконец, карчи представляют затруднение к плаванию парохода, но не составляют непреодолимого препятствия и будут постепенно уничтожены. По этому заключили, что пароход в 60 лошадиных сил, сидящий в воде три фута, может свободно плавать от северо-восточного Банка до Мингечаура. На этих данных основан был такого рода расчет: пароход означенной выше силы может, с двумя баржами, поднять 8 т. пуд. груза и перевезти его от Каспийского моря до Мингечаура в продолжение недели. Полагая только 8 месяцев, или 32 недели для постоянного плавания по Куре (весною она разливается), пароход мог бы перевозить в этом направлении ежегодно не менее 256.000 пуд., или 36.000 четвертей хлеба. Таким образом, кроме пользы в коммерческом отношении для всего Закавказского края, военное ведомство преимущественно могло извлечь из постоянного пароходства по этой реке следующие выгоды: 1) из России оно получало ежегодно 27.000 четвер. муки и крупы, которые могли перевозиться на пароходе прямо от северо-восточного Банка до Мингечаура, откуда можно доставлять хлеб в магазины, по удобопроезжим дорогам, дешевле и скорее, чем от Зардоба до Пиразов (как это было прежде), где дороги часто непроходимы, и 2) предполагавшаяся в то время за провоз хлеба от Банка до Мингечаура [2] цена по 1 руб. 50 коп, с четверти ¹, должна была значительно уменьшить общую цену провоза до главных магазинов. Издержки, по смете, на покупку парохода и на плавание его в первом году должны были обойтись в 59.080 руб., а приход в первом же году, по рассчету, должен был простираться до 71.300 р., из которых 40.500 р. обеспечивались провозом одного казенного хлеба (27.000 четвертей). Между тем началась расчистка фарватера р. Куры от карчей; для этого дела командиром Черноморского флота присланы были офицер и солдаты ластовых экипажей, а также необходимые инструменты и корабельные вещи; кроме того, для усиленного промера глубины Куры, был назначен от бакинской станции, с надлежащими инструментами для морской описи, офицер корпуса штурманов Каспийской флотилии, с семью нижними чинами. Но судьбе не угодно было, чтоб все эти предположения осуществились так, как они были задуманы. Тут была и своя доля мечтательности и своя доля несчастия. Расчет рейсов был сделан вдвое более против того, что могло быть на самом деле, даже при самых благоприятных обстоятельствах. Расстояние от берегов Каспийского моря до Мингечаура около 560 верст; для плавания от моря до этого пункта предполагалось употреблять по неделе на каждый рейс, и всё время навигации определялось в 32 недели; при расчете того количества груза, который может перевезти пароход по течению в этот период времени, не было принято во внимание время, необходимое для обратного плавания к устью, которое должно было занять до пяти дней в каждый рейс; кроме того, нужно было ноложить до двух дней на нагрузку и выгрузку, что, вместе должно было составить на рейс уже 14 дней, то есть вдвое более против того, что предполагалось, и таким образом в 32 недели, или, в 224 дня, пароход мог совершить только 46 рейсов и перевезти, maximum, 128.000 пудов.

На заказ парохода взяты были заимообразно из кавказского провиантского ведомства 60.000 руб. сер. В непродолжительном времени, в самом деле, был заказан на заводе, принадлежащем компании Волжского пароходства железный пароход в 60 лошадиных сил, за 25.000 руб. сер., и две железные баржи в 5000 р. сер. каждая. В апреле 1852 года, председатель комитета пароходства по Куре донес, что река Кура везде удобна [3] для плавания заказанного парохода до Мингечаура, что вытащено 244 карчи и что составлена подробная карта на 8 листах, с обозначением промера реки от сел. Зардоба до мингечаурской переправы; на расстоянии 260 верст сделано было 1950 промеров; кроме того, на всем пространстве, берега были очищены, для предупреждения падения новых карчей; глубина реки оказалась нигде не менее 4 1/2 футов.

Между тем, заказанный пароход был окончен и спущен по Волге; 29 декабря 1852 года он прибыл благополучно в деревню Мингечаур, с двумя баржами и с грузом 8000 пудов. Пароход этот, названный “Князь Воронцов”, был железный, длиною в 101 фут, шириною в 15 футов с колесами в 4 1/3 саж. баржи были длиною в 110 фут, шириною в 16 фут.; машина была высокого давления; скорость парохода 5 1/2 верст в час против течения; он сидел в воде, при ровном киле, 3 1/4 фута. Пароходу этому присвоен был обыкновенный купеческий флаг. Со времени его прибытия, тотчас были установлены срочные рейсы по Куре и утвержден тариф ценам на перевоз от Баку в Сальяны и Тифлис, а также учрежден на Банке, в Сальянах и в Мингечауре, на отведенной земле, конторы, пристани и складочные магазины.

К сожалению, очень немногие из упомянутых нами предположений оправдались на практике, так что, со времени учреждения пароходства по Куре, пароходом “Князь Воронцов” сделано всего рейсов в 1852 году – один, в 1853 – 9, в 1854 – 11 и в 1855 году – 2, всего 23. Этими рейсами перевезено было, по 24 января 1855 года, казенного провианта:

Из Банка в Мингечаур	19.380 четверт.	7 четвер.
Из Банка в Зардоб	8340 четверт.
Из Зардоба в Мингечаур	3610 четверт.	7 четвер.	7 гар.
Всего	31.331 четверт.	6 четвер.	7 гар.

Ни количество последнего, ни коммерческого груза не было так велико, какъ рассчитывали вначале. В особенности вредно подействовала на развитие этого дела начавшаяся в 1853 году война.

В это время, не оказалось из Закавказского края никакого груза до Каспийского моря, и пароход должен был лишиться всей выгоды низового плавания.

С приездом нового Наместника пароходство по Куре было прекращено, и с тех пор оно пока не возобновлялось. Надо надеяться и желать, что для пользы Закавказского края оно не будет покинуто, [4] но организуется на более прочных началах, чем прежде. В частных руках, в распоряжении коммерческой компании, предприятие это должно увенчаться гораздо большим успехом, чем в казенном управлении, как и вообще все предприятия, имеющие в виду промышленность и торговлю. Для пароходства по Куре, по крайней мере, облегчена уже весьма серьёзная и трудная часть его, именно: расчищена река от карчей. На другой важной для Закавказья реке – Рионе, пароходство началось при более трудных условиях, именно: в то самое время, когда карчи еще только расчищались... Мы увидим дальше, что такое карчи в закавказских реках. Впрочем, были люди, которые полагали дать воде реки Куры совершенно иное назначение. Они хотели её всю обратить в каналы для орошения полей. Вода для полей Закавказья, бесспорно, необходима, но жаль и уничтожить таким образом самую значительную реку этого края, созданную самою природою для облегчения сообщений по кавказскому перешейку и служившую в самой отдаленной древности частью того естественного пути, который вел из Европы в Азию. Если делать жертву, то можно для этого выбрать меньшие речки, как приток Куры – Арагву.

Но, говоря о пароходстве по Куре, мы, конечно, не разумели верхней её части, от истоков её до мингечаурской переправы, на долю последней досталось только скромная доля служить естественным путем для сплава леса из богатых этим материалом мест Западного Закавказья в безлесную, восточную сторону его. Прошли те благословенные времена, когда, по уложению царя Вахтанга, лес, трава и вода считались общим достоянием, на которое имел право всякий. Как переменились с тех пор вещи! Сколько воды (в буквальном смысле) утекло с того времени! Вы не поверите, может быть, как дорого ценится теперь в Грузии вода; но вот пример, который даст вам идею об этом. В Тифлисе, для устройства на одной площади фонтана, проведена была из одного участка земли вода. Что же? Владетели этого участка затеяли самый упорный процесс с городом и, доказывая, какие убытки причинены им тем, что вода отвлечена с их земли какие произошли от того неурожаи и т. п., потребовали, в вознаграждение за отошедшую от них воду 30.000 руб. сер.! Предложение 3000 только раздражало их, и вот, как водится, дело об этой воде все растет и растет. Как ни преувеличенными кажутся эти требования, а между тем ирригация полей в Закавказском крае действительно есть самая настоятельная, насущная потребность Грузии [5] и провинций, лежащих от неё на юг и на восток. Хотите ли, чтоб ваше поле дало хорошую жатву, желаете ли вы развести сад – подумайте, прежде всего о том, как бы провести на ваш участок воду из какой-нибудь реки; без этого условия вы будете владетелем бесплодной и засохшей пустыни.

Но там, куда мы въехали и куда еще предполагаем отправиться, нет недостатка в этой животворной влаге. Это доказывает обильная и великолепная растительность, которая встречает нас тут повсюду, при въезде в ущелье. Кроме рек, множество разных ключей и источников сообщают жизнь и зелень всем растениям и поддерживают некоторую прохладу в атмосфере. Вообще, все Западное Закавказье, в отношении распределения влаги, представляет совершенную противоположность с восточным, тогда как в последнем вода составляет такую драгоценность и редкость, во втором изобилие её необыкновенно. Мне случалось слышать от садоводов, что это даже действует несколько вредно на растительность, гоня слишком растения вверх, отчего истощается их производительная сила, так что плоды на них реже и хуже тех, которые бывают, при более умеренных условиях влажности и растительности.

Действительно, для Восточного Закавказья один из самых жизненных вопросов в настоящее время есть его искусственное орошение, канализация. Сколько степей и пустырей вызвала бы эта мера к богатой растительности! Мы говорим здесь о Закавказье, но не о Кавказе, то есть Ставропольской губернии и Земле Войска Черноморского, главные реки достаточно распределяют влагу. Канализация Восточного Закавказья, в обширных размерах – если сбудется этот план – должна превратить весь этот край в сады и плодородные нивы.

