ЗЕЛЕНОЙ К.

ИЗ ЗАПИСОК О КРУГОСВЕТНОМ ПЛАВАНИИ

(1861-1864 гг.).

I.

ОТ КРОНШТАДТА ДО ХАКОДАТЕ.

В октябре 1861 года корвет “Рында” вышел из Кронштадта, для соединения в Англии с корветами “Новик” и “Богатырь” и для следования в Тихий океан к восточным берегам нашей империи. Мы заходили в Ревель за углем, а после крепкий противный ветр принудил нас зайдти на несколько часов в Балтийский порт. Переход Балтийским морем затруднялся частыми туманами. Придя в Киль, запаслись провизией и углем.

Переход Немецким морем был еще неудачнее за противными ветрами, а 1 ноября выдержали шторм, при чем разорвало оба марселя.

Ноября 5 увидели берега Англии и приняли лоцмана, который повел нас в Гревзенд. Низменные берега Темзы тонули в тумане. Морозило. Погода гнала вниз, а любопытство удерживало на верху.

В Гревзенде приезжал к нам начальник эскадры, контр-адмирал Попов, и осматривал корвет. Работ оказалось недели на две; нужно было оконопатить корвет, окончить переборки в каютах и принять провизию и уголь.

Множество судов поднималось и спускалось по Темзе. Днем [78] движение судов почти беспрерывное. Сваливались суда поминутно, чему не мало способствовало довольно сильное течение; да прилив и отлив еще усложняли трудность плавания по Темзе.

22 ноября, получив билет для посещения арсенала Вулича, мы отправились осматривать его. Видели ковку орудий Армстронга; громадную мортиру Пальмерстона, изобретенную во время крымской войны. Видели наши пушки, взятые в Севастополе, и металом которых восхищались англичане. От осьми выстрелов, сделанных в дуло одной из этих пушек, как по крайней мере сами англичане рассказывали, орудие никакого повреждения не получило.

23-го пришел к Гревзенду фрегат “Ослябя”, а 28 мы осмотрели ширнесское адмиралтейство. Сначала нас не хотели впустить, но, порывшись в какой то книге, спросили: “не мы ли адмирал Попов и офицеры корветов “Богатырь” и “Рынды”? На ответ, что мы - офицеры корвета “Рында”, явился полисмен и повел нас по адмиралтейству. Доки в Ширнесе не представляют ничего особенного в сравнении с кронштадтскими, но шлюпочная мастерская, по своему удобству, заслушивает внимание. При нас там обшивался медью барказ, принадлежащий судну, как говорили, шедшему в Японию. Чатамское адмиралтейство, которое мы также посетили, гораздо лучше ширнесского. В нем 5 доков и 7 стапелей. Там же находился броненосный фрегат Defence, да еще несколько строящихся судов.

30-го приезжал адмирал, перед отъездом в Россию, и приказал нам по изготовлении идти в Брест и ждать назначения. На корвет прислали англичанина M. Mahon’а для обучения нас, т. е. гардемарин (которых было семеро), английскому языку; он оставался на корвете до Шанхая. 1 Декабря снялись с якоря и под парами пошли в Плимут. По причине крепкого противного ветра в тот же день зашли на несколько часов в Мюргет и только 4 декабря достигли Плимута. На этом переходе гардемарины заняли свою каюту, которая была окончательно отделана. По средине каюты стоял стол с диваном, над ним зеркало и фотографический портрет всего нашего выпуска. Койки в два яруса закрывались шерстяными зелеными драпри. Между бимсами прорублен светлый люк. На полу клеенка. Вообще все было прилично и удобно. Только что стали на якорь в Плимуте, как к нам пристала шлюпка с офицером с фрегата Амиральт, единственного военного судна, тогда стоявшего на рейде. Нас поздравили с приходом и просили приспустить флаг до половины, по случаю [79] смерти принца Альберта. Фрегат Амиральт шел в Америку, но, выдержав трехдневный шторм, потерял руль и вернулся в Плимут пять дней тому назад. Осмотрев адмиралтейство, мы снялись с якоря и 6 декабря прибыли в Брест, где уже стоял “Новик”. Опять визиты, поздравление с приходом и салют нации. Едва успели на корвете немного прибраться, как явились портные, прачки, разные торговцы, но приятнее их всех был для нас консульский агент, привезший с берега письма. На брестском рейде часто разводит сильное волнение, почему в нам приехал портовый офицер и поставил нас на мертвый якорь.

