МЕСЯЦ ПО ЯПОНИИ

Путевые заметки и впечатления.

Из Тоокёо в Мацуяму.

Ливень, а не дождь, послал нам последний привет с Тоокёо. Но как всякий ливень, он продолжался недолго. Опять засияло солнышко. И лишь не стало той невыносимой жары, по какой мы добирались до «Симбаси». Полетели пред нашими глазами рисовые поля, хвойные деревья... Пересохшие реки, покрытые зеленью горы, постоянные селенья, богатая растительность... Налево то появляется, то опять скрывается море... Летят одна за другой станции, и лишь на больших получаем возможность постоять у вагона и хотя несколько размять ноги... Непривыкшее ухо с трудом переносит выкрикивание торговцев: «бенто-бенто», «о-ча» и т. п. Но — раздается свисток, и мы мчимся далее!

В вагонах, и даже у нас, теснота страшная. Сидим плечо к плечу. А приближается и ночь. Как же спать-то [1471] будем?.. — На наших глазах «счастливцам» уготовляют постели; но стоимость спального места не по миссионерскому карману. Приходится выжидать, что нам останется...

И вот наступила томительная ночь!.. Спать хочется, а спать нельзя... Сидим и дремлем сидя... Владыка, при малейшей попытке устроить его хоть сколько-нибудь удобнее, сердится... Приходится сидеть, как старец старается заснуть, облокотившись на футляр от митры... На мое счастье ушла с 2 ч. ночи толстая-прётолстая «тетенька» и с ее уходом я получил себе еще два места (по крайней мере!), и сокративши свою длину наполовину, я заснул часа на два.

Дождались и утра!.. И хотя чувствовали себя какими-то помятыми, но всем стало веселее, все говорили бодрее. Стакан же крепкого чаю с вагоне-столовой совсем оживил нас...

Пролетели пред нашими глазами Кёото, Оосака, Кобе... Поезд теперь пошел еще ближе к морю, награждая нас иногда чудными картинами... В 3 часа дня мы приехали на ст. Хиросима, откуда в маленьких вагончиках переехали в Удзино: здесь мы и должны были сесть на пароход, отправляющийся на остров Сикоку, в порт Такахама.

Три часа с половиной, в ожидании парохода, не показались столь длинными: у нас был взят свой чай, и мы большую часть время утешались..., но не около самовара, а всего лишь около «хибаци»!..

В 6 ч. 30 м. сели на довольно тесный пароход и поехали по «средиземному» японскому морю...

Красиво было ехать при дневном свете. Эти постоянные острова и островочки, эти причудливые очертания береговых гор; лазурь неба; блеск воды; лодки; паруса!.. бинокля я кажется из рук не выпускал.

Но вот — стемнилось! Пассажиры куда-то поубрались. На палубе стало просторнее... Как легко дышала грудь, вдыхая свежий морской воздух!.. Скоро взошла луна... Ее отражение в воде; освещенные ею острова; наконец некоторая все же «таинственность» ночи!.. Чем-то волшебным веяло около тебя!.. Мои спутники предпочли дремать; но не мог я оторваться от картины, которую забыть не смогу: так она восхитительна! Но описать эту картину, — нужно быть поэтом, а не миссионером!.. [1472]

Четыре часа езды на пароходе меня совершенно освежили. Бодрым я спускался на пристань в Такахаме, где нас встречали уже христиане. — Уселись в поезд, и минут через 20 добрались до своей цели: приехали в г. Мацуяму.

Пешком мы шли по улицам города. Весь город уже спал. Тишина кругом. С неба светит высоко поднявшаяся луна... В воздухе — тепло... Дышется как-то особенно легко... Да! Чудная ночь была, когда мы добирались до своей миссии...

Здесь нас ждал чай с бесчисленными комарами; первые новости хозяев: первые расспросы наши... И уже в нервом часу ночи мы забрались на свои постели, под пологи, владыка — в доме о. Фомы, я — в доме катихизатора.

Сон не заставил себя долго ждать. И, вероятно, он лишь ждал момента, когда усталая голова коснется подушки.. Постоянный же приток свежего воздуха в «воздушном» японском домике еще более помогал сну здоровому и крепкому.

Мацуяма.

