СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ХАВКИНА Л.

ИНДИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Главными источниками для предлагаемого очерка послужили следующие сочинения:

Барт А. Религии Индии. М. 1897.

Беттани и Дуглас. Великие религии Востока. М. 1899.

Вебер Г. Всеобщая история. Т. I. М. 1890.

Гельвальд Ф. История культуры. Первобытная культура и древние восточные цивилизации. Спб. 1897.

Каррьер М. Искусство в связи с общим развитием культуры и идеалы человечества, М. 1870.

Корш В. и Кирпичников А. Всеобщая история литературы. Т. I. Спб. 1880.

Ламанский Е. Индия. I. О неурожаях в Индии. II. Современная Индия. Спб. 1893.

Летурно Ш. Литературное развитие племен и народов. Спб. 1895.

Масперо. Древняя история народов Востока. М. 1895.

Минаев И. Очерки Цейлона и Индии. Спб. 1897.

Ольденберг Г. Будда, его жизнь, учение и община. М. 1898.

Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география. Т. VIII. Спб. 1899.

Рис-Дэвис. Буддизм. Спб. 1899.

Шантепи-де-ла-Соссей. Иллюстрированная история религий. М. 1898.

Baden-Powell. B. H. Land revenue and tenure in British India, Oxford. 1894.

Hardy Ed., prof. Indische Religionsgeschiehte. Leipz. 1898. [IV]

Hunter W. W. The Indian empire, its history, people and products. Lend. 1886.

» A brief history of the Indian peoples. Oxf. 1893.

Mazeliere M. Moines et ascetes indiens. Par. 1898.

Schroder L. Indiens Litteratur und Cultur in historischer Entwicklung. Leipz. 1887.

Senart E. Les castes dans l’Inde. Par. 1896.

Strachey J. India, its administration and progress. Lond. 1903.

Wilkins W. U. Modern Hinduism. Calcutta. 1887.

Кроме того, я пользовалась рядом статей в журналах и энциклопедических словарях. Для наглядности текст снабжен многочисленными рисунками и картой. Часть рисунков позаимствована из специальных руководств, другие воспроизведены по фотографиям, а все те, которые относятся к современному быту, - по эскизам английского художника Рэвен-Хилля (Raven Hill. An Indian Sketch-Воок. Lond. 1903).

Нельзя не отметить с сожалением, что в нашей популярной литературе об Индии принято писать санскритские названия в том виде, как они искажены в общежитии. Таким образом ошибки не только не искореняются, а даже освящаются обычаем. Считая по существу неправильным, чтобы для популярных книжек было другое правописание, чем для научных сочинений, я везде привожу санскритские наименования так, как они пишутся русскими санскритологами, напр., вайшии, а не ваисии, Шива, а не Сива, брахман, а не исковерканное брамин. Вообще в правописании иностранных слов и имен собственных сохранено их подлинное произношение, напр., английское Jumna - Джамна, как выговаривается, а не Джумна, - по начертанию букв. Правописание географических названий еще отдельно проверено по последнему изданию Реклю.

Приношу глубокую благодарность уважаемому академику С. Ф. Ольденбургу за его чрезвычайно ценные указания, послужившие мне руководящею нитью для [V] работы, за его любезное содействие в доставании источников и за просмотр моей рукописи.

«Индия» выходит в свет значительно позже, чем предполагалось. Она уже была целиком набрана, но во время пожара в типографии Т-ва И. Д. Сытина (13 декабря 1905 г.) сделалась жертвою пламени. Рукопись, благодаря случайности, уцелела, и по ней текст вторично отпечатан, а для рисунков пришлось заново сделать все клише, взамен сгоревших.

Л. Хавкина.

I. Географический очерк

Если мы рассмотрим на карте очертания Азии, то увидим, что с южной стороны она вдается в море тремя огромными полуостровами. Средний из них, имеющий трехугольную форму, называется Индустаном, что значит «земля индусов». К нему также относятся близлежащие острова, из которых самый большой - Цейлон.

С севера Индустан упирается в высокие и неприступные Гималайские горы; с запада его омывает Аравийское море, а с востока. - Бенгальский залив. Таким образом границы его имеют природную защиту - море и горы; но в Гималаях с северо-востока и с северо-запада есть ряд проходов, соединяющих его с внутренней Азией. Через эти проходы в различные времена вторгались полчища завоевателей; через них также велись сношения с другими странами.

На протяжении всего Индустана раскинулась обширная страна Индия. Она настолько велика, что на ее пространстве можно было бы уместить рядком все государства Европы, кроме одной лишь России; а населения в ней больше, чем во всех этих государствах вместе взятых. От северной границы Индии и до ее южной оконечности около 8500 верст, т. е. почти такое расстояние, как от Петербурга до 1 Гибралтарского пролива, отделяющего Европу от Африки. Приблизительно такое же протяжение, как с севера на юг, Индустанский полуостров имеет в самом широком месте с запада на восток. [8]

В обширной стране местность не может быть одинаковой. У нас в России, например, гранитные скалы и многочисленные озера Финляндии не похожи на могучие снеговые вершины Кавказа; мерзлые северные болота, тундры, не похожи на густые леса средней полосы и на необозримые степи Малороссии. Однако редко где можно найти такое разнообразие, такие резкие противоположности, контрасты, как в Индии. Здесь встречаются высочайшие в мире горы и обширнейшие долины, плодороднейшие местности, орошенные огромными реками, и выжженные зноем безводные пустыни. Такое же разнообразие замечается в растительном и животном мире: есть роскошные тропические леса и бесконечные поля и нивы, есть лютые враги человека - хищники жаркой полосы - и мелкие пушные звери, обитающие на высоте вечных снегов.

Не менее разнообразно и население Индии. Здесь живут многочисленные племена, принадлежащие к трем различным расам - с белым, желтым и черным цветом кожи. Они говорят более, чем на семидесяти языках и исповедуют различные религии. Есть между ними дикари, которые не имеют жилищ и селятся на деревьях: есть горные воинственные племена, есть кочевники и есть народы, достигшие высшего развития и знаний, т. е. высшей цивилизации. Есть жалкие лачуги и великолепные здания, ничтожные деревеньки и огромные роскошные города. Житель одной части Индии, попадая в другую, встречает еще более неожиданные картины природы и жизни, чем наш москвич или харьковец, приезжающий в Крым.

Однако, как ни разнообразна Индия, эту страну можно разделить на несколько частей, которые на своем протяжении более или менее однородны. Если бы подняться на воздушном шаре и взглянуть на Индию с большой высоты, то она представилась бы в виде выпуклой карты, на которой можно различит три отдельные громадные области. [9] [10]

Первая область - это Гималайские горы с их отрогами. Название Гималаи означает «снежная обитель» и как нельзя лучше подходит к величественным громадам с зубчатыми гребнями, остроконечными пиками или круглыми, словно обрезанными верхушками, окутанными ослепительно - белым покровом вечных снегов и льдов.

Подобно тому, как около леса бывает мелкорослый подлесок, так около высоких гор бывают предгорья, более низкие горные цепи. Здесь предгорья называются Малыми Гималаями или Подгималаями. За ними двумя длинными цепями тянутся Большие Гималаи. Эти цепи идут в одном направлении, с запада на восток; расстояние между ними то суживается, то расширяется, доходя местами до 600-700 верст, но нигде они не сходятся и не пересекаются. Длина Гималаев такова, что если бы их перенести в Европу, то они протянулись бы от Англии до Каспийского моря. По высоте с ними не могут соперничать никакие горы на земном шаре». Особенно высока южная цепь Гималаев, которая доходит до шести верст. Главная ее вершина Эверест имеет даже около девяти верст; это высочайшая из существующих гор. Северная цепь несколько ниже южной, а между ними, как глубокое корыто, лежит ряд ущелий и долин, откуда вытекают большие индийские реки.