Город Брест, имеющий население преимущественно морское, соединяет в себе все условия, чтоб быть военным портом первого разряда, и единственный упрек, который могут сделать моряки этому порту, заключается в малой ширине реки, которая разделяет арсенал и город на две части: одна, на правой стороне реки Пенфельд (Penfeld), называется Рекувранс (Recouvrance), другая, на левой, называемая Брест. Эти два квартала соединены между собою мостом, перекинутым одной аркой через реку. Корабль без стенег проходит под мостом; нет надобности его разводить. Рекувранс был некогда предместьем Бреста; он основан в 1670 году и присоединен к городу, когда Вобан обнес его укреплениями. Улицы, находящиеся по близости набережной, узки и извилисты. Вид домов далеко не сглаживает неприятное впечатление, которое является от их неровности и некрасивой постройки. Собственно Брест, лежащий у подножия и на склоне очень крутого холма, естественно разделяется на верхний и нижний город. Гористые улицы верхнего городка имеют часто такую покатость, что их превратили в настоящие всходы лестниц, как например улица Escalier de 7 Saints, - преимущественно обитаемая прачками, - так что пятый этаж дома нижнего города наравне с садами верхнего. Из городских мест более замечательные: Place d’armes - квадратная площадь, обсаженная кругом аллеями, Grande rue главная улица города, театр, церковь Св. Людовика и гулянье Ajot - отличный бульвар, который тянется от замка Бреста до западной стороны вала укреплений. Вид с бульвара обхватывает весь рейд, и когда он оживлен несколькими судами, стоящими на якоре, то панорама самая полная из тех, которые могут быть у. прибрежья океана. Совершенно закрытый во всем своем протяжении брестский рейд доступен единственным проходом, называющимся Goulet (горлом). Природа и огромные укрепления делают его неприступным. [80]

Рейд, заключая в себе бухты и заливчики, представляет поверхность около 15 квадратных льё. Почти везде море глубоко на столько, что корабль может найдти превосходное якорное место; а также самой обширной эскадре нечего бояться случаев, которые происходят на сжатых рейдах.

Первое, что нас поразило в городе, - это непривычный для нашего уха стук деревянных башмаков (sabot) по мостовой, которые носятся почти всеми бретонцами. Точно слышишь как проходит кавалерийский эскадрон. Военные встречались поминутно; как видно, они главные жители города. Солдаты, перетянутые в рюмочку, с усами, вытянутыми в линию, с кокетливо надетым кепи на голове. Полицейские в черных плащах. Бретонки в своих высоких белых чепцах.

Экипаж фрегата Iphigenie, возвратившегося из кругосветного плавания, давал матроский бал, и мы получили на него приглашение. Так как у нас подобных балов не бывает, то мы охотно воспользовались приглашением, чтоб посмотреть как это делается у французов; взяв с собой матросов, также желавших ехать на бал (желающими оказались матросы с фрегата “Палкан”, уже бывшие в Средиземном море и знавшие немного “парле-франсе”), мы поехали на берег.

В 9 часов явились мы на бал, который был уже во всем разгаре. Французские матросы, с своими cavaliere (они так называли дам) в белых чепцах, кружились в вихре вальса. К нам подошли французские офицеры, живо познакомились и к концу бала расстались друзьями. Вал этот давали матросы на собственные деньги, по случаю возвращения своего из кругосветного плавания. Фрегат Iphigenie, парусный, отвозил преступников в Новую Каледонию; идя туда, он огибал мыс Доброй Надежды; а назад шел вокруг Горна. В плавании был всего 11 месяцев.

Зал, в котором давался бал, был довольно велик; по обеим сторонам его тянулись скамейки в три ряда, обитые красным сукном. На первых двух сидели танцующие молодые крестьянки, модистки, горничные, а сзади - старухи, пришедшие посмотреть как веселятся молодые; из зала направо был вход в буфет. В буфете огромное количество столиков, окруженных скамейками. Полом служит земля. Это sale de Venise;он еще не окончен, - объясняли нам французы; а другого, большего, в городе не найдешь. Освещение было довольно хорошо. Угощение, конечно на [81] собственный счет, в буфете. Тостам и взаимным дружеским заявлениям с французскими офицерами не было конца, и все разошлись, бесконечно веселыми, в 2 часа ночи.

В брестском порте теперь увеличивают доки; они вырываются в граните помощью мин. В мастерских ничего особенного незаметно, а что и есть интересного, того, по словам лейтенанта, провожавшего нас, нельзя показать. Вообще порт был больше похож на каменоломню, чем на порт. Так как берега реки скалисты, то для устройства новых доков надо было эти скалы срыть; вот их то и срывают помощью мин. На прошлой неделе был большой взрыв; надеялись, что полскалы разнесет; но взрыв не удался, - образовалось только воронкообразное углубление. Взрыв был так силен, что осколками на другой стороне реки убило 13 человек. Мины взрываются ежедневно в полдень, что дается знать барабанным боем.

Раз, возвращаясь с командой из ванн и прохода под кормой корабля Борда, я был удивлен окликом чисто по русски: “Кто гребет?” Это матросы с Борда, отпущенные в одно время с нашими гулять на берег, научились у них.

Новый 1862-й год мы встретили на корвете. За несколько секунд, до полночи штурманский офицер начал отсчитывать по хронометру и когда сказал “нуль”, все взялись за стаканы и начались обоюдные поздравления с новым годом и новым счастьем; боцман и унтер-офицеры приходили поздравлять в кают-компанию капитана и офицеров, им также налили шампанское и чокались с ними. Команду разбудили и роздали по чарке.