Напившись чаю, мы с владыкою архиепископом пошли прежде всего осмотреть церковь. Белая, что снег; с двумя главами; с шестью колоколами, — церковка кажется особенно родною, дорогою среди мира языческого. Но и в язычниках она возбуждает большой интерес; и часто можно видеть группы прохожих, внимательно рассматривающих новый наш храм. Хочется верить, что это любопытство постепенно будет сменяться серьезным проникновением в учение Христово. Хочется думать, что Божьей помощью, да [1473] трудами местного батюшки увеличится церковь мацуямская и 19 христиан принесут со временем плод сторицею!

Церковь имеет знакомую русским форму корабля. Купол храма возвышается несколько над куполом колокольни. — Собственно церковь имеет форму квадрата, стороны которого имеют по 31 сяку (Два сяку составляют почти аршин.). Алтарь — с юга на север 27 сяку, с запада на восток 13 сяку. Одного размера с алтарем и паперть, но она имеет направо небольшую ризницу, налево — кладовую и ход на колокольню. Вышина стен церкви — 24 сяку, высота церкви с куполом 44 сяку.

Войдя в церковь, мы долгое время смотрели молча, переживая первое впечатление, произведенное новым храмом. Невольно и мы прежде всего сказали: «риппа» — «красиво», что так часто говорят язычники, осматривающие наш храм... Шесть небольших окон формы ромба на южной и северной стороне храма, четыре больших — по два на каждой, дают необыкновенно много света и, кажется, белый цвет стен делают еще белее! — Иконостас работы московской. Сделан под дуб. Изящной простоте иконостаса вполне соответствует изящная, но строгая, стильная живопись икон (работы Гурьянова), без малейших выпадок в сторону любимого декадентства. Царские врата с обычными изображениями Благовещения и четырех Евангелистов; Господь Вседержитель, Архистратиг Михаил, Воскресение Христово, Вознесение Господне, — вот правая половина первого яруса; Богоматерь, Архистратиг Гавриил, крещение Господне, Рождество Христово — левая половина того же яруса иконостаса. Над Царскими дверьми изображение Тайной вечери. Во втором ярусе — по средине Св. Троица, направо Сретение Господне, Успение Богоматери и на одной доске лики Св. Иоанна, натр. Цареградского и преп. Ксении; налево — Введение во храм, Рождество пресв. Богородицы и на одной доске — лики Святителя Николая и преп. Сергия Радонежского. Крест увенчивает этот несложный, но полный иконостас. Как отличительную и приятную черту иконостаса, хочется отметить полное отсутствие золота и позолоты и довольно крупные фигуры святых на иконах. — Кроме иконостаса на стенах помещены киоты с изображениями Воскресения Христова и [1474] 12 праздников (на южной), Успения Богоматери и чтимых Икон Ее и Святых Угодников (на северной).

В алтаре устроен престол из местного гранита. За престолом Образа Господа Вседержителя, над жертвенником — Моление о чаше. Два окна дают алтарю света достаточно. Не составляет большого недостатка и сравнительно низкий потолок алтаря: большого скопления служащих в этом алтаре в будущем не предвидится.

На колокольне звон около 36 пудов, с большим колоколом в 19 п. 30 ф. Вот-то будет новость, когда загудят среди гор мацуямских наши московские колокола, здесь еще доселе не известные. А наш Иван уже приспособляется и к этой колокольне, практикуясь в трезвоне с обвязанными языками. Вероятно, думает поразить всех своим искусством!

Вся церковь стоит на фундаменте из серого гранита, уложенного в три ряда и имеет три входа со ступенями из этих же гранитных плит.

Построена церковь на главной улице Мацуяма [ицибан-чо — первая улица], в виду местной старинной крепости, в соседстве с присутственными местами. Участок земли выбран военнопленными и куплен за 1600 ен, из которых побольше половины пожертвовали они. Средства же на построение Церкви и на обзаведение ее утварью и ризницей даны одною доброй московской благотворительницей, не пожелавшей открыть миру свое имя.

Церковь построена по способу японскому. Все выполнено необыкновенно изящно, прочно, а задумано хозяйственно. Не стыдно было бы такою церковью украсить и русский город! И как отрадно, что есть еще души добрые, смотрящие выше национальности и для славы Христа в далекой стране не жалеющие своих средств!.. Хотелось бы завопить: души добрые! отзовитесь и еще! Тормозится дело Божье силой материальной — отсутствием достаточных средств... Всюду нужда... Но боюсь свои заметки обратить в воззвание...

