СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГАСПАРО КОНТАРИНИ

О МАГИСТРАТАХ И УСТРОЙСТВЕ ВЕНЕЦИАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

КНИГА ПЕРВАЯ

Мне часто приходилось замечать, как многие чужеземцы, благоразумные и сведущие в науках мужи, впервые попадая в Венецию и созерцая величие этого города, приходят в такой восторг и восхищение, что, судя по их виду, они не могут представить себе ничего более удивительного и прекрасного. Однако не все они поражались одному и тому же, ибо некоторым казалось чудесным и почти невероятным то, что в одно место постоянно и непрерывно изо всех уголков и краев Земли свозится такое множество товаров, которые потом по суше и по морю поступают к самым разным народам. Других привлекало городское многолюдство, стечение чуть ли не всех наций, как будто Венеция — это главное всемирное торжище. Некоторые дивились грандиозности ее владений, которые далеко простираются по воде и по суше; однако многие люди наиболее искушенного и острого ума превыше всего ценили необычность ее местоположения, столь удобного, что оно кажется избранным бессмертными богами, а не людьми, почему град Венеция и превосходит все прочие, где и когда-либо существовавшие вплоть до нашего времени. Но если обратиться к прежним временам, трудно будет сыскать город, подобный нашему; ведь в прошедшие века немало было таких, которые далеко превосходили его числом владений, многолюдством, изобилием всех благ и великолепием, но человеческая память не знала города, основанного в таком удобном, надежном и [51] невероятном месте. Многие полагали достаточным при основании города выбрать такое место, куда врагам будет трудно и неудобно подойти, чтобы осадить и захватить его. Поэтому немало городов было основано на труднодоступных, высоких и обрывистых холмах либо в болотистых низинах. Иные же сочли, что самое главное — это найти место, подходящее для ввоза и вывоза всех вещей, необходимых как для повседневной жизни города, так и для роскоши и изящества. Немногие заботились и о том, и о другом, и еще меньше тех, кто в этом преуспел; но я не знаю никого, кто выполнил бы оба требования. Расположение же Венеции обретено скорее божьим промыслом, нежели человеческим разумением, к изумлению тех, кто ее не видел, ибо она защищена от всех угроз с моря и суши и наилучшим образом приспособлена для доставки всего необходимого горожанам в изобилии по воде и по земле и для торговли всевозможными товарами почти со всеми нациями. Ведь Венеция находится во внутреннем заливе Адриатического моря и благодаря удивительной премудрости природы защищена громадной лагуной, простирающейся со стороны материка. На расстоянии 12 тысяч шагов (миль) ¹ от суши море начинает мелеть, и посреди мелей и наносов возвышается земля наподобие некой дамбы. Эта преграда волнам и стихии делает всю широко раскинувшуюся внутреннюю часть столь безопасной, что не только морские валы, подымающиеся в штормовую погоду, разбиваются по дороге, но и проплывающие суда не могут свободно приблизиться к ней. Если это не совсем легкие лодки, то им приходится вставать на якорь там, где море начинает мелеть, и дожидаться тихой погоды; тогда умелые кормчие или, лучше сказать, испытатели мелководья проводят их в город сложными и извилистыми путями там, где вода поднимается выше, потому что морские течения меняются изо дня в день. Полоса суши, которая возвышается после мелководья, простирается почти на 60 миль и замыкает внутреннюю лагуну. Однако она прерывается в семи местах, открывая морю [52] доступ во внутренний водоем. Расстояние от нее до берега составляет шесть миль. Таким образом, лагуна Венеции ограничивается частично сушей со стороны континента, частично полосой земли и мелководьем; и в этих пределах, в том месте, которое наши предки называли Риволатом ² (так оно зовется доныне), и была основана Венеция, когда вождь гуннов Аттила ³ предал огню и мечу все побережье славной италийской провинции Венетии ⁴, прилегающей к той же лагуне. Из-за этой напасти жители цветущих городов Венетии — Патавия, Аквилеи, Опитергия, Конкордии и Альтины, — превосходившие прочих богатством и знатностью, удалились со своими семьями на некие острова или, лучше сказать, холмы, слегка выступавшие из воды в лагуне; и здесь они построили укрепления, за которыми пережили грозное нашествие Аттилы, как в тихой заводи. В это же время на полосе земли, о которой мы говорили выше, были основаны городки для прибывающих туда жителей побережья, покинувших родину и свои дома, разоренные и разрушенные гуннами, и искали безопасное место для жен, детей и, так сказать, своих пенатов. Затем при королях Карле и Пипине ⁵ все собрались по общему согласию в Ривоальто, самом безопасном и удобном месте, и так [53] Венеция достигла сегодняшнего величия благодаря тем, кто сумел спастись от преследования и разорения, которому Италия подверглась во время упомянутого нашествия варваров. Для всех очевидно, что местоположение Венеции — самое безопасное, ведь она была основана людьми, бежавшими от поразившего Италию бедствия и спокойно пережившими его там вместе с семьями. И с того времени, в отличие от всех известных нам городов, от основания и до наших дней на протяжении почти тысячи ста лет ⁶, Венеция оставалась недоступной для врагов, хотя этот богатейший и полный золота, серебра и всех возможных благ город мог привлечь алчных варваров с самого края света. Поэтому я и готов согласиться с теми, кто уже только по этой причине ставит Венецию превыше прочих городов. Но она обладает и чем-то иным, что ставит ее, по моему мнению, выше всех, и со мной согласятся все те, кто считает настоящий город не скоплением домов и стен, а, главным образом, союзом и содружеством граждан. Это устройство и форма государства ⁷, обеспечивающие благоденствие его членов. Этим-то замечательным особым устройством Венеция, как я полагаю, отличается и превосходит всю древность, ибо если и были некоторые республики, затмевающие ее блеском власти, обширностью владений, военными порядками и воинской славой, ни одна из них не сравнится с ней своим укладом и законами, направленными на благо и процветание жителей. Из-за этого ни одна из них и не смогла просуществовать долго. Когда я размышляю над этим наедине с [54] собой, то всегда поражаюсь мудрости наших предков, их усердию, необыкновенной душевной доблести и безмерной любви к родине. В Афинах, Лакедемоне ⁸ и Риме некоторые граждане отличались добронравием и любовью к общему благу, но вследствие своей малочисленности в окружении толпы они не могли как следует послужить отечеству. Наши же предки, оставившие нам в наследство столь славное государство, все как один ревностно пеклись о его укреплении, о расширении его границ, почти не думая о собственных интересах и почестях. Каждому будет понятно, что венецианцами двигало не честолюбие, а лишь забота о пользе отечества, судя по тому, что в Венеции нет или очень мало древних монументов, хотя граждане и в городе и за его пределами совершали великие подвиги и снискали немалые заслуги перед республикой. Но здесь нет надгробий, конных и пеших статуй, корабельных ростров или знамен, отнятых у врагов в жестоких битвах. Приведу в пример одного из моих многочисленных сородичей — дожа Андреа Контарини ⁹. Во время тяжелой и самой опасной из всех войны с Генуей он возглавлял наше государство и благодаря своей величайшей мудрости, силе духа и необыкновенным способностям спас родину, поверг уже близких к победе врагов, нанеся им сокрушительное поражение, перебил или взял в плен всех до единого. Так, оказав отечеству услугу, укрепив и расширив пределы государства, он дожил до своего последнего дня и завещал, чтобы его гробницу, которую поныне можно видеть в храме Святого Стефана, не украшали ни дожеские регалии, ни герб нашего рода, так что там нет даже имени столь великого вождя. Эта скромность привела к тому, [55] что многим неизвестен памятник столь знаменитому мужу и сиятельному государю. Я полагаю, что это надежнейшее доказательство того, что наши предки заботились не об удовлетворении своего честолюбия и не о ветреной славе, а только о благе отечества и об общей пользе. Такова была необыкновенная доблесть духа, которая позволила им создать нашу республику; подобного никогда не было, если даже сравнить ее с самыми знаменитыми государствами древности. Дерзну утверждать, что и в сочинениях выдающихся философов, которые, согласно своим душевным склонностям, обрисовали устройство государств, не было столь правильно организованной и представленной республики. Поэтому я и посчитал, что сделаю приятное и не бесполезное для чужеземцев дело, если опишу учреждения столь славной республики, тем более что я не знаю никого из множества ученейших мужей нашего времени, преисполненных таланта, всесторонней эрудиции и красноречия, кто посвятил бы этому свое сочинение ¹⁰. Я, разумеется, понимаю, что мое ораторское дарование нисколько не украсит избранный предмет, но сам по себе он настолько прекрасен, что придаст блеск и достоинство не одному себе, но и скромной без того ораторской речи. Итак, поскольку я решил написать о нашей республике, чтобы всякий мог без труда понять, хорошо или плохо она устроена, то, думаю, самое время приступить к введению.

