Нидерланды не имеют непосредственных сношений с Япониею. Дезимская контора зависит от правителя голландских владений в Индии; и два корабля, которым позволено одним торговать с японскими подданными, отправляются в бухту Нангасаки из Батавии, места пребывания колониального правления.

Берега Японии усеяны неприступными скалами и вообще опасны, потому что около них бывают часто густые туманы и страшные бури.

При входе в бухту Нангасаки панорама вдруг изменяется: из дикой и бесплодной делается восхитительною; но вместе с прекрасными видами начинаются и притеснении, которым подвергает иностранцев японская недоверчивость. Как скоро береговая стража усмотрит вдали корабль, судно тотчас отчаливает от берегу, чтобы доспросить о названии корабля, о том, какой он нации, сколько на нем экипажу, и прочая, и прочая. Все это делается безмолвно, посредством записок. Потом корабль должен стать на якорь и ожидать дальнейших распоряжений, а иначе, с ним поступают как с неприятельским. В это время отбирают все Библии, все что [102] касается до богослужения, складывают эти вещи в сундук и запечатывают.

Губернатор нангасакский, получив донесение о последствиях допросу, посылает на корабль за заложниками, которых тотчас сажают в тюрьму. Потом депутация под начальством гобаньоси (начальника полиции) отправляется на прибывшее судно, чтобы удостовериться, действительно ли оно из тех двух, которые допускаются в Нангамаки. Если это какой-нибудь другой корабль, то его, в случае надобности, снабжают безвозмездно всем необходимым и тотчас приказывают командиру итти обратно в море. Если же бумаги его в порядке, то гобаньоси забирает оружие, съестные припасы, сундук с Библиями и отвозит в назначенное место, где эти вещи остаются до отъезду тех, кому они принадлежат.

По исполнении всех этих обрядов, приходят японские суда, которые должны взять корабль на буксир и отвести в место, назначенное для разгрузки.

Теперь скажем несколько слов о жителях Джи-быня. В чертах Японцев заметны все признаки монгольской породы, но они обижены природою менее чем все другие племена этой породы. Они вообще сильны, проворны, деятельны и даже смышленее Китайцев. Волосы у них черные как смоль, цвет лица свежий и румяный. Хотя глаза у них расположены наискось и скулы большие, однако ж Голландцы утверждают, что японский девушки очень не дурны.

Обыкновенный костюм обоих полов состоит из нескольких платьев, которые надеты одно на другое и завязываются поясом. Верхний сарафан, на груди и на спине, украшается обыкновенно гербом своего хозяина. Рукава, очень длинные и широкие, служат карманами. За поясом хранятся самые драгоценные или, лучше сказать, самые благородные вещи, в том числе и листки бумаги, употребляемые вместо носового платка. Если Японец в гостях, то, высморкавшись, он прячет бумагу в рукав, потому что бросить ее тут же было бы не учтиво. Покрой одежды у мужчин и [103] женщин совершенно одинаковый; только, платье женщин бывает обыкновенно яркого цвету, с вышивками или с золотым галуном по краям. Бедные носят бумажные ткани, богатые носят шелковые. Выходя со двора, Японец всегда накидывает на плеча шарф, которого длина соразмеряется с важностью человека. Сверх того шарф служит для определения поклонов: низший должен сгибаться перед высшим до такого угла, пока концы шарфа не коснутся до земли.

В важных случаях к этой одежде прибавляют еще плащ и юбку, сшитую между ногами, так что она составляет род шароваров; мужчины, принадлежащие к высшим классам, носят по две сабли, обе с одного боку, одну над другою; низшие классы носят только по одной сабле; а купцам и народу запрещено оружие. Знатный Японец никогда не выходит со двора без сабли или, лучше сказать, без сабель.

Дома, на ногах носят только туфли, или носки; выходя со двора, к этому прибавляют подошву соломенную, деревянную или из цыновки. Она прикрепляется только большою булавкою между большим и вторым пальцами, которые выходят из носка. Само собою разумеется, что, при подобной обуви, ног подымать нельзя, и вот от отчего у Японцев такая некрасивая походка.