Ярко светило и очень грело солнце! Но мы не отказались от своего намерения начать осмотр Мацуямы сегодня же. Часов в 9 с минутами мы пошли, а владыка-архиепископ остался хлопотать в церкви. Да и видал он все, что для нас так ново! Пошли, кроме меня, о. Петр Булгаков., о. Сергий Судзуки из Оосака, Г. С. Джефрис и [1475] семинарист Кагэта. Пройдя немного по улицам города, мы оказались скоро — среди рисовых полей: нас невольно тянуло русское сердце туда — к своим соотечественникам..., на кладбище!.. Невеселое начало осмотра!.. Но так понятно для русского!

Переходя долину между городом и горами, мы видели ту площадь, где стояли бараки наших военнопленных: более 3.000 солдатиков переживали здесь, в этой долине свое горе-горькое!.. Сколько слез от горя, сколько слез от тоски, сколько вздохов от стыда слышала ты, теперь молчащая долина?!

Вот мы приближаемся к заветной цели, — к белеющему еще издали памятнику на могилах русских воинов. Томно... Льет пот... Хочется хоть немного охладиться... Но в буддийской «тера» нашлась лишь дождевая вода... С большой усталостью взошли мы на площадь кладбища, и невольно осенили себя крестным знамением... Здравствуйте, страдальцы-земляки!.. Привет вам от родной земли!.. Но земляки не отвечали...

Кладбище расположено на склоне горы, от города верстах в трех. Живописный уголок! Гора поросла деревьями, главным образом-сосной. Вдали виднеется море. Белеют паруса лодок; дымит какой то пароходик... Под тобой — Мацуяма со своей горой-крепостью, со своими многочисленными домиками... Свежая зелень рисовых полей так говорит о жизни деревенской; но, однако, среди зелени — ползет маленький поезд! Далеко за городом зеленеют, синеют, темнеют горы... К жизни зовет здесь вся природа!..

И вот здесь то, в этом чудном уголке, под желтым песком горы, залегли наши солдатики! С надеждою на победы, с верою в себя, в свои силы, с жаждою славы шли они сюда, на дальний злополучный восток... Но не то судил им Бог!.. Позор плена, страдания в госпиталях, и в конце — смерть на чужбине... Горько на душе за земляков-солдат, за всю армию, за всю Россию!.. — И в каком то мрачном свете казалось все... Вот эти памятники-плиты на каждой могилке!.. Вот этот памятник, сооруженный военнопленными... Что они?.. Конечно, для сердца братского — это естественное дело любви... Но ведь есть сердце гражданина?.. И весьма чуткое оно! А оно настойчиво говорит, что и этот памятник, и эти плиты есть ничто иное, как вечные [1476] памятники русского позора... Но сооружены они не бывшими врагами нашими, а нами же самими!.. Пройдут годы... Но плиты будут стоять, и надписями своими говорить многое... Придет сюда для прогулки молодежь... Воскреснут в ней воспоминания прошлой славы, проснется сознание своей былой силы, явится жажда успехов... А потом?.. Впрочем, может быть я ошибаюсь! Но и помимо этих памятников уж слишком много наших трофеев разнесено по всей Японии: при виде этих трофеев воспитываются в школах будущие граждане... Зачем же прибавлять нам самим то, на чем воспитывается это чувство?.. — Я смотрел на могилки... Они так «устроены», находятся в таком «порядке»; наблюдает за ними усердно здешнее военное начальство... Но мне невольно вспомнились японцы, приезжавшие в Россию за прахом своих 17 умерших пленных... И я невольно спрашиваю себя: кто с гражданской точки зрения поступает разумнее?...

Горькое чувство искало для себя выхода.. И этот выход мы нашли в молитве... Я совершил литию, о. Петр пел, молились наши спутники... Горячо мы помянули «православных воинов и всех, за веру, царя и отечество на поле брани и в море живот свой положивших». От души неслась наша молитва «со святыми упокой». И верится, что страдальцы искупили своею кровью за родину грехи свои вольные и невольные... «Вечная память»... — да!.. Вечная память героям-мученикам... Но скорейшего забвения нашего позора дай, Господи!

