-

ЗЕЛЕНОЙ К.

ИЗ ЗАПИСОК О КРУГОСВЕТНОМ ПЛАВАНИИ

(1861-1864 гг.).

(Продолжение).

(См. № 5, М. Сб. 1865 г.)

28 февраля в полдень мы пересекли тропик Рака, при теплой, но пасмурной погоде, тихом ветре и ходе по 6 узлов в час. 1-го марта ход уменьшился до 2-х и 3-х узлов. 2-го пассат снова задул, дав ходу 7 узлов. Вообще очень спокойно идти пассатом, почти не качает, погода чудесная, только занимается ученьями, а парусов во всю вахту не приходится трогать; в полдень на корвет прилетела летучая рыба; палубный унтер-офицер говорил, что принял ее сначала за крысу, но к крайнему своему удивлению увидел рыбу. Она возбудила не малые прения между матросами, и один из них вывел заключение, что если и рыба летать зачала, так это не к добру.

3-го, в 7 часов вечера, развели пары; ночь была лунная, шли по 9 1/2 узлов. Намеревались зайдти в Порто-Грандо, чтоб вытянуть стоячий такелаж, вытироваться и освежить команду.

4-го марта, в 4 часа ночи, бросили якорь на порто-грандском рейде, где стоял “Новик”, а “Богатырь” накануне прошел мимо.

Острова Зеленого мыса, как известно, вулканического происхождения, растительности никакой, одни скалы, отлогости которых покрыты каменьями. Между скалами есть лещины, покрытые песком, который в разных частях острова разных цветов - то желтый, то красный. Хотя острова и называются зеленые, но [74] зелени нигде не видать, только перед домом губернатора торчат 3 1/2 фиговых пальмы, да еще в лощинках встречаются кусты, в роде нашего можевельника, но не такого жесткого. Город небольшой, расположён в глубине бухты, довольно хорошо закрытой от ветров; улицы мощеные, но неровные; дома в роде мазанок и почти все в один этаж; народонаселение - негры из Гвинеи, одеты большей частью очень плохо, дети же ходят совершенно нагие. Лица, как негров, так и негритянок, весьма непривлекательны: толстые губы, широкий расплюснутый нос.

Съехав на берег, мы пошли в горы, чтобы с высот их полюбоваться видом рейда. На горах растет мох, - да трава, совершенно засохшая, желтоватая; а под ногами иногда попадались маленькие ящерицы; думали поохотиться, но дичи не видели, кроме орлов, которые близко не подпускали. Вернувшись в город, мы с удовольствием напились английского элю и съели кокос. Кокосы сюда привозят из С. Яго, одного из южных островов этой группы.

Гуляя, я заходил в несколько хижин негров; они построены из тростника, или из камней. Кровать, да несколько обрубков дерева, служащих и столом и сиденьем, составляли всю мебель их.

8-го “Новик” ушел из Порто-Грандо, намереваясь зайдти за зеленью в Порто-Прайо, а оттуда прямо в Батавию. 9-го марта, в 8 часов утра, мы шли под парами с порто-грандского рейда. Прошли Птичий остров, потом между островами С. Винцент и Антонио. День был ясный, ветерок слегка задувал от NO. В 4 часа по полудни встретили NO пассат и вступили под паруса. А славная вещь пассат! дует ровный ветер и если усиливается, то постепенно; к ночи делается свежее, к восходу стихает, около полдня свежеет, после опять стихает и с закатом солнца свежеет; небо самого ясного и прозрачного колорита; только ходят легкие рваные облака. Не надо быть даже поэтом, чтоб восхищаться восходом и закатом солнца в пассате. Паруса несет все, какие имеет; тут, кажется, если и платок подвесить, так и тот прибавит ходу.

13-го, часов в 6 вечера, показалось на горизонте сзади нас судно. В 11 часов вечера оно было недалеко и держало нам на пересечку. Мы сожгли ему три фальшфеера, оно ответило фонарями, но не переменило курса; мы привели и, прибавив парусов, прошли перед его носом. Судно легло тем же курсом и долго шло в расстоянии полукабельтова под ветром. Судно [75] было фрегатского ранга; пройда немного, оно дало поворот и пошло к берегам Африки.

14-го, корвет, по случаю сильного жара покрытый тентами, походил на огромную плавучую палатку. Матросы окачивались на баке, а офицеры купались в колодце. Кают-компания и наша каюта красились, и мы, со всем своим имуществом, перебрались на палубу; наверху не так душно, как внизу; но роса, чрезвычайно обильная по утрам, немного беспокоила нас. В 11 часов вечера, когда все уже спали на юте, под тентом, на тюфяках, налетел шквал с проливным дождем. Корвет дрогнул, лег на бок и полетел, оставляя за собой журчащую пену. Уменьшили парусов и поставили трисели. Вскоре совсем стихло; ночь была, как говорят: “хоть глаз выколи”, только молния иногда освещала горизонт, да слышались тихие раскаты грома. Мы были по счислению в широте 3° и потому решили, что вошли в полосу экваториального затишья. Тотчас же развели пары; раза два находили шквалы с дождем.

16-го, погода была облачная; черные дождевые тучи беспрестанно сменяли одна другую, закрывая и горизонт; находили шквалы с дождем, почти всегда слышался гром и сверкала молния.

В 5 1/2 часов утра пересекли экватор в 25° 30' W дол. от Гринича.

В 2 часа праздновалась церемония перехода через экватор. Шканцы были отделены от шкафута флагами. Офицеры собрались на мостике, с левой стороны поднялся флаг, и мы завидели шествие. Впереди всех шел сигнальщик, одетый флагами, и, приближаясь к мостику, играл громче и громче. За ним следовали брадобрей с огромной бритвой на перевязи через плечо, и его помощник с лаханью, мылом и громадною кистью. Лица их были росписаны разными красками, на подобие татуировки диких. За ними появились четыре адъютанта Нептуна, одетые в бараньи шкуры и в соломенных шляпах. Они везли колесницу, в которой восседал Нептун с супругой, увенчанные коронами из жести; в руках Нептуна был неизбежный атрибут его власти - трезубец. Двое пажей-кантонистов тащили за колесницею шлейфы их морских величеств. Подъезжая к мостику, Нептун послал пажа спросить капитана: “знает ли он кто приехал к нему?”

