Quarterly Review, апрель 1863 года.

Много печаталось в Морском Сборнике известий и корреспонденций об Японии; не раз указывал он в свое время на сочинения об этой стране, изданные за границей; но теперь мы должны сказать, что только с появлением книги г-на Алькокка, английского посланника в Иеддо, Европа получила возможность судить об организации этого государства сколько нибудь приблизительно верно. Только теперь Европа и Соединенные Американские штаты догадались, что они не имели никакого понятия, или лучше сказать, имели самые неточные сведения об этой организации; что репутация скрытности и коварства японских дипломатов и сановников существует не только на бумаге — в отрывочных известиях и в описаниях путешествий, — но и на деле; что доказательством этой репутации служит ряд фактов, которые трудно было предвидеть после трактатов, заключенных с Японией еще так недавно почти всеми большими государствами всего света. Замечательная книга г-на Алькокка проливает свет на события последних лет, на причины их и, следовательно, что всего важнее, да внутреннюю организацию государства. Рассказы его о событиях последних [2] лет в Японии поражают противоречием тем сведениям, которые удалось нам собрать года четыре тому назад во время девятимесячного пребывания нашего в этой стране. Эти противоречия хорошо характеризуют ловкость, с которою японцы маскировались несколько лет сряду перед европейцами, имевшими случай на несколько недель и даже месяцев заглянуть, на военных и на коммерческих судах, в эту заколдованную страну.

Сомневаться в достоверности сведений, сообщаемых г. Алькоком, нет причины. Проведя несколько лет в Иеддо — в центре административной и торговой деятельности страны, он мог, хотя и с большим трудом, собрать их. Мы можем только желать скорейшего пополнения этих, по всем вероятиям, весьма еще неполных сведений, — пополнения наблюдениями наших соотечественников, служащих при миссии нашей в Хакодате. Мы полагаем, что не ошибемся, ожидая этих сведений от членов миссии, а не от морских офицеров, живущих не на берегу, а на судне, и посещающих, по большей части, только на короткое время тот или другой порт Японии.

Не ограничиваясь указанием на замечательнейшие места книги г. Алькокка, мы познакомим наших читателей с статьею, помещенной в апрельской книжке журнала Quarterly Review.

Автор статьи, делая весьма верную оценку книга г. Алькокка, развертывает перед читателем, с помощию выписок из этой книга, подробную и оригинальную картину состояния дел в Японии. Кроме того, замечателен его вывод о положении, которое должна, по его мнению, принять Англия относительно этой страны.

«Если б Гулливер («Путешествия Гулливера — известное юмористическое и сатирическое сочинение Ионафана Свифта.), говорит Quart. Rev., совершив еще четвертое путешествие в описанные им страны, возвратился на днях в отечество, то повествование его не могло бы представлять той полноты странных событий, новых замечаний и впечатлений, какими поражают нас предстоящие томы. По какому же, в самом деле, счастливому сцеплению мыслей, пришло в голову Свифту причислить Японию к тем порождениям собственно своего мизантропического ума, в которых отражаются, в исковерканном, превратном виде, все условия европейского общества! Для нас, открытие училища лилипутов, или степи, заселенной струльдбругами, не могло бы быть любопытнее или изумительнее этого трехлетнего пребывания в столице Тайкуна; и хотя мы безусловно верим в правдивость нашего министра при том причудливом дворе, но нас не менее [3] того удивляют неумышленные, по-видимому, сатирические выходки, на какие образованного наблюдателя-европейца вызывает знакомство с японским обществом. Законы, учреждения и обычаи японские суть ни что иное как каррикатура на все то, что доселе встречалось нелепого в законах, учреждениях и обычаях человечества. На этих блаженных островах очевидно нашло себе убежище то, что некогда называлось «мудростию наших праотцев». Там облечен незыблемым авторитетом всякий грубейший промах политической экономии. Там, кровожадная власть ревностно охраняет все льготы, некогда дарованные преобладающему сословию дворян и землевладельцев, силою грозных притеснений и исключительных законов феодальной системы. Духовенство в Японии такое же обрядолюбивое, народ такой же суеверный, как в самые темные времена римско-католического изуверства; государственные люди не уступили бы в коварстве Маккиавелли, в вероломстве Кесарю Борджиа; военачальники могут сравняться, по кровожадному свирепству, разве с дикарями Дагомейского берега. К сим гнусным свойствам, существовавшим в былые времена в других странах, а в наш век замечаемым лишь у дикарей, японцы присовокупляют множество особенностей, совершенно самородных, благодаря которым они являются народом самым не постижимым из всех обитателей земного шара.

«Весьма любопытное описание столицы тайкуна, г. Алькокком, при помощи многочисленных снимков с рисунков туземных художников, представляет полную картину иеддского народонаселения, несколько важных заметок о внутренности Нипона и обширное количество материалов для философа и политика. Наилюбопытнейший предмет для изучения представляет именно народ, с которым в течение нескольких столетий мы не имели решительно никаких сношений. Договоры, заключенные в последние годы между тайкуном и различными христианскими державами, ввели наших соотечественников в ближайшее соприкосновение с японцами, нисколько, однакож, не уменьшив затруднений и резких особенностей в сношениях с этою нациею. Напротив, есть повод опасаться, что эти самые договоры приведут нас к весьма важным и неприятным событиям. Частное открытие европейцам Японии уже породило бесчисленные страшные преступления и злодеяния, в виде не только смертоубийств и покушений на смертоубийства, направляемых против пришельцев-чужестранцев, но и предательских насилий над многими из главнейших туземцев. Сам тайкун и с ним вместе каждый из японских министров, принимавших участие в переговорах по договору лорда [4] Эльджина, уже исчезли с лица земли, кто явным или тайным убийством, кто самоубийством, кто изгнанием; готейро, или наместника, убили у самых ворот его дворца; на дом, занимаемый великобританским посольством, произведено два, три нападения, сопряженные с убийствами; несколько гнуснейших убийств совершено над подданными русскими, великобританскими, над гражданами Северо-Американских Соединенных штатов; в Иеддо произошли чрезвычайные перевороты, общественные и политические; наконец, великобританское правительство потребовало торжественного удовлетворения; очевидно, мы подвигаемся к многознаменательному перелому по сношениям нашим с этим странным народом, и нельзя надеяться, чтобы перелом обошелся без неприязненных действий.

«Посему, появление новых книг о Японии как нельзя более кстати. Само собою разумеется, что г. Алькокк, в качестве дипломатического агента, воздержался от всякого намека или указания на образ действий в будущем великобританского правительства. Рассуждая о политических вопросах, проистекающих из настоящего порядка вещей, он основывает свои доводи на одних лишь данных, уже гласно заявленных парламенту. Что же касается до общих начал политики, какими следует нам руководствоваться при таких щекотливых обстоятельствах, то он рассматривает их в весьма похвальном духе свободы и независимости. Для английского народа, конечно, в высшей степени желательно иметь возможно лучшие средства к правильному обсуждению сих обстоятельств. Удержать ли нам за собою настоящее наше положение в Японии? Предстоит ли нам возможность сохранить или улучшить это положение, не прибегая к силе оружия? Допускает ли нам справедливость употреблять насильственные меры против народа, все преступленье которого, в отношении в нам, заключается в том, что он принимает за нестерпимую обиду присутствие на своей почве непрошенных гостей чужестранцев? Если же мы нравственно вправе прибегнуть к силе, то выгоды наши в Японии, настоящие и будущие, представляют ли достаточную важность для вознаграждения военных убытков? Нет ли еще каких политических причин, которые побуждали бы нас удержать за собою, во что бы то ни стало, однажды занятое положение? Все эта вопросы чрезвычайно важны и затруднительны, и г. Алькокк, хотя не берется отвечать на них догматически, но он выставляет их пред читателем в новом, весьма любопытном виде. Слог его несколько многоречив, несколько, быть может, и высокопарен; за то он пишет бодро, весело и живописно; приводимые же им [5] замечания относительно чрезвычайных общественных явлений, коих он был свидетелем (книга написана по большей части, говорят, в Иеддо), изобличают разработанный ум, проницательный взгляд на вещи, и обширное знакомство с людьми и книгами.