На обратном пути-то же яркое солнышко, та же жара... Но некоторое уныние, большая задумчивость, отсюда — усталость... Хотелось как-нибудь забыться, и мы упросили Г. С. Джефриса спеть что-нибудь из своих погребальных гимнов, что он и исполнил с видимым удовольствием.

Уже в первом часу дня мы снова увидели главки своей церкви и могли отдохнуть от жары и от впечатлений под кровлею своих домов.

Город довольно большой. Жителей около 40 тысяч. Улицы есть всякие: и довольно широкие, и очень узкие. На одной мы встали трое в ряд и заняли собою всю улицу поперек! Однако даже в таких улицах чистота замечательная! Есть и довольно большие дома; даже на европейский лад. Но преобладают, конечно, дома японские и делают Мацуяму весьма типичным японским городом. Торговля большая: магазины чуть ли не в каждом доме. На некоторых вывесках есть надписи, сначала неожиданностью своею нас поразившие: «портной», «бакалейная», «поставщик г.г. русских офицеров. Портноя Чибо. Продаются разные, хорошие европо-американские товары, чемоданы и обувь» и т. п. Печальное напоминание о столь недавнем печальном прошлом! Впрочем, — напоминание не единственное: нас везде узнавали и часто можно было слышать «росиязин» (т. е. русский).

Нам хотелось увидеть как можно больше; поэтому ходили мы по разным направлениям; и не всегда удачно. Соблазнил нас напр. сосновый парк. Мы зашли в него... Идем... Но чувствуем, что между нами и Мацуямой все более и более начинают залегать рисовые поля... Как ни приятно было ходить в тени, но зайти очень далеко было не в наших интересах... И нам пришлось спрашивать, как пройти в Мацуяму, не возвращаясь, вспять... По одной улице мы шли до того, что пред нами оказалось поле, и нам волей-неволей пришлось гулять обратно.

А солнышко грело уже немилосердно. Почему-то больно становилось и глазам. Скорее до дому!.. — Но дом оказался очень далеко, и не скоро пришлось протянуть усталые ноги!

В городе, конечно, много буддийских тера и синтонетских мия. Мы в некоторые из них заходили. В одной же тера неожиданно встретили гостеприимство. Бонза, встретив нас поклоном, предложил войти в самый храм. Опускать случая не хотелось; мы сняли свои сапоги: конечно — и шляпы; — и вошли внутрь тера. Бонза сразу же начал показывать свою утварь: только вчера у них был большой праздник, И было дослано все праздничное, торжественное... Пред изображением Будды довольно изящные серебряные подсвечники. За особым столом, пред ним же, два серебряных аиста на двух черепахах, изящной [1478] работы (и аист, и черепаха — символы долголетия: аист — 1.000 лет, черепаха — 10.000 лет). Тут же вазы с цветами, горшок с сосной (— опять символ долголетия). — Бонза принес разные столики, уставил их, как они стояли вчера, и пред нами произвел репетицию, как он вчера молился: и руки молитвенно складывал, и кадильницей кадил! — Словом, он с полной охотой знакомил нас со своим богослужением. Показал и молитвенники свои (в свитках).

Поблагодарив бонзу, собрались было мы уходить; но он предложил нам чаю. Что ж делать?.. Отказываться неловко! Уселись мы на корточки... Нам попали японский чай... Начались разговоры... Бонза, сразу же узнал, что мы русские... «Русские мне очень нравились... Они очень религиозны... Солдатики, приходившие к нашему храму, всегда снимали шляпу»... — Да! Мы любим сами на себя лить ушаты помоев. А вот хвалит религиозность солдатиков чужой, да еще — бонза! И хвалит не потому конечно, что говорит с нами! Оказалось, что все почти буддийские тера были заняты нашими солдатиками! В одной из них даже совершалось наше богослужение. И бонзы с особым удовольствием прятали своих идолов и уступали место Христу. Почему? Да потому, что «солдатики религиозны! Они всегда пред храмом шапку снимают. Они и с нами (бонзами) раскланиваются, чего не делают даже многие японцы»... Так рассуждали бонзы во время войны, — передавал нам батюшка из Оосака о. Сергий Судзуки. То же пришлось услышать нам непосредственно от бонзы. Порадовалось сердце мое! Ведь давно ли в грозной проповеди возвещалась грозная правда, что наши дальневосточные грады — это новые Содом и Гоморра. Имя Христово хулилось тогда среди язычников. И досадно было за носителей этой гнилой культуры на Дальнем Востоке. Имена и положения их, Ты, Господи, веси!