- Нет, отвечал капитан. Паж был снова послан с объявлением, что “прибыл - царь морей и что всякий проходящий экватор должен платить ему дань, потому что в противном [76] случае ему ничего не стоит послать множество шквалов и дождей, чему наверное капитан не будет рад”.

“Дань платить не намерен”, был ответ.

Нептун объявил, что он заставит заплатить дань и хлопнул в ладоши. Тотчас же явились представители всех стран: Америка с разноцветными перьями на голове, татуированная разными красками и с топором в руке; Африка - совершенно черная, с пикою в руке; Австралия, в накидке из бычачей шкуры, с коническою шапкою из той же шкуры и с палкою в руке, и Азия - турок с обнаженною саблею. Тогда капитан объявил, что платит дань - ведро вина. После этого началась церемония всеобщего бритья и омовенья из бранспойта прямо в лицо. С офицеров и гардемарин взяли подать за избавление от бритья: но, не смотря на это, всех преисправно окатили из брантспойтов.

После церемонии Нептун начал угощать всех вином, а потом запели песни; все кончилось в 6 часов. В 11 часов вечера 17-го вошли в самый пассат и пошли от 6 до 7 узлов. Летучие рыбы беспрестанно выскакивали из под носа, доставляя хотя малое развлечение вахтенным, которым не приходилось по шевелить ни одного паруса.

24-го, б полдень, находились в 380 милях от американского берега. К вечеру почти совершенно стихло и огромная зыбь, шедшая от NW, еще уменьшала и без того малый ход, а потому в 8 часов вечера развели нары и взяли курс на OSO, чтобы отойдти подальше от берега Америки и приблизиться к полосе постоянного пассата. Под парами шли средним числом по 7 узлов, боковая качка была огромная.

25 марта в 8 часов утра прекратили нары и вступили под паруса; взяв прежний курс, имели 4 узла хода.

27-го в полдень, были в широте 17° 28' S и долготе 31° 57' W; шли под бом-брамселями, имея 6 узлов хода. Вдруг налетел с-подветра шквал, положил нас на другой галс и вогнал в триселя. Небо, вместо легких пассатных облачков, покрыто было черными тучами. Дождь шел как из ведра. 28 марта, утром, снова получили SO и пошли по 6 узлов.

Скажу несколько слов о жизни на корвете. Вставали к 8 часам, тотчас пили чай, потом кто занимался чтением, кто астрономическими наблюдениями, кто просто предавался far niente. Обедали в 12 часов. Во Франции мы запаслись консервами, да и живности было довольно: 5 быков, взятые из Порто-Грандо, баранов и овец 20, купленные в Плимуте, Бресте, Кадиксе [77] и Тенерифе. У плимутских овец появился приплод: у каждой было по одному барашку, с которыми преимущественно забавлялась Джек (обезьяна, купленная на С. Винценте). После обеда такое же препровождение времени, как и до обеда; иногда бывали артиллерийские и парусные ученья. Пили чай и вместе ужинали в 8 часов; после чаю расходились спать. Так шли дни за днями, отличаясь между собою только ветрами, погодой, да большею или меньшею скоростью плавания. До 2 апреля стояли переменные ветры NO и SO, а иногда и NW; а 2-го задул S и так как в полдень были в широте 20° 50' S,0 а ветер дул довольно тихий, то развели пары и пошли прямо на S, надеясь встретить свежие NW, которые должны были гнать нас до мыса.

Вечером 5 апреля для четверга страстной недели читали 12 евангелий; команда уже начала печь пироги к светлому воскресенью.

Ночью с 6 на 7 ветер беспрестанно менялся; находили шквалы с проливным дождем, и мы то и дело брасопили реи.

8-го день был чудесный; а ночь еще лучше. Ни одного облака не было на небе. Звезды и луна в полном блеске освещали темную ночь. За пять минут до полуночи мы все в мундирах собрались на молитву; а в полночь, с пением: Христос воскресе! начался салют. В 9 часов утра, в кают-компании явилась закуска, состоявшая из яиц, выкрашенных в какой то пегий цвет, - за отсутствием других красильных веществ, - кулича, очень вкусного, хотя и вышедшего из нашей кухни, колбасы собственного изделия, индейки, окорока.

С 8-го до 13-го все штилели, или встречали противные ветры.

13-го встретили английское судно, опросили его, оно шло из Ливерпуля в Калькуту и было в море 96 дней. Альбатросы да капские голуби служили нам единственным развлечением.

16-го грот-мачта дала трещину у бейфута; ее укрепили контраштагами спереди и сзади, положили фиши, спустили брам-стеньгу и брам-рею, и несли меньше парусов.

19-го шли в бакштаг по 10 узлов, взяв по рифу у марселей; в 8 ч. вечера прошли остров Тристан-да-Куна. Свежие W ветры встретили нас, как только мы начали увеличивать широту, но дули они не очень долго.

28-го апреля, в 51 день по выходе нашем из Порто-Гранде, в полдень мы были в 300 милях от мыса. Все служащие на корвете очень соскучились столь продолжительным плаванием и с нетерпением ожидали появления берега.

В полдень 30-го до мыса оставалось только 93 мили, и мы начали приготовляться к якорной стоянке. У всех были довольные [78] лица. Погода стояла чудесная, но тихая; шли по 3 узла, а паров не разводили, потому что мало было угля. Труба поднята, котлы готовы, на грот-мачте выстрелили брам-стеньгу и подняли брам-рею, чтоб войдти на рейд в должном порядке.

В 9 часов утра 1-го мая бросили якорь в Саймонс-бае. Тотчас же явились прачки с разными рекомендациями. Мы салютовали крепости и английскому адмиралу. На рейде стоял адмиральский фрегат Нарцис и корвет Орфеус, накануне пришедший с Бермудских островов, с тем чтобы идти в Австралию. В числе трех купеч. судов, одно было под русским флагом.

Ночью с 1-го на 2-ое мая на рейд пришел “Новик”. В 9 часов утра на рейде бросил якорь прусский фрегат Анкона, ходивший с фрегатом Тетис заключать трактат с Японией.

