-

РЫЖОВ С.

ОЧЕРКИ ЗАПАДНОГО ЗАКАВКАЗЬЯ

Статья первая.

От Тифлиса до Кутаиса.

Лето 185… было очень знойно в Тифлисе. Раскаленные солнечным жаром скалы, окружающие этот город, сделались совершенно как печи. И в самом деле, какое безотрадное положение этого города летом, при отсутствии кругом леса, который бы мог поддерживать некоторую сырость и прохладу в атмосфере! Эта котловина делается почти на полгода, от мая до октября, совершенным адом: нередко тело, от постоянно поддерживающейся сильной испарины, покрывается красноватою сыпью, похожею по ощущению на ту, какая делается при ужалении крапивою. Одно спасение – переселиться в горы, взобраться под облака, на так называемые Коджоры, верст за двенадцать от города... В это же время посетила Тифлис холера. Она пришла на этот раз совершенно нежданно, через Каспийское море, вверх по течению Куры. В особенности многочисленны были жертвы её в Шемахе, одном из губернских городов Восточного Закавказья. Замечательно, что, при распространении её в Тифлисе, первою жертвою пала вдова автора «Горя от Ума», Нина Александровна Грибоедова. Она уже была готова уехать из города, как вдруг быстрая, разрушительная болезнь прекратила её существование в несколько часов! На другой день тело её было перенесено в монастырь св. Давыда и похоронено в том же склепе, где покоится прах её мужа.

Я, кажется, не боюсь холеры, ни другой какой-либо быстро разрушающей организм болезни... а между тем редко что-нибудь [2] наводило на меня такую тоску и уныние, как холера в Тифлисе в это знойное время; и вот одна из причин: вообще жители этого города, в особенности туземцы, не любят умирать без музыки. Хор полковых трубачей, рублей за двадцать серебром, обыкновенно сопровождает по главным улицам города до самого кладбища гроб отшедшего в вечность разными плачевными маршами. При значительной смертности, этот обычай делается решительно нестерпим...

Итак, желание убежать подальше от этих раздирающих уши концертов, жары и любопытство увидеть новые края – всё это вместе вызывало меня к поездке. Более всего интересовала меня западная часть Закавказья, от Сурама до Черного Моря, или древняя Колхида – эта роскошная страна, привлекавшая к себе с незапамятных времен разных искателей приключений или поживы, от древних аргонавтов, ездивших сюда за золотым руном, до разных новейших промышленников и авантюристов, в роде Шевалье де-Гамбы, графа Розмордюка, Маркополов, Гризильйонов, Россиньйолов и т. п. господ, старавшихся обогатиться преимущественно на счет тамошнего шелка, наконец и меня, не искавшего ничего более, кроме приключений.

Человек мой родом из тех стран, имеретин, более всего замечательный по своему классическому имени Созии, принял, по случаю этой экспедиции, самый воинственный вид: он надел большой папах (кавказская шапка из бараньего меха), черкеску, бурку, широкие шальвары, заткнул за пояс кинжал и пистолет и привесил сзади ружье, хотя, во время поездки по этому мирному краю, такое вооружение оказалось совершенно излишним. Как бы то ни было, посла самых непродолжительных сборов, мы уже были за московскою заставою, по дороге к Мцхету...

Жалкая, заброшенная деревушка теперь этот Мцхет! А когда-то он был столицею и главным пунктом Грузинского Царства; его упоминает и Птоломей, под исковерканным названием Mestleta. Единственно, что в нём осталось еще замечательного, это – собор, воздвигнутый в первые времена христианства. Предание гласит, что «он построен на том самом месте, где был скрыт хитон Господень. Святыню эту – повествует далее то же самое «предание – принес сюда с Голгофы мцхетский еврей Элиоз, присутствовавший при распятии Спасителя. Сестра Элиоза, Сидония, выбежав к нему на встречу, вырвала из рук его священную одежду и, прижав ее к своей груди, пала мертвою. Никакие человеческие [3] усилия не могли вырвать из её рук этой священной одежды, и вместе с нею она была похоронена в царском саду. Вскоре над этим местом вырос огромный кедр. Впоследствии, когда св. Нина начала проповедовать в Грузии христианство, Авиафор, правнук Элиоза, первый принял от неё это учение и открыл ей, какая святыня хранится под заветным кедром. Когда же царь Мариан принял крещение, то, по указанию св. Нины, над хитоном был воздвигнут храм (в 328 году), кедр был срублен, а над корнем его был поставлен столб, служивший подпорою всему храму. С тех пор, говорит предание, из него начало истекать миро, приносившее веровавшим исцеление от всех «недугов». Чрез пятьдесят лет, вместо деревянной церкви Мариана, здесь была построена каменная царем Тиридадом, а в V веке Гургаслан заменил ее великолепным храмом, который был разрушен землетрясением в 1318 и возобновлен в том же году царем Георгием VI. Тамерлан разрушил его до основания, и только в XV веке царь Александр воздвиг мцхетский собор в настоящем его виде. В южной стороне собора, между двух середних колонн, находится до сих пор четырехугольный столб, шириною в сажень, источавший, как говорит предание, целебное миро. Здесь короновались грузинские цари, и многие из них тут погребены, именно: Ираклий II, Вахтанг Гургаслан, Георгий XIII, царица Мария, Доментий и Антоний Католикосы. Прах последних царей Грузии, Ираклия II (умер в 1796 году) и Георгия XIII (ум. в 1800 г.) покоится у самого алтаря, по обеим сторонам амвона, под мраморными плитами. Места, где погребены другие цари и тавади (князья) грузинские, неизвестны, по неимению тут ни памятников, ни надписей.

При входе в храм, всё напоминает первые времена христианства: вот следы подземных молелен, в которых первые христиане скрывались от своих гонителей; или, взгляните на эту оригинальную живопись, с её яркими красками, представляющую смесь византийского и восточного (персидского) стиля. Но, Боже! что с нею сделалось? Какой-то блюститель чистоты и порядка, желая придать храму более новый вид, приказал его выбелить! Конечно, какая тут археология, когда нужен порядок! Тотчас принялись за исполнение этого мудрого распоряжения, и пошло писать... По счастью, храм был посещен новым архипастырем, который остался очень недоволен таким варварским обхождением с древностью. Несмотря на то, что уже более половины дела было окончено, он [4] велел оставить в прежнем виде то, чего еще не успели испортить. У некоторых изображений, например, была замалевана голова и осталось одно туловище; у других, напротив, сохранилась голова, а туловище долой! И за то спасибо: хоть не всё пропало.

Внутренность собора представляет величественный и громадный вид, и всё здесь невольно располагает к молитве. Вы чувствуете, что находитесь не в каком-нибудь обыкновенном храме, каких бесчисленное множество рассеяно по всей православной Руси, но что это храм первых времен христианства; вы проникаетесь тут невольно тем самым теплым чувством, которое оживляло первых поклонников распятого Богочеловека. Невольно верите вы в чудесное и в предания о необыкновенном кедре и мире, которое изливалось из него...