Но вот, не наносный слой, не кора дерева, а самая сердцевина его появляется среди язычников. И с чувством удовлетворения приходится слышать, как доброю жизнью наших солдатиков, их религиозностью прельстились даже бонзы... Не видим ли, что Бог все ведет к лучшему. И в самом несчастье Он направляет жизнь наших солдатиков на пользу блуждающих во тьме язычников.

Я пригласил бонзу придти в воскресенье к нам и [1479] посмотреть нашу торжественную службу. Поблагодарив его за его радушие, провожаемые его поклоном до земли (по местному обычаю), мы вышли из храма на улицу: а здесь уже собралось достаточно любопытствующего народа...

Хотелось поскорее домой. Но улица как будто нарочно увеличивалась. Идем мимо крепости, идем мимо казарм, смотрим мимоходом солдатское учение. И так то было приятно, когда крыша домика укрыла нас от солнца и незаменимый самовар готов был для утомившихся пошехонцев. Не один раз самовар нуждался в повторении. Но и потому отчасти, что он размерами не рассчитан на русских любителей чая! А все-таки — вывод: без плана городов не осматривать!

Вечерком, когда начала уже спадать жара, я и Кагэта сели в миньятюрный вагончик местного поезда и за 5 сен переехали через долину по I классу в Доочо, — так называется местечко верстах в 3-х от Мацуямы, у подножия гор. Славится оно своими минеральными водами. Но не на воды мы приехали в настоящий раз: после полуторых месяцев городской жизни в Японии, меня тянуло поближе к природе, в горы, на поля. А время и обстоятельства давали мне пока достаточно досуга.

По лестнице из дикого, нетесаного булыжника, поднялись мы прежде всего к мия, синтеистскому храму. 119 ступеней прошли не без отдыха. Около мия, в виде ограды, установлены тесаные плиты с надписями. «Что за памятники»? — спрашиваю. Оказывается, — это памятники тем, кто жертвовал деньги на храм-мия; и содержание текста всегда одно и то же: «такого-то года, месяца и числа, столько-то ен, внес (или внесли) такой-то (или такие-то), из такого-то города». Взносили увековеченные на плитах по 25, 15, 10 и даже 5 ен: вносили иногда группами... Невольно задаешься вопросом — а сколько же стоит плита, если она ставится и за пятирублевую жертву?.. Такие же плиты около синтоистского храма в самой Мацуяме образовали уже сплошную ограду.

От мия мы пошли по парку, точнее — по сосновому лесу, расположенному по склонам гор. Шаг за шагом поднимались мы выше и выше. Под ногами — крупный, твердый песок; он весьма облегчал нашу дорогу. Долго мы любовались в бинокль на окрестности! Прикрытое легкой дымкой море, зелень рисовых полей, синева гор, — как все это, [1480] вместе взятое, говорило о красоте, Богом по природе разлитой!..

Однако, можно и выше подняться, — почему же не попробовать? А для меня подъем на гору — совершенная новость. Пошли. Для того, чтобы не падать духом, — намечали мы себе какой-нибудь пункт, где будем отдыхать... И так то долго ползли!.. Устали... Пот каплями падал с лица... Но близко уже и последняя намеченная сосна... Несколько секунд, — и мы у ней... Господы! Что за красота открылась пред нами и под нами! Горы и долины, поросшие соснами, иногда гигантских размеров... В оврагах озерки, речки, ручьи с их непрерывным шумом... Налево от нас к востоку, по темной синеве гор плывут серые и белые облака. Красива гора, облаком как бы разрезанная на две части!., и невольно даешься обману, темные верхи гор принимая за темные тучи. А высота?!.. Чрез городскую крепость (а она ли не на высокой горе?) видим море! Мацуяма пред нами, что на ладони... Мы определяем, где сегодня блуждали... Казалось бы, — не ушел отсюда. Но гром все приближается. Дождем закрываются уже ближайшие горы. И мы спешим вниз. Лишь на полпути мы заметили доску, на которой значилось, что гора эта — священная, почему и вход на нее не совсем свободный (впрочем, положительного запрещения не было). Но дело уже было сделано! Тем не менее, мы предпочли другой дорогой спуститься в Доого. Попали опять к мия, но уже с другой стороны, откуда и спустились по тесаным плитам, по 130 ступеням. Несколько отдохнув в парке, хотели было мы идти на поезд; но до отхода оставался почти час: сама судьба толкнула нас на рисовые поля. По прекрасной дороге среди полей, уже при вечерней прохладе, плелись мы домой, ежеминутно, кажется, получая впечатления новые!..