2-го мая я уехал в Капштадт. Дорога сначала идет вдоль морского берега по песчаным отмелям, - так что вода прибоем доходит до лошадей, - потом от берега подымается в гору. На половине дороги мы остановились в гостинице, которая и носит название Half-way. Отсюда дорога более разнообразна; по обеим сторонам деревья, попадаются домики и даже селения. Воздух был необыкновенно приятен, кажется даже лучше кадиского. Подъезжая к Капштадту, мы увидели громадные горы: Чертов Пик, Столовую и Львиную. По рекомендации наших офицеров с судов, бывших уже на мысе, мы остановились в Hotel de Commerce, голландской гостиннице, но в ней мало комфорта, хотя хозяин очень любезен и предупредителен.

Капштадт тянется от моря по долине и со всех сторон окружен горами. Улиц более тридцати. Перед въездом в город начинают образоваться улицы, строятся дома, но еще в беспорядке. Улицы не вымощены, но чисто содержатся. Дома кирпичные, выштукатуренные. Перед некоторыми домами терассы на три фута вышины от земли, да от 8 до 9 фут ширины. На терассе наставлены скамейки, а с улицы ведут ступеньки. Террасы эти называются па, и жители сидят здесь по вечерам. Крыши домов плоски, с маленькою покатостью, для стока дождевой воды. Окна большие, но стекла мелкие. Странно, что на самом лучшем месте города у набережной стоят самые жалкие строения. Губернатор живет в городском саду. В жаркое время сюда стекается вся капштадтская публика; тут же ботанический сад, наполненный разными растениями. Рядом с ботаническим садом музеум. Животные, змеи, птицы разных пород, каменья, [79] раковины, образцы деревьев; вообще в музеуме собрано все, что только существует на юге Африки. Пятиугольная крепость, в юговосточной части города, защищает единственную дорогу из города в окрестности. Недалеко от крепости находится продолговатая площадь, называемая парадом. Против него кавалерийские казармы. Жители по большей части голландцы или англичане, из черных более всего малайцы; кучера, башмачники, повара - все малайцы. Между голландцами и англичанами постоянная ненависть. Голландцы поселились тут в 1651 году под начальством Ван-Рибека. Много колонистов из немцев и даже несколько французских семейств во время гонения на протестантов в 1680 и 1690 удались на мыс. Капштадт взят англичанами в первый раз в 1796 году, но по заключении мира между Англией и Голландией, возвращен последней в феврале 1803 года. Война вскоре возобновилась. 8-го января 1806 года англичане снова заняли Капштадт и он окончательно остался за ними по трактатам 1814 года.

Дорога в Констанцию, - место выделывания констанцского вина, необыкновенно разнообразна по окружающей ее растительности. Не смотря на зиму, солнце страшно пекло. Вино выделывается здесь в марте и апреле по сборе винограда; а теперь все работники были распущены. Хозяин угощал нас старым констанцским, оно в роде нашей мамуровки. Апельсинные деревья в саду хозяина, нас угощавшего, шумят под тяжестью плодов; есть абрикосы, груши; но все это было зелено. В плохую пору пришли мы на мыс; почти все фрукты не дозрели, кроме ананасов и гуяв.

15-го мая исполнилось две недели как мы стояли на якоре в Саймонс-бае.

Переменили грот-мачту, вытянули такелаж и вытировались, приготовясь к плаванию Индейским океаном.

Город Саймонс-таун состоит из одной улицы или, правильнее, полуулицы, потому что с одной стороны дома, а с другой крутой обрыв берега к морю.

24-го пришел на рейд транспорт Гиляк; он хотел уйти вместе с нами. В море его сильно качало. От Английского канала до Мадеры он штормовал 44 дня и на фордевинд спустился в Кадикс, где много слышали о нашем содействии в перевозке войск. На рейде стояли: английский адмирал, два французских фрегата и два прусских. Адмирал вскоре ушел на фрегате в Мозанбик ловить негропромышленников. В отсутствие англичан, у нас, гардемарин, давались обоюдные обеды. Сначала мы и [80] пруссаки обедали у французов. Обед был хорош, но помещение на фрегате очень плохое. Наша каюта кажется просто залой в сравнении с их каютой. Потом обед был у нас и наконец у пруссаков.

29-го в 10 часов утра снялись, подошли к “Гиляку”, взяли буксиры, довели его до White Bock, а сами вернулись на рейд за катером. Ветер был довольно свежий и только что мы снова снялись, как налетел шквал с дождем и вместо салюта провожали нас гром и молния. Когда прояснилось, Саймонс-бая уже не было видно.

Только что вышли в море, ветер вогнал нас в три рифа, качка поднялась ужасная, все летело, за что ни возьмешься. По палубе были протянуты леера. Вот и Индейский океан.

1-го июня был шторм, весьма похожий на тот, который мы имели в Немецком море. Стояли фок-стаксель и грот-марсель, глухо зарифленный. Розмахи доходили до 45 градусов. С левой стороны волной разворотило сетки, на палубе ходило волнение, везде была вода.

Утром 2-го стихло, но подул О, так что мы против желания принуждены были увеличивать широту. На корвете явилось новое развлечение-ловля птиц на удочку. Поймали 11 капских голубей и зажарили к ужину. Они довольно вкусны, что-то среднее между тетеркой и уткой, а рыбой даже неотзываются. Ни альботрос, ни капский голубь с палубы не может улететь, ему необходима вода как опорная точка для крыльев. Забавно смотреть как они хватают сало и как сильно стараются улететь, когда их подтягивают на палубу.

До 12-го дули попутные свежие W, шли под фор-марселем в три рифа и фоком в один риф, по 11 узлов; совсем не качало, только с кормы иногда брызгало от волны.

12-го был шторм, ветер дул от NO и перешел к NW. Держались в бейдевинд под грот-марселем в три рифа, фок, стакселем и штормовою бизанью. Громадные волны окружали корвет, брызги летели со всех сторон; ужасно было холодно.

