-

ИЕРОМОНАХ НИКОЛАЙ

ЯПОНИЯ

В конце III-го столетия по Р. Хр., при первом знакомстве Японии с Китаем, Конфуций с братиею не замедлил переплыть в Японию. Но странно было бы думать, что он займет здесь тоже место, как в Китае. Здесь его учение было пересадным растением, и сам он явился не как представитель народа и истолкователь его мыслей ему самому, а просто как знаменитый ученый, пред которым, конечно, не могли не благоговеть необразованные в то время Японцы, но который не поразил их до забвения личных чувств и мыслей. Его творения, по совершенству языка и нравственному направлению, легли в основу школьного образования, его легенды дали начало кое-каким суевериям; но школа у Японцев вовсе не имеет такого великого значения, как у Китайцев, где все государство управляется школярами; суеверий у Японцев своих и Буддийских так много, что два-три Конфуциевы в этом числе — как капля в море. Таким образом влияние Конфуция собственно на народ в Японии очень слабо. Гораздо больше его влияние на так называемый класс ученых» (Дзюся), [594] существующий здесь хотя не в виде правильно организованной корпорации, но с правом наследственности и с некоторыми особенными гражданскими правами. Этот класс, можно сказать, есть дань Японии Китайской мудрости и особенно Конфуцию. Для «ученых» писания Конфуция имеют, или по крайней мере должны иметь, такую же силу непререкаемого авторитета, как для бонз Буддийские молитвенники, для Синтуиских жрецов кодзики (самая древняя история). Главная обязанность этих ученых — быть преподавателями в дворянским гимназиях. Здесь-то, в этих гимназиях, молодые Японцы, по кодексу Конфуциевых церемоний, научаются тем приемам вежливости и внешнего благоприличия, которые нас так удивляют в них и которые дают им право с честию занимать место между образованными Европейцами; здесь они научаются слагать Китайские песенки, что также считается необходимым для образованного человека; наконец, здесь же уясняются в их сознании правила нравственности и гражданских добродетелей, начертанные в человеческом сердце. Но дает ли Конфуций ответы на разные теоретические вопросы, также присущие душе человеческой, как и понятия нравственности? Учит ли он о начале мира и человека, о Высшем Существе, о назначении человека? Нисколько. Известно, что, при вопросах своих учеников о подобных предметах, он отделывался самыми уклончивыми ответами, в роде следующего: «мы не знаем и земного, какая же польза говорить о небесном?» Его «небо», употребляемое им для выражения всего высшего, имеет до того неопределенный смысл, что невозможно понять, разумеет ли он под ним что либо личное или безличное. Итак его последователи, пробуждаемые к умственной деятельности разными сентенциями, вызывающими на размышление, но оставляемые без руководства в самом начале умственного самоопределения, берут каждый для себя, что кому нравится; то случай, то жизненный дух, то личное или безличное небо и, вариируя на разные лады свой принцип, решают сами, как умеют, философско-богословские вопросы о мире и человеке. Благодаря Конфуцию, они стали выше Синту и Буддизма; он дал им оружие диалектики, развил в них критический дух, побуждающий их относиться с насмешкою или презрением к этим учениям; но, разрушив прежние религиозные верования, Конфуций в тоже время ничего не дал в замену их: ум его последователя — пропасть, покрытая сверху легким хворостом его собственных умствований; при первом прикосновении здравого смысла хрупкая поверхность ломается и открывает пустоту. Оттого-то в Японии никто так не способен к принятию Европейских учений, как последователи Конфуция. Веками приученные ставить себя высоко над другими по [595] своему умственному превосходству, они, обыкновенно, свысока относятся и к Европейцам, пока не попадет в их голову какая-нибудь Европейская мысль: тогда их теории разом летят вверх дном, их прежний кумир разбивается вдребезги, они смиренно низводят себя на степень учеников и делаются искренними и горячими приверженцами нового учения.

Все, сказанное доселе, можно формулировать в следующих словах: Японский народ слишком умен, развит и свеж, а его религии слишком отсталы и нелепы, чтобы могли удовлетворять его.

Но показывает ли Японский народ наклонность к принятию Христианской религии? Обратимся к фактам, прямо отвечающим на этот вопрос.

В 1570 г. в первый раз Испанское судно пристало к берегам Японии. Японцы так хорошо приняли иностранцев и показались им так способными к принятию Христианства, что Франциск Ксаверий, друг и сподвижник Игнатия Лойолы, при первом известии о них, вскипел желанием посвятить себя апостольскому труду между ними. Блестящий успех сопровождал его труды. По следам его нахлынули толпы монахов разных орденов, и все имели успех: в 25 лет Христианство охватило весь Юго-восток Японии. Уже Европейские проповедники стали вести себя как дома, уже прелаты с пышностию являлись среди народа, уже они отправили Японских князей к его святейшеству, в качестве смиренных поклонников, и по пальцам рассчитывали время, когда вся Япония будет у подножия престола наместника Христова. Вдруг страшное гонение, и в Японии — ни души Христианской. Что за причина? Взглянем на тогдашние события Японской и Испанской истории.