5-го января пришел из Шербурга броненосный фрегат La Gloire, а из Гревзенда фрегат “Ослябя”. 7-го был на бале, который давали Les pompiers de la ville. Это городская ассоциация для тушения пожаров. Тут были офицеры, лавочники и другие граждане. Вход в sale de Venise, уже оконченный, был обставлен деревьями. При входе в зал, с правой стороны, висел русский военный флаг, с левой французский. Скамейки обиты красным бархатом, большие зеркала украшали стены зала. Против входа, в глубине залы, стоял бюст императора Наполеона, окруженный зеленью, а перед ним бил маленький фонтан. Над бюстом, в том же порядке, как при входе, висели флаги. По бокам зелени стояли разные пожарные атрибуты. Вообще бал был удовлетворительный.

17-го, на рейд пришла английская королевская яхта Осборн. Англичане приняли нас очень любезно и показывали яхту со [82] всеми малейшими подробностями. Находясь на яхте, совершенно забывает, что это судно, а не дом: большие залы с колоннами, отлично убранные; длинные корридоры с удобными каютами; вообще комфорт доведен до высшей степени. Яхта Осборн шла в Триест в распоряжение принца Балийского; но свежие ветры загнали ее в Брест.

19-го приехал адмирал; он отправляется с эскадрой до Кадикса, а оттуда едет через Суэц в Тихий океан; а мы пойдем каждый отдельно. 20 пришел “Богатырь”, на пятый день по выходе из Шербурга. Наконец соединились все три корвета. Адмирал поднял свой флаг на “Богатыре”; французы салютовали ему. 25-го, в час по полудни, развели пары. Первым снялся “Новик”, потом мы, а потом и “Богатырь”. Он отсалютовал крепости, которая ему отвечала, обогнал нас и вступил в линию между “Новиком” и нами. Ветер был тихий, но от зыби покачивало...

Не верится, что так недавно были в холодном Бресте, и вот уж близ Испании, но теплота воздуха заставляет более не сомневаться. Как то и небо здесь синее и облака красивее. В полдень 30 января мы были от Кадикса в 300 милях.

1-го февраля засвежело и вогнало эскадру в два рифа; к полудню нашел шквал с дождем, после чего заштилело и только качало на громадной зыби.

3-го, мы глухо зарифились, но вскоре заштилели, и адмирал приказал сигналом развести пары и идти в Кадикс. Ночью потеряли из виду “Новик” и “Богатырь”; а утром 4-го нашли два сильных шквала с дождем. Под парами качало еще хуже, чем под парусами. 5-го увидели кадикский маяк. Сделали несколько выстрелов, требуя лоцмана; но лоцман не приезжал. Всю ночь продержались под нарами, ходя взад и вперед и стараясь не терять маяк из виду. По временам шел дождь, сверкала молния, разрывая мрачные тучи. Корвет тихо двигался, переваливаясь с боку на бок. С рассветом 6-го решили сами идти к Кадиксу, держа на фор-брам-стеньге лоцманский флаг. Едва подошли к маяку, как увидели буруны и в то же самое время лоцманскую шлюпку под карантинным флагом. Дали малый ход и пошли на встречу к лоцману; он, однако, не сел к нам, и мы пошли за ним, держа в кильватер. Показались белые кубы кадикских зданий, лес мачт преграждал нам дорогу, и между ними стояли “Новик” и “Богатырь”, обвесившись койками. Они [83] пришли часом раньше нас. Мы стали от берега довольно далеко.

Кадикс расположен на мысе, выдавшемся в море, и только узкою полосою соединен с материком. Кадикский полуостров образует огромную бухту, удобную для якорной стоянкн большому флоту. Город обнесен стенами, а с моря - высокой набережной, приставать к которой на шлюпках очень неудобно, - того и гляди, что разобьет шлюпку прибоем; но для отстранения этого выстроена пристань двумя молами со ступенями, спускающимися в воду.

Улицы в городе узкие и неправильные, но отлично вымощены и с тротуарами. Крыши домов плоские; почти к каждому окну приделаны закрытые балкончики, на которых нередко видишь хорошеньких испанок, иногда с работою в руках. Перила крыш и балконов, выкрашенные зеленой краской, придают веселый вид городу. Несколько площадей украшают город; посреди некоторых из них разведены садики... Удивительно хороши черные глаза испанок, - они как то необыкновенно блестят, так что невольно остановишься полюбоваться ими...

Пройдя несколько улиц, я свернул на Alameda, городскую набережную, обсаженную пальмовыми, кипарисными, апельсинными, миртовыми и другими деревьями. С моря она обнесена высокой стенкой из местного гранита, но во время прибоя брызги летят иногда и выше стенки. Сюда то собирается публика провести вечер и полюбоваться закатом солнца. Публику эту составляют испанки в черных платьях и в неизменных мантильях, накинутых на голову; мужчины, кто в обыкновенном пальто, кто в андалузском соро (род альмавивы).

Солнце заходило, бросая свои последние лучи на видневшиеся вдали, при темно-голубом небе, снежные вершины Сиерры Невады, которые постепенно меняли цвета из розового на темно-фиолетовый. Воздух благоухал ароматами, какая то нега прокрадывалась в душу; казалось, так бы навсегда остался любоваться этой картиной, дышать этим воздухом. К тому же, проходящие мимо испанки еще более увеличивали прелесть этой картины....