Второй предмет, который, по уложению царя Вахтанга, считался достоянием общим, это – лес. Боже, как изменились теперь времена! Этот самый лес едва не на вес золота продается теперь в Восточном Закавказье, и дорог даже там, где он, кажется, в таком изобилии, что ничего бы не стоило его добывание. В Тифлисе обыкновенная, зимняя цена дров, кубическая сажень 20–15 руб. сереб. В Западном Закавказье, где леса много, дрова дороги – по бедности рабочих рук: сажень около 7 руб. сер. Кроме этого, нужно заметить, что на Кавказе и в Закавказском крае не существует еще правильного, рационального лесного хозяйства: последний вырубливается зря, без существующих [6] для этого в других страна правил. Более рациональное лесное хозяйство и искусственное увлажнение сухих местностей – это вопросы, тесно связанные между собою для Закавказского края, вопросы весьма важные для сельского хозяйства этой страны. К каким бы печальным результатами привело здесь истребление лесов, которое, со временем, непременно должно последовать, если станут вырубать лес, не соблюдая при этом никакого порядка! Положим, земли Закавказского края, прилегающие к Черному морю, в этом отношении, обеспечены: они представляют неистощимые запасы и каменного угля, и торфа, и леса. В этих последних местах, как мы увидим далее, действительно надобно скорее истреблять лес, для осушения воздуха, чем сохранять его. Но что будет с Восточным Закавказьем, когда оно обезлесеет, не представляя никакого другого материала, который бы мог служить заменою исчезнувшего?

Но взгляните на Куру, берега которой мы безотлучно держимся во все это время: вниз по течению плывет несколько связанных плотов; по сторонам стоят люди, отталкивающие плоты от берегов, а по средине устроен весьма оригинальным образом род кресла, на котором какой-нибудь тифлисский бюрократ возвращается по течению Куры из Боржома, где, благодаря минеральным водам, запасся здоровьем, и везет с собою в Тифлис доставшиеся ему недорого дрова. Это, в самом деле, выгодная спекуляция, так что подобным образом из Боржома можно сплавить такое количество леса, что, по доставлении его в Тифлис и продаже там, могут окупиться с избытком расходы на путешествие.

Погруженные в размышления и наблюдения, мы незаметно подъехали к Боржому. Лес, покрывавший скалы, сделался еще гуще. Горы и овраги, пересекавшие окрестности, представляли тут угрюмый и дикий, но живописный вид. Главная часть Боржома – урочища с очень красивыми постройками, напоминающими, время от времени, московские и петербургские дачи – расположена по другой стороне реки Куры, в которую здесь впадает приток, называемый Боржомкою. По сю сторону Куры, на горизонтальной скале, виднеется такая же развалившаяся башня, какие мы встречали нередко прежде.

Богаты Кавказ и Закавказье всякого рода минеральными водами: но до сих пор только один пункт, щедро одаренный целебными источниками, привлекал к себе приезжавших с целью поправления [7] здоровья. Если захотят, со временем, пользоваться всеми существующими в этой богатой стране минеральными источниками, то труда, при обделке и обстройке их, предстоит множество. Можно быть уверенным, что ни в какой другой стране нет такого поразительного богатства в этом отношении, как тут; а между тем, именно по причине этого изобилия, на них мало обращают внимания.

Боржом также не всегда посещается столь многочисленною публикою, как бы заслуживал. Впрочем, этого нельзя сказать о тех годах, когда приезжает туда на лето главный начальник края. Присутсвие его там придает необыкновенную оживленность этому прелестному месту, которое так красиво обстроилось во времена князя Воронцова, весьма любившего Боржом. В другие же годы, как тот, в который мне пришлось посетить это урочище, всё пусто; красивые домики стоят незанятые; я встретил даже один порядочный дом, совершенно заброшенный, с разбитыми стеклами; ни сторожа, ни собаки – живи, кто хочет.

Но, действительно, и в грустный же год я посетил Боржом. Я жил на левом берегу Куры, и сколько труда стоило перейти на правый! Дело в том, что находившийся тут инженер увидел весною, что мостъ не совсем в надежном состоянии, что доски гнилы и что надо его совершенно вновь перестроить. Разобравши его, он, как водится, начал составлять смету на постройку нового, рапортовать об этом властям, а между тем прошло и лето, начал кое-кто приезжать; и вот эти разобранные, гнилые доски положили снова, неприбитые, без перил и это над пропастью в несколько сажен. Никогда мне не приходилось еще видеть подобного моста: это всё равно, если б по гнилой доске пришлось перейти через бездну... Надо было обратиться к проводнику, который выбирал какая доска покрепче, и таким образом, зигзагами, мы переходили с одного берега на другой... К довершению беспечности, в то время, как не один уж человек обрушился с этого моста вниз, в одном месте у берега стоял без всякого употребления паром; даже не был натянут канат, чтоб тащить его. Южное far niente и русская бюрократия дружески здесь подали друг другу руки!

Тотчас, по переправе на другой берег, начинается солдатское поселение, состоящее из небольших, чистых домиков; а далее – хорошенькие дачи, с садиками и огородами, лавки, гостиница: еще далее, по течению светлой, живописной речки Боржомки, впадающей [8] в Куру, в местности, похожей на овраг, находятся минеральные источники. Главные из них – кисло-серно-щелочные, которые издавна были известны по своей целебной силе; они посещались больными еще при грузинских царях, с опасностью в то время со стороны турок и разных разбойников. Следы старинной деревянной ванны были заметны еще в 1836 году. Но только с 1842 года было обращено на Боржом надлежащее внимание, вследствие того, что его минеральными водами пользовался бывший главноуправляющий в Грузии, Головин. В это время был обделан щелочный источник и устроены две деревянные ванны, названные Екатерининскими. Углекислый источник разрешает много газа, кажется кипящим и имеет едва заметный серно-водородный запах; постоянно температура его около 24° Р.; количество вытекающей из него воды в час полагаютъ около 60 ведер; угольная кислота и натр преобладают в воде и, по мнению доктора Вилемса, придают ей некоторое сходство с елизаветинскою, в Пятигорске. Этот щелочный источник – один из отличнейших, по составным своим частям. Для людей слабого сложения температура его кажется трудновыносимою, а потому ванны разбавляются подогретою водою.

Возле галереи, в которой устроены ванны, в воспоминание пребывания на водах Головина, стоитъ небольшой памятник из дикого камня, с надписью.

Для движения после ванны, окрестности Боржома представляютъ очень многое. Неподалеку, на горе, находится малороссийская колония. Как-то странно, с первого раза, встретить в этих местах, посреди великолепного горного ландшафта, обитателей привольных степей Украйны, перенесших оттуда свои хаты, а с ними и свои родные обычаи и поверья в чуждую для них Карталинию. Но и десяток лет не примирил и не сроднил их с чужбиной, и тоска по родине заметна во всех их ответах на вопросы о том, как им понравился новый край.

Вопросъ о колонизации Закавказского края, с приближающимся окончательным замирением непокорных племен Кавказа выступает теперь на передний план. Ограничиться тем сравнительно незначительным количеством колоний, какое существовало до сих пор, как для обработывания пустых участков, так и для подания примера туземцам в улучшении их хозяйства и быта, конечно, нельзя. Из русских поселенцев до сих пор высылались сюда раскольники разных сект, духоборы, молоканы, скопцы; [9] вскоре они увидели, что край, который был предназначен для их ссылки, есть просто рай, обетованная земля, где они могут зажить в изобилии всех благ земных. Пропаганда учения, которую было они, время от времени, задумывали предпринять, была приостановлена в самом начале принятыми против этого мерами; и вот – всё влияние их на соседей-туземцев ограничилось тем, чего хотело правительство: примером дли улучшения хозяйства и быта последних. Мы познакомимся поближе с некоторыми из этих раскольников-поселенцев по приезде в Маран, где судьба привела нас пожить более недели.

Выбор европейской национальности, для населения новыми колониями вновь покоряемых гористых стран Кавказа, преимущественно, кажется, должен бы пасть на уроженцев разных горных местностей Европы, более знакомых с альпийскою природою. Из них можно было бы составить род военных, вооруженных колоний, которые бы всегда, в случаях надобности, в состоянии были защищать себя сами от неприятельских нападений. При этом, казалось бы, должно было бы также избирать в особенности то народонаселеніе, в котором более развиты понятия о сельском хозяйстве в горах, так, чтоб цель колоний была вполне достигнута.

