1. «Дневник путешествий» написан Мишелем де Монтень частично на итальянском языке потому что, как он объясняет, он хочет попытаться говорить на этом языке, будучи более всего в тех районах, где, как ему кажется, он слышит «самую совершенную речь Тосканы, особенно среди крестьян, которые не смешивают ее с соседними и не искажают ее» ¹. В «Дневнике» был описан обширный маршрут, по которому следовал его автор, когда в октябре 1580 г. он оказался у границ Италии, пройдя по многим дорогам и посетив много городов Франции и Германии; и затем от Бреннера через Больцано и Верону он прибыл в Венецию, потом, посетив Феррару, Болонью и Флоренцию и, достигнув Рима, задержался там на некоторое время (там он будет жить второй раз на обратном пути), наконец, вновь прошел по Италии через Тоскану, Ломбардию и Пьемонт, прежде чем вернуться в унаследованный от предков замок в Перигоре в ноябре 1581 г.

Можно сказать с уверенностью, что путешествие Монтеня отличается от путешествий, предпринимавшихся его соотечественниками; если отчасти целью его был поиск лекарств от болезней, которые его мучили (gravelle или каменная болезнь), — как очевидно из того, что большую часть времени он посвящает лечению, особенно в Баньи ди Лукка, и из многих деталей, иной [202] раз достаточно жестких, как бы из медицинского досье, о которых можно прочитать в «Дневнике», — однако оно должно рассматриваться также как бегство от монотонности домашней жизни. Но еще более путешествие очерчивается (вырисовывается) как полезное средство не для того, чтобы рассказать о мелких деталях увиденных вещей, но «чтобы принести оттуда главным образом [знание] нравов тех народов и их обычаев и чтобы отточить и отшлифовать наш ум в соприкосновении с умом другого» ², как остроумно пишет Монтень, показывая этим, что он не хочет навязывать другим свой образ, но, напротив, получает его из многих (других), которых встречает во время путешествия. Поэтому «Дневник» читается как зеркало души («зеркало, с которым идешь по дороге»), если не как дополнение и иногда как источник его знаменитых «Опытов», из которых первые две книги вышли из печати немного ранее, чем их автор отправился на такой подвиг. Верно пишет по этому поводу А. Д’Анкона: «Путешествие — живой портрет состояния Италии конца XVI в., и по содержанию и по стилю наполовину итальянскому, оно в некоторой степени принадлежит нам» ³. А Г. Натоли заметил, что Монтень, пропитанный классической культурой, не ограничивался пассивным созерцанием античного мира, но его дух устремлялся вперед; что в разнообразии мира он видел разнообразие человека и не считал справедливыми и истинными только дела нашего дома, но мудро рассуждал: «Каждый считает варварством то, что не относится к его обычаю» ⁴. Наконец, Франко Антоничелли в газетной критической статье так оценил работу: «“Дневник” — не что иное как частная книга заметок и только случайных наблюдений, а не общих размышлений... и по этой причине Монтень никогда не предполагал публиковать его, напротив, оставил его в забвении, в секретности, из которой его [203] спасли почти двести лет спустя потомки. По-моему, это вид образцового дневника, это то, что я люблю: претензия понять мигом, за короткое время природу, историю, национальный характер есть только высокомерное и, впрочем, тщетное обобщение: Монтень никогда там не окажется» ⁵.

Но перейдем к более ограниченной теме, которую я намереваюсь развивать, следуя страницам «Дневника», — к римским встречам Монтеня и его посещениям городов по долине реки По — Феррары, Болоньи, Турина. Прежде всего, следует упомянуть, что Монтень был личностью, хорошо известной в своей стране, которая назначала его на общественные должности, при его возвращении из Франции его ждала весьма значительная должность городского головы (синдика) Бордо. Кроме того, он гордился знакомством и дружбой, среди прочих лиц правительства и двора, самого монарха Генриха III Валуа, правившего в Париже в годы жестоких религиозных войн между католиками и гугенотами. Поэтому получилось так, что его путешествие, даже не нося официального характера, приводило его часто к встрече с «властителями» Италии, поддержанной рекомендациями французских послов при разных дворах: от великого герцога Тосканы Франческо I Медичи до герцога Феррары Альфонсо д’Эсте II, от разных кардиналов римской курии до самого правящего Понтифика Григория XIII, болонца Уго Бонкомпаньи, живой портрет которого Монтень успешно набросал.