Люди созданы природой как общественные животные и в одиночестве не могут не только правильно жить, но и вообще существовать. Об этом свидетельствуют их повседневные нужды, а также необходимость получать пропитание и одежду. Поэтому люди с самого начала собрались в гражданское общество и стали прилагать усилия для хорошего и правильного [56] устройства своей жизни, то есть для преследования, поелику возможно, совместными усилиями общего блага, пока мы влачим эту смертную жизнь. И весь смысл гражданского устройства состоит в том, чтобы как можно более простым способом добиться всеобщего счастья. Но счастливая и блаженная жизнь заключается главным образом в следовании добродетели (virtus), как утверждают величайшие философы, которые приводят твердые резоны и очевидные доказательства этого.

Доблесть (virtus) проявляется и в военных, и в мирных делах. Хотя военная слава и вообще военные занятия необходимы государству для защиты его свободы и границ, а также приносят великие почести и известность, все же здравому человеческому смыслу претит восхваление военного дела как такового, ибо оно несет людям в основном беду и погибель, и не следует ставить его выше всех прочих гражданских обязанностей. Лишь жестокий и чуждый гуманности человек будет стремиться к битвам, резне, поджогам только ради воинской славы и, если угодно, ради венка великого полководца (іmреratoris, gran capitano, great captain) ¹¹. По этой причине все выдающиеся философы согласны с тем, что война необходима лишь ради мира и любая воинская доблесть и слава служат достижению мира. Так что основатель государства, желающий заслужить похвалу и, как говорится, получить всеобщее одобрение, станет придерживаться такой пропорции и порядка, при которых все государственное устройство будет направлено на поощрение добродетели и на мирные заботы, а не на военные дела, хотя и их не следует оставлять в пренебрежении. [57] Ведь военная доблесть потребна в основном для защиты и расширения своих границ (но только по справедливости).

