(Окончание).

(См. № 5 «Воен. Сборн.».)

Наш третий день службы начался печальным инцидентом во время умывания.

Вышло дело из-за того, что при попытке какого-то старого солдата перехватить мою долю воды, извлеченной из колодца совместно с Ямамото, последний не вытерпел и энергично потребовал, чтобы ведро досталось мне. Задетый за живое старослужащий пробовал было ударить Ямамото, но тот увернулся; старослужащий повторил атаку, но опять его удар был отпарирован в воздухе.

— С чего вы набросились на меня? спросил Ямамото.

— Что? Эта дрянь, будучи всего молодым солдатом, уже нахальничает! и новое покушение ударить. Далее покушения он, [136] однако, не пошел, ибо в следующее мгновение уже сам лежал растянувшись на земле... Все перепугались; только сам, сдержанный всегда, молчаливый Ямамото, мужчина атлетического сложения, оставался спокойным. Видя неудачу «своего», прибежало несколько старослужащих и поднялся колоссальный скандал.

К счастью, все это было подмечено каким-то офицером, вышедшим на двор тоже для мытья. Тот прекратил драку и приказал всем после поверки явиться к нему.

Понятно, такое исключительное происшествие, как избиение старослужащего (которого обыкновенно боятся хуже черта) молодым вольноопределяющимся, с быстротою молнии разнеслось по всей роте, и когда мы с Ямамото вернулись в барак, ефрейтор был уже обо всем осведомлен.

— Почему ты, вольноопределяющийся Ямамото, учинил такой беспорядок, когда за оскорбление начальника положено тюремное наказание? Кроме того, знаешь же, что из-за этого страдаем еще мы с г. отделенным! Мною уже заявлено о нежелании состоять при команде вольноопределяющихся и мне теперь нет никакого дела, но гг. старые солдаты тебе покажут!

Однако, ефрейтор не ограничился этим и после завтрака потребовал еще мое показание. Зная полную бесполезность какой-либо аргументации, я вкратце передал, что старослужащий хотел ударить Ямамото, но, так как тот увернулся, то сам, вероятно, свалился с ног.

Строевые занятия прошли по вчерашнему, а вечером на словесность, которая в общем на меня производила такое впечатление, как будто собачье мясо хотят преподнести под видом баранины, подпрапорщик начитал нам такие подробности о степенях знаков отличия, их способах ношения и класификациях награждаемых, что никто сразу этого запомнить не был в состоянии. Разозлившись ужасно, подпрапорщик опять пригрозил, что, если, мол, мы так, то и им придется принять меры!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

7. Дневальство при кухонной посуде.

В числе трех дневальных при кухонной посуде я впервые попал на кухню, о которой мне уже раньше пришлось слышать, как о чем-то ужасном.

На каждый баталион полагается по одной кухне. Наша [137] представляет из себя какую-то странную постройку глубиною в четыре сажени, а шириною около 10 саженей: настоящий фабричный навес низшего сорта. Внутри имеются три помещения: для кипячения воды, варки риса и приготовления овощей. Выдают пищу с тыловой стороны, куда и собираются наряженные из рот дневальные.

Среди тоскливого выжидания вдруг раздался дикий голос:

— Экая дрянь! Какой роты этот нахал?

В окно видно, как трое старослужащих в грязных мундирах, с высоко засученными рукавами, своим гнусным видом и черными физиономиями похожих скорее на кочегаров из индийцев, нежели на носителей почетного воинского звания, обступили и наседают на какого-то молодого солдата. Угольник у ног последнего, вся его трясущаяся и вытянувшаяся «смирно» фигура выдают, что им сделана попытка стянуть без разрешения горячий уголь в роту. Оказывается, что молодой солдат послан ефрейтором; тем не менее, его выругали и прогнали с пустыми руками, что, по-видимому, казалось весьма забавным для самих преследователей. Потом они перешли к разговору о воскресном отпуске и магнитах сердец, причем один страшно обиделся на замечание товарища, что его рожа как нарочно для того только и создана, чтобы девицы падали в истерику. Схватив ковш с кипятком, он направился на издевающегося, но угрожаемая сторона со смехом бросилась бежать, находя и это выступление чем-то веселым. Эх, грубость! эх, невежество...

После завтрака пошли мыть посуду. Для этого сзади кухонь имеются 2 артезианских колодца, а около них 3 чана, диаметром в 4 фута каждый. По принятому способу, мыли в грязной воде, не меняя ее, а вытирали кусками веревок, валявшихся около колодцев на земле. Припоминая, что по этим же веревкам ходили с грязными сапогами и лапами люди и животные, сильно поражаешься нелогичностью жизни, когда дежурный по кухне старый солдат, при приеме посуды, безжалостно отсылает на повторную мойку весь комплект, если где-нибудь пристала хоть малейшая крупинка риса.

