Кругосветные путешествия перестали быть редкостью, но описание их в настоящее время сущая диковинка; оно невольным образом останавливает на себе внимание вообще, а наше в особенности, потому что путешествие, о котором идет речь, совершено на нашем военном корвете и описано г-м Тилли, который находился в этом вояже в качестве учителя английского языка, для офицеров и гардемарин.

Хорошо описать путешествие — труд немаловажный, хотя, по видимому, тут ничего особенного не требуется, кроме простого изложения обыкновенных фактов; но в этом-то изложении и заключается вся трудность. Сухое описание одних фактов, без присоединения к ним своего взгляда на описываемый предмет и впечатлений, под влиянием которых составлялось описание, всегда будет скучной материей. Чтобы оно завлекало читателя, автор должен обладать уменьем, или, пожалуй, искусством нравиться, следовательно должен обладать вкусом. Многие, за недостатком этого уменья, позволяют себе вводить в свое описание размышления, неимеющие почти никакого отношения к факту. В книге г-на Тилли, этого вы не встретите; он, можно сказать, мастерски разработал заданную себе тему; его сочинение обнаруживает не посредственность, но талант.

Путешествия в южные моря и Тихий океан, по своей цели, всегда отличались от путешествий в другие страны. Не говоря уже о новой, совершенно чуждой для европейцев природе, [17] на каждом шагу поражающей наблюдателя своим величием, своею роскошью и разнообразием, самый человек представляется там в совершенно новом свете. Но многие ли из путешествовавших умели воспользоваться таким богатством материала при описании своих путешествий? Многие ли могли в описаниях своих увлечь за собой читателя, заставляя его живо рисовать в своем воображении те впечатления, которые произведены были на путешественника, и оставить в памяти первого то, что навсегда останется неизгладимым в памяти последнего? Нет! К числу этих немногих мы отнесем из числа наших, русских путешественников, гг. Гончарова и Максимова, по преимуществу; к этому числу мы решаемся присоединить, из числа новейших писателей-путешественников, и г. Тилли.

Г. Тилли, на страницах своего сочинения, старался изобразить сцены и случаи из интересного кругосветного путешествия, а также и настоящее состояние посещенных им стран и мест, между которыми две, так мало еще известные, т. е. Япония и Амурская область.

Хотя о первой из упоминаемых стран в последнее время много уже было издано сочинений, но автор надеется, что его рассказ о пребывании в Японии более трех месяцев, в течение коих он почти ежедневно обращался в народе, может прибавить еще несколько сведений об этой чрезвычайно интересной стране и ее обитателях.

И действительно, большая часть книги г. Тилли посвящена Японии, а так как в настоящее время на Японию обращено внимание всех цивилизованных государств, то мы и намерены познакомит читателей с этим отделом книги г. Тилли, тем более, что с другими описываемыми автором местами, мы уже более или менее знакомы из описаний других путешествий; но и эти места описаны г. Тилли так просто, и с тем вместе так увлекательно, что и читанное уже повторяется снова с особенным удовольствием.

Чтобы вернее оценить достоинства сочинения г. Тилли, необходимым считаем сказать несколько слов о плавании корвета «Рында», о впечатлениях г. Тилли и сделать полные выдержки из тех мест его книги, которые поражают своей новизной или образом изложения.

Г. Тилли, в сентябре 1858 г., неожиданно получил предложение совершить кругосветное путешествие в качестве учителя английского языка. Ему дано было только два дня для приготовления к двухлетнему вояжу; кажется, вещь невозможная, но что [18] невозможно в стране железных дорог, телеграфов и швейных машин? На другой же день он был на пути в Париж, а на третий, проехав Бретань, прибыл в Брест, где находился наш амурский отряд, состоявший из корветов «Рында» и «Гридень» и клипера «Опричник». «Начальник отряда, капитан 1-го ранга (ныне контр-адмирал) Попов, принял меня, говорит г. Тилли, весьма благосклонно и поместил на корвете «Рында», который должен был сделаться моим домом в течение двух лет. Назначение эскадры было — река Амур; но так как начальнику отряда предоставлено было полное право заходить в какие угодно порты, и как он был сам любознательный и предприимчивый человек, то плавание обещало много интересного. Офицеры на корвете, большею частию очень молодые люди, хороших фамилий, были люди образованные и воспитанные; я всегда буду вспоминать о них с удовольствием за их постоянное внимание и любезность ко мне в течении всего плавания. Подобно мне, никто на корвете не совершал еще такого вояжа, и потому прелесть новизны производила на всех одинаковое влияние».

Через несколько дней эскадра снялась с якоря и под парами вышла из знаменитого Goulet, или устья Брестской гавани, на которую в недавние годы, с таким беспокойством обращены были взоры многих англичан-моряков, в ожидании выхода оттуда французского флота.

«Лишь только вышли мы, говорит г. Тилли, в открытое море, как свежий ветер посвятил меня в удовольствия морской жизни.». К сожалению, об этих то удовольствиях г. Тилли весьма немного или почти ничего не говорит; нам кажется, что пополнением этого пробела его книга выиграла бы еще более; познакомив своих соотечественников с морским бытом наших моряков в дальних плаваниях, он доставил бы им и нам удовольствие проверить состояние этого быта по беспристрастному на него взгляду человека постороннего.

На пути до Рио-Жанейро, автор ничего особенного не описывает. «Рында» заходил в Санта-Круц, на остров Тенериф и в Порто-Гранде на о. Зеленого мыса. Описывая вход в Рио-Жанейро, г. Тилли говорит о встрече, которая была оказана корвету французским и английским адмиральскими кораблями.

«День был пасмурный, дождливый. Когда корвет отсалютовал 21-м выстрелом и получил с крепости Вильганон ответный салют, мы проходили мимо французского адмиральского корабля, на котором хор музыкантов заиграл русский национальный гимн. С непокрытыми головами, окропляемыми дождем, [19] мы стояли на шканцах, отвечая на приветствия французских офицеров, которые, во все время, что мы оставались непокрытыми, стояли тоже с фуражками в руках, пока корвет не прошел мимо корабля. Тоже самое повторилось и при проходе мимо английского адмиральского корабля. Обстоятельство это в сущности незначительно и в европейских портах весьма обыкновенно, но мы приводим его здесь, как доказательство любезности и внимания, которые оказываются русским военным судам в отдаленных местах земного шара со стороны иностранных военных судов.