2. По поводу частной аудиенции, которую Папа предоставил ему и его свите, вот что сообщает его неизвестный «секретарь» ⁶, достойный восхищения преданностью «хозяину» и тщательностью описания: «Папа с учтивым лицом побуждал М. д’Эстиссак к изучению (наук) и к добродетели и М. де Монтень к благочестию, которое он всегда проявлял в отношении церкви и службы христианнейшему королю...» (P. 193; франц. текст). Относительно языка Понтифика и его характера «секретарь» [204] пишет так: «Язык папы итальянский, в нем ощущается болонская ветвь, которая является худшим наречием Италии; и сверх того, речь [его] по своей природе затрудненная. Впрочем, это очень красивый старик среднего роста и прямой, лицо, исполненное величия, длинная белая борода, возраста более 80 лет, для этого возраста он наиболее здоров и крепок, насколько можно пожелать, без подагры, без колик, без боли в желудке и без всякого лечения; по природе мягкий, мало увлеченный мирскими делами, большой строитель; и в этом он оставит Риму и повсюду особый почет в память о себе; великий благотворитель, я говорю вне всякой меры...» (P. 194; франц. текст).

В доказательство всего того, что он утверждает, «секретарь» ссылается на множество девушек на выданье, которых папа облагодетельствовал, и на коллегии, которые он приказал построить в Риме, соответственно снабдив их средствами, чтобы привлечь к церкви юношей тех наций (греков, англичан, шотландцев, французов, немцев и поляков), которые испорчены ложными голосами против нее; и еще об ответах, которые дает папа, говорят, что они «короткие и решительные, и потерянное время — опровергать его ответ с помощью новых аргументов» (P. 195; франц. текст) ⁷.

В отношении этой аудиенции, пишет Мезини в своей краткой монографии о Папе Бонкомпаньи, реформаторе юлианского календаря и выдающейся фигуре Контрреформации, Монтень «вынес наилучшее впечатление, <...> описывая его исполненным достоинства и почтенного превосходства, что [заставляло вспомнить] древнего римского сенатора» ⁸; в то время как другие историки подчеркивают в Папе неустанную работу по восстановлению католицизма и развитию миссий (А. Саба, Л. Пастор). [205]

Но я хотел бы теперь припомнить другое лицо, встреченное в Риме Монтенем, в силу своеобразия субъекта и окружающей его анонимности. Речь идет о «после Московии», которого Монтень увидел на церемонии, на которой папа присутствовал 1 марта 1581 г. Он описан в своем богатом наряде: ярко-красной мантии, сутане из позолоченной ткани, берете также из позолоченной ткани и подбитом мехом, наверху круглая шапочка из серебряного полотна. Столько деталей в костюме призваны подчеркнуть суровый и неуступчивый характер этого посланца Ивана IV Грозного; действительно, говорится, что «он настоятельно просил о том, чтобы не целовать ног Папы, но только правую руку, и он хотел уступить, только получив свидетельство, что сам император был подчинен этому обряду: ибо примера королей ему не было достаточно» (P. 211; франц. текст). И хотя у него в свите было только три или четыре человека, и хотя он не умел говорить на другом языке, кроме своего, цель, с которой он прибыл в Рим, должна была простить такое высокомерное поведение, а именно «подвигнуть Папу выступить посредником в войне, которую король Польши вел со своим хозяином, ссылаясь на то, что он (русский царь) должен выдержать первый напор турок» (Ibid; франц. текст) и что, «если его сосед ослабит его <...>, он станет неспособным к другой войне, которая откроет большое окно туркам, чтобы прийти к нам» (Ibid.; франц. текст); в обмен за папское посредничество в заключении мира с польским королем воинственным Стефаном Баторием, который боролся с русскими, изнуренными двадцатилетней Ливонской войной, он предлагал «уменьшить некоторые религиозные различия, которые имел с Римской церковью» (Ibid.; франц. текст).