Мужчины бреют маковку и всю переднюю часть головы, а остальные волосы зачесывают на свой обнаженный череп. Буддийские духовные стригут всю голову, а врачи оставляют все волосы, и связывают их в пучок на маковке.

Женщины располагают своя Волосы в виде турбана и утыкают их множеством черепаховых палочек, длиною дюймов в пятнадцать и толщиною в дюйм. Эти булавки делаются очень искусно и полируются так хорошо, что блестят как золото. Они стоют весьма дорого, и чем больше их, тем богаче и изящнее женское убранство. В этом состоит все кокетство Японок. Женщины белятся и румянятся, а губы намазывают красной краскою с золотистым отливом. Замужние чернят себе зубы и выщипывают брови. [104]

Мужчины и женщины носят шляпы только для того чтобы укрыться от дождя. Для защиты от солнца служит им опахало. В Японии самая необходимая вещь опахало; оно всегда в руках или за поясом у Японца. Даже духовные и солдаты носят вееры, точно так же как щеголихи. Если Японец пришел в гости, ему подают лакомства на опахале; нищий, прося милостыни, протягивает к прохожему свое опахало. Веер в Японии предмет впервой потребности и роскоши. Школьный учитель употребляет свой веер вместо прута и колотит им учеников по пальцам. Наконец веер, поданный на блюде особой формы, показывает преступнику, что, наступил час казни, и палач сносит ему голову, как скоро он нагнул ее к этому роковому символу.

Теперь взглянем на место, которое служит тюрьмою членам голландской фактории. Большой монастырь, называемый Дезима, так же оригинален, как все что порождено затейливым воображением Японцев: это, искусственный остров, устроенный в бухте наподобие насыпи или дамбы.

Когда правительство начало не доверять иностранцам, оно позаботилось прежде всего о том чтобы поселить их в таком месте, где бы за ним легче было присматривать. Поэтому Европейцев стали пускать только в два порта, Нангасаки и Фирадо: последний из них назначен был местом пребывания голландской фактории. Но японское правительство до того опасалось Португальцев, что и эта предосторожность еще не успокоила его; потому оно придумало устроить для них в море остров Дезиму. Когда сыну ботов, императору, докладывали о том, какую форму рабы его должны дать острову, он, молча, указал на свое опахало. Поэтому остров получил форму веера. Впоследствии, по окончательном изгнании Португальцев, место их в этой тюрьме заняли Голландцы. Дезима длиною около шести сот футов, шириною в двести сорок. Остров лежит в нескольких саженях от берегу, на котором стоит Нангасаки. Город соединяется с островом каменным мостом; но высокие стены мешают жителям того и другого видеть что [105] делается у соседа. Несчастным Голландцам предоставлено зрелище моря, а японским судам запрещено близко подходить к острову. Вначале моста стоят крепкие железные, ворота, охраняемые солдатами и полицейскими. Купцов, которых держат, таким образом взаперти как прокаженных, не может быть более одиннадцати, и чтобы жить в Дезиме надобно быть членом фактории. Один офицер, которому хотелось остаться там подольше, принужден был выдавать себя за бухгалтера. Иностранной прислуги держать не позволяется, и даже японским слугам запрещено ночевать в доме своего голландского господина, хоть бы он был при смерти. Одним только свободно-веселым женщинам позволяется оставаться ночью на Дезиме. Что касается до порядочных женщин, то они не могут и ногой ступить туда, под, каким бы то предлогом ни было. Это объявлено в самых грубых выражениях в прокламации, выставленной на мосту. Новый президент привез с собою жену. Это нарушение запрещения произвело величайший соблазн и, на прощение о позволении высадить эту даму на берег, последовал решительный отказ.