Мыс Доброй Надежды, служивший следующим после Рио-Жанейро пунктом отдохновения для нашей эскадры, был так часто описываем, что г. Тилли, ссылаясь на это обстоятельство, воздерживается от повторения уже сказанного и только бегло набрасывает свои заметки и впечатления. Кап-таун, сады, Констанция с ее винами, восхождение на Столовую гору, юго-восточные бури, поездка во внутренность страны, общий ее характер, дикие звери и охота на них, — все это служило туристам, предшествовавшим г. Тилли, и будет, вероятно, служить его последователям главной темой для описания; все это нам давно знакомо, и потому не может иметь живого интереса. Но в числе других заметок, нельзя не остановиться на посещении южно-африканского музеума. Здесь г. Тилли надеялся найти коллекцию всех естественных произведений и редкостей южной Африки, и вместо того увидел, что половина предметов принадлежала другим частям света; между прочим, одна из стен музеума украшена бомарзундскими трофеями, состоящими из ружья со штыком, увенчанного ножницами, которые забыты были какой то русской дамой во время торопливого побега ее из крепости. Честь взятия Бомарзунда принадлежит скорее французам, чем англичанам, да и к чему включать в музеум местных естественных произведений военные трофеи? Г. Тилли, хотя и англичанин, но, как видно, в этом поступке, обличающем пустое самохвальство, нисколько не сочувствует своим соотечественникам.

Касаясь деятельности колонистов мыса Доброй Надежды, г. Тилли замечает, что эмигранты, приезжающие туда с небольшими капиталами, редко успевают в своих предприятиях; для работников же везде найдется работа за хорошую плату. Причинам, которые мешают англичанам, с ограниченными средствами, устроиваться в тамошних колониях, он приписывает неприятное, тягостное преобладание голландцев и решительную необходимость говорить по голландски. Богатства приобретаются там не [20] фермерством, но исключительно торговлей в приморских портах и больших внутренних факториях.

После шестинедельной стоянки у мыса Доброй Надежды, эскадра направилась к Китайским морям и через сорок два дня прибыла в Зондский пролив, в деревню Анжер, куда часто заходят корабли для закупки свежих припасов. Хотя остановка была кратковременна, но наш путешественник успел осмотреть многое и пополнил свое описание интересными и верными замечаниями. Мы не останавливаемся на них, как не останавливаемся на очерках Батавии, Сингапура, Манилы и Шанхая, во-первых потому, что все эти места, как мы уже говорили, описаны несколько раз другими путешественниками; во-вторых потому, что сам автор набрасывал их бегло, не пропуская, впрочем, предметов, новизна или оригинальность которых имеют особенный интерес, и наконец, потому еще, что все внимание, вся наблюдательность автора, сосредоточены на Японии, описание которой и занимает самую большую часть книги. Но все же нельзя не указать читателю на более занимательные и с особенным удовольствием читаемые места, где автор говорит о нравах и обычаях туземных жителей, об их развлечениях, вводя при этом эпизоды, в которых сам был участником. Между прочим, он рассказывает о неприятном обстоятельстве по поводу недоразумения. Оставив Филиппинские острова, «Рында» и «Гридень» пришли в Гонг-Конг в день рождения королевы Виктории. «Все стоявшие в гавани суда расцветились флагами, что сделали также и оба русские корвета, — вслед за окончанием обычных салютов и визитов. В полдень, по случаю празднества, произведен был салют со всех английских и других военных кораблей, кроме русских. Это обстоятельство возбудило неприятные чувства. По уходе нашем из порта, в гонг-конгской газете появилась статья, не только оскорбительная для командующего русской эскадрой, но в тоже время искажающая все обстоятельства; в ней говорилось, что на народное празднество не было обращено ни малейшего внимания, и что начальник отряда не удостоил английского адмирала обычной любезности, не уведомив его о своем предполагаемом отплытии. В сущности же, все обычные почести, кроме общего салюта, были отданы, и начальник отряда известил английского адмирала о своем отплытии, факт, о котором автор газетной статьи, как надо основательно полагать, — не знал».

Почему наши суда не принимали участия в общем салюте, это легко объясняется. По какому то неприятному недоразумению, во время стоянки эскадры в Портсмуте, отдано было приказание по [21] отряду, чтобы за каждый салют, сделанный при каких бы то ни было обстоятельствах, требуем был, в ответ, точно такой же салют (Впоследствии приказание это было отменено.). Когда в Гонг-Конге приехал на корвет «Рында» английский флаг-офицер и пригласил принять участие в общем салюте, его спросили: «Будет ли ответь на салют?» — Нет, отвечал английский офицер. «В таком случае русские должны отказаться от салюта». И салюта не было. «Пушечные салюты, продолжает г. — Тилли, — вообще большая странность; если бы при подобных случаях настойчиво требовали ответных утчивостей, то они были бы также скучны, как обмен учтивостей между японскими чиновниками, которые приходят в крайне затруднительное положение, не зная когда нужно положить конец взаимным комплиментам. Было бы гораздо лучше для военных кораблей, входящих в иностранные порты, просто приспускать свой флаг и получать в ответ такой же комплимент, вместо того, чтобы бесполезно жечь порох и наводить ужас на женщин, находящихся на берегу».

Замечание это не лишено основательности. Как ни хорош общепринятый обычай между военными судами и крепостями оказывать приветствие друг другу пушечной пальбой, но в случаях, где не постановлено особых правил для салюта, где командир должен действовать по своему усмотрению, соображаясь о известными инструкциями и постановлениями по этому предмету, часто могут возникать и возникают недоразумения, а вследствие их неприятные и даже серьезные нарекания и объяснения, которые все-таки имеют в основании обоюдное неудовольствие.

Как образцы простоты, краткости и ясности в изложении описания г. Тилли, мы приводим здесь несколько строк, нелишенных интереса, потому что в них описывается вход клипера «Опричник» в Нагасаки из Шанхая, куда начальник отряда заходил из Гонг-Конга, взяв с собою г. Тилли.

«Лоцман оставил нас у острова Гутцлаф, и нам пришлось бороться с NO ветром. Погода была отвратительная; постоянные дожди, влажная мгла и невозможность определить место судна до обсервации, делали плавание чрезвычайно скучным. Вечером 12 июня мы прошли вблизи какого-то острова, который надо было принять за один из выдавшихся в море японских островов; а на другое утро вид мыса Гото доставил нам возможность взять прямой курс в гавань Нагасаки. Вечером, несмотря на дождь, все офицеры находились на верху; взоры их устремлены были на [22] возвышавшийся перед ними темный горный хребет: они с нетерпением ждали прибытия в эту таинственную страну, так долго служившую каким то дивом для всего цивилизованного мира. Начальник отряда, командир клипера и штурман, завернутые в толстые кожаные пальто, напрягали свое зрение в непроницаемый мрак и от времени до времени совещались с картой, при свете корабельного фонаря. Но вот перед носом показался тусклый огонек; потом один за другим открылись огни от четырех до пяти сот факелов, зажженных на корме такого же множества рыболовных судов. Вид этих огней, на темном фоне горных высот, образующих полукруг по краям залива и простирающихся так далеко, как только взгляд мог окинуть протяжение берега, был очарователен. Мерцание огней, уменьшаясь в объеме и становясь более похожим на мерцание звезд, напомнило мне о минувших днях, когда случалось проезжать мимо Брейтона или другого города с морскими купальнями на южном берегу Англии. С более выдающихся частей нашего клипера, через каждая пять минут жгли фалшфееры, и, когда мы обогнули мыс, два синие огонька в отдалении, выставленные у наших спутников, указывали дорогу к якорному месту. «Рында» и «Гридень», после блистательного семидневного перехода из Гонг-Конга, стояли в Нагасаки уже девять дней и офицеры успели осмотреть все достопримечательности этого места. Их посетили некоторые должностные лица, привезя в подарок поросенка и несколько корзинок овощей; отдали и приняли визит губернатора, обедали у него и, согласно японскому этикету, получили десерт по приезде на суда; все это по японским обычаям должно было повториться для начальника отряда и для нас, на другой же день после нашего прихода».