До появления Европейцев, Япония долго была терзаема беспрерывными междоусобиями: то было несчастнейшее для нее время правления Сёогунской династии Асикага; императоры давно были заброшены, и о них никто не думал; Сёогуны наслаждались выгодами своего положения и не имели ни времени, ни охоты вникать в дела правления; кванрёо (регенты), на попечение которых оставлены были дела правления, но которые, как богатые князья, и сами имели средства жить не хуже Сёогунов, тянулись за последними; забытая и заброшенная власть не находила себе приюта. А между тем в стране уже определилась удельная система: Япония была полна князьями, имевшими свои собственные поземельные доходы, свои армии и свои широкие права; почти не чувствуя над собою контроля, князья, естественно, дрались кто с кем хотел и кто с кем мог, дрались без устали и без [596] всякой жалости к народу. За князьями дрались и бонзы, и как дрались! Горе тому, против кого они вооружались: это были самые злые и неотвязчивые враги. В это время всеобщей драки и сумятицы, в незаметном уголке Японии, явился крошечный князек, который, когда все дрались один на один, задал себе задачею драться со всеми и всех одолеть, и он дрался со всеми, одолел всех и сделался властителем Японии, хоть и не принял титула Сёогуна, который тогда был слишком опошлен, чтоб интересовать Нобунага. При этом-то Нобунаге показались в Японии Европейцы. Он оценил пришельцев, понял выгоду сношений с ними и приветствовал их. Скоро между этими пришельцами замечены были проповедники новой веры. Нобунага, конечно, не верил ничему из отечественных религиозных учений; он не был расположен принять и Христианскую веру (его боевая натура была неспособна к мирным религиозным размышлениям) но он не мог не понять неизмеримое превосходство Христианской религии пред Японскими суевериями. Притом же ему так надоели его вечные враги бонзы, и из-за них он так возненавидел Буддизм, что, не думая долго, он со всею охотою дал Европейским миссионерам полное право распространять новую веру, даже сам построил дня них Христианский храм в столице (в 1574 г.). Преждевременная смерть положила конец деятельности Нобунаги. Ему наследовал Хидеёси, сын простолюдина, пробивший себе дорогу к верховной власти. Он также на первый раз казался покровительствующим Христианству; между тем он зорко следил за пропагандистами и изучал их. А последние уже успели выявить все те качества, которые были причиною изгнания католических миссионеров, в разные времена из многих стран. Выходя из правила: «цель оправдывает средства», миссионеры, без зазрения совести, показывали народу разные фокусы под видом чудес; необразованный народ верил чудодейственной силе патеров и толпами вербовался в Христиане, а образованные люди сомнительно качали головой, и иные прямо угадывали обман, иные же окрестили патеров названием колдунов, продавших душу дьяволу. С умножением Христиан, высшее общество вдруг почувствовало присутствие в стране нового рода аристократии и было до глубины души возмущено и оскорблено; от князей стали поступать жалобы, что Христианские епископы, при встречах, не уступают им дороги и вообще ведут себя крайне заносчиво и гордо. Наконец, не ограничиваясь делами религии, католические епископы стали являться и на поприще политических интриг; еще Нобунага пользовался их сладкоречием и нравственным влиянием для привлечения на свою сторону князей-противников. Но все это еще не [597] составляло особенной важности: при всех своих непривлекательных качествах, Христианские проповедники стояли еще гораздо выше туземных бонз, и их не выгнали бы из страны, если бы не особого рода соображения.

Тот век был веком беспрерывного открытия новых стран и вместе веком ужасающих политических неправд. Испания, одна из самых могущественных держав того времени, была особенно бичом Божиим для новооткрытых народов. Вспомним, для образчика, разрушительные подвиги Кортеса и Пизарро. В 1522 г. пала Мексиканская империя, а в 1533 Перуанская. Обе эти империи в цивилизации и силе малым чем уступали Японии и с таким же гостеприимством, как последняя, приняли Испанских рыцарей, за что эти рыцари отплатили им бессовестнейшим коварством, попранием всех прав туземцев, подчинением их иноземному владычеству и обращением всех граждан в самых несчастных рабов. Не забудем при этом, что с завоевателями всегда неразлучно были миссионеры религии любви и мира, и что даже сами завоеватели действовали главным образом во имя креста. Мог ли гениальный Хидеёси не узнать и не оценить как должно этот дух Европейской и по преимуществу Испанской политики, не вывести из примера других новооткрытых стран назидательного урока для своего отечества и, вследствие того, не принять решительных мер к ограждению его от участи завоеванных государств? Европейские писатели взваливают вину изгнания Христианства из Японии то на одного Испанского капитана, расхваставшегося пред Хидеёси обширностию владений своего короля и объяснившего ему способ завоевания Нового Света, то на Англичанина Адамса, интриговавшего против Испанцев (А ультра-католические писатели, напр. Шарльвуа, не стесняются объяснят перемену расположение Хидеёси к Христианам следующим образом. «Хидеёси был до крайности развратен. Во время походов, когда неудобно было возить с собою гарем он назначал особых чиновников, обязанностью коих было собирать каждый вечер по окрестностям молодых в красивых девиц. Когда он был на Киусиу, в походе против Симацу, чиновники по обычаю отправились на ловлю, но были с бесчестием выгнаны из деревень, населенных Христианами. Вечером они доложили об этом Хидеёси, который по обычаю (sic!) был пьян, и взбешенный деспот сейчас же велел изготовить к подписи эдикт об изгнании Христианства из страны». Бессовестная ложь! Во всей жизни Хидеёси, изученной нами по лучшим Японским историям, мы встретили всего один факт, когда он недобросовестно завладел дочерью своего разливателя чая; но и этот разливатель чая не был Христианин.); мы думаем, что ни тот, ни другой не заслуживают чести или бесчестия считаться виновниками такого важного исторического события. Хидеёси и, [598] следовавший за ним, другой гонитель Христиан Иеясу были вовсе не такие лица, у которых можно перевернуть всю систему убеждений одним хвастливым разговором или пустой интригой. Хидеёси, для которого было мало Японии, который еще генералом в армии Нобунага строил планы расширения Японского могущества завоеванием иноземных государств (планы, впоследствии отчасти и приведенные им в исполнение завоеванием Кореи) конечно, с первого появления иностранцев, не мог не заинтересоваться ими, не изучать их нравов, намерений и их политики. «Христианская религия хороша, но она не годится для моей страны», был короткий ответ Хидеёси одному епископу, протестовавшему против его запретительных эдиктов. И этот ответ достаточно характеризует образ мыслей Хидеёси. Он знал Христианство и ценил его, но в тоже время находил нужным изгнать его. Какая причина? Иной не могло быть, кроме той, что он считал Христианство опасным для страны. Ему нужно было не собственно изгнание Христианства, а изгнание Европейцев, прекращение интимных сношений с ними и, чрез то, ограждение страны от их алчности. Будь в Японии истинные проповедники истинной веры Христовой, их дело не было бы смешано с политикой и, при изгнании Европейцев, они были бы оставлены в стране; не остались бы и они, осталась бы вера между туземцами. Пожаловаться на безрезонность и самодурство Японских гонителей Христианства нельзя: это не были взбалмошные Нероны, Галерии; они считали обязанностию сами знакомиться с Христианством и изучали его так беспристрастно, что прямо находили его хорошим и не стеснялись говорить это самим врагам. Но что же делать, если из за Христианства они увидели еще Католичество? Чья вина, что Христианство являлось им на половину политической интригой самого опасного свойства? Или это неправда? К несчастию, существуют некоторые факты очень недвусмысленного характера.