Стена, окружающая монастырь, представляет вид крепости; но всё в ней ветхо и как будто готово обрушиться. Собор этот находится, как прекрасно сказал поэт:

Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры
Струи Арагвы и Куры,

Кроме того, здесь, на месте первых подвигов св. Нины, просветительницы Грузии, сохранилась так называемая Самтаврская Церковь, основанная царем Марианом, в начале IV века. С восточной стороны ограды видна небольшая часовня, на том самом месте, где была куща св. Нины и где она молилась перед крестом из виноградных лоз, перевязанных её волосами, и, по преданию, творила им большие чудеса. Высокая башня на западной стороне ограды, говорят, есть остаток дворца царя Вахтанга Гургаслана. В стороне, над левым берегом Арагвы, на вершине утеса, возвышается храм св. Креста (Цминда-Джвари), на том месте, где, по преданию, жила некоторое время св. Нина, и где, в память её, первый епископ грузинский (иверский) Иоанн поставил один из четырех крестов, сделанных им из кедра, росшего над хитоном Господним. Храм этот был воздвигнуть в VII веке патрицием Стефаном. Местная легенда повествует, что купол мцхетского собора соединен был с куполом св. Креста железною цепью, по которой будто бы проходили самые благочестивые из братий.

До сих пор перед нами были всё воспоминания первых времен христианства; но и язычество имеет тут свои памятники. [5] На хребте гор, возвышающихся над Мцхетом с южной стороны, на правом берегу реки Куры ¹, сохранились развалины языческого города Армазиса, где находился кумир этого имени, которому поклонялись древние маги-огнепоклонники; подобный же идол был и на горе Зедазаденской. Святая Нина сокрушила армазского идола, и на том самом месте, где он стоял, воздвигнут храм Нино-Цминда, сохранившийся отчасти до сих пор. Еще выше этого, за крутою горою, на вершине которой выстроена церковь св. Креста, находится пещера св. Шио, одного из сирских отцов, и множество разных других пещер, выдолбленных в горе и служивших жилищем схимникам и разного рода людям, искавшим здесь убежища от преследований и гонений.

Вообще, мы обратим внимание на следующее интересное явление в церковной и политической истории Грузии: и в той и другой первую роль играет женщина. Ни в одной из историй европейских народов, у которых личность женщины могла бы развиться гораздо сильнее, чем где-нибудь на Востоке, в Грузии, которая, казалось, напротив, должна была подвергнуться самому неблагоприятному, в этом отношении, влиянию со стороны окружавших её отовсюду мусульманских наций, Персии, Турции и др., мы не встречаем, чтобы на долю женщины приходилось так много сделать, как в древней Иверии. Женщина тут – и апостол и ревностная проповедница и распространительница христианской веры: это – св. Нина. При женщине же, царице, Грузия достигает зенита своего могущества, благоустройства, славы и просвещения; эта царица делает даже так много для своего отечества, что обратилась, наконец, в какой-то миф. Всё, что только было блестящего в прошлой исторической жизни грузинского народа, всё, что только было сделано для него хорошего – приписывается ей: то была царица Тамара. В воспоминание этих двух героинь грузинской истории, имена Нины и Тамары остались до сих пор наиболее любимыми и популярными у грузин.

Но вот мы уж миновали богатый воспоминаниями всякого рода Мцхет: старина, достойная, конечно, более подробного изучения, чем те беглые заметки, a vol d’oiseau, которые мы набросали здесь по праву [6] путешественника, и того скромного названия «очерков», которое мы дали нашей статье. А мало ли находится в этих местах других предметов, достойных исследования первоклассных археологов! Но край этот, несмотря на свою классическую древность, еще юн наукою. Большая часть деятельности его администраторов поглощалась пока военными заботами и занятиями. Археология должна была остаться при этом на последнем плане. Эти замечания наши относятся преимущественно к одному, в высшей степени интересному и загадочному памятнику давно минувшей общественной жизни, немым, никем неразгаданным, никем неисследованным остаткам города Уплесцихе, находящимся недалеко от нынешнего уездного города Гори. До сих пор сохранились здесь иссеченные в скалах домы, залы, лавки, базары, улицы. Предание гласит только, что это развалины одного из древнейших городов в мире; оно приписывает даже постройку его какому-то Уплесу, правнуку Ноя. Изредка проезжий, и то наслышавшись прежде о существовании в этом месте загадочных развалин, посетит их на короткое время; но никто не обратил на них серьёзного внимания. Предмет этот не вызвал даже ни одной монографии, не только что серьёзных исследований на этой древней почве. А, может быть, тщательные исследования и раскапывания, которые могли бы открыть какие-нибудь надписи, привели бы к положительным результатам и пополнили бы один из пробелов истории человечества. Мы желали бы, чтоб наши слова навели кого-нибудь на мысль о подобных изысканиях.

Но довольно пока о древностях, до тех пор, пока мы не перенесемся совершенно на почву древней Колхиды, в Имеретию и Мингрелию, с их знаменитою древнею рекою Фазисом, или нынешним Рионом, обратимся снова к настоящему.