Итак, установив вышесказанное, мы переходим к следующему спорному вопросу: подобает ли управлять городом одному лицу, нескольким или всем гражданам вместе? Ведь многие именно так представляют себе государство (status, lо stato, the estate), которое собственно и должно называться республикой ¹². Мне же представляется превосходным и разумным такое суждение: было бы неправильно поручать управление людьми одному из них, ибо эта роль подобает некоему божественному началу, как можно убедиться на примере многих животных. Ибо стадом овец управляет не баран, а табуном лошадей или стадом коров — не конь или бык; их оберегает гораздо более высоко организованное животное, которое правит грубыми скотами, а именно человек, намного превосходящий своими качествами, как очевидно для всех, любую скотину. Таким образом, если продолжить эту мысль, то и людьми должен управлять некто божественный и стоящий более высоко, чем человек. Но так как среди земных вещей, доступных чувствам, нет ничего лучше и достойнее человека, а сам человек является сложным живым существом, состоящим из разнообразных частей, ибо низшие силы его души роднят его со зверями, высшие же в некотором смысле уподобляют богам, то место правителя и руководителя людей должна занимать та часть, которая в них божественна. А это по общему согласию есть ум, подобный лучу божественного света, который природа заронила в человеческие души. Поэтому для республики будет неправильным доверить власть человеку, которого часто смущают животные силы его души, уводящие его с прямого пути; эту роль следует поручить тому, кто искушен в движениях души и обладает ясным умом. И не иначе, как по божьему произволению, род человеческий, изобретя законы, достиг того, что долг управления человеческим сообществом вручается тем, чей ум и рассудок [58] не подвержены треволнениям. Ведь если подумать обо всех полезных свойствах законов, то выше этого истинного дара богов, наверное, ничего нет. Прежде всего, когда законы принимаются, собираются многие мудрецы, наученные богатым опытом и собравшие чужие изобретения и примеры древних, и после долгих размышлений принимают наилучшее решение, причем ни ненависть, ни дружба, ни прочие душевные волнения не могут отвратить их от добродетели, ибо при установлении законов не идет речь о защите каких-либо частных интересов, как это принято в судебных разбирательствах (in forensibus iudiciis, giudizi della piazza, mans iudgement) ¹³. Если же кто-либо нарушит принятые законы, он подлежит осуждению, и должен понести предусмотренное ими наказание, и по закону не может питать обиду на кого-либо. Тогда и не возникнет опасности зарождения среди граждан заговоров и вражды, которые представляют собой величайшую и самую серьезную опасность для республики. Напротив, когда кого-то наказывают в суде не по закону, из-за этого возникают великие смуты и вражда. Ибо вряд ли мы не станем испытывать злобы к тому, кто нанес нам ущерб, поэтому не знаю, даровала ли природа, праматерь всех вещей, человеческому роду нечто большее, чем это изобретение законов, которое с древнейших времен по праву посвящалось бессмертным богам ¹⁴. И неудивительно, что Аристотель, достойный звания величайшего из философов, в книге «О мире» ¹⁵, написанной им для царя [59] Александра Македонского, назвал в качестве вещи, которую он мог бы уподобить всеблагому Богу, не что иное, как старинный закон, правильно установленный в городе, ибо, по мнению этого великого философа, Бог для всего мира вещей есть почти то же, что старинный закон — для гражданского общества. В книгах же, где Аристотель рассматривает государство ¹⁶, он называет закон умом, лишенным влечения, иначе говоря, чистым, ясным, не подверженным болезненным страстям умом, откуда, как может убедиться даже недалекий человек, следует то положение, которое мы назвали выше чрезвычайно полезным и превосходным, а именно: людским обществом должно управлять и руководить нечто более божественное, чем сам человек. Ведь если во главе управления будет поставлен человек, то могут возникнуть великие смуты и серьезная опасность [для общества], поскольку очень мало таких людей, кто отличается и благоразумием, и честностью, да и те часто под действием душевных страстей заблуждаются в суждениях и не принимают правильных решений. И если бы даже мы нашли человека, столь мудрого и честного, а также целеустремленного, что он ни при каком душевном смятении не отступил бы от своих обязанностей, то и при этом условии господство человека вместо главенства законов нежелательно, ибо по своей слабой природе смертного он не сможет так долго выполнять эти обязанности, чтобы, так сказать, стать наравне с вечностью законов. Этим, я полагаю, доказано, что высшая власть должна быть доверена законам, а не человеку, и лишь то немногое, что не может быть ими охвачено, допустимо вверить человеческому произволу. Необходимо, однако, чтобы был учрежден пост своего рода хранителя, наместника и слуги законов, который правил бы государством от их имени, и чтобы он выступал в качестве арбитра, так как законы не могут охватить всего, что касается судебной практики или принятия решений. И тут снова встает вопрос, который, по мнению некоторых, является следствием отсутствия всеобъемлющих законов: кому [60] предпочтительно поручить защиту законов и решения, недостаточно оговоренные ими, — одному человеку, нескольким или многим? И хотя, по мнению многих, царское правление наиболее предпочтительно, я все-таки полагаю, что власть одного человека, которая по праву и по истине обладает царским достоинством, если рассматривать ее саму по себе, может быть, и превосходит все прочие, но тем не менее, в силу склонности человеческого ума впадать в худшее и вследствие краткости человеческой жизни, при царском правлении положение государства (status) вовсе не наилучшее, и для гражданского общества, как ясно показывает универсальный учитель — опыт, больше подходит правление множества людей. Ведь ни в древности, как можно прочитать, ни в наше время, как можно увидеть воочию, не было ни одной монархии (regium principatum), которая очень скоро не превратилась бы в тиранию. Многие республики, напротив, просуществовали много веков и процветали в мирное и военное время. Но и множество людей само по себе непригодно для правления, если они не соединены чем-то воедино, ведь их нельзя и назвать множеством, если у них нет некоторого единства. Поэтому и гражданское общество, представляющее собой некое единство, развалится, если по какой-либо причине множество не станет единым. Вследствие этого знаменитые философы, подробно описавшие устройство республик, посчитали, что они должны соединять власть оптиматов и популяров, дабы избежать неудобств правления каждой из этих партий и сохранить преимущества. Потому-то так восхваляют Лакедемонскую республику, в которой цари, эфоры и Сенат правили вместе, и было трудно отнести ее к какому-то одному виду власти. Однако осуждению подвергается то, что она была настроена только на войну, а заботы мирного и праздного времени были оставлены в небрежении, почему и случилось так, что эта республика, славная великой и разнообразной доблестью, пришла в упадок и затем пала, после того как начала пребывать в праздности. Известно, что и судьба римлян была сходной примерно по той же причине, каковая перспектива не укрылась в свое время от некоторых римских [61] сенаторов, в частности Назики ¹⁷, полагавшего, что Карфаген не следует разрушать, несмотря на его соперничество, а вернее, вечную вражду с Римом. Ведь Риму нужен враг, чтобы с ним сражаться, а если отнять у него такого врага или соперника, то молодые люди в этой республике, настроенной на войну, начнут воевать друг с другом, будучи приученными к оружию. И хотя этот совет Назики был в то время отвергнут и было принято противоположное решение, сам ход вещей подтвердил его мудрость. После уничтожения Карфагена разгорелись бесконечные гражданские войны, которые разрушили некогда самую процветающую и могущественную из всех известных республик, и наконец, богатейший, а главное, всевластный город стал добычей варваров.

Если теперь перейти к учреждениям, то мы увидим, что наши предки, которые основали Венецианскую республику (rempublicam), были наделены удивительной мудростью и редкостным достоинством, потому что они не упустили ничего, что надлежит к правильному устройству государства (reipublicae). Прежде всего, они позаботились о том, чтобы все помыслы и обязанности граждан были проникнуты добродетелью и устремлены скорее на мирные, а не на военные дела. И особенно они постарались, чтобы ничем не нарушалось гражданское согласие, притом без ущерба для военного устройства — того, каковое подходит для нашего города: по его местоположению для него полезнее морские силы, а не сухопутные. Ибо ни конные отряды, ни пехотные войска не будут иметь легкого доступа к городу, как можно без труда заключить из того, о чем мы подробно говорили выше в связи с его [62] расположением. Итак, основатели избрали такое устройство и такое смешение всех полезных видов власти (statuum), что в одной республике сосуществуют и царское правление, и влияние оптиматов, и гражданский строй, так что все формы соседствуют на равных, как мы увидим в дальнейшем изложении.