Двойная стена Гималаев закрывает доступ в Индию суровому и холодному северному ветру и, кроме того, словно гигантский крепостной вал, защищает ее от нападения врагов с севера. Перебираться через крутые вершины почти немыслимо, и только смелые горцы отваживаются гонять своих навьюченных животных по отвесным тропинкам, пролегающим над безднами. Для этой цели им служит бык як и выносливая горная овца. Маленький як с горбом на спине терпеливо карабкается по утесам и тащит тяжелую ношу. Овец нагружают мешками буры и гонят вниз в [11] [12] населенные местности. Там часть ж стригут и продают на убой; остальные же возвращаются назад в горы с грузом соли, сахара и тканей.

Только в восточной и западной части Гималаи понижаются и образуют перевалы, по которым, то поднимаясь, то спускаясь, можно пройти, как через ряд ворот. От краев Гималайской цепи внутрь страны идут горные отроги, которые носят различные названия. Они имеют то же значение, как и Гималаи, и защищают границы Индии с суши.

Даже на одних Гималайских горах можно проследить все разнообразие природы, которым так отличается Индия. На вершинах, покрытых вечными снегами и огромными ледниками, берут начало быстрые горные потоки. Они смывают весь слой земли со склонов, пока не проложат себе русла и не покатят своих вод вниз, в долины. Поэтому непосредственно за областью снегов идут обнаженные, серые, безжизненные скалы, изрытые бороздами, как старческое лицо морщинами. Над их пропастями и расщелинами парят орлы. Ниже склоны становятся более пологими. Они покрыты сочной травой, на которой пасутся дикие козы, пугливые серны и антилопы. Этими же пастбищами пользуется и горный пастух для своих стад. Еще ниже идут хвойные и лиственные леса умеренных стран, где водятся пестрые фазаны и куропатки, и поля, засеянные пшеницей и ячменем.

Чем ближе к долинам, тем роскошнее становится растительность, тем больше встречается цветущих деревьев. На темной зелени гималайского кедра, деодара, выделяются пышные ярко-красные или розовые цветы рододендронов и белоснежные пахучие магнолии. Исполинские папоротники раскидывают свои перистые листья. Все стволы и ветки покрыты мхами, словно пушистым зеленым или сероватым инеем. Благодаря обильным дождям и теплоте воздуха, в лесах постоянно стоит туман, который оседает на растениях в виде серебристых [13] [14] капель росы; из-за этой влаги развивается множество пород мхов и лишайников. Красивые деревья перевиты цепкими лианами и цветущими орхидеями. На фоне леса местами вырисовывается светлая зелень стройных бамбуков.

У подножия гор кольцом тянутся сырые болота, тераи, пропитанные вредными испарениями и грозящие губительной лихорадкой. Они поросли камышами и непроходимой лесной чащей. - так называемыми джунглями, или по точному произношению, джанглями - где водятся дикие слоны, тигры, львы, леопарды, ягуары, медведи и огромные ядовитые змеи. Люди почти не живут в этой нездоровой местности, и лишь немногие кочевники бродят по джанглям.

Горцы усиленно вырубают леса на продажу; мало того, они выжигают целые участки, чтобы сеять картофель или устраивать кофейные плантации. Многие склоны теперь совершенно обнажились. Снежные обвалы, увлекающие за собой ледяные глыбы и камни, уже не задерживаются лесами и низвергаются со страшной силой, опустошая все, что встретится на дороге.

Снега Гималаев и скопляющиеся дожди дают начало огромным рекам Индии. Вдоль их течения лежит вторая область - речных долин. Еще иначе ее называют Индо-Гангетической равниной, по имени двух главных рек, Инда и Ганга; третья большая река, орошающая эту область, - Брахмапутра. Все они принимают ряд притоков и отличаются не только большой длиной, по три-четыре тысячи верст, но и полноводностью. Инд и его могучий приток Сетледж прокладывают себе путь на запад между цепями Гималаев, пока не вырываются на простор в обширную равнину. Тогда они поворачивают к югу и вместе с другими притоками образуют так называемое Пятиречье, или Пенджаб. Инд впадает в Аравийский залив. Это единственная из больших рек Индии, которая течет к западному берегу. Все другие, наоборот, текут на восток и впадают в Бенгальский залив. [15] [16] Брахмапутра берет начало неподалеку от Инда, но направляется в противоположную сторону, на восток; потом она делает крутой поворот к югу и незадолго до впадения в море сливается с Гангом, который вытекает с южных склонов Гималаев. Ганг или «мать Ганга», как его называют индусы, считается священной рекой; к ней ежегодно совершаются миллионы паломничеств. По берегам Ганга расположены многие большие города: столица Индии Калькутта, Патна, Бенарес; у слияния Ганга с главным притоком Джамной-Аллагабад, а на Джамне - Агра и Дели. Инд со своими притоками орошает западную часть равнины, Ганг - среднюю и Брахмапутра - восточную.

Большие реки Индии на протяжении от Гималайских гор и до впадения в море представляют постепенные изменения. У истоков это бурные ручьи, которые с шумом катятся вниз по твердым скалам, унося с собой камни и песок. По дороге к ним присоединяются другие ручьи и потоки. Изливаясь в долину, река прорезывает себе глубокое русло и на большом пространстве течет спокойно. В реке содержится ил, который она захватывает из гор. Ил бывает различного состава и цвета - то коричневый, то красноватый, то желтый - и придает соответственную окраску воде. Чем дальше, тем река становится многоводнее, так как принимает притоки, и тем больше скопляется в ней ила, который оседает на дне и загромождает русло. В дождливое время года река выходит из берегов, и на поверхности земли остается слой ила, представляющий прекрасное удобрение и делающий почву плодородною.

Около устья течение реки становится все медленнее; количество ила и воды не дает ей быстро катиться, а главное этому препятствует низкая местность. И приближаясь к морю, река разделяется на множество рукавов, подобно тому, как расплывается вода, пролитая на пол. Между рукавами образуются [17] [18] продолговатые острова. Местность, вдоль и поперек изрезанная, этими рукавами, называется дельтой и представляет болотистую нездоровую низину. Особенно велика так называемая Бенгальская дельта - при слиянии двух рек Ганга и Брахмапутры. На ее обширных топях гнездятся страшные болезни, составляющие бич человечества: желтая лихорадка, холера, чума.

У берегов моря ил, принесенный реками, откладывается в виде отмелей и кос. Морские волны, вталкиваясь с течением реки, которая заграждает им путь, также оставляют у берега принесенный ими песок. Таким образом идет двойная работа: и реки и море «намывают» берег, достраивают его и продолжают на значительное пространство.

Индийские реки служат удобными и дешевыми путями сообщения, по которым продукты промышленности - лес, уголь, хлеб и всевозможные товары - отвозятся на продажу в большие города и приморские. порты. Они и сами способствуют промышленности, орошая и удобряя те местности, где протекают. За эту благодетельную работу народ стал считать их священными. Но на ряду с такими благодеяниями и с созиданием новых местностей реки производят страшнейшие опустошения. Каждый год наводнения причиняют большие бедствия, затопляя скот, унося запасы хлеба, сметая, как щепки, глиняные мазанки с несчастными обитателями, которые на крышах искали спасения от грозной стихии.