Поэтому Голландцы могут брать служанок только из увеселительных женщин, которые часто и делаются их домоправительницами. Дети, происходящие от этих связей, считаются Японцами. Поэтому они и не имеют права родиться на Дезиме, которой воздух осквернен дыханием иностранцев. Все женщины, поселившиеся на острове, обязаны однажды в день являться к офицеру, который командует стражею на мосту. Это делается, вероятно, для того чтобы которая нибудь из них не родила на острову. Матерям позволяется воспитывать детей маленьких в родительском доме; но потом, как скоро эта помесь вышла из младенчества, она в сношениях с отцом подвержена тем же правилам, какие должны наблюдать все Японцы при свиданиях с иностранцами. Единственная уступка, которую Японцы делают в этом случае Голландцам, состоит в том, что отцы могут изредка принимать детей своих у себя в доме. Японцам запрещено не только родиться, но и умирать [106] на Дезиме. Это постановлено законом; но трудно придумать как можно исполнить подобный закон при скоропостижной смерти; вероятно, в таких случаях прибегают к средству, которое в большом употреблении у Японцев, именно, к наибу. Соблюдать наибу; значить держать в секрете, то что всем известно. Таким образом закон по наружности исполняется, а только этого и нужно. Большею частью, умирающих переносят в такое тесто, откуда бы они могли отправиться на тот свет на законном основании.

Правительство, не только не позволяет Голландцам строить или покупать дома, но даже принуждает их платить за наем домов, которые они занимают, и притом по цене определенной нангасакским начальством. Голландцы могут иметь дела только с такими купцами и ремесленниками, которые назначены правительством. Контора должна приобретать многие товарные статьи от поставщиков, указанных правительством и притом за цены, пятьюдесятью процентами выше обыкновенных. Эта надбавка делается для того, чтобы покрыть расходы на охранение безопасности иностранцев. Что касается до тех товаров, для которых нет избранных от правительства поставщиков, то Голландцы должны приобретать их через маклера, или компрадора, назначенного тоже правительством; но они не могут платить за товар ни деньгами ни векселями. Для того ли, чтобы предупредить подкупы, или по какой-то другой причине, но члены фактории не имеют нрава держать у себя ни сколько денег. Грузы кораблей, приходящих из Батавии, тотчас по выгрузке передаются местным нахальствам и те продают их, а вырученные таким образом деньги употребляются на уплату за вывозимые Голландцами товары. Из тех же сумм уплачивают и по счетам компрадора и поставщиков. В назначенное время нангасакское начальство представляет счеты свои президенту фактория, и он обязан принять их беспрекословно.

Компрадор, поставщики, туземцы, нанимающиеся в услужение у Голландцев, одном словом все лица, [107] имеющие какие-либо сношения с факториею, получают паспорты и печати, и должны предъявлять их, всякой раз как отправляются на остров или возвращаются оттуда. Сверх того, при вступлении в должность они должны подписать своей кровью торжественное обязательство не водить дружеских связей с иностранцами, не сообщать им никаких сведений о нравах, языке, законах, религии и истории Японии; словом не иметь с ними никаких сношений кроме должностных.

За исключением чиновников и переводчиков, никто не может побывать на Дезиме без особенного дозволения нангасакского губернатора.

Переводчики составляют одно из главных сословий или гильдий в Нангасаки, и получают от правительства жалованье. При сношениях их с членами фактории всегда должен присутствовать городской чиновник, или шпион, как говорит Фисхер. Хотя вся система японского правления основана на шпионстве, однако ж последнее ее предположение кажется довольно невероятным; но впрочем известно наверное, что люди, которые находятся в услужении у Голландцев, обязаны присматривать за своими господами, за городскими чиновниками и за толмачами, имеющими с ними сношения.

Благородные Японцы презирают торговлю и уже по этому одному не станут обращаться с Голландцами как с равными. Закон, запрещающий купцам носить саблю, наблюдается так строго, что самые богатые из них не могут откупиться от стыда выходить со двора без оружия, иначе, как заплатив какому-нибудь промотавшемуся знатному за то, чтобы он записал их в число своих слуг: это дает им право носить саблю, но только одну. То же запрещение распространяется и на членов фактории, за исключением одного только президента; но и он имеет право носить только одну саблю, и то в торжественных случаях.