Если теперь обратиться к устройству Венецианской республики, то высшая власть в городе, решения и постановления которой наделяют Сенат и всех должностных лиц их правами и полномочиями, принадлежит совету ¹⁸, куда входят все благородные граждане старше 25 лет, а многие другие, еще не достигшие этого возраста, если им исполнилось 20 лет, получают такое право по жребию, что подробнее будет объяснено ниже. Теперь же отметим прежде всего то, что наши предки проявили похвальную предусмотрительность, не включив плебс (plebe, common people) в состав этого собрания граждан, обладающего высшей властью в республике. Затем не менее благоразумным было установление гражданства по благородству происхождения, а не по величине имущества, как бывало обычно в древних республиках и как следовало поступать по мнению большинства старинных философов. Ибо город есть сообщество граждан, но не все люди, в которых он нуждается или которые живут в его стенах, заслуживают этого звания и по праву должны причисляться к числу граждан. Ведь каждому городу необходимы мастеровые и многие другие работники, продающие свой труд, а также слуги частных лиц, но никого из них нельзя назвать гражданином, так как гражданин — это свободный человек, а они находятся в рабском услужении, частном или публичном. Наемников и ремесленников следует [63] считать общественными рабами. Ибо надо полагать, что как природа создала животных, так и города создаются людьми. В животном есть немало частей, которые не одушевлены, но они необходимы животному для жизни. Так и общество граждан нуждается во многих людях, которые, тем не менее, не являются его составной частью и не могут считаться таковой. Поэтому наши предки мудро позаботились о том, чтобы в их превосходной республике высшая власть не принадлежала всему народу. Ведь в городах, где высшей властью обладает народ, часто вспыхивают смуты и мятежи, но мы знаем из истории, что были и такие республики, и некоторые философы предписывали подобное устройство. Они полагали, что его можно правильно организовать, если его юридической основой будет имущественный ценз. Однако при этом возникают великие сложности и немалые неудобства, ибо часто случается, что люди самого низменного происхождения накапливают огромные богатства, потому что те, кто стремится приобретать с помощью грязных уловок и недостойных занятий, никогда не упускают случая прибегнуть к обману, дабы побольше заработать. Благородные же и воспитанные в духе свободных искусств ¹⁹ граждане разоряются либо, как часто бывает, в силу неблагоприятных обстоятельств, либо потому, что, предаваясь упомянутым заботам, пренебрегают стяжанием имущества. Так и случается, что подлые люди, приверженные лишь выгоде и незнакомые с достойными искусствами, постепенно прибирают республику к рукам, а благородные и воспитанные в свободе, лишаясь богатств, теряют и гражданские права. Отсюда по необходимости возникают великие заговоры и смуты в государстве. Поэтому наши мудрейшие предки, желая избавить свою республику от этих бедствий, предпочли поставить гражданские права в зависимость от благородства происхождения, а не от влиятельности, однако с тем ограничением, что этими правами будут обладать не только самые знатные (это [64] послужило бы усилению немногих лиц, а не республики), но и все прочие благородные граждане. Таким образом, все те, кто благороден по рождению или выделяется своей доблестью или заслугами перед республикой, с самого начала были наделены этим правом управления городом. Ибо если с момента первоначального собрания граждан к ним прибавились другие благородные люди, которые преумножили авторитет республики либо богатствами, либо великими подвигами, всем им, разумеется, было даровано право управления республикой, как мы видели и в наше время. Даже некоторые иностранцы и пришлые люди были включены в число граждан по причине их знатности или заслуг перед республикой, если они прославили ее каким-либо выдающимся деянием. Итак, это всеобщее собрание граждан, или, как его называют, Большой совет (gran consiglio), обладающий высшей государственной властью и стоящий даже над Сенатом и всеми должностными лицами, воплощает в себе власть народа. Царскую же власть олицетворяет дож (dux, doge, duke) ²⁰, который избирается не на определенное время, а пожизненно, и даже внешне напоминает монарха, выражая такое же достоинство и важность. Прочие граждане оказывают дожу царские почести, и все законы, указы и другие государственные постановления издаются от его имени. Сенат же, десять мужей (capi di dieci), и коллегия старейшин, или преконсульторов (praeconsultores, proconsultori), которые у нас в просторечии называются мудрецами (savi) и занимаются предварительным обсуждением государственных дел, а затем докладывают их Сенату, представляют своего рода правление оптиматов. Это главные учреждения республики, поэтому, прежде чем перейти к менее важным должностям, следует рассказать о них по отдельности.

Начнем с Большого совета, который стоит во главе республики. Все молодые люди патрицианского сословия, [65] достигшие XX лет, приходят в магистрат, который в просторечии называется «авогадория» (advocatorius, avogaria, advocatory) и которому поручена охрана законов, с отцом, матерью, если отец умер, или ближайшим родственником, если они лишились обоих родителей, и два свидетеля, достойные мужи, но не родные по материнской линии, удостоверяют, что юноша был рожден в законном браке достойной женщиной от его отца. Свидетели приносят клятву в том, что это подтверждается всеми, кого они знают, и притом единогласно. Затем отец, или мать, или близкий родственник, если у юноши нет родителей, клянется, что тому исполнилось XX лет. Все заносится надлежащим образом в книгу писцом упомянутого магистрата и хранится до четвертого декабря ²¹. В этот день имена всех юношей, которые по воле жребия еще не приобрели права граждан и которым не исполнилось двадцати пяти лет, складывают в урну и несут ее к дожу (ad principem) ²²; здесь ее ставят перед советниками. Рядом с ней находится вторая урна с таким же количеством шариков, сколько записок с именами сложено в первую. Пятая часть шариков сделана из золота, остальные — из серебра. Принцепс вынимает из первой урны бумажку с именем, из второй — шарик, и если он золотой, то юноша, с чьим именем совпало его извлечение, получает право занимать государственные должности и допускается в Большой совет. Коль скоро шарик серебряный, то претендент исключается и участвует в жеребьевке на следующий год, если не достигнет к тому времени XXV лет, потому что те патриции, которые достигли этого возраста, получают постоянные права граждан и властные полномочия, будучи допущены в упомянутый Большой совет. Таким образом, пятая часть молодых претендентов избирается каждый год по жребию вместе с другими гражданами. Если же случится, что отец или дед какого-либо патриция вследствие своего отсутствия или по другой [66] причине никогда не участвовал в такой жеребьевке и их имена не заносились в общественные книги, куда записаны все имена патрициев, то во избежание любых ошибок и незаконного проникновения какого-либо самозванца в круг знати решения такого рода не выносятся произвольно одной авогадорией. Закон предусматривает, чтобы претенденты, как по представлению авогадоров, так и с помощью свидетелей и публичных записей, доказывали свое патрицианское происхождение ХХХХ мужам (Quarantia), которые и решают, достоин ли этот юноша включения в сословие патрициев. А чтобы не всякий отваживался добиваться подобного решения, было установлено, что любой желающий доказать свою знатность перед упомянутыми судьями должен сначала внести в магистрат пятьсот золотых монет (ducati, crowns of gold), и если он проиграет дело, то деньги поступают в казну. Наши предки позаботились о том, чтобы знатное сословие не потерпело никакого ущерба, ибо они постановили, что даже те граждане, которые перешли двадцатипятилетний рубеж, могут получить право участия в жеребьевке не ранее, чем докажут перед авогадорами (аvоgadori, magistrates) клятвой отца, матери или ближайших родственников, что достигли этого возраста, а также подтвердят с помощью двух свидетелей, что они происходят именно от того патриция, которого называют своим родителем, а не рождены вне брака или от опороченной матери.

Итак, мы рассказали о том, в каком порядке граждане получают доступ к публичной власти, а теперь я полагаю важным отметить, что наши предки считали очень полезным для содружества и объединения горожан, если они будут часто сходиться вместе, поэтому по закону и старинному обычаю утвердилось правило, что Большой совет собирается каждые восемь дней, а то и чаще. В его обязанности входит, прежде всего, назначение всех должностных лиц, как тех, кто вершит правосудие в городе и обладает другими полномочиями в республике, а именно Сената и десяти мужей (decem viros, capi di diece, the tenne), так и преторов (i podestà, pretors), префектов (i capitani, captains), квесторов (i camerlinghi, treasurers) [67] гoрoдов и мест, союзных Венецианской державе (in societatem Veneti imperii, compagnia dell’ imperio veneto, fellowship of the Venetian empire), а также хранителей замков (guardiani, governors), командующего флотом (classis imperator, generale dell’armata, the General of their navie), легатов (ambasciatori, ambassadors), командиров трирем (classis triremibus praesides, sovracomiti delle galee, captains of their gallies) и вообще, если сказать одним словом, всех тех, кто имеет полномочия публичной власти внутри или вне города. Этот совет также утверждает все законы, относящиеся к устройству республики, особенно в период междуцарствия, то есть когда дож умер, а его преемник еще не вступил в должность. Но об этом мы скажем ниже. Теперь же сообщим о порядке созыва собраний.