Отъехав еще недалеко от Мцхета, мы делаем поворот с грузинской дороги на имеретинскую; вместо севера мы берем теперь на запад. Верст на восемьдесят протяжения местность представляет здесь мало разнообразия. Это огромная долина, окаймленная со всех сторон цепью гор; картина эта не изменяется до самого, так называемого, Сурамского перевала, или того места, где Грузия отделяется от Имеретии хребтом Картло-имеретинских гор. Между тем, несмотря на удобство, с которым бы могла быть тут устроена хорошая дорога, тарантас так и подбрасывает вверх: едешь как будто по какому-то частоколу. В самом деле, если присмотреться хорошенько, то дороги тут собственно никакой и [7] нет: это, просто, заброшенное поле, которое никто не думает ни обработать, ни обратить на какое-либо другое полезное назначение. Говорят, что несколько посевернее от этого места приготовляется шоссе, которое пойдет через Рачинский уезд. Но это еще будет, может быть, лет через десять; а теперь, в ожидании этого, приходится сильно трястись. Между тем, ничего бы не стоило держать в порядке сообщение в таком ровном месте, особенно при важности этого пути для торговли Закавказского Края, так как все привозимые туда европейские товары идут обыкновенно через Черное море, потом выгружаются в Редут-кале, или Поти, и направляются к центру Кавказа и Закавказья, Тифлису, непременно этим трактом. Огромные ряды арб (кавказские телеги на двух колесах) тянутся обыкновенно во всю осень по имеретинской дороге, с разными произведениями европейской промышленности, весьма нередко заграждая собою совершенно узкую дорогу, или делая ее даже весьма опасною в горных ущелиях, над каменистыми пропастями или реками. Но мало того, что имеретинская дорога служила до сих пор связью Закавказья с заграницею, она вступает уже в соперничество с дорогою, которая долго была главным звеном, соединявшим Закавказье с Россиею, именно с так называемою военно-грузинскою. Причина этого – морское сообщение на пароходах по Черному морю и учреждение также пароходства по реке Риону. Всякий предпочтет проехать около 300 верст от Тифлиса до местечка Морани, потом продолжать путь водою, с удобствами, совершенно неизвестными на наших обыкновенных сухопутных сообщениях, хоть до самого Бердянска, а оттуда уже не так далеко и до Харькова, с которого теперь начинается наша главная шоссейная линия. Между тем, по военно-грузинской дороге путешественника ожидает беспрерывный ряд мучений: от Тифлиса до Владикавказа неровная, узкая, с страшными подъемами горная дорога; затем начинаются опасные долины, по которым не пропускают ездить после заката солнца, по причине случающихся здесь нападений со стороны горцев; наконец, картина переменяется, но не к большому утешению путешественника: начинаются обширные степи или, просто, пустыни Ставропольской губернии и Земли Войска Донского. Сколько лишений, неудобств, скуки приходится испытать во время подобной поездки! По нескольким дням вы останетесь здесь без пищи, даже часто без воды, годной для питья. В жалкой избе, составляющей единственный приют для путешественника, вы напрасно будете искать отдохновения [8] и подкрепления ваших истощенных сил ночью. Нужно быть одарену богатырскою натурою кавказца, или привыкнуть к путешествиям по Востоку для того, чтоб находить сносным подобный род странствования. При таком сравнении, можно ли не предпочесть для сношений Закавказья с Россиею путь через Имеретию и Черное море? Преимущество в этом отношении надо отдать последнему и в настоящее время. Но что ж будет тогда, когда окончится московско-феодосийская железная дорога? Тогда уже не может быть никакого колебания в выборе: всё бросится в эту сторону, и военно-грузинская дорога совершенно опустеет. Этому времени уже недалеко; его нельзя не предвидеть, и потому необходимо принять все меры, чтоб сделать этот путь во всех отношениях достойным того внимания, которое на него будет обращено. Как главная линия для сношения Закавказья с Европою и Россиею, этот путь вполне заслуживает устройства первоклассной железной дороги. И в этом ли только отношении он важен? – нет; он будет иметь еще третье, может быть, гораздо большее значение, именно соединение Черного моря с Каспийским. Всего удобнее эта дорога может послужить осуществлением мысли Петра Великого о соединении этих двух морей. Каспий выйдет тогда из своего состояния замкнутости: от Баку до Поти, через Тифлис, его бы соединили железные рельсы, и, наконец, подобная дорога могла бы вполне заменить канал через Кавказский перешеек, о котором было поднял недавно вопрос г. Бергштрессер. Ведь через Суэзский перешеек, имеющий более 900 километров протяжения, предложило же несколько английских техников устроить, вместо канала, железную дорогу, по которой бы суда могли быстро подняться из одного моря, посредством доведенных в настоящее время до высочайшей степени усовершенствования снарядов, на рельсы, могли лететь с быстротою двадцати английских миль в час, до другого моря. Если техника мореплавания дошла в настоящее время у царей моря, англичан, до такого развития, что может заставлять суда, так сказать, плавать по суше, то подобный железный канал мог бы быть применен с блестящими результатами и к Кавказскому перешейку. Суда Каспийского моря потеряли бы свое исключительное назначение служить только для сообщений между портами этого моря; Черное море, военный флот которого столь ограничен по последнему договору, имело бы всегда хороший резерв, на случай войны в Каспийском море. И много ли затруднений может представить устройство такого железного пути? Кавказ, весь загроможденный [9] исполинскими цепями гор, в этих местах напоминает равнины России. Только виднеющиеся по сторонам, вдали, снежные вершины заставляют вас вспоминать, время от времени, что вы далеко от России, что вы отделены от неё Эльбрусом, Казбеком и подвластными им, этим могучим исполинам Кавказа, как бы стоящими у него на страже – цепями гор; что, словом, вы за Кавказом. Итак, по этой долине устройство железной дороги будет одним из самых легких предприятий в этом роде. Всё препятствие, которое тут останется преодолеть, это будет Сурамский перевал, через Картло-Имеретинский хребет, отделяющий Грузию от Имеретии и имеющий протяжение верст до 15-ти. Но после земерингской железной дороги, на пути от Вены до Триеста – этого блестящего памятника современного развития техники, этого чуда строительного искусства и механики, после которого все семь чудес света, о которых с наивным удивлением и не без примеси изобретений собственной фантазии, повествуют нам древние писатели – кажутся ничтожеством. Устройство железных дорог дошло, наконец, до такого совершенства, что на вершине тех гор, которые не могут быть ни сравнены, ни обойдены никакими зигзагами, ни туннелями, ни виадуками, ставится локомотив, который всталкивает весь поезд. Но Сурамский перевал и не представит таких огромных трудностей. То шоссе, которое делается через него и о котором мы будем говорить дальше, обходит очень искусными извилинами самые крутые местности; через пропасти устроены здесь виадуки. За Сурамом идет еще несколько станций горная дорога, но она уже не представит трудностей, потому что по большей части ровна и должна быть только расширена взрывами пороха. Затем под Кутаисом вы спускаетесь снова в обширную долину, с которой не расстаетесь уже до самого Черного моря.

Русское общество пароходства и торговли хотело взять недавно в откупное содержание станции от Черного Моря до Тифлиса; при этом оно предполагало завести тут дилижансы, а на станциях – хорошую кухню и прекрасные вина, как и на его пароходах. Но всё это может служить для каких-нибудь parties de plaisir, а не для существенной пользы и выгод края.

До сих пор мы рассматривали бакинско-потийскую железную дорогу с трех сторон: 1) как соединение Каспийского моря с Черным, 2) как могущественное средство для облегчения торговых сношений Закавказья с Западною Европою, и 3) как будущую [10] главную линию, для сообщений между закавказскими областями и Россиею, с тех пор, как будет окончена московско-феодосийская железная дорога. Я позабыл упомянуть еще об одном важном обстоятельстве, которое должно предоставить ей новые выгоды; она привлечет к себе весь турецко-персидский транзит, который до сих пор направлялся через Трапезунд, Арзерум и т. д. Следящие за событиями на Востоке, вероятно, слышали об устраиваемой железной дороге из Трапезунда на Арзерум, за которыми хотят непременно обеспечить выгоды, получаемые Турцией от того, что транзит направляется через её владения. Но нет никакого сомнения в том, что линия эта не выдержит соперничества с потийско-бакинскою и на последнюю перейдет непременно весь азиатский транзит.

