КАВКАЗСКИЙ ПАРОХОД “КОЛХИДА”.

19-го, 20-го и 21-го октября 1853 года.

(Извлечено из записок Лейтенанта Барона Дюйстерло).

Причисленный к Черноморскому ведомству пароход “Колхида”, стоял на рейде укрепления Сухум-Кале, в полном распоряжении начальника 3-го отделения Черноморской Береговой Линии, генерал-майора Миронова. Пароходом командовал капитан-лейтенант Кузминский; на пароходе служили: флотских экипажей лейтенанты: 30-го Степанов 4-й, 41-го Барон фон Дюйстерло. Корпуса штурманов прапорщик Стенстрем, а по болезненному его состоянию на “Колхиду” назначен еще прапорщик Малахов 2-й, со шхуны “Ласточка”. Нижних чинов находилось: 30-го флотского экипажа: унтер-офицеров 2, матрозов 20; рабочих экипажей: мастеровых 21, нестроевых 7, итого 50 человек.

18 октября в Сухум-Кале дано знать, что форт Св. Николая взят турецкими войсками. Генерал Миронов, получив донесение, тотчас же послал одного из своих офицеров с приказанием, как можно поспешнее изготовить пароход к выходу в море. В полдень на пароходе затопили печи, и согласно предписанию г. начальника 3-го отделения, начали перевозить назначенные на пароход из крепости войска, состоящие из двух обер-офицеров, 15-ти унтер-офицеров, 4-х музыкантов и 202-х рядовых. В 9 часов вечера прибыл на пароход генерал-майор Миронов со своим штабом. Поднявши якорь, пароход направлен был в Редут-Кале.

Известие о начатии турками военных действий и о варварских поступках с нашим гарнизоном, огорчило всех своею неожиданностью, но мы утешались мыслью, что может быть нам первым удастся отомстить за сослуживцев. Солдаты и матрозы разумеется [207] узнали об участи своих товарищей в Николаевской крепости. На палубе только и были слышны разговоры об этом ужасном случае. — За вечерним столом генерал Миронов рассказывал нам, что он получил донесение, из которого ничего определительного неизвестно: взято ли обратно нашими войсками Николаевское укрепление, или еще оно в руках неприятелей; в следствие чего он идет туда, чтобы удостовериться в этом. Погода была тихая, совершенный штиль. 19 октября в одиннадцать часов утра мы пришли к укр. Редут-Кале, оттуда тотчас вышел к вам казацкий барказ; пароход снялся с якоря и пошел к Николаевскому форту. Что Николаевское взято турками, в этом нас уверяли все в Редуте; но никто не мог сказать положительно, чтобы наши войска вытеснили их оттуда. Генерал приказал Капитану взять казацкий барказ на бакштов. В пять часов открылось укрепление. Разумеется все трубы были наведены на эту точку, но туман, который по вечерам постоянно поднимается у здешних берегов, препятствовал нам различить что-нибудь и тем самым увеличивал наше нетерпение; около семи часов мы подходили к якорному месту, уже было поздно и темнота закрыла всё, кроме огней светившихся на берегу.

Теперь предстояло решить кто в крепости? Нельзя было полагаться на наши условные сигналы, — потому что лист, на котором они написаны, легко мог, при взятии крепости, попасть в руки турок, — но за всем тем мы их произвели на пароходе. На пушечный выстрел (благополучно ли?) отвечали двумя (Укрепление в опасности от неприятеля); это нам в тоже время доказали три ядра, просвиставшие с правой стороны по направлению к нам. Не довольствуясь этим, мы спросили двумя выстрелами (можно ли пристать к берегу?); и получили в ответ один выстрел (можно).

Эти ответы могли убедить нас в том, что наши войска в Укреплении, но чтобы вполне увериться в нашем предположении, Генерал Миронов приказал посадить на казацкий барказ тридцать [208] вооруженных солдат, и под командою состоящего по Армии Капитана Завадского, отправить к берегу, чтобы узнать наверное кто в укреплении. Барказ отвалил. Капитан парохода приказал спустить осьмерку и велел ей держаться между пароходом и казацким барказом — для передачи с парохода на барказ или обратно, всего того, что узнают или услышат. Обе шлюпки весьма скоро скрылись в тумане, настала совершенная темнота, мертвая тишина царствовала на пароходе, всякому хотелось что-нибудь узнать; но всё напрасно! Тогда Капитан приказал всем солдатам на пароходе громко прокричать три раза “Ура”, чтобы из ответа заключить о чём-нибудь. На наше ура, отвечали тем же, и всем на пароходе показалось что, судя по произношению, это ура Русское; с восторгом предались мы этой мысли, и с нетерпением ожидали возвращения барказа. Он пристал к борту и Капитан Завадский доложил Генералу, что не может сказать ничего положительного; на все его вопросы, он не получил ответа, следовательно там наших войск вероятно нет. Ура, раздавшееся с крепости и слышанное на барказе, бывшем недалеко от берега, было всеми признано не за наше.