Дурной мост в Боржоме был причиною, что я расстался с этим прекрасным урочищем ранее, чем бы хотел. Обратное путешествие мое оттуда до Сурама сопровождалось небольшим эпизодом, стоившим мне серебряного портмоне с незначительною суммою денег. При подъеме на гору, в одном месте к намъ бросилась навстречу целая толпа оборванных цыганок, с детьми всякого возраста и с криками: Алла северсен, ага (ради Христа, господин), причем они схватывали своими костлявыми пальцами, по азиатскому обычаю, полы плаща, осыпая разными приветствиями и пожеланиями. Как не поблагодарить было кавказских эсмеральд за такие любезности? Припомнив, что у меня в кармане были медные деньги, я опустил туда руку, чтоб отдать им, как вдруг, вслед за моею, туда же опустились, бесцеремоннейшим образом на свете, десятки других рук, и всё это с оглушительным шумом просьб и жалоб со всех стран, чтоб развлечь мое внимание и незаметно схватить все, что только можно было... Нужно было поспешнее спасаться от таких ловких плутовок, но подъем на гору не позволял скоро ехать, и потому сзади и по сторонам всё еще продолжали подбегать толпы этих черномазых нищих, конечно, в надежде поживиться опять чем-нибудь. Украденная [10] ими вещь не была мною замечена до следующей станции. Чрез четверть часа после того представилась перед нами такая же группа вооруженных цыган, с волосами и бородою раскрашенными, по турецкому обычаю, гинною (желтою краскою), с разными инструментами, употребляемыми в Турции. Несмотря на их турецкий язык и выбритые по-мусульмански головы, по чертам их лиц и по ловкости движений нельзя было не узнать в них сейчас же цыганского типа. Это так называемые в Закавказье, в Турции и Персии – лути, или певцы, музыканты, фокусники, наконец, если угодно, то и просто – мошенники. Первый крик, с которым они бросились к нам на встречу, был тот же, с каким нас встретил их женский авангард: это Алла северсен, ага (ради Христа! ради Христа!), причем они также бросились, чтоб схватить за полы платья в виде приветствия, но, в сущности, для того, чтобы ловко обыскать в это время. Но штука эта была мне известна, и потому нужно было принять серьёзные меры для того, чтоб они оставались в почтительном расстоянии; За показывание же цыганских штук посулена была в награду грузинская монета в два абаза ². В самом деле, кувыркань их, под звуки оригинальной и дикой музыки, обличало в них большую ловкость. Довольный тем, что успел отделаться от другого рода штук с их стороны, я поспешил бросить им поскорее обещанную награду и уехать.

Дорогою по Имеретии цыганский табор попадался мне не раз. Проделки, к которым цыгане прибегают там, чтоб выманить милостыню, очень близки к мошеничеству, а иногда и к грабежу. Красота цыганского типа утратились в их женщинах от постоянной бродячей жизни, от влияния зноя и стужи на их едва прикрытое тело. Они говорят по-турецки и, вероятно, перекочёвывают из соседних мест Азиатской Турции.

За Сурамом, древнею, развалившейся грузинскою крепостью, начинаются леса и перевал через хребет. Здесь сооружается [11] шоссе, по причине постройки которого беспрестанно попадаются на дороге палатки солдат, работающих на нем, а по вечерам раскладываются костры, которые служат вместе и для приготовления пищи и для освещения. В самом деле, судя по некоторым частям этой шоссейной дороги, перекрещивающимся с тою, по которой ездят до сих пор – это одно из замечательнейших произведений у нас в этом роде. В гору вьется оно едва заметным подъемом; над пропастями устроены прочные виадуки; на одно только, кажется мне, можно пожаловаться в этом отношении: на чрезвычайную медленность постройки этой дороги, имеющей протяжения менее 20 верст, а между тем, сооружаемой уже несколько лет сряду.

Далее за Малитом не встречается более надобности ни в каком шоссе: каменистая дорога, огражденная с одной стороны живописными скалами, перевитыми плющом, а с другой омываемая горною речкою, которая, смотря по значительности склона, то несется быстрее, с довольно заметным шумом, то журчит едва слышно, отчего происходит какая-то музыкальная перемена такта в падении воды; дорога эта нс оставляет ничего более желать, как только того, чтоб её расширили. В некоторых местах река уже не так близко касается дороги: первая упадает глубже вниз, а последняя подымается в гору: образуется пропасть, в которую можно упасть, но только разве при большом несчастии. “Посмотрите, барин”, обратился ко мне с речью мой возница-имеретин, “вон там, внизу, лежит издохшая лошадь: вчера только провалилась тройка; ехал поп полковой, да больно спешил: лошади-то, испугались чего-то, да и бросились вниз”. – “Ну, что же поп-то жив, остался?” спросил я. “Да, жил еще целые сутки, только сильно мучился: все косточки у него были переломаны, а ямщик упал головою на камень и тут же отдал душу”.

Но вот панорама переменилась: после малитской станции показались живописные белые горы, украшенные великолепными вьющимися растениями. Кроме чудных видов природы, здесь и богатые исторические воспоминания. Боже! какой классический край и как мало на него обращено внимания исследователей. У слияния двух рек, Чхерумелы с Квирилою (как название Риона напоминает греческий язык, так точно и название реки Квирилы должно происходить от латинского корня: самые имена их показывают, как часто эти места посещались и римлянами и греками), возвышается скала, наподобие крепости; здесь развалины когда-то известного города, важного пункта для древней европейско-азиатской [12] торговли – Шаропани. Безмолвный, заброшенный памятник когда-то суетливой торговой деятельности, которую не пугали никакие опасности путешествия по неприветливому, негостеприимному, разнообразно населенному Кавказскому перешейку! Здесь был когда-то главный путь европейских народов в Азию. Но с тех пор, действительно, много воды утекло, в буквальном значении этих слов”. Изменился и берег Черного моря: в настоящее время море уже версты на две отошло от старой турецкой крепости в Поти, которая не так-то давно еще стояла над самым морем, и озеро Полеостом неподалеку от Поти) есть, может быть, остаток вод Черного моря, которые омывали долины Мингрелии гораздо далее, чем теперь ³; и воды в притоках Черного моря, конечно в этот длинный период времени изменяли несколько раз и русло свое и получили совершенно иной характер. Страбон, как видно, весьма положительно знакомый с этим краем, рассказывает, что в его время (в первой половине XII в.), большие суда доходили вверх по Риону, до устья Квирилы, и что далее по этой последней реке суда меньшего размера тянулись вверх до Саропани, перед которою мы теперь находимся. Я слышал от одного из русских, служащих в Мингрелии, что возле этого загадочного древнего города Саропани находили еще недавно якоря – доказательство слишком уж красноречивое, чтоб убедить какого угодно Фому неверного, что этот водный торговый путь, о котором сохранила нам известие древняя география ⁴, через Черное море, реку Фазис до Шаропани, а потом через Сужумъ и Курою до Каспийского моря, оттуда же Оксусом в Индию – действительно существовал. [13]

Но если в настоящее время природа менее благоприятна для торговли Европы с Азией через Кавказский перешеек, то^: зато искусство может вознаградить ее с избытком. Железная дорога от Поти до Баку, о выгодах которой мы говорили подробно в первой статье “Очерков”, будет гораздо лучше всякого водного пути, хоть бы он шел непрерывно от моря до моря.

Турция начинает уже понимать ту опасность, которая ей может угрожать в коммерческом и финансовом отношении, если кавказским начальством будут приняты меры к привлечению турецко-персидского транзита в Закавказье. Она начала усердно исправлять дороги по тем двум линиям: первой через Арзерум и второй – через Багдад, по которым обыкновенно тянулся этот транзит; кроме того, она поснимала здесь свои бесполезные карантины, которые были, можно сказать, совершенною пародиею на карантины; всё помещение тут заключалось в палатках, в которых заставляли только понапрасну тратить время в исполнении самых смешных карантинных обычаев. А ничто так не дорого для торговли, как время! Палатки теперь на этих транзитных линиях Турции сняты; караваны могут уже проходить по арзерумской и багдадской дорогам без всяких остановок. Для наблюдения за появлением эпидемических болезней, в Тагеран назначен Портою особый медицинский чиновник, которому как турецкое, так и персидское правительства должны сообщать все необходимые сведения о состоянии общественного здоровья в этих странах.

Мера, положим, уж слишком поздняя; в Закавказье, точно также, как и в Греции и других европейских государствах, порты которых открыты для судов, приходящих из Азии, уже несколько лет, как уничтожены всякие карантинные предосторожности и формальности, до тех пор, пока наши азиатские консулы, не дадут знать, что где-нибудь появилась заразительная болезнь. Но Турция имеет другое, огромное преимущество пред русскими закавказскими владениями, которое так выгодно для купцов, что они могут предпочесть и дурные дороги через этот край самым лучшим путям сообщения; это – ничтожные таможенные пошлины, взимаемые там с заграничных товаров. Обстоятельство это имеет те последствия, что европейские товары, прошедшие [14] длинным и трудным путем азиатского транзита, несравненно дешевле в Турции, в западной, средней и даже восточной Персии, чем в России. Не угодно ли вам купить в Тифлисе самое обыкновенное‚ самое ничтожное произведение европейской промышленности, и с вас запросит баснословную цену какой-нибудь француз, который приехал туда сперва, слугою с каким-нибудь консулом, потом открыл себе парикмахерскую лавку, с присоединением, конечно, к ремеслу куафёра множества разного рода пустячков, потом и совершенно променял неблагодарное звание цирюльника на купца в самых больших размерах; если вы только что приехали из России и поражены, огромностью цен на эти пустячки французского изделия, которые все-таки гораздо дешевле в нашем отечестве, он вам, без всякого зазрения совести, скажет: “mais vous ne comptez pas les frais de la douane, monsieur!” (“Но вы не учитываете таможенные сборы, месье!”)

Таможенные издержки! – вот эта язва! вот отчего так колоссально возрастает цена на самые необходимые вещи в Закавказье! Еще если б там была какая-нибудь внутренняя мануфактурная промышленность, которая бы, могла дешевле удовлетворять сколько-нибудь развитым потребностам – но нет! всякие попытки к устройству фабрик в Закавказском крае, несмотря на многие великодушные жертвы со стороны правительства, оказались более, чем неудачны.