Перед такими могущественными причинами может ли еще быть остановка? И сколько других политических причин, как, например, соединение Черного моря с Каспийским, флотилия которого могла бы в таком случае составить резерв для Черноморского флота, экономизирование военных сил, которые бы могли с необыкновенною быстротою передвигаться, в случае надобности, из восточного Закавказья в западное, гражданская централизация края и многие другие, которые делают необходимым этот путь даже и в том случае, если б он не представил на первый раз больших выгод? Красноречивым примером для Кавказа должна бы служить предприимчивость в настоящее время англичан в Индии. Возмущение там туземцев послужило, может быть, в пользу английского народа: оно возбудило в нем еще более напряженной деятельности, самую колоссальную предприимчивость: от Мадраса и Калькутты по всем направлениям потянутся теперь сети железных дорог, которые навсегда упрочат могущество, промышленные и торговые выгоды англичан в этих странах. Стоимость всех проектированных здесь дорог простирается по смете до 35.000.000 фунтов стерлингов. Перед таким громадным делом не ничтожным ли покажется всякое другое предприятие?!

Но ни одна, впрочем, из дорог, служащих для сообщения Закавказья с Россией и Европою не представляет полных удобств, в продолжение целого года. Западная, через Имеретию и Черное море, опасна зимою, по причине сильных бурь, бывающих на этом море; северная, по причине снежных завалов, падающих с вершины Крестовой и Гуд-горы. Огромных завалов с Казбека, которые прежде случались периодически через каждые семь лет, [11] и заносили снегом всё окрестное ущелье, уже давно не было, и потому, до поры до времени, Казбека путешественники уже не так боятся, как грозного Гуда. В осетинских легендах страшный Гуд представляется в виде одушевленного существа, со всеми человеческими страстями, любовью, мстительностью и т. п., но только, конечно, в чудовищных размерах. В самом деле, вы с невольным трепетом приближаетесь к нему в зимнее, или раннее весеннее время: милостиво ли вас примет Гуд, и захочет ли пропустить через свои владения? Вот только что вчера был завал: едва-лишь окончились неистовства Гуда, как деятельные русские солдаты, такие же храбрые воины, как и неутомимые работники на Кавказе, принимаются, с опасностью собственной жизни, поправлять его проказы. Конечно, в это время прекращается всякое сообщение. И вот расчищена узенькая дорога между высокими стенами снега, пропускают ехать, но ручаться за вашу жизнь решительно нельзя: небольшой ветер, маленькая оттепель могут сорвать с верху глыбу снега – и вы будете засыпаны ею так, что можете считать себя заживо погребенным, как римская весталка, нарушившая устав целомудрия! Мне случилось слышать рассказ одного почтенного кавказца, И. А. Б.-я, преданного науке археолога и ориенталиста, испытавшего также удовольствие быть погребенным под снегом – что он чувствовал в это время. Первым его движением – говорил он – было перекреститься и произнести молитву перед смертью, которая казалась ему неизбежною; после первого ощущения холода, он почувствовал какую-то теплоту во всех своих жилах; сознание уже терялось; одно воображение продолжало еще действовать и рисовало перед ним самые приятные образы... вдруг, солдаты, раскопав поспешно снежную массу, спасли его от верной смерти...

Если вам случится зимою, или раннею весною проехать через Гуд-гору, то последуйте примеру И. А. и – перекреститесь!

А бывает время: страшная метель не унимается в горах по целым неделям; тогда не отваживайтесь, да вас и не пустят в горы. По целым неделям вы должны будете сидеть на холодной и голодной станции и учиться терпению, если до тех пор судьба вам не задавала уроков.

Итак, ни западный, ни северный путь не представляют тех ровных, постоянных удобств, которые необходимы для правильных сообщений с Россией и Европой. Грозно смотрит со всех сторон Кавказ, и с суши и с моря, и жизни человеческие ему, кажется, [12] нужны как будто очистительные жертвы, которые закалывали перед кровожадными богами язычества. Здесь с грохотом обрушится с неприветных его скал снежная лавина – и вот засыпаны целые караваны; людей и верблюдов отрывают через несколько дней мертвыми и спасаются одни товары. А там, страшный ураган, сорвавшись с вершины седого Эльбруса, несется по далекой водной пустыне Эвксина, и горе тому судну, которое вздумает вступить с ним в борьбу и не успеет заблаговременно скрыться в какую-нибудь надежную пристань!

Но неужели же природа сильнее и могущественнее человека? Нет! Прошли те времена, когда он благоговейно преклонялся перед нею, как перед каким-нибудь божеством, когда силы, в ней действовавшие, были им не разгаданы, когда всё, что его окружало в этом древнем мире, казалось ему загадочным и таинственным, когда он, по выражению поэта,

Ловил её знаменья с верой.

Теперь ему нередко удается взнуздать её, подобно дикому коню, и заставить действовать по своему желанию. Дух давно уже одержал верх над плотью и внутреннее над внешним. Грознейшее явление природы – буря, с её страшными перекатами громов, которые древний человек приписывал громовержцу Зевесу, с её ослеплявшими глаза и пролетавшими, с быстротою мысли, молниями – подверглась самому неумолимому анализу ума человеческого; и вот эта молния пошла теперь в услужение человеку, и сообщает наши письма с тою же быстротою мысли из одного конца света в другой... Мало того: естествоиспытатель, постигший этот закон природы, сумел сам извлекать молнии и раскаты грома из туч, посредством той игрушки, которую дети называют бумажным змеем! И так, он может быть назван настоящим громовержцем, каким представляли себе греки Зевеса!

При таком ли торжестве человека над природою Кавказ будет еще торжествовать над человеком?...

Неужели какая-нибудь метель может прервать на неделю, или две, всякие сообщения России с Закавказьем, через Кавказский хребет? Неужели, после того, как искусство прорытия дорог под землею дошло теперь до такого совершенства, после того, как мы были свидетелями столь успешного исполнения самого гигантского предприятия в этом роде, именно – прорытия туннеля под Темзою, не приступят к прорытию таких же туннелей через те места [13] Кавказских гор, которые представляют опасности для проезда, вследствие снеговых завалов?