Но не отвечала ли нам милиция, которая, по донесению, должна была здесь находиться?

Из такого ответа тоже нельзя было сделать никакого положительного заключения.

Лейтенант Степанов предложил проиграть горнистам какой-нибудь сигнал на рожках; что было исполнено, но ответы рожков из крепости нам были непонятны. И так средства разузнать неприятеля были истощены потому, что на последнее, предложенное Капитану, послать одного офицера с матрозом на маленьком черкеском дубке (найденном нами в море), на самое близкое расстояние к берегу, согласия не последовало. Наконец на берегу все огни были потушены.

Генерал приказал идти в море и дожидаться утра, а вместе с тем поискать какого-нибудь крейсера, чтобы с ним соединиться. [209] С десяти часов вечера и до трех часов утра, мы лежали в море, пускали по временам ракеты, но ни одно из крейсирующих судов нам не открывалось. В три часа, по приказанию Капитана, переменили мы курс на Ост, т.е. прямо к укреплению Св. Николая.

В четыре часа вступил я на вахту; но не долго оставался на верху один; в пять часов все вышли на верх и стали удивляться, что нынче так поздно рассветает. — Нетерпение было всеобщее! Наконец начало рассветать и как нарочно туман был у берега так густ, что ничего не было видно; но его очистил легкий NO с приближением нашим к укреплению. Генерал, Капитан и все Офицеры были на пароходной площадке, когда подходили к укреплению; все трубы были наведены и каждое открытие, которое кто-либо делал, было объявляемо громко. С большим огорчением разглядели мы турецкие значки на крепости; потом открыли турецкие войска, стоящие развернутым фронтом с распущенными знаменами; вправо от крепости был расположен неприятельский лагерь; — у устья реки Чалох (на правом берегу которой лежит Николаевское укрепление) стояли пять турецких кочерм.