Я сидел на скамейке, как бы в забытье, пока не стемнело, и тогда побрел в театр. Хотел взять билет в кресла; но мексиканских долларов кассир не принимал. Испанец, бравший около меня билет, весьма любезно обратился ко мне с предложением разменять на пиастры. Я с удовольствием воспользовался его любезностью.

Давали Trovatore, и довольно хорошо; но испанки, как видно, [84] мало обращали внимания на сцену, больше заняты были партером и своими веерами, которыми владеют в совершенстве. В антракте я обратился с вопросом к одному путешественнику, русскому: каким образом попасть в Севилью и сколько дней надо иметь в распоряжении, чтоб съездить осмотреть ее? - Сообщение очень удобное, отвечал он, - железная дорога, и в три дня вы вполне можете увидеть все достопримечательности. Знаете, прибавил он, есть испанская пословица:

Quien no vio Sevilla
No vio maravilla.

(Кто не видел Севильи, не видел чуда).

Спектакль заканчивался какою то комическою сценой, представленной испанкою, которая монологи свои кончала возгласом Que salero, сопровождавшимися громким аплодисментам публики.

“Слово salero, от sol (соль), непереводимо. Это самое лестное выражение, каким только мужчина может похвалить женщину. Оно выражает вместе и грацию, и ловкость, и удаль и то, что парижане называют chic. Это то неопределенное нечто, которое андалузцы называют своим многозначительным словом sol - солью. Под этим словом андалузец разумеет все, что делает женщину привлекательною - помимо ее красоты - ее остроумие, ловкость ее походки, несколько удалую грацию ее движений. Отсюда слово salero, которое в Андалузии слышится беспрестанно между простонародием; даже и простой народ здесь до такой степени любит эту женскую грацию, что если по улице идет молодая испанка, которой походка отличается этой особенной, андалузской ловкостью, та со всех сторон слышится: que salero! que salero!” (Боткин. Письма об Испании.)

Из театра мы отправились на пристань. Ворота из города, окруженного стеною, запираются ровно в 11 часов вечера, так что позже этого часа никто в город, ни из города не выпускается, и если после 11 часов будет ждать шлюпку, а она не придет, то в город не попадет и придется ночевать на голой мостовой. Чтоб не попасть в такое положение, мы до 11 часов прождали шлюпку, и так как она не пришла, то отправились ночевать в отель de Paris, отличную французскую гостинницу, с мраморными полами, покрытыми (в общей зале) разноцветными соломенными циновками.

По железной дороге, пролегающей по узкой косе, которая [85] соединяет полуостров Кадикс с материком, и проходящей местами в 3 или 4 саженях от берега, и далее по почве, изрытой оросительными каналами, мы ехали в С. Фернандо, военный испанский порт. На обсохших местах берега лежала, в пирамидальных кучах, морская соль, совершенно годная к употреблению в пищу, благодаря солнцу, испаряющему из нее воду. Далее начинает появляться более твердая почва; видны садики с заборами из кактусов и алоэ; и редко встречаются пальмы.

Из города С.-Фернандо мы отправились в порт на двухколесных таратайках, потому что порт лежит в стороне от железной дороги. В таратайке можно сидеть только вдвоем; и так как наше общество состояло из 25 человек, то вы можете себе представить длинную вереницу нашего поезда. После получасовой езды, мы достигли цели своего путешествия и, не обращая внимания на проливной дождь, осмотрели порт, который хотя и второй в Испании, но не стоит осмотра: две или три верфи, да столько же доков. От С. Фернандо до Севильи местность песчаная и глинистая, совершенно выжженная африканским солнцем; только кактусы и алоэ, да кое-где одинокая пальма прерывали однообразие. За 1 1/2 часа до Севильи местность несколько оживляется: видны оливковые плантации, самые лучшие в Испании. Поезд останавливался па станциях от 2 до 5 минут. До Севильи из Кадикса 5 часов езды. Приехав в Севилью и не зная куда скрыться от проливного дождя, мы пошли за толпой. Перед воксалом железной дороги стояло несколько дилижансов; мы у первого попавшегося кучера спросили El fonda de Paris, т. е. гостинницу Париж; кучер махнул утвердительно головою, и мы уселись в дилижанс, который в несколько минут и за 4 реала (25 к.) довез нас в гостинницу. Здесь не существует таксы на дилижансы и берут как случится - в худую погоду больше, в хорошую меньше. Гостинница того же хозяина, что и в Кадиксе; внутренний двор ее (el patio) выложен мрамором, посреди фонтан, с боков двора мраморные колонны, за которыми идут уже нумера и общий зал. Взяв теплую ванну, мы пошли ужинать в общую длинную залу, почти во всю длину которой тянется стол. Нумера довольно порядочные, на кроватях зеленые занавески от мух и комаров.

Улицы Севильи по большей части узки и извилисты, есть даже до того узкие, что почти нельзя пройдти с распущенным зонтиком, не задев стен. Дома больше в два этажа и с балконами; двери домов железные, решетчатые, сквозь которые видны [86] мавританские внутренние дворы (patios), с их тонкими, грациозными колонами, фонтанами и цветами. Улицы днем почти пусты, на балконах и в окнах жалузи задернуты. Мы проходили по Place nueve, четырехугольной площади, обсоженной аллеею апельсинных деревьев; тут зимой публика собирается гулять в 4 часа, а летом - когда спадет дневной жар.