Индо-Гангетическая равнина представляет самую плодородную, богатую, густонаселенную часть Индии. Она занимает такое пространство, как Франция. Германия и Австрия вместе взятые. Здесь расположены большие провинции - Бенгалия, Ассам, Ауд. Пенджаб, Раджпутана и другие, в которых живет 160 миллионов людей, т. е. более половины всего населения страны.

Особенным плодородием отличается Бенгалия, которая считается житницей Индии. Там в году [19] [20] снимают две жатвы, местами даже и три. Обширные поля засеяны пшеницей, ячменем, просом, горохом, бобами; за ними идут плантации сахарного тростника, хлопчатника, индиго, табаку. Лентой вьются чайные плантации и посевы мака, из которого выделывается опиум. Целые рощи тутовых деревьев посажены ради разведения шелковичного червя. В болотистых топях сеют рис и индийскую коноплю.

Вдоль морских берегов встречаются многочисленные породы пальм, прямых и твердых, «словно дротики, пущенные с неба», как говорят туземцы.

Они сами по себе могут удовлетворять главным потребностям населения: плоды их идут в пищу, листья - на одежду и ткани, стволы - на мебель и всякую утварь, необходимую для домашнего обихода. Внутри страны растут разные смолистые деревья, пряности: кардамон, мускатный орех, корица, дерево-железняк, которое очень ценится для построек, благодаря своему крепкому волокну. Здесь же родина священного дерева - смоковницы, которая может укрыть под своею сенью толпу народа. Каждая смоковница разрастается в целый лес, так как ее раскидистые ветви дают воздушные корни, которые свешиваются до земли или обвиваются вокруг соседних деревьев. Манговые рощи весною наполняют окрестный воздух ароматом и летом приносят обильные плоды. Тысячи цветущих деревьев и кустарников ласкают взор, а разные лекарственные растения дают человеку средства для борьбы с болезнями.

Полную противоположность Бенгалии представляет лежащая в западной части Индо-Гангетической равнины пустыня Тар. Это обширное песчаное море, на котором, как гребни волн, возвышаются бугры и холмы, высотою до шестидесяти сажен. Тар хотя и называется пустыней, но в сущности не совсем безжизнен и необитаем. Правда, здесь бывают продолжительные засухи: иногда по целым годам не выпадает ни капли дождя. В эпоху [21] бездождия в Таре можно встретить лишь колючие кустарники да растения почти без листьев с расстилающимися по земле корнями. Звери едва находят себе корм в лощинах и оврагах, где дольше всего сохраняется сырость. Люди бегут оттуда из опасения получить солнечный удар; никто не рискует оставаться в этой стране раскаленных песков. Но стоит дождю освежить почву, как картина изменяется. Тар порастает травою, которая покрывает зеленым ковром дно долин и даже скаты песчаных холмов. Из окрестностей кочевники пригоняют на эти пастбища свои стада рогатого скота, овец и верблюдов. Таким образом удается извлечь пользу и ишь этой, по-видимому, ни к чему не пригодной области. Одна беда: стадам наносят страшный вред волки, которые здесь рыскают стаями и отличаются большой увертливостью и ловкостью, вследствие чего редко удается напасть на них врасплох. Единственное средство избавиться [22] от опасных хищников, - это преследовать их в самую знойную пору года под отвесными лучами солнца. Тогда песок бывает до такой степени раскален, что звери обжигают себе лапы и не могут бежать, а охотники для защиты от жгучего песку оборачивают ноги в свежие овечьи шкуры и легко настигают своих жертв.

К югу от Тара, близ моря, находится более страшная солончаковая пустыня - Качский Ранн. В сухое время года почва ее, там и сям подернутая белыми полосами соляного налета, представляет гладкую, как зеркало, поверхность, твердую и звенящую под ногами. Она не имеет ни малейшего наклона или ската, и дождям некуда стекать. От этого образуются лужи, которые ветер гонит перед собою, взбивая на них белую пену. Кругом, насколько глазу видно, нет ни былинки ни кустика. В этой голой, бесплодной равнине не могут жить даже звери. Только дикие ослы, которые любят побегать на просторе, днем бродят по открытой пустыне, а на ночь идут пастись в джангли и болота морского побережья.

Ранн - одна из тех местностей, где особенно проявляется мираж: малейший предмет, оставленный на земле, камень, остов верблюда, благодаря зеркальности воздуха, виден на расстоянии многих верст, и не в действительной своей форме, а в фантастических очертаниях. То он высится, как таинственный замок, то угрожает, как чудовищный великан, то скользит, как неуловимый призрак.

Отдаленные селения показываются перед глазами, примыкая в воздушном пространстве к перевернутым дворцам и храмам, и кажется, что до них рукой подать; но все это лишь обман зрения.

В дождливое время года вид Ранна совершенно изменяется. Воды моря, гонимые юго-западным ветром, бегут на берег. Обширная пустыня, где еще недавно не было видно ни одной капли воды, [23] покрывается на всем пространстве водяною пелейою более аршина толщины. Ранн становится озером. Однако и в период дождей, как и в засуху, по нем проходят караваны. Поверхность Ранна настолько гладка что водяная скатерть ложится равномерно, и можно, переезжать на верблюдах, не рискуя затонуть. Эти путешествия всегда делаются ночью. Днем донимает страшная жара, которая еще усиливается отражением лучей от водяной поверхности. К тому же обманы миража могли бы довести до безумия и людей и животных. Ослепленные солнцем проводники не в состоянии были бы найти дороги в безмерно раскинувшемся однообразном пространстве. Скоро караван стал бы незаметно для себя кружиться на одном месте, и гибель его сделалась бы неизбежною. Вот отчего караваны предпочитают совершать переход через Ранн ночью, направляя свой путь по звездам и останавливаясь днем для привала. [24]

Третью область Индии составляет Декканское плоскогорье, которое лежит к югу от Индо-Гангетической равнины и занимает половину Индустана. Оно имеет вид огромной трехугольной площади, значительно возвышающейся над уровнем моря. Его можно сравнить с гигантским трехугольным столом, который немного наклонен внутрь страны, к речным долинам. Декканское плоскогорье по краям окаймлено горами: с севера идут горы Виндхья, а вдоль берегов - Западные и Восточные Гаты, которые постепенно сближаются по мере того, как полуостров суживается, и, наконец, совсем сходятся.

Горы Виндхья состоят из нескольких невысоких цепей. В настоящее время они прорезаны шоссейными и железными дорогами, а в старину представляли непроходимую стену горных кряжей, окруженных джанглями. Эта стена отделяла северную Индию от южной и служила одним из главных препятствий для объединения страны.

Гатские горы или Гаты очень живописны. Их название в переводе значит «лестница». Почти от самого моря поднимаются они то громадными уступами, то крутыми склонами, чередующимися с глубокими пропастями, и, действительно, имеют вид гигантской лестницы, которая ведет к морскому побережью.

Внутренняя часть Деккана на пространстве, которое приблизительно равно Франции, представляет равнину, покрытую толстым слоем застывшей лавы. Эта почва образовалась в незапамятные времена под действием вулканических сил. С тех пор под влиянием ветра и дождей, жара и холода обшивка лавы местами растрескалась и разрушилась, но все-таки на ее безжизненной поверхности нет никакой растительности. В других местах лава превратилась в железистую глину, расстилающуюся то серыми, то красноватыми пластами, которые, словно лентами, испещрены полосами ржавого цвета. Дождевая вода тотчас же исчезает в ее скважинах, но сверху она все-таки остается всегда сухой и жадно [25] впитывает влагу. Обломки лавы и железистой глины понемногу уносились дождями и горными потоками вниз, в долины, и их можно встретить даже на берегу моря, где они передвигаются и обтачиваются волнами.