«Но, если б это повествование далеко не имело того достоинства, которым оно несомненно отличается, все же оно возбуждало быв высшей степени наше любопытство по необычайным обстоятельствам, окружавшим автора. Сэр Алькокк был послан в Японию в качестве первого признанного дипломатического агента, после заключения договора с Англиею. Кратковременное, удачное посольство лорда Эльджина оставило в умах английских переговорщиков впечатление, столько же приятное, сколько и обманчивое. Вскоре, однакож, стало очевидным, что всякую уступку, сделанную на бумаге, надобно отстаивать и отбивать шаг за шагом, лишь только дело дошло до приведения оной в исполнение. Японское правительство, или но крайней мере правительство тайкуна (два учреждения между собою не тожественные) изъявило свое согласие на посещение нашими судами некоторых известных портов; но коренной закон, возбраняющий чужестранцам вход в Японию, не был отменен, и он остается по сию пору в силе; к тому же, этот закон соответствует предполагаемым выгодам и несомненным страстям преобладающего сословия.. Вскоре оказалось, до какой крайней степени доходить лукавство японцев, превосходящих все прочие восточные народы в науке лгать и вилять хвостом. Министры тайкуна либо не хотели, либо не были властны исполнить договор. Следует даже сознаться, в самом деле, что результаты их уступок обрушились, в первом случае, на них же самих. Наше неведение о политической конституции и об общественном быте японцев, при заключении договора, было так велико, что мы вели переговоры с тайкуном как бы с самовластным государем, тогда как он вовсе не самовластен; мы не знали, что особа, с министрами которого обменивались условием, была в то самое время холодным трупом. По мере того как рассеялось наше неведение, стала усугубляться трудность поддерживать, дружелюбными средствами, приобретенное нами положение. Поэтому, г. Алькокку досталась задача весьма затруднительная, чтобы не сказать весьма опасная. Ни мало не преувеличивая, можно сказать, что как он, так равно и все прочие представители христианских держав в Японии, живут лишь на свой собственный страх. На великобританское посольство, или на слуг оного, произведено троекратное нападение. Американский секретарь, г-н Гьюскин, убит. Г-на Олифэнта, секретаря нашего, изрубили мечами в [6] глухую полночь. Два морских солдата, стоявшие на часах у дверей покоя, занимаемого полковником Нилем, изрублены на повал незримыми врагами. Если кто нибудь из европейцев уцелел, то это можно отнести к счастливому случаю. Такие убийства доказывали твердое намерение сделать Японию невыносимою для иностранцев. Никакой нет возможности определить — принимало ли или не принимало правительство в Иеддо участие в этих злодеяниях. Как бы то ни было, но адмирал, начальствовавший на китайской станции, не веря опасности, предоставлял посольство, в течение целых месяцев, недостаточному, неприличному покровительству парохода Ringdove. Надо удивляться, что не было последствий, еще более гибельных...»

Европейца, разумеется удивит такая степень противоречий между словом и делом, такая разладица между смыслом трактатов и только что рассказанными фактами. Объяснение им даст только чрезвычайно своеобразно сложившаяся жизнь японцев и противоположность ее нашей. Чтобы выяснить эту противоположность, г. Алькок очень рельефно обрисовывает ее в мелочах жизни. «Япония, говорит он, страна несообразностей, где все предметы представляются в виде странно-превратном. За исключением того обстоятельства, что люди здесь ходят на ногах, а не на головах, мало найдется таких дел, в которых, побуждаемые, по-видимому, каким то тайным законом, они бы не поступали диаметрально противоположно нам, и в превратном против нас порядке. Пишут они снизу вверх, слева вправо, линиями не горизонтальными, а вертикальными; книги их там начинаются, где кончаются наши, представляя собою прекрасный пример того совершенства, до которого японцы довели правило противоположностей. Замки у них, делаемые по европейским образцам, запираются оборотом ключа слева вправо. День у них соответствует по большей части нашей ночи; и это противоречие проглядывает во всем нравственном существе их, в обычаях и привычках. Там старики пускают воздушных змей, а ребятишки смотрят; столяр, употребляя струг, действует им к себе; портные строчат от себя; верхом японцы садятся обратно нашему, кони у них стоят в конюшнях головами там, куда мы их ставим хвостами; колокольчики на сбруе помещаются не спереди, а сзади; женщины хвалятся не белизною, а чернотою зубов, и ненависть их к кринолину доведена до такой степени, от которой не только страдает изящность телодвижения, но даже трудно сделать малейшее движение, оттого, что нижние члены, начиная с пояса, туго-натуго обернуты одеждою; в заключение, совершенное [7] смешение полов в общественных банях, оправдывающее здесь то, что для нас кажется и неприличным и непотребным».

Quart. Rev. с своей стороны значительно дополняет этот перечень: «При огромном народонаселении, и сопряженной с оным потребности в пище, при весьма развитой степени земледельческой промышленности, земля ничего не производит, кроме риса, хлеба и овощей; скота не держат, не держат ни овец, ни коз, и потому не видать ни пажитей, ни молочных продуктов. В Иокогаме нельзя было получать для стола цыплят, хотя яица имелись в изобилии. Из винограда выделывают не вино, а спирт. Народ этот до того переимчив, что, задолго до первого появления в японских водах американского или европейского парохода, японскими мастеровыми была уже построена, с голландских чертежей, и употреблялась на судне, паровая машина с трубчатыми котлами. Несмотря на постоянное посещение бань, подающее с начала повод считать японцев за народ чистоплотный, оказывается, что нет ничего труднее как найдти себе японскую прислугу, не зараженную чесоткою; тело моют, но мало заботятся о чистоте одежды. По показанию г. Алькокка, в Японии есть великолепнейшие шоссейные дороги. Токадо большая императорская дорога, соединяющая между собою Миако с Иеддо и с консульским постом в Канагаве; между тем нет в употреблении колесных повозок, и суточная езда, при обыкновенной скорости, не превышает семнадцати миль (около двадцати шести верст). Микадо везут, говорят, на волах; прочие особы ездят верхом, или их носят на носилках. Г-н Олифэнт сказывал нам, что первому посольству не довелось встретить ни одного пьяного; теперь же оказывается, что японцы не уступят в пьянстве ни одному из племен северной Европы, что в нетрезвом виде они презадорный и самый опаснейший народ. В Европе, на мокс смотрят как на средство, которое следует употреблять в одних лишь крайних случаях, тогда как у японцев он считается за самое обыкновенное домашнее средство; прижигательный трут изготовляется из сердцевины какого то дерева, идущей в дело в виде небольших квадратов; мокс употребляется даже при лечении новорожденных детей и беременных женщин, в количестве «трех конусиков на мизинце правой ноги, для облегчения родов». Цветы в Японии не имеют запаха. Музыка японская наводит ужас, и во всей стране попадается одна лишь певчая птица; но за то, как бы в отместку за совершенное отсутствие музыкального дара, японцы довели до верха совершенства искусство пускать волчков».

«Волчки у них, говорит г. Алькок, чрезвычайно разнообразны, в [8] отношении как величины, так равно и устройства; самый большой из них, так называемый волчок-отец, имеет в диаметре слишком фут, при соразмерной тому тяжести. Некоторые волчки, и в том числе вышеупоминаемый, не представляют пустоты, но между волчками меньших размеров встречаются такие, из коих, по снятии крышки, вылетает несколько меньших волчков, и пускаются в пляску, подобно родителю; иные волчки вытягиваются в лестницу или в спираль из наставленных один на другой волчков; есть и третий род, который преобразуется в фонарь, весело вертясь в этом виде. Не могу не сознаться в том, что нигде и никогда мне не доводилось быть свидетелем такого совершенного сочетания дивного такта и ловкости, какой выказывают японцы в различных играх с волчком; в японском характере очевидно преобладают юмор и комизм, от которых эти представления становятся до крайности забавными».