Почти всякий праздничный день около полудня упомянутый совет собирается в обширном и просторном помещении, который мы назовем комицием (comizio, session house) ²³. В нем имеется десять очень длинных скамей, почти равных по длине самому зданию. Все граждане, которые приходят туда, занимают место по желанию, ибо в комиции нет установленных мест, кроме как для тех должностных лиц, что руководят заседанием. Это дож, советники и три председателя ХХХХ мужей (capi dei quaranta, presidents of the fortie), восседающие на высоком помосте и обладающие правом доклада Большому совету. Затем на средних скамьях, которые также несколько приподняты и располагаются вдоль стен комиция, помещаются авогадоры и три председателя десяти мужей. Наконец, наиболее удалены от помоста дожа скамьи старых и новых аудиторов, о должности которых мы расскажем ниже. Все же прочие граждане, как я уже сказал, выбирают место произвольно. В назначенный час двери комиция закрывают, ключи приносят к помосту дожа и кладут к его ногам. После этого главный секретарь (scriba primus, primo cancelliero, chiefe chaunsellor), который не принадлежит к патрицианскому [68] сословию, но пользуется всеобщим уважением, поднимается на возвышенное место и громким голосом называет магистратов, которые должны избираться в этот день. Огласив их имена, он тотчас же переходит оттуда к помосту государя (principis, principe, prince) и громко призывает магистратов, председателей собраний, о которых мы говорили выше, подойти к дожу или, если он отсутствует, к советникам. Те немедленно приближаются и, принеся присягу, обещают соблюдать правила собраний и наказать предусмотренными в законе карами тех граждан, которые нарушили какие-либо указы. После этого они возвращаются на свои места, за исключением одного из авогадоров и одного из префектов десяти мужей, которые направляются в противоположную помосту дожа сторону зала и там усаживаются на предназначенные для них места. Прочие же авогадоры помещаются с правой стороны комиция, а двое оставшихся председателей десяти мужей — слева, напротив авогадоров. Примерно таким же образом старые и новые аудиторы садятся в конце комиция, как мы уже сказали, удаленном от помоста дожа, по обеим сторонам, справа и слева; так что магистраты, окружающие весь совет граждан, как бы охраняют его, дабы никто не мог безнаказанно покуситься на законы и постановления собраний. После того как магистраты рассядутся описанным образом, на помосте дожа устанавливаются три урны, содержащие золотые и серебряные шарики; одна урна ставится посередине, две — по бокам. В боковых урнах находятся по тридцать золотых шаров и очень много серебряных, а в средней — только LX шаров, из которых тридцать шесть золотых и двадцать четыре серебряных. На всех золотых шариках имеются надписи для жеребьевки на комициях ²⁴, дабы избежать обмана. Затем со своих мест поднимаются три самых молодых члена совета и подходят к краю помоста, на котором стоят урны. Здесь каждый из них садится напротив одной из урн. Далее начинается жеребьевка, и с каждой [69] стороны комиция встает тот ряд граждан, на который выпадает жребий. Дело в том, что по всей длине зала стоят десять рядов кресел, где располагаются граждане, как мы уже сказали выше, в произвольном порядке, но один жребий выбирает сразу два ряда, а именно по одному с каждой стороны комиция. Глашатай выкрикивает название того ряда, на который выпал жребий, и избранные ряды по обеим сторонам комиция встают; граждане, сидящие в этих рядах, подходят к урнам, рядом с коими около помоста дожа находятся члены совета, и каждый своей рукой достает один шарик. Если шарик серебряный, они возвращаются другим путем на прежнее место, а если золотой, то он сразу передается на обозрение члену совета, приставленному к этой урне, чтобы он прочитал нанесенную на этот шар надпись. Указанные надписи сделаны для того, чтобы никто не мог принести золотой шарик из дома и сделать вид, что достал его из урны, получив таким способом право на должность. Итак, тот, кому выпал золотой шар, тотчас же переходит к средней урне и вынимает из нее другой шарик. Если он серебряный, претендент возвращается на свое прежнее место, если же золотой, восходит на помост и садится в установленном месте напротив дожа. Второй, на кого выпал жребий, поступает так же, затем третий и следующие, до тех пор пока не наберется девять выборщиков, которые рассаживаются только с учетом старшинства по возрасту. Здесь нельзя умолчать еще об одном обычае, то есть о том, что имена тех, кто по жребию стал выборщиком, тут же во всеуслышание оглашаются секретарем, дабы их родственники не могли уже воспользоваться такой же возможностью и никто из близких не захотел испытать судьбу и стать выборщиком. Ибо в их ряды могут быть зачислены не более двух родственников. Это весьма благоразумное правило наши предки ввели для того, чтобы среди избирающих было больше родов и семей и публичными полномочиями могли воспользоваться многие граждане. Ведь если жребий выпадет на двух членов одной семьи и они приобщатся к публичной власти, этого должно быть достаточно. [70]