На Декканском плоскогорье мало рек, да и те невелики. Почти все они, как и в Индо-Гангетической равнине, текут на восток и впадают в Бенгальский залив. Так как горы, откуда они берут начало, огибают плоскогорье, то орошаются, по преимуществу, окраины, а середина остается безводной. Побережья Деккана отличаются замечательным плодородием и могут поспорить даже с Бенгалией, а их прекрасная черноземная почва вошла в поговорку. Горные местности, в особенности Гаты, покрыты густыми лесами. Это также тропические леса, хотя не похоже на те, которыми поросли склоны Гималаев. Они состоят из деревьев, сбрасывающих на несколько месяцев листья, но не от холода, как в наших лесах, а от сухости. В разгаре лета солнце ярко светит и припекает, а деревья при этом стоят обнаженными, и природа имеет унылый вид. Мхов и лишайников, как во влажных местностях Гималаев, здесь нет и в помине. Перед началом дождей деревья сразу покрываются массою ярких цветов - белых, золотых, огненно-красных. Цветы появляются раньше листьев, и тогда лес принимает вид причудливо-пестрого букета невероятных размеров.

Главные богатства Деккана заключаются в его минералах, но они пока сравнительно мало разрабатываются. Огромные залежи каменного угля, железо, медь находятся здесь в изобилии. Встречаются и Золотые россыпи, а алмазы Голконды славились еще в старину. На Декканском плоскогорье находятся Центральные провинции, Бомбейское и Мадрасское президентства, Низам, Майсор и т. д. У моря лежать большие портовые города, имеющие огромное значение для торговли Индии с другими государствами. [26] Главные из них: Бомбей на западном берегу и Мадрас - на восточном.

Хотя Деккан по пространству обширнее Индо-Гангетической равнины, но жителей в нем меньше - всего около 100 миллионов. Равнины с большими реками во все времена привлекали население. В этих плодоносных местностях сосредоточились земледельцы; там возникли многочисленные города 11 торговые пункты: промышленность быстро развилась, цивилизация сделала чудеса. Но эта область лежала по дороге пришельцам с севера. Нашествия чужеземцев одно за другим вызывали самые сильные столкновения, и потому там всего чаще сменялись или обновлялись народности.

Остров Цейлон, отделенный от материка рядом отмелей, которые носят название Адамова моста, по строению своему представляет как бы обломок Декканского плоскогорья. Те же горные породы, как на Деккане, выветриваясь, распадаются в красную [27] тонкую пыль, которая покрывает почву и своим ярким цветом представляет контраст с густою селенью листвы. В низменной части острова растительность еще роскошнее, чем на Индустане. Каждая деревушка, каждый посёлок ютится под сенью кокосовых пальм, дерева, которое, по выражению туземцев, «не может жить вдали от звука человеческого голоса». Гладкий ствол зонтичной пальмы увенчивается пучком [28] громадных листьев, как крышей, под которой могут спрятаться десятки людей, а из этого пучка поднимается исполинский цветок до трех сажен высотою, заключающий в себе многие тысячи маленьких цветов. Вообще все сорта пальм достигают здесь необыкновенных размеров. Низменные части острова засажены рисовыми и чайными плантациями. На влажной покатости гор встречаются леса с разнообразными породами деревьев. Там растет колоссальный баобаб, сам по себе напоминающий густую зеленую рощу. Встречаются деревья, дающие прекрасный строевой лес. Еще полезнее крепкий бамбук, который растет с невероятной быстротою: если вечером повесить шляпу на узел его прямого ствола, то на утро до нее уж не достанешь рукою. Индусы даже не могут себе представить, как живут люди в тех обездоленных странах, где нет бамбука, который у них служит для всевозможных поделок. Ползучие деревянистые лианы, в палец толщиною и до пятидесяти сажен длиною, также полезны для человека. Из них плетут канаты, которые перекидывают через бездны и пропасти, как воздушные мосты. Лианы так крепки и прочны, что эти мосты свободно выдерживают тяжесть человека и могут служить по несколько лет. В лесной чаще Цейлона водится множество хищных зверей. Пестрые яркие птицы оглашают воздух своим криком. Всевозможные змеи - удав, свободно проглатывающий ягненка, громаднейшая очковая змея, или кобра, укушение которой грозит неминуемой смертью, и другие ядовитые породы наводят ужас на человека.

Близость моря умеряет жару на Цейлоне, приносит достаточно влаги и делает этот остров благодатным уголком. Первые европейские мореплаватели с восторгом описывали эту благословенную землю и говорили, что прежде, чем взор подметить ее. о близости ее догадываешься по благоуханию, приносимому морским ветерком. А среди жителей Азии ходит древнее сказание, что после изгнания из [29] [30] земного рая первые люди, по милосердию Божию, получили позволение жить в другом раю, «том, над которым господствует Адамов пик», т. е. на Цейлоне.

Главный город Цейлона - Коломбо, большой торговый порт у берега моря. Так как Цейлон лежит на дороге кораблей, отправляющихся из Европы в Китай, Японию, на Дальний восток, то они всегда заходят в Коломбо, чтобы сделать запас топлива и провианта.

При всем различии отдельных местностей Индии они имеют одну общую черту: везде, за исключением лишь больших высот, в известное время года бывает очень сильная жара: термометр в тени показывает до 50 градусов, и даже в комнатах нет от нее спасения. Чтобы сколько-нибудь ее умерить, закрывают окна ставнями и завешивают коврами; по всему дому расставляют сосуды с водою и мокрые плетенки, так как вода, испаряясь, несколько охлаждает воздух. Особенно плохо приходится в городах, где каменные здания и мостовые раскаляются от жгучего солнца. Кто имеет возможность. спешит покинуть город. Уезжают не только отдельные лица, но и целые учреждения. Даже все государственное управление Индии из знойной Калькутты на лето переезжает в город Симлу, расположенный в прохладных предгорьях Гималаев.

Однако чрезвычайная жара сама несет в себе и спасение, без которого погибла бы вся жизнь в Индии. Это спасение - правильно чередующиеся ветры, муссоны, приносящие дождь. В начале лета обширные равнины и плоскогорья Индии нагреваются гораздо сильнее, чем море, омывающее ее берега. С марта месяца жара в северной Индии быстро возрастает. Воздух над нагретой землею становится жарче и вследствие этого реже, а редкий воздух имеет меньшую тяжесть, оказывает меньшее давление. По другую сторону экватора, в южной Африке в это время бывает зима, и там воздух сгущается, приобретает большее давление. Из-за океана воздух, [31] имеющий большее давление, устремляется в страну с меньшим давлением. Начинает дуть юго-западный муссон, который нагоняет беловатые тучи, похожие на стаи перелетных птиц. Он приносит в Индию дождь как раз в то время, когда жара достигает высшего разгара.

Количество дождя, выпадающего в той или иной части Индии, зависит от того, встречает ли муссон по пути природные препятствия - горы. Юго-западный муссон, несущий с моря влагу, раньше всего наталкивается на гряду западных Татских гор. Горы служат преградой, и он, вместо того, чтобы направляться вперед, поднимается вверх, где воздух значительно холоднее. От соприкосновения с холодными слоями влага, которую принес теплый муссон, сгущается в тучи, разражающиеся сильным дождем. Таким образом горы, задерживая муссон по дороге, заставляют его заплатить дань дождем в пользу лежащих перед ними местностей.