Вот наиболее известный и достоверный из них. По смерти одного удельного князя, когда, имущество его, за некоторые вины, было конфисковано, в его доме совершенно неожиданно найден был сундук, наполненный драгоценными заграничными подарками и корреспонденцией, открывшей, что князь был в самых интимных сношениях с папой и собирался предать свое отечество во власть иноземцев. Итак пусть Католики клянут Хидеёси, как изверга; мы не стесняясь скажем, что он, напротив, заслуживает уважения, как орудие Промысла Божия, видимо сохранившего Японию от ужасной участи стран Нового Света. А кто возразит, что, при всех гражданских [599] несчастиях, которым Япония могла бы подвергнуться от Испанцев или других Европейцев, она все-таки имела бы выгоду быть страною Христианскою, тому мы укажем на состояние Христианства между современными Мексиканскими туземцами: если кому нравится иметь таких Христиан, то в добрый час сетовать на Хидеёси и на Иеясу, так как Христианство далеко не было подавлено строгими эдиктами первого, и Иеясу, сподвижник и наперсник Хидеёси, хорошо понявший его планы, издал новые эдикты против Христиан. При Иеясу Европейские пропагандисты принуждены были окончательно удалиться из страны; но туземные Христиане еще находили возможность скрываться на Юге Японии. В правление внука Иеясу, Иемицу, спустя 25 лет по изгнании Европейцев, несколько авантюристов, бежавших на Юг большею частию от политических преследований, вздумали затеять восстание против правительства. Местные обстоятельства как нельзя лучше благоприятствовали им: удельный народ двух местных князей был раздражен против последних за дурное управление; множество тайных Христиан, рассеянных по ближайшим округам, было крайне недовольно правительством за религиозное гонение. Предположив одинаково воспользоваться двумя этими обстоятельствами, зачинщики восстания озаботились дать своему делу, для большей его прочности, чисто религиозный характер: из под руки сделаны были некоторые чудеса и пущено в ход подложное пророчество, указывавшее на это время, как самим Богом определенное для завоевания Христианами себе религиозной свободы. Когда такими способами народ был достаточно наэлектризован, зачинщики дела открыто взялись быть его руководителями, и Симабарасское восстание вспыхнуло. Против горсти Христиан, построивших себе крепость и затворившихся в ней с женами и детьми (всего до 80 тысяч) двинуты были регулярные войска сначала ближайших князей, потом более отдаленных, наконец Сёогун должен был послать самых опытных и искусных своих генералов и огромные военные силы; но и тут осажденные уступили скорее голоду, чем силе и искусству противников. Наконец, крепость была взята, и 80 тысяч человек, все до одного казнены, так как никто не хотел пройти по образу Богоматери с младенцем и тем засвидетельствовать свое вероотступничество. С этих пор на Христианскую веру легло новое нарекание, будто она учит противлению властям, и она запрещена под строжайшими угрозами: «пока солнце восходит с Востока, Христианский проповедник не явится более в стране»; «хоть бы сам Бог Христианский пришел в Японию, и ему голова долой». В таких и подобных выражениях написаны последние эдикты против Христиан. Таким образом [600] Христианская вера — искусство колдовать, Христианская вера возмущает народ против правительства, она открывает иностранцам путь к завоеванию страны: вот понятия, которые каждый Японец соединял с понятием о Христианстве. Под этими видами Японец два с половиной века глумился над Христианством; под этими видами оно жило в сознании Японца вплоть до последнего открытия Японии. Сообразим конец с началом. Японец предстал пред Христианскою верою чистый, свободный от всяких предубеждений против нее и готовый всею душою принять ее, потому что давно тяготился пустотою своих религий; но в сознании его отразилась не истинная вера, которой он жаждал, а Католичество, и Католичество XVI-го столетия, и он с негодованием и гневом отверг его. Бог суди нас, мы считаем Японца правым (Петр Великий знал о том. Он находился в Голландии, когда ему прислали известие о том, что в Японии наши священники проповедуют Христианство. В ответе своем управлявшему Посольским Приказом Виниусу, Петр выразил свое удовольствие, но прибавил: надо, чтобы там попы были подкладные, а то в вышло бы как с Езувитами. П. Б.).

При появлении Американской и Русской эскадр у берегов Японии в 1853 г., вся Япония, естественно, была крайне встревожена: люди более образованные ждали от иностранцев неприятельских, завоевательных действий, народ же с ужасом смотрел на каждого иностранца, как на колдуна, и поминутно ждал от него чудес. Но волею-неволею Японцы должны были вступить в сношения с иностранцами. При заключении трактатов, они покушались, по крайней мере, выговорить запрещение распространять в их стране Христианскую веру; но им отвечали, как гр. Муравьев-Амурский: «если я убежден в истинности моей веры, я не могу не говорить этого; от вас же самих зависит слушать меня или не слушать». И Японцы принуждены были дать иностранцам полную свободу в постройке их храмов и отправлении богослужения. Таким образом пришел в их страну Христианский Бог, явились и проповедники. Католические миссионеры, вслед за заключением трактатов, толпой нахлынули из Китая. Из трех открытых портов, Иокохамы, Хакодате и Нагасаки, они обратили особенное внимание на последний. В окрестностях его они ожидали найти следы древнего Христианства и не ошиблись: не смотря на все ужасы предшествовавших гонений, в народе сохранились еще темные Христианские предания. Таким образом католические миссионеры нашли уже подготовленную почву, и здесь был основан их главный пост, под управлением епископа. Чтоб [601] судить об их успехе, выписываю из Японской брошюры: «Тооёо цява дзякёо симацу» (Автор брошюры, поклонник Конфуция, изучал Христ. веру под руководством одного из протестантских пасторов в Нагасаки. Он адресовался к пастору с заднею мыслию — узнать Христианство, для того, чтоб потом успешнее напасть на него. Из этого сорта Японцев обыкновенно образуются самые ревностные Христиане. К несчастию, протестантские миссионер не сумел воспользоваться им; за то Японец хорошо пользуется полученными уроками: выставляет в самом непривлекательном свете действия протестантских и католических миссионеров и на чем свет бранит Христианство, которого он, разумеется, ни на волос не понял.) следующие данные, относящиеся к 1867 г.: «В Ураками (по соседству с Нагасаки) свыше 2000 обращенных; в поместьях Оомура свыше 100, в Фукабори, в области Хизен, свыше 1500; в Такахата, Симабара, Амануса, Хирадо — сколько тысяч, в точности неизвестно». В Иокохане и окрестностях количество обращенных также неизвестно. В Хакодате миссия основана с 1867 г., и особенных успехов пока не видно. Протестантские миссионеры далеко отстали от католических; они стали наезжать лишь с 1859 г. и насколько успели в бытность Тайкунов, данных тоже нет; но что успехи были, об этом свидетельствует та же брошюра: «В то время как католические миссионеры обращали людей низшего и среднего классов, протестантские обращали большею частию людей среднего и высшего классов», говорит автор. Но что же Тайкунское правительство? Чтоб оно, все основанное на шпионстве, не знало об этих действиях миссионеров, нельзя предположить; что же оно сделало во имя своих страшных законов против Христианства? Выписываю из вышеупомянутой брошюры то, что служит ответом на этот вопрос. Но прежде считаю нужным объяснить начало дела.