Казалось бы, что для одной из них и место выбрано было удачно, и средства под рукою огромные, и капитал затрачен был значительный; всё бы должно было ручаться за успех; но последнего-то и не было. Мы говорим о суконной фабрике, устроенной в урочище Дре, неподалеку от Тифлиса. Место это выбрано было удачно, потому что находится на перепутье кочевья: стада овец здесь значительны, шерсть под рукою для фабриканта, а для бедных кочевых пастуховъ верный сбыт её и верные деньги. Средства для фабрики здесь были также хорошие: и леса, и воды – сколько угодно. На деньги казна также не скупа, если, имеется в виду какое-нибудь выгодное предприятие; на этот случай есть даже особый капитал, так называемый для “полезных предприятий”. Нуженъ только коммерческий ум какого-нибудь частного человека, который бы умел оборотиться в этом деле – и вот бы все тифлисские джентльмены начали щеголять в сюртуках, фраках и пальто из дрейсского сукна и трико! Но последнего-то и не нашлось. Швейцарец, который взялся за это, скрылся потом, нейзвветно куда; француз, который принялся опять за это, кажется, не приведет [15] дела к лучшему концу. Отыскивая во Франции поручительство какого-нибудь, торгового дома в том, что он исполнить принятые им на себя обязательства, он получил там только один ответ: “да, на Кавказе выгодно было бы заняться выделкой шерсти”.

Мы бы очень рады были, если б ошиблись в предположениях наших о будущности этой фабрики, во время заведывания ею нового контрагента; но если судить по началу, то оно, кажется, не предсказывает лучшего конца...

А чугунно-литейный завод там же, в Тифлисе, к каким привел печальным результатам! Оказавшись безнадежно-неисправным должником, контрагент, в то же время, показал себя и неутомимым на изобретения и выдумки: он вздумал устроить на Куре такую мельницу для перемола хлеба, которая бы давала ему, по меньшей мере, тысяч пятнадцать в год, и, перед этим новым изобретением остановились, в выжидательном положении, все его кредиторы, надеясь, что, так или иначе, они получать свои деньги… К сожалению, мы не видели этой удивительной мельницы, которая, в подражание средневековым алхимикам, должна перемалывать муку в золото.

Но вот от вопросов торговых, вызванных в нас развалинами складочного пункта древней европейско-азиатской торговали – Шаропанью, мы незаметно затронули фабрично-промышленные вопросы. Может быть, и в самом деле над этою фабричною промышленностью в Закавказском крае тяготеет какой-то рок, не давая ей свободно разростись на этой почве... Может быть, и правы те, которые утверждают, что вообще фабричная промышленность не развивается на юге.

Возвращаемся опять к вопросам торговым. Для такого края, конечно, где нет собственной фабричной производительности, где все усилия к созданию её оказались тщетными, где нечего покровительствовать, уничтожение таможенных пошлин, или, по крайней мере, значительное облегчение их было бы настоятельною, существенною потребностью для его жителей. По крайней мере, порто-франко для некоторых приморских пунктов Черного моря, было бы единственным и, вместе с тем, могущественным средством для привлечения туда торговли и предприимчивого народонаселения.

А Россия, что она будет делать в виду тех благ, которыми станутъ наслаждаться кавказские и закавказские области, в случае дарования им всем свободной торговли? Да, надо признаться, никуда наша фабричная промышленность не посылает такого гнилого [16] товара, как к азиятцам, как-будто бы Азия и недостойна получать что-нибудь получше. Нужно обойти вокруг все три этажа каравансерая ⁵ Тамамшева, на Театральной площади в Тифлисе, чтоб видеть, какая гниль – остатки нижегородской ярмарки – здесь собрана и продается иногда в пять раз дороже, чем на месте... Образовалось общество для сбыта подобного же товара и в Персию; но там народ более набалован и дешевизною и достоинством товаров, которые привозятся к ним английскими купцами, и, конечно, нижегородская гниль не пошла в ход...

Здесь представляется так много других вопросов, на которые положительный ответ мог бы быть дан только после несколько продолжительного опыта – что мы спешим расстаться с ними, предоставив их разрешение времени и практике. Мы не беремся в наших беглых заметках ни на одно окончательное суждение о каком-либо предмете; мы выдвигаем только более интересные вопросы вперед, скользя по ним так же легко, как скользят в глазах путешественника и сменяются быстро предметы один за другим, не успевая обратить его внимания на все свои стороны, оставляя по себе, под конец, только одно общее впечатление...

Так же скоро передо мною скрылись развалины города Шаропани, древняя торговля которого привела меня к мыслям о настоящей торговле в этих местах, о транзите, порто-франко для восточного берега Черного моря, свободной торговле и наших настоящих торговых сношениях с Востоком. Еще мысли об этом и воспоминания о древности того края, чрез который я проезжал, не покидали меня, как вдруг меня вывел из этого созерцания громкий смех Сосии, который, обращаясь ко мне, показывал пальцем на только что проехавшего мимо нас всадника. В самом деле, было над чем посмеяться: всадник был имеретинский князь, одетый в обыкновенную здешнюю чуху, в легкой имеретинской шапочке, или не шапочке, а просто куске сукна, обшитого серебром, едва прикрывавшем верхушку его головы; для последней, впрочем, лучшим покровом служили длинные, густые, черные; как смоль, волоса, которые у имеретин, действительно, заменяют шапку, а Франтовской кусочек сукна наверху (папанах) играет при этом не более значительную роль, чем кокетливый головной убор какой-нибудь красавицы. До сих пор, как видите, не над [17] чем было смеяться: всадник был молодец хоть куда; конь также не мог представить ничего смешного; но существо, которое следовало за ними, было несчастнее всякого Санхо-Пансо. Последний, по крайней мере, ездил хоть на осле, а этот должен был следовать за своим господином пешком, и притом не с пустыми руками, а с довольно тяжелою ношею, кажется, тунгою вина (в тунгу вмещается пять двойных бутылок). По мере того, как этот новый Дон-Кихот пускался рысцой, или начинал галопировать, его бедный Санхо-Пансо напрягал все свои силы, чтоб не отстать от него. Как мне объяснял Сосия, родом имеретин – если вы помните рассказ мой о нем в самомъ начале моего путешествия – здешние князья обыкновенно так заставляют сопровождать себя кого-нибудь из своих крепостных, который, кроме вина, должен запастись и любимой закуской своего господина, обыкновенно состоящей из соленого сыра.

Но этим, впрочем, и ограничиваются все обязанности такого крестьянина. У каждого крестьянина есть свое дело, и другого он не знает: один должен наловить рыбы к какому-нибудь празднику раз в год, и принести её к своему господину (батони); другой отправляет также одну какую-нибудь специальную обязанность, например: дает своему господину умыться, или одеться; третий набивает ему только трубку, четвертый седлает его лошадь, пятый, наконец, подает ему азарпешу (сосуд) с вином и т. п. Именно, слугу последнего рода мы повстречали теперь. Конечно, его обязанность потруднее, чем наловить раз в год для своего господина форели, или дать ему умыться. Если б, по крайней мере, позволено было ему сесть на лошака, то положение этого бедняка было бы, может быть, менее жалко, хотя и не менее смешно.

Сколько национальностей имело в разное время влияние на образование характера, языка и социальных отношений между обитателями Закавказья! Европейское влияние преимущественно отразилось в Западном Закавказье, от Черного моря до Сурама и отчасти до самого Тифлиса. Есть здесь некоторые учреждения и обычаи, которые сложились точно таким же образом, как и в Западной Европе; но сложились ли они из внутренней жизни народа, как там, или составляют явление пришлое, внешний нарост? Откуда явились феодальные отношения в Западном Закавказье? Сложилось ли общество тут, при таких же точно условиях, как и в Западной Европе?

Всё это такие вопросы, для разрешения которых нужно бы было поглубже [18] вдаться в местную историю, в изучение здешних нравов и обычаев; но нельзя сомневаться, что все отношения здесь классов одного к другому имели характер феодальный. От одного какого-нибудь князя были в зависимости другие князья (тавади), азнауры, духовные, До сих пор еще сохранились следы такой зависимости.

Феодальные отношения эти перешли мало-помалу в крепостные, и количество крестьян в Имеретии и Грузии, находящихся в подобной зависимости от своих господ, весьма значительно. Мне помнится, что в одном из специальных наших журналов не так-то давно количество крепостных в Закавказье было представлено крайне незначительным; эта грубая ошибка неудивительна, потому что Кавказ и Закавказье для большей части наших соотечественников, не бывавших там, есть совершенная terra incognita, о которой каждый составляет себе, в своем воображении, понятие, какое ему вздумается: иному она представляется вся населенною одним воинственным племенем черкесов и русскими войсками, которые ведут с ними ожесточенную борьбу на жизнь и смерть; в воображении других вся страна за Кавказскими горами – Грузия. Только военные депеши заносят к нам, время от времени, совершенно новые, странно звучащие для нашего уха имена покоряющихся народов, в роде абадзехов, натухайцев, шапсугов и т. п. Край этот для изучения есть совершенная бездонная пропасть: для этнолога, филолога, натуралиста, для всякого исследователя здесь нельзя положить предела совершенства, это безбрежный океан, который нельзя весь переплыть. Спрашиваем, наша академия наук имеет ли представителей для главных, по крайней мере, языков, распространенных в Кавказском и Закавказском крае? Исследованы ли эти языки, сравнены ли их корни? Нет, до сих пор в нашем ученом мире есть представители лишь для весьма немногих наречий Кавказа, это все еще неразработанное, почти непочатое поле для будущих исследователей. Для Сравнительной Грамматики, с изучением всего множества языков, говоримых на Кавказском перешейке, объяснится весьма много отделов, которые остаются до сих пор темными для неё, по недостатку материалов. Нет страны на свете, в которой бы, на сравнительно незначительном пространстве, были, поселены столь разноплеменные народы, говорящие на языках самых разнообразных корней. С более подробным ознакомлением с племенами, населяющими Кавказ, разъяснятся [19] и многие темные вопросы в истории. Сколько таких народов, имя которых едва блеснуло в истории, едва сохранилось в более, или менее искаженном виде в средневековых летописях, и потом сделалось загадкою для исследователей? Негостеприимный Кавказский перешеек, несмотря на представляемые им невыгодные условия для путешествия, был каким-то чертовым мостом для перекочевывания из Азии в Европу. Итак, тут всё еще таинственно, тут всё еще полно вопросов, на решение которых нужны будутъ гигантские усилия учености и таланта.