Влияние гор еще разительнее отражается на Индо-Гангетической равнине. На западном ее побережье [32] нет больших возвышенностей, и муссон, подвигаясь вперед, встречает лишь сильно нагретую поверхность, которая не может ни остановить, ни охладить его. Вследствие этого он со всем запасом своей влаги пролетает более тысячи верст, не оставляя ни капли дождя. Провинция Синд в западной части равнины превратилась бы в безжизненную пустыню, если бы с помощью каналов в ней не было устроено искусственное орошение. Зато, встретив далее на пути высокие цепи Гималаев, муссон дает обильные дожди, и восточная часть равнины, Бенгалия, получает столько влаги, как ни одна страна в мире. В ней выпадает в двадцать раз больше дождя, чем в туманной и сырой Англии. Если бы дождевая вода не наполняла рек и не впитывалась в почву, то здесь она в год затопила бы землю настолько, что покрыла бы трехэтажные дома.

В конце лета, когда солнце косыми лучами уж не нагревает землю с прежней силой, муссон ослабевает и к октябрю прекращается. Тогда наступает обратное явление: земля быстро охлаждается, и над сушей давление воздуха становится сильнее, а море между тем сохраняет несравненно больший запас теплоты. Вследствие этого начинает дуть ветер от суши к морю и в другом направлении, именно с северо-востока на юго-запад. Это так называемый северо-восточный муссон, который дует в продолжение второй половины года. Он имеет значение для тех местностей Индии, которые по своему положению лишены влияния юго-западного муссона. Проходя над Бенгальским заливом, он вбирает влагу, которую несет дальше. Встретив на пути препятствие в виде гор, задерживающих его, он производит дождь на юго-восточном побережья Индии. Благодаря этим условиям, в иных частях Индии дождливое время бывает в первом полугодии, а в других - во втором.

Малейшая неправильность, зависящая от перемены атмосферного давления, от хода ветра и [33] облаков имеет чрезвычайно важные последствия. В силу этого дожди могут совсем не выпасть или выпасть в недостаточном количестве и только сбрызнуть поверхность земли вместо того, чтобы ее обильно полить. Начинается засуха. Почва, выжженная зноем, остается бесплодною и не дает никаких всходив. Колодцы пересыхают, реки мелеют. Наступает неурожай, с которым неминуемо связан голод, и миллионам людей грозит смерть.

Ужасное явление также представляют опустошительные ураганы, или циклоны, которые нередко свирепствуют в Индии. Они происходят или в начале или еще чаще в конце летнего муссона. Обыкновенные урагану предшествует полное затишье, при котором на значительном пространстве воздух имеет почти одинаковое давление. Нагретые водяные пары, поднимающиеся от морей, не находят в верхних слоях атмосферы выхода, который позволял бы им разливаться в ту или в другую сторону. К этому очагу высокой температуры со всех сторон устремляется холодный воздух, а от столкновения воздушных масс и происходит вихрь. Он крутится с ужасающей быстротою, сметая и уничтожая все, что попадается на пути.

Циклоны в сущности менее опасны, чем недостаток дождей, но они внушают больше страха, потому что их дело разрушения совершается внезапно, быстро. Сцены гибели и раздирающие душу катастрофы, вызванные ураганом, сразу проявляются во всем своем ужасе. Притом же, если от неурожая и голода гибнут миллионы людей в течение нескольких месяцев, то и циклоны нередко уносят сотни тысяч жертв в несколько часов, а неизбежными их следствиями являются местные голодовки и эпидемии.

Ужаснее всего, если циклон разражается где-нибудь на низменном берегу. Он вызывает внезапный морской прилив, который может опустошить равнины и поля, простирающиеся на далекое расстояние [34] внутрь страны. Всего больше человеческих поселений разрушили циклоны, всего больше они потопили народу при устьях рек. Самый страшный ураган, который когда-либо разыгрался на земном шаре, произошел в 1876 году на восточном берегу Индии, при впадении реки Мегны. В полночь, когда все население мирно спало, три следовавшие одна за другою саженные волны подступили к берегам. Через несколько часов ближайшие острова и около шестидесяти тысяч десятин суши покрылись водою. Более полумиллиона людей были внезапно настигнуты потопом. Несчастные, которые искали спасения на крышах своих жилищ, были унесены волнами вместе с хижинами. Только те, которые успели взобраться на деревья, росшие небольшими рощами вокруг селений, спаслись от смерти; но и они могли спуститься из своего убежища только к вечеру следующего дня. Почти все постройки были смыты до основания, весь домашний скот погиб, и от цветущих деревень осталась лишь груда развалин. Более двухсот тысяч жителей сделались жертвой наводнения. Гниение массы трупов вызвало холеру, и население округа, уцелевшее от циклона, было почти все истреблено эпидемией.

Для того, чтоб предотвратить повторение подобных ужасающих бедствий, в последнее время на низменных берегах стали сооружать оградительные валы; но работа эта ведется медленно и далеко не во всех местах, представляющих опасность.

II. Древние арийцы и их быт.

В отдаленные времена, задолго до Р. Х. в Индию с севера, перевалив через Гималаи, явились завоеватели. Это были люди с правильными, красивыми чертами лица и белым цветом кожи. Они застали в Индии племена чернокожих дикарей, ее первых [35] обитателей, к которым они относились с презрением, называя их «врагами» и «рабами»; себя же в отличие от них они именовали арийцами, т. е. благородными.

Арийцы по цивилизации стояли гораздо выше чернокожих туземцев, которых они частью покорили себе, частью оттеснили в глубь страны или же к морю и заставили очистить место для них самих. Они знали употребление огня и варили себе пищу, а не ели ее сырьем. Огонь они добывали посредством трения. В деревянную дощечку с углублением посредине вставляли заостренную палочку. Привязав к ней ремень или веревку, ее быстро крутили до тех пор, пока острый конец не загорался. Этот прибор, т. е. дощечка и палочка, делался из сухого дерева и назывался арани; огонь считался «сыном арани».

Арийцы приручили многих животных и занимались, главным образом, скотоводством. Для стад нужны были хорошие пастбища, и в поисках за ними арийцы кочевали с места на место. Иногда пастбище попадалось такое, что могло служить на несколько месяцев. Тогда они делали продолжительную остановку, во время которой засевали нивы, ждали, пока созреет жатва, и. сняв ее, отправлялись дальше.

Идя по течению больших рек, арийцы добрались до плодородных долин. Там они нашли благоприятную почву и стали заниматься, по преимуществу, земледелием. Превратившись из пастухов в пахарей, они оставили прежний кочевой образ жизни и устроили себе постоянные поселения.

Неизвестно, где была родина арийцев; нет никаких точных указаний на их место жительства до переселения в Индию, и мнения ученых на этот счет расходятся. Несомненно лишь одно, что их страна была гораздо холоднее. Об этом свидетельствуют выражении в их языке, которые употреблялись даже тогда, когда они уж много веков прожили в жаркой Индии. [36]

«О, дайте нам прокормить наших близких и родных в продолжение ста зим!» молили арийцы своих богов. Очевидно, это было отдаленное воспоминание о прежней стране, потому что в Индии зимы не бывает.