В Нагасаки в небольшой бухте, против того места, где «Рында» стал на якоре, починивался фрегат «Аскольд» после выдержанного им, в сентябре 1858 года, между Вандименовым проливом и Шанхаем, тайфуна (Сильный урагане, встречаемый в Китайских морях.). Офицеры с «Аскольда» помещались в буддийском старом храме напротив города, а команда в казармах, построенных подле самого храма.

Здесь нельзя не привести выдержки из книги г. Тилли, где он описывает пребывание «Аскольда» и его офицеров в Японии.

«При первой возможности я отправился с визитом к офицерам фрегата «Аскольд», и пока корвет наш оставался в Нагасаки, был почти постоянным гостем между этими [23] благородными и любезными людьми. Храм, в котором они помещались, был в своем роде замечательное, старое здание, украшенное курьезной резьбой на камне и дереве, представлявшей различные существа, земные и неземные, принятые в буддизме за святыни. Мы поднялись по крутой и грязной тропинке, идущей от пристани, и русский флаг указывал нам место пребывания офицеров. С одной стороны входа стоял русский часовой, а с другой, в будке, сидели на циновках трое японских полицейских, назначенных правительством исполнять должность караульных, или шпионов. Матросы занимали два большие деревянных здания, построенные для них японцами; командир фрегата и офицеры помещались в самом храме, а помещение жрецов ограничивалось срединою храма или святилища».

«Аскольд», под флагом адмирала Путятина, имя которого хорошо известно в этих морях, также как и имя командира фрегата, капитана (ныне контр-адмирала) Унковского, — только несколько месяцев тому назад находился в Пейхо (Peiho) и Иедо для ратификаций двух трактатов. Г. Унковский в 1854 году командовал фрегатом «Паллада»; карта берегов Кореи будет всегда указывать на его имя, также как и на имена почти всех его офицеров; именами их означаются различные мысы и заливы полуострова. Многие из офицеров «Аскольда» служили в этих морях в продолжение прошлой войны; одни на «Авроре», другие на несчастной «Диане»; один или двое из них были в плену у англичан, и все вообще имели рассказать что нибудь интересное, служившее в продолжению беседы за общим столом. По видимому, все они вели самую приятную жизнь в этом старом храме. Обильно снабженные из Шанхая всеми предметами первой необходимости и роскоши, они устроили вокруг себя нечто в роде маленькой фермы, на которой для них резали быков, баранов и свиней, к великому отвращению бритых домохозяев. Они жили как дома. Многие из них познакомились с хорошенькими японками и имели свое отдельное хозяйство в городе. Почти все они говорили на столько по японски, что их могли понимать туземцы, а некоторые сделали такие успехи на этом языке, что не только свободно изъяснялись, но даже могли читать и писать.

«Этими знаниями были они отчасти обязаны той популярности, которою пользовались между жителями Нагасаки, но в особенности, строгому соблюдению всех обычаев японцев и заботливости не затрогивать их мелких предрассудков.

«Я был свидетелем двух-трех случаев, когда люди, говорившие по английски, входили, в своих грязных, толстых сапогах [24] в чистенькие, покрытые циновками японские комнаты, не обращая ни малейшего внимания на слова и знаки и на жесты отчаяния их владетелей.

«Иностранцы очень дурно полагают, что криком и бранью они могут приобресть доброе расположение к себе местных жителей, как бы эти жители ни были тяжелы и скучны. Во время нашей стоянки в Нагасаки, мне не раз приходилось видеть подобное нарушение правил общежития. Нельзя не пожелать, чтобы мои соотечественники и американцы не забывали, что с японцами, с которыми они могут иметь дело, нельзя обходиться, как с индийскими слугами или китайскими кулиями. Напротив, ласковое обращение и старание не оскорблять их предрассудков, и, по возможности, ознакомление с их общественной жизнью, будут лучшим способом к достижению всего желаемого. Этим то путем, в течение девятимесячного пребывания в Нагасаки, русские сумели приобрести расположение не только народа, но даже и высших властей. Капитану Унковскому, а чрез него и его офицерах, достаточно было выразить желание, чтобы оно тотчас же исполнилось, если только это было возможно; его имя было известно на целые мили в окрестности и произносилось громко, когда мы проходили по улицам. Офицеров, во время их прогулок по городу, окружали улыбающиеся дети, за которыми следовал кружок хорошеньких девочек; а за ними мужчины, смотревшие через детские головы. Князь Ухтомский, адъютант Великого Князя, был, мне кажется, знаком со всеми детьми в Нагасаки; они толпились вокруг него, брали его за руку и своим детским, милым лепетом провожали до того места, куда он отправлялся.

«Высшие власти в Японии, чиновники и феодальные собственники смотрят на все торгующие сословия с некоторым пренебрежением. До настоящей поры весьма немногие русские купцы заглядывали в Японию, между тем как множество англичан, американцев и голландцев заходили от времени до времени в ее порты. Это обстоятельство послужило японцам поводом к составлению высокого понятия о России и особенному уважению к русским офицерам, которые в свою очередь, стараются поддержать это обаяние в умах японцев. Так объяснял мне причину уважения к русским, довольно умный японец, местный чиновник Нагасаки.

«В Нагасаки самые лучшие и красивейшие эдания — это храмы и за ними чайные дома. По большей части все они расположены в самых живописных окрестностях Нагасаки, окружены деревьями и садами, доставляющими бонзам продовольствие. Приезд [25] варваров в разные порты лишает их прежних удобств. Они обязаны уступать свои храмы чужеземцам; приезжает ли какой консул — ему отводят храм; в храме устраивают и госпиталь, и базар и казармы, все что потребуется. Бонзы поневоле должны отказаться от некоторых своих привычек; но в Нагасаки, ознакомившись с русскими, они скоро перестали скромничать и зажили по прежнему».