Мать служанки Английского консула (в Нагасаки) сделалась Христианкою; когда ее соседи по деревне узнали об этом, то стали грозиться, что сожгут ее дом, если она не бросит колдовства, т. е. Христианства. Мать пересказала это дочери; дочь нажаловалась Английскому консулу, а этот губернатору. Последний должен был исследовать дело и волею-неволею найти множество Христиан. «За вероотступничество, в Ураками, несколько жителей, по приказанию губернатора, были арестованы, 13-го ч. 6-го месяца прошлого (1867) года, и заключены в тюрьму. При этом в часовне в Ураками были конфискованы образа и прочие вещи и сданы деревенскому старосте. Полицейские служители вернулись с 70 человеками в место жительства губернатора; 6 или 7 из них, однако, остались в доме старосты в Ураками. Остальные вероотступники, в числе нескольких [602] сот, учинили восстание, напали с бамбуковыми копьями на дом старосты, взяли обратно свои образа и захватили двух чиновников и двух полицейских служителей, о которых объявили, что будут держать их заложниками и не выдадут до тех пор, пока им не будут возвращены их товарищи, заключенные в тюрьму. В этом положении дел, остальные вероотступники были предоставлены себе самим, и аресты прекратились. 14-го числа на Козима была поспешно сооружена большая тюрьма, и в нее посажены вышеозначенные 70 и несколько других арестантов» ... «Так как в поместьях Оомура, в Ураками, также оказались вероотступники, то, 7-го месяца прошлого года, свыше ста человек их было арестовано и посажено в тюрьму. Арестованные и заключенные в тюрьму были ежедневно, по приказанию губернатора, призываемы, и перед ними излагаемо все зло извращенной религии, но без всякого успеха: твердые в своем упорстве, они не показывали никакого знака перемены мыслей; напротив, они просили, чтобы им было позволено свободное и беспрепятственное исповедание Римско-католической религии. При таком положении дел, когда губернатор и чиновники не знали, что делать — 14-го ч. 8-го месяца были поспешно позваны губернатором жрецы 7-ми храмов Синсиу и 2-х Зенсиу и, когда они явились, у них было спрошено, нет ли какого-нибудь средства заставить этих отступников в Ураками переменить их мысли. Жрецы сказали, что они дадут ответ по внимательном обсуждении предмета. На следующий, день они сказали, что употребят все свое старание побудить отступников разом переменить их мысли. 19-го ч. дайкван и судьи сопровождали жрецов в Ураками; но, не смотря на все их увещания, отступники, упорные до крайности, не обратили на них никакого внимания. Их упорство происходит от снисходительности, с которою до сих пор обращались с ними. В половине 9-го месяца заключенные притворились переменившими свои мнения и были выпущены на свободу; но они опять обратились к прежнему, и число их ежедневно возрастает. Выпущенные были просто лишь отданы на поруки в Ураками, и ничего больше. Пользуясь снисходительностию, которую оказывали им, они запаслись из часовни деньгами, разошлись секретно по всем направлениям и делают обращение, или раздавая милостыню бедным, или совершая чудеса, так что в короткое время сотни новообращенных были приобретены в разных местах...»

И вот все, что сделано Тайкунским правительством против Христианской веры, в продолжение 14-тн лет. Где прежняя ненависть [603] к Христианам, как к колдунам, как к противникам власти и изменникам отечеству? Ее и в помине нет. Ненависть эта отражается еще в сознании частного лица, автора брошюры, предубежденного против Христианства; Нагасакский же губернатор, как видно, теснил Христиан просто потому, что, в виду закона, строго запрещающего Христианство, не мог не сделать что-нибудь после того, как его так неделикатно и необдуманно натолкнули на Христиан сами же Христиане, и сделал он, нужно признаться, очень мало (за принятие Христианства, по древне-Японскому закону, полагается казнить распитием на кресте и прободением копьями). Все же это (и смотрение сквозь пальцы на умножение Христиан, и милостивое обращение с обнаруженными Христианами) было, разумеется, не личным делом самого губернатора Нагасаки, а лишь исполнением инструкций, данных из Едо.

Новое правительство, образовавшееся в начале прошлого года, также запретило Японцам принятие Христианства; но здесь основная причина запрещения совершенно другого свойства, чем все прежние побуждения. Тайкуна уничтожили; нужно поднять императора, поднять из праха, в котором он пресмыкался доселе пред тайкунами. Но чем подпереть эту дряхлую развалину минувшего величия? Средство под рукой: стоит лишь придать больше блеска и торжественности древней религии, по счастию еще не совсем погибшей; предмет этой религии — прямые предки императора и, в лице их, сам он. Самый важный и торжественный пункт учения ее — вручение власти над Японией, на веки вечные, праотцу микадо и всему его потомству. Слушая это учение, кто же станет сомневаться в правах императора на власть? И вот громко грянул Синтуисский барабан, звонко звякнули литавры, приосанясь и смело взглянув кругом, затянул свою неизменную героическую песню жрец. Думал ли «путь богов» иметь эту минуту торжества, он, почти издохнувший под ударами Буддизма? А теперь им приходится поменяться ролями: Буддизм, как тоже иностранная религия, испытывает к себе презрение и пренебрежение, и какое презрение! Императорским указом велено выбросить из Синтуисских кумирнь все Буддийские принадлежности, в течение веков вкравшиеся в них, а Буддийским бонзам предписано не сметь молиться Синтуисским богам и даже иметь у себя в храмах их изображения. И какое пренебрежение! В новой конституции, разосланной для руководства по всей империи, значится, между прочим, «департамент духовных дел», и его попечениям адресованы исключительно дела Синту; о Буддизме хоть бы слово! И это не смотря на то, что в [604] Японии все, начиная от самого императора до поденщика, Буддисты, что Буддийскими храмами усеяна Япония, что Буддийских бонз сотни тысяч, что, словом, не замечать Буддизма в стране может разве сумасшедший. Есть ли же какая возможность Христианской вере ждать для себя приязни в это время? И можно ли удивляться, что и новым правительством повторено запрещение принимать ее? Не нужно ли удивляться, напротив, тому обстоятельству, что правительство, почти в тоже время, как запрещает, дает весьма ясно понять, что оно вовсе не имеет в виду серьезно преследовать свою мысль? А факты как нельзя лучше подтверждают последнее. Укажу эти факты.