Но, занятые мыслями о хороших дорогах, вызванными в нас тою, по которой мы ехали, мы еще не успели ничего сказать о первом городе, через который нам пришлось проехать на пути от Тифлиса до Кутаиса – Гори. Издали, с своею коническою скалою и зубчатою стеной с террасами, с белеющимися вдали водами слившихся рек Ляхвы и Меджуды и живописным Атенским ущельем, названным так по имени сохранившихся еще здесь развалин города Атени, а выше, над обрывом утеса с древнею, также теперь оставленною Сионскою обителью византийской архитектуры, он производит на вас впечатление прекрасной и оригинальной декорации. Но, как всякая декорация, по мере приближения к ней, теряет всю свою привлекательность, так точно и этот азиатский город: только несколько домов, построенных по-европейски, показывают, что русское владычество пустило тут корни. С другой стороны, теснота, грязь, неопрятность, неправильность построек и улиц показывают, что азиатский элемент остается пока преобладающим и, может быть, останется навсегда тут во всей своей силе. Здесь такое же изобилие дуканов² или, по русскому произношению, духанов, как и вообще во всех закавказских городах, селах и деревнях. Это в роде наших мелочных лавочек, приспособленных к потребностям закавказского жителя. Тут хранится и вино в бурдюках³, без которого туземец не считает обеда обедом; тут развешена и соленая рыба, которая составляет необходимую прикуску, при возлияниях Бахусу; тут же раздается блеяние баранов, мясо которых есть самое любимое в этих странах; рядом с великолепными кистями винограда, привешенными к потолку, торчат сальные свечи!... На полках расставлены маленькие головки сахара, английского производства, и чай лежит возле соленой рыбы... В духане этом торгует обыкновенно армянин – этот купец-монополист Кавказского края, служащий даже посредником для торговых сношений с непокорными горцами. рассказывают, что как-то один армянский разнощик зашел с красным товаром в самые отдаленные горы Дагестана. Горцы обыкновенно принимают [14] подобных купцов гостеприимно и не оказывают им никакого насилия, потому что, без подобных посредников ни у жен их не было бы нарядов, ни у них самих бы не было многих вещей, необходимых в самом простом домашнем быту. Вдруг в одной горской сакле⁴ он видит, что все стены обиты, наподобие обоев, русскими кредитными билетами: радость армянина была неимоверна; но, чтоб не возбудить подозрения в окружавших его, он скрыл её. За все свои товары он попросил у них самого незначительного вознаграждения: только позволения отделить со стен те картинки, которыми они были разукрашены. Разумеется, ничего не знавшие горцы охотно согласились на такое незначительное, по их мнению, вознаграждение, и наш армянин разбогател на счет их невежества. Хотя к занятиям купцов нередко, и даже по большей части, примешивается тут и шпионство, но подобные посредники гораздо более полезны, чем вредны, и скорее их нужно поощрять, чем преследовать. Они заносят с собою в эти горы потребность к некоторой роскоши, и тем понемногу смягчают суровые нравы и приучают к мысли, что нельзя навсегда оставаться изолированными от прочих людей.

Но вот тройка быстро промчалась мимо всего этого нестройного ряда духанов, полуразвалившихся саклей, бедных церквей, построенных в грузинском стиле, и вдруг остановилась перед одноэтажным домиком, в роде хаты какого-нибудь более зажиточного малороссийского мужика; причем армянин-извощик торжественно объявил, что это гостинца. Но ничего подобного, что обыкновенно разумеется у нас под этим словом, тут не оказалось. Для того, чтобы утолить голод, возбужденный чисто-мусульманским постом, в продолжение целых суток, не оставалось ничего более, как послать Сосию в один из тех духанов, которые я вам описал, чтобы купить там какой-нибудь провизии. Всё принесенное отличалось необыкновенною, даже для Петербурга, дороговизною и дурным качеством; в особенности осрамило себя вино: оно было какого-то бледного, водянисто-мутного цвета и не совсем-то приятного вкуса. Странное дело! При изобилии винограда во всём Закавказском крае, при отличном его качестве, здесь почти повсеместно виноделие, за исключением одной Кахетии⁵, ниже всякой [15] критики. В Тифлисе вы найдете прекрасные вина оттуда; но уже не более, как в 90 верстах от этого главного города Закавказского края, в Гори, они делаются только приятным воспоминанием. Чем далее на запад, например, в Абхазию, тем местные сорты вин всё ужаснее; тем всё более они переходят в какой-то род кваса, или даже еще неприятнейший напиток. Самыми кахетинскими винами нельзя остаться вполне довольным: отличное достоинство винограда, из которого они выделываются, заставляет ожидать от них в будущем больше, чем представляется в настоящее время. Нефтяной запах и вкус сообщаемые всем закавказским винам от бурдюков, в которых они сохраняются, придает им также много неприятного, особенно для того, кто только что приезжает в этот край и у кого еще не притупился вкус. Говорят, что и римляне любили вина, которые отзывались несколько смолою; что Гораций, давая своему другу советы, какие в особенности пить вина, говорил «ricinata bibe vina». Но все-таки лучше было бы избежать того, чтоб вина имели непременно это свойство, которое не для всякого может быть приятно. Говорят также, что в бочонках и бочках неудобно перевозить вина по гористым и дурным кавказским дорогам, между тем, как в кожах они совершенно обеспечены от всех неудобств в этом отношении. Но кажется, что всем этим отговоркам одна, причина: это – рутина, азиатская лень и неподвижность, которые никак не хотят выйти из того первобытного состояния, из которого не выходили отцы и деды и прадеды...

Между тем, в ожидании, пока будет готова скромная трапеза, я вышел бродить по городу, собирался даже объездить верхом все окрестности. На беду мою, дул самый страшный ветер, какой весьма часто бывает здесь из ущелий. Этот ветер производит в этих местах разные болезни, в особенности лихорадки летом. В то время, как я был там, холера также успела уже проникнуть в Гори. Отложив до другого времени более подробное изучение этих мест, я собрался в дальнейший путь. Вот мы уже проехали мимо Успенской церкви, замечательной по хранящейся в ней древней иконе VI-го века, присланной Стефану Куропалату Юстинианом Великим; а вот и коническая скала, у слияния Меджуды с Ляхвой, обведенная зубчатою стеною, с террасами, под которыми есть подземный ход к Ляхве, для снабжения, в старые времена, гарнизона водою. Основание этой развалившейся и оригинальной крепости относят к чрезвычайно отдаленной эпохе. Гори, по [16] своему местоположению, считался всегда ключом Карталииии, и владетели его были во все времена обладателями целой окрестной страны; поэтому всё внимание тех, которые были господами этого города, было обращено на возможно сильнейшее укрепление его, но, разумеется, в том виде, в каком обыкновенно укреплялись тогда города на Востоке: никакого серьёзного сопротивления они не могли бы оказать ухищрениям новейшей артиллерии. Вот крепость уж в стороне: мы въехали в реку; горный поток так и старается перевернуть колеса экипажа; наш опытный возница искусно лавирует против волн, поворачивая беспрестанно из одной стороны в другую; вот уж вода выше колес: один неосторожный шаг, одно неосторожное движение и колеса тарантаса бы не выдержали, его бы непременно опрокинуло, и горный поток, с быстротою каскада, понес бы нас по своему течению! За примерами ходит недалеко: вам расскажут не один, в этом роде, случившийся не так давно. Разлив реки так велик, что с четверть часа едешь по воде, с напряженным вниманием осматриваясь во все стороны: иногда лошади пускаются вплавь, экипаж поворачивается немного на бок, но это только секунда панического страха; привыкшие к этому явлению лошади, искусство и опытность туземца-извощика успевают сохранить равновесие... и мы благополучно выезжаем на мелкие камни, которыми покрыт берег. Потом минуем долину и подымаемся на длинную, высокую гору... Опять прекрасная декорация, еще лучше той, какая представлялась нашим глазам, при въезде в город, с восточной стороны.