«Действительно, говорит автор статьи, помещенной в Quart. Rev., японцы народ чрезвычайно юмористический. Не имея ни малейшего понятия о правилах рисования, они умудряются, однакож, сообщать своим эскизам уморительно забавное выражение; гравюры на дереве, простые и окрашенные, в повсеместном у них употреблении. Нельзя не расхохотаться, глядя на каррикатуры «вероломных чужестранцев», одетых в тесные мундиры и в шляпы парижского покроя. Бывшие на прошлогодней всемирной выставке резные изображения комических предметов, из слоновой кости, приводили зрителей в неистовые порывы смеха; отделка их была самая изящная. Юмор, впрочем, у японцев, ничто в сравнении с совершенным равнодушием их к истине: нет труднейшей задачи в мире, как добиться у японца таких сведений, которых он вам не желает сообщить.

«В бытность в Иеддо г-на Вейтча, навестившего посольство при поиске за ботаническими образчиками, он увидел сосновое дерево, с которого пожелал воспользоваться небольшом количеством семян. «Да это дерево», сказал ему неизбежный проводник, «семени не приносит!» «Что же это такое?» возразил ботаник, указав на семя. «Да, точно семя, да жаль, рости не станет», сказали ему в ответ. Как то захотелось мне самому получить семян растения Thujopsis dolobrata, прекрасной сосновой породы, открытой Тунбергом, и один из японских управляющих иностранными делами обещался мне достать их, но по прошествии шести недель, когда уже поздно стало испытать другие меры, прислал мне высохшую ветку, назвав оную семенем. Такая чрезвычайная лживость японцев не остается без влияния, [9] конечно, и на торговые их сношения с нашим купечеством. В Иокогаме и прочих портах беспрестанно покушаются на самые остроумные, обдуманные плутни. Продают кипы шелку сырцу, у коих наружные пасмы (Нити. — OCR) одного свойства, а внутренние — низшего достоинства, хитро между собою переплетенные. Горшки камфоры продаются также с одним только верхом из настоящей камфоры, а под ним толченый рис. Купили вы бочку масла, и в нижней половине бочки оказывается вода! Японец возьмет задаток и без зазрения совести не исполнит заказа. Одно же из величайших зол, коим подвергается иностранное купечество, заключается в совершенном отсутствии, по видимому, судебных мест, которые наблюдали бы за должным выполнением торговых договоров; нет другого исхода в спорных торговых делах, как обратиться в посредничеству полиции. Понятия японцев о нравственности, во всех почти житейских отношениях, до чрезвычайности низки, не говоря о том, что религиозное чувство у них стоит на неимоверной степени упадка. Все то, что было возвышенного или духовного в буддистской или конфуциевой системах Индии и Китая изменено японским умом и нравом в самый грубейший формализм, в самое практическое безверие. По мнению Алькокка, между японцами существуют какие-то темные, неполные учения о бессмертии души, но образованные сословия смеются над этими учениями. В массе народа есть, по видимому, нечто в роде признания Бога всемогущего (который, впрочем, едва обращает внимание на сей мир) и многих низших божеств, влияющих на судьбу человека. Если японцы мало сведущи о Боге, за то глубоко изучили все особенности лисьей породы, в которой видят воплощение злого начата.

«Эти черти, которые можно бы дополнить многочисленными, подобными же, примерами, обрисовывают народ весьма смышленый, совершенно, впрочем, лишенный той духовной силы, которая управляет человеком чрез сознание нравственного над ним закона, возвещающего ему о бессмертной судьбе, и приготовляет его в этой судьбе. Японцы, погруженные в материализме, преданные чувственным наслаждениям, непристойные в обхождении, вероломные в обещаниях, лживые в речах, одинаково равнодушные к жизни собственной и посторонней, составляют совершенное олицетворение племени, утратившего высшие элементы человечества, сохранившего одни лишь низшие способности и побуждения. История доказывает, что когда народ впал в такую бездну скотскости, то, хотя бы он обладал многими из наружных признаков высокой образованности, — нравственное существование его [10] уже прекратилось; и в угодность какому то непреоборимому закону провидения, его порабощает народ, вооруженный высшею степенью нравственной силы. Так пал Вавилон, грозные богатыри севера овладели Римом, Кортес опрокинул окровавленные алтари астеков. Так, по видимому, в наши времена, суждено европейским народам изменить состояние отдаленнейшего востока. Приливное и отливное течение истории ясно обозначает преобладающую волю и преднамерение, клонящиеся постоянно, подобно правильным явлениям природы, в усовершенствованию мира.

«У правителей Японии, в давно минувшие времена, доставало проницательности понять, что, сколь бы ни были велики достоинства многохвалимой западной образованности, известной и страшной им по наслышке, но она положительно несовместима с их собственными законами, обычаями, даже существованием. Опыт семнадцатого века оставил в их умах неизгладимое впечатление. Япония сделалась тогда на короткое время доступна для христианских миссионеров и торговцев. Ревностное мужество и увлекательное красноречие иезуита, св. Франциска Ксавие, водрузило крест на этой оскверненной почве. Обращенные в Христову веру считались тысячами. Но этих обращенных учили, что у Бога есть в Риме наместник, облеченный властию превыше власти микадо; что законы божии не соглашаются с законами тайкуна и что японские обычаи противны христианству. Последовали междуусобия и кровопролития, — время довольно схожее со временем, ныне наступившим для этих островов: окончательно пришли в решению, искоренить веру чужеземцев поголовным убиением всех японцев-христиан».

«Независимо от всех племенных антипатий, различия языка и обычаев, говорит г. Алькокк, в Японии существует еще своего рода политическая экономия, противодействующая, всеми своими признанными, укоренившимися началами, развитию иностранной торговли. Позади этой преграды, которая достаточно грозна сама по себе, зияет огромная бездна, в которую перебросаны трупы тысячей мучеников, — жертв политического направления римского католицизма по преимуществу, и вообще всего христианского учения, как ниспровергающего светскую власть в Японии. В заключение, за этою бездною, стоит феодализм, вооруженный с головы до ног, в том же, совершенно, виде, в каком он существовал в Европе. Феодалы, более или менее понимающие действие и причину и одаренные верным инстинктом, предвидят от успеха иностранных сношений и полного развития торговли, уничтожение своих преимуществ и ниспровержение их власти. Они видят, что вместе [11] с нашими товарами, от сбыта которых, по их мнению, обнищает народ, мы привозим новые религии, новые понятия об общественном благоустройстве, свободе и политических правах, новые нравы и обычаи, все враждебные ныне существующим, враждебные им самим и всей их обстановке. На этой отдаленнейшей оконечности восточного владычества, образованность запада вступила в борьбу с феодализмом, почерпающим силу в своих преданиях и народности, гордо опирающимся на своем полурыцарском, воинственном характере. Таким образом, к успеху предстоят три великие, в точности определенные, преграды — политическая экономия, враждебная свободной торговле, религиозная нетерпимость, основанная на побуждениях чисто политических, и, в заключение, необузданный феодализм. Как поступить с этими тремя врагами всякого успеха, как дать им сражение и одолеть их, — в этом заключается жизненный вопрос — коренное затруднение, требующее разрешения ранее всех прочих.