Указ, которым новое правительство запретило Христианство, начинался так: «Христианская нечестивая вера по прежнему запрещается». Слово «нечестивая», по всем правилам грамматики, относилось к Христианской религии. Когда указ был вывешен публично на досках, иностранные министры подали протесты против названия Христианской религии нечестивою. Министр иностранных дел, Хингаси-Кузе, отвечал им. Вот ответ Прусскому поверенному в делах, г. фон-Брандту: «Я имел честь получить ваше письмо от прошедшего 5-го мес., 26-го числа. Вы выражаете неудовольствие по поводу текста того из указов, обнародованных новым правительством после совершившихся весною наших государственных перемен, в котором говорится, что «Христианская религия по прежнему запрещается» и проч. Но так как это смешение понятий произошло оттого, что до сих пор у нас о запрещенных нашими законами Христианской религии и нечестивой религии (нечестивою религиею, дзясиу, называется та, которая колдовством и подобн. средствами развращает человеческое сердце и проч.) говорили заодно, не разделяя их, то прошу понять, что нечестивою религиею не названа именно Христианская религия». Между тем, еще до отправления ответов к иностранным министрам, новым распоряжением велено было по всей Японии переменить текст указа на публично вывешенных досках, отделив весьма ясно Христианскую религию от «нечестивой». Вот другой факт. При сдаче Нагасаки правительству Микадо, прежний губернатор сдал и нерешенное дело о нескольких Христианах, содержавшихся еще в тюрьме. Новый губернатор решил разослать их по ближайшим княжествам и отдать там под надзор местных властей. Когда с этою целию Христиане (11 Июля прошлого года) посажены были на судно, в Нагасаки разнеслась молва, что их увозят с тем, чтобы часть утопить в море, часть обезглавить, а остаток отвезти на один из соседних островов в каторжную работу. Иностранные консулы, [605] живущие в Нагасаки, послали к губернатору коллективную ноту, спрашивая, с какими намерениями вывезены Христиане, и выражая надежду, что с ними не будет поступлено бесчеловечно и бесславно для Японии в глазах образованного мира. Губернатор отвечал, что «Христиане вывезены в территории Цёосиу и Бинго, с тем, чтоб отдать их под надзор, что Японское правительство не намерено оскорблять человечество истреблением невинных людей, что прочие Христиане, оставшиеся в городе, не будут притесняемы, что те Христиане вывезены с тем, чтобы предупредить беспорядки, могущие возникнуть от столкновения их с последователями других сект в соседстве, что Японское правительство благодарит консулов за их добрые внушения и человечественные побуждения». («The Nagasaki times» 1868, July 6-th/18, № 4). Иностранные министры в Иокохаме, встревоженные вестями из Нагасаки, также подали несколько протестов против жестокого обращения с Христианами. Хингаси-Кузе, в том же письме, часть которого приведена выше, отвечал г. фон-Брандту следующее: «Вы несколько раз писали мне касательно Христиан, появившихся в области Хизен, в деревне Ураками, и я до сих пор не отвечал вам. Военные смуты, мешавшие обсуждению дела, были причиною этого невольного замедления. Прошу великодушно извинить. Нечестивая вера, употребляющая колдовство, развращающая человеческое сердце, подрывающая основы нашего государственного быта, всегда была запрещаема нашим правительством; но принявших Христианство ссылать в заточение, топить, жечь, варить в масле, такие бесчеловечные поступки никогда не были в намерениях нашего правительства, и ваши представления об этом, как я догадываюсь, возникли из вышеупомянутого смешения понятий (о Христианской и нечестивой верах), или же из неосновательных слухов. Отложите же ваши сомнения и представьте это дело в настоящем свете вашему правительству».

Решаюсь привести и еще письмо Хингаси-Кузе к г. фон-Брандту, относящееся одинаково к объяснению вышеупомянутого указа и к оправданию Нагасакского дела. «В тексте недавно обнародованного указа касательно Христианской религии подряд поставлено: «Христианская нечестивая религия». Отсюда произошло ошибочное понятие, будто именно Христианская религия названа нечестивою. После этого та и другая разделены на двое, как вам это известно. Религия, называвшаяся Христианскою 300 лет тому назад, употребляла колдовство, развращала человеческое сердце, производила беспорядки, за это она и была строго запрещена; а по всему этому и народ с того [606] времени смотрит на нее, как на нечестивую веру. Подобную веру и в настоящее время наше правительство никак не может допустить. Того же, что Христианская вера — правильная вера, народ до сих пор не понимает; а в то время, когда он еще находится в таком неведении, вдруг разрешить ее, не согласно с правительственными пользами. Нужно бы было рассудить, разобрать, что правильно и что нечестиво; но этому помешали военные смуты. Поэтому, относящиеся к этому предмету постановления не приведены в точность, и нельзя поручиться, чтоб в разных местах государства не был неодинаковый образ действий. Но так как с этого времени мы имеем войти в еще более дружественную связь с вашим государством, и так как подвергать жестоким преследованиям наших людей, принявших веру вашего государства, было бы несогласно с дружественностию отношений, то в настоящее время наше правительство рассудило и решило с этих пор не постановлять крутых законов против Христиан, а обращаться с ними милостиво» (Письмо от 27 ч. 11-го мес. прошлого года).

В каком смысле нужно понимать и в каком, действительно, понимают эти и подобные декларации нынешнего Японского правительства представители иностранных держав, миссионеры и Японский народ, видно из следующих, небывалых до прошлого года, «актов: уже в Христианских церквах, наравне с иностранными министрами и другими иностранными Христианами, открыто молятся Богу Японские Христиане (я сам видел это в минувшую католическую и протестантскую пасху, в Иокохаме); уже о принявших Христианскую веру Японцах сами миссионеры извещают во всеуслышание в периодических изданиях, называя Японцев по именам или описывая их так, что всякий, кто пожелает, тотчас может найти их. (См. The Record of the presbyterian church in the U. S. of America, for. June 1869. The Foreign Missionary, June 1869; New Iork.).