Вернемся, однако, к тому, от чего мы отклонились. Как только первая группа избирателей составлена, они выходят из комиция, и эти девять человек запираются в некоторой комнате (conclave, luogo appartato е remote, divided inner room). Здесь находится один из секретарей республики (scriba a secretis; cancelliero, о secretario; secretary); сначала он говорит выборщикам, что они должны придерживаться законов, относящихся к избранию должностных лиц. Затем зачитываются решения Сената и прочие законы, запрещающие использовать при избрании или, лучше сказать, оглашении будущих кандидатов подкуп, какие-либо уловки и обман; после этого вышеназванные девять выборщиков рассаживаются для проведения голосования по возрасту, то есть старшие занимают более почетные места и первые кресла. Ибо венецианцы не признают других различий между гражданами, кроме возрастных, дабы не создавать поводов для ссор и соперничества, о чем писали и величайшие философы, Аристотель в «Политике» и Ксенофонт ²⁵ в знаменитом сочинении об обычаях царя персов Кира. После того как выборщики рассядутся, в урну закладывают девять шариков, пронумерованных от одного до девяти. Названия же магистратов, по поводу которых проводится собрание, занесены по порядку в несколько более длинный список. Старший из выборщиков достает из урны жребий, смотрит на его номер, и в соответствии с ним может назвать претендента на должность, которая имеет такой же номер в списке. Так же поступает второй, третий и все по очереди, и каждый из выборщиков по воле жребия получает право оглашения. Затем тот, кому выпала участь назвать первого магистрата, произносит его имя по своему усмотрению. В голосовании участвуют девять выборщиков. Если избранник получил шесть голосов этих выборщиков или более, то его провозглашают в этой должности и один из выборщиков заносит его под первым номером в список всех магистратов, по поводу которых проводится собрание. Если же он получил менее шести голосов, что [71] бывает очень редко, тот же выборщик называет другого, и все повторяется сначала в том же порядке, до тех пор пока кто-то не наберет шесть голосов. Этот же порядок соблюдается при избрании второго, третьего и всех прочих, пока эта группа выборщиков не изберет достаточное число отдельных граждан на отдельные должности. Пока она заседает в закрытом помещении, прочие граждане продолжают жеребьевку в комиции. Они подходят к урнам, когда на их ряды выпадает жребий, затем вынимают шарики, до тех пор пока девять человек не вытянут по два золотых шара. Эти девять человек составляют вторую группу выборщиков, как уже было сказано, распределенную по возрасту, которая отправляется также в отдельное помещение, и там еще один секретарь в таком же порядке, как и предыдущий, зачитывает законы и решения Сената, подлежащие соблюдению, а также рассаживает всех по местам и передает список магистратов в той же последовательности, как было нами описано относительно заседания первой группы выборщиков. Точно так же выборщики достают жребии, каждый свой, каждый называет отдельных претендентов на должности, которые являются предметом собрания, согласно доставшемуся жребию. И таким же образом еще девять человек составляют затем третью группу выборщиков и удаляются в уединенное помещение, где в точности повторяют всю процедуру. Так и следующие девять человек уходят в четвертое помещение, и это повторяется, пока не наберется тридцать шесть граждан — столько же, сколько золотых шариков в урне посреди помоста. Поэтому из шестидесяти граждан, которым выпали шестьдесят золотых шаров, остается тридцать шесть выборщиков, разделенных на четыре группы, а двадцать четыре человека, доставшие из средней урны серебряные шарики, ни с чем возвращаются на свое место. Я понимаю, сколь трудно описать эти подробности, весьма далекие от обычаев древних римлян, но полагаю, что лучше навлечь на себя обвинение в неспособности, чем в отсутствии старания. Поэтому все подробности, даже мельчайшие, будут тщательно нами рассмотрены, дабы при самом великом старании добавить было нечего. [72]

Теперь же вернемся к тому, от чего мы отклонились. Итак, на все должности, которые являются предметом рассмотрения на собрании в этот день, в четырех группах выборщиков бывают избраны по четыре гражданина, если не окажется, что в двух или трех группах выборщиков назвали одно и то же лицо, а так бывает. Но в основном на всякую должность бывает по четыре претендента, а на некоторые менее важные и почетные — только по два претендента, их имеют право называть две первые группы выборщиков, а остальные лишены такого права. Когда претенденты на все должности избраны в описанном нами выше порядке, выборщиков распускают, и в этот день они уже не могут участвовать в голосовании и вообще присутствовать в комиции. Главный секретарь, который, как я уже говорил, не обладает достоинством патриция (patricius honos, gentiluomo, gentlemen), но пользуется великим уважением, громким голосом зачитывает с помоста имена претендентов на первую должность, а также называет по отдельности тех, кто избран и какой группой выборщиков, а также того, кто в этой группе назвал его имя. Здесь, я полагаю, необходимо заметить, что, согласно закону, тот выборщик, который назвал и избрал кого-то из претендентов, становится его поручителем, и если названный им гражданин, обойдя своих соперников и получив желаемую должность, растратит казенные деньги, будет за это осужден и не сможет расплатиться, тот выборщик, который назвал его кандидатуру, возмещает убыток казне. Итак, после того как главный секретарь во всеуслышание провозгласит имена претендентов на первую должность, эти лица, если они присутствуют, вместе со своими сородичами и близкими выходят из комиция и удаляются в назначенное помещение, где ожидают результатов выборов на эту должность. Затем тот же главный секретарь призывает всех, чтобы каждый придерживался божественных и человеческих законов и подал голос за того, кто представляется наилучшим и наиболее полезным для республики кандидатом, и называет первого претендента, то есть того, который был избран первой группой выборщиков и за [73] кого теперь проводится голосование. Тотчас же поднимаются молодые люди, по два для обслуживания каждого ряда сидящих. Они держат в руках искусно соединенные между собой урны, внешняя из которых зеленая, а внутренняя — белая, но сверху они закрыты общим сводом. Запустив туда руку, можно подавать голос «за» или «против», причем никто из присутствующих, даже если он внимательно смотрит, не узнает, как ты проголосовал или в какую урну положил камешек. Голосование производится не бобами, а с помощью льняных шариков, дабы невозможно было понять по звуку, в какую урну брошен камешек, ибо наши предки полагали чрезвычайно важным для республики, чтобы суждения были свободными, и потому постарались сделать голосование как можно более тайным. Итак, вышеназванные юноши со своими соединенными вместе урнами возвращаются на место и подносят урны к каждому из граждан в том порядке, в котором те сидят. Каждый же из граждан, продемонстрировав, что у него в руке находится камешек (calculus, ballotta, ball), запускает ее в свод и кладет камешек в ту урну, которая ему подходит: если он голосует «за», то во внутреннюю белую, если же против, то во внешнюю зеленую. Голосование проводится в описанном порядке одновременно для сидящих на всех скамьях и тем способом, который был нами указан. Поэтому за короткое время все граждане могут проголосовать. Затем урны подносят к помосту дожа, и здесь собранные голоса разделяются по двум большим сосудам, а именно: поданные в пользу кандидата и положенные в белые урны — в белый сосуд, а собранные в зеленые урны и отвергающие данную кандидатуру на эту должность — в зеленый. Далее [сосуды] переносятся для подсчета голосов к советникам, среди которых сидит дож. Голоса из белого сосуда, благоприятные для претендента, подсчитываются теми советниками, что сидят справа от государя. Собранные же в зеленый сосуд, то есть те, что «против», проверяются теми, кто сидит слева от него. При советниках находятся секретари, которые тотчас же записывают количество голосов. Пока заканчивается первое голосование, в таком же [74] порядке начинается второе относительно претендента, названного второй группой. Точно так же сосуды переносят к советникам, те подсчитывают голоса, а писцы записывают полученное количество. Затем голосуют за третью и за четвертую кандидатуру, если они имеются. После подсчета голосов занявший первое место, при условии что за него подано более половины, провозглашается первым секретарем избранным, и когда выборы всех магистратов заканчиваются, совет распускается. Если же никто из претендентов на должности не соберет больше половины всех голосов, то все кандидатуры отвергаются и выборы переносятся на другое собрание. После окончания комициев по поводу первого магистрата называют имена выбранных претендентов на второй, и они уединяются вместе с родственниками и свойственниками. А те, что до этого уходили, то есть родственники и свойственники первых кандидатов, возвращаются в комиций. В таком же порядке и на тех же точно условиях, в той же последовательности проводится голосование по претендентам на вторую должность, и снова советники производят подсчет голосов. Избирается тот, кто набрал больше голосов, если их больше половины. Так же поступают со второй должностью, затем с третьей и четвертой и со всеми прочими должностями магистратов. По завершении выборов главный секретарь громко провозглашает имена избранных, и затем совет распускается, но собрание не может продолжаться после захода солнца. И если придет время заката, то провозглашаются имена всех избранных к этому моменту, а те, кто остался, во внимание не принимаются. Таким образом, по причине нехватки времени они не могут воспользоваться преимуществом, предоставленным им жребием и выборщиками. Это было установлено с большим основанием, ибо в случае продолжения выборов ночью магистратам, возглавляющим собрание, было бы нелегко удержать такое количество граждан в должных рамках, дабы под покровом ночи они не нарушили как-либо закон. Поэтому наши предки, люди мудрейшие и предусмотревшие все благодаря своему редкому благоразумию и проницательности, [75] запретили проводить собрания после захода солнца и вносить какие-либо светильники в зал, пока продолжаются выборы.