В 8 часов утра 13-го ветер отошел к W. Спускаясь с бейдевинда на фордевинд, корвет несколько черпнул подветренным бортом; поставили фор-марсель в три рифа и фок в один риф. Волнение принудило отдать еще риф у фока и два у фор-марселя. Ветер был очень свеж, даже можно было назвать штормом, а еще от времени до времени он усиливался порывами. Тогда поверхность океана и громадные волны временно совершенно [81] сглаживались, море было ровно и бело как скатерть. Корвет, скрипя и дрожа всеми своими членами, несся, выходя из лага, разделяя пену, поднятую ветром. Г. Мори говорит об Индейском океане нижеследующее: “Могучие волны вздымаются словно длинные хребты гор, между которыми сияют глубокие пропасти. Они высоко поднимаются и быстро катятся вперед, бросая в воздух белую пену с своих надломленных гребней. Кажется, видит перед собою волнообразную поверхность необозримой луговой степи, по которой, как бы играя в запуски, несутся целые горные хребты с снеговыми вершинами. От рокота волн стоит торжественный гул в воздухе. Картина моря в этой стороне исполнена невыразимого величия”.

Одно только неприятно - постоянно приходится быть мокрым, поддает, обдает, вода на палубе ходит в роде волнения, везде вода - наверху, внизу и на койке.

21-го начали подниматься к северу, в полдень были в широте 37°; волнения большого не было, погода стояла в роде нашей октябрской: весь день моросило; до 28-го дули свежие ветры и после тридцатидневной бурной погоды задул умеренный SW. По небу кое-где проносились облачка. По всему была видна близость пассата. До Батавии оставалось 1200 миль; еще недельку такого плавания, так и в Батавии. На корвете все как бы повеселели, а то свежие ветры на всех тоску навели.

30-го. Был уже второй день как мы в тропиках. Жарко. Все из сукна переоделись в люстрин и в другие легкие материи. Небо совершенно безоблачное. Ветер дул тихий, однако давал 6 узлов ходу. Все сушилось и поправлялось, что попортилось последними штормами.

5-го в 6 часов увидели Яву; впереди видно было две вершины. От левой тянулся невысокий берег, прерываемый в одном месте. Это был мыс Java-head. Смерклось, и мы, не решаясь идти дальше в темноте, прекратили пары, поставили зарифленные марселя и держались у Явы. Ночь была совершенно темная, звезды мерцали ярко, как бы желая отделиться от своих обычных мест; ярко блистал Южный Крест, это лучшее созвездие южного полушария. Как у нас на севере глаз невольно ищет прежде всего Большую Медведицу, так и тут как то невольно ищешь Креста. По направлению к Яве блистала молния. Часов в 10 взошла луна, но мы не решались идти в пролив, а потому всю ночь прокачались. На следующий день на рассвете развели пары и пошли. SO дул довольно сильно. Берег Явы [82] низмен, только во внутрь острова видны довольно высокие горы. Берега, по мере нашего приближения, все резче и резче выделялись; вода из темно-синей приняла какой то зеленоватый цвет, “зайчики” начинали делаться все меньше и меньше. Орел взвился над берегом и торжественно поплыл в воздухе. Целое стадо чаек опустилось на воду, перед носом проскочило несколько летучих рыб. На мостике и на баке стояли с биноклями, а кто и просто, желая поскорей рассмотреть растительность острова. Случалось, я думаю, каждому на бале или просто на вечере увидеть красавицу; все взоры при ее входе на нее устремлены, все на минуту стихло. Так было и с нами. Красавица эта была - тропическая природа с приятным климатом и безоблачным небом.

Кокосовые пальмы поднимались над прочими деревьями, шапкообразное хлебное дерево, зонтичные пальмы, кактусы, различные злаки - все это перемешалось между собою и стояло сплошною зеленою стеною перед нами. Бриз донес до нас ароматы деревьев; это была смесь наших самых лучших ароматов: только что еще распустившейся березки, черемухи и еще какого то неопределенно-приятного запаха.

Крутые обрывы с вьющимися лианами, пещеры, из которых вылетали птицы; все это невольно манило нас к себе, тем более, что к этому еще присоединилось тридцатишестидневное плавание по бурному Индейскому океану, плавание, которое, благодаря Мори, мы совершили весьма благополучно, не имея почти противных ветров и только раз штиль, продолжавшийся 8 часов. Продолжая идти вдоль берега, бриз перешел в совершенный штиль; огромные круглые молюски в фут в диаметре проходили мимо корвета. Летучие рыбы выскакивали в разных местах и тем нарушали зеркальную поверхность пролива. Беспрестанно встречали мы поставленные бамбуковые шесты; сначала мы не знали что это значило; но вскоре недоумение наше разрешилось. На горизонте показалось несколько проа под парусами. Странная у них парусность: парус громадный, сшитый по большей части из рогожи, на большом бамбуковом шпрюйте, далеко высовывается за борт. Одна из проа подошла к бамбуковому шесту; стала против ветра, живо убрала парус, который у нее повертывается, и начала снимать шесты. Часа в три совершенно стихло. Туман давал нам неясно видеть берег. Две проа с малайцами, фруктами, зеленью и живностью пристали к корвету, мы застопорили машину, подали им концы и продолжали идти вместе, торгуясь и покупая бананы, ананасы, мандарины, кокосы, обезьян и птиц. [83]

Лицо у малайцев будто бы расплылось, глаза узки, цвет тела из-желта темный, худощавы; но что прямо бросается в глаза - это рот пунцового цвета и черные зубы, разъеденные бетелем, который они чуть ли не переставая жуют. Одеты довольно чисто, рубашка, штаны, платок вокруг головы или блюдообразная шляпа, - вот и весь их костюм; мужчину от женщины отличают только тем, что последняя не покрывает головы.

Но начало смеркаться; одна из проа отделилась от корвета; а с другой мы продолжали идти. Впереди виден был огонь; мы думали, что это Анжерский маяк, но потом увидели, что это рыбаки. Несколько огоньков открылось, а вдали, блистая ярче, и Анжерский маяк.

Корвет шел малым ходом, который еще уменьшался противным течением. На рейде стояло много судов. Выбрав свободное место, сажень 200 от берега, отдали якорь. На завтра с рассветом увидели город Анжер.

Берег довольно низменный, покрытый густою растительностию. Прямо возвышалась батарея с поднятым над нею голландским флагом; по обе стороны ее между зеленью выглядывало несколько домиков; влево кокосовая роща кончала город, а вправо росли огромные банианы. Небольшая гора отделяла город от прочего берега острова.

Приняв провизию и подняв двойку, которая была спущена только для узнания перелома корвета в Индейском океане, мы снялись с якоря.