Старший бонз буддийского храма, в котором помещались офицеры фрегата «Аскольд», был славный старик, полезный для них во многих отношениях и в особенности при изучении японского языка. Бонзу стоило большого труда, в течение двух-трех дней, выучить г-на Тилли произношению нескольких самых употребительных слов. При этом г. Тилли впервые заметил богатство русского языка и определительность произношения согласных букв. Он говорит, что многие буквы в японском языке не могут быть выражены ни латинскими, ни саксонскими буквами, между тем как русская буква сообщает им точное произношение. Некоторые из чиновников познакомились с одним или двумя европейскими языками, посещая английские, американские или другие корабли, и записывая японскими буквами, а потом с трудом заучивая те слова, которые могли пригодиться им впоследствии, но в Канагаве и Хакодате многие из торговцев настолько изучили русский язык, что могли довольно свободно объясняться на нем с русскими матросами.

Не оставляя Нагасаки, автор быстро переносится от одного предмета к другому; одних он только слегка касается, а другие осматривает в мельчайших подробностях, и несмотря на то, все описывает верно, всем заинтересовывает читателя.

Замечательна быстрота, с которою совершаются в Японии все изменения в настоящее время. Одна нация за другой заключают трактаты с японским правительством, и Япония не только перестает быть замкнутой, недоступной страной, но год от году доступ в нее становится более и более свободным. Уже в то время, когда эскадра г. Попова стояла в Нагасаки, туда стекались жители из всех частей Японии; одни из любопытства, другие из торговых видов. На рейде находилось от сорока до пятидесяти судов различных наций, заключивших с Японией трактаты, а все они ждали или, вернее сказать, предупреждали открытие торговли, назначенное 1 июля. Не смотря на угрозы со стороны японского правительства, агенты английских торговых домов, стакнувшись с нагасакским губернатором, преждевременно сбыли с рук свои грузы и взамен их привяли другие, доставившие [26] им в Шанхае и Гонг-конге от 400 до 500 процентов. С усилением промышленной деятельности, возвышались и цены на все туземные произведения. « Русские офицеры сказывали мне», говорится в книге г. Тилли, «что по прибытии их в Нагасаки, восемь месяцев тому назад, цены на все предметы были вдвое дешевле цен, состоявших в июне 1859 года, и что даже тогда они не переставали увеличиваться. Но все же в Нагасаки гораздо дешевле, чем в других местах и несравненно дешевле, чем в Иедо». Как объяснить такое явление в общественной жизни? Следует ли приписать это алчности японских торговцев или стечению чрезвычайных обстоятельств, вызвавших подобную меру? решить трудно. Честность и бескорыстие японцев восхваляется всеми путешественниками, но, как кажется, эта черта заслуживает похвалы, когда она проводятся между соотечественниками, и теряет свое достоинство, коль скоро дело касается иностранцев. В подтверждение этого положения г. Тилли приводит довольно резкий пример, по поводу пожара, уничтожившего, за несколько времени до прибытия «Рынды», голландские кладовые на острове Десима, пожара, в потушении которого японцы принимали участие. Во время прогулок г. Тилли по Нагасаки и при посещении некоторых домов, ему не раз предлагали купить шампанского, пива, кофе и пр., всего, что, по-видимому, было стянуто во время пожара. Но в то же время г. Тилли прибавляет: «в течение моего пребывания на берегу, в храмах посещаемых мною мест, я ни разу не слышал о покраже какой нибудь безделицы, хотя мимо нашего имущества, разбросанного в самом беспечном беспорядке, беспрестанно проходили толпы японцев».

Целою и большую главу посвятил г. Тилли общему очерку самых интересных черт Японской империи и ее обитателей. Тесные рамки нашей статьи не позволяют представить здесь в выдержках более занимательные места. Хотя многое, как мы уже говорили, известно из других описаний, но тем не менее в описании г. Тилли встречаются совершенно новые предметы, взгляд на которые поражает своего верностию. Там где нужно коснуться истории, он приводит из нее только то, что идет к делу. А кому не случалось встречать целые томы путешествий, хорошо принятых в публике, но в тоже время представляющих собою литературную проделку, когда они бывают наполнены длинными историческими рассказами, которые всякий мог бы прочитать в любом историческом сочинении.

Особливо интересны в этой главе места, где говорятся о первом знакомстве с Японией и постепенном водворении в ней [27] европейцев, о политическом состоянии империи, о народе и его быте, о наказаниях, о языке, литературе, искусствах, медицине, о состоянии торговли в прежнее и настоящее время. Говоря о последней, автор делает вопрос: какую пользу принесет Япония для тех, которые стараются в нее проникнуть? и вот что отвечает на него. «Правительство Соединенных Штатов, первое сделав решительный шаг, было, без всякого сомнения, побуждаемо к тому похвальным любопытством и желанием соперничества и преимущества пред всеми европейскими державами в принуждении японцев открыть свою страну для других наций, и таким образом доставить своему величайшему в мире, китобойному флоту, гавани. Россия еще более заинтересована в этом деле, по соседству своих колоний с Японией. Главная же цель Англии и Америки заключалась в богатой торговле, ожидаемой от свободного сношения с японцами. Политико-экономы, обращаясь к этой стране, основывали большие надежды на том, что бумажные и шерстяные изделия Англии найдут покупателей между тридцатью или сорока милионами японских жителей; но эта надежда едва ли скоро осуществится. Что может дать Япония в замен этих товаров? Она не в состоянии доставить тех двух важных продуктов, которыми так богат Китай — это сырой шелк и чай. В настоящее время в ней ощутителен недостаток в ценных металлах, а произведения почвы весьма немного превышают количество, необходимое для своего потребления. Кроме того, японцы имеют свои собственные ткани, бумажные и льняные, дешевые и в изобилии, а толстые ватные материи заменяют им шерстяные. Весьма вероятно, что в недрах японских гор заключается на столько богатства, что им можно уравновесить количество привоза и отвоза товаров, но этим богатством до тех пор нельзя воспользоваться, пока европейское искусство не окажет помощи японцам в разработке богатых рудников, которые, хотя, по словам туземцев, и оскудели, но это предположение можно допустить только в отношении неусовершенствованного способа, по которому они разработываются. Одно только время, свободная торговля и свободные сношения укажут до какой степени эта страна может соответствовать возлагаемым на нее ожиданиям; правда, народ очень доволен таким порядком вещей, но правительство восстает против него; только тогда и можно рассчитывать на успех, когда прибегнут к той же политике, какая была употреблена в этом отношении против Китая. Единственная существенная выгода от заключенных трактатов состоит в открытии портов в различных частях империи, где [28] корабли, и особливо китобойные суда, безопасно могут починиваться и запасаться провизией».