Двор перед готическим собором с огромными колоннами из гранита Сиерра-Морены также покрыт апельсинными деревьями. В самом соборе огромный орган приятно поражает слух своими мелодичными звуками. Молящихся в храме было не много. Несколько картин Мурильо и других знаменитых живописцев украшали стены собора; особенно обращает на себя внимание знаменитая картина Мурильо: Видение св. Антония. Алтарь посреди церкви и с трех сторон покрыт резьбою из дерева в готическом вкусе. Позади алтаря плита с надписью указывает место, где похоронен был прежде Христофор Колумб. В приделе св. Фердинанда, король Фердинанд II представлен сидящим верхом на коне, а король маврский на подушке подносит ему ключи. Гробы Фердинанда и других королей испанских стоят в этом приделе. Колокольнею храма служит арабский минарет, построенный в X веке; говорят, что Фердинанд II взъезжал верхом на колокольню (что было возможно, потому что на нее ведет 35 наклонных всходов) и любовался оттуда панорамою города. Весь город виден с колокольни, как на ладони, прямо - громадный цирк для боя быков, необыкновенной белизны дома, зеленеющие сады, долины Андалузии, между которыми, как желтая лента, извивается Гвадалквивир; все это, облитое светом южного солнца, делает картину восхитительною. Из собора мы вошли в аллею из апельсинных, кипарисовых и других дерев; потом полюбовались изящным дворцом дюка де-Монпансье, некогда бывшим морским корпусом, и вышли на набережную Гвадалквивира; она усажена апильсинными деревьями; но Гвадалквивир не шумел и не бежал, а тихо струил свои мутные воды. От реки, гид повел нас на табачную фабрику; она занимает громадное здание и стоит совершенно особняком. В нижнем этаже лошади вращали колеса для пресования табака; в верхнем крутили сигары; работали все женщины. С табачной фабрики мы направились в Алькасар, мавританский дворец владетелей Севильи, а впоследствии дворец испанских королей. Дон Педро Жестокий отделал его для второй своей жены Марии Падилла. До Педро-Жестокого Алькасар был только в один этаж, [87] как все маврские дома; но король захотел прибавить еще этаж, для этого присланы были мавры из Гренады, что они и выполнили. Стены комнат этого великолепного дворца, аршина на полтора от пола, отделаны цветной мозаикой; полы мраморные, потолки все резного дерева с позолотой. Резьбы такой, как на потолках, теперь не умеют делать. Входы со сводами поддерживаются мраморными колоннами, над которыми своды выточены необыкновенно искусно, - это точно филигранная работа. И в настоящее время нельзя не восхищаться при входе в Алькасар; что же было тогда, когда стены выше мозаики обивались красным бархатом; подумали бы, что попал в один из дворцов Тысячи и одной ночи. Залы Алькасара, как местопребывания испанских королей, были переделаны; так напр. в зале посланников вся деревянная резьба с золотом и украшена портретами испанских королей и королев. Спальня мавританского султана необыкновенно изящна. В молельне Изабеллы Католической образа сделаны из первого, тогда появившегося, фаянса. В недавнее время Алькасар попорчен генералом, который заведует этим дворцом; он вздумал его белить и подновлять и тем повредил оригинал; в весьма немногих местах осталась чистая мавританская работа. Уцелел сад прежних владетелей Алькасара, устроенный в восточном вкусе. При самом входе в сад растет огромное грушевое дерево, дающее, по словам садовника, плоды от 1 1/2 до 3 фунтов веса. Далее, в саду замечательны: лабиринт, довольно удачно устроенный из мирт, ванны Марии Падилла с четырьмя дорожками к ним и потаенными фонтанчиками, которые, когда пустят в них воду, бьют по всем направлениям, и наконец, красивый павильон.

Из Алькасара мы зашли в музеум полюбоваться картинами у Мурильо, которые там собраны в числе 16, а оттуда в дом Пилата. Проходя мимо биржи мы нашли ее запертою, но чрез решетку была видна внутренняя зала, уставленная колоннами, с фонтаном посредине и с изображением Христофора Колумба. Биржевая лестница из розового мрамора. Дом Пилата выстроен по плану дома Пилата в Иерусалиме, по приказанию дюка де Медина Челли (Celli), который для этого нарочно выписал мавров из Гренады. Показывали нам балкон, на котором Пилат умывал руки; преторию, где Христос был привязан; модель креста, и даже за железной решеткой портрет петуха, который три раза пропел. [88]

Хорошеньких в Севилье еще больше чем в Кадиксе; Севилья славится своими андалузскими красавицами.

12-го февраля адмирал ушел на пароходе в Марсель, а мы должны идти отдельно в Японию, в Хакодате, где он нас и встретит.

На другой день, пред самым нашим уходом привезли нам шесть быков. Мы их подымали за рога. Первый бык благополучно был поднят; второй, когда сняли тали, вырвался, нагнул голову, побежал по палубе, сбил с ног матроса, впрочем не ранил его; рогами проткнул нактоуз у руля, выскочил в ретирадный порт и поплыл к берегу. Послали двойку и катер, которые скоро прибуксировали его к корвету. В полдень снялись с кадикского рейда при чудной погоде.