Небо было чисто, слегка дул береговой бриз и парусные суда, пользуясь им, обвесились всеми парусами. Корвет, идя под парами, обгонял по очереди суда; вот они уже беленькими точками остались на горизонте.

Через весь пролив виднелась желтая полоса; причиной были два сошедшиеся течения и образовавшие границу пены и песка. Местами виднелась, как масляные пятна - рыбья икра.

Вскоре увидели вехи, а за ними и острова; последние по большей части кораллового строения. Проходили остров Амстердам. Лагуны виднелись посреди его, берега густо обросли зеленью и деревьями. Небольшое судно стояло на якоре в лагуне; не вдалеке от него были буруны. Часов в пять пришли на рейд, судов стояло довольно много.

Города с рейда совсем не было видно, а один только маяк, да пристань показывали его направление.

На другой день утром сели в малайскую шлюпку или проа [84] и поехали на берег. Обогнули сваи около входа в реку и вошли в канал между двумя плотинами. Устье реки постоянно заносило; а потому выстроили плотины кирпичной кладки; они довольно далеко выдаются в море. Продолжая подниматься вверх по реке, встретили малайские шлюпки, выдолбленные из дерева, с двумя гребцами; они гребли лопатками. Встречали проа под тентом, такие же как и наши, с пассажирами и пустые.

Но вот кончилась плотина; на левой стороне увидели укрепление, около него сад, у ворот два солдата-малайца завтракали; живо напоминали они нам представление одетых обезьян. Направо строение с ружейными бойницами и зелень густая, яркая и в высшей степени разнообразная. Кое-где между зеленью стояли китайские домики. Далее встречались джонки на якоре; на крыше их бродили куры; с кормы высунулось женское лицо, с некоторым любопытством посмотрело на нас и тотчас же скрылось; далее несколько малайцев, стоя по грудь в воде, осматривали свою шлюпку, опускаясь на дно. “Тут алигаторов нет, объяснил нам ломанным английским языком наш кормчий; а вот по ту сторону реки в море их очень много”.

На пристани несколько малайцев с медными бляхами расхаживали; “должно быть, таможенные”, заключили мы. Сели в коляски, которые были накануне заказаны, и поехали в Marine hotel. Проехали ворота и въехали в улицу. По левую ее сторону канал, а по правую дома. Китайцы в белых блузах, с косичками, шныряли вдоль улицы, малаец пробежал, таща на коромысле какие то фрукты. Китаец-купец зазывал к себе, выхваляя свой товар; под большим зонтиком и в халате прошла китаянка с ребенком, одетым также в халат. В коляске, весь в белом, проехал голландец; за заборами в садах росли чуть ли не у земли огромные пампельнусы, кокосы связкою висели у вершин своих деревьев. Цветники, веранды с гардинами перед каждым домом. Все это мелькало перед нами; новые лица, костюмы, природа - все наперерыв привлекало взор. Обеденная зала в отеле в роде веранды, поддерживается несколькими колоннами и выходит на двор; как видно, солнце здесь никогда не бывает; пол мраморный, стены выбелены и украшены картинами морских голландских сражений. Прямо перед верандою дерево, на нем колокол, собирающий к столу обитателей гостиницы.

По обе стороны двора идут нумера, также с навесною галереею пред ними. Изгородь из мирт и роскошных китайских [85] роз окаймляет галерею. В глубине храм счастия, с статуей какой то богини.

Посидев на балконе, мы хотели отправиться осмотреть окрестности, что и объявили хозяину; но он советовал нам отдохнуть, как здесь все делают, а потом часов в пять ехать. Но мы решительно объявили, что спать не хотим, и потребовали себе колясок. Поехали, и приехали - куда же? В отель. Нас обвезли кругом города, причем мы увидели, что город действительно содержится чисто. Каждый дом отделяется от другого зеленью; у иных перед домом цветники; перед каждым домом кирпичные заборики; почти везде белые гардины были опущены, никого не было видно. Экипажи редко встречались, только попадались туземцы, таща на бамбуковых шестах корзинки с фруктами; да китайцы с походными лавочками. Весь город, по-видимому, отдыхал от палящего жара. Так как было воскресенье, то в половине шестого должна была играть музыка на Waterlooplain. На балконе выставили кресла вперед во фронт. Жильцы, восстав от сна, сходились и садились в приготовленные места; коляски двухместные, с двумя лошадьми, стояли одна возле другой по левую сторону балкона, ожидая, чтобы ехать на музыку. Кучера одеты в халаты разных цветов, и на головах шляпы, похожие на опрокинутые умывальники, у одних красные, у других золотые; форма кучеров нашего отеля была - красные халаты и золотые шляпы. Музыка еще не играла, когда мы приехали, и почти никого не было. Waterlooplain не больше ни меньше как поляна с потоптанною травою и с колонною посредине. Колонна мраморная, со львом на верху, как видно из надписи, в честь знаменитой битвы. Пока мы гуляли по плацу, начала собираться публика в экипажах разного фасона, начиная от китайской двухместной одноколки, до европейской коляски. В экипажах сидели голланочки, богатые китаянки, вообще более дамы и несколько кавалеров. Разнообразной публики собралось довольно. Заиграла музыка. Мы думали, что все поедут кататься, но коляски стояли; между ними ходили голландцы, офицеры и штатские, - последние по большей части без фуражек, - заговаривая с сидящими в них дамами. Солнце садилось, розовый шар его едва бросал лучи через густую зелень. Начало смеркаться. Музыка смолкла, экипажи поехали по домам, у лакеев-малайцев на запятках зажглись факелы. На улицах горели фонари, перед домами на балконах висячие лампы. Огни блестели между зеленью, придавая фантастический и даже какой то волшебный вид домам. После обеда были в Societe [86] Harmonic, куда для входа имели рекомендацию от американского консула. Это клуб, где иногда даются балы; мы поинтересовались только газетами и скоро вернулись в отель. В шесть часов следующего утра взяли четырехместную коляску да две двухместных, чтоб съездить за город. Но желание наше не состоялось. Нас возили несколько часов, но все по городу. Остановились перед какими то китайскими лавочками, тут кучера объявили, что далее не повезут. Встретили солдата, говорившего по немецки. Он объяснил нашим кучерам, чтоб они везли нас дальше; кучера согласились, но просили денег, чтоб зайдти в кофейный дом освежиться, на что им нужно было полчаса времени. Мы исполнили их желание, а с солдатом немцем пошли в сад, принадлежащий его офицеру; там он нам показал кофейное дерево, хлопчатобумажное, мускатное и друг. Осмотрев сад, мы сели в коляску, довольные счастливой встречей, надеясь теперь попасть за город и насладиться природою, после долгого созерцания неба и воды. Но мы пустились снова на Waterlooplain. Вероломные кучера-малайцы надули нас.