Что же значит, что Японское правительство и запрещает Христианство и в тоже время игнорирует заведомых Христиан? Что другое, как не то, что Японское правительство сознает всю слабость и бесполезность своих собственных указов. В самом деле, стоящие теперь во главе правительства несколько удельных князей и масса молодежи (успевшей или нет побывать за границей, но во всяком случае знакомой более или менее с иностранными науками и порядками), разумеется, еще не знают хорошо Христианской веры (да и когда было узнать ее в 15 лет, в продолжение которых Японцы не успели придти в себя, ослепленные блеском наружных [607] аттрибутов Европейской цивилизации?), но они видят и чувствуют, что им не защититься от этой могучей силы, которая так властно господствует над Европой и Америкой. Как атеисты, они, по всей вероятности, удивляются последнему факту и готовы предложить иностранцам тот вопрос, который некогда задал Нобунага католическим миссионерам: «Ужели вы в самом деле веруете?» Но много ли нужно для того, чтобы убедиться, что в Европе и Америке действительно веруют и веруют искренно и глубоко? Те, которые так быстро перешли от презрения иностранцев к уважению и от ненависти к глубокой симпатии, и которые с таким лихорадочным нетерпением стараются перенимать и заучивать все иностранное, разве замедлят окончательно убедиться, что Христианская вера вовсе не колдовство, не учение противоправительственное, не орудие к завоеванию чужих стран, а напротив, чистое духовное учение, основа государственного благоденствия, словом, единственная истинная религия на земле? Предположим даже медленный, постепенный ход. Вот взор Японцев пока прикован к оболочке Европейской цивилизации, пароходам, пушкам, внешней постройке конституций; но все эти молодые люди (их тысячи), изучающие теперь Европейские языки, ужели все они и вечно будут заниматься лишь пушками и пароходами? Не пойдут ли они дальше? Не заглянут ли они глубже и в Европейскую историю, и в юридическое право, и во внутренний строй Европейских государств? И что же они встретят? Везде Христианскую религию! И могут ли они отделаться от знакомства с нею — основою всех наук и всего государственного быта Европы, предприняв пересадить к себе и эти науки и этот быт? Они, если бы и захотели, не могли бы этого сделать; но они и не захотят: Японцы очень далеки от раскольнического упорства в невежестве и нежелании звать резоны противной стороны; живущие в Японии знают, как Японец рад всегда приобрести Библию и с каким удовольствием он показывает ее и читает из нее тирады своим друзьям. Хотя бы ни он сам, ни его приятели не были нисколько расположены веровать в написанное: уж одно то, что эта книга почитается Европейцами магически влечет к ней Японца. Что же касается до запрещения Христианства во имя Синту, из-за необходимости поддерживать авторитет Микадо, то это запрещение не устоит долго, как не продлится долго настоящий порядок вещей, если только не ждать окончательного расстройства Японии.

Чтобы убедиться в этом, взглянем на характер современной Японской революции. Сёогуны дома Токугава долго были предметом [608] ненависти князей: больно не по праву пришлась последним железная рука Сёогунов, затворивших их в Едо, как в клетке. Но князья должны были сносить свою участь: на стороне сёогунов была вся нация; пора же ей было, наконец, осушить кровь и перевести дух, после долгих кровопролитий, которыми угощали ее князья во взаимных распрях при предшествовавших Сёогунских династиях. Но вот Япония входит в сношения с иностранцами: явились у Сёогуна другие дела, повеяло новым духом; оказалось далее невозможным держать на привязи около трех сот удельных князей, скученных в Едо; они были распущены. Некоторые из них, вздохнув вольною грудью, скоро расправили онемелые члены, и пошла работа! Тосама (князья, не созданные династией Токугава, а добывшие себе лены еще прежде ее) особенно не могли простить своего унижения; им нужно было, во что бы то ни стало, рассчитаться с Сёогунами. И вот выступили на сцену все те громкие принципы, которые, обыкновенно, и прежде пускались в дело при подобных случаях: и восстановление прав ограбленной и уничиженной императорской династии, и беспорядки правления, и стон будто бы страждущего народа. Было бы ни с чем не сообразною ошибкой полагать, что современной революцией Япония обязана вторжению к ней иностранцев. Эта революция давно уже подготовлялась: еще задолго до Европейцев князья, сколько возможно было, интриговали против Сёогунов, подкупами, под видом подарков, завлекали на свою сторону двор Микадо, живший в нищете, старались как будто ненамеренно развращать и идиотить Сёогунов; приход иностранцев лишь на несколько лет ускорил взрыв. В начале прошлого года, наконец, произошло открытое столкновение Тайкуна и его приверженцев с коалициею враждебных князей, завладевших императорским флагом; несколько незначащих комбинаций доставили победу последним. Никто не приписал на первый раз этому сражению решительного значения. Сёогун обладал огромной собственною армиею и довольно большим флотом, на его стороне были его гофудаи (князья, получившие лены от Токугава) и даже значительная часть Тосама; за него готов был душу положить его удельный народ и особенно его Едо; сам Сёогун на этот раз, как нарочно, был человек известных талантов. Все ждали, что он за стыд первого поражения заплатит врагам сторицею. Но, к общему изумлению, он сложил с себя власть, велел разойтись войскам, оставил Едо и, в виде смиренно кающегося в своих преступлениях пред императором, удалился на свою родину, в княжество Мито. Глубокое огорчение и даже ропот большей половины Японии сопровождали его. А враги торжествовали: они [609] великодушно оставили ему жизнь, отнятую было у него императорским указом, и принялись распоряжаться Японией: сочинили конституцию, потом другую, написали к народу множество указов и приказов, показали своего 15-ти-летнего Микадо иностранным министрам, переменили правительственные штаты в Тайкунских городах, выслав, на место прежних знавших свое дело чиновников, каких-то недолетков. По-видимому все пошло своим чередом. Пред именем Микадо все поникло, все, кроме части армии Сёогуна, его флота и одного князя, самого рьяного из его защитников. Флот стоял в бездействии; строптивые войска стали действовать врассыпную, но они не страшны были без главы и без определенного плана; страшен был князь, «этот враг отечества, разбойник, изменник, злодей», как возвеличило его правительство. Но вот и он смирился, подал покорное прошение и наложил на себя арест, вне ворот своей крепости. Множество северных князей, его соседей, стали ходатайствовать за него; умильным «слезным челобитьем» не было конца. Чего бы, кажется, лучше? Простить его, доставить мир потрясенной Японии и оставить ее наслаждаться плодами либеральной конституции. Но не то нужно было коноводам движения; не об отечестве они хлопотали. Я уже сказал, что во главе современного движения стоят несколько сильных удельных князей и образованная молодежь, сбродная из разных княжеств. Сию последнюю вполне можно назвать авангардом Японии на поле цивилизации: она полна платонических мечтаний о будущем величии своего отечества и в самом деле думает ввести сюда Аглицкую конституцию. Но она сама лишь слепое орудие в руках другой силы; а эта сила два-три удельные князя (Сацума, Цёосиу, Тоса), из которых каждый питает самые существенные надежды на преемство упраздненной единоличной власти. Но овладеть верховною властию одному из 300 претендентов, особенно, когда многие из них равны между собою по материальным силам, трудная задача. Древняя практика указала превосходное средство в этом затруднении: нужно ослабить опасных совместников, натравив их друг на друга. И вот начинается травля: Аидзу, несмотря ни на какие просьбы, не прощается; Сендай, Ёнезава, Сёонай и другие сильные северные князья, несмотря ни на какие отговорки, посылаются на Аидзу; послы за послами от этих князей скачут в Мияко и обратно. Уже князья готовы были против своей воли идти на своего собрата: грозное имя Микадо нудило их к тому; но одно обстоятельство изменило все. Совершенно случайно открыт был план коноводов революции, имеющий основною мыслию именно ослабить северных князей друг другом. Роли быстро [610] изменились: северные князья казнили или выгнали Микадских послов, разосланных для понуждения к скорейшему вооружению, провозгласили с своей стороны южных князей врагами отечества, соединили свои силы с Аидзу, все вместе заключили клятвенный союз против южан, и полилась кровь. Обе воюющие партии клеймили друг друга самыми позорными именами, и обе в тоже время провозглашали своим принципом восстановление императорской власти, очищение отечества от бунтовщиков и возведение его на высокую степень могущества и славы. Долго разыгрывалась эта кровавая драма. Южные имели на своей стороне все шансы превосходства; в их руках был император: его имени беспрекословно подчинялись четыре пятых Японии, по его зову шли огромные армии на Север, по его приказу все покорные князья предоставили в его распоряжение свои пароходы и парусные суда, его именем выпускались кредитные билеты, и купцы принуждались менять на них серебро и золото, нужные правительству на военные издержки. Но не столько все это, сколько недостаток общего плана действий у противников помог, наконец, южанам взять перевес. В конце прошлого года северные князья один за другим покорились. Только Инамото, адмирал Тайкунского флота, выдержал свою роль: с 11-ю судами, во главе 5-ти тысяч отважнейших воинов Японии, он выгнал из Хакодате императорское правительство, а из Мацмая князя, и завладел всем островом Эзо.