Все поле до малейшего кусочка засажено рисом. Вырос уже много: вершков по 8-10-12 в вышину. А когда я ехал из России полтора месяца тому назад, — его только еще пересаживали. Мой спутник познакомил меня очень подробно с культурой риса. Каждый хозяин делить свое поле на отдельные полоски; каждая из них ограждается небольшим валиком земли, который и не дает выхода для воды. Ранней весной все эти полоски заливаются обильной водой, которая и поддерживается в таком количестве, чтобы [1481] вершка на два покрывала землю. Словом, — искусственно устраивается болото, так как рис — болотное растение. Поля перерезаны канавами, иногда обложенными камнем; — через эти камни вода не спускается с полей, а проводится на поля и распределяется по разным полосам. Ранней же весной каждый хозяин удобряет свои полосы, вливая в воду жидкий раствор того, что мы в России охотно уступаем чухонцам и колонистам. Рис сначала сеют в особые полоски, где он закореняется и подростает. Около июня месяца, с наступлением дождей, все в деревне выходят на поля, и хотя выше колен в воде и жидкой земле, — перекапывают полосы, снова несколько их удобряют, а затем уже, прямо в воду, рис пересаживается в расстоянии один от другого около 8 вершков. Красивы так посаженные поля! Рис растет правильными рядами и вдоль, и поперек. Конечно, получаются правильные ряды и в других направлениях. Припоминается мне: — еду я в ночь на 14-е июня в Тоокёо. Кругом вновь посаженный рис. Поля залиты водой. И в этих нолях как красиво отражались огни летевшего мимо них нашего поезда. Но и лягушек на полях, вероятно, нужно считать не тысячами, а миллионами. Концерт их настолько звучный, что ход поезда не заглушал его... Но это было тогда, теперь же лягушек уже мало слышно. Красивы поля и теперь! Правильно выстроенные стоят не стебли, а кустики риса... Мы считали, сколько стеблей в кустике; находили разное: 8-10-15 стеблей!.. разве это не награда за труды весенние? — Но с пересадкой риса не кончаются заботы о нем. Хозяин продолжает ходить на поля; следит, чтобы держалось известное количество воды: в известное время полется поле. Да! На полосах я не заметил ни одной посторонней травки, — так тщательно пропалываются они! Когда нужно, — прибавляет удобрения, которое здесь же на полях и хранится в особых цементных ямах, почему не во всякое время приятно пройтись по полю. Наступят ветры в сентябре, — хозяева будут болеть душой за свой рис. Но потом — снимут урожай и деревни торжественно спразднуют праздник риса.

Я с большим интересом слушал рассказ о культуре риса. И мои мысли переносились на милую родину. Громадные пространства земли лежат у нас под полями; не меньшие пространства — под пустырями. Видали ли они отношение [1482] к себе столь заботливое, как здешние «уголочки» и «квадратики»? Были ли они хотя раз перекопаны рукою, когда можно размять каждый клочок земли? Были ли они когда-нибудь удобрены так, как здешние поля? Невольно мне припоминается один давний фельетон М. О. Меньшикова. Он там проводит по-видимому парадоксальную, но совершенно справедливую мысль, что несчастье России не в малоземелье, а в многоземелье. Это последнее — причина того, что «художественной» обработки земля не видит у нас, встречая к себе отношение «варварское». Понятны и результаты! Здесь обычный урожай дает сам-пятьдесят, а у нас? в России?.. Явился проповедник нового начала в земледелии — Н. А. Демчинский, — встречают его с недоверием. А сколько доброго нового предлагает он в своей грядковой культуре хлебов для России! Я сказал бы может быть не очень много, если бы стал утверждать, что рано ли, поздно ли, но в этой системе естественный и желательный выход из аграрных затруднений... Верится, что наступит время, когда и с небольшой полоски будет получать мужичек то же, что он теперь с трудом собирает с десятины. Вычитал я в газетах, что г. Демчинский производит нынче посадки свои в Александрии у дворца Ее Величества, пред зданием Г. Думы... Неужели занимается заря лучшего будущего?..