Таков порядок проведения всех собраний по выборам. Следует здесь упомянуть, что должности распределяются среди граждан таким образом, что даже два представителя одной семьи или два близких родственника не могут принадлежать к одному магистрату. Точно так же два родственника, близко связанные семейными узами, не могут на одном собрании становиться по жребию выборщиками, как мы показали ранее. Это было установлено по важной причине, чтобы право публичной власти принадлежало многим, а не малому числу людей, связанных родством. Ибо, придя к власти, они смогут затеять все что угодно и внести смуту в республике. Многие же другие, не имея доступа к почетным должностям, возненавидят власти и по необходимости возжелают перемен. Но трудно ожидать, что республика, в которой часть граждан, и притом большая часть, недовольна устройством власти, сможет долго просуществовать. Вообще нет более важного признака республики, чем принадлежность власти множеству людей, и так как республика состоит из граждан, среди которых царит полное равенство, никак невозможно допустить, чтобы у них не было равного доступа к почетным должностям. Ведь те, кто присваивает общественные права членам немногих семей, образуют государство избранных, именуемое по-гречески олигархией. Поэтому в Венецианской республике должности распределяются среди граждан таким образом, чтобы, насколько возможно, все дома и семьи участвовали в отправлении почетных должностей и государственных обязанностей, но с тем условием, чтобы республикой управляли не всякие, а только выдающиеся своей честностью и благоразумием мужи, способные занимать названные должности. Первое из описанных учреждений имеет в себе нечто от народного правления, а второе — от власти оптиматов, и поэтому становится яснее ясного, что в нашей республике соединены все виды правильного управления государством. Ибо хотя в упомянутом Большом совете имеются некоторые признаки народного правления, [76] однако к ним примешаны черты, присущие власти оптиматов. Ведь выборность магистратов по жребию относится к народовластию, и она соблюдается в подобном государстве точно и справедливо, по правилам арифметики; здесь исходят из того, что раз всякий представитель народа является свободным гражданином, а к равным следует относиться одинаково, то каждый и должен пользоваться в республике одинаковыми правами и удобствами, и нет такой причины, по которой у одного было бы больше прав на должность, чем у другого. Но так как все не могут повелевать одновременно, а только по очереди, то справедливым считается доверить выбор жребию, чтобы управляли те, на кого он выпадет. Напротив, при власти немногих, которая не подходит для республики, правят оптиматы, ибо считается, что при неравенстве не должно быть равенства, и так как богатые превосходят прочих граждан своим семейным имуществом, то им и принадлежат высшие должности. Оба эти способа ошибочны и далеки от истинности, хотя пытаются на нее претендовать. Ведь те, кто говорит, что равным следует поровну или неравным не следует поровну, одинаково правы. Они ошибаются в том, что первые видят равенство только в количестве, а вторые — неравенство только в богатстве, потому что те, кто количественно равен, равны лишь отчасти, а не во всем. А те, кто не равны богатством, не могут считаться вообще неравными, но только неравными в некотором отношении. Так как гражданское общество установлено для благополучной жизни, неравенство может определяться только добродетелью, и те, кто отличается ею, как выдающиеся и лучшие, должны получать почетные места, а тем, кто обладает равной добродетелью и гражданскими качествами, полагаются равные почести. Таково устройство и правило господства оптиматов. Народовластию же свойственно при выборах пользоваться жеребьевкой, так же как правлению оптиматов свойственно считать достойным участия в совете того, кто превосходит прочих добродетелью, а остальных отвергать как недостойных. Отсюда, я полагаю, следует, что в описанном порядке выборов на собрании народная форма [77] власти смешана с оптиматской, но в такой пропорции, что последняя преобладает над первой. Ведь жребий господствует только при назначении выборщиков, потому что по его воле без ущерба для республики к власти могут прийти и негодные кандидаты наравне с наилучшими. Но при распределении должностей ничто не предоставляется воле жребия, а все зависит от выбора и суждения. Здесь уместно упомянуть о таком обычае: при избрании на должности, кои требуют мужей, одаренных особым благочестием и умением, к четырем вышеназванным группам выборщиков в качестве пятой группы прибавляется Сенат. Ибо когда эти группы называют претендентов в предназначенных для этого запертых комнатах, Сенат собирается в малом зале, и каждый сенатор имеет право назвать кандидатуру на те должности, по которым проводится жеребьевка. Тот, кто наберет больше голосов, провозглашается избранным голосованием Сената и становится пятым претендентом. Отсюда ясно, что в нашей республике способ правления оптиматов представлен в большей степени, нежели народный. Впрочем, мы достаточно подробно изложили этот способ и порядок выборов.

Перейдем теперь к тому государственному учреждению, которое должно уравновешивать народное правление неким подобием царского, как в струнных инструментах для установления созвучия голосов (δίά πασωμ, diapason, dyapason) низкие голоса уравновешивают высокие, и вместе со средними голосами магистратов создавать единое созвучие идеальной республики.

Комментарии

1. Около 18 км, если речь идет о римских милях.

2. Ниже это место названо Ривоальто, а здесь очевидная опечатка, так как в издании трактата 1543 г. стоит Rivoaltus. Местные хроники датируют основание Венеции 421 г., когда на о. Риальто была построена церковь Сан Джакомо.

3. Аттила (начало V в. — 453 г.) — вождь гуннов, который совершил поход в Северную Италию в 452 г. и разрушил главный город римской провинции Венетия Аквилею.

4. С конца III в. существовали провинции Венетия и Истрия в рамках диоцеза Italia Annonaria, входившего в префектуру Италия, одну из четырех префектур империи. До этого со времен Августа провинция носила название X области (regio) Италии. Ниже названы города провинции — современные Падуя, Аквилея, Одерцо, Конкордия Саджиттария и Альтино.