Это достаточно любопытный эпизод, сообщенный «секретарем» на случайной встрече Монтеня с представителем той Московии, о которой он вполне вероятно до тех пор мало слышал.

При омментировании позиции, принятой неназванным послом — им был дьяк Леонтий, прозванный Истомой, Шевригин, который затем дал отчет о своем путешествии в своего рода дневнике (Статейном списке), где он описывает свое пребывание в Риме в феврале 1581 г., оказанный ему добрый прием и [206] его отъезд в конце марта в сопровождении иезуита Антонио Поссевина, посредника, посланного папой Григорием, — достаточно упомянуть, что великие князья и затем русские цари после конца «татарского ига» всегда отстаивали полный суверенитет своих земель и никогда не принимали феодальных инвеститур ни от папы, ни от императора, ссылаясь на легендарных предков времен Августа и на недавний брак Ивана III с племянницей последнего императора Константинополя (Царьграда) Зоей-Софьей Палеолог (1472), вследствие чего водрузили на своем гербе двуглавого орла Восточной Римской империи и привели неопровержимые доказательства пророчеству монаха Филофея из Пскова о «Москве третьем Риме», преобразуя его в политическую и государственную программу ⁹.

Из этого имперского величия, вознесенного на вершину Иваном IV, родились пышные обычаи, унаследованные от татарских ханов и византийцев, которые имели силу при московском дворе, где цари требовали от иностранных послов унизительных знаков почтения, между тем как отказывали в них «власть имущим» Запада, хотя те также обладали верховной властью.

Однако драматический поворот войны с Польшей заставил признать себя даже гордого монарха, каким был Иван IV, и вот Шевригин, который, по его словам, пересек вражескую страну переодетым и с большой опасностью, представляет Папе аргумент, иной раз используемый Святым Престолом, всегда надеющимся собрать в «овчарне» католицизма русских «овец»: то есть то, что издавна выпадало на долю его соотечественников — противостоять, словно внешняя защитная стена Европы, разрушительным волнам завоевателей «народов степей»: сначала печенегов и хазар, затем татар и турок; поэтому, если их ослабит сосед поляк, они не будут в состоянии выдержать другую войну, в целом крестоносную, которая всегда была на мушке христианства и 10 лет тому назад принесла свои плоды в Лепанто; и так через эту пустоту, через это «большое окно, открытое туркам» [207] жестокий и фанатичный ислам обрушился бы на европейские страны, завоевывая их. Более ловкий аргумент Realpolitik (Реальной политики) посланец Грозного не мог бы и представить папе, пусть даже и сопроводив его предложением, которое затем не было сдержано, смягчить «некоторые различия» религиозного характера с Римской церковью, различия, которые привели к русской автокефалии и через некоторое время к установлению патриаршества в Москве (1589). Папа Григорий согласится, так как Римская курия была тогда занята планами по изгнанию турок из Европы, и потому ей было выгодно заключить мир между Москвой и Польшей и вовлечь Россию в союз христианских государств против ислама, тем более, что она надеялась, что образование такого союза принесло бы с собой также и религиозное единство; но Иван Грозный отказался начинать переговоры о вере, пока не был заключен мир с Баторием, что и случилось при посредничестве ловкого Поссевина 15 января 1582 г. путем заключения десятилетнего Ям-Запольского перемирия, что является единственным успехом ватиканской дипломатии в истории европейского Востока.

Любопытно, что московский посол даже не знал о суверенитете республики Сан Марко и имел с собой письма, направленные «высокому правителю синьории Венеции» (P. 211-212; франц. текст), который, как он полагал, находится под юрисдикцией папы, Монтень остроумно комментирует: «Бог знает, как эти великолепные [патриции] восприняли такое невежество» (P. 212; франц. текст); между тем более важным было то, что Грозный, как он делал иной раз со шведами и поляками, внушал уважение через своих посланцев суровой манерой держать себя, и богатством и редкостью своих даров (соболиных и черных лисьих мехов).