Со времени прибытия Португальцев в Японию до конца шестнадцатого столетия, местные начальства смотрели на действия миссионеров с веротерпимостью, удивительною в стране, где власть государя основывается на [108] веровании, что он родственник богов. До начала междоусобной войны, которая повела к совершенному запрещению христианской религии, число крестившихся простиралось до двух сот тысяч. Причины мятежа 1637 года в точности неизвестны; но как возмутившаяся провинция была населена почти исключительно японскими христианами, то иностранная религия и запрещена законом, а тем, которые ее приняли, предписано отказаться от нее под опасением смертной казни.

С тех пор каждый год, во время одного религиозного праздника, который бывает на четвертый день нового года, каждый Японец должен в присутствии начальства дать клятву, что он не верует в Бога христиан. Это делается для того чтобы узнать какую религию исповедуют туземцы, а не чтобы принудить их отказаться от христианской религии, если они ее приняли. Справедливость этого мнения доказывается многими фактами Мы приведен только одни из них.

В 1801 году небольшой бриг сел на мель у берегов одного из островов Гото. Нангасакский губернатор почел нужным допросить экипаж в присутствии президента голландской фактории и двух секретарей ее. Когда матросы объявили, что четверо из них Малайцы, один Китаец и один Кохинхинец, губернатор попросил Голландцев удалиться на минуту. После им сказали, что это делалось для того чтобы без них, заставить матросов оказать неуважение к христианской религии и поклясться, что они не принадлежат к этому исповеданию.

Когда кто-нибудь из главных нангасакских начальников приезжает к президенту фактории, тот обязан покрыть пол в своей комнате ковром и приготовить для своего знатного посетители ликеров и лакомств; встретить его у дверей, поклониться раза два или три в ноги, когда он сядет, и потом уже самому сесть. Правда, земные поклоны в большом употреблении между порядочными людьми; но японский чиновник редко кланяется таким образом президенту. Надобно упомянуть еще об одном обычае: знатный Японец никогда не станет говорить непосредственно с Голландцем, хоть бы тот [109] и знал по Японски. Некоторые президенты, шала хороша японский язык, пытались обойтись без переводчика; но японский чиновник всегда притворялся будто не понимает того, что говорив ему иностранец. Этого требует этикет. При аудиенциях президента у нангасакского губернатора, японский чиновник обращается к своему секретарю, тот к переводчику, и уже переводчик передает слова его президенту. Ответ идет таким же образом.

Президент два раза в год является к губернатору. В первый раз, когда представляет ему фасак, то есть, дань, которую Нидерландцы платят ежегодно японскому правительству, а во второй раз, когда отходят суда фактории.

Мы говорили, что Голландцы не могут выходить с острова без позволения губернатора. Правда, что позволение побывать в Нангасаки получать очень не трудно: стоит только за сутки подать через переводчика прошение; но члены фактории редко этим пользуются, потому что должны тащить за собою огромную свиту чиновников, нахлебников и шпионов. Иностранца, пришедшего в город, всегда сопровождают несколько банью и компрадор, которые должен вести счет его издержкам; сверх того и банью и компрадор берут с собою своих слуг, так, что свита посетителя состоят по крайней мере из тридцати человек; притом каждый из этих провожатых может пригласить с собою своих знакомых, и все это пирует на счет Голландца. Само собою разумеется, что, при таких издержках, члены фактории не часто решаются прогуляться по городу, тем более что при появлении иностранца, вокруг него собирается толпа ребятишек, которые бегут за ним крича во все горло: Голланда! Голланда!

Однако ж Голландцы, иногда от скуки, отправляются в Нагасаки, чтобы осмотреть, город и его окрестности, пообедать в каком-нибудь храме и побывать в чайных домах. Скажем сначала несколько слов о самом городе. Нангасаки расположен на склоне горы и вид его чрезвычайно живописен. Дома, каждый с [110] садом, очень не высоки, но состоят обыкновенно только из одного жилого яруса. Вышина фасада и число окон определено полицейскими постановлениями. Стены строятся из дерева, которого части соединены между собою глиною, перемешанною с рубленой соломою. Снаружи строение покрывается цементом, который придает ему вид каменного. Оконные стекла заменяются бумагою, очень тонкою, но крепкою. Ее не напитывают маслом, но для защиты бумаги от дождя делаются деревянные ставни. У наружных окон всегда есть занавески и весь дом окружен верендою, или крытою галереею, в которую выходят все комнаты.