Литературное наречие арийцев - санскрит - теперь принадлежит к числу так называемых мертвых языков, на которых не говорит ни один из живущих народов. Санскрит имел сложные, выработанные формы и отличался большим запасом слов. Это показывает, что создавший его народ находился на высокой степени умственного развития. Чем ниже по цивилизации стоит какой-нибудь народ, тем проще и беднее его язык - и наоборот.

Современные ученые исследователи изучают санскритский язык для того, чтобы знакомиться в подлиннике с замечательными литературными произведениями арийцев, которые в продолжение тысячелетий оказывали и еще продолжают оказывать огромное влияние.

Изучение санскрита выяснило также, что все европейские языки, в том числе и русский, имеют много общих или сходных с ним слов. Во всех этих языках названия членов семьи, наименования чисел и многие другие слова позаимствованы с санскритского. Мало того, имена богов, которым поклонялись арийцы, представляют большое сходство с именами древнегреческих, римских и славянских божеств. Санскритское имя «Варуна» (бог всеобъемлющего неба) легко узнать в греческом «Уран», «Агни» (бог огня), в латинском - «Игнис» и славянском - «Огнь». И не только в именах богов, но и в самой своей сущности религиозные верования арийцев и древнеевропейских народов имели много общего. Отсюда можно сделать вывод, что отдаленные предки индусов и европейцев некогда жили вместе, говорили одинаковым языком, который с течением времени, когда они расселились, подвергся значительным изменениям, и покланялись одним богам. [37]

Арийцы считали всю природу божественной. Все, что поражало их своим величием, все, что казалось непонятным, все, что, по их мнению, могло вредить или быть полезным, требовало поклонения. Они взывали к горам, рекам, источникам; деревьям, растениям, как к божествам. Животным, окружающим человека, коню, несущему его в сражение, корове, питающей его, собаке, стерегущей его жилище, птице, пугающей его зловещим криком, диким зверям, угрожающим его жизни, - всем им воздавались почести и к ним всем обращались с молением. Мало того, арийцы молились многим вещам, сделанным их собственными руками и служившим для жертвоприношений, войны. земледелия.

Алтарь, оружие для нападения и защиты от врагов, плуг, свежевспаханная борозда, - все это были священные предметы.

Занимаясь земледелием, арийцы, конечно, замечали, что солнце, ветер, дождь, гроза так или иначе влияют на урожай. Не умея объяснить себе, отчего это происходит, они стали обоготворять явления природы. Они полагали, что природа распределена между многими божествами, из которых каждое заведует особым отделом: солнцем, луной, тучами, громом, молнией и т. д. Слово «бог» для них было непонятно, если не прибавить какой бог, чего он бог, например, бог грозы.

Родоначальниками богов они считали Отца-небо и Мать-землю и всех богов представляли себе в виде людей, которые жили так же, как и они сами. Каждый из богов, по их понятиям, имел не только особые качества, но также и своеобразную, характерную наружность и свойственные ему одному принадлежности, атрибуты. Например, бога ясного неба, Индру, арийцы описывали, как замечательного красавца с золотисто-рыжими волосами и длинными руками. Атрибутами ему служила громовая стрела и другое оружие; он разъезжал в блестящей золотой [38] колеснице, напряженной парой золотых коней, которые неслись быстрее мысли.

Очевидно, солнце, озаряющее ясное небо и посылающее на землю свои животворные лучи, в народном воображении приняло вид сияющей колесницы. Вообще арийцы картинно, образно представляли себе каждое явление природы. Молния, упавшая на дерево и причинившая лесной пожар, вызвала понятие о том, что боги грозы «пожирают леса». Об этих же богах говорилось, что они «доят небесных коров (облака) и поят землю молоком (дождь)». Такое сравнение вполне понятно у народа, который занимался скотоводством и земледелием.

«Подобно тому, как молоко питает человека. - думал он, - так и дождь питает землю, которая производит обильный урожай».

Для пастуха корова, дающая молоко, есть главный источник благосостояния. На этом основании арийцы считали корову священным животным. Не было большей любезности в их устах, как сравнение с рогатым скотом, который составлял их богатство. Утреннюю зарю они называли «красной коровой», могущественного бога - «сильным быком».

Чем больше рогатого скота, чем больше коров у пастуха, тем он обеспеченнее. Чтобы увеличить свое богатство, люди часто прибегали к войне. Вот почему для обозначения понятия «воевать» арийцы употребляли выражение «желать коров». Искать прибыли у них называлось «гоняться за коровами.

Присматриваясь к окружающей природе, арийцы заметили, что есть растение сома, из которого, растирая стебел камнем, можно по каплям выдавить желтоватую жидкость. Перебродив, она дает опьяняющий напиток, и под его влиянием люди становятся веселыми, жизнерадостными. В глазах арийцев такие необычайные свойства напитку мог придавать только бог этого растения, носящий одно с ним имя - Сома. И самое добывание сока стало считаться священнодействием, а все предметы, которые при этом [39] употреблялись, - священными. Так как боги во вкусах сходились с людьми, то и им нравилось вино, возбуждающее силу и мощь, и его начали приносить им в жертву. Боги пили его и становились бессмертными. На земле Сома давал обилие водам, питание растениям, живительную бодрость зверям и людям, вдохновлял певцов, окрылял молитву, которая летела на небо к богам. Все это были необходимые блага, и о даровании их надо было молиться богу Соме.

Необычайное впечатление на арийцев производил огонь. Его яркое пламя, жар, блеск, дым вызывали восторженное удивление. Поразительным казалось то, что он светил даже ночью и что он виден издали. С особенным изумлением отмечали они, что огонь при содействии ветра стремится к небу.

Наблюдали они, как огонь «пожирает» дрова, растения и всякие другие предметы, и их поражало, что это легкое, воздушное существо так ловко справляется не только с мягкой, но и с твердой пищей. И они стали олицетворять его в виде особого божества Агни.

Арийцы знали, что огонь можно добывать из сухого дерева посредством трения. Опыт показал им, что можно также высекать его из камня. Они видели, что в грозовых тучах сверкает молния; а так как в этих тучах находятся небесные воды, то они стали толковать, что молния - это огонь, скрывающийся в водах, и дали ей особое название: «Агни - сын вод». Отсюда у них сложилось понятие о том, что огонь видимо или невидимо находится везде: на небе, в земле, в водах, которые поят землю, в растениях, получающих соки из земли, в животных, питающихся растениями и другими животными.

Огонь был нужен человеку; он помогал ему обставить свою жизнь большими удобствами. И арийцы называли бога Аши «мудрецом», потому что он [40] «устрояет общежития смертных». Еще чаще его называли «жрецом». Представляя себе, что всем миром управляют боги, ариец старался их умилостивить и предотвратить их гнев, а средством для этого служили жертвоприношения и хвалебные молитвы, или гимны. В жертву богам ариец приносил такую же еду и такое же питье, какие сам употреблял. Первоначально жертвоприношения сжигались, и потому Агни считался посредником между человеком и богами; боги «вкушали» все это не иначе, как при его содействии.

Совершая обряды жертвоприношения, арийцы читали или, точнее, распевали гимны, которые у них сложились уже в глубокой древности. Иные гимны существовали ранее, чем за тысячу лет до Р. Х. Сборники этих гимнов, или Веды, принадлежат к числу первых литературных произведений человечества. Слово «Веда» значит «премудрость»; арийцы полагали, что устами риши, т. е. мудрецов, составивших Веды, говорили сами боги, и потому Веды - священнейшие из священных книг. Религия древних индусов, построенная на Ведах, которые считались божественным откровением, известна под именем ведаической или ведийской.