Проснись же, русский мужичек! Пойми, что земля любит заботливое отношение к себе, и за него она воздаст больше, чем сторицею. Но жестоко она мстит за варварское обращение с собою, отнимая у мужичка и то, что он имеет.

Просвети же Господи, нашу матушку Русь светом ученья, знаний. И тогда мирным путем она сбросить с себя тот кошмар, который так ее сейчас давит, мучит, и который так ужасно выливается в дикие формы пожаров, грабежей, убийств и всякого насилия.

Долой варварство, забвение ему! Вперед, на почетное место — знание; и вечное царство ему!

Вечером мы собрались компанией в Доого, покупаться в теплых минеральных водах. Рассказывают, что известны эти воды очень давно, 1 1/2 тысячи лет тому назад. Открытию их помогла цапля. Крестьяне подметили, что одна цапля, сломавшая себе ногу, аккуратно являлась к источнику и становилась в него, после чего скоро поправилась. Тогда де и люди стали лечиться из этого источника. Приезжал на воды когда то в древние времена император и этим способствовал еще большей популярности источника. В настоящее время здесь устроены хорошо оборудованные ванны, которые и посещаются охотно японцами. Около ванн масса гостинниц, получился настоящий маленький городок.

Мы взяли особое помещение, за один час заплатили 2 ена и отправились поблагодушествовать вчетвером: владыка, я, о. Петр и Джафрис. Нам дали японское кимоно, и я впервые в жизни превратился в японца!.. Впрочем, для меня в полтора месяца это очень много... Но и «дайсикёо» тоже участвовал в маскараде!.. И кажется, второй раз за всю свою долгую жизнь в Японии! Наше «переодевание» дало пищу остроумию, и мы много говорили о «маскарадах»...

Вода в ваннах горячая, около 37° R.! После постоянной жары, неизменного пота — этот час был для нас большим облегчением. Затем-японский чай в занятой нами комнате, к нему печенья в виде цапли — памятка о той, которая открыла воды... И мы на маленьком поезде возвратились в Мацуяму, на вокзал «Ицибанчо», называемый по улице, на которой стоит и наш храм.

Заведывавший постройкой храма, иподиакон и ризничий из Тоокёо Комура, постоянно и усиленно хлопочет: и в церкви нужно все в порядок привести, и прочие хлопоты хозяйственные на его ответственности. Озабоченное его лицо часто мелькает мимо моих окон. Но вероятно он все исполнит так же хорошо, как хорошо сумел построить церковь.

Мой слуга Иван (вернее — наш общий, с Владыкой) не сходит с колокольни, упражняясь в трезвоне, конечно с языками, обвязанными сукном... Хорошо трезвонит, — сам знает. Но все еще кажется мало. И задумчиво стоя на колокольне, он перебирает колокола, желая, кажется, всю свою душу вложить в трезвон. Отличительная черта японца: до точности, до изящества отделать то дело, которое поручено ему.

Во дворе масса японских ребятишек. Натащил их сюда г. Джефрис. Он и поет с ними школьные песни про японских героев, и показывает им картины, и учит их по-православному креститься; сам поет им свои религиозные гимны. Тип миссионера во всяком случае весьма интересный. Может через час собрать слушателей.

Как и в России к большому торжеству плетутся из разных концов богомольцы, так и здесь. Весь день приходят люди с саквояжами, с узелками в руках. Это христиане, приехавшие на торжество из Кобе, пришедшие из разных концов острова Сикоку. Шли пешком некоторые по 50 верст, лишь бы попасть на молитвенное торжество. Это ли не любовь к церкви своей? Это ли не преданность ей? Много иногда говорят в журнальных статьях неладного о религиозном настроении японских христиан. По ведь настроения особенно сильно сказываются в исключительных случаях! И эти-то случаи ясно говорят о том огне Христовой веры и Христовой любви, который согревает, душу японца-христианина и делает его достойным членом Христовой церкви. По печальным исключениям делать общее [1485] заключение — несправедливо; и таково именно мнение некоторых минутных наблюдателей жизни японца-христианина. Мы же верим, что Устроитель церкви Господь «благих» из них «во благости соблюдет», «средних лучшими сотворит», а «лукавых — исправит».