В богатых домах с улицы всегда есть, просторный портик, где посетители оставляют свои носилки, сандалии, зонтики; тут также остаются слуги, и люди, приходящие по делам, ждут приему. Одним словом, это японская передняя. К портику прилегают службы. Жилые покои хозяев находятся в задней части дому, которая выходит треугольником в сад. Сады, как бы они малы ни были, всегда расположены самым живописным образом: тут найдете горы, скалы, каскады, миниатюрные озера, храмики, и все это помещается иногда в саду, который можно назвать кукольным.

Самая любопытная часть японских домов, есть род кладовой, называемой кура, куда прячут хлеб, деньги, книги, одежду и прочее, чтобы предохранить от пожару. Эти казематы отроются также, как и другие части дому, но все дерево в них покрывается слоем глины, толщиною в фут. Ставни в них медные, и сверх того по близости кладовых всегда есть большой чан с разведенною глиною, для того чтобы в случае опасности, подновить обмазку. Такие предосторожности необходимы в городе, где почти все здания деревянные и пожары бывают весьма часто.

Окрестности Нангасаки так живописны, что заставляют Европейца забывать неприятности, которые навлекает на него эта прогулка. Нет народа, который бы так живо чувствовал красоты природы как Японцы. Они доказывают это, между прочим, тем, что строят свои храмы всегда в прекраснейших местоположениях. [111] Эти здания снаружи так же просты как частные дома. Их чрезвычайно много: в окрееностях Нангасаки шестьдесят один храм.

Храмы Синту, или Шиенина, называются Мия, а буддийские храмы — Тира. Храмы стоят обыкновенно в саду; и вокруг их всегда есть несколько малых молелен. Из садов простирается прекрасный вид, и там бывает много гуляющих. При каждом храме есть большие комнаты, которые служат гостинницами для путешественников. Жрецы отдают также эти комнаты внаймы для пиршеств.

В этих-то трактирах члены фактории, получившие позволение приехать в город, угощают своих многочисленных провожатых. Компрадор, шпионы и слуги; принимаются пировать на счет иностранца и, чтобы пробыть подольше за столом, отпускают своего пленника на волю. Тут по крайней мере бедный Голландец может походить по улицам Нангасаки с одним толмачом, заглядывать во всякую лавку и покупать что вздумается. Если ж провожатые его несговорчивы, то он может побывать только в чайных трактирах.

Хозяева этих заведений имеют право покупать бедных девочек чтобы сделать их co временем баядерками. В младенчестве они исполняют должность служанок; но их обучают искусствам, и стараются развивать их таланты, чтобы они могли впоследствии удерживать своей любезностью посетителей, привлеченных красотою. Через несколько лет они начинают выполнять роль, к которой были предназначены, а танцы и пение далеко не главные их обязанности. Странное дело: трактирщик, таким образом воспитывающий их для разврату, считается самым низким человеком, но эти прелестницы пользуются каким-то уважением, непонятным у народа, который очень дорожит женскою добродетелью. Как некогда Аспазии и Лаисы, они принимают у себя, избранное общество, и даже многие знатные Японцы водят в эти собрания своих жен. Впрочем, девушки продаются только на известное число лет. По истечения сроку они большею часть [112] поступают в общество нищих отшельниц, а иные выходят замуж и находят себе женихов легче чем самые непорочные девушки. Говорят, будто они не хуже других исполняют обязанности супруги и матери, но всяком случае прежняя жизнь ни сколько не вредит им в общественном мнении.

Член фактории ни под каким предлогом не может оставаться в городе по захождении солнца. Ежели Голландец хочет посетить кого-нибудь из жителей Нангасаки, то он, не только должен получить позволение отлучиться с острова, но сверх того иметь разрешение зайти в такой-то дом.