Но желая оправдать случавшиеся промахи в русских и иностранных сочинениях, касавшихся Кавказа, мы отдалились от того предмета, на который навела нас встреча имеретинского барина с его слугою. Западное, или христианское Закавказье (в противоположность Восточному, которое можно назвать по-премуществу мусульманским) заключет в себе весьма значительное количество этих крепостных; тогда как Восточное, в этом отношении, составляет совершенный контраст. В Грузии, при решении крепостного вопроса, в том смысле, в каком он поднят в русских губерниях, то есть с землею, может представиться следующее, довольно затруднительное обстоятельство: усадьбы крестьян там, в настоящее время поселены на самых лучших местах, с виноградными садами, с источниками воды. А что такое значит в Грузии источник воды – это мы видели прежде: от него зависит же плодородие прилегающего к нему поля; во власти того, кому он принадлежит, или лишить владельца поля урожая, или даровать ему обильную жатву. Вот как велико значение этого источника! Конечно, это обстоятельство должно быть принято во внимание при наделе крестьян землею, если б это преобразование скоро случилось в Грузии.

Между тем дорога и окрестности начали принимать другой характер. Вместо горного ущелья, стала открываться широкая долина, с полями, покрытыми кукурузою, иногда вышиною в человеческий рост, гоми, из которой имеретины делают свою любимую кашу, в роде итальянской polenta, или плантациями табачными и хлопчатой бумаги, обнесенными плетнями, перевитыми плющом, а иногда и лозами дикого винограда. Рекомендуем нашим агрономам следующую забавную выдумку: домашние животные, которые пасутся в этих местах, а в особенности свиньи, носят на шее треугольник из дерева, который мешает им проникать черезъ отверстия плетня, для того, чтоб попользоваться там плантациями. [20] Все усилия их проникнуть туда как-нибудь своими мордами достаются совершенно напрасны, и причиняют только боль несчастным животным, которая служит им хорошим уроком за их жадность. На малороссийских баштанах ⁶ такая выдумка была бы не бесполезна для хозяина.

Такая ровная и широкая долина, в какую мы въехали теперь, встречается нам здесь уже повсюду на пути до самого Черного моря. Горы Кавказа тут составляют только воспоминание, и иногда появляются вдали, в виде великолепной панорамы. Как только кончается горная дорога, с своею натуральною мостовою, сменяясь черноземным грунтом долины, превращающимся в невылазную грязь во время дождей, которые здесь бывают весьма часто, всякий раз, как только подует ветер с моря, приносящий с собою влажность и некоторую прохладу, отчего тут никогда не бывает невыносимых жаров – так тотчас появляется перед нами опять ровное полотно шоссе, впрочем еще неоконченное в то время, как я ехал, и потому приходилось лишь изредка въезжать на него, большею же частью ехать рядом, по невыносимо дурной и изрытой дороге.

Нужно, впрочем, заметить, что, относительно путей сообщения и удобства, с которым устроены станции, Кутаисская губерния, бесспорно, занимает первое место между всеми прочими губерниями Кавказского и Закавказского края. Станции на ней состоят из нескольких отделений: никто из проезжающих, не мешает друг другу; есть, кроме того, и балкон с маленьким садом. Не будьте только взыскательны, но с голоду вы не умрете: неподалеку находится несколько духанов, в роде тех, какие мы описали уже прежде; вино в них дурно и мутно, но оно все-таки может подкрепить и ободрить ваши истомленные силы; до молочной пищи имеретины также большие охотники, чем грузины, которые, не знаю почему-то, совсем её не любят. Нужно удивляться, до какой страсти последние любят всё соленое, в соединении с вином! Чему это приписать? Говорят, что будто-бы это предохраняет их от разлития желчи во время жаров. [21]

Улучшение путей сообщения в Кутаисской губернии, особенно в последнее время, нужно приписать и тому, что начальник этой губернии сам инженер и, по своему призванию, любит строиться. Впрочем, здесь случаются и такие эпизоды, которые иногда весьма неприятно, и притом на продолжительное время прерывают путешествие. Например, кому-нибудь из соседних генералов, или архиерею какому-нибудь захочется проехаться по этим местам; он сообщает о своем желании начальнику уезда, который рассылает участковых заседателей, с строгим приказанием не давать никому лошадей, пока не проедет эта особа. В первый раз я был свидетелем этого распоряжения, по случаю проезда одного духовного лица, а во второй раз, как бы вы думали? – по случаю того, что предполагалось провезти на почтовых тело одного умершего князя. Последнее обстоятельство было причиною задержки, продолжавшейся около двух суток. Между тем, на стене висит объявление от высшего начальства края, чтоб подобных распоряжений, клонящихся к задержке проезжающих для одного какого-либо лица, не делалось, под опасением, конечно, строгого с виновных взыскания. Тут же рядом висит объявление местного губернатора, несколько противоречащее первому, где сказано, что исключения из этого правила, могут быть деланы только для “высоких лиц”; в числе этих высоких лиц назван, между прочим, и губернатор.

Когда, в самом деле, по нашим большим дорогам проникнутся тем убеждением, что права всякого проезжающего, платящего одинаково, равносильны; что положение в обществе не дает, в этом отношении, никакого преимущества, что во время путешествия все люди одинаковы, какая бы бездна классов их ни разделяла; что побуждения, вызывающие на поездку какого-нибудь торговца, могут быть гораздо важнее и позначительнее, чем чиновника; что перевозить мертвое тело можно гораздо удобнее на буйволах, чем на почтовых лошадях? Купец не может здесь и путешествовать без беспрестанных неприятных происшествий. Мне случилось слышать рассказ одного иностранца, занимающегося торговлею на Кавказе, что он, во время путешествий по этому краю, или старался присоединиться к кому-нибудь, едущему, по так называемой казенной надобности, или же, по приезде на каждую станцию, давал прежде всего рубль серебром станционному смотрителю, и только при такой системе, он находил возможность двигаться вперед. Для торговых сообщений это ужасное бедствие! Товары передвигаются, с медленностью черепахи, на двухколесных арбах; купцу, которому они принадлежат, приходится [22] большею частью нанимать вольных лошадей... но не думайте, чтоб это было так же легко и дешево, как в России – нет; это стоит в пять-шесть раз дороже почтовых, и лошади, нанимаются обыкновенно у русских поселенцев-раскольников, или у немецких колонистов; в последнем случае, экипаж состоит из длинного фургона, покрытого белым полотном, с дышлом, в который впрягаются четыре лошади, точно так, как в Новороссийском крае; последняя езда очень удобна, хотя и скучна. Поместиться в фургоне может свободно около шести человек, и притом расположиться весьма свободно, даже спать, как в постели. Нечто сходное с этими фургонами представляет грузинский тахти реван ⁷, или та же арба, с продолговатою, круглою крышкою из белого полотна и дышлом, в которое запряжена пара буйволов. В экипажах этого рода обыкновенно путешествуют кавказские женщины-туземки.

При таком способе путешествия торговля и промышленность – предположив даже некоторое улучшение путей сообщения, именно постройку шоссе и т. п. – должны, конечно, очень страдать. Мало рабочих рук, мало перевозочных средств. А отчего мало? оттого, что дурно развито хозяйство. Где бы лучше, казалось, как не здесь, при богатстве пастбищ, развить табуны лошадей, улучшить и увеличить породы вьючных животных? Много тут также вредит и странная инерция туземцев-христиан; единственными извозчиками в крае остаются немногочисленные русские раскольники, немецкие колонисты и закавказские мусульмане. Будучи, в следствие этой бездеятельности большинства населения, монополиею в их руках, эта торговля делается, действительно, монополиею весьма дорогою.

Но скажут: горы – вот что порождает дороговизну перевоза, вот отчего находится так мало людей, которые согласились бы жертвовать своими лошадьми, рогатым скотом, вьючными животными за умеренную цену. А разве только в Закавказье да на Кавказе есть горы? Где природа создала препятствия, там же она и дала средства, для преодоления их. Ущелья, прорытые руслом рек, составляют натуральные пути сообщения через горные громады: сквозь ущелья эти, и без пособия искусства, тянутся вьючные животные с товарами, ступая с удивительною твердостью и осторожностью над бездною. Та же самая дорога, расширенная и улучшенная искусством, уже составляет весьма сносный путь: нужно [23] только, чтоб были средства для перевозки, чтоб в жителях была деятельность, предприимчивость, желание заработать деньги и улучшить свой быт, соревнование; чтоб народ вышел из этого жалкого состояния апатии и усыпления; нужны, для него, наконец, образцы того, как удобнее перевозить. Мне случалось видеть такие странные образы перевозок, что нельзя было достаточно надивиться неизобретательности, умственной инерции, рутинности этого народа. Известно, как велики, объемисты и красивы ореховые деревья в Закавказье: под тенью одного из этих дерев садится иногда обедать человек до пятидесяти. Вообразите, что такие деревья перевозятся следующим образом: к дереву прибиваются цепи, в эти цепи запрягается несколько пар буйволов; за ними идет несколько человек погонщиков, с огромными плетьми, которыми они немилосердно бьют этих бедных животных, покрикивая безпрестанно хором: “хим, химо, хим!” Представьте себе, каковы должны быть мучения буйволов, когда, им приходится встаскивать подобное дерево вверх! И закавказский извозчик, с парою буйволов, заработывает себе рублей до пяти в день, когда есть большая потребность в перевозке!