На следующих страницах г. Тилли сообщает много интересных фактов, служащих пояснением общего очерка Японии, набросанного в предыдущей главе. Само собою разумеется, что, вдаваясь в подробности, он касается мелочных событий, на которые по обыкновению нападают критики, но такое нападение, нам кажется не совсем справедливо. Мелочные события или обстоятельства часто бывают в высшей степени интересны. Примером тому могут служить статьи: Фрегат «Паллада», г. Гончарова, — На Амуре, г. Максимова, и Корабль «Ретвизан», г. Григоровича. Эти мелочные подробности наводят на серьезные размышления; они сообщают намеки, а намеки для мыслящих становятся существеннее подробного объяснения, потому собственно, что возбуждают деятельность ума. Надо думать, многие согласятся с тем, что приятнее читать описание путешествия, когда путешественник говорит от себя, проводит нас из города в город, от одного предмета к другому, со всею фамильярностью старого знакомого. Все, что интересует его, становится интересным для нас. Во всех неудобствах, затруднениях и приключениях, мы вполне ему сочувствуем, мы ощущаем все, что он ощущает, и из целого описания подробностей, и пустых и имеющих значение, мы некоторым образом приобретаем значительную опытность.

По случаю ожидаемого, приезда в Японию генерал-губернатора Восточной Сибири, графа Муравьева, отряд г. Попова должен был перейти в Хакодате. Этот порт очень хорошо был описан и о нем по настоящее время постоянно доставляются нашими морскими офицерами интересные сведения, так что многое из книги г. Тилли уже известно, особливо читателям Морского Сборника; но вместе с тем нельзя не сказать, что сравнивая имеющиеся у нас сведения с книгою г. Тилли, окажутся пробелы, не говоря уже о тех местах, в которых заключается современный интерес; так например, сколько нам помнится, мы нигде еще не встречали слова о побегах команды с китобойных судов, тогда как этот факт не лишен своего значения. Вот что говорит о нем г. Тилли в одном месте своей книги:

«На югозападной стороне полуострова Хакодате находится замечательная пещера. Прежде в этом храме стоял идол, без всякого сомнения, замечательный, потому что он исчез два или три дня спустя после открытия этой пещеры американцами, в 1853 году. Японские рыбаки обвиняют в похищали американцев, [29] а американца сваливают эту покражу на японских рыбаков. В течение моего вояжа мне удалось встретить действительного виновника, который ночью украл идола и во время похищения был испуган приближением подходившей с тем же намерением американской шлюпки, с эскадры Рингольда. Поставив себе в непременную обязанность побывать в этой пещере, я с этою целию, навязался в спутники барона Е..., одного из офицеров корвета «Гридень». К сожалению, во время нашей поездки была тяжелая зыбь; на фарватере находилось несколько подводных скал; мы не взяли с собой факелов и потому не могли проникнуть в это святилище.

«На окраине скалы, близь входа, для меня было крайне изумительно встретить трех-четырех американцев с вытащенной на берег шлюпкой. Это были дезертиры с китобойных судов. Не смотря, что кроме условного жалованья, выдаются еще проценты с прибылей вояжа, побеги с китобойных судов составляют обыкновенное и постоянное событие; часто случается что матросы бегут, прослужив несколько лет, теряя чрез это значительную сумму заслуженных денег. С пришедшего несколько дней тому назад в Хакодате китобойного судна разбежалась половина экипажа. Местный консул не мог поймать их, но шкипер нашел других и отправился в море. Тоже самое случилось и с другим пришедшим сюда китобойным судном; первые дезертиры не хотели поступить на корабль; капитан не мог вытти в море с командой из нескольких человек; поэтому он прибегнул к хитрости. Выйдя в море после полудня, он воротился ночью на вооруженной шлюпке и силою забрал всех людей, которые ему попались. Американский консул, г. Рэйс, приехал на «Рынду» просить помощи, но наши суда исправляли в то время такие повреждения, при которых не было возможности отправиться в море на несколько дней. Я нашел оставшихся на скале матросов вооруженными с головы до ног; они ожидали в ту ночь второй попытки с другого китобойного судна, которая, действительно, и была сделана, но шкипер, заметив, что все беглецы находились на стороже, благоразумно воротился на судно. Между китобоями в здешних морях, где трудно получить людей, существует, по-видимому, обыкновение выдавать друг другу дезертиров, но это нисколько не мешает матросам запрятывать их и скрывать до выхода корабля в море. Шкипер, заподозрив такую проделку прибегает к верному способу отыскивания таких людей: он начинает окуривать корабль перцем и спрятанные скоро являются. Приведенные мною факты показывают беспечность этого класса [30] людей, их любовь в переменам и равнодушие в будущему. Один из них рассказывал, что у него, по день побега, было в заслуге около ста долларов».

Заключение это, как нам кажется, не совсем верно. Побеги матрос с китобойных судов происходят от других причин. Но не останавливаясь на разъяснении их, последуем далее за г-ном Тилли.

В Хакодате, как и в Нагасаки, да и вообще во всех открытых японских портах, ценность на предметы первой потребности ушестерилась или усемерилась в течение нескольких месяцев.

Легко и с особенным удовольствием читаются места, где автор описывает окрестности Хакодате; он живо рисует картины природы и флору Японии, знакомит с загородными жителями, домашним их бытом, нравом и обычаями; поставляет на вид многие черты в народе, весьма замечательные. Между прочим он говорит, что в Японии, как и в Китае, обязанность к родителям считается выше обязанности к жене; мать во всю свою жизнь сохраняет влияние на сына. В Японии, жена служит для мужа предметом любви, заботливости и ласки, тогда как в Китае ее участь часто представляет собою рабство, жестокость и небрежение. Японцы вообще отличаются гостеприимством; они любят иностранцев и охотно сходились бы с ними во всем, что касается удовольствия, торговых и других сделок и общежития, если бы не боялись нарушить этим свой закон; нередко случается, что они не решаются оказать самой ничтожной услуги, не спрося мнения или позволения одного из своих старшин. Бескорыстие сельских жителей тоже заслуживает внимания. Г. Тилли говорит, что во всех гостинницах и местах, где они останавливались, с величайшим трудом можно было принудить хозяев взять деньги за их хлопоты и угощение; а в двух случаях решительно от них отказались.

5 августа «Рында», «Гридень» и «Пластун» оставили Хакодате и отправились в бухту Канагава, куда вслед за ними должны были притти «Аскольд» с графом Муравьевым-Амурским, и пароход «Америка», и оттуда перейти в Иедо. Минуя все любопытные подробности описаний цели этого плавания, описаний Канагавы и Юкагамы, ближайших гаваней в Иедо, мы прямо обращаемся к грустному событию, случившемуся в Юкагаме, именно к убийству нашего мичмана г. Мофега и одного матросов. Хотя об этом несчастном событии было уже говорено со всеми подробностями, основанными на официальных данных, но мы не излишним [31] считаем привести здесь взгляд г. Тилли на причины, послужившие поводом в убийству, и впечатление, произведенное этим событием как на туземцев, так и на иностранцев.