Всех Вед четыре: они сложились постепенно в течение ряда веков. Старейшая и главнейшая из них - Риг-Веда - содержит 1017 гимнов Агни, Индре и другим богам. В те времена, когда составлялись Веды, и еще долго спустя, индусам не была известна письменность, и гимны сохранялись, исключительно в памяти людской, передаваясь из поколения в поколение, от родителей к детям, от детей к внукам. Изучение их было одною из главных обязанностей для всех, кроме рабов. Гимны заучивались сравнительно легко, так как они написаны стихами. Содержание Вед исключительно религиозное, но вся жизнь арийцев была построена на точном соблюдении религиозных обрядов, и потому гимны подробно знакомят нас с их бытом. [41]

Хотя арийцы поклонялись многим богам - даже определенно указываюсь число их, тридцать три, - но думали, что они все равны и не различали между ними более важных или менее важных, старших или младших. Величайшим считался тот бог, которому молились в данную минуту, а так как молиться можно было любому из них, то все они получали одинаковый почет и поклонение.

Гимны Риг-Веды показывают, что индусы в древности молились не иначе, как при жертвоприношении, и молитва составляла только одну из его частей. Их «молитвы» не были похожи на то, что мы понимаем под этим названием. В ту отдаленную эпоху арийцы еще не достигли такой ступени развития, когда человек приходит к сознанию своего ничтожества перед всемогуществом божества и обращается к нему с полной покорностью и глубоким благоговением.

Совсем не то было у арийцев. Они называли своих богов «светлыми», «.сияющими», относились к ним, как к добрым друзьям, а, молитве придавали лишь смысл, так сказать, полюбовного договора. «Дай мне много коров и земли и долгую жизнь в ответ на этот гимн», просил ариец. «Порази моего врага, рассей чернокожих - и я принесу тебе жертву». Он был уверен, что бог, получая жертвоприношение, непременно должен исполнить его моление - услуга за услугу. Дело в том, что хотя боги считались бессмертными, но, по мнению арийцев, их бессмертие не было вечным, а поддерживалось людскими молитвами и жертвами, в которых они потому и нуждались. Верующий поддерживал строгий порядок в совершении обрядов, нужных богам. За это боги, в свою очередь, поддерживали весь порядок, господствующий в мире и необходимый для людей: правильную смену времен года, дня и ночи, движение светил небесных и т. д.

Обращаясь с гимном к богу, ариец перечисляет под конец его достоинства, восхваляет его и [42] уже излагает свою просьбу. Вот для примера один из гимнов богу Варуне:

«Всемогущий бог с неба видит наши дела, как на ладони. Боги знают все, что люди делают, хотя бы люди и старались скрыть свои поступки. Кто стоит, кто движется, кто подкрадывается, кто прячется в укромном месте, - все это боги отмечают. Где бы двое ни сговаривались, считая, что они наедине, царь Варуна, как третий, всегда между ними, и все их намерения ему известны. Эта земля принадлежит ему, эти обширные, необъятные небеса принадлежат ему; оба моря подвластны ему, и даже маленькая лужица зависит от него. Если бы кто-нибудь направил свой путь далеко за пределы неба, то все-таки не вышел бы из владений царя Варуны. Его слуги, сходя с неба, скользят по всему миру и тысячами всевидящих очей наблюдают за отдаленнейшими уголками земли. Все, что существует на земле, на небе и выше небес, открыто перед глазами царя Варуны. Ему известно, сколько раз каждый смертный моргнет. Он управляет миром, как игрок костями. О боже! крепкие силки, которые ты плетешь, чтобы ловить злых, закинь ты на лжецов, но помилуй всех праведных».

Иногда, впрочем, бывает, что молящийся не восхваляет бога, а как бы укоряет его, читает ему наставление:

«Если бы ты был смертным, а я бессмертным, то, поверь, я не оставил бы тебя в нужде и беде. Мой поклонник не был бы ни бедным, ни огорченным, ни обездоленным!»

Из ведийских гимнов видно, что арийцы, расселившиеся в Пенджабе, были разделены на отдельные племена, которые то враждовали между собою, то вступали в союзы, чтобы вместе сражаться против чернокожих туземцев.

Древние арийцы устраивали себе деревни, иногда даже обнесенные укреплениями, но настоящих городов у них еще не было. Жили они большими [43] семьями, не выделяя женатых сыновей или замужних дочерей. Женщины у них пользовались уважением, и брак считался священным, а муж и жена назывались «правителями дома». В древности у арийцев господствовало одноженство и лишь через много столетий в Индии появилось многоженство.

Отец или старший в роду сам читал молитвы и совершал обряды для своей семьи. Те же обязанности отца для целого племени исполнял вождь. Однако во время больших торжеств он приглашал какого-нибудь знатока обрядов, чтобы совершать жертвоприношения от имени всего народа. Делалось это потому, что для торжественных случаев существовали особенно сложные обряды, и сам вождь мог их не знать.

Арийские племена уже занимались многими ремеслами. В их среде были искусные кузнецы, ювелиры, гончары, плотники, кожевники. Они были знакомы с выделкой железа и изготовляли из него оружие и орудия. Землю они обрабатывали железными плугами. Для жилья они строили себе дома, а для переездов - телеги и лодки. Из одной должны в другую они перекочевывали целыми общинами с семьями, имуществом и рогатым скотом. Женщины умели прясть, ткать и шить.

В отличие от чернокожих туземцев, которые ходили почти нагими, арийцы носили одежду. Она состояла из длинного халата и плаща. У женщин в ходу были различные украшения: браслеты на руках и на ногах, золотые серьги и булавки, ожерелья из драгоценных камней. Не только женщины, но и мужчины носили длинные волосы и заплетали их или закручивали. Прическа часто служила отличительным наружным признаком, по которому можно было узнать, к какой семье принадлежит человек.

Отправляясь на войну, древний индус надевал кольчугу, покрывавшую ему плечи и грудь, и шлем, защищавший ему голову. Главным оружием был крепкий лук. Чтобы его натягивать, требовалось [44] большое напряжение, которое нередко повреждало связки и мускулы руки, и во избежание этого руку перевязывали ремнем. Стрелы употребляли с роговыми или металлическими и притом отравленными наконечниками. Оружием служили также копья, дротики, ножи и топоры. Сражались арийцы с колесниц: один правил конями, а другой, стоя за ним, действовал оружием. По преданию, сами боги не гнушались править колесницей какого-нибудь прославленного героя.

В мирное время часто устраивались ристалища, т. е. состязания в езде на колесницах, и это было одним из любимых народных развлечений. В часы досуга арийцы охотно занимались разными играми; особенно увлекались они игрою в кости, которая доводила их до гибельных последствий. Нередко какой-нибудь человек проигрывал все свое имущество, семью, детей, наконец, даже «себя самого», становясь рабом своего счастливого соперника. Они понимали, что эта страсть ослепляет, затмевает разум, влияет на поступки, и все-таки предавались ей. В одном из гимнов Риг-Веды певец просит бога Варуну простить ему грех и в свое оправдание говорит:

«Я сделал это не по доброй воле, о Варуна! Вино, гнев, игра в кости и необдуманность ввели меня в искушение».