Религиозные церемонии Японцев — почти единственное развлечение бедных дезимских заключенных. К счастью, этих церемонии довольно много. Самая любопытная из них — праздник Суа-Ками (бог), покровителя Нангасаки. Этот день празднуют с большою пышностью, особенно, потому что он бывает в одно время с одним из главных праздников, общих всему государству.

Прежде всего жители, разрядившись, отравляются в храм молиться и приносить жертвы; потом изображение бога Суа, с главными украшениями храма, которые состоят большею частию в богатом оружии, кладут в ковчег, покрытый лаком и раззолоченный. Храмовые прислужники носят этот ковчег по городу. Когда процессия, состоящая из жрецов, верхом и в носилках, и из отряда кавалерии, обошла весь город, ковчег, изображение бога и его сокровища ставятся в соломенную хижину, которую строят для этого на главной городской площади. Собственно религиозное празднество этим и оканчивается; но потом следуют народные увеселения и продолжаются несколько дней. Невозможно представить себе какие издержки делают разные части города, чтобы перещеголять одна другую. Из всех частей отправляются по городу процессии, к которым в каждой улице присоединяются два или три мальчика от семи до четырнадцати лет. Все эти процессии похожи одна на другую и потому довольно описать одну. [113]

Шествие открывается чем-то огромным и безобразным, каким-то балдахином, который как будто движется сам собою. Посмотрев хорошенько, вы увидите, что это — огромное покрывало, которое прикреплено к большому обручу и висит с нею до самой земли. Что касается до человека, который несет этот странный балдахин на бамбуковой палке, то вы видите только ноги его, но можете догадаться, что он должен быть малой рослый и здоровый, потому что вышитая ткань, покрывающая обруч, бывает аршин в десять длиною, — а обруч сверх того увешан разными украшениями, часто не легкими. Обыкновенно эти украшения состоят из разных символических предметов, птиц, животных, пользующихся общим уважением, или изображений знаменитых мужчин и женщин, лесу, покрытого снегом, ремесленных орудий и разных других предметов, которые служат эмблемою благосостояния страны, города, иногда одной улицы, или напоминают славу древних Японцев. За балдахином следует музыка, то есть, целая Толпа барабанщиков, цимбалистов и флейщиков, в самых странных костюмах. Впереди идет оттона, главный городской чиновник; кругом слуги обывателей квартала; за ними следует толпа ребятишек, которые представляют великие деяния какого-нибудь микадо, или полубога. Эта часть процессии заслуживает полного внимания. Маленькие мимы, в пышных костюмах того времени, которые они изображают, очень хорошо играют роль важных японских царедворцев. Позади, слуги несут маленькие паланкины для тех ребятишек, которые устают. За этой однодневной аристократией идет труппа актеров, и в несколько минут строют театр. Они ставят рядом две лавки одинаковой длины; к ним прикрепляют ширмы и декорации; потом при звуке самишена (род гитары), барабанов и других инструментов, с большим жаром играют свою пиесу, которая никогда не продолжается более четверти часа. Как скоро представление кончилось, процессия снова пускается в путь и, на следующем перекрестке, опять устроивает театр. [114]

Против соломенной хижины где стоит ковчег, о котором мы говорили, бывают представления в честь богу Суа. Вокруг площади устроиваются места для городских начальств и для Голландцев. Десять или двенадцать процессий следуют беспрерывно одна за другою, не производя ни какого беспорядку, хотя за ними всегда течет толпа народу.

Празднество продолжается несколько дней; но самые торжественные дни — первый и третий (то есть, девятое и одиннадцатое число). Все дела и торговля прекращаются. Всякой дом убирают внутри коврами и ширмами, снаружи занавесами; вокруг ставят палатки, в которых хозяева со своими гостями пируют при звуках музыки.

Таков главный нангасакский праздник; но кроме этого есть многие другие, и между прочим один, о котором трудно решить что это такое, религиозное ли торжество или просто светское увеселение. Вот как описывает его президент господин Meylan.