Желая рассмотреть всё, но имея опасность перед глазами, Генерал Миронов сказал: “Капитан! Вы подошли очень близко к берегу, подвергаетесь неприятельским выстрелам; надобно отойти куда-нибудь в сторону”. Кузьминский буквально исполняя предложение Генерала скомандовал: “Стоп машина, лево на борт!” продолжая по-прежнему осматривать в трубу неприятельский лагерь. Глубина начала уменьшаться более и более, и при описании циркуляции, в то время, как лотовой закричал: 11 фут, пароход стал на мель, от укрепления на румб WSW ? W, в расстоянии двух с половиною кабельтов, т.е. 300 сажен, приткнувшись к наносной мели из реки, прямо против неприятельского лагеря, в расстоянии от него не более 80 сажен. Тотчас дан был машине [210] задний ход, но пароход стоял неподвижно. Приткнуться к мели и в таком близком расстоянии от неприятеля, как-то невольно наводило общий страх, который еще более увеличился с первым залпом трех тысяч ружей и семи крепостных орудий. Благодаря Бога никого не задело из всех стоявших на площадке. Разумеется, после первого залпа, мы соскочили на палубу; все ядра и пули свистали чрез головы; вероятно неприятель ни как не мог предполагать, чтобы пароход находился от него только на расстояние прямого ружейного выстрела. Первый момент был самый ужасный, мы еще не привыкли к свисту ядер и пуль; но теперь надеемся, что этот первый урок принесет нам пользу. Капитан, сойдя с площадки, приказал тотчас подать на казацкий барказ верп и кабельтов, сказав казачьему офицеру, чтобы он отъехал, по направлению киля, и в некотором расстоянии бросил верп; на наше несчастье, не предполагая встретить надобности в верпе, наш стоп-анкер был в Сухуме и мы должны были завезти единственный оставшийся маленький верп; он был подан с кабельтовом и брошен на назначенном расстоянии. За первым залпом, неприятель открыл по пароходу батальный огонь. Первые выстрелы, как я сказал, не попадали в пароход, другие же редко пролетали мимо; первое ядро попало в кухню и тяжело ранило бывшего там повара; взоры всех обратились туда — непривычка! Минут десять прошло после первого залпа, мы всё еще не отвечали нашими ядрами; первое попавшее в пароход ядро вызвало нас на бой. Лейтенанту Степанову 4-му, Капитан приказал открыть огонь, говоря: “они может быть думают, что нам нечем защищаться”. Разумеется, “Колхида” на свободной воде могла нанести неприятелю большой вред, не подвергая себя никакой опасности, но для нее было невыгодно неподвижное положение. Из кормового бомбического орудия и из четырех 12 фунт. боковых карронад, нельзя было действовать с большою пользою, потому что направление парохода было для того самое невыгодное. В исходе [211] седьмого часа, открыт был огонь; первое ядро из бомбического орудия должно было разбить правый наш борт, чтобы проложить дорогу для следующих; второй выстрел заряженный картечью, попал в неприятельский развернутый фронт — ряды повалились, и турки, увидев невыгодность своей позиции, перешли влево, где наши снаряды уже не могли доставать их; наши карронады не наносили вреда неприятелю; ибо при самом большем направлении в косяк борта, ядра ложились правее неприятеля. Г. Миронов приказал всем солдатам лечь на палубу; стрелкам разместиться вдоль по борту шханец и шкафута; а штуцерной команде на баке, и, начать стрельбу из ружей. Между тем пристал барказ с завезенным кабельтовом и мы торопились его принимать; в нём заключалась вся надежда на спасение; наконец начали тянуть завоз, но ни сколько не трогались с места. Уже спустя несколько времени, после значительных усилий, нам показалось, судя по кабельтову, что пароход будто бы двигается; по лоту же, он оставался всё еще неподвижным; однако мы продолжали тянуть. Радость солдат, когда они видели что кабельтов всё более и более подается из воды, удвоивала их силы; но настала ужасная минута, когда кабельтов вдруг пошел легко и оторванный его конец выбрали на палубу. Казаки бывают постоянно на море и весьма хорошо знают работу завязывать кабельтов, в этом мы сами убедились в Сухуме, где нам они постоянно завозили гусек; но на этот раз, в суете, как то штык (узел) худо был завязан и отдался. Надежда спастись была потеряна для всех; каждый обрекал себя заранее на жертву неистовства турок; но тут же было всем объявлено, что скорее взлетим на воздух, чем попадем в руки неприятеля. В этом безнадежном состоянии, придумывали еще средства к спасению. — Но что было делать? Другого верпа не было. Капитан приказал мне изготовить становой якорь, а, в то же время, казацкому барказу тянуться под нос; а только что пред тем Лейтенант Степанов 4-й получил приказание [212] отдать оба якоря, для облегчения носа парохода, и немедленно якоря были в воде. Когда я прибежал на бак, остановить отдачу якорей, уже было поздно; поднять же их снова на нашем брашпиле, под неумолкаемым неприятельским огнем, не было никакой возможности; всякий должен был лежать или совершенно в нагнувшемся положении ползать, чтобы ядра и пули его не задевали; почти каждый, кто только поднимался на ноги, был обречен на смерть, в особенности из бывших на баке.

Между тем барказ немедленно исполнил приказание, протягиваясь по правой стороне к якорю, не смотря на убийственный огонь, который по нём открыли. На банке Казачий Офицер стоял, завернувшись в шинель, и представлял собою для неприятеля весьма видную цель, но, примерным своим хладнокровием, старался убедить гребцов, говоря: “что уж если кому не суждено сегодня умереть, тот не умрет, где бы он ни был, а кому суждено, тот от смерти не убежит”. Казаки на деле убеждались таким примером и действовали с отличным самоотвержением; Георгиевский крест на груди этого Офицера, казалось, гордился тем, что занимал такое достойное место. Пока барказ подходил вдоль борта, были тяжело ранены три гребца; в это время ожидала бы их и всех подобная участь или смерть, ежели бы они еще дольше оставались перед носом парохода; хорошо что якоря были отданы, и напрасная проба завести их стоила бы многим жизни; барказ опять воротился под корму, где более, чем в другом месте, был защищен от выстрелов, хотя перекрестный огонь, под которым мы находились, бил нашу правую и левую стороны. Капитан около этого времени спустился в машину, ободрил находившихся там мастеровых и приказал им выбрасывать за борт антрацит.