Арийцы очень любили музыку и применяли ее в различных случаях жизни: отправляясь в поход, празднуя радостное событие, совершая жертвоприношение или обряд. У них были различные музыкальные инструменты - арфы и лютни, флейты, цимбалы, трубы и барабаны. Очень распространена была также пляска. По описаниям арийцев даже у богов празднества не обходились без музыки и танцев, а богиня утренней зари считалась искусной танцовщицей. Песни и пляски бывали и на похоронах. Похороны происходили по различному обряду: иногда тела покойников» с особыми церемониями догребались в земле, но чаще всего они сожигались на костре. [45]

Арийцы верили, что после земной смерти наступает загробная жизнь в царстве бога Ямы. который сидит под раскидистым деревом и пирует вместе с другими богами и предками. Они верили, что Яма поведет умершего в свои сияющие чертоги, где не угасает свет, где тихо струятся прозрачные воды, где исполняются все желания, где царит вечное веселье, радость и счастье. Они думали, что после смерти человека его душа остается еще некоторое время на земле, пока не будут исполнены все обряды, и этим обрядам придавали особенное значение. Поминки совершал сын, и всякий индус боялся умереть бездетным, потому что некому будет позаботиться о его душе.

Сначала арийцы, подобно многим другим народам, страшились смерти, как чего-то непонятного и таинственного. Они опасались, что покойник вздумает возвратиться на землю и как-нибудь вредить живущим. Поэтому они старались «преградить его душе путь» - клали на дороге камень, который должен был изображать высокую, неприступную гору, выливали несколько кружек воды, которая представляла глубокую, непроходимую реку, или разводили костер, который будто бы защищал своей огненной стеной. Сложились и другие суеверные приметы - затирали, например, следы ног по направлению к кладбищу., чтобы душа не нашла обратной дороги. Мало-помалу суеверный страх перед покойниками сменился чувством глубокого почитания умерших предков, который боги за заслуги дают бессмертие. Им стали воздавать поклонение, приносить жертвы, одежду, еду, цветы и просить, чтобы они оказывали покровительство своим благочестивым потомкам. Могилы их содержались в порядке, украшались и на них ставились памятники, которые были первыми религиозными постройками в Индии: могильные памятники существовали раньше алтарей и храмов.

В то время, как поселенцы устроились в речных долинах, с севера продолжали приходить [46] новые племена арийцев. Оттесняя своих предшественников, они заставляли их понемногу подвигаться дальше на юго-восток по течению Ганга и его притока Джамны. Из отдельных племен составилось несколько царств, и быт арийцев, благодаря условиям жизни, постепенно изменялся. В прежнее время глава семьи сам был и земледельцем, и воином, и жрецом. Когда нужно было защищаться от врагов, он бросал плуг и брался за оружие, а для умилостивления богов совершал обряды и жертвоприношения. Обряды делались сложнее, количество гимнов увеличивалось, и заучивать их наизусть становилось все труднее и труднее. Заучиванием их стали заниматься не все единоплеменники, а отдельные семейства, где знание гимнов передавалось по наследству. Членов этих семейств приглашали совершать обряды или петь гимны на поле битвы.

Если за гимном следовала победа, то во мнении верующих он приобретал чудодейственную силу. Такие гимны делались как бы семейной собственностью тех, кто их сочинял или знал наизусть. Это была могущественная молитва, или так называемая брахма, а произносил ее жрец, брахман. Знатоки гимнов и обрядов заявляли притязание на то, чтобы народные жертвоприношения поручались исключительно им. Желая поднять свое значение в глазах народа, они окружали жертвоприношения особой торжественностью и распределяли обязанности между несколькими лицами: один убирал и приготовлял жертвенную землю, другой воздвигал на ней алтарь, третий приносил жертвенную пищу, четвертый пел гимны и т. д., а главный брахман наблюдал за всем и исправлял ошибки. Понемногу брахманы, или жрецы, выделились в особое сословие, и влияние их поддерживалось гимнами, где описывалось их могущество.

«Лишь тот царь, перед которым идет жрец, говорится в одном гимне, - может прочно утвердиться, и перед ним преклонится народ. Царь, [47] щедро одаряющий жрецов, будет побеждать, боги будут ему покровительствовать.

Не только народное, но и домашнее богослужение сделалось настолько сложным, что уж глава семьи не мог с ним справиться, и каждая семья приглашала себе домашнего жреца. Вследствие этого число жрецов все увеличивалось, и сословие их разросталось.

По мере того, как усложнялись обряды, самые Веды, на которых основано было богослужение, не могли уже давать всех необходимых указаний и справок: понадобились более подробные объяснения и толкования. Тогда составлены были новые священные книги Брахманы. Каждая Брахмана служит дополнением к какой-нибудь Веде; поэтому их столько же, сколько и Вед, т. е. четыре. Подобно Ведам, они считались божественным откровением. Веды - это внушенные богами гимны, Брахманы - переданные богами правила и толкования богослужения.

В Брахманах были изложены подробности жертвоприношений, которых недоставало в ведийских гимнах: но ни в тех ни в других не говорилось о самой сущности вероучения, о том, как его надо понимать и объяснять. Между тем потребность в этом чувствовалась все больше и больше, потому что различные толкования порождали споры. В диспутах по богословским вопросам принимали участие не только жрецы, но и миряне. Сами жрецы сохранили предания о царях, поучавших их, и даже о женщинах, принимавших участие в спорах и приводивших самых знаменитых ученых в затруднение своими глубокомысленными доводами. Тем не менее разработкою вероучения, главным образом, занимались жрецы, и их усилия были направлены к тому, чтобы отстранить от этого всех других. Они изложили основы, догматы вероучения в особых сочинениях, которые носят название Упанишад или «наставлений». Упанишады дают отвлеченную, теоретическую сторону учения и составляют отдел умозрительный, философский. [48]

Еще в гимнах высказывалось верование в то, что жертвоприношения являются главным условием для правильного хода мира: без людских молитв боги не были бы бессмертными, не могли бы совершать подвигов и оказывать благодеяний своим земным поклонникам. Это верование постепенно развивалось, и на ряду с жертвоприношениями получили значение и другие обряды. Во мнении индусов подробности церемониала служили причиной того, что солнце встает на востоке и садится на западе, что горы покрыты снегом, что реки текут к морю, что жатвы созревают раньше всего на юге. Такими же причинами они объясняли, почему срубленные деревья пускают ростки, почему животные родятся с костями, почему череп имеет швы, почему листья бывают зелеными, а цветы - пестрыми и т. д. Одним словом, считалось, что в самом обряде кроется сила, которая может быть обращена на добро или на зло, смотря по тому, правильно ли совершается религиозная церемония.

Обряды изложены были жрецами в особых руководствах, так называемых Сутрах, представляющих обширнейший свод церемоний на все случаи жизни. Между прочим, Сутры подробно описывают домашние обряды, которые должны совершаться каждым человеком. В них все предусмотрено: как нужно зажигать и поддерживать священный огонь на очаге, как готовить еду, как ее вкушать, как совершать омовения, как одеваться и т. п.

Указывая на необходимость точного выполнения обрядов, Сутры гласили, что малейшая ошибка или неточность может причинить смерть. Этим внушался страх и трепет перед несоблюдением какой-нибудь подробности. Кто же мог от этого предостеречь? Конечно, жрецы, которым и надлежало ведать большинство обрядов. Их обязанности, права и преимущества особенно выделялись, подчеркивались. С одной стороны, Упанишады, излагавшие догматы, выработанные преимущественно жрецами, с другой - [49] Сутры, доказывавшие, что без жрецов не могут существовать жертвоприношения и обряды, а следовательно, и мировой порядок, возвеличивали их значение. Таким