И это только одна глава отношений между Москвой и Св. Престолом, которую русские и зарубежные ученые углубили и которую мне показалось уместным привлечь в связи со случайной римской встречей Монтеня с дьяком Грозного ¹⁰. [208]

3. Феррары Монтень достигает в ноябре 1580 г., прибыв из Падуи, Монселиче и Ровиго, и задерживается там на 3 дня с 15 до 17 ноября. Он отмечает, что город величиной с Тур, однако очень мало населенный, что там имеются «много дворцов, <...> что улицы в большей части широкие и прямые, <...> все мостовые из кирпича», и что портики, как в Падуе, «очень удобны для прогулок в любое время под навесом и без уличной грязи» (P. 170-171; франц. текст). Монтень, должно быть, посетил там все достойные внимания места, от Палаццо Деи Диаманти — о нем он упоминает в «Дневнике» год спустя во время остановки в Мачерата, сравнивая его с Палаццо Моцци-Ферри (P. 245) — до дворца Скифанойя, до многих старых церквей, включая знаменитый кафедральный собор, так как пером «секретаря» записано: «Мы были весь этот день в Ферраре и видели там много прекрасных церквей, садов и частных домов и все то, о чем нам говорили, замечательно» (P. 171; франц. текст); к сожалению, к таким посещениям недостает комментария.

Напротив, в деталях описана аудиенция, предоставленная Монтеню и его спутникам герцогом д’Эсте Альфонсом II, и то, как герцог все время стоял на ногах с непокрытой головой, и «он сказал им на очень красноречивом итальянском, что очень охотно увидел дворян этой нации, будучи слугой христианнейшего короля, весьма признательным ему. У них были и некоторые другие темы для совместного разговора, и затем они удалились, синьор герцог был всегда с непокрытой головой» (P. 170; франц. тест). И еще там обращено внимание на галеру (Bucintoro), которую Альфонс приказал построить в Венеции для развлечения прекрасной и молодой (3-й) жены Маргариты Гонзага, дочери герцога Мантуи, «чтобы сопровождать ее на реке По» [209] (P. 171; франц. текст) ¹¹, и на то, как в Арсенале были выставлены мощные орудия артиллерии, литье времен Альфонсо I, что сделало Эсте знаменитыми ¹², также и посредством поэзии Ариосто. А в отношении «мессера Лодовико» (Ариосто), не очень любимого Монтенем в молодости, сказано, что он видел его изображение в Феррарской церкви, где он погребен (P. 170) ¹³. О Тассо, тогда еще живом, но заключенном в Госпитале Св. Анны, Монтень, напротив, ничего не говорит в «Дневнике», между тем как на страницах «Опытов» мы находим упоминание о нем, в котором он сообщает, что [нашел его] при посещении «в столь жалком состоянии, пережившего самого себя, не узнающего самого себя и свои сочинения»; но не кажется ли, что в таком, наверняка добровольном пропуске, нельзя не заметить, как отмечает Рат, знака скорбного сострадания? ¹⁴

Отправившись затем в Болонью, через «землю Ломбардии» (в память о лангобардском государстве Монтень называет так территорию гораздо более широкую, чем современная Ломбардия, где он не проезжал, начиная путешествие) он описывает местность равнинную и плодороднейшую, но не легкую для проезда «во время грязи», и так как дороги были огорожены с одной стороны рвами, прохожие не имели способа избежать земельной грязи, для чего многие сельские жители использовали при ходьбе маленькие ходули высотой в полфута (P. 172).

Если впечатления от Феррары не являются особо оригинальными, самое интересное, тем не менее, — описание Герцога: [210] находясь все время в борьбе с Медичи за право «первенства» и в тревоге за свой род, который с ним затух бы, он, напротив, с благородной учтивостью принимает заальпийских гостей, которые, должно быть, напоминают ему семейные связи и пребывание в молодости при французском дворе.