Но довольно – мы заболтались и не заметили, как стали приближаться к Кутаису. Уже было совершенно темно, из города виднелись приветно огоньки: мрак не позволял разглядеть ничего более; вот уж мы въехали в узкую еврейскую слободку; тут уж можно было разглядеть, что город этот был похож на какой-то южный лес, или натуральный сад: небольшие деревянные домики самой легкой постройки прикрывались совершенно под широкими ветвями дерев; особенно таинственно и прекрасно смотрели плакучие ивы, ветви которых напоминали воду, бьющую из фонтана струею, суживающеюся кверху и все более и более расширяющеюся к низу. Нигде в Закавказье это дерево так не очаровательно прекрасно, как здесь; обилие влаги в этой стране придает ему особенную свежесть, высоту и блеск зелени; листья так влажны, как будто они орошены слезами, и вся форма дерева представляет собою олицетворение фонтана слез, отчего оно и получило такое печальное и поэтическое название “плакучей ивы”. Широколиственный орешник и фиговое дерево составляли к нему прекрасной дополнение, и всё таинственно пряталось в этой богатой зелени и роскошной растительности. В воздухе была разлита какая-то нега после жаркого дня: всё молчало и отдыхало в природе. Только издали слышался дикий, глухой гул, как будто бы [24] от езды экипажей – но не беспокойтесь: экипажей тут не было никаких; единственные четверо извозчичьих дрожек, которые держат здесь русские раскольники, уже скрылись; а других экипажей во всем городе тогда и не было – то был гул от падения Риона, который в этом месте, встречая препятствие в скалах, принимает иногда вид водопада и шумом своим напоминает несколько гул Терека в Владикавказе. Там, где шум этот сделался всего сильнее, над самым Рионом, нам пришлось остановиться: перед нами были опять те же плакучие ивы и такой же деревянный домик, какие мы встретили при самом везде в город. Это был известнейший во всем Кутаисе отель и клуб – и все, что вам угодно – содержимый дюжим и дородистым мужем, по имени “Гривняком”, или, как его многие перекрестили “Гривенником”, австрийским славянином, приехавшим в Закавказье сколько из симпатии к русским, столько же и из желания попробовать тут счастья. Дородистый муж вышел к нам с приветствиями на немецком языке, помог сам встащить чемодан и повел, по деревянной худенькой лестнице, в так называемый им второй этаж, собственно же потому исправлявший должность бельэтажа, что первый был нечто в роде подвала, наравне с землею. Комната, в которую нас ввели, была чулан, с одним окошечком, двумя постелями, столиком и двумя стульями. В растворенное окошко виднелся маленький сад, и одно дерево врывалось ветвями прямо к тому месту, где находилась одна изъ постелей. Во время ужина почтенный славянин Гривняк поместился против меня и начал рассказывать о своем житье-бытье здесь, о подвигах самоотвержения и бескорыстия, оказанных им во время войны, именно, что в это время он давал безвозмездный приют недостаточным офицерам, – о потерях, которые он потерпел от страсти кутаисских жителей – не исключая даже и некоторой части более высокого класса туземцев – к конокрадству, вследствие которой он уже решился более не держать никаких лошадей. Вдруг разговор наш прерван был приездом новых гостей, к которым он не замедлил выбежать на встречу. Вскоре показались немецкий барон (как оказалось после из разговора), в шотландской шапочке, и спутник его, молодой человек, на котором была фуражка с кокардою. В таком месте, как Кутаис, и особенно у Гривняка, за бутылкою мингрельского вина, скоро знакомятся, и в короткое время мы узнали друг о друге всё, что нам нужно было знать. Прусский барон был записной турист: путешествия [25] по Европе ему не нравились, по своей легкости и беспрепятственности; поэтому он искал себе развлечения в других странах света, был в Алжире, Египте, изъездил с караванами степи Африки, отправился потом в Турцию, пробыл несколько времени в Константинополе, оттуда сел на пароход, плывший в Одессу, где познакомился с своим спутником за игрою в шахматы, и с тех пор они решились проехать вместе вдоль всего Кавказского перешейка, от Черного моря до Каспийского; оттуда спутник его собирался направиться к устью Волги и потом, вверх по реке, подняться на пароходе до Твери и возвратиться в Петербург, где он служил в К... комитете. Планы же барона были гораздо обширнее; от Баку он хотел взять в совершенно противоположное направление – в Астрабад, оттуда поехать к Персидскому заливу, сесть там на английский пароход и поплыть в Индию. Вино придало веселости и юмора рассказам барона, и он даже бросился показывать жестами, как ему приходилось путешествовать по степям Африки на верблюдах, Как упрямое животное всякий раз долго не соглашалось стать на колени, пока он не прикрикивал несколько раз, почему-то необыкновенно действующий на верблюдов звук: “крак, крак, крак!” Упрямое животное тогда преклоняло колено, но нужно было как можно скорее пользоваться этим случаем и вскочить на него; иначе верблюд, заметив этот маневр, быстро становился опять на ноги, и тогда бедный всадник перекувыркивался и летел наземь, к общему смеху всего каравана. При этом рассказе, турист, утомленный долгими странствованиями по Европе, Азии и Африке, потерял, наконец, равновесие и, к общему смеху нашему, сделал весьма неловкий маневр...

На другой день рано утром я почувствовал, что ко мне кто-то приблизился и стал меня закрывать; я открыл глаза и увидел перед собою – моего имеретина, Сосию. “Ра гинда, бичо?” (что тебе надо, любезный?), спросил я его по-грузински, не совсем довольный его заботливостью. прервавшею мой сон, который, после дороги, был для меня как-то особенно приятен. – “У вас будет [26] лихорадка, сказал он, окошко возле вас было отворено целую ночь; а тут шутить с этим не надо”. Поблагодарив его за добрый совет, я поспешил затворить окно в сад, чрез которое проникало сколько-нибудь свежего, утреннего воздуха в душную, низенькую комнату, где, при затворенном окошке, воздух был как-то невыносимо сперт, душен и зноен; по всему телу моему возбуждена была сильная испарина, дыхание было не совсем свободно, пульс бился ускореннее обыкновенного, состояние духа было какое-то напряженное, лицо несколько горело. Имеретия как будто начинала производить на меня свое действие. Я встал поспешно, слегка оделся и спустился на берег Риона, который был как раз на дворе отеля Гривняка. По большим камням, которые торчат из воды, наподобие маленьких островков, я пробрался довольно далеко от берега и начал умываться... Трудно себе представить что-нибудь величественнее и прекраснее той картины, которая открылась перед мною. Рион, весь изрытый порогами, катился наподобие водопада, разбиваясь с пеною о камни; все, что окружало его с левой стороны, совершенно потонуло в роскошной южной зелени: отсюда можно было разглядеть только лишь несколько домов; остальных построек как бы не бывало; и этот сад вдали оканчивался амфитеатром, с высоты которого виднелся красивый архиерейский дом, также весь окруженный зеленью, а еще выше – развалины старой крепости. Дальше и дальше – все зелень и горы на горизонте, блестящие, при ясной погоде, своими снегами; правее, над Рионом, развалины старого дворца имеретинских царей – древний памятник, напоминающий вам беспрестанно, что вы находитесь здесь на исторической почве давно минувшей, самобытной и своеобразной жизни народа, что вы тут топчете землю, о которой расскажут вам много чудесного предания самые отдаленные; а на том берегу Риона расстилаются веселые долины, тучные пажити, полные влаги поля с высокими стеблями и налившимися зернами кукурузы и гоми, непроходимые леса, перевитые плющом, виноградом и другими вьющимися растениями; это не лес, а бесконечный сад, о котором сохранила нам повествование Библия и в который введены были первые люди. Человек здесь на втором плане: перед такою могущественною, колоссально-художественною природою, к прелести которой ничего не остается более прибавить, человек, с его искусством, вам кажется более ничтожным, чем где-нибудь на севере, где на долю его выпало украшение, облагорожение, пересоздание той бедной и скудной природы, которая его окружает, [27] для того, чтоб и с ней ему можно было жить весело и удобно. Тут только вы уразумеете, что заблуждаются те эстетики, которые говорят, что произведение искусства есть только то произведение, только то олицетворение идеи прекрасного, которое создано человеком; что есть только один художник во вселенной – человек, умеющий осмыслить всё в природе и возвести его в перл создания, нет – есть художник могущественней и выше человека, прототип художника-человека; только на севере мог забыть о нем философ, потому, что на севере – человек стоит на первом плане; там он – царь, властелин всего окружающего; природа ему повинуется, во власти его – придать ей красоту и гармонию, превратить безводные степи в сады, болота – в поля, вызвать к жизни и растительности то, что, кажется, от века лишено всякой жизни и растительности. Тут он художник, тут он творит, по образцу того прототипа-художника, и не удивительно, что мыслителю севера, он мог показаться единственным художником. Но такая мысль не может прийти там, где произведение человека составляет только какое-то слабое, побочное дополнение к природе, где весь город скрылся и потерялся в чаще массивных, широколиственных орешников, плакучих ив, фиговых и множества дорогих дерев, где всё – зелень, и цветы, и блеск и свежесть, и безоблачная лазурь над вами и водопад, катящийся то быстрее, то медленнее. Тут музыка и живопись природы слились в одно прекрасное целое...