26 августа 1859 года на фрегате «Аскольд» получено было письмо с печальным известием, что в Юкагаме японцы убили одного русского матроса и нанесли смертельные раны офицеру и другому матросу. «Любопытствуя узнать подробности, я присоединился к этой маленькой экспедиции. После двухчасового плавания по мелководной стороне бухты, мы прибыли в Юкагамскую гавань, где, при виде приспущенных флагов на судах, подтвердились наши опасения. Офицер умер в два часа утра того же дня. На пристани нас встретил офицер и почти все европейские жители, вооруженные револьверами. На лице каждого из них выражалось уныние и ужас; никто не думал о своем деле; все лавки были закрыты; даже туземцы, стоявшие в группах поодаль от европейцев, казались печальными и устрашенными. Вот как было дело: накануне, в восемь часов вечера, лейтенант (мичман Мофет), буфетчик и матрос, несший парусинный мешок с долларами и ицибу (японская серебр. монета), вышли из лавки, где делали закупки. Не отошли они и двадцати шагов, как офицер закричал буфетчику: «спасайся, я убит!» или другие слова в этом роде. Буфетчик, оглянувшись, увидел, что на офицера и матроса напали японцы и что над ним самим занесена уже сабля. Он бросился бежать, преследуемый японцами, инстинктивно сознавая, что японец намеревался нанести ему удар, он поднял руку, чтобы защитить свою голову; сабля опустилась, приняла косвенное направление от прикосновения к суконной фуражке, и поразив руку, почти перерубила кость. Не успел он ворваться в какую то лавку, как последовал другой удар, но хозяин дома втащил его в дверь и спас ему жизнь. Прибывший японский врач перевязал раны с таким уменьем, что, по словам нашего доктора, перевязка была сделана не хуже, чем в любом из европейских госпиталей.

«Во время нападения и вблизи места происшествия находилось несколько американских матросов с разбившейся шкуны; они, как умели, немедленно подали раненному офицеру помощь. Между тем, явился русский офицер и перенес раненого своего товарища в соседний дом. Матрос уже умер. Нанесенные ему раны были ужасны. Несчастного молодого офицера, с которым я был в самых дружеских отношениях, и который пользовался всеобщей любовью за свой милый, любезный характер, изувечили едва ли менее: надо удивляться энергии, с какою он боролся со [32] смертию... (раны г. Мофета были ужасны, в буквальном смысле этого слова; мы даже не решаемся говорить о них). Конечно, он не в силах был передать нам подробности нападения: все его мысли были, по видимому, сосредоточены на матери и родном доме. Американский доктор перевязал его раны и оказывал ему всевозможное, но беспомощное внимание, — как оказывали его все европейцы без исключения. До последней минуты г. Мофет оставался в совершенной памяти и скончался около двух часов утра. Со стороны японцев это было первое убийство иностранцев, после того, как Япония сделалась доступною для последних.

«Буфетчик утверждал, что в убийстве этом принимали участие шесть или восемь различных лиц; но он до такой степени был перепуган, что легко мог ошибиться в счете. Но что убийц было не менее трех — это подтверждалось фактом, что на наших людей сделано было нападение в один и тот же момент. Мешок с деньгами был утащен и через несколько дней найден недалеко от места происшествия; из него были вынуты одни только японские деньги, доллары же остались. Недалеко от этого места подняты были обломок сабли, около четырех дюймов длиною, лоскуток японского офицерского платья, оторванный, без всякого сомнения, одним из несчастных страдальцев во время борьбы, и соломенная туфля. К сожалению, на этом лоскутке не оказалось никакого знака, по которому можно бы заручиться нитью к отысканию носившего одежду. Мы приехали спустя несколько часов после грустного происшествия; две кровавые лужи, слегка засыпанные крупным песком, показывали, что несчастные жертвы были поражены именно на этом месте и что они лежали тут несколько времени после поражения. Близ того места, где упал матрос, часть этого дома была окровавлена, и из нее вырван был кусок деревянного прилавка; от этого-то, по всей вероятности, и сломалась сабля, — это тяжелое, и острое, как бритва, японское орудие...»

Далее автор описывает следствие по этому происшествию, производимое местными властями и иностранными консулами. Все они долго рядили, судили, но ничего не открыли. В ближайшей смежности с местом происшествия находилось несколько японцев; они были свидетелями нападения, но не приняли никаких серьезных мер, чтобы схватить убийц, которые, пользуясь темнотой, успели скрыться. Кто то из них показал, что он хотел схватить одного из убийц, но, увидев поднятую над собою саблю, должен был отпустить его. Местный караульный признавался, что видел все это происшествие; но когда его спросили, почему он не вмешался, [33] он отвечал, что, имея строгое приказание не вмешиваться в ссоры между японцами и иностранцами, ему следовало только немедленно донести дежурному чиновнику в конторе или правительственном доме (Comptoir Gouvernment-house). Через несколько дней японское правительство предложило приговорить караульного к строгому наказанию, которое должно послужить удовлетворением; но, само собою разумеется, что такое предложение решительно было отвергнуто, так как караульный, действуя таким образом, исполнял приказание; главная вина его заключалась только в том, что он позволил скрыться убийцам без малейшего преследования. Основываясь на общем мнении, можно сказать, что убийцы были известны некоторым из жителей, но что губернатор или не хотел, или не мог, арестовать их и позволил им скрыться. Дальнейшее и, надо сказать, строгое следствие ничего не обнаружило».

Все это, как и последовавшие за тем похороны несчастных жертв, сочувствие к ним иностранцев и тревожное состояние последних относительно своей безопасности, а также предполагаемые требования удовлетворения со стороны русской эскадры подробно и интересно описывает г. Тилли; но обо всем этом было уже говорено прежде.

«Но что послужило поводом в этому злодеянию? Ему приписывают много причин как в Японии, так и в других государствах; некоторые заходят даже так далеко, что составляют из этого события маленькую трагедию, основанную на любви, ревности и мщении. Ничего подобного не было; хотя носившаяся молва и заслуживала некоторого вероятия, молва, что разжалованные японские офицеры, раздраженные потерею своих мест, прибыли в Юкогаму излить свой гнев на первом русском, которого встретят. Но если б в злодействе принимали участие только одни эти люди, то правительство, наказавшее их за мелкие преступления, совершенные даже не ими, а другими, подведомственными им лицами, не замедлило бы выдать их за убийство, совершенное их собственными руками; если б их не выдали живыми, то заставили бы их исполнить казнь над самими собою, и трупы были бы выставлены на показ, как убийц. Что японцы высоко ценят свой чин и звание и весьма склонны к мщению за действительные или воображаемые оскорбления, это не подлежит сомнению, но разжалованных было только двое-трое, а число убийц надо допустить по крайней мере пять или шесть. Побудительной причиной к убийству едва ли можно допустить грабеж, хотя и был утащен меток с деньгами. Самое вероятное объяснение [34] заключается в том, что главными виновниками в этом событии были лица, пользующиеся в государстве большой властью, и закоренелые противники всяким торговым сношениям с иностранцами; разжалованные офицеры и челядь служили только орудиями к совершению убийства; это делалось в предположении, что такое событие послужит поводом к разрыву, по крайней мере, с одной из иностранных держав. Если б в этом деле замешаны были обыкновенные лица, их не замедлили бы предать в руки правосудия. Подозрение в участии в преступлении людей высшего сословия, по-видимому, сильно подтверждалось различными увертками Юкогамского губернатора, питавшего враждебные чувства к иностранцам. Не задолго пред описываемым происшествием, этот человек предложил консулам сделать распоряжение, чтобы их соотечественники, после сумерек, не выходили из дому; но консулы отвечали, что если японское правительство не в состоянии указывать защиту иностранцам, то иностранцы сами найдут средства для своей защиты.