«Не знаю, право, говорит он, в честь диаволу или в насмешку ему по улицам пляшут люди, наряженные чертями, в страшных масках и с длинными рогами. У каждого из плясунов сверх того висит за спиною барабан, по которому он бьет изо всей мочи такт. Меня чрезвычайно удивляла разноцветность их костюмов: тут были черти черные, белые, красные, зеленые. Известно, что белые воображают диавола черным, а у негров он белее снегу; но черти красные и зеленые водятся, кажется, только в одной японской мифологии. Я долго думал об этой странности; наконец один ученый разрешил мне загадку.

«В Японии бывало много религиозных споров и, между прочим однажды о том, какого цвету диавол: одна секта утверждала, что он черный как уголь, другая, напротив, что у него кожа снежной белизны; но тут возникли еще две партии и, увлекаясь духом противоречия, стали утверждать, одна что он красный, другая, что зеленый. Распря разгоралась, умы воспламенялись, и чуть не дошло до междоусобной войны. Наконец дело представлено [115] было на разрешение императора, и сын неба помирил всех, объявив, что все правы. С тех пор японский ад населился чертями черными, белыми, красными и зелеными, народ перестал спорить и с равным удовольствием смотрит на тех и других, любуясь их пестротою и разнообразием».

Об остальных празднествах мы заметим только, что их бывает по два в месяц, а главный в новый год, потому что накануне всякой должен заплатить долги свои. Самый грациозный праздник тот, когда ночью бросают в море зазженные фонари, и судя по тому потонули они или поплыли заключают о судьбе душ умерших своих родственников и приятелей; самый оригинальный тот, когда старики и важные сановники пускают бумажных змей, которых бичевка натерта толченым стеклом; а Самый нелепый тот, когда изо всех домов выгоняют злого духа, кидая ему в голову вареным горохом или камешками.

Есть еще чрезвычайно странная церемония, которую Голландцы могут смотреть только украдкой; но и очевидцы не знают, что это такое: военное или гражданское празднество, торжественная охота или род параду. Как бы то ни было, но губернатор при этой церемонии бывает окружен такою свитою, что Японцы смотрят на него не только с любопытством, но с каким-то почтительным страхом. Утром в день, назначенный для этого торжества, улицы пустеют. Все прячутся в домах и выглядывая из-за ставней и занавесок, ждут процессии.

Народу строго запрещено нарушать торжественность этой церемонии смехом или другими непристойностями; чтобы напомнить ему об этом, четыре человека, с метлами в руках, как обыкновенно перед знатными господами, идут перед кортежем и кричат вовсе горло: Стае! Стае! то есть, садитесь, или преклоняйтесь. Мы бы хотели поговорить обо всех участвующих в этой процессии, но и на нескольких страницах не исчислить огромного множества охотников, вооруженных аркебузами, луками и тромблонами; офицеров с двумя [116] саблями у боку; чиновников верхами, и прочее. Ход тянется несколько часов. Трудно представить себе также какое множество слуг несет гардероб и мебели губернатора. Паланкины, сундуки с платьем, корзины с плащами, драгоценное оружие всякого роду в шелковых чахлах, одним словом целый базар следует за знатным японским садовником, для того, чтобы, где б он ни остановился, его тотчас можно было окружить всеми удобствами жизни и всей его пышностию. Это доходит до того, что слуга несет на палке два железных ящика, из которых в одном беспрерывно кипит на жаровне самовар, а в другом находится модный чайный прибор... Я не говорю уже о множестве белых и голубых флагов с золотыми надписями, которые блестят на солнце. Одним словом, тут целая армия, отрядами которой командуют высшие сановники в парадных костюмах; а посередине губернатор едет на лошади, которую два солдата ведут под узды; на нем туника затканная золотом, золотое оружие, на голове лакированный шлем, а на спине за поясом начальнический жезл.

Такова пышность знатного японского сановника, который при дворе императора считает за величайшую честь поцеловать туфлю сына богов.

Текст воспроизведен по изданию: Положение голландцев в Японии // Библиотека для чтения, Том 57. 1843

© текст - ??. 1843
© сетевая версия - Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1843

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info