«В настоящее время, Япониею управляет, по видимому, какая-то федеральная аристократия, напоминающая собою, до некоторой степени, аристократию ломбардских герцогов, Францию при королях меровингского поколения, или древнее состояние Германии, когда королей избирали из известных родов. Землею владеет союз из князей и областных вельмож, пользующихся, по-видимому, почти тою же судебною властию, какою пользовались наши бароны во время саксонского владычества, или при первых Плантагенетах. Князь сатсумский, с его колониальными владениями на островах Лу-чу; князь ксендайский с обширными его поместьями; князь вагаский и многие другие — все они пользуются большими доходами, все могут выставлять, вероятно, более многочисленное войско, нежели сам царствующий тайкун, могли бы, каждый, принять на себя роль графа Варикского. Если не теперь, то менее трех столетий тому назад, эта аристократия ставила ни во что власть не только тайкуна, но и его и их повелителя, микадо; шли против этой власти вооруженною рукою. Во время этих междуусобий и мятежей, Иоритом, победоносный вождь императорских войск, собранных первоначально с целию привести аристократию в покорность, присвоил себе владычество над тайкунатом. К концу шестнадцатого столетия, Тайко-Сама значительно унизил власть, все еще опасную, этих полу-ленников, занимавших, в действительности, положение независимых князей. Цели своей, однакож, он достиг только чрез союз с некоторыми из наиболее сильных феодалов, которым предоставил пользоваться, в ненарушенном виде, их самовластными правами или притязаниями. [12] Таким образом, многие из них наследуют свои потомственные владения и почести, вместе со всеми правами и льготами, сопряженными с оными, с незапамятных времен, без всякого формального признания их, или инвеституры, со стороны тайкуна. Подданство их, очевидно, скорее нарицательное, нежели действительное, и зависит от самых легких условий. Они сильны своими феодальными правами и властию, тогда как тайкун слаб своею подчиненностию единственному, всеми признанному, верховному владетелю, микадо, не только облеченному блеском потомственного наследия, по непрерывной линии, от первых верховных владетелей империи, но ведущему, по японским преданиям, свое происхождение, чрез этих предков, от начала божественного. Он соединяет в своей особе непогрешимость средневекового папы и светскую власть самодержца времен более поздних. Лишившись, как лишались папы, большей части, если не всей, своей осязаемой власти (эта утрата власти считается с удачной измены императорского генерала Иоритома), он все же неоспоримо пользуется верховным саном, достоинством, святостью и прерогативой. Перемены династии ни в чем не влияли на микадо или на их наследие. Они продолжали волею Божиею владеть своим таинственным скипетром, все еще удерживая за собою кое-какие останки прежней неограниченной, самодержавной власти. Теоретически, их инвеститура все еще необходима для освящения избрания тайкуна; необходимы также их разрешение при малейшем изменении коренных законов, их утверждение при всяком новом договоре. Как я уже заметил, корень всех наших затруднений в Японии достоверно можно относить в отсутствию сего утверждения по заключению договоров с европейскими державами. При первом появлении, в 1853 году, американской эскадры, тайкун, испугавшись каких-то опасностей, казавшихся ему неминучими, вошел, по видимому, в договоры, без этого необходимого разрешения своего повелителя, в противность, как говорят, именной воли последнего, почему и остался бессильным выполнить эти договоры по всей Японии. За отсутствием такого разрешения и формального утверждения договоров, тайкун мог только сделать их обязательными в собственных своих владениях. Даймио (князья), враждебные нововведению и всегда готовые, подчиняясь микадо, обуздывать власть тайкуна, не признают обязательными для себя эти договоры.

«Итак, пред нами является двойственная система государей, имеющих, каждый, свой отдельный двор, своих высоких сановников и вельмож; далее, сословие ленников, действительных [13] непосредственных правителей всей страны по феодальной системе. Над всеми же и каждым из лиц, составляющих эту тройственную иерархию, из двух государей — их дворов с великими сановниками — и сословием сильных владетельных вельмож, пользующихся, каждый, мелким, полупризнанным владычеством, наброшена, словно хитросплетенная, неизбежная сеть, — искуснейшая система шпионства, ищущая, предательством и лукавством, обуздывать тех, которых нельзя одолеть открытою силою; подводящая всех под одну и ту же правительственную обузу. Из этой части административной системы тайкуна возникает для его сановников обязанность посещать владения различных князей, — служба, как видно, до крайности опасная. Мне представили, однажды, японца, пользовавшегося значительным служебным положением, которого, по явным причинам, подробно описывать не стану. Рассказывая свою жизнь, он сообщил мне, между прочим, что из семи шпионов, посланных последовательно во владения князя сатсумского, один он вернулся живым.

«Каждый из двух американских договоров стоил жизни царствовавшему тайкуну. Каждая страница этих договоров написана как бы кровию; каждая статья потребовала жертвы. При первом прибытии, в 1853 году, командора Перри, Минамотто Джеджоши владел уже семьнадцать лет тайкунским престолом. Об нем отзываются, как о государе опытном и решительном, пользовавшимся в совете даймио, по необыкновенному своему уму, значительным влиянием. Говорят, будто, по первому извещению о прибытии в запрещенные воды чужестранного флота, различные даймио, заведывавшие обороною берегов, собрали, в двое суток, 10 000 человек с артиллериею под начальством трех князей, пользовавшихся значительными доходами и почетом. Мне называли их имена. Решили, однакож, принять письмо президента, и потребовали годовой отсрочки на то, чтобы собрать большой совет даймио. Спустя несколько дней после этого, внезапно скончался тайкун. Дворцовая хроника, говорят, описывает род его смерти, и последовавшие за нею события, таким образом:

«Первым министром у Минамотто был Мидзуно Этсисенно-ками, ревностный приверженец старинных законов и обычаев; совместно с другими даймио, тогда находившимися в столице, он составил заговор о средствах спасти отечество от чужестранного влияния. Пришли к решению отравить тайкуна. Некоторые подозревали Этсиссенно-ками в своекорыстных замыслах; полагали, что, по явному слабоумию единственного сына тайкуна, первый министр прочит себя в будущие правители. Когда, [14] однакож, тайкуну поднес один из придворных, бывший в заговоре, чашу с ядом, то тайкун, возымевший почему-то подозрение, бросил чашу, не отведав, в лицо прислужнику, который, немедленно выхватив меч, вонзил его по самую рукоять в тело тайкуну, и за тем распорол себе самому живот. Приверженцы тайкуна подняли громкие крики против Мидзуно Этсисенно, который, тем же способом, лишил себя жизни.

«Убитому тайкуну наследовал упоминаемый сын его, Минамотто Иезадо; правителем же сделался Икомоно-но-ками, в семействе которого эта должность есть наследственная, на случай, когда, за малолетством, или за другою причиною, царствующий тайкун не в состоянии управлять делами. При столкновении мнений относительно иностранных дел, Икомоно сохранял, говорят, положение нейтральное, отказываясь выразить мнение в том или другом смысле. Первым его действием было созвать большой совет для обсуждения ответа, какой следует дать по американским предложениям о вступлении в договор. В совет приглашены были все даймио, имеющие по 50 000 коку рису дохода, и даже лица, владеющие меньшим доходом, но пользующиеся каким либо значением. Многие выражали готовность сопротивляться до последней капли крови. Во главе их находился князь Мито, поддерживаемый значительною партиею сильных даймио. Уверяют, будто князь Каго, ежегодный доход которого простирается до 10 000 000 коку, ударив рукою, при всем собрании, по мечу, воскликнул: «чем согласиться вступить в договор, лучше умереть с оружием в руках!» По мнению князя Мито, достоинство Японии унизилось бы, коль скоро допущены будут, предлагаемые американцами, разрушительные перемены и сношения; он предлагал принять одни лишь такие сношения, какие оказались бы сообразными с стародавнею японскою политикою...

«В видах, однакож, несовершенства оборонительных работ, решили притворяться, будто входят в виды американцев — длить время, и заключить окончательно такой лишь договор, который окажется необходимым для избежания немедленного объявления войны; очевидно было, что войну считали неизбежным последствием совершенного отказа. Нам же известно, что инструкции американского правительства предписывали воздержаться от всякой угрозы и от насильственных мер. До какой степени действия командора Перри согласовались с инструкциями, нет теперь надобности рассматривать. Верно одно только, что в японцах они возбуждали подозрение.