4. В Болонью Монтень прибывает 17 ноября и задерживается там до 20 ноября; он говорит о ней как о «большом и прекрасном городе, [по размерам] больше Феррары и гораздо более населенном» (Ibid.; франц. текст). Упомянув о неизвестном венецианце, знаменитом фехтовальщике, у которого берет уроки его молодой соотечественник, Блез де Монлюк (Ibid.) ¹⁵, он переходит к описанию «квадратной колокольни, древней и такого строения, что она вся свесилась и кажется, грозит разрушением» (Ibid.; франц. текст) ¹⁶. Разумеется, речь идет о башне Гаризенды, которая с башней Азинелли составляет еще сегодня символ Болоньи, упоминаемой всеми путешественниками, проходящими через «ученый город».

После двух башен вот другой выдающийся памятник — «школа наук, представляющая собой самое красивое здание, которое я когда-либо видел, [предназначенное] для этой цели» (Ibid.; франц. текст): это Палаццо Аркиджиназио ¹⁷ — слава болонской архитектуры 1500 г. со своим анатомическим театром, Аула Магна (Большая аудитория), большим залом, позже названном “Stabat mater” (в память о музыке Россини, которая была там исполнена в первый раз) и великолепным двориком с портиком и возвышающейся лоджией, украшенной фресками с [211] гербами студентов «цитрамонтан» и «ультрамонтан», которые сходились в «Альма матер студиорум».

В «Дневнике», напротив, нет упоминаний ни об одной из старых и грандиозных церквей и базилик, тогда уже существовавших — от Сан Петронио до Санто Стефано, от Сан Франческо и Сан Доменико; идет ли речь о лакуне «секретаря» или сам Монтень, уставший от долгого путешествия, предпочел развлечься, ведь в «Дневнике» содержится упоминание о представлении Comediens (P. 172) ¹⁸, на котором он присутствовал с удовольствием, будучи большим любителем театра?

Также в Болонье, как уже и в Ферраре, упоминаются «прекрасные и широкие портики, а также очень большое число прекрасных дворцов» и красивейший фонтан на площади, фонтан Нептуна, немного не законченный, но о котором Монтень, кажется, не знает, что это работа соотечественника Джамболоньи из Дуе (P. 173).

Переходя затем к описанию населения, он замечает, что здесь живут, как в Падуе, но менее мирно из-за наличия двух старых противоположных и соперничающих партий, одной поддерживающей французов, другой — испанцев (Ibid.). По этому поводу Д’Анкона, работа которого всегда ценна своими обширными комментариями, замечает, что о раздорах, особенно тяжелых в период путешествия Монтеня, в «Хрониках» нет известий, однако возможно, что какой-нибудь член группировки сам назвался «гвельфом» или «гибеллином», как в старые времена, и что также в городе сохранились названия, если не партии ¹⁹; впрочем, также К. Де Броссес, около 2-х веков спустя найдет Болонью «разделенную на партии, французскую и немецкую» ²⁰. [212] Но если верно, что присутствие испанцев и их вкусы оставили свои следы в Болонье (известно, что в 1367 г. кардиналом Альборнцом была основана испанская коллегия как приют для студентов), равно необходимо учитывать, что Болонья с 1506 г. входила составной частью в Папское государство, даже стала в нем «второй столицей», когда при подстрекательстве Юлия II были изгнаны Бентивольо, которые также оставили важный след в культуре города, и кроме того в 1530 г. Болонья принимала Карла V, короновавшегося императорской короной в Сан Петронио папой Климентом VII, спустя лишь три года после ужасного разграбления Рима (sacco di Roma) немецкими ландскнехтами. Это была как бы вчерашняя история, но вполне возможно, что торопливому путешественнику город показал еще следы соперничества между старыми группировками, особенно со стороны тех сенаторских семей, которые разделяли в нем власть с папским легатом.