Обед, после подобных утренних открытий, мне как-то особенно был не по сердцу, но и не есть нельзя: надо же набрать сил для вечерних занятий. Кроме обыкновенных учений, сегодня проходили еще способы отдания чести, а это наука гораздо более сложная, чем это может показаться поверхностному стороннему наблюдателю. [138]

В виду приближения воскресенья, мы стали интересоваться отпуском. Естественно, что исстрадавшимся за целую неделю недостаточно только хорошо поесть на стороне, но нужно и душе дать отдых, что в казарменной обстановке, где даже ночью будят и бьют людей за неаккуратно сложенные вещи, положительно невозможно. Есть, правда, в полку, кроме лавочки, еще рекреационная комната, но самого убийственного вида. Это — конурка, какие на захолустных станциях захолустнейших железнодорожных линий отводятся у нас под зал 1-го и 2-го классов; в конурке имеется стол, на котором валяются два-три жиденьких журнальчика и захудалых газетки, а кругом — деревянные скамьи. Не здесь же отвести душу!

Услышал про наши сомнения г. ефрейтор и прежде всего опять выразил свое превосходство обычным путем, так и говоря, что мы, мол, настоящие идиоты и только корчим из себя умниц. По интересующему нас сейчас вопросу он потом любезно прибавил, что на воскресенье и праздничные дни можно нанять в городе комнату, и что сделать это, естественно, следует при посредничестве гг. деньщиков.

При сдаче после ужина посуды оказался недостаток одной миски. Дежурный по кухне выругал нас от всего сердца и разумения и категорически отказался принять посуду, пока не будет представлено полное число. Пришлось о горе доложить ефрейтору. Тот опять выругал, а потом приказал открыть «кладовку» (так называлась дыра под полом камеры), из которой извлек одну старую миску, поясняя свою мудрую отеческую предусмотрительность «на черный случай» недоверием к нашим умственным способностям. Я же подумал, что это — грабеж среди белого дня, не мало горя доставивший в свое время другому молодому солдату в моем положении.

Пока мы занимались, в помещении была поставлена печка и около 10 связок дров, но затопить не разрешалось. Самочувствие зябнувшего этим лишь ухудшилось. Зажали кошке рот удилом, а перед глазами нарезанная свежая рыба!

После утренних занятий еще раз поверили отдание чести, и с этих пор наша свобода кончилась совершенно, ибо теперь при всякой встрече со старшим полагалось исполнять установленные церемонии. [139]

По части новых впечатлений должен сказать, что сегодня мы впервые попали в баню. До сих пор в нее ходили только старослужащие, хотя баня регулярно топилась через день. Встретил нас ужасный шум: стучали по краям бассейна, пели, ревели, переругивались с дежурным, чтобы поддавал жару, и, вообще, вся атмосфера дышала глубоким произволом. Не преминул проявить себя снова г. ефрейтор, без спросу забрав мою мыльницу и приказав вольноопределяющемуся Амемня вымыть себе спину. Будучи невольным свидетелем интимного разговора «молодого» барина и старослужащего — бывшего слуги, я здесь лишний раз убедился в неискренности той любви к отечеству, которая отрицает привязанность к родному уголку, к собственной семье, и пополнил познания в военном жаргоне сравнительно остроумным выражением «быть сфотографированным» (что значит получить крепкий выговор).

В конечном результате всего купания я только простудился, так как в бассейне было тесно, как в селедочной бочке, а воды чуть до бедер.

Вечером подпрапорщик разъяснял нам императорский наказ армии от 4-го января 1882 г., приказывая затем выучить его по «солдатской памятке». Далее он достал из кармана какую-то книжку и начал читать:

«Солдаты служат для славы его величества и охраны отечества, а потому они должны строго соблюдать нижеследующие артикулы:

§ 1. Искренно культивируя вернопреданность, не поступать против верности и лойяльности;

§ 2. Почитая начальников и относясь правдиво к товарищам, не быть грубыми и высокомерными;

§ 3. Исполняя немедленно и беспрекословно приказания начальников, не допускать духа противоречия и непослушания;

§ 4. Храбро и усердно неся службу, не поддаваться страху и слабостям;

§ 5. Не допускать бравирования животными инстинктами, не предаваться дракам, не издеваться над товарищами и не третировать с ненавистью штатскую публику;

§ 6. Ведя нравственный образ жизни, блюсти простоту, не предаваясь излишествам и изнеженности;

§ 7. Уважать честь и высоко ставить порядочность, отнюдь не позволяя себе низменности и жадности характера. [140]

Кроме того, не следует нарушать существующих законов, так как это не ограничивается личным позором, но бросает тень на все будущее семьи, а также на честь предков, подтачивая устои отечества. По этому пути можно дойти до лишения всех прав и преимуществ, свойственных человеку в силу его божественного происхождения.