«Князь Мито, надобно полагать, возымел мысль, пользуясь [15] общею суматохою и беспорядком, сделаться либо самому тайкуном, или добиться избрания своего сына. Как член дома Госанкай (имя царственного дома, происшедшего от трех братьев основателя существующей династии), за неимением наследника престола, он имел на последний право самое законное; настоящий же тайкун был бездетен, да и нравственное его состояние не допускало воспользоваться правом усыновить себе наследника. Между тем, у этой отрасли царствующего поколения на сердце тяготело то оскорбительное для него обстоятельство, что при выборах в тайкуны ее постоянно устраняли в пользу какого либо наследника из прочих домов, князей Киузиу или Овари. Движимый такими побуждениями, Мито замыслил стать во главе сильной партии даймио, недовольных новыми сношениями с иностранными державами, отравить царствующего тайкуна и упрочить за собою наследие.

«При обсуждении второго американского договора, заключенного впоследствии г-м Гаррисом, Мито, полагают, деятельно сопротивлялся окончательному подписанию оного; когда же подписание последовало, вышеописанным опрометчивым порядком, под гнетом известия о прибытии из Китая победоносных флотов, везших уполномоченных от двух великих приморских держав европейских, тогда настал час приступить к исполнению замышленного: — Не успел еще прибыть лорд Эльджин, а тайкуна уже не стало в живых! Готейро (так официально называют временного правителя) не сомневался нисколько в том, кем направлен удар. Велев немедленно перехватить всю придворную прислугу, он пыткою вынудил у них признания, обвинявшие князя Мито. К сему последнему он отправил повеление удалиться в свои владения, дав притом понять, что если немедленно повинуется, то ссылка будет лишь временная; а станет сопротивляться, будет обвинен пред большим советом в отравлении тайкуна, преступлении, наказываемом распинанием на кресте. В случае, когда бы он воздержался от дальнейших козней, ему далее обещано, что преступление его разглашено не будет. Пораженный ужасом при действиях столь твердых и решительных, или не ожидавши такого быстрого исхода дела, князь Мито, избрав из двух зол меньшее, удалился, смущенный и униженный, в свои владения. Созвали избранный совет, и в тайкуны должным порядком избран молодой князь Киузиу, которого отец находился еще в живых. Претендент на престол, сын князя Мито, был мужчина тридцати лет, тогда как наследнику дома Киузиу считалось всего пятнадцать. Такое его малолетство, надобно полагать, послужило побудительною причиною к его избранию, ибо оставляло [16] власть в руках правителя, Икомоно, который немедленно и воспользовался ею для бессрочного изгнания старого князя Мито.

«По причинам не очень ясным, одновременно с вышеописанными событиями, произошла совершенная перемена в составе городжию или великого государственного совета, составляющего, в самом деле, кабинет или правительство тайкуна и состоящего из пяти членов. Все бывшие у дел при подписании договора впали в немилость и сошли со сцены; то же сталось с их подчиненными. Произошла, так сказать, дворцовая революция, последовавшая за подписанием второго американского договора, и за убийством тайкуна.

«Власть перешла теперь в руки противной партии и остается за нею, говорят, по сию пору. Занимавший, при прибытии моем, место первого министра, Мидзуо Тсикфогоно, был вызван из отставки, чтобы снова принять на себя деловые заботы, как наилучший, надобно полагать, представитель партии консервативной, вспять идущей, или патриотической; партия эта может иметь притязания на все три наименования. Эта партия противится введению всякого чужестранного элемента — лиц, товаров, образа мыслей — как изобильного злом, преисполненного опасностию для самостоятельности империи. Иные предполагают существование в Японии партии прогресистов, опередивших, по крайней мере, тех, кого они (прогресисты) клеймят названием «колодезных жаб», т. е. людей недальновидных. Я же, признаюсь, чем становлюсь опытнее, тем менее расположен верить в существование такой партии. В отношении нас, европейцев, единственное различие между японцами заключается в степени, или мере их сопротивления нам, основанной скорее на относительной робости или храбрости вождей партий, а отнюдь не на прогресивном духе. Робкие или осторожные держатся медлительной политики в видах выигрыша времени на дальнейшие приготовления, или для удаления, по крайней мере, черного дня. Опрометчивые или храбрые готовы бы бросить перчатку, предпочитая, по примеру князя Кого, умереть с оружием в руках, лишь бы не терпеть присутствия чужестранцев и всех тех переворотов, которые произойдут вследствие этого присутствия.

«Когда, после подписания, в 1868 году, второго американского договора, заключенного г-м Гаррисом, сын Готейро, Минамотто Иезадо, отправился к предкам «с помощию, или без помощи лекарства», употребляя фразеологию японцев, и на вакантное место избрали из царственного дома малолетного Киузиу, Икомоно-но-ками сделался, по наследственному праву, правителем. Можно [17] достоверно полагать, что он пользовался немалым влиянием в великом совете даймио, если был в состоянии отстранить дом Мито; это собрание преднамеренно предоставило ему в руки исполнительную власть в государстве. Но читатель уже знает, что этим не ограничивались все оскорбления, действительные или мнимые, нанесенные правителем князю Мито, старцу, в то время шестидесятилетнему. Последний обвинялся им в убиении, ядом, последнего тайкуна Минамотто Иезадо, и на основании этого обвинения был сослан в свои владения, временно, с обещанием скорого возвращения. Обещание не только не выполнено, но одним из первых постановлений совета, при правлении Икомоно-но-ками, он низложен с княжества в пользу сына и приговорен к постоянной ссылке из столицы. Отсюда возник заговор между приверженцами Мито, имевший целию отмстить за такое двойное предательство, совершенное над их князем; если верить народным рассказам, ни один из европейских принцев времен феодальных не имел приверженцев более преданных и решительных. Отрубив голову правителя они вынесли безопасно из Иеддо, и представили своему князю, который, оплевав ее, осыпал проклятиями, как голову своего злейшего врага. Затем, голову отвезли в Миако, столицу микадо, и там выставили на особом месте, где обыкновенно казнят князей, приговоренных в смерти; над головою была прибита надпись: «Голова изменника, нарушившего наисвященнейшие из японских законов, а именно те, коими возбраняется впуск в государство чужестранцев». По прошествии двух часов, те же неустрашимые приверженцы князя унесли голову в Иеддо и бросили, ночью, через стену во двор икомонова дворца, из которого он утром, в день своей смерти, выезжал со всем блеском и пышностию, отличавшими высокий сан его».