5. Очевидно, речь идет о франкском короле и первом императоре возрожденной Западной империи Карле Великом (747-814) и его сыне Пипине (777-810), коронованном железной короной лангобардских королей Италии в 781 г. (Лангобарды основали первое средневековое королевство в Италии, позднее титул короля носили обычно наследники императоров. В это время герцогство Венетия, образованное в рамках византийского Равеннского экзархата на рубеже VІІ-VIII вв., пользовалось относительной независимостью от Восточной империи, а тем более от королей франков).

6. Контарини, по всей видимости, начал писать свой трактат в 1523-1524 гг. и закончил около 1533 г., см.: Gilbert F. The Date of the Composition of Contarini's and Giannotti's Books on Venice. P. 176-177. В конце своего трактата Контарини приводит цифру 1200 лет, см. примеч. 124.

7. Reipublicae, в итальянском переводе Rep., в английском — Commonwealthes. Здесь и далее словом «государство», наряду с часто синонимичным ему в данном тексте словом «республика», как правило, переводится латинский термин res publica. Если слову «государство» или «государственный» в латинском тексте соответствует другой термин, он приводится в скобках; такие уточнения даются и по некоторым другим терминам. В данном случае понятно, что речь идет об «устройстве и форме» (ratio et forma) государства, а не о республике как его подвиде в отличие от монархии.

8. Спарта. Здесь — по названию области Лакония, где находился (и находится) город Спарта.

9. Андреа Контарини (ок. 1300-1382) — шестидесятый дож Венеции с 1367 г., в последние годы своего правления одержавший победу в тяжелой войне с Генуей за господство на море. В молодые годы он славился легкомысленным поведением. Мраморный саркофаг А. Контарини в церкви Санто Стефано был недавно отреставрирован, он действительно скромнее, чем гробницы других дожей, но на нем имеются надпись, родовой герб и скульптурные позолоченные и раскрашенные изображения Христа Вседержителя и самого дожа.

10. Примерно в это же время, в середине 20-х гг. XVI в., флорентинец Донато Джаннотти написал свою «Libro delа Republica de «Vinitiani»» («Книгу о республике венецианцев»), но она была издана лишь в 1540 г. (см.: Gilbert F. The Date of the Composition... P. 176-177). Были, разумеется, и другие сочинения, описывавшие и иногда превозносившие венецианское государственное устройство и способствовавшие созданию венецианского мифа; некоторые из них упоминаются в прилагаемой главе из книги Э. Мюира. См. также вступительную статью, с. 33-34.

11. Здесь и далее в скобках приводятся термины латинского текста (кроме совпадающих с русскими), затем итальянского и английского переводов XVI в. (см. вступительную статью). Во многих случаях, как и в данном, можно убедиться, что английский переводчик следовал преимущественно итальянскому тексту. (Он сам пишет об этом во введении к своей книге: The commonwealth and gouernment of Venice, written by the Cardinall Gasper Contareno, and translated out of Italian into English, by Lewes Lewkenor... London, 1599. P. А3v.) Иногда отдельно приводятся также термины из итальянского перевода, чтобы указать местные названия должностей. Вообще эти уточнения в скобках служат здесь для иллюстрации возможных разночтений, поэтому они приводятся выборочно. Перевод некоторых терминов более подробно показан в сводной таблице, помещенной в конце данного издания.

12. В этом месте латинский и итальянский термины со значением «республика» обозначают разновидность государства (status), причем в английском слово «республика» передано как commonwealth.

13. В итальянском переводе это словосочетание понято или передано как «в суждениях толпы» (буквально «площади»), и английский перевод следует этому варианту.

14. Это любопытное выражение (deos immortales, dei immortali, God) отчасти можно считать данью гуманистическому стилю, подражающему языческой античности, не знавшей единого бога; автор использует множественное число, не только говоря о древних временах, но и в тех случаях, когда речь идет не только о боге, но и святых и других культовых персонажах.

15. Трактат «О мире или о вселенной» («Περί κόσμου προς Αλεξανδρών», 391-401), авторство которого приписывалось Аристотелю, относится к I или II в. н. э. Латинский вариант текста приписывают Луцию Апулею (125-170), автору «Золотого осла». К моменту написания трактата Контарини было хорошо известно, что «De mundo» не принадлежит Аристотелю; существовали разные переводы этого текста на латинский язык, например перевод И. Аргиропула, сделанный около 1471 г.

16. Аристотель. Политика. Кн. III, 1287а.

17. Публий Корнелий Сципион Назика Коркул умер в 141 г. до н. э. Подробнее всего о его доводах против Катона и за сохранение Карфагена говорит Плутарх, но несколько иначе: «Замечая, по-видимому, что народ становится непомерно заносчив и уже совершает множество просчетов, что, упиваясь своими удачами, исполнившись гордыни, он выходит из повиновения Сенату и упорно тянет за собою все государство туда, куда его влекут страсти, — замечая это, Назика хотел, чтобы хоть этот страх перед Карфагеном был уздою, сдерживающей наглость толпы: он полагал, что карфагеняне не настолько сильны, чтобы римляне не смогли с ними совладать, но и не настолько слабы, чтобы относиться к ним с презрением» (Плутарх. Марк Катон. 27 / Пер. С. П. Маркиша).

18. Большой совет (Maggior Consiglio) был образован в 1172 г. на основе Совета мудрецов (Consilium sapientis, буквально «совет мудреца», юридический термин, означавший, в переводе на современную нам терминологию, экспертное мнение), который был совещательным органом при доже, а с 1143 г. — при народном собрании. Он заменил последнее и стал высшим органом коммуны; с 28 февраля 1297 г. доступ в совет был ограничен, его получили те, кто заседал в нем раньше и члены их семей (закрытие Большого совета). В 1315 г. имена этих семей были занесены в «Золотую книгу», таким образом, членство в Большом совете стало наследственным. В XVI в. число советников составляло более 2,5 тыс. человек.

19. В Античности свободными искусствами считались дисциплины, доступные для свободных людей, в Средние века к семи свободным искусствам причисляли грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку.

20. Латинский титул dux, передаваемый на русском также термином германского происхождения «герцог», буквально означает «военный вождь» и восходит к эпохе учреждения герцогств как административных единиц Византийской Италии (ср. с. 52, примеч. 5).

21. День святой Варвары, мощи которой хранились с X в. в Венеции.

22. Контарини в большинстве случаев называет дожа принцепсом, то есть первым лицом или государем, что соответствует и одному из его официальных титулов.

23. Зал Большого совета на втором этаже Дворца дожей, размерами 53х25х12 м, был обустроен в XV в., убранство эпохи Контарини было заменено после пожара 1577 г.

24. Комиции (во множественном числе) — избирательные собрания, не следует путать это слово с комицием — местом проведения этих собраний.

25. В итальянском тексте — Zenone, в английском — Zenophon.

26. В латинском оригинале эпитет «гражданское» привязан к слову «город» (civitas), которое переведено здесь как государство, а в итальянском и английском переводах — к «обществу».