Я находился при батарее и кабельтове, а при главных работах на баке неутомимо распоряжался Степанов; после того, как отданы были оба якоря, решились срубить фок-мачту, чтобы более и [213] более облегчить нос. Получив приказание командира, он немедленно сам приступил к этому тяжелому делу; сбежав вниз за топорами, увидел на кубрике нашего подшкипера, который, сидя там, горько плакал. Степанов приказал ему выйти на верх расклепывать цепи отданных якорей. — Первый шаг подшкипера на палубу был и моментом его смерти, ядро снесло ему половину головы. — “Кому назначено умереть, от смерти не убежит”. — Лейтенант Степанов вынес сам топоры и приступил к срубке мачты, приказав машинному кондуктору рубить правые ванты. В это время слова кондуктора “что ж, вы хотите, чтоб меня на верно убило” не считались нарушением дисциплины, потому что, говоря это, он вскочил уже на кожух и под градом пуль исполнял приказание. — Лейтенант Степанов, к сожалению, не мог окончить начатого им дела, неприятельская руля ранила его в правое ухо и в тоже время получив контузию ядром в голову, он принужден был спуститься вниз. Неприятельские выстрелы ложились чрезвычайно метко; дымовая труба была превращена в решето, а прибыль воды, 23 дюйма, доказывала нам, что пароход уже получил подводные пробоины; машина всё время действовала задним ходом, и, хотя одно ядро пробило в ней на сквозь борт, но потерявши свою силу не причинило никакого вреда. Меня позвали к гака-борту; когда я подошел, казацкий офицер спросил: не завести ли барказной семи пудовой кошки? — не было времени доказать ему на словах, что это напрасно; я согласился, подал кабельтов на барказ; кошку завезли и опять пробовали стянуться. Моральная сила солдат начала ослабевать; в подобном положении ни им, ни нам бывать не приходилось; они падали и должны были терпеливо переносить всё, не будучи в состоянии сами отплатить неприятелю; кроме того мучительна была для них мысль, что под ними вода, — могли ли они предвидеть какое-либо спасение? Вместе с моральными силами [214] слабели и физические; этому обстоятельству мы приписывали, что брошенная кошка не приближалась к пароходу.

Около этого времени Капитан предложил Генералу съехать с парохода, чтобы не подвергать себя опасности. Г. Миронов отказался и желал остаться там, где находятся подчиненные ему солдаты; но наконец взяли верх просьбы и убеждения всей команды — итти на барказе в Малую Поти и оттуда послать нарочного в укрепление, чтобы хотя незначительным высланным оттуда отрядом отвлечь внимание неприятеля от парохода. Генерал, со своим штабом, сел на барказ, и под веслами отвалил от парохода. Спустя несколько минут, Капитан пригнувшись стоял у помпы, а я был занят у бомбической пушки, при которой Квартирмейстер Андриян Семенов обратил на себя внимание удивительным хладнокровием; перед каждым выстрелом он просил меня смотреть, хорошо ли ложатся наши снаряды; он стрелял метко и распоряжался с примерным хладнокровием. Вдруг прибегает ко мне матроз доложить что Капитана убило. Посмотрев на показанное место, я был обрадован, увидя что Капитан начал подниматься, говоря: “ничего ребята, палите”. Пулей оконтузило его в голову и разорвало всю фуражку. Несколько минут позже, около десяти часов, он сходя по трапу в капитанский люк, на второй ступеньке, был смертельно ранен осколком гранаты в спину; и, упавши вниз был перенесен в свою каюту; очнувшись там, обратился с просьбою к Прапорщику Стенстрему заколоть его и тем окончить ужасные мучения.