Июля 11-го мы все таки хотели попасть за город, и потому на малайской проа поплыли вверх по реке, протекающей недалеко от города.

Речка довольно мелкая, берега болотистые, обросли кустами, тростником и густой травой. Въехав в реку, мы тотчас же почувствовали миазмы, которые подымались с ее поверхности; как видно, в нее бросали всякую падаль. Малаец показал нам впереди что-то сероватое, а приближась мы ясно увидели, что это был аллигатор. Заметив нас, он ушел в тростник.

На шлюпке было одно только ружье, которое мы и зарядили. Продолжая подниматься дальше, мы на другом берегу снова увидели аллигатора и сделали по нем выстрел. Крупная дробь видно немного ожгла его, он замахал лапами и хвостом и ушел в кусты. Виденные нами аллигаторы были от 10 до 16 фут длины. Пристали к берегу там, где болотистая местность переходила в твердую землю. Леса мы не видали, а все виденное пространство было огорожено канавами, или изгородью из бамбука. Зайдя во владения какого то китайца, мы принялись рассматривать роскошную флору острова. Достали несколько кокосов с дерева и пили их сок, который очень приятен и прохладителен от жара. Видели хлопчатобумажник, саговую пальму, тамаринт; фикусы встречались большими кустами; они по большей части служат живыми изгородями у канав, подобно ивам [87] у нас. Солнце уже заходило, пора было и на корвет. Черные тучи обложили все небо, кое-где блистала молния, через реку над нами перелетело с криком несколько какаду, да еще какие то длинноносые птицы. Вечером вернулись на корвет; тогда капитан и несколько офицеров поехали на бал к губернатору. На завтра, в 9 часов утра, развели пары и снялись с якоря, чтобы идти в Хакодате. За обедом мы имели лед, что очень необыкновенно в широте 1° 10' S. Приятно пить воду со льдом у нас летом, а каково здесь под экватором. Лед этот был искуственный, купленный в Батавии.

19-го, встретили SW муссон и пошли по 7 узлов, погода стояла чудесная: совсем позабыли, что плыли по морю, так спокойно шел корвет.

24-го, к вечеру погода вдруг стала изменяться. Черные сплошные тучи закрывали горизонт; шли под парами и триселями; часто налетали сильные шквалы с дождем. Барометр постепенно падал с 29,83 до 29,63. Так как тогда было время ураганов в Китайском море, то мы рассчитали, что если это ураган, то мы находимся сзади его, что нам показывало изменение барометра, и потому мы подняли винт и вступили под паруса. Порывы налетали очень сильные, принудившие взять 2 рифа у марселей.

К утру 25-го прояснилось, барометр быстро начал подниматься; мы спустили винт и пошли под парами.

26-го, в 5 часов, пришли на якорь в Гон-Конг. “Богатырь” был в Абердине в доке, а “Новик” три дня до нашего прихода ушел в Хакодате, где должен был ждать адмирала; 15-го июня он выдержал здесь на якоре тайфун.

Первое, что бросилось нам в глаза в Гон-Конге, это узкие, вонючие улицы, полуголые китайцы с бритыми головами, с висящими до полу косами, приделанными или наставленными шелком; волосы у женщин стояли какими то гребнями, в роде как у гренадерских касок.

1-го августа снялись с якоря с гон-конгского рейда под парами.

7-го августа, в 8 часов утра, зашли за углем в Келунг, у северозападного берега Формозы. Уголь недорог: за тонн мы платили по 5 долларов (на русские деньги в долларе 1 р. 33 к.), когда в Гон-Конге он стоил 18. Остров Формоза большею частью скала; зелени, т. е. деревьев не очень много, но за то много разных птиц. В воде видели совершенно голубые рыбки. [88] В 11 часов вечера снялись с якоря и, получив попутный SW, вступили под паруса.

10-го, целый день ветер дул тихий и 11-го окончательно заштилели и развели пары. Погода стояла осенняя, небо серое и шел дождь; но все еще было жарко, не смотря на каждодневно увеличивающуюся широту. Не доходя миль 70 до Тсу-Симы, NO засвежел, принудив нас зарифиться и прекратить пары.

15-го ветер стих и перешел к SW, так что мы, так сказать, пролетели мимо Тсу-симы. Встретили клипер “Наездник”, спросили сигналом где адмирал, получили ответ, что в Америке.

Но вот и Сангарский пролив. Открылся мыс Грейга, а за ним и следующие. Миль за 5 до входа в бухту стемнело, да так, что пришлось, как говорится, идти ощупью. Хакодате расположен на полуострове, обращенном во внутрь Сангарского пролива; этот то полуостров и образует бухту, закрытую от всех ветров, кроме SO, который дует с перешейка. В декабре и январе бывают очень сильные NW ветры; они разводят сильное волнение в бухте, так что суда на рейде держатся под нарами. От полуострова тянется отмель, ограниченная баканом; надо проходить, оставляя бакан в правой руке. Все это было очень хорошо и легко исполнить днем, а не ночью. Мы продолжали идти малым ходом; огни судов начали открываться. Два огня, поднятые на гафеле, дали нам знать, что и наши суда стоят на якоре. Мы бросили якорь; офицеры с “Новика” приехали к нам; от них мы узнали, что адмирал в С.-Франциско, а нам оставил предписание идти в Аян и на Шантарские острова для исследования вопроса о китобоях. Узнали еще, что тут был французский корвет, который наделал много шуму, а именно: один из офицеров купил лошадь и когда корвет уходил, хотел взять ее, но японцы не отдавали, потому что в Японии законом запрещен вывоз лошадей. Тогда корвет свез десант, силой взял лошадь, снялся с якоря и ушел.