Чтобы закончить разговор о других болонцах, ставших известными Монтеню в его путешествии, можно привести пример с Франческо Гамбарини, который нанес ему визит во время его продолжительного пребывания для лечения в Баньи ди Лука; он в чине полковника командовал в Борго а Моццано 1200 солдатами на деньги Синьории Лукки (P. 272). Монтень вспоминает о многих любезностях, оказанных ему, так что когда он захотел дать на свои деньги обед и бал, предлагая подарки дамам, он пригласил Гамбарини участвовать в нем (Монтень называет его «благородным болонцем, как бы братом». P. 288, 464; итал. текст); по этому случаю он присутствовал при чтении Ариосто и других поэтов «импровизаторшей», простой неграмотной крестьянкой по имени Дивиция, «с речью изящной и очень свободной».

5. Совсем другими представляются природная среда, политический климат и население Пьемонта, который Монтень пересек год спустя в октябре 1581 г., прибывая из Павии и Милана и теперь уже на пути возвращения домой и более того, ожидая нетерпеливо вступления на пост «первого гражданина» Бордо. Переправившись через Тичино у Боффалоры на лодке, он достигает 28 октября Новары и задерживается там, чтобы переночевать. Однако оценивает ее как «город маленький и мало [213] приятный, расположенный на равнине», но с окрестностями, доставляющими удовольствие «виноградниками, рощицами и плодородной землей» (Р. 362, 499; итал. текст). Ни о чем другом он не говорит, спеша уехать на следующий день — по крайней мере, старый Бролетто должен был бы привлечь его внимание — и достигает Верчелли, переправляясь снова на лодке через Сезию, которую он называет Zesa. О Верчелли он пишет, что «это город герцога Савойи, он также расположен на равнине» (Ibid.) с внушительной крепостью, которую новый герцог (Карло Эммануэле I, наследовавший в предыдущем году отцу Эммануэле Филиберто) приказывает построить в большой спешке с применением многочисленных бригад мастеров. Это крепость, сегодня место суда, сооруженная искусными мастерами стен (mastri de muri), кузнецами и каменотесами (pichapedre), происходящими от тех мастеров, которые за век до этого были приглашены реконструировать старый московский Кремль ²¹.

Пройдя Сан Джермано Верчеллезе и Сан Джиако, то есть Сантиа, Монтень ночует в Ливорно, «деревушке, где достаточно домов», и достигает Кивассо к обеденному часу. Мосты, чтобы преодолеть реки, должно быть, были тогда почти все разрушены после разорительных войн, так что, приближаясь к Турину Монтень и его сопровождение были вынуждены переправляться через «очень многие потоки и реки на лодках и вброд» (P. 363, 499; итал. текст). 31 октября Монтень прибывает в Турин, но задерживается там только на один день, получая от города неблагоприятное впечатление; он говорит о нем как о «маленьком» и расположенном в «очень водянистом месте», не хорошо построенном и неприятном; однако он хвалит в нем чистоту, замечая, что в середине улиц бежит «речка, чтобы очищать [214] их от нечистот» (Ibid.). Что касается населения, то он замечает, что «здесь говорят обычно на французском языке» и что, «кажется, все очень верят во Францию», между тем, как «язык народный это язык, который, кроме итальянского произношения, почти не имеет ничего другого, остальное — слова из наших» (P. 363 и 499-500; итал. текст). Необходимо вспомнить, что Турин насчитывал тогда не более 20 тысяч жителей, что в нем царили безработица и бедность, а также и нищенство, что финансы были истощены и поля не обработаны и заброшены после длительной французской оккупации. Если Эммануэле Филиберто, выбирая его столицей своего государства в 1563 г., придал ему лицо, то украшение его зданиями будет, как известно, заслугой его последователей, и величественный стиль барокко и рококо мы найдем только в XVII и XVIII вв. после того, как там будут работать с Кастелламонте Гуарино, Виттоне, Юварра.