Что будет дальше, трудно угадать; но то, кажется, несомненно, что все это лишь начало страшного потрясения. Если южане принудят к покорности и последнего из своих противников (что весьма вероятно), то война не замедлит загореться на другом пункте. Южных до сих пор связывает общий интерес — общие враги; для общего дела каждый из них пока нетерпеливо прячет своекорыстие под благовидною мантией имперьялизма; не стань этих врагов, они не замедлят перессориться между собою; не перессорься они, выступят на сцену еще другие князья. Кажется, можно сказать наверное только то, что начавшееся волнение уляжется лишь тогда, когда выступит на сцену человек с печатию яркого таланта на челе и в свое собственное имя, а не в чье-либо другое, станет во главе движения, властною рукою укажет всем и всему приличное место и поведет свою нацию вперед. Но такого таланта пока не видно ни на той, ни на другой стороне, и это отсутствие вождя еще заставляет взоры многих обращаться на прежнего Сёогуна; еще не верится, чтобы он погиб бесследно, еще приписывают ему глубокие планы и ждут, [611] что он выступит на сцену, но уже выступит грозно и славно. Или пусть бы этим талантом оказался сам Микадо; это было бы истинным благословением Неба для Японии; тогда не нужно бы было ни ходуль Синтуизма, ни каких других искусственных приемов; тогда и без того князья скоро и послушно утихли бы, как утихают расшумевшиеся дети пред грозным учителем...

Пройдут еще три-четыре года, прибудет еще несколько тысяч католиков и протестантов в Японию; случатся опять какие нибудь столкновения по этому поводу у иностранных министров с Японским правительством и довершат первые свое дело: побудят Японское правительство к отмене и последнего слабого стеснения Христиан. Еще шире раскинут тогда свои сети католические и протестантские миссионеры...

* * *

В письме моем к высокопреосвященному митрополиту Исидору, которое его высокопреосвященству угодно было напечатать в Февральской книжке «Христианского Чтения» текущего года, на страницах 247-255 изъяснено, чем я занимался, живя в Хакодате, и что сделал. К изложенным там сведениям о 3-х крещенных, которых я тогда отправил из Хакодате для безопасности их, имею прибавить следующее. Один из них, Павел Савабе, испытав все трудности путешествия по стране в военное время и убедившись в невозможности пройти до Едо, презрев все опасности, вернулся в Хакодате еще в то время, когда оно занято было правительством Микадо; но как оказалось, страхи наши были напрасны: Савабе никто не думал тревожить, хотя все знали, что он Христианин; до последнего времени (я получил от него известие несколько дней тому назад) он живет благополучно в Хакодате и занимается катихизаторством. Другой, Иоанн Сакай, благополучно достиг своей родины в княжестве Сендай и живет там, стараясь (и небезуспешно, как видно из его писем), обратить ко Христу своих родных и ближайших знакомых. Третий, Яков Урано, хотел пробраться также на свою родину в княжество Кага, но был задержан на пути в одном большом селении княжества Намбу своими родными и друзьями, которые, до последнего времени, когда я имел сведения от него, не хотели выпустить его, пока он не передаст им о Христианской вере все, что сам знает. К тем семи человекам, о которых я извещал тогда высокопреосвященного митрополита, как о имеющих сделаться Христианами, прибавился еще один. Из них два молодых человека, которые [612] начали тогда учиться Русскому языку с тем, чтобы посвятить потом свое знание служению вере, как подданные Сендайского князя (объявившего себя в то время противником партии южных князей, занимавшей Хакодате) должны были, в скорости же после того, вместе с» всеми Сендайскими, оставить Хакодате. Я боялся, что вдали от меня они забудут те немногие уроки, которыми воспользовались; но опасения мои, по крайней мере на счет одного из них, по фамилии Кангета, оказались совершенно напрасными. Так как северные князья положили оружие пред южными вопреки желанию большинства своего народа и своих войск, то из последних, кто только мог, примкнул к Инамото и переправился на Эзо; в числе последних оказался и Кангета. Тотчас же по прибытии в Хакодате, он явился ко мне, в форме полкового адъютанта, и первые его слова были: «до 25-ти человек из наших офицеров желают учиться вере; я передал им все, что мог». Молодой Японец, среди тревог военной жизни, хранит в памяти немногие полученные им уроки о новой вере, и у бивачного огня, забыв труд и опасности только что минувшего боя, говорить своим товарищам о неведомом им Боге, о тайне искупления и спасения!.. И слова его не падали на бесплодную почву; у меня были 12 из этих офицеров, т. е. все те, которые имели случай быть в Хакодате: каждый из них горит желанием продолжать начатые уроки, а некоторые изъявляли полную готовность посвятить себя делу распространения веры. Их учитель перелил в них не только все свои сведения, но и свой энтузиазм. Я оставил Хакодате напутствуемый их сердечными желаниями, чтобы то дело, для которого я еду, возбудило в России хоть малую часть сочувствия, которое имеют к нему они: «тогда бы», по выражению одного из них, «успех поездки был также несомненен, как несомненно то, что Сын Божий — сходил на землю».