На другой день открылся город. Большая гора стояла перед корветом; у подножия ее сбилось в кучу множество японских домиков. Вправо, повыше города, виднелось 5 или 6 европейских домов; над одним из них развевался русский консульский флаг. Кое-где в городе виднелась зелень и храмы. Выше его, по отлогости горы, в виде арабески, раскинулась роща, казавшаяся издали небольшим бархатным ковриком.

В 10 часов приехали японские чиновники; их было четверо. [89] Один из них, Сига, говорил очень хорошо по русски; они приехали от губернатора поздравить нас с благополучным прибытием на рейд и привезли нам рыбу и две сотни огурцов. Их пригласили в кают-компанию и угощали вином, которое им очень нравится.

Улицы в Хакодате не широки и тап как город расположен на горе и у подножия ее, то местами целые улицы не представляют ничего, кроме лестницы. Экипажей у японцев нет, все больше пешеходы, а иногда и верховые. Дома построены все из досок, с бумажными окнами. Внутренность дома состоит из пола, покрытого мягкими соломенными циновками, посреди его вделан четырехугольный медный ящик, набитый землею; на этой земле раскладывается огонь и на нем японец в своих миниатюрных чашечках варит себе почти беспрестанно пищу. Редко, если войдешь в дом, увидишь японца, сидящего не у очага: или он курит трубку, или жарит что нибудь, или просто сидит, посматривая на огонь. Внутренние стены, отделяющие одну комнату от другой, суть тоненькие деревянные рамки, оклеенные легкою белою японскою бумагой, пропускающей довольно света для освещения комнаты. Перед некоторыми домиками есть садики, где деревья искусственно уменьшены. Одежда японца состоит из халата, с короткими, но широкими рукавами. Простой народ по большей части носит синего цвета, самой простой материи. Носят несколько халатов, один по верх другого. Талия у мужчин стягивается нешироким кушаком, а у женщин кушаком в ладонь; вяжется он всегда бантом. Ноги обуты в чулки; для большого пальца особое помещение, в роде того, как у наших рукавиц. Как халат, так и чулки, всегда почти синего цвета. Сверху чулок надевают туфли соломенные - в сухую погоду, а в мокрую скамеечки, т. е. такие же туфли, только с деревянными подставками, чтоб не марать ногу в грязи. Туфли оставляют всегда при входе в дом и на пол ступает японец в чулках. Этою то мерою и поддерживается та чистота и опрятность, которая составляет отличительную черту японцев. Женщины в Японии одеваются так, как и мужчины, с тою только разницею, что они стягивают себе бедра, а потому не могут идти скоро, да еще головной убор несколько иначе. У Японцев (кроме бонз и докторов) волосы выбриты по средине головы; из остатков волос, остающихся по обеим сторонам, делается хвостик, густо напомаженный и лежащий посредине выбритого места. Женщины бреют на темени четырехугольник, который впрочем очень трудно [90] заметить за густотой волос. Прическа их вообще напоминает громадные куафюры, бывшие некогда в Европе и кажется входящие опять в моду. Бонзы бреют всю голову, а доктора ничего не бреют, зачесывают волосы на макушку и делают хвостик. Японцы бреют себе все лицо кроме бровей, а замужние женщины бреют брови и чернят зубы.

Религия в Японии имеет два начала - будизм и учение Конфуция; но сект очень много: в одном Хакодате считается до девяти сект; так, есть секта созерцателей, которые почти постоянно сидят в храме - секта очень строгая, запрещающая употребление мяса и проч. Есть секты более снисходительные; вообще религиозных различий бездна, но правительство не гонит ни одну из сект и также не покровительствует им. Японцы выбирают для храмов по большей части самые живописные места. Войдя в храм, вы видите по средине как бы алтарь; позолоченный стол со свечами, за этим столом сидят три идола; но надо заметить, черты лица у идолов не японские, только узкие глаза, а то все так и кажется взято целиком от католиков; так напр. перед входом в храм стоит статуя, изображающая женщину с младенцем на руках; вокруг головы женщины и младенца сияние; наконец, в самом храме идолы сидят, сложивши руки в позе католических священников. Алтарь окружен оградою; перед ним лежат три барабана, один по средине, а 2 по бокам; все три изображают черта, и бонза поет, ударяя черта в голову, т. е. ударяя в барабан; напев всегда почти один и тот же. По бокам деревянной ограды стоят знамена в роде хоругвей. Храм Шамиози, около которого я жил, имел один придел, там за столом сидело четыре идола, вызолоченные, с разноцветными лицами - с зеленым, желтым, красным и розовым; пол покрыт циновками; фонари, огромных размеров, развешены по храму, а при входе стоит большой ящик с решеткой, куда народ бросает, входя в храм, несколько мелких монет.

Я видел похороны японца; его посадили в четырехугольный ящик на корточки; впереди такого гроба идут ребятишки и несут разные вырезки из бумаги, насаженные на палочки в горшки; вырезки произвольные, и потому японцы их значительно вариируют; так я видел чашу, сделанную из бумаги и надетую на шест, полную нарезанных лоскутков бумаги; японец, пройдя не много, останавливался, ударял шестом об землю, при чем сыпалось несколько бумажек, с удовольствием посматривал на окружающих и шел далее; мальчишки же идут, [91] подпрыгивая и шаля; вообще не видно никакого уважения к церемонии. Сзади за покойником идут бонзы, они почти всегда одеты в черные халаты из шелка или из крепа, с цветною накидкою на одном плече и с веером в руке (даже и зимою), а за ними родня покойника, мужчины одеты в серые халаты, а женщины с белыми покрывалами, а самые близкие - во всем белом. Придя на двор церкви, процессия останавливается; из церкви выходят два бонзы с тарелками и в это время звонят; когда звон прекращается, покойника два раза обносят кругом двора между палочками, заранее поставленными, потом вносят в храм и становят при входе. По средине храма, в лиловом халате, с серебрянным верхом, в коническом серебрянном колпаке, с белым хвостом в руке, на кресле сидит старший бонза; по обе стороны его стоят по три бонза, в черных халатах, с разноцветными накидками. Бонзы поют, старший по временам встает и помахивает белым хвостом, отгоняя этим от себя злого духа; потом бонза с правой стороны, выходит и обращаясь к гробу, говорит что то; тоже самое делает бонза с левой стороны, а за ним и старший бонза; этим и кончается церемония. Мертвеца несут на кладбище и сжигают; уголь собирают в урну и ставят небольшой ящичек с чашками риса, воды, свеч и продолговатых досчечек, на которых написаны молитвы. После известного срока ставят и памятник. Даже и после смерти японец подлежит неизбежным правилам: если умерший простой японец, то памятник плоский камень с надписью красным или золотом; если бонза, то памятник с шишкообразною вершиною и т. д. Перед памятником кладут цветы; богатые имеют семейные места и там сажают деревца и цветы; у бедных же около памятников по обе стороны воткнуто две бамбуковые трубочки, в которых большею частью встречаешь или полевые цветы или просто сучки от камелий.