Когда из строя выбыло два офицера, мне досталась честь сохранить Русский Флаг и ответственность за будущее — это положение гораздо более беспокоило меня, чем неприятельские ядра. Прапорщику Малахову приказал я дорубить фок-мачту, а Прапорщику Стенстрему быть при батарее. Дым подымавшийся из фор-люка показал пожар; в носовых каютах паруса и шкиперские припасы загорелись — несколько из них было выброшено, и пожар потушен. Впоследствии мы много [215] нашли не лопнувших гранат, завязших в борте. Около половины одиннадцатого часа, фок-мачта была срублена; но не смотря на значительное облегчение, полученное от этого, пароход еще не трогался назад. Солдаты лежа тянули кабельтов и разумеется в этом положении они не в состоянии были развить своих сил. Возле меня не далеко стоял солдат, он только что приподнялся, чтобы лучше целиться из ружья, как неприятельское ядро попало ему прямо в живот; страшно было на него смотреть. Не знаю почему, мной овладело предчувствие, что скоро настанет и моя очередь; обратясь к Прапорщику Стенстрему, я передал ему, в случае если буду убит — сохранение чести Русского Флага и парохода; а если останется в живых, то известить моих родителей (мысль о них меня жестоко беспокоила). Стенстрем обещал исполнить все мои просьбы, и я мысленно простившись с жизнию, желал одного только — быть не раненым, а прямо убитым.

Неприятельское ядро сбило наш кормовой флаг, я бросился к сигнальному ящику чтобы достать другой; но не нашлось ни одного; тотчас послал матроза вниз за ним, а сам расплетал фалики. Новый флаг принесли, и я его поднял. При этом случае имел я возможность видеть, как вредны на корабле иностранцы.... Мы всё еще находим на наших пароходах машинных мастеров англичан, и хотя они в мирное время приносят большую пользу, но когда жизнь их в опасности, разумеется они более думают о её сохранении, чем о чести Русского Флага.

Со временем человек ко всему привыкает: как страшны нам были первые ядра, так, по мере действия неприятеля, мы делались к ним равнодушнее; я сам в этом убедился при работе раздергивания и заноски талей, где надобно непременно стать на ноги; — обратясь лицом в правую сторону, (правая неприятельская батарея действовала сильнее), замечал моменты, когда покажется огонь при выстреле, тотчас же прилегал, и после пролета ядра, снова принимался за дело. Солдаты продолжали тянуть и я [216] с ужасом заметил, что силы их видимо оставляют — четыре часа они работали безуспешно. О единственном средстве в несчастьи, обратиться к Богу, кажется никто не думал: но в этот критический момент все единодушно возносились молитвою ко Всевышнему — солдаты вскочили, сняли папахи и вероятно едва ли когда либо в жизни так искренно молились. Неприятельские ядра не позволяли быть долго на ногах; с громким “Ура” все бросились к кабельтову, — Бог услышал наши молитвы. Пароход тронулся с мели, мы стали на чистой воде; — изумление было всеобщее! тишину я прервал словами: “Ребята Бог помог, не забывайте его!” Общее “да Милосердый помог” было мне ответом.

Я подошел к борту — смотрю на воду — не верю своим глазам, что пароход быстро идет назад; не верю, что на семипудовой кошке, можно стянуться — кто мог бы предположить! Разумеется много содействовало этому облегчение носа и стрельба из бомбического орудия; при каждом выстреле, отдача действовала в нашу пользу; может быть и неприятельские ядра, попадавшие в носовую часть, также отталкивали нос с мели. Корма покатилась к ZO-тy и бомбическое орудие могло хорошо действовать; несколько отойдя, приказал я остановить машину, чтобы неприятелю отплатить по возможности за нанесенный нам вред. Турки увидя что пароход остановился, вероятно предполагали, что машина испорчена; досадуя, что после четырех с половиною часов битвы, его не уничтожили, решились с нами свалиться на абордаж; послали солдат на кочермы, стоящие возле берега. Заметив это, мы навели бомбическое орудие на первую из них и этот выстрел был так удачен, что совершенно разбил кочерму, за тем другие кочермы не решились к нам приблизиться. Хотя комендор весьма хорошо наводил орудие, но одна бомба полетела вверх — и к лучшему — она попала в толпу офицеров, стоявших на балконе одного дома и смотревших на наше сражение. [217] Неприятель вскоре замолчал, слышны были его сигналы, вероятно отступление. В пароход вода прибывала всё более и более.