Дело, для которого я приехал, состоит в том, чтобы просить себе по крайней мере трех сотрудников. Когда они будут даны, то называться ли нам миссионерами, или только причтом церкви консульства, для сущности дела — все равно, если только позволено будет нам жить в разных местах. Но, мне кажется, гораздо лучше назвать нас прямо миссионерами. В Японии, кроме моего предместника и меня, еще не было ни одного Христианского священника, который бы не был миссионер, и Японский народ так привык соединять с понятием о священнике понятие миссионера, что из всей империи только в Хакодате, и тут не все, знают, что может быть и священник не миссионер. Итак, относительно народа, то или другое название [613] ничего не значить: лишь бы быть духовным лицом, в глазах народа неизбежно будешь миссионером. Но относительно Японского правительства различие в названии имеет значение: так как мы будем заниматься распространением веры, то мы и в глазах правительства будем те же миссионеры, как другие. Только, если мы будем и называться миссионерами, наши действия будут согласны с нашим званием; если же не будем, то в наших действиях и звании будет противоречие и в нас самих двуличность. Японское правительство тотчас же поймет это и взглянет на нас не совсем лестно; между тем оно не подало никакого повода думать, чтоб оно смотрело нелестно на современных миссионеров вообще. Не лучше ли и нам быть миссионерами, как все другие и пользоваться теми же правами, как другие?

Миссионеры должны быть образованные и развитые люди, иначе они не могут приобрести кредит между Японцами. Хорошо бы было, если бы в духовных академиях нашлись желающие посвятить себя делу миссионерства; если же не найдутся, то можно удовольствоваться и способными молодыми людьми кончившими курс семинарских наук. О добрых нравственных качествах я и не говорю: без них миссионер немыслим.

Миссионеры могут быть монахами, женатыми или неженатыми священниками, даже, на первый раз, пока научатся языку, светскими людьми, как кто пожелает; это для сущности дела не составит большой разности. Но непременным условием, без которого никто не может быть отправлен в Японию в качестве миссионера, должна быть поставлена решимость посвятить всю жизнь на служение православной вере в Японии. Было бы несчастием, наприм., если бы миссионер, проживши 5 или 10 лет, соскучился Японией или соблазнился желанием получить высшее место, большее жалованье, и оставил страну. Такие перемены нигде не могут быть так чувствительны, как именно в Японии, где по крайней мере 5 лет нужно употребить для изучения разговорного языка, и по крайней мере 10 для изучения письменного. Женатых миссионеров, обязанных заботиться о воспитании своих детей, это условие не может смущать: теперь пути сообщения так хороши.

Жалованье миссионеру, по дороговизне всего в Японии, никак не может быть положено меньше двух тысяч рублей, при обеспеченной квартире. [614]

Четыре миссионера должны поселиться в 4-х разных пунктах, именно: в Нагасаки, где колыбель Христианства в Японии, в Иокохаме, или в самом Едо, бывшей столице Сёогунов и теперешней восточной столице Микадо; в Хёого, близ Мияко, столицы Микадо и центра самой населенной части Японии, и наконец — в Хакодате, где теперь находится Русское консульство и есть церковь и откуда удобно действовать на северную часть острова Нипона. Тот из миссионеров, который останется в Хакодате, будет вместе с тем и священником консульства. При консульстве же имеет оставаться и псаломщик. Миссионеры в Нагасаки, Едо и Хёого могут быть в первое время без церквей; но дома для них необходимо построить теперь же: на это потребно по крайней мере по три тысячи рублей для каждого. В первый год, пока дома будут построены, им нужно нанимать квартиры, на что потребуется, считая, что квартиры будут до последней возможности скромные, тысяча рублей для троих.

Лет в пять новые миссионеры научатся Японскому языку, а я успею перевести самое необходимое из богослужебных книг. Тогда же, быть может, найдется возможность построить небольшие церкви и в прочих трех пунктах. (Если же консульство переведется в Хёого или в Иакохаму, то в одном из пунктов постройка церкви, по всей вероятности, войдет в общий план постройки консульства, что значительно сократит расход собственно на миссию).

Таким образом мы все будем в состоянии начать совершение богослужения на Японском языке. Если к тому времени дана будет свобода вероисповеданий, то служба может совершаться при помощи Японцев; если же нет, то от времени до времени псаломщик может отправляться поочередно в то или другое место для службы, или сами миссионеры с этою целию посещать друг друга. При беспрерывном пароходстве и при недалекости расстояний эти поездки весьма легки и в денежном, и во всяком другом отношении.

Четыре человека, разумеется, очень малое число для распространения веры в 35-ти миллионной империи. Но они мало-помалу могут образовать каждый для себя помощников из туземцев; если каждый из них приобретет себе 5 катихизиторов, то уже будет 25 проповедников, число не совсем незначительное, а его можно постепенно удвоить и утроить. Катихизаторы, конечно, могут действовать не иначе, как под непосредственным руководством миссионера: послать, их далеко, для самостоятельной деятельности, нельзя. Но миссионеры [615] могут со временем найти способных мальчиков из туземцев, научить их Русскому языку, попросить (и верно для этого не найдется препятствий) воспитать их в духовных заведениях в России, так чтобы они могли сделаться священниками. В них миссионеры уже приобретут себе собратий, равных им во всем и способных действовать самостоятельно. Таким образом маленькое общество из четырех человек может мало-помалу разрастись и сделать, если Богу угодно будет, многое.

И так, для основания духовной миссии в Японии нужны:

1) Трое молодых человека с богословским образованием;

2) Десять тысяч рублей единовременного расхода для устройства помещения им;

3) Шесть тысяч рублей ежегодно на содержание их.

Обращаюсь к вашему превосходительству с усерднейшею просьбою: окажите ваше содействие к основанию этой миссии.

Настоятель Японской консульской церкви, иеромонах Николай.

1869 г. Июля 12.

Текст воспроизведен по изданию: Япония. Докладная записка иеромонаха Николая директору Азиатского департамента П. Н. Стремоухову // Русский архив, № 4. 1907

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info