14-го, в 3 часа, прекратили пары и вступили под паруса; но ветер все свежел, так что к утру 15-го имели: марселя в два рифа, фок, фока-стаксель и бизань. Ветер все свежел; к вечеру были под грот-марселем в 3 рифа, фока стакселем и штормовою бизанью. 16-го, к утру, стихло так, что снова поставили паруса; а к полдню 17-го опять заревело, заставив нас поставить штормовые паруса. Ветер ходил по всем румбам компаса, беспрестанно меняясь в своей силе - то делался попутный, то дул прямо в лоб. Однако, мы преисправно справляли масляницу блинами с икрой, да апельсинами, которыми запаслись в Кадиксе, и наконец, пляскою в каюте, под звуки бубен и гитары, не смотря на качку, которая бросала танцоров из одной стороны в другую. Все три дня, 14, 15 и 16-го, как оказалось по наблюдениям, мы вертелись около одного места. Барометр понижался; мы ждали чем это разразится; а разразилось тремя сильными шквалами.

19-го, ветер позволял идти по курсу в бейдевинд. Погода беспрестанно менялась, - то заносило небо тучами, то стихало, то налетал шквал; и это каждые сутки случалось несколько раз. Ждали встретить пассат в 24° широты. 20-го был чудный день и тепло так, что все оделись в летние сюртуки. Шли на фордевинд под лиселями, но ветер был тих, - три узла ходу. Баранов и быков водили по палубе прогуливаться; одного быка до смерти укачало и его выкинули за борт. Ночью задул бриз (Brise, - свежий береговой ветер.) с африканского берега и, пользуясь им, мы пошли по 6 узлов, держа на Тенериф. [89]

21-го, весь день учились ставить лиселя, ложились в дрейф, спускали шлюпку и ловили брошенный буек, представляя его человеком, упавшим за борт. Много плыло очень странных молюсок, синих, с розовыми разводами и с синими усами. Ночью погода была отличная, в одном сюртуке тепло. В воде, около корвета, блестели, точно искры, микроскопические животные.

21-го шли под парами, а 22-го, часов в 5 по полудни, показался тенерифский пик. Вершину его со всех сторон обложили облака, но основания пика не было видно, хотя горизонт был совершенно чист. Смерклось. Мирно сияла луна, бросая золотистый отблеск на воду; приветливо смотрели звезды, заставляя невольно задумываться и мысленно переноситься на родину. Но вскоре нашел туман и как бы пеленой задернул все; отдано приказание идти малым ходом, чтобы с рассветом подойти к острову. В 8 часов утра 23-го, мы уже были в виду его и шли в Санта-Круц, с намерением там запастись провизией и вечером в тот же день уйдти на Зеленые острова. На небе не было ни одного облачка; тропическое солнце, хотя и в ранний час дня, но уже сильно грело; команда, собравшись на баке, смотрела вперед, на мостике было также не мало зрителей. Скалы Тенерифа, как огромные гиганты, поднимались прямо перед корветом; между ними, как старшина с седою головою, возвышался пик, и все это казалось так близко, что я думал, что мы сейчас же станем на якорь. Но к моему удивлению, между скалами показались беленькие точки, - это были домики Санта-Круца. Часов около 10 мы подошли к городу и тогда только увидели суда, стоящие на рейде; их было немного: военный французский пароходо-фрегат с десантом, который он должен был отвезти в Мексику, два или три английских судна, да несколько небольших испанских судов, ходящих между островами этой группы. Стали на якорь, как советовала лоция, против батареи, правее города. Отсалютовали и получили с крепости ответ. По окончании салюта пристала шлюпка с врачом, который, осмотрев карантинное свидетельство, выданное нам в Кадиксе, разрешил съезд на берег, чем мы вскоре и воспользовались. После долгой лавировки между большим числом лодок, стоящих против самой пристани, мы наконец подошли к ней. Пристань устроена здесь в роде кадикской; конец ее выдается прямо в море, немного загибаясь для удобнейшего приставания шлюпок, которым мешает прибой. Выскочив на берег, мы не знали куда идти, но на набережной встретили русского-немца, помещика [90] лифляндского, приехавшего сюда провести зиму, чтобы полечиться целительным климатом острова. Он прямо обратился к нам с предложением своих услуг. “В городе осматривать нечего, сказал он; город такой же, как и Кадикс, дома с плоскими крышами, зелени и вообще деревьев немного”, и предложил съездить в Лагуну, городок, расположенный в горах, в расстоянии 5 или 6 верст от С.-Круца. Мы единогласно одобрили его предложение и начали отыскивать лошадей и ослов для предстоящей поездки.

Санта-Круц, действительно, городок небольшой и незамечательный; все дома одноэтажные, выстроены из местного камня и выбелены; двухэтажные дома только на набережной, да еще дом губернатора, с площадью против него и монументом кому то. Против единственной в городе гостинницы English Hotel, стоящей на набережной, находится небольшой общественный садик. Улицы вымощены камнем и почти везде тротуары.