«Ни под каким видом нельзя предполагать, чтобы правительственные лица не знали заранее об убийстве, если бы оно сделало было с политической целью; их руки не были бы совершенно связаны для представления виновных к суду. С другой стороны, если бы русский начальник, для получения удовлетворения, вздумал выжечь город, взять военные корабли и сделать что нибудь другое, то какие нибудь два или три незначительные лица принуждены были бы распороть себе живот, каких нибудь три-четыре безвинных человека были бы публично наказаны по правилам китайского правосудия. Трудно сказать, что могло бы быть сделано, более сделанного. Японское правительство выражало сожаление и готовность отыскать убийц, удвоило свою вежливость, немного смирилось, и тем дело кончилось. Цивилизованная нация не могла оказать зверского возмездия, хотя, под влиянием гнева и страха, многие цивилизованные люди советовали прибегнуть в нему.

Событие грустное, бесспорно, но в отношении к русским оно начинает утрачивать свой печальный оттенок. В настоящее время, сколько нам известно, японцы стали к нам внимательнее, чем к какой-либо из других наций.

Оканчивая описание Японии, г. Тилли говорить о том, как проводили время в храме, занимаемом графом Муравьевым. За его гостеприимным столом всегда находилось место для русских офицеров, съезжавших на берег для своего удовольствия— нее равно, был ли это капитан или гардемарин. За этим [35] столом можно было видеть представителей всех народов, входящих в состав обширной Русской Империи.

Вот как он описывает личность бывшего генерал-губернатора Восточной Сибири. «Граф Муравьев в течение пятнадцати лет был губернатором восточной Сибири, которая, по близости к Китаю и Японии, имеет больше значения, нежели западная. Ему около сорока пяти лет; небольшого роста, лицо его красновато, но приятно; обращение чрезвычайно любезно; он мало говорит, но много делает и имеет особенную способность заключать договоры с восточными государствами. В то время как русский адмирал вел переговоры в Пейхо, граф Муравьев, как говорят, в небольшом городке, на границах Сибири, в три дня заключил договор, который доставил России большую часть Амурского края и весь приморский берег к северу от Кореи. Он постоянно в движении; летом его можно видеть в Иркутске или Японии, а зимой в петербургских или парижских салонах. Заселение амурского края было постоянной и главной его целью... Он поощряет офицеров жениться и оставаться в при-амурском крае, и даже сам принимает на себя хлопоты сватать им жен. Я слышал занимательный пример подобного сватовства и сам видел главных деятелей в этом предприятии...

Необходимость заставляет нас ограничиться приведенными из книги выписками, хотя многое, или вернее, все остальное также любопытно. Следя за путешественником, мы приходим наконец к той части его книги, где он говорит о наших приамурских владениях. Эта часть более всего должна быть интересна для нас, русских, из одного любопытства узнать мнение иностранцев об этом крае. Мнение г. Тилли, как и в отношении к другим местам, одинаково верно; он везде говорит беспристрастно. В целой главе, посвященной описанию перехода из Хакодате в Николаевск, — перехода, в котором говорит о Сангарском проливе, Матсмае, и заливах Татарском и Де-кастри, о несчастиях русских военных судов во время последней войны, о фрегате «Диана», об острове Сахалине и устье Амура, не встречается ничего такого, что бы противоречью тому, что было писано об этом в официальных донесениях, в частных письмах морских офицеров и литературных статьях наших писателей. Нового или особенно замечательного в этой главе не встречается. Весьма интересен рассказ г. Тилли о старом одноруком моряке и отчаянном охотнике из камчадалов, который, командуя тендером, оказал в минувшую войну большие услуги нашим военным судам, находившимся в тех морях. Жаль, что г. Тилли [36] не назвал его и пени. Между прочим, он приводит об этом моряке следующий замечательный факт. С самого начала однорукий камчадал выпросил на свой тендер две пушки, которые, однакож, скоро от него отняли, когда высшее начальство убедилось в его полукаперских наклонностях; он выходил на берег в селениях голяков и заставлял жителей отдавать ему часть своих соболей и бобров, по его собственной оценке, за табак и проч.; наказывал и увозил с собой тех, которые отказывались согласиться с его требованием. Старый плут объяснял, что он делал это в видах цивилизации. Гиляки до такой степени ожесточились против него, что дали клятву убить его, если он повторит свои визиты.

Описывая Николаевск, г. Тилли отзывается с прекрасной стороны о тамошнем губернаторе. В таком небольшом обществе и в такой отдаленной стране почти вовсе не существует единства. «Губернатор всеми силами старается сохранить единодушие веселыми собраниями в своем доме и собственным примером. Он вполне заслуживает той популярности, которою пользуется. Я слышал много рассказов о его внимании к различным семействам, находившимся в горестном положении по случаю неприбытия провизии с верховьев Амура, или кораблей из заграницы, — а самой нежной части своего общества он щедро раздавал последнее из своих собственных запасов».

Кратковременность пребывания г. Тилли в приамурском крае не позволила ему описать этот край так подробно, как он описал Японию. Несмотря на то, он коснулся заселения края, колоний и торговли. Чтобы составить себе понятие о его взгляде на наши приамурские владения, мы приведем здесь следующую выдержку из его книги:

«По настоящее время нет еще надежды на развитие колонизации края. Все народонаселение Сибири немного превышает два миллиона. Население на реке, разбросанное по маленьким деревушкам, не составляет и десяти тысяч, включая в это число военных на различных постах. Между ними много преступников из европейской России, другие поселенцы из Западной Сибири, которым правительство отвело землю и давало вспомоществование в течение первых двух лет их водворения на Амуре. Небольшой клочок земли, очищенный от леса — вот все чем они могли воспользоваться. Все эти люди названы казаками (хотя в сущности они вовсе не казаки) и состоят под военным законом, чтобы, в случае необходимости, можно было составить из них военный отряд. Эти поселения отстоят одно от другого верст на [37] тридцать, на пятьдесят; единственным сообщением между ними служат случайные пароходы или плоты, на которых сплавляется рогатый скот, и которые ходят вверх и вниз по Амуру».