Требования чести и порядочности особенно важны для военного, и законы, карающие военные преступления, особенно строги, так как в этом случае не только причиняется зло части, но военные вообще лишаются доверия общества, а честь военного мундира роняется в самых широких размерах.

В дополнение к прочитанному подпрапорщик прибавил, что мы вышеизложенное должны уже знать из текста присяги и что в следующий раз он проверит знание ее нами наизусть.

В воскресенье, с самого утра стали готовиться к отпуску. Выстроились в одну шеренгу впереди барака, и ефрейтор подверг всех тщательному осмотру, отсылая обратно тех, у кого пуговицы или сапоги не были достаточно отполированы. Выдержав еще ревизию подпрапорщика, которая длилась около получаса, и в продолжение дальнейших 20 минут выслушав разные нравоучения о том, что можно делать и чего нельзя, мы, наконец, в 9 ч. 50 м. утра, под командою ефрейтора, прошли через парадные ворота казарм в город (на занятия нас водили всегда задним ходом). Прибыв в нанятую комнату — грязную, неприветливую и тесную для 11 человек, я все же с особенным удовольствием снял сапоги и по домашнему посидел на циновках. Отдохнув здесь немного, отправились, по приглашению ефрейтора, на осмотр города и скоро очутились в квартале проституток. Этому месту дано военное название «3.000 метров», объясняющееся отдаленностью его от казарм. Г. ефрейтору, некоторым вольноопределяющимся и девицам наше посещение казалось весьма занятным, а неодобряющим его ничего не оставалось делать, так как мы были без оружия, а в таком виде без старшего в команде никуда не пойдешь. Стал приставать к нам зазыватель заведения, но «гг. будущие офицеры» — как нас величал тот — отказались от визита, к видимому разочарованию «начальства». Отсюда пошли в трактир [141] пообедать; заказали также 10 бутылок водки, из коих 2/3 наверное перешли в утробу уважаемого ефрейтора. По дороге купили еще пару уставов, тряпочек, масла и прочих необходимых вещей (причем было заметно, что ефрейтору везде доставались премии; в книжной лавке, например, цветной карандаш), а потом, так как было уже около 3 час. дня, мы с Ямамото, Кунни и Абе решили остаться в номере, а остальные пошли бродить далее. Вчерашняя простуда постепенно стала сказываться на мне.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В половине пятого явился ефрейтор и повел команду обратно в казармы.

Поужинав, мы получили вдруг приказание построиться во дворе казармы. Оказалось, что будем разучивать военные песни, и какой-то унтер затянул:

«За две тысячи четыреста верст

В Синею молодцов много:

Среди них истинно бравый мужчина и т. д.

Песня эта шла про порт-артурского героя, капитана 2-го ранга Хиросе, и была в сущности последнею новостью. Пение поэтому и не сразу налаживалось, а музыкальная бессвязность осложнилась еще тем фактом, что из прочих рот также доносились подобные непленительные звуки. Кунни предложил назвать всю оперу «Воем волков издали», и эта кличка так и осталась за спевками.

На другое утро у меня сделалась такая головная боль, что казалось будто череп лопается. Пошел к ефрейтору просить освобождения от занятий, но тот, не вдаваясь в ближайшие разговоры, крикнул:

— Что? Вчера целый день гулял, а сегодня трудно идти на занятия. Не быть такому самоволию!

Делать нечего: с трудом продержался на ногах, выслушивал, как начальство называло меня «хитрым»,а к вечеру принял такой вид, что подпрапорщик уже не мог не обратить внимания и приказал мне завтра явиться в приемный покой.