В 6 ч. веч. всенощная. Звону не было. Такой уговор с городскими властями, что звонить будем лишь по воскресеньям... Жаль, но что ж пока делать! Звони же громче о Христовой вере по воскресеньям, родной московский колокол! Возвещай язычникам, что вливается в их тьму свет веры Христовой! И не устоит Будда пред Христом!.. Богомольцев было немного: ведь и христиан-то в Мацуяме пока 19 человек! Но церковь была наполнена значительно: присутствовали в большей части язычники. Стоял всенощную приехавший из Кобе русский консул А. С. Максимов. Певчие пели очень хорошо, и очень торжественно. Служба совершалась на середине храма. Как он уже украшен теперь! Пред иконостасом накладного серебра подсвечники, пред иконами праздников — большие лампады. Стоит пара очень хороших хоругвей. Все аналои, столики — в новых, чистых облачениях. На особом столике — все церковные сосуды и принадлежности Св. Престола и Жертвенника, — все сделано из серебра. Да! Хорошо украсила нашу церковку благочестивая москвичка. Вечная молитва о ее душе; — вот та благодарность, которую ей принесет церковь японская. После всенощной Владыка архиепископ беседовал с народом; и несомненно его горячее слово убеждения западет в души не только христиан, но и тех, что присутствовали при богослужении... Дай-то, Боже, слову нашему здесь найти почву добрую!..

Тихий вечор после всенощной. Присутствовавшие при богослужении мало-помалу расходились. Я сидел у окна в доме катихизатора и утолял жажду чаем. Подходит после некоторых колебаний какой-то японец и, видимо стесняясь, спрашивает, можно ли ему завтра быть на освящении, так как он не верующий... Невольно подумалось мне, не из того ли этот муж класса людей, что нощию приходят, сначала все испытывая; но тем преданнее церкви делаясь потом... Конечно, он будет зрителем нашего торжества!..

Супруга катихизатора, моего хозяина, привела ко мне трех японок: одна из них — девочка лет 7 — только что [1486] крещена. Другие — около 15-16 лет; уже оглашены и кажется в понедельник будет их крещение. Я приветствовал их. Пожелал им доброго жития по заповедям Христовым, чтобы их родные (а они — язычники), видя их доброе житие, Христа и веру Его прославляли и в конце сами пришли в ограду Христову. Они осенили себя в ответ на мое приветствие крестным знамением: а я благословил их своим благословением.

Представили мне язычника, уже в возрасте, изучающего веру Христову. Еще только шесть раз он слушал катихизатора. Он тоже просил моего благословения... Я сказал ему, чтобы он, начав идти ко Христу, не остановился на этом спасительном пути, а довел его до блаженного конца; говорил ему, что Христос недалек от тех, кто ищет Его; если мы сделаем к Нему шаг, Он — выражаясь образно — сделает к нам тысячи шагов; если мы полюбим Его, — Он бесконечно более возлюбит нас; если мы только вздохнем по Нем, — Он уже готов войти в сердце наше; если же призовем Его. — Он, стоящий при дверях сердца нашего, стучащий в него, сразу же входит в сердце христианина и поселяется в нем. Этого последнего счастья я и пожелал будущему новому члену Христовой церкви и благословил его на дальнейший путь ко Христу.

Нужно видеть, с какой радостью слушают твое наставление, с какой готовностью его влагают в сердце! С добрым чувством, с мечтами о славном будущем Церкви в Мацуяме, и во всей Японии, я закончил день свой и встал на молитву, подготовляясь к завтрашней службе.

(Продолжение следует).

Епископ Сергий.

Текст воспроизведен по изданию: Месяц по Японии. Путевые заметки и впечатления // Христианское чтение, № 11. 1908

© текст - Епископ Сергий (Тихомиров). 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Христианское чтение. 1908

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info