Монета, которая более всего в ходу в Японии, это четырехугольная серебряная монета ицибу, 44 копейки. Ицибу стоит четыре маленьких монеты, называющихся иша. Кроме того, ицибу имеет от 16 до 17 темпов; так в Нагасаки его считают за 16, а в Хакодате за 17 темпов. Один темп имеет 100 каш. Дешевизна в Японии необыкновенная, так что за 2 1/2 ицибу японец может иметь в месяц: квартиру, рис, саки, рыбу и табак. Года 4 тому назад были в ходу кабаны, золотые [92] овальные монеты, выпущенные по номинальной цене за 4 бу, но в действительности далеко превосходящие свою ценность. Японцы тогда еще не знали цены золота, так что голландцы, как пишет Зибольд, для обшивки судов требовали себе меди или золота. Европейские купцы начали тотчас же скупать кабаны и в громадном количестве вывозить их. Японское правительство тогда только узнало цену кабанов и с 4 бу они поднялись до 14; теперь кабаны очень редко встречаются. По трактату японское правительство обязано менять европейское серебро, за японскую монету по весу.

Прежние ицибу или бу, которые были в 1 1/3 раза более настоящих, вывозились в Китай; поэтому правительство уменьшило бу, так что из мексиканского доллара стало выходить не 3 бу, а несколько больше, и так как купцы, не смотря на трактат, вывозили монету, то правительство перестало менять купцам доллары на бу, оставив это право военным судам и консулам и то с некоторым ограничением. Консул имеет право менять в месяц 1000 долларов, а суда по расчету дней стоянки их в портах Японии, полагая менять на офицера в день 3 доллара, а на матроса один. Теперь доллары в Нагасаки ходят за 2 бу 1 т. а в Хокодате, за 2 1/2 бу, были за 2 1/4 вообще повышаются и понижаются.

Жить в Японии впрочем не совсем приятно. Японские чиновники по большей части смотрят на европейцев недружелюбно, предвидя уменьшение своей власти; этим, кажется, можно объяснить умерщвление некоторых европейцев в Японии.

С 1858 года наше консульство находится в Хакодате. С рейда оно одно только представляется как бы здание маленького города, город же, как будто деревушка, окружает его. Госпиталь совсем уже окончен, церковь тоже. За все постройки японцы сравнительно берут дорого и делают непрочно, штукатурка во многих местах обвалилась. Около нашего консульства построен дом, в котором будет помещено английское консульство. Кроме нашего консула и английского, который в тоже время французский, португальский и голандский, в Хокодате живет американский агент Райс, выдающий себя за консула, иезуит Мерме (Mermet) который в толю время секретарь французского консула, да несколько агентов и купцов, которые быстро богатеют. Так [93] некто В..., приехавший из Америки прачкой у Р..., через 4 года имел капитал в 12000 долларов: кроме разных оборотов, он занимался факторством, и это он не один; все тут удваивают, если не утраивают свои капиталы. Из окрестностей, которыми Хакодате не очень богато, три более замечательны: Петергоф, Камида и серный ключ. Первое, сад против чайного дома; здесь можно поесть летом винограду, жареных каштанов, и выпить японского чая с кастеро - это хлеб, сделанный из яиц и рисовой муки, очень вкусный, японцы научились его делать от португальцев, у них он называется castilla, но так как в японском языке нет буквы l, то вместо ее японцы произносят r и отсюда название castera. Против дома небольшой садик с прудом; через пруд мостик; в воде цветут тюльпаны; а чтобы подъехать к дому и выехать оттуда, надо проезжать небольшими аллеями, с канавками по обеим сторонам. Говорят, граф Муравьев Амурский пил тут чай и дал название этому месту Петергоф, которое за ним и утвердилось.

Камида, деревня на небольшой речке, от которой она и получила свое название; там стоит наша баня, да два или три сарая; впрочем, теперь все это требует поправки. Всякий русский офицер, бывший в Хакодате, наверное знает м-м Уткину, которая содержит чайный дом; там можно достать тоже самое, что и в Петергофе. Название Уткиной ей дано нашими офицерами, говорят за то, что она на первые русские суда привозила уток; на сколько это справедливо, не знаю. Теперь даже иностранцы и она сама величает себя Уткиной. Серный ключ от города верстах в 10-ти; дорога идет по полю, потом вдоль берега Сангарского пролива. Деревушка, где находится ключ, лежит в лощине, так что ее не видать, пока не начнешь спускаться с горы. Деревня окружена зеленью и стоит при реке; в 10-ти шагах от нее бьет из под земли теплый серный ключ. Над ним устроен дом, куда впускают желающих купаться даром; у самого выхода ключа устроен басейн, в роде кадки; с боков ее идут скамейки, на полфута покрытые водою, так что сидишь на скамейке, а ноги у ключа. Зимой температура воды 25° по Реомюру. Жаль, что помещение около ключа сделано довольно тесно; впрочем, пенять нельзя, потому что купанье даровое. Я ездил в [94] Петергоф и в Камиду верхом, заплатив хозяину гостиницы 4 бу; но это дорого: у констебля английского консула можно иметь лошадь за 3 бу в день; но если стоять долго в Хакодате, то выгоднее купить лошадь, это будет стоить 30 бу, да корм 12; после можно ее продать.

К. Зеленой.

(Продолж. впредь).

Текст воспроизведен по изданию: Из записок о кругосветном плавании (1861-1864 гг.) // Морской сборник, № 7. 1865

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info