Я умылся здесь слегка, надеясь освободиться от дорожной пыли более существенным образом в какой-нибудь восточной бане, которая, почему-то казалось мне, непременно должна была существовать в Кутаисе. Уверенный, что это непременно так должно быть, и пользуясь тем, что еще было рано, а потому оставалось довольно времени для того, чтобы познакомиться с жителями живописного города – я отправился отыскивать её. Южное солнце начинало уж слегка припекать; на улицу, по случаю бывшего в то время базарного дня, съехалось из деревень множество имеретин, с разными припасами. Тут было удивительное смешение костюмов, народностей и лиц; в толпе виднелись и местные папанахи, или легонькие кусочки вышитого сукна, едва покрывавшие верхушки голов, для которых покровом служили собственно их густые, длинные, черные волосы, вившиеся локонами по плечам: на головах имеретин, в самом деле, такая же богатая растительность, какую мы встретили и в их отечестве. Тогда как папанах дает имеретину молодцеватый и какой-то кокетливый вид, турецкий фес, в котором также [28] в этой толпе не было недостатка, придавал и без того неподвижной турецкой физиономии еще более флегматический и ленивый оттенок; виднелась тут кое-где и старая турецкая чалма, под которою турок к своей обычной совершенной инерции присоединяет еще какое-то угрюмое и мрачное выражение. Тут были и свойственные одинаково всем частям Кавказа папахи – на этот раз, по случаю лета, белые, потому что белый бараний мех служит прекрасным средством для того, чтобы прикрыть голову от солнечных лучей; не мало находилось в толпе и евреев, в костюме которых не было ничего особенно-характеристического; а вот и русский элемент – солдат кутаисского гарнизона, он же и исправляющий должность цирюльника, а не то так занимающийся и другою торговлею толкучего рынка. Все это говорит на языках самых различных корней; заметнее других и резче поражают ваш слух гортанные звуки, особенно в устах абхазца, язык котораго вам может, с первого раза, показаться, по непривычке, совершенно птичьим. Все это суетится, хлопочет, чтобы запастись в городе несколькими серебряными монетами; ассигнаций здесь, конечно, и не показывайте; в глазах этих азиатских племен они не имеют решительно никакой ценности. Русский элемент, как видно, не пустил тут уже никаких корней, потому, что вы проходите, и никто вас не зазывает, никто не перебивает вам дороги, чтобы затащить волею-неволею, ухватившись за ваше платье, в свою лавку. Вот уж миновала эта разнохарактерная толпа; перед нами опять летящий по камням Рион; вот и развалившийся, пошатнувшийся на бок каменный мост древней имеретинской постройки. Одна половина его обрушилась совершенно в воду, а другая только показывает вид, что готова последовать за первою, нагнувшись также над ревущею, в виде каскада, рекою: в прекрасное дополнение ему, тут же недалеко подымается над рекою старый, развалившийся замок, прежний дворец имеретинских царей. Не привыкнув еще вполне к подобным путям сообщения, я немного призадумался-было над этою переправою. Но вот прошли благополучно два, три человека; значит, опасности нет, и я также перехожу, придерживаясь на всякий случай за перила. Впоследствии, на Кавказе подобные пути сообщения сделались для меня самыми обыкновенными: мне случалось потом проходить и через водопроводные трубы над пропастями, перебросанные с одного края на другой, для орошения полей.

Вот мы ужь на другом берегу Риона. Имеретинские деревянные [29] домики здесь еще проще, еще незамысловатее, растительность еще гуще, ореховые деревья еще объемистее и тенистее. Садари, абано? (где тут баня?) спросил я у одного попавшегося мне на встречу имеретина. Ака мобзандыт, батоно, ака (сюда пожалуйте, господин, сюда!) закричал дюжий имеретин из соседнего сада, выбегая ко мне на встречу. Что думал я, если при такой прекрасной обстановке, тут и бани еще лучше тифлисских? Тогда я просто готов Кутаис, во всех отношениях, поставить выше Тифлиса. “Куда ж ты меня ведешь, наконец?” спросилъ я скоро, с некоторым удивлением. Имеретин уверял, что это баня; но мы были в настоящем хлеве, где в первой изгороди копались какие-то животные, которых очень любят имеретины и терпеть не могут мусульмане; а во второй пищали два щенка. “Куда ж ты ведешь?” спросил я опять настойчиво, сомневаясь уже несколько в честности имеретина, который шел впереди и другого, который следовал за мной. “Не к бандитам ли, наконец, завела меня судьба?” подумал я. А не зная местных нравов, можно было Аллах весть что вообразить, потому что оба имеретина были люди дюжие, и мы очутились вдруг в каком-то коридоре, в роде склепа, куда не проникало ни откуда ни одного луча света, и где нужно было идти совсем наклонившись. Где-нибудь в Италии нельзя было бы и усомниться что это бандиты. Наконец, мы кое-как выползли из этого коридора, и перед нами показалась какая-то пещера, куда, в небольшую щель, брезжил свет. Испарения тут были невыносимы: лишних пять минут могли бы в непривыкшем и свежем человеке произвести обморок. Я искал только случая, как бы, придравшись к чему-нибудь и не обидевши этих двух добрых людей, выйти поскорее из этого места. Это убежище напоминало те пещеры древности, в которых человек, от злокачественных испарений и газов, терял совершенно присутствие духа. Впрочем, подозрения мои насчет честности этих двух добрых людей оказались совершенно напрасными и неосновательными; они только очень обиделись и рассердились, узнав, что я дурного мнения о их бане; и один из них, старший, повторялъ за мной с упреком; “тут и князь ходит и чиновник ходит, и всяк доволен бывает”. Смеясь над моим утренним приключением, случившимся со мною по незнанию города, я, однако, доволен был прогулкою, во время которой обошел самые отдаленные части города, без чего едва-ли бы попал туда.

Да, ни один город Кавказской области не может похвастаться [30] такими великолепными банями, как Тифлис. Я сказал великолепными, но прошу вас понимать это слово не в смысле искусной отделки их, изящества и т. п., как, конечно, всякому с первого раза должно показаться. О, об изяществе и искусстве отделки вы и не думайте! Не только этого здесь не существует, но здесь нет самого необходимого – удобства. Где природа слишком роскошна и щедра, там всегда скуп на выдумки человек. Серные ключи любой температуры бьют здесь из гор и проведены в бани; не нужно ни дров, ни других усилий для того, чтоб нагреть воду. Ванны также весьма просты: это маленькие каменные бассейны, из которых в одном вы даже можете немного плавать: так достаточно в нем места. Ванны, пол, стены и потолок – всё из камня. Окон в стенах нет никаких; только в потолке сделано отверстие, большею частью открытое, через которое проникает свет и, вместе с тем, выходят испарения, подымающиеся из воды. Вся баня достаточно нагревается этими испарениями, при почти постоянно теплой здесь погоде зимою. До сих пор мы не могли заметить важных неудобств. Но в каком жалком положении обыкновенно находится передбанник! Сюда не проникают уже те пары, которыми нагревается баня. Ваше тело, особенно расположенное к простуде после горячей серной ванны, подвергается здесь самой резкой перемене температуры. Печи даже тут никогда и не устраиваются. Хозяева хотят, чтоб содержание бань им ничего не стоило, а между тем, чтоб они приносили им постоянно огромный доход. В предбаннике вы не найдете ни одной сколько-нибудь сносной мебели: о мягком диване, кресле, стуле, порядочном столе, зеркале, стеариновой свечке и т. п. тут и помину нет. Возле стен устроены грубые деревянныя лавки, прикрытые каким-нибудь грязным куском полотна; сальная свечка едва освещает мрачные своды, на стенах сырость оставила свои глубокие следы. Прислуга также не получает ничего от содержателя бани: все их существование основано на пешкешах (даровых подачках) посетителей. Хозяину, таким образом, приходится вести только книги для прихода; расхода же он никакого не знает. За каждый час, проведенный посетителем в бане, берется по 60 коп. сер. (до войны было по 40; после же войны и на это прибавились цены, как и на все другие предметы); сверх того, нужно платить непременно прислуге, которая только этим и живет. А если б к великолепным тифлисским источникам прибавлено было хоть немного искусства, то это была бы, действительно, великолепнейшая [31] вещь! Впрочем, мы заметим о них ещё следующее: их слишком мало для населения этого города; новые источники могли бы быть, по всей вероятности, найдены, но их не позволяют отыскивать; владетели существующих до сих пор в Тифлисе бань (всего, кажется, этих бань только пять) успели выхлопотать себе эту привилегию на том основании, что будто бы новых источников нет, что если и найдена будет где-нибудь вода, так она выходит из тех же, и потому в прежних банях осталось бы меньше воды. В последнее время поднялся серьёзный геологический вопрос об этом предмете: некоторые доказывали pro, другие contra. Последние находили, между прочим, что нередкие землетрясения, случающиеся в Тифлисе, происходят от того, что не все ключи разработаны, что газы от этого остаются в земле и ищут себе исхода... Не можем решить, насколько заслуживает вероятности последнее предположение, но мы готовы всегда держать сторону против всяких привилегий, и охотно пристаем к той, которая требует отыскания и разработки новых ключей. – Что касается до других мест Закавказья, то в них, по большей части, устроены обыкновенные русские паровые бани, в весьма незначительном количестве.