“Колхида” служит уже семнадцать лет и пальба из бомбического орудия ее крепко растревожила. По этой причине и потому что легко мог прийти из Батума (находившегося только в 25 милях) какой-нибудь турецкий пароход, с которым, в настоящем нашем положении, было бы опасно состязаться, я заставив замолчать неприятельские орудия и прекратив огонь, взял направление в Сухум-Кале. Вскоре мы нагнали казацкий барказ, с которым деливши несчастье, теперь разделили радость спасения. Капитан прислал за мною; войдя в каюту, я увидел его на постели, молча он подал мне руку; искренно пожав ее, я сильно был встревожен, когда он сказал: “Прощайте Барон, спасайте Пароход!” после этого передав мне что имел на душе, он впал в беспамятство; простившись с ним, пошел я к моему раненому товарищу. Он лежал в своей каюте; взгляды наши встретились — мы поцеловались, пожимая руки, и не говоря ни слова — поняли друг друга; эта минута связала нас на будущую жизнь.

Взглянув на свою каюту, я удивился странному случаю: неприятельское ядро попало в полубортик, снесло медную раму со стеклом, и остановилось на обшивочном свинцовом листе; на нижнем косяке полубортика лежал закрытый молитвенник, на первой странице было написано мое имя, ветром от ядра открыло книгу и вырвало верхнюю половину этого листа с моим именем.

Я поспешил на верх чтобы осмотреть пароход и экипаж. Машина не получила никаких повреждений, исключая рам параллельного движения, которые погнуло упавшим люком; но корпус был избит ужасно. Пароход получил слишком сто двадцать пробоин, из которых только две были подводные и пять около грузовой ватерлинии, остальные большею частью на кожухах и по правому борту; в дымовой трубе оказалось тридцать четыре пробоины. Разумеется, тотчас [218] приступили к заделыванию подводных повреждений; идя малым ходом забивали пробоины у грузовой ватерлинии с подвешенных подмосток. Совершенный штиль дозволил нам продолжать путь; при малейшем же ветре, гибель наша была бы неизбежна. Приступив к осмотру экипажа и десанта, я нашел мертвые тела по всему пароходу; чтобы уничтожить дурное впечатление, производимое ими на остальных, а также, чтобы жителей Сухума не тревожить грустными похоронами, решился я тела убитых похоронить в море; велел поднять всех покойников, привязать к ногам ядра и по прочтении Евангелия, при спущенном флаге и стрельбе из карронад, четырнадцать тел были опущены в море. В этом числе находились Морского Ведомства: подшкипер унтер-офицерского чина, 30-го экипажа, Родион Федоров и матроз 2-й статьи Трофим Крамаренко, остальные были Сухопутного Ведомства. При чтении молитвы, не открывали одеял, обертывавших тела, потому, что покойники были страшно изуродованы ядрами.

Не было лица без слез — солдаты были сильно тронуты, но не на долго. Лишь только церемония эта кончилась, обратившись к своему положению, они развеселились от радости собственного своего спасения.

На пути в Сухум, 21 числа, утром, в десять часов, скончался Командир Парохода, прострадав двадцать два часа от раны; он желал смерти, которая прекратила бы ужасные его мучения. В двенадцатом часу мы входили на Сухумский Рейд: черный пароход, с черными кожухами, разбитый ядрами, без фок-мачты, с перевязанным трауром флагом, приспущенным до половины.

Вид был печальный, но вместе с тем пароход был так украшен своими пробоинами, что можно было желать его и не исправлять, а оставить в таком боевом виде. К нам приехали все жители Сухума; горесть выказывалась на всех лицах. Солдаты оставили пароход с благоговением, их называли вставшими из гроба. Лейтенант Степанов 21 числа, получив облегчение от своей раны, вступил в командование пароходом и через три дня “Колхида” отправилась в Керчь, где ее взяли в адмиралтейство и всеми силами стараются починить как можно скорее, чтобы она опять могла вступить в бой с неприятелем. Работ было много: весь рангоут новый; трубы дымовая и паровая — новые, кожухи, почти половинное число радиусов и починка по корпусу.

Описывая действия каждого лица и происшествие так как оно было, для того, чтобы каждый читатель мог убедиться, что с помощию Божиею и веруя в него душевно, можно избавиться от грозного несчастья и со славою выйти из явной гибели. Вероятно, весь наш экипаж убедился в этой истине. Теперь для него опасностей не существует. Он испытал более чем смерть.

Текст воспроизведен по изданию: Кавказский пароход "Колхида". 19-го 20-го и 21-го октября 1853 года. (Извлечено из записок лейтенанта барона Дистерло) // Морской сборник, № 6. 1854

© текст - ??. 1854
© сетевая версия - Тhietmar. 2024
© OCR - Бабичев М. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1854

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info