Наверняка можно сказать, что Монтень видит Турин еще в средневековых одеждах, в то время как Возрождение не оставит там следа (за исключением благородного здания собора Сан Джованни Баттиста); и таким образом, он торопится уехать из него, после того как взял напрокат верховых лошадей для себя и своих до Лиона по цене, действительно, из самых умеренных, так как речь шла о 5 днях пути: 5 с половиной скуди за каждое животное и оставляя питание заботе конюхов. Но не только это будет для Монтеня поводом для удовлетворения, так как достигнув Сузы, где он заночевал, «следуя узкой равнине среди гор — исторические «Теснины св. Михаила» (Chiuse di S. Michele) ²² — он должен был признать, что «таверны (остерии) там лучше, чем в других местах Италии, хорошие вина, хлеб плохой, но много пищи, вежливые содержатели гостиниц» (P. 363 и 500; итал. текст). Итак, после остановки в этой «крепости, населенной большим количеством домов» (там было тогда 6 гостиниц, чтобы приютить путешественников, которые шли за горы), Монтень «нанял» в Новалезе (о которой ничего, к сожалению, не говорит) 8 горных жителей (marrons), чтобы они несли его на носилках поочередно в переходе через Монченизио [215] (Ibid.). Так назывались те жители долины, которые, используя паланкины с кольцами и шестами, несли старых путешественников и не способных ходить вплоть до вершины горы, чтобы затем спустить их вниз их до Ланслебурга; они должны были кроме того переправить багаж и вести коней, снабженных специальными подковами ²³. Как ясно из «Дневника (снова на французском после преодоления Альп), Монтень частично на носилках, частично на лошади потратил два часа, чтобы подняться на горный перевал, замечая, что путь каменистый и неудобный, однако лишенный опасностей, и затем очень забавлялся при спуске на ramassa — подобии саней — с французского склона. Достигнув низа, он отпустил своих marrons, которые за всю свою службу в целом попросили у него к большому удивлению только 2 скуди; вознаграждение, даже для тех времен было поистине смехотворным!

Так эти 8 бедных пьемонтских жителей долины дали синьору Монтеню при его уходе из Италии и после многих предшествующих горьких испытаний несравненный пример честности и умеренности.

Комментарии

1. Montaigne M. de. Journal de voyage. Ed. F. Garavini. P., 1983. P. 460 Дальнейшие ссылки на это издание будут сделаны в самом тексте статьи в скобках с указанием страниц. Для консультаций полезно также критическое издание «Дневника» под ред. Maurice Rat. P., 1955.

2. Montaigne M. de. Essais. Ed. M. Rat. Paris, 1962. Vol. 1, chap. XXVI. P. 163.

3. D ’Ancona A. L’Italia alla fine del secolo XVI. Giornale del viaggio di Michele de Montaigne in Italia, nel 1580 e 1581. Citta di Castello, Lapi, 1889. P. XIV.

4. Natoli G. Prefazione al Giornale di viaggio ecc., cit., vol. 1. P. XLV.

5. Antonicelli F. Montaigne viaggiatore in Italia // Scritti letterari 1934-1974 / A cura F. Contorbia. Pisa, 1985. P. 289.

6. О социальной идентичности секретаря, вероятно, слуги Монтеня, не лишенного культуры, см.: Garavini F. Introduction al Journal de voyage. Cit. P. 8-31.

7. О папе Григории XIII (1512-1585) см.: Pastor L. Storia dei Papi / A cura A. Mercati e P. Cenci. In 11 vol. 1908-1934. Vol. IX. Roma, 1929; Saba A. Storia della Chiesa. Torino, 1945. In 4 Vol. Vol. III. P. 551-561, 565-510.

8. Цит. по: Mesini C. Il pontificato di Gregorio XIII (Ugo Boncompagni) nel IV Centenario di sua elezione al soglio pontificale 15121912 // Strenna storica Bolognese, XXII. 1912. P. 166.

9. См.: Tschizewskij D. Storia dello spirito russo. Firenze, 1965. P. 118-120; Lo Gatto Е. Storia della Russia. Firenze, 1946. P. 129-131; Picchio R. La letteratura russa antica. Firenze, 1968. P. 160, 167, 211.