Но возвратимся к поездке. Ослы и лошади были найдены и сторгованы; с нас, как и везде с иностранцев, сначала запросили втридорога, но, благодаря лифляндцу, знавшему по испански, дело это хорошо уладилось... Ослы упрямились, лягались, и наконец ноги наши почти волочились по земле. Выехав из города, мы начали подниматься в гору; дорога местами шоссе, а местами вымощена булыжником, по сторонам ее по отлогостям скал растет ячмень, окруженный невысокими заборами, сложенными из каменьев; еще по сторонам дороги видели кактусы, посаженные для собирания кошенили. Растительности вообще почти никакой нет; кое где встречаются фиговые пальмы, кедры и кипарис. На частых поворотах дороги, в иных местах поставлены скамейки для отдыха проходящих. Чем выше мы поднимались, тем становилось прохладнее. Вид с гор на рейд и город восхитительный. Приехав в Лагуну, мы оставили своих возниц в отеле, а сами пошли осматривать собор; он в византийском вкусе и очень богато отделан, для такого маленького города. Еще зашли в два или три садика, пестревшие разноцветными и благоуханными цветами, и, позавтракав в гостиннице, отправились обратно. Ослы, еле передвигавшие ноги, когда мы ехали в Лагуну, на обратном пути понеслись в галоп. Никакие усилия не могли их остановить. По дороге встречались верблюды, лавировавшие под гору: то к одному забору подойдут, то повернут в другому и т. д. Несмотря на сильный жар, мужчины здесь носят пуховые шляпы, на плечах накинуты шерстяные одеяла, [91] собранные около шеи; женщины же в соломенных шляпах и одеты, по замечанию наших матросов, похоже на наших баб.

В 6 часов вечера набежал порыв с гор, и корвет, стоявший на одном якоре, начало дрейфовать; потравили канат даглиста, но на 80 саженях скоба вылетела, и якорь с цепью остался за бортом. Французский пароходо-фрегат дымил, и когда нашел шквал, то снялся с якоря и ушел. Я поехал на берег, чтобы дать знать капитану, что нас дрейфует и ветер свежеет. Когда все вернулись, то нас так сдрейфовало, что плехт, вися на 70 саженях, не держал корвет. Начали разводить пары. Уже стемнело, когда пары были готовы. Мы хотели идти на прежнее место, потому что нас далеко сдрейфовало в море, и стать на два якоря, а с рассветом отыскать даглист. Но пословица: человек предполагает, а Бог располагает - не замедлила оправдаться на деле. К нам приехал на шлюпке начальник штаба генерал-губернатора Канарских островов с адъютантом. Они сообщили, что испанский компанейский пароход Contabria, шедший с десантом в Мексику, претерпел крушение у острова Гомеры и что порт не в состоянии подать ему помощи, а потому просили нас перевезти десант из Гомеры в Санта-Круц. Капитан согласился и мы тотчас же подняли висевший плехт. Испанские офицеры тоже отправились с нами. На завтра в 7 часов утра мы уже входили в бухту Св. Себастьяна. Порт лежит, также как и Санта-Круц в низменности между скал; несколько пальмовых дерев красиво поднимались между домами. Левее города на отмели лежал на боку пароход Contabria; стеньги, гак и гафеля держали его с боку, чтоб меньше колотило его прибоем об отмель; широкие шлюпки, в роде наших барок, стояли у борта и принимали разный груз с парохода. К берегу высыпало много испанских солдат; видно было, что внезапный приход русского корвета был для них неожиданностью. Несколько офицеров отправились на шлюпке на пароход, чтобы осмотреть его повреждения. Пароход Contabria совершенно новый, отделанный с необыкновенной роскошью и комфортом, делал свой первый рейс и шел из Кадикса в С. Доминго, с десантом и пассажирами. Он заходил в Санта-Круц; по выходе оттуда у него оказалась течь в трюме; место течи не нашли, и она, не смотря на постоянное откачиванье, все более и более увеличивалась. Вода уже начинала подступать к топкам. Солдаты стояли на помпах и постоянно выкачивали воду, так что, говорят: “небудь десанта и иди пароход с одними пассажирами, он наверное бы затонул”. Тогда [92] решили повернуть назад и выкинуться где нибудь на Канарских островах. С. Себастьян был выбран по мягкости окружающего его грунта. Избежав потопления, они очутились в не менее затруднительном положении: провизия была подмочена, для перевозки войск из Гомеры на Тенериф не имелось судов, да и порт, который не что иное как маленькая деревушка, не мог долго продовольствовать такой большой десант. На небольшой шкуне на другой день отправились капитан парохода, начальник войск и пассажиры в Санта-Круц. Между тем послали туда же нарочного, чтобы известить о печальном положении. Он переехал пролив между Гомерой и Тенерифом, потому что здесь расстояние не более 10 миль, и через горы пробрался в Санта-Круц. Теперь можно себе представить как наш приход их обрадовал. С 11 часов утра начали приставать шлюпки с ружьями солдат и офицерскими ящиками, а за ними начался и перевоз войск. В 2 часа мы снялись с якоря, имея у себя 23 офицера, 563 человека солдат, 60 ящиков с оружием, 107 чемоданов и походную кухню. Весь ют, шканцы, ростры, бак и даже баковый планшир были заняты десантом, в разноцветных мундирах. Выйдя с Гомеры, мы огибали Тенериф. Пик, как и всегда, был окружен облаками, и солнце, освещая его вершину, давало заметить снежную линию, которая резко отделялась от серой волканической почвы пика. Впереди виднелась шкуна, лавировавшая вдоль Тенерифа. В стороне от нее вдруг показалась шлюпка, на которой деятельно махали чем то синим. Подойдя ближе, мы застопорили машину. “Do you speak English”, закричал со шлюпки толстобрюхий и коротконогий англичанин в синем сюртуке. “O yes”, отвечали ему. Он объяснил, что на шкуне находится капитан судна Contabria, пассажиры и почта; что они за противными ветрами очень мало подвинулись и просил взять их. Капитан тотчас же согласился. Спустили катер за пассажирами. Вскоре пристала шлюпка с 20 почтовыми мешками и 4-мя сундуками с золотом; за тем пристала шлюпка с пассажирами, их было 14 человек, кроме того 3 дамы и двое детей. Взяв пассажиров, мы продолжали путь.... Вечерело. Ночь была тюрьмы черней, только изредка месяц выглядывал из за туч. Ветер начинал свежеть. На палубе развесили все имевшиеся у нас фонари, раздались звуки бубен и плясовая песня весело разнеслась по корвету. Испанцы с удовольствием слушали певцов, но больше пения им понравилась пляска. Они сами были не прочь поплясать, если б не боялись своих офицеров. Солдаты все народ молодой и содержатся [93] офицерами, как видно, в страшной дисциплине колотушками и подзатыльниками. Испанцам вечером роздали по чарке красного вина, что не обошлось без толчков; иной потянется, желая получить лишнюю чарку, и тотчас же отстраняется подзатыльником офицера. Ветер все продолжал свежеть, в клюзы поддавало, брызги летели через борт. Испанцы с баку начали сгрупировываться на шканцах. Наконец, в полночь бросили якорь на санта-круцском рейде. Ветер свежел с моря. Имея 615 человек десанта, мы поспешили свезти их на берег. В 4 часа солдаты были уже свезены, а пассажиры остались ночевать на корвете. На другой день утром, я свез их на берег, за что меня очень любезно благодарил капитан судна, и механик парохода на прощанье наговорил мне премножество любезностей о русских и просил еще раз передать его благодарность капитану.