«При всей заботливости России о заселении этих колоний, должны пройти годы и годы, прежде чем она достигнет своей цели. Для европейской России недостаточно тех миллионов жителей, которые ее населяют. Теперь ссылки без причины не существуют; Западная Сибирь и рудники все еще будут принимать преступников. Я слышал, что не так давно, по приговору военного суда, за различные преступления прислано было в разные части амурского края несколько тысяч солдат; к ним присоединили еще полторы тысячи женщин распутного поведения, бродяг и преступниц. Переселение китайцев весьма естественно не дозволяется по политическим причинам; немцы и другие иностранцы находят слишком много привлекательности в Австралии и в различных странах обширного материка Америки, чтобы решиться на поселение в Сибири. Самое имя этой страны пугает их и хотя они уверены, что русское правительство доставит им и защиту и даже пособие, но они знают также, что в такой отдаленной стране им придется, может быть, испытывать неприятности и притеснения со стороны мелких чиновников.

«Николаевск, при нынешних обстоятельствах, не может быть ничем иным, как только военным портом, и должен получать все запасы для себя или из внутренних провинций Сибири, или с приходящих кораблей. Дальняя доставка тем и другим путем составляет причину чрезвычайной дороговизны; в случае же замедлений доставки, лишения и страдания неизбежны. Дело другое, когда земля в приамурском крае будет разработана и производительна, когда устранены будут затруднения в плавании по водам к этому краю; тогда Николаевск может сделаться значительным коммерческим портом, по крайней мере месяца на четыре в году...

«Еще несколько слов прежде, чем мы навсегда простимся с русскими поселениями в Восточной Сибири. В недавнее время они послужили нашим газетам поводом к возгласам ужаса. Специальные корреспонденты сообщили из Петербурга в Англию, что русские намерены устроить железную дорогу от Москвы до Николаевска, и что для этой цели во всей России открыта частная подписка. На нашем корвете, конечно, никто не поверил этим вестям, и как образец газетных уток, мы сообщили эти известия в Петербург, на дальнейшее посмеяние. Затруднение в проведении железной дороги через тысячи миль пустынного [38] пространства, покрытого лесами, болотами и горами, через страну, ничего не производящую и ведущую самую ограниченную торговлю, — эти затруднения так велики, что пройдут годы, прежде чем можно будет серьезно подумать о подобном предприятии. Плавание по Амуру имеет ту важную пользу, что оно доставит центральной Азия водное сообщение с Тихим Океаном, откроет возможность доставлять во внутренние города Сибири продукты морем, вместо существующей ныне разорительной доставки сухим путем; и все это не столько для немедленной и непосредственной колонизации, сколько для того, чтобы устранить другие нации, которые, образовав там поселения, могли бы сделаться неприятными пограничными соседями.

«И опять, мне случалось читать, что тысячи людей проходили чрез Сибирь так легко, как они прошли бы из Петербурга в Одессу. Писавший эти слова, по всей вероятности не знал, что такое сибирские леса, он даже не взял на себя труда подумать каким образом могло продовольствоваться такое множество людей. Казаки в амурских колониях не в состоянии даже возрастить достаточное количество хлеба для своей собственной потребности. Путешественник, едущий зимой на санях, не может утвердительно сказать, что он найдет пищу для себя, и для своих собак. Переход небольшого отряда войск сопряжен с большими затруднениями. Во время минувшей войны послан был из Иркутска к берегам Тихого Океана батальон из 1000 человек. Солдаты попали в непроходимые леса и болота, провизия их скоро истощилась; рогатый скот и лошади взятые войском были убиты. Войско сбилось с дороги... медленно подвигались вперед по четыре по пяти верст в день, и то не иначе, как делая просеку. Отступление скоро сделалось почти также не возможным, как и движение вперед Теперь же с учреждением пароходного сообщения по реке, без затруднения можно перевозить небольшие отряды в течение четырех месяцев в году, тех месяцев, в которые река бывает непокрыта льдом.

«Автор статьи Китайцы и их возмущение (The Chinese and their Rebellions) рисует тоже страшную картину огромных вооружений на Востоке, будущего завоевания русскими Китая, когда гавани вновь приобретенной страны обратятся в военные порты и речные перевозчики — в матросов, и как вы думаете для чего? для того, чтобы перенести русское оружие за Тихий океан и обратит плодородные страны и золотые прииски Калифорнии и Мексики в русские колонии. Весьма быть может, что автор этой статьи смотрел в беспредельную даль времени сквозь такое сильное стекло, что [39] тысячелетие показалось ему за один момент. Задача, которую Россия, в видах общественной пользы, задала себе на много лет вперед, ясно заключается в сбыте за границу своих произведений, в политико-экономических реформах; а главнее всего, в правильном направлении того общественного изменения, из которого произойдет сословие, известное в Европе под названием среднего. Такие изменения, уже достаточны для того, чтобы употребить в дело всю энергию, и вызвать всю заботливость правительства; но когда совершатся такие перемены, тогда могущества такой нации, как Россия, надобно страшиться, особливо при каком либо нарушении политического равновесия в Европе.

«Относительно русских морских учреждений в Восточной Азии, на них следует смотреть, как на превосходную школу для образования хороших моряков, посредством вояжей туда и обратно в Европу, и трехлетнего пребывания в тамошних краях большей части отправляемых туда военных судов. Я знаю, что многие русские морские офицеры считают приамурские порты самыми удобными для высылки из них каперов в случае войны с какой либо морской державой; знают также русские морские офицеры, что на каждое русское военное судно, находящееся в приамурском крае, англичане найдут необходимым иметь два таких же судна у берегов Китая или Японии. Впрочем, я не думаю, чтобы наши индо-китайские владения, в случае открытия неприязненных действий, имели причину страшиться нападения русских более, чем мы вторжения в наше отечество со стороны соседей, по ту сторону Канала».

Не считая нужным опровергать некоторые выводы автора, очевидно неточные, но во всяком случае довольно беспристрастные, как и все его сочинение, окончивающееся интересным описанием Сандвичевых островов, скажем в заключение, что книга г. Тилли издана изящно, с картинками и в роскошном переплете (лондон. издание), стоит 8 р. с. Другого издания, более дешевого, нет. Скажут: дорого. Но, по русской пословице: дорого, да мило.

Б.

Текст воспроизведен по изданию: Japan, the Amour and the Pacific; with notices of other places comprised in a voyage of circumnavigation in the Imperial Russian corvette Rynda in 1858-60 // Морской сборник, № 1. 1862

© текст - Б. 1862
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Иванов А. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1863

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info