К книге г. Алькокка приложен список даймио, извлеченный из туземного издания, под заглавием «Красной книги» Японии, с показанием дохода, получаемого каждым из них. «Если можно положиться на эти показания, говорит Quart. Rev., то они представляют изумительные факты. Оказывается, что имеется около двадцати шести человек даймио, получающих доходу от 769 728 фун. ст. (около 5 003 000 руб. сер.) до 100 000 ф. ст. (около 650 000 р. сер.); список постепенно переходит от одного менее важного лица к другому и останавливается на ежегодных доходах в 16 000 и в 12 000 ф. ст. Число этих богатейших дворян простирается, по упоминаемой нами книге, человек до шестисот. Не видать, чтобы с них взимались какие либо правильные налоги; но за то имеют право требовать от них [18] поборы под видом добровольных приношений, при известных необыкновенных слухах, например, при «радостном приветствии» государя, или при его бракосочетании. Между тем, нам с трудом верится, чтобы японские даймио действительно владели приписываемыми им чудовищными доходами: если бы приведенные нами цифры были справедливы, тогда бы это дворянство составляло богатейшую аристократию в мире и пользовалось бы достатком, далеко превосходящим положение высших сословий Великобритании. По всем вероятиям; надо полагать, что эти значительные нарицательные цифры нельзя считать за положительно точные; они ни что иное как результат весьма приблизительной оценки пространства земель, владеемых дворянами, количеством собираемого риса. Доходы тайкуна, по видимому, заключаются в той же оброчной плате с земель, но он берет меньшую против дворян пропорцию валового дохода. Даймио, говорит, владеют большею частию земель в Японии. Получаемые таким образом шестью стами даймио доходы, издерживаются на содержание полчищ развратной, необузданной военной челяди, язвы отечества, совершающей все оплакиваемые нами злодейства. Поэтому страну нельзя считать богатой, коль скоро доходы извлекаются из земли, для того лишь, чтобы их проматывали сословия непроизводительные, а народу остается лишь один путь — постепенно дойдти до совершенной нищеты. Удивительнее всего то, как могут дворяне, пользующиеся такими богатствами, властию и независимостию, подчинять себя хоть сколько нибудь тайкуну, а еще того более требованиям взыскательной полицейской системы. Таким образом, еще весьма недавно, даймио обязаны были жить в Иеддо; но про этом им запрещалось навещать друг друга, на том основание, что одним лишь единокровным дозволяется переступать друг у друга порог; во всех малейших житейских случаях они становятся жертвами олигархии, гораздо более дающей себя чувствовать, нежели венецианская. Впрочем, повиновение их власти тайкуна, по видимому, ограничивается только теми местами и постами, которыми он управляет, в числе коих считается и Иеддо. Власть же микадо гораздо более обширная, — откуда сэр Ротерфорд выводит заключение, что для совершенной действительности договоров, «необходимо получить явное утверждение их от микадо, в виде достоверных документов, за его печатью, которые были бы обнародованы по всей империи, и кроме того, призвание, в виде не менее достоверных договоров, со стороны наиболее значительных даймио, владеющих бльшими поместьями и крепостями, а именно князей: Сатсума, Физена, Ксендая и Кача, от которых [19] лишь и можно ожидать вражды существенной. Такие документы представляли бы надежное ручательство за безопасность и за ненарушимость мира, и конечно послужили бы к быстрому развитию торговли».

«Достоверно, одно, что тайкун не имеет и не имел никогда власти отменять что либо из законов империи. Поэтому, законы Великого основателя существующей династии, Гонгена Самы, все еще в силе, а по этим законам всякий, принявший в пределах государства иностранца, становится государственным изменником и подвергается смертной казни; добрым же и честным верноподданным вменяется в обязанность умерщвлять и искоренять всех членов ненавистного племени, отважившихся осквернить своим присутствием святую почву Нипона. «Всякий в праве», гофрит сэр Ротерфорд, «убивать нас, основываясь на самых законах империи». И с этаким то народом мы взялись вести дипломатические сношения! Да тут недостает самых первых начал, необходимых для обоюдного согласия. У всех образованных народов принято, представителей иностранных держав ограждать своим особым покровительством: оскорбление, им нанесенное, считается пятном для народной славы; в Японии же этих представителей можно безнаказанно умерщвлять. В других странах честь велеть уважать договоры, в Японии честь же велит, договоры обходить, отвергать. Иностранцам желательно открыть, распространить торговлю с Япониею, японцам все по прежнему не хочется допускать иностранной торговли, и действие договоров, возвысив цены многих предметов, поведши в вывозу драгоценных металлов, послужило только в укоренению их предрассудков. К тому же, выгоды от торговли забрали в себе в руки, по видимому, чиновники тайкуна, владеющего открытыми портами; в этих выгодах даймио не участвовали, а народ потерпел от возвышения цен и от истощения золота.

«Но если японцы не имеют понятия о том, что считается у нас священным соблюдением обязанностей международного права, то у них существуют свойственные им одним понятия о чести, из которых наиважнейшее заключается в том, что «когда подданные или вассалы одного князя оскорбили подданных или вассалов другого, то последний сдается обесчещенным, если не отмстит за обиду». Отсюда беспрестанно проистекают наследственные вражды, отличающиеся самою крайнею свирепостию. Между тем японцы видят, что в течение последних немногих лет, иностранцам нанесены бесчисленные такого рода оскорбления, которых не стерпел бы ни один из природных даймио, и так как эти случаи остались по сие время без последствий, то они и [20] выводят заключение, что от всякого обязательства, заключенного с чужестранцами, можно отрекаться систематически и безнаказанно. В книге сэра Ротерфорда Алькокка, помещены рассказы о тех злодеяниях, которые придали этим посольствам их ужасающую занимательность. Первыми жертвами пали некоторые из русских офицеров (Мичман Р. С. Мофет и матрос Соколов. Ред.); второй сделался переводчик британского посольства; затем дано предостережение духовнику при французской миссии, а там последовало убийство двух голландских шкиперов. Становясь храбрее от безнаказанности, японцы умертвили американского секретаря, г-на Юскина. Все четыре посольства удалились из Иеддо; правительство приносило им извинения, не имевшие, впрочем большого значения, потому что едва сэр Ротерфорд успел заявить свое согласие на возвращение в Иеддо, как на посольство напало по крайней мере четырнадцать человек убийц из дома князя Теусимы. С тех пор совершены новые убийства, в которых приняли участие даже люди, присланные для охранения миссии; некоторые из этих последних злодеяний произведены на большой дороге близ Канагавы. Все эти события, случившиеся в течение последних четырех лет, приводят к несомненному заключению; христианским государствам надобно найдти средства заставить японцев уважать ох посланников, или же надобно посланников отозвать. Возможно ли долее высылать государственных слуг, людей храбрых и благородных, на избиение ночными убийцами!

«Если бы мы были сколько нибудь расположены смотреть на дело с благоприятной точки зрения, то сказали бы, пожалуй, что министры тайкуна было готовы, более всех прочих японцев, оказывать уважение договорам, но находились под влиянием и страхом великих даймио, наших злейших врагов. Туземною партиею руководят, несомненно, князья Сатсума и Мито, приверженцами которых совершены важнейшие злодеяния. Если это справедливо, то не окажется ли возможным, поддерживая дружественные отношения с двором тайкуна в Иеддо, направить наши жалобы против даймио. Из числа этих князей не менее ста сорока трех владеют собственными поместьями и крепостями, подлежащими атаке с морской стороны; поэтому нужно обсудить: не следует ли, если бы оказалось необходимым принять решительные меры для истребования удовлетворения за обиды, нанесенные нашим невинным соотечественникам, направить эти меры против сильных вассалов, действительных виновников этих злодеяний, а [21] не против правительства тайкуна и ни в чем повинного народа японского. Главнейший из островов группы Лу-чу принадлежит князю сатсумскому, получающему с него значительный доход. Наши попытки завести, много лет тому назад, торговлю с Лу-чу оказались тщетными, вследствие заявления губернатора острова, что если он дозволит жителям торговать с нами, то они потеряют право торговать с Япониею. В одном месте, сэр Ротерфорд Алькокк намекает на могущую встретиться нам необходимость завладеть какою либо материальною гарантиею в обеспечение соблюдения договоров, и в самом деле, занятие, по соседству с Япониею, одного какого нибудь острова с хорошею гаванью, предоставив нам возможность непрерываемого сообщения с страною, было бы гораздо для нас полезнее непрочной резиденции, называемой несвойственным ей именем дипломатической миссии, в Иеддо».

«Что касается действительного состояния наших отношений, говорит сэр Ротерфорд, то оно требует значительных улучшений. Ничья жизнь не была безопасна, торговлю подвергали день ото дна все большим стеснениям, напрасно истощались все доступные дипломации представления, увещания, доводы; власти все продолжали держаться политики, имевшей очевидною целию уничтожить договоры, стеснять все сношения и снова уединиться посредством изгнания чужестранцев. Надобно думать, что, в течение двух почти лет, власти направлялись твердым шагом в одной главной цели: как бы, посредством деспотических стеснений, грабительства и запрещений, налагаемых на собственный свой народ, сделать торговлю невыгодною, сделать жизнь для всякого иностранца не только не безопасною, но даже до такой степени невыносимою по обстановке, что он не был бы в состоянии долее подчиняться таким условиям, и Япония показалась бы ему самым отвратительным местопребыванием. Вот в кратких словах очерк их политики, при чем имелось в виду, когда бы не достало этих кротких мер, прибегать в мечу наемного убийцы, держа в постоянном страхе непрошенных гостей, и искоренять их без зазрения совести и малейшей жалости.