Вскоре приехал к нам лоцман и сказал, что якорь наш искали, но не нашли. Мы также пробовали отыскивать его, но безуспешно; поэтому вместо даглиста употребили запасный якорь.

В тот же день, часа в 2 по полудни, шлюпка под испанским военным флагом на корме и на носу пристала к корвету. На ней приехал второй губернатор, генерал Марентес, с своим адъютантом, и, сняв шляпу при входе на шканцы, раскланялся с офицерами, благодарил капитана от имени наместника за перевозку войск и передал письмо от него, прибавив, что он сам бы лично приехал благодарить, если бы не существовал закон, запрещающий наместнику быть на иностранном военном судне, находящемся на рейде.

В 4 часа, на нашем катере приехал наш вице-консул. Он также благодарил капитана за перевозку войск. Сегодня, говорил он, у меня были с визитом такие лица, о которых я до сих пор ничего не знал.

Получив от консула билеты в маскарад, мы отправились туда в 10 часов. Несколько испанских офицеров, да две или три маски ходили по залам. Между первыми мы встретили и наших знакомцев, которых мы накануне перевозили. Они пригласили нас вместе отужинать. За ужином пили 50-ти летний тенериф и шампанское. Тосты сменялись одни другими. Любезность испанцев даже иногда смущала нас. Так, например, ни за что в буфете с нас денег не брали. Покуда мы ужинали, публики собралось довольно. Мужчины были без масок, а женщины почти все в масках. Так как испанки не знали иностранных языков, то нам пришлось объясняться с ними лишь обменом [94] цветов. Некоторые испанцы говорили по французски; они наш перевоз войск чуть ли не довели до степени подвига. Не могли мы тоже принимать большого участия в танцах, по незнанию нами увлекательного фанданго и других, не менее очаровательных, испанских танцев.

Так как на Тенерифе нас более ничто не задерживало, то, взяв провизию, состоявшую из зелени и баранов, 26-го в 6 часов вечера мы развели пары, отсалютовали крепости и вышли в море. Уже городские дома казались белыми точками, а ответного салюта мы еще не получили. Поставили кливер, чтоб повернуть и идти к городу, но едва стали поворачивать, как из города взвилось облако дыма, а за ним раздался и салют. Мы повернули в море; NO пассат начал задувать; мало по малу мы прибавляли парусов. В 10 часов пары были прекращены, и корвет, распустив лиселя, шел в бакштаг, мерно рассекая волны океана.

К. Зеленой.

(Прод. впредь).

Текст воспроизведен по изданию: Из записок о кругосветном плавании (1861-1864 гг.) // Морской сборник, № 5. 1865

© текст - Зеленой К. 1865
© сетевая версия - Тhietmar. 2025
© OCR - Иванов А. 2025
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1865

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info