Горная равнина, на которую мы взъехали, представляет почти те же самые виды, как та долина, по которой мы до сих пор ехали, только горы с обеих сторон начинают уж более сближаться: как и там, здесь виднеются время от времени на высях скал развалившиеся замки. Этими памятниками усеяна большая часть Закавказья; но мне кажется, что в юго-восточной части они носят совершенно иной характер, чем в западной: в первой, по преимуществу мусульманской, они служили гнездами, в которых скрывались разбойники-наездники, жадно следившие с их высот за проходившими по окрестным долинам караванами. Разбой, удаль, наездничество и поэзия, как нередко случалось и в древней Руси, шли здесь рука об руку. Вообще в мусульманском народонаселении Закавказья более удали, более этих свежих сил и энергии, чем у туземцев христиан. Не удивительно, поэтому, что в прежней истории, когда у последних не было еще единоверных [17] защитников, они играли роль притесненных, а первые – притеснителей и победителей. В Западном Закавказье, по которому мы проезжаем, эти замки не служили уж наблюдательными пунктами, сторожевыми башнями, в которых живя, наездники выглядывали себе добычу; но тут разные мелкие владетели и владельцы, в роде западных баронов-феодалов, искали себе, с своими вассалами, убежища на голых пиках отдельно стоящих гор, от набегов мусульманских племен; эти небольшие площадки они обводили стенами и башнями в несколько рядов, и поневоле оставались жить на бесплодных скалах, в области туч и туманов, между тем, как у подножие их расстилались веселые и плодородные долины, омываемые горными потоками. Отдельные горы Грузии, Имеретии, Мингрелии и Гурии повсюду увенчаны подобными замками.

«Что это за замок? что это за башня?» спросите вы у простолюда в Восточном Закавказье, и он вам непременно скажет: «это замок, это башня Кёр-оглы». Но что же за загадочное лицо этот Кёр-оглы? Неужели вся эта масса башен, разбросанных в самых различных направлениях, служила приютом этого сказочного лица и его сподвижников? – Нет. У каждого народа есть такие собирательные личности, такие идеалы, в которых он воплощает всю поэтическую сторону своей жизни, всю красоту своей натуры, не без примеси и её недостатков, всё свое миросозерцание, светлое, как у грека, или мрачное, как у жителя холодного Севера, мирное, или полное удали и разгула страстей... Такие собирательные, идеальные личности, в которых олицетворяет народ свой взгляд на свет, природу, человека, на добро и зло, вы найдете не у одних греков, не у одного Гомера и в произведениях, известных под его именем... Не так давно нашли подобного же Гомера и в финской поэзии. Такой же Гомер тюркской поэзии, по моему мнению, есть, и Кёр-оглы. Не ему одному принадлежат те песни, полные удали, полные дикой поэзии разбойника, которые раздаются из уст простолюдина Восточного, Среднего и Южного Закавказья и Северной Персии; не им одним воздвигнуты все эти башни и стены, которые чернеют здесь в разных местах на вершинах одиноких гор, и называются его именем. Всё, что расскажет вам о нём закавказский и персидский простолюдин, есть чистая басня, плод его младенческой фантазии; тут есть одна только правда, правда поэтическая, без которой всякий вымысел был бы только ложью и не имел бы для нас ничего интересного и привлекательного. В нём олицетворились воззрение [18] на жизнь, вся поэзия азербайджанского турка. До сих пор мусульманин Закавказья смотрит на разбой не как на воровство, но как на молодечество, как на бой, в котором победа должна достаться, более храброму, отважному, и сильному бойцу. тут есть эта поэзия боя, настоящая поэзия молодечества и удали; есть тут и любовь, но не та чистая и прекрасная любовь европейского поэта, а другая, которую, может быть, породили на Востоке, затворничество и гаремное заключение женщины; но и при этой любви вы видите, как сыплются искры страсти из глаз кавказского поэта...

Начав речь о Кёр-оглы и башнях, носящих его имя, мы не можем здесь не остановиться и не поговорить несколько подробнее об этом «татарском Гомере», удалом и сказочном поэте-наезднике и импровизаторе.

Вот и опять новое сходство с греческим певцом. Последнего предание представляет слепым старцем-рапсодом, а азербайджанский певец «сын слепого» (Кёр-оглы)⁶, хотя собственно у него есть и другое имя – Раушен, что значить по-персидски светлый, водящий. Любопытно заметить, что вообще народы любят представлять себе своих олицетворенных, мифических певцов или слепыми, или детьми слепых. В Малороссии, в старые времена, обыкновенно бандуристы, певцы и хранители народной поэзии, представлялись слепыми... Вот рассказ о том, каким образом татарский поэт-разбойник получил это название. Отец его, по преданию, назывался мирза Серраф; мирза – почетный титул, присоединяемый к большей части персидских имен; серраф значит в Закавказье и вообще на Востоке – меняла, или даже банкир в своем роде, если хотите. Легенда не объясняет, почему он носил такое удивительное прозвание, и как было его настоящее имя; она повествует только, что он был конюшим при одном тюркменском хане, по имени султане Ледраде, таком же жестоком, как и большая часть азиатских властителей, в то время не любивших сдерживать свои страсти в каких бы то ни было пределах. Приложить раскаленное железо к глазам своего раба, за самый ничтожный проступок, для него было делом самым легким и обыкновенным. Как бы вы думали, что было причиною такого неистового гнева этого тирана? – то, что на конюшне его родился от одной кобылицы жеребенок, который не понравился [19] ему... Сын его, юноша Раушен, начал плакать о несчастии своего отца; но мирза Серраф не был только саисом (конюхом), он обладал в совершенстве тою премудрою наукою, которая до сих пор еще пользуется почетом на Востоке, хотя давно уже считается шарлатанством на Западе – словом, он был звездочет, астролог (мунеджим)! И вот, вдохновенный этим даром читать судьбу по звездам, он прорек своему сыну следующее: «Не бойся, сын, ты будешь большим человеком и отмстишь хану за то, что он лишил меня зрения. Иди же к нему и скажи: «ты приказал лишить отца моего зрения за жеребенка; отдай ему за это, в утешение, по крайней мере хотя этого жеребенка». Просьба эта, показавшаяся весьма забавною хану, была им с насмешкою исполнена; а между тем, из скверного жеребенка вырос удивительный конь, известный в легендах о Кёр-оглу под названием Кирата.