«Таков был непрерывный, неизменный ход событий, считая с самой той поры, когда открыли для нас гавани. Положение всех западных держав в это время можно описать в немногих словах. Договоры, по всем их наиболее важным пунктам, были уже систематически, упорно приведены в недействительность; и тут власти предложили меру, — как бы вынужденную от них политическою необходимостью, вынужденную обстоятельствами дел [22] и раздраженным состоянием японского ума, а именно, предложили отсрочить на несколько еще лет открытие прочих портов. Обеспечив себя таким образом, против ненавистного для них развития торговли, объявив о необходимости предупредить временно ее распространение и стараясь всячески, под этим предлогом, об уничтожении ее, допустили, в то же время, укорениться такому порядку вещей, при котором жизнь иностранных представителей и всех вообще иностранцев подлежала столь явной опасности, что виновники такой системы могли бы быть оправданы, если бы расчеты их оказались верными».

«Известно, говорит Quart. Rev., что главное, если не единственное, наше побуждение — завести и поддерживать какие бы то ни было сношения с Япониею, заключалось в надежде найдти на тамошнем рынке сбыт нашим мануфактурным изделиям, и деятельность нашей торговли. Что касается до вывозной торговли из Японии, то она не представляет важности, разве как средство меновое, ибо получаемые нами из Канагавы шелк и чай, можно добывать без затруднения в Шанхае и прочих китайских портах. Ценность всех иностранных товаров, вывезенных в Японию в 1861 году, простиралась на 448 000 фунт. стер.; вывезенных же из Япония на 762 000 ф. ст.; из этой цифры на долю Англии приходится почти две трети. Но в эту сумму входят значительное количество съестных припасов, для китайского рынка. Ценность мануфактурных товаров, ввезенных в Японию в полугодие, окончившееся в июне 1862 года, простиралась всего только на 68 000 фунт. ст. Поэтому сэр Р. Алькокк не без справедливости замечает, «что бы ни стала принимать или отпускать Япония, ее торговля должна считаться ничтожною в сравнения со всею торговлею Великобритании»; и далее, «все купечество, вместе взятое, в соединении со всеми консулами и министрами не в состоянии ввести существенной перемены в систему и образ действия японских властей, высших или низших. Этого можно ожидать от одного лишь времени — или от политических и общественных переворотов». Итак, достоверно, что в настоящее время, и еще на долгое, вероятно, время, наши торговые сношения с Япониею едва ли стоют тех усилий и кровопролития, которых были причинами, и что один месяц военных действий поглотил бы выгоды целых годов. Торговля с Япониею — дело убыточное, не обещающее и впредь выгод для британского народа. За всем этим, нам говорят, что, сколь бы ни было шатко и низко наше политическое и коммерческое положение в Японии, нам следует, однакож, ради собственного [23] достоинства, поддержать оное, и что уступить теперь значило бы утратить свой нравственный перевес, что могло бы нанести величайший вред нашим национальным выгодам на востоке. 22-го сентября минувшего года, лорд Россель писал к полковнику Нилю: «Правительство ее величества желает, чтобы вы приняли какие бы то ни было, доступные вам, меры к убеждению японцев в том, что подобными бесчестными убийствами им не совратить с пути великобританское правительство. Лучше пусть будет истреблен дворец тайкуна, чем допустим мы ослабить или унизить законное положение, занимаемое нами по силе договоров». По несчастию, истреблением тайкунова дворца вопрос нисколько не разрешится. О договорах с европейцами, азиатцы, по большей части, того мнения, что они вынуждаются страхом, нам на пользу и им во вред, почему ни мало не стесняются нарушением, или устранением договора, как только перестали ощущать силу, вынудившую его. Для поддержания нашего «законного положения» надобно содержать на японских водах значительную морскую силу. Что права эти мы приобрели договорами, в том нет никакого сомнения; но, за всем тем, да будет нам дозволено обсудить, стоют ли они того, чтобы мы на них расточали английскую казну, английскую кровь. Мы в этом весьма сомневаемся, и наше мнение подтверждается в этом случае опытностию, приобретенною в Японии сэром Ротерфордом Алькокком. Между тем, весьма легко случиться может, что самого тайкуна и его министров одолеет партия вельмож, наиболее злобствующая против иностранцев, и что она решится, во что бы ни стало, прекратить все сношения с договаривавшимися державами, и даже искоренить торговые учреждение в открытых уже портах.

«Тут приведен, впрочем, еще один довод, заслуживающий, правда, некоторого внимания. Мы имеем дело не с одними только японцами, но до известной степени с другими европейскими державами в Японии, и по преимуществу с Россиею. Благодаря огромным владениям, уступленным в последнее время России Китаем в Манчжурии, власть ее ныне простирается далеко на юг, от реки Амура и порта Браутона (Императорская гавань) вдоль корейского берега; и она неоднократно угрожала острову Тсусима, который в руках европейской державы повелевал бы проливом, расположенным между Кореею и Япониею. Сэр Ротерфорд говорит: «В этих широтах мы встречаемся лицом к лицу с Россиею и ее быстро развивающимися заведениями на манчжурском берегу. От распространения и благоденствия русской торговли, нам опасаться нечего; будем скорее иметь повод [24] радоваться. Но всякое преобладание в военном отношении, в виде военных кораблей и укрепленных гаваней, становится источником опасности для торговли, неогражденной столь же действительною защитою. По видимому, Россия в настоящее время домогается кое-чего похожего на это последнее преобладание на всех морях, расположенных между берегом Китая и Манчжурии, с одной стороны, и японскими островами с восточными берегами Америки, с другой; а тут то именно и лежат все сокровища еще неразвитой, но возрастающей торговли в Тихом океане. Обладание Кореею или Японией, или частями их, предоставило бы всякой, враждебно расположенной, морской державе средства почти неистощимые, углем, драгоценными металлами, железом, свинцом, серою, гаванями и укрепленными складами, лесом, средствами в кораблестроению и даже искусными, бесстрашными мореходцами. Когда бы Россия затеяла что либо против торговли Великобритания, в таком случае, наступательные средства, какими бы она пользовалась в китайских морях и в Тихом океане, от берегов Австралии до берегов американских, дали бы ей весьма для нас опасный перевес; и это обстоятельство вынуждает нас взирать, как на вопрос самый важный и тревожный, на всякое покушение со стороны России приобрести, путем дипломации или оружием, какое либо владение в японских морях, то есть, приобрести единственно-недостающее звено для довершения цепи российского владычества вокруг света. Покуда мы пользуемся в Японии договорными правами, всякое завоевание или присоединение становится делом, требующим нашего содействия. Принимая в соображение недавние приобретения России в Китае и другие доказательства твердо преследуемой политики ее на востоке, где она направляется в теплым морям и гаваням, в коих ей отказывает запад; домогаясь львиной доли торговой добычи в морях, расположенных между берегами Америки и Китая, — принимая все это в соображение, нельзя усумниться в том, что вслед за отступлением других европейских держав, Япония сделалась бы в непродолжительном времени частию Российской империи».