Настало утро. Когда здоровые ушли на занятия, дежурный ефрейтор, по сигналу трубы, повел меня и еще пять человек в приемный покой. Больных собралось здесь человек 70-80; поджидая [142] врачей, кто сидел на скамейках внутри, кто, согреваясь на солнышке и коротая время трубкою и воспоминаниями о вольной жизни, оставался снаружи. Врачей явилось по одному на баталион, и начался опрос больных, о результате которого каждый раз делались указания сопровождающему фельдшеру. Мне дали 2 дня освобождения от занятий, о чем была наложена печать в ротной книге больных, а для непосредственного лечения я еще получил рецепт на выдачу мне в смежной комнате порошков. Все это делалось так поспешно и шаблонно, что на меня невольно произвело впечатление несколько небрежного отношения.

Вернувшись в холодное помещение и не имея разрешения лежать, я прикурнул на столе и предался своим думам. Думал я между прочим о том, чем бы могла быть вызвана эта сила японской армии, несмотря на все явные дефекты, и пришел к заключению, что источник ее в нашей островитянской любви к родному крову, к родителям, а отнюдь не в громко провозглашаемом духе исторического рыцарства. В самом деле, какой тут бусидо, когда современная армия самая разношерстная: рядом с потомком гордого самурая стоят крестьяне, горожане и даже сыны стоявших раньше вне человеческих правовых рамок слоев населения!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На третий день опять начал нести службу, и в тот же вечер мне пришлось наблюдать, какие ужасы могут возникнуть из сущих пустяков. Дело в том, что при смене внутренних дневальных не доставало палочек от угольника, и сдача никак не могла совершиться. Пошли поиски, волнения, а в конце концов оказалось, что палочки были временно забраны каким-то деньщиком из старослужащих!

Уже вечером г. отделенный дал нам знать, что на завтра назначено полевое учение. За завтраком мы получили еще дорожный обед, и в 8 час. утра выступили по меже среди рисовых полей. Началась тут же просветительная деятельность начальства с вопроса о том, как будет называться подобная дорога, по которой мы сейчас двигаемся. Так как из нас никто военного термина не знал, то сам отделенный представил нам ее как «дефиле». Далее мы познакомились с перекрестками T, V, + [143] с разными видами лесов и населенных пунктов, причем всем предметам по военному давались такие необыкновенные наименования, что от них разило прямо-таки иностранщиной. Придя в прекрасный сосновый лесок, сделали привал. Началась обычная переэкзаменовка пройденных вчера словесных предметов, а также заученных по пути названий, давшая массу курьезнейших ответов. Затем съели забранный с собою обед, занялись вольной гимнастикою, боролись под руководством подпрапорщика и к 4 час. дня вернулись домой.

Во время одного из следующих занятий случилось, что команда вольноопределяющихся пропустила мимо ушей замечание отделенного. Тот пришел в неистовый гнев и пустил нас раз 20 бегом по склону горки. Результатом этой пытки явилось то, что я с Кунни еле-еле переводили дух, у Иосиды потекла кровь изо рта, а крепкий парень Амемня лег в госпиталь, где стал чахнуть, пока его в апреле совершенно не освободили от службы по болезни.

Из новостей мы теперь узнали, так называемые, «промежуточные» занятия. Состояли они в том, что, после подъема, нам немедленно надлежало построиться во дворе, где нас согревали продолжительным бегом и вольной гимнастикой до завтрака, с таким расчетом времени, что некогда было даже помыться. В скором времени так разболелись ноги и поясница, что стало тяжело нагибаться.

В четверг ротный командир прочел нам, с серьезностью военного прокурора и авторитетностью дивизионного врача, нотацию по поводу незавернутых чашек для еды, поясняя всю опасность в данном случае от множества смертоносных бацилл, находящихся в пыльном воздухе камер. Но знал ли он, как моется у нас посуда?

Тем временем я получил из дому письмо с уведомлением, что мне высланы, для простоты, прямо на роту книги и 8 иен денег. Пошел в канцелярию. За столом тот самый фельдфебель, с которым я познакомился в день поступления в полк. Обращаюсь к нему с просьбою выдать мне в счет перевода 5 иен, но фельдфебель только надулся и с суровым видом объяснил мне, что, по существующим правилам, более 20 иен в месяц своих денег потреблять не разрешается. Выходит, [144] что в финансовом отношении вольноопределяющиеся поставлены в худшие условия, нежели жеребьевые: последние получают же еще и казенное содержание!

В субботу вечером отделенный сказал нам следующую речь:

— «Его благородие командир роты приказал написать сочинение о первых ваших впечатлениях в полку, а также перечислить свои любимые вещи и отличительные способности. Предлагаю всем представить мне эти бумаги к четвергу будущей недели. Любимыми вещами являются водка, табак, и т. п., а отличительными способностями будут называться скрытые в каждом искусства, которые могли бы пригодиться в случаях полковых празднеств».