Предание представляет Кёр-оглу, несмотря на его занятия разбойничеством, настоящим правоверным и усердным шиитом. Первым делом его было, после того, как подрос этот конь, отправиться на поклонение гробу Алия в Мешгед. Известно, какая ненависть существует между персиянами, шиитами, и турками, суннитами. Как создание фантазии преимущественно персидского народа и соседних с ним закавказских мусульманских племен, Кёр-оглу является также и олицетворением этой религиозной ненависти. И видите ли, он прежде был суннит, но ненавидел в душе эту секту и нарочно для того отправился в Мешгед, чтобы перед гробом Алия обратиться к его секте. Мирза Серраф как будто только ждал честь сделаться шиитом, чтоб прекратить наконец свое безотрадное существование на земле. Умирая, он, опять под влиянием духа пророчества, сказал своему сыну: «Когда меня не станет, отправляйся в Азербайджанскую Область: тамошний хан предложит тебе при себе должность, но ты не принимай её, а в остальном повинуйся ему и не делай против него возмущения». С этих-то пор начинается собственно эпопея о подвигах Кёр-оглу, разбойника (рагзен)⁷ и импровизатора. Похоронив отца в Мешгеде, он поехал один в Азербайджан, через [20] Кушан, и по дороге повстречался с знаменитым разбойником Дели-Гасаном; победив его, он завладел всеми его сокровищами и взял его к себе в помощники. Шайка его с тех пор быстро увеличивалась и скоро дошла, как повествует легенда, до 777 человек. Как видите, и это число, составленное из трех цифр 7, показывает, что мы имеем дело не с историей, а сказкою. Правитель Азербайджана пришел в ужас, услышав о подвигах этих удальцов. Но, свято соблюдая последнее завещание своего отца, он скоро оставил Азербайджанскую Область и переселился с своею шайкою в Курдистан. Уходя оттуда, он сказал своим товарищам : « Не станем жалеть себя в битве! Тот, кто может пить кровь как вино, пусть последует за мною. Время приспело: заступники ислама могущественны. Что для нас битва, как не свадебный праздник?»

Не припоминаете ли вы, при этих словах, другого современного кавказского героя – Шамиля, сравнивавшего войну с красавицею, которая ему надоела, и с сладким медом, который ему приелся?

С этих пор начинаются кавказские приключения Кёр-оглы: он переехал уже в Эриванский пашалык, нынешнюю Эриванскую Губернию. Здесь был пашою сердар Гуссейн, из рода каджаров. Узнав о вступлении в свои владения знаменитого разбойника, он выступил против него с 1500 человек. Но для героев сказок нет никаких препятствий и ничего невозможного. Одна импровизация Кёр-оглу делается теперь блестящее другой, и он бросается в бой с следующими, полными сильной и дикой поэзии стихами. «Не горячись, сердар; узнай прежде, с кем имеешь дело. Вот истина истин: я ангел смерти; посмотри сюда и узнай: я Азраил. Глаза мои любят цвет крови, подобно глазам палача, или убийцы. Да, я пришел вырывать души из тел. Вот мы начнем косить – и черепы врагов полетят под острием наших кинжалов. В этот самый день ты расстанешься с жизнью – так написано в несомненной книге предопределения».

Конечно, после такой блестящей импровизации Кёр-оглу в ту же минуту остался победителем.

А вот в каких красках воспевает он красоту : «Сердце мое любит юношу, у которого брови круглые. Он строен, как высокий кипарис; талия его тонка: губы его, как розовая почка. Юноша, пожертвуй собою любви: во мне ты видишь свою жертву. Во всём мир? нельзя найти такого юношу. Он луч восьмого [21] рая! Отец его, по ремеслу, мясник, сам же он – перл между драгоценными камениями. Из какого сада эта роза, с какого дерева этот плод?»

Юноша этот – Айваз, вскоре он у него сделался одним из первых молодцов в шайке. В числе их отличался также и уроженец нахичеванской провинции (теперь уезд Эриванской Губернии) Демирдэли-оглу, как показывает самое его имя, сын кузнеца. В особенности был он искусен в стрельбе из лука.

По сказаниям, главным местом пребывания Кёр-оглу была Шамли-Бильская крепость, развалины которой до сих пор сохранились в Азербайджанской Области.

Как во всякой сказке, и здесь дело не обходится без любви к какой-нибудь царевне. Это дочь турецкого султана Мурада, Нигара. Но как создание фантазии мусульман-шиитов, сказание это так и дышит ненавистью к суннитам – туркам. В одежде муллы, Кёр-оглу как-то проникает в её гарем; вот, между прочим, в какой импровизации выражает он свою любовь; первая строка напоминает горные картины Кавказа: «Влажен, влажен снег, сверкающий на вершинах высоких гор! Твои проницательные глаза вдыхают свежесть в мое бешеное сердце. Моя милая одета в розовую одежду. Она роза... нет, она гиацинт души моей». Наконец, с согласия Нигары, Кёр-оглу увозит ее с собою в Шамли-Биль. Когда он приближался к своим владениям (рассказывается в том же самом предании), молодцы его, стоявшие на страже, еще издали заметили своею господина. Красивый юноша Айваз, во главе 777 (опять мифическая цифра) других молодцов, поскакал к нему на встречу; при этом, каждый из всадников забавлялся по-своему: один джигитовал на всём скаку⁸, другой играл джирадом (копьем), третий, остановив на всём лету своего коня, стрелял из ружья. Как прибавление новейшей фантазии, в предании этом рассказывается, что из Шамли-Бильской крепости начали салютовать приезд Кёр-оглу выстрелами из пушек. Когда Нигара увидела Айваза, Кёр-оглу запел ей: «Посмотри, моя возлюбленная, вот тот всадник, Айваз: смотри, но не влюбляйся. В одной руке у него щит; сахар красноречия на губах его; брови его разрисованы пальцем Аллаха. По левую и по правую [22] сторону его видны простые воины-всадники. Смотри, но не влюбляйся в него: ему четырнадцать лет.»

Конец концов – звезда счастия перестала благоприятствовать Кёр-оглу. Персияне, представив его в своих рассказах добрым шиитом, хотели, чтоб он, под конец, и во всех отношениях был добрым персиянином. Предание повествует, что он был изменнически убит именно в то самое время , как ехал для того, чтоб изъявить свою покорность шаху. Узнав о постигшем его несчастье, шах наказал злодеев, а Айвазу пожаловал почетное платье (хальат) и звание коменданта Шамли-Биля.

Вот содержание легенды о Кёр-оглу, именем которого называются столь многие древние башни в Закавказье. Но, как мы сказали, в Западном Закавказье они играли, кажется, иную роль, чем в Восточном. В первом они, должно быть, воздвигались исключительно туземцами для защиты себя от разного рода неприятелей. По рассказам старожилов, еще в 1829 году почти всё пространство от Гори до Сурама покрыто было дремучими лесами, служившими притоном лезгин и турок. Ахалцыхские паши, несмотря на жалобы закавказского начальства и запрещение своего правительства, постоянно держали у себя лезгин, поощряли их разбои в Карталинии и делились с ними выгодами от продажи пленных. Хищники проникали в селения большими и малыми шайками, подстерегали неосторожных и увлекали их в лес, на сборные места. Жители, с наступлением сумерек, прятались в башни и не смели выходить из них до рассвета. С покорением Ахалцыха, разбои эти прекратились, леса на равнинах были вырублены и всё пространство обращено в пашни и сенокосы.

Я слышал о странном свойстве родящегося тут хлеба, его неприятном вкусе и дурном виде. Говорят, что сколько ни употреблялось усилий для того, чтоб улучшить его породу, несмотря на то, что присылались сюда для разведения самые лучшие семена, через несколько времени они все-таки перерождались и получали от качества земли те неприятные свойства, какие имел и прежний хлеб.