10. См.: Pierling P. Un nonce du Pape en Moscovie. Paris, 1884; Id. La Russie et le S. Siege. Paris, 1901; Id. Dimitri dit le Faux et Possevin. Paris, 1914; Smurlo. Mosca-La Terza Roma // Russia, III, 2. 1924; Platonov S. Moskva i Zapad (Mosca e l’Occidente). Berlin, 1926. См. также о миссии Шевригина в Рим и Поссевина в Москву: Ioann IV Vasil'evic (S. Seredonin) // Russkiy biograficeskiy slovar'. VIII. NewYork, 1962 (reprint); Pastor L. Op. cit.. IX. P. 3-4, 707-716; Лихачев Н. П. Антоний Поссевин и Истома Шевригин // Вестник Всемирной историю. 1890, №2; Tolstoy D.A. Rimskiy Katolicizm v Rossii (Il Cattolicesimo romano in Russia). T. 1, cap. II, s.d.; Antonii Possevini Moscovia. Antverpiae, 1587.

11. Bucintoro — величественная галера, богато украшенная, которая в день Вознесения доставляла Дожа Венеции на церемонию «бракосочетания (свадьбы) с морем». По такому образцу феррарский герцог приказал построить речное судно.

12. В Арсенале Монтень должно быть восхищался пушкой Regina и двумя кулевринами Gran Diavolo и Giulia, последняя отлита в бронзе Микельанджело для памятника Папе Юлию I, который был разрушен болонцами, недовольными утратой свободы.

13. Ариосто, певец дома Эсте, был похоронен в церкви Сан-Бенедетто и после лишения ее святости его останки были перенесены в Залу Ариосто Коммунальной библиотеки Феррары.

14. Rat M. Introduction // Montaigne M. de. Journal de voyage. P. XXI.

15. Возможно, речь идет о Лелио де’Тедески, кому приписывали новые изобретения в искусстве фехтования.

16. Из двух башен Гаризенда, высотой в 48 м имела наклон 3,2 м (однако она никогда не была колокольней), в то время как Азинелли, гораздо менее наклоненная, достигала высоты в 98 м.

17. Палаццо Аркиджиназио был сооружен в 1561 г. по волеизъявлению папы Пия IV, болонским архитектором Антонио Моранди, прозванным Грозным (Terribilia), вплоть до 1803 г. оно будет местопребыванием Университета и еще сегодня в своем назначении Коммунальной библиотеки оно является одним из самых внушительных и характерных городских зданий.

18. Возможно, это была Compania dei Confidenti, которая в эти годы выступала часто в Болонье, по рекомендации мантуанского Герцога Кардиналу Легату Пьер Донато Чези (чей племянник был знаком Монтеню по Баньи ди Лукка), человеку с более мирскими вкусами, нежели его предшественник, суровый кардинал Карло Борромео, будущий святой.

19. D’Ancona A. Op. cit. P. 156.

20. Brosses C. de. Lettres familieres sur l’Italie. Ed. Y. Bezard. Paris, 1931. In 2 vol. Vol. 1. P. 269.

21. Речь идет о «фряжских мастерах», как русские называли художников и архитекторов итальянского происхождения — Алоизио да Карезано, Микеле Парпайоне и Бернардино да Боргоманеро (все они из Верчеллезе и Новарезе), которые сооружали в Москве стены и дворцы Кремля в конце XV века. См. об этом: Lo Gatto E.. L’opera del genio italiano all’estero. Gli artisti in Russia. I. Roma, 1934; Cazzola P. “Mastri fryazy” d’origine piemontese al Cremlino di Mosca // Bollettino S.P.A.B.A.. n.s. XXX—XXXI, 1976-1977. P. 93-101.

22. В этом ущелье в долине Сузы в начале VIII в. франки победили лангобардов.

23. См. об этом: Zanotti G. Sotto il cielo di Torino. Torino, 1960. P. 26-33; Dalle Alpi a Torino con scrittori stranieri del passato. Testi e trad. A. Peyrot. Firenze. Barbera. S. d. Также: Cognasso F. Storia di Torino. Milano, 1959. P. 212, — упоминает, что Монтень определяет туринцев как «веселый народ, с острым умом, но медлительных в делах».

© текст - Каццола П. 2011
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Николаева Е. В. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Cursor mundi. 2011

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info