Только впоследствие мы узнали, что в действительности эти данные принимаются в соображение при составлении аттестационного листка каждого.

С четвертой недели служба стала еще труднее. Начались занятия с ружьем, а, пока вычистишь его, в лавочке уже все распродано: лишили нас последнего удовольствия. Сначала мы никак не могли сообразить, как это другие ухитряются так скоро справиться со всеми делами и лишь потом узнали, что те спокойно откладывают чистку винтовок на потом. Попробовали было и мы поступать таким образом, но сами не рады были этому. Ефрейтор подметил сразу нашу уловку, выбранил как следует, прочел лекцию о духе воина, отражающемся на состоянии оружия, и наконец выставил нас, на подобие деревянных будд, в одну шеренгу с ружьем «на караул». Наказание это длилось 30 минут.

От усиленных занятий аппетит какой-то неестественный, а на этой почве встречаются почти патологические явления. Бывали случаи, что солдат съедает чужую порцию, что рис съедается ранее, чем подоспеют приварочные вещества и т. д. При постоянном подтягивании со стороны начальства и молчаливом терпении среди своих, человек как-то тупеет; тем не менее бывают случаи, когда мириться трудно. Так тяжело было мне, когда ротный командир, наложив на Аоги наказание — один месяц без отпуска — за то, что тот выпрашивал у родителей [145] карманные деньги, на усиленную просьбу о прощении даже не оглянулся на бедного вольноопределяющегося.

Регулярные занятия прекращаются 28-го декабря, но внеочередные утренние учения не прерывались и в периоде отдыха по случаю конца года.

Как раз того же 28-го числа случилось у нас довольно серьезное дело: в смежной с нами камере была совершена кража кошелька, и от подозрения не хотели изъять даже нас, заставляя путем тайного голосования наметить виновника. Возмущенные таким отношением, мы послали Ямамото и Кунни к начальнику отделения с протестом. Представители наши, однако, получили там только пощечины и были прогнаны. Мы стали готовиться к дальнейшей борьбе, но тут дело как-то замяли, причем пострадал более всего сам обокраденный. Его обозвали дураком и, вдобавок, дали 6 нарядов вне очереди на кухне за то, что держал при себе деньги сверх положенной нормы.

В день Нового года командир роты сказал краткое приветствие, потом нас водили на поклонение портрету его величества в офицерское собрание и, наконец, уволили со двора.

Убранство казармы и праздничная раскладка мало чем напоминали торжественный день Нового года...

С 6-го января занятия пошли опять нормальным порядком, а со второго воскресенья нового года мы стали пользоваться одиночным отпуском в город.

В середине февраля, при упражнениях роты в преодолевании препятствий, я свалился с бревна в глубокую канаву и настолько серьезно повредил себе ногу, что, казалось, уже сам не встану. Но на наших подпоручиков (все подпрапорщики в начале января были произведены) хоть бы что! Окадзаки обозвал меня трусом и приказал следовать за ротой, а нужно вам сказать, что этот молодой офицер, происходящий из гимназистов, еще возбуждал недовольство остальных офицеров из кадет, за то, что недостаточно умел «подтягивать» нахалов-вольноопределяющихся. Такова уж жизнь. Будучи в военном училище, этом суровейшем учреждении всей Японии, сами юнкера тяготятся строгостью режима и аккуратно ведут счет метрам булок, которые еще осталось доедать, а как выйдут в начальники, так все забыто... [146]

Итак, доплелся я кое-как до дому и на следующий день лег в госпиталь надолго.

Больничная обстановка, хорошая пища и обращение сначала на меня произвели очень хорошее впечатление, но постоянное лежание как раз в то время, когда «весна идет, зовет, манит», тоже вещь довольно тяжелая.

Из обитателей больницы двое особенно возбуждали мой интерес: один — дикий рыбак крайнею независимостью, а другой — полною смиренностью характера.

Первый уже числился на службе более десяти лет, но, в виду неоднократных побегов к вольному океану и отсиживания тюремного наказания, никак не мог выслужить законного срока. Он ничего уже не боялся, уходил, когда пожелал, к своей кельнерше, требовал лишние порции пищи и, вообще, никого не признавал. Второй же — полная противоположность! Помешавшись на покорности, он при каждом обращении издевающихся товарищей вытягивался смирно, говорил только «так точно, никак нет» и, по заказу, составлял недурные стихи...

Текст воспроизведен по изданию: Японская казарма // Военный сборник, № 7. 1913

© текст - Рушэн П. 1913
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1913

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info