Наконец мы проехали гаргарепскую станцию (от грузинских слов: ори – две и гореба – горы). Картина переменилась: налево горы, покрытые лесом, начали всё более и более приближаться; внизу их живописно извивалась змейкою Кура; прямо против нас показалась такая же цепь гор, покрытых густыми, непроходимыми лесами. Они далеко тянулись направо, какою-то длинною черною линией и наконец исчезали из глаз. Нельзя не предчувствовать, [23] при виде их, что за ними скрывается другая природа, другая страна, иной климат и растительность. И в самом деле, редко, может быть, горы служат такою резкой, натуральною границею между двумя странами, как Картло-Имеретинский хребет между Грузией и Имеретией: он, точно как стена, вдруг подымается из долины и, как бы через ворота этой стены, через так называемый Сурамский перевал, вы переходите в полный очарования край: огромный натуральный сад, каскады, ключи, разнообразные формы скал, иногда белых, как стены бальной залы и; в добавок очарования, перевитый плющом, блестящие зеленью листья лавра и причудливо-растущее на какой-нибудь скале фиговое дерево, свесив в воздух свои коренья, а внизу текущая с шумом по уступам гор река, принимающая в некоторых местах вид водопада – всё это такие картины, которые невольно производят могущественное действие на человека, особенно въезжающего сюда со стороны Грузии, а не Черного моря. С последней стороны, эти чудеса кавказской природы идут crescendo, постепенно: они не так внезапны; вы к ним приучаетесь мало-помалу... Но тут вдруг из-за степи, которая кое-где разнообразится дикими видами; вы въезжаете в рай... да, без преувеличения, рай... Я бы советовал художнику, который пожелал бы изобразить рай, поискать себе здесь вдохновения и выбрать одну из встречающихся тут местностей. Если рай есть натуральный сад, то представить себе что-нибудь более великолепное в этом роде невозможно. Какая разница с видами, представляемыми военно-грузинскою дорогою! На последней голые скалы, лишенные всякой растительности; немного они оставляют пространства для дороги, всё тесней и тесней, как будто бы хотят они сойтись друг с другом; только Терек, катясь с высоты между ними, с треском, грохотом и шумом обрызгивая нередко вас своею бешеною пеною, размывает себе силою своего горного течения путь между негостеприимными скалами.. И дикие скалы, и ревущий поток, и беспрестанные опасности от тех и других невольно побуждают в непривыкших к этой картине трепет, смешанный с изумлением. Вода, ворочающая большим камнем, сначала нависшая над самою вашею головою и как будто готовая раздавить вас падением, масса гор, нагроможденная в беспорядке – все эти виды, которыми встречает вас Кавказ, при самом въезде в него, невольно напоминают вам и древний тартар, который помещался здесь, и Прометея, наказанного богами за похищенный им с неба огонь, тем, что был пригвожден [24] к Кавказу... Здесь именно этот ад, и живописцу, который бы захотел изобразить последний, всего бы лучше было взять сюжет для своей картины с этих мест...

Но мы останавливаемся пока в раздумье перед Картло-Имеретинскою гранью гор: переступить ли прямо через нее, или взять налево в ущелье, по той дороге, которая ведет из Закавказья в Турцию? А в ущелье этом есть на что взглянуть: тут красивый Боржом, с своими минеральными водами. Не воспользовавшись теперь этим случаем, нельзя было рассчитывать, что в другой раз представится более удобный. Итак решено: мы взяли налево, въехали в ущелье и летим по прекрасной горной дороге, над обрывом реки Куры. Пока мы будем ехать до красивого местечка Боржома, поговорим о той реке, которая здесь становится нашим неразлучным спутником. А она достойна того, чтоб на ней остановились наши очерки, как они останавливались до сих пор над всем, что попадалось на пути любопытного.

Две реки Закавказья в особенности возбудили много надежд в последнее время: это Рион и Кура. О первом речь у нас будет впереди, а со второю мы стоим теперь лицом к лицу. Она прежде всего увидела на своих водах пароход; но в то время, как, по разным обстоятельствам, пароходство на ней прекратилось и, может быть, скоро будет возобновлено опять, на Рионе оно совершенно неожиданно появилось, два года назад. Мы разумеем здесь не всю Куру, но часть её, от Мингегаура (на восток от Тифлиса) до Каспийского моря; верхняя же часть её, неудобная для пароходства, в том отношении полезна для промышленности, что по ней сплавляется в Тифлис строевой лес, изобилием которого так славится боржомское ущелье. Сплав этот доставляет выгодный, хотя и опасный промысел жителям, по причине извилистых и утесистых берегов этой реки и множества порогов и подводных камней. Мысль об учреждении пароходства по Куре, как и большая часть полезных предприятий по части цивилизации и гражданственности Закавказья, принадлежит кавказскому Петру Великому в миниатюре – князю Воронцову. Вскоре, по прибытии своем в Закавказский край, в 1845 г., он обратил особенное внимание на изыскание средств к улучшению постоянного судоходства по реке Куре, с намерением впоследствии, по мере возможности, обратить в пароходное. С этою целью он, в 1846 году, поручил командиру судна «Волга» капитан-лейтенанту Зеленому произвести исследование Куры. Но, по разным обстоятельствам, поручение это не [25] было исполнено с тою тщательностью, какой требовало это важное предприятие. В 1850 г. прибыл в Тифлис барон Мейендорф, и князь Михаил Семенович возложил на него заняться этим делом. Из начатых после того изысканий барон Мейендорф убедился, что до Зардоба река Кура не представляет препятствия к плаванию, и нашел, что самые крутые повороты её до Мингегаура.

С. РЫЖОВ.

Комментарии

1. Правильнее Кура, по-латыни Cyrus. Но мы, русские, любим всем рекам придавать женское окончание, а потому и Кур перекрещен нами в Куру. Следуя общеупотребительному выговору, мы также оставляем этой реке название Куры.

2. Арабско-персидско-турецкое слово, значит лавка. Магазин – также арабское слово, мазза, т; е место, в котором хранится что-нибудь.

3. Мехи, в роде тех, в каких сохранялись жидкости в гомерические времена.

4. Сакли – слово общеупотребительное на всём Кавказе, происходит от грузинского сахли, что значит: 1) дом, а 2) комнату.

5. Сигнахский и Телавский уезды, Тифлисской губернии.

6. Кёр по-турецки слепой; оглы – сын его, т.е. сын слепого.

7. До сих пор у нас не объяснено происхождение имени Стеньки Разина. Разин происходит от персидского слова рагзен, что значит разбойник, или собственно тот, кто перерезывает дорогу; такой же смысл имеет и турецкое название разбойника – иоль-кесиджи и арабское – катыуль-турук.

8. На константинопольско-турецком наречии гит, на азербайджанском джигит, значит молодец, наездник; джигитовать – сидя верхом, выделывать разные штуки на всём скаку лошади.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Западного Зкавказья. Статья первая // Отечественные записки, № 1. 1860

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info