Между тем, нужно было навестить некоторых знакомых. Добрый С. предлагал мне поместиться у него, но я не хотел воспользоваться предложением его, видя, что он и сам, с семейством, живет в трех маленьких комнатах. Большая часть домов здесь все в таком роде; его красавица жена, чистый тип южной кросоты, живая и умная грузинка, придавала этой небольшой квартире особенную прелесть, и потому лучшее кутаиское общество сходилось обыкновенно сюда вечером на чай. У К., с которым меня познакомил другой мой приятель Б., собрания отличались более серьёзным характером. Здесь сходились обыкновенно туристы, офицеры генерального штаба И вообще люди без чиновных предрассудков и рутины; главным оратором был сам хозяин, и нужно отдать ему справедливость – он мастер был говорить хорошо; речь его, особенно на французском языке (тут был иностранец, тот путешественник, о котором я упоминал в конце предыдущей главы и который не говорил по-русски; поэтому нужно было обратиться к разговору на языке, всем понятном) текла, как из уст оратора; он читал много, видел и испытал также много, видно, было, что материалов в его голове накопилась бездна; один предмет у него следовал быстро за другим; в то же время, в нем заметно [32] было также желчное настроение, выражавшееся в быстрой ходьбе, в беспрестанном плевании по сторонам, а иногда и в сильных выражениях. Но, глядя на него и на то, что его окружало, всякий бы скоро простил в нем эти последние недостатки и полюбил бы его. В нем было много твердых убеждений, много таланта, пропасть начитанности и еще больше любознательности. Одна комната была вся уставлена шкапами с книгами в таких размерах, в каких вы это можете только увидеть в кабинете ученого. Эта же комната показывала, что он и не рожден был быть ученым теоретиком, что ум его был более практический, административный; несколько шкапов заключали в себе коллекции с образцами разных произведений, земледельческих орудий, минералогических, ботанических и зоологических достопримечательностей края; все эти образцы были подобраны с большим выбором, знанием дела и тактом. Беседа у него была как-то особенно приятна в этой стране, столь отдаленной от центра образованности: вы бы здесь с радостью увидели, что в самых дальних углах мира находят отголосок вопросы науки и жизни...

Между тем, настал день именин жены С.. Мы отправились, вместе с Б., в городской сад, чтоб собрать для неё большие букеты цветов. Сад этот весьма недурен, особенно по собранию таких сортов дерев, которые в первый раз разведены в Закавказском крае для опыта; таковы: пробочное дерево, масличное и др. Только виноград представлял жалкий вид; редко-редко где виднелась больная, безвкусная ягода. В Кутаисе болезнь на винограде, кажется, бывает чаще, чем в других местах Закавказья; по крайией мере, в Тифлисе я не помню года, чтоб не было винограда, тогда как в Кутаисе это случается теперь нередко. Вообще кутаисские фрукты, несмотря на богатую южную растительность здесь, нельзя рекомендовать; они водянисты и безвкусны. Это происходит, кажется, как мы уже упоминали выше, от слишком большого изобилия влаги, которая гонит растительность вверх, истощая этим её соки и не давая, таким образом, фрукту получить те прекрасные свойства, какие бывают в нём, при равномерном распределении теплоты и влаги, в той пропорции, какая необходима для его нормального роста и хорошего вкуса производимых им плодов.

Хороших цветов здесь также не было, вероятно, потому же, что и хороших фруктов. Этот недостаток мы старались, по крайней мере, пополнить высотою букета и разнообразием выбора [33] тех цветов, которые нашли в саду. Действительно, букеты наши были едва ли не в аршин величиною каждый!... Чем богаты были, тем и рады.

С*… была настоящей царицей своего праздника. Её черные, южные глаза придавали необыкновенную оживленность всем чертам её лица. Смешение русского языка с грузинским в устах её было также как-то особенно прелестно.

Один из подарков, которым больше всего здесь в моде обмениваться – это четки, по большей части сделанные из так называемого гешира – или рода каменного угля. За цветы я былъ вознагражден четками, и, конечно, был в барышах.

Кутаисские знакомства мои окончились представлением кн. А. И. Г. Мог ли я тогда думать, что чрез какие-нибудь два месяца, не станет доброго, гостеприимного князя? – Рука убийцы – настоящего Голиафа по своей наружности одним ударом прекратила его существование, отправив в то же время на тот свет и друга его И*! Это была драма, не имеющая ничего подобного себе в истории Кавказа. Кн. А. И. получил удар кинжалом в живот; И*… бросился между ним и его убийцею, вместо того, чтобы искать себе спасения в бегстве, как бы сделал другой на его месте, видя необузданную и ничем неукротимую ярость сванетского Голиафа. Началась страшная, нечеловеческая борьба; И... схватил руками кинжал убийцы; последний начал вертеть им в руке своей жертвы, наконец разбил пополам его череп, отрезал уши.... Бедный переводчик, находившийся также одним из действующих лиц в этой драме, подвергся такой же участи. В необыкновенном остервенении, потеряв совершенно всякое человеческое сознание, убийца искал еще новых жертв; но, слава Богу, судьба не попустила его совершить злодеяние еще над двумя людьми, которых он начал преследовать. Вспомнив, наконец, об опасности, которая угрожала ему самому, он, по какому-то животному инстинкту, решился бежать. Впоследствии, он признавался, что найди он коня, или повстречай какого-нибудь всадника, он непременно бы воспользовался этим случаем, сел бы на коня, переплыл бы на нем Рион, потом полетел бы в горы... и поминай его тогда, как звали! Бегство свое он обратил не в ту сторону, которая выходила на двор и где стоял часовой, но в сад... Рион преграждал ему дорогу; он перешел некоторую часть его водою, чтобы обогнуть ограду, которая отделяла сад от улицы... Движимый тем же животным инстниктом самосохранения, он бросился [34] в это время в один дом, в котором никого не было и тут еще вздумал защищаться. Он был взят раненый и расстрелян.

Сколько неистовства, какой страшный взрыв азиатских страстей! Убийца признавался потом, что он сам не знал, что делал, ничего не видел, и попал не в те жертвы, которых хотел...

Этот трагический эпизод живо запечатлел в моей памяти образ кн. А. И. Г. Лицо его, сколько я помню, носило несколько грустный и задумчивый отпечаток; может быть, это происходило от раны, которая мучила его в дурною погоду, а в тот день, когда мне привелось его видеть, подул с моря свежий ветерок, начал крапать дождь, сделалось сыро и грязно… Длинные волоса, упадавшие с его головы, придавали его физиономии еще более грустный оттенок. Но, вместе с тем, в ней всякий мог прочесть и черты доброты и скромности, располагавшие к нему с первого же раза. – И* был его другом, несмотря на пространство, которое их разделяло в общественном отношении: судьба их соединила, в одно и то же время, и на том свете!

До сих пор я помню, как И* водил меня показывать достопримечательности сада. Я остановился в изумлении, перед одним древним дубом, корни которого представляли совершенную окаменелость, и притом в виде грота. Это было любимое место кн. Г. для купанья в Рионе. Дуб этот, действительно, необыкновенная вещь и привлекал на себя внимание не одного меня; большая часть туристов, посещающих Кутаис, считает своею непременною обязанностью поглядеть и подивиться на него. Для естествоиспытателя он бы мог составить предмет интересного исследования.

Думал ли я, прогуливаясь по этому саду, что и он скоро будете играть роль в страшной драме, которая разыграется чрез два месяца после посещения мною Кутаиса!

Двор этого дома составляет также нечто в роде сада; он весь обсажен высокими, прекрасными плакучими ивами; особенно хороши и живописны те, которые находятся у самых ворот; это совершенное олицетворение фонтана в виде дерева.

Ивы придавали всему зданию, в котором жил кн. Г. какой-то грустный, располагавший к задумчивости вид...

1. Цены за провоз хлеба в то время были назначены: от Банка до Мингечаура по 1 р. 50 к. с четверти; от Банка до Зардоба по 48 к.; от Зардоба до Мингечаура по 1 р. 2 к.

2. В прежнее время, уже при русском правительстве, существовал в Тифлисе монетный двор, на котором изготовлялась монета грузинского чекана, ценою в один абаз (20 к. с.) и в два абаза (40 к. с.). В последнее время предположено было изъять её совершенно из народного обращения, так как монета эта весьма легко подделывалась и не имела хода далее кавказских провинций. Но, кажется, при исполнении этого проекта встречены некоторые затруднения. По расчету местного финансового управления, количество монеты этой, обращающейся теперь в Грузии, должно простираться до 60.000 р. сер.

3. О происхождении озера Палеостома (опять греческое название) есть и другие предположения, может быть, более верные, о которых мы поговорим после. Но кто знает, что более верно в этой стране, полной загадок, о которой до нас дошли такие скудные и сбивчивые известия?!

4. Страбон называет эту страну (орошаемую Фазисом, или Рионом) Колхидою и Эгриси (последнее название встречается и в грузинских летописях); по его описанию, Мескийский хребет гор отделяет эту страну от Иверии (старое название Грузии, которое сохранилось у нас, например, в названии Иверской Богоматери, в Москве. По словам его же, на Фазисе было судоходство и, при впадении Дзирулы, находилась крепость Сарапана, защищавшая ущелье, ведущее из Колхиды в Иверию. Нынешний Кутаис он называет Коттатиссиум, Замечательно, что он переводит даже грузинские названия, так: Варцихе (по-грузински значит “Розовый город”, от грузинского слова варди – роза, происходящая, в свою очередь, от арабского прилагательного уардуи – розовый, красноватый), он переводит Родополис; Цхенис-цхале, что означает по-грузински лошадиная речка, он переводит по-гречески Гиппосом; между этою рекою и другою, Цианусом, он называет город Эа (теперь деревня Николакени). На берегах Черного моря ему известны колонии Фазис, Гераклея (Анаклия) и Диоскурия (в Абхазии).

5. То же, что у нас гостиный двор; каравансерай – собственно должно означать место, куда пристают караваны с товарами.

6. Малороссийское слово баштан (плантация с дынями, арбузами и огурцами) происходит, как и многие другие малороссийские слова, от персидско-турецкого слова бустан, то есть место, где – слово в слово – много запаха – сад; а оттуда уже перешло в малороссийский язык, в значении огорода.

7. Это собственно персидское слово, которое значит в переводе “движущийся трон”. Как слово, так и экипаж заимствованы из Персии.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Западного Зкавказья. Статья вторая // Отечественные записки, № 3. 1860

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info