«Мы не можем согласиться, прибавляет Quart. Rev., с таким выводом автора, последствиями которого было бы присоединение в азиатскому затруднению европейской ссоры. Нет, впрочем, сомнения, что Россия стала для Японии ближайшею и страшнейшею соседкою. Она теперь приобрела гавани, дающие ей для плавания по восточным морям такие выгоды, какими она более нигде не пользуется; и она благоразумно содержит, не посольство в Иедо, а сильную эскадру у берегов». [25]

Эти предположения двух английских писателей о русской политике на востоке, весьма интересны для нас, как мнение иностранцев о вопросе, имеющем тесную связь с существованием и развитием нашего флота. Расходясь в мнении о том, какими средствами — территориальными приобретениями или одним развитием морских сил — Россия намерена утвердиться на Тихом океане, оба писателя одинаково боятся этого развития и одинаково хлопочат о том, чтобы в деле цивилизации Японии России не досталось львиной части. Нас удивляет, что г. Алькокка, человека, хорошо знакомого с положением дел на востоке, с протяжением русских берегов в морях, прилегающих к Тихому океану, с малочисленностию населения и младенческим развитием этих берегов, — беспокоит мысль об увеличении нами нашей территории. Источник этого напрасного беспокойства, мы полагаем, нужно искать в свойственной человеческой природе склонности подозревать в другом намерения, которым сам не чужд, но которые считаем нужным не разоблачать до времени. По словам статьи Quart. Rev., в Англии не раз было заявляемо мнение, что, в случае необходимости потребовать от японцев удовлетворение за насилия и ручательство в будущей безопасности королевских подданных в этой стране, не бесполезно бы было занять какой либо пункт на берегу, как это сделано в Китае. Между тем, сэр Алькокк, склоняясь по видимому в пользу этой меры, не говорит о необходимости приведения ее в исполнение и ограничивается лишь указанием на опасность, могущую произойдти от выполнения такой программы Россиею. Это дипломатическое кивание Ивана на Петра становится еще забавнее, когда мы приведем себе на память слова, сказанные г. Гаррисом, посланником Северо-американских штатов, сказанные им губернатору г. Симода, после англо-французской войны с Китаем. Ловко воспользовавшись указанием на результаты этой войны и на возможность столкновения Японии с Англией, г. Гаррис говорит: «Американцы же народ мирный, не помышляющий о завоеваниях, но на столько сильный и богатый, чтобы дружба его могла представить верную гарантию мира и благоденствия. Очевидно поэтому, что интересы Японии заключаются в сближении ее правительства с Соединенными штатами». Выше приведенное мнение сэра Алькокка о намерениях России относительно Японии и слова г. Гарриса, почерпнутые нами из Revue de deux mondes, достаточно обрисовывают степень боязни каждой из этих держав, чтобы львиная часть в Японии не досталась кому либо другому.

Что же касается мнения автора статьи Quart. Rev., то, не [26] останавливаясь на указаниях его о способу и степени развития наших морских сил в Тихом океане, мы обратим внимание наших читателей на мнение его о пользе занятия англичанами какого либо пункта на берегу и вообще дальнейшего поддержания дорого стоющих сношений с Японией:

«Надобно, заметить, что подобного рода понудительные меры клонятся скорее в убыток нам, нежели в пользу, служа в то же время поводом и оправданием к таким же покушениям со стороны других держав. Мы сами жалуемся на намерение России учредить заведение на острове Тсусима; но ведь и Россия имела бы такой же справедливый повод жаловаться на нас, когда бы мы возымели подобные виды. Такая политика наша была бы сомнительна, да и приобретение мы сделала бы бесполезное. Чувства злобы и ненависти, с которыми в Японии взирают на чужестранцев, раздражаются постоянным опасением японцев того, что иностранные державы имеют в виду приобрести, рано или поздно, территорию, благодаря которой имели бы самостоятельное положение в империи. Если бы было возможно убедить японцев в том что Англия не ищет приобрести для себя в Японии владения, что она не станет равнодушно смотреть на покушение со стороны всякой другой державы приобрести или завоевать в Японии земли, то был бы сделан шаг к улучшению наших отношений; тогда японские министры увидели бы в дружбе Англии наилучшее обеспечение своей собственной независимости. Итак, по всем соображением, находим, что истинная политика и польза как Англии, так и прочих морских держав, повелевает им поддерживать власть тайкуна и отстаивать его права, вопреки приписываемой микадо царской власти и вооруженного сопротивления даймио; если же, по несчастию, нам придется вмешаться, волею или неволею, в эти ссоры, до надобно будет принять сторону партии, наименее враждебной нашим интересам. Не скрываем, однакож, нашего мнения, что для пользы Англии, было бы лучше удалиться, если возможно, от этого позорища кровопролития и козней, которые едва ли вознаграждаются торговыми небольшого числа предприимчивых купцов, не приносящими государству вообще никакой пользы. Весьма вероятно, что в настоящее время эти вопросы приходят к решительной развязке. Лорд Россель приказал полковнику Нилю потребовать 10 000 фунтов стерлингов, с уплатою золотом, в вознаграждение семействам двух английских морских солдат, убитых 26 числа минувшего июня, а также и лишения звания и строгого наказания того даймио, который, имев обязанностию охранять посольство, был в [27] действительности сопричастен убийству. По случаю смерти г-на Ричардсона, убитого на большой дороге, ведущей из Канагавы, заявятся, без сомнения, требования гораздо более обременительные, и морским силам ее величества, надобно полагать, последовало уже приказание поддержать эти требования. Правительство тайкуна отозвалось, что не имеет ни власти ни права арестовать преступников, нашедших убежище во владениях больших ленников, а может лишь потребовать выдачи их. Если действительно так, то придется нам самим вынудить удовлетворение от настоящих виновников этих злодеяний, и статься может, министры тайкуна будут взирать без неудовольствия на меры, принимаемые с целию подвергнуть виновных справедливо заслуженному наказанию».

Мы с своей стороны прибавим к этим предположениям, что какие бы внушительные приказания не отдавались лордом Росселем, европейском державам придется в Японии вести войну или соврем удалиться оттуда. По известиям из этой страны доходивших до июня месяца, мы знали, что правительство тайкуна уже согласилось на уплату требуемых сумм; между тем недавно, по известиям от 19 июня, газеты объявили, что на соглашение нет надежды и что на военное судно Пемброк было сделано японцами нападение; сведения же от 22 июня гласят опять, что доброе согласие между тайкуном и иностранцами восстановилось. Если даже и допустить, что последнее известие справедливо, нам кажется, что согласие весьма скоро будет вновь нарушено, вследствие внутреннего состояния Японии, не допускающего пока установления прочных сношений ее с иностранцами. Для доказательства мы при идем отрывки из японского сочинения, извлеченные нами из той же статьи Revue de deux mondes, отрывки, достаточна характерующие взгляд японцев на сношения с иностранцами «Иностранцы далеко не те добрые приятели, о которых нам натолковали; они или гордые и холодные чиновники, или алчные купцы или грубые и развратные матросы... В них нет качеств истинно просвещенного человека... С той несчастной минуты как они вступили на землю в Японию, счастие и спокойствие ее исчезли. Опасности, страх и страдания сопровождают их повсюду; все, что японцы считают дорогим и священным, гибнет от их зловредного влияния. Даже в собственных домах своих японцы перестают быть хозяевами... Присутствие европейцев приносит огромный вред благосостоянию края. Мир и спокойствие, которыми мы пользовались столько веков, теперь нарушены. Война с иностранцами и война междуусобная — обе для нас неизбежны. [28] Мрачная будущность, ожидающая нас, уничтожила всякий кредит; иностранные деньги обогатили весьма немногих и за то развратили большое число чиновников. Иностранцы вывезли из страны нашей множество шелку, чаю, тканей, мебели и таким образом возвысили втрое и вчетверо цены на предметы первой необходимости...» Принимая во внимание такой взгляд японцев на сношения с иностранцами и все те сведения о стране, которые дает вам прекрасный труд г. Алькокка, легко усумниться в возможности для Европы поддержать сношения с Японией лишь посредством одной дипломатии, без действительной помощи оружия.

Текст воспроизведен по изданию: The Capital of the Tycoon, a Narrative of a three years’ residence in Japan. By Sir Rutherford Alcock, K. C. B. Her Majesty’s Minister Plenipotentiary in Japan // Морской сборник, № 9. 1863

© текст - ??. 1863
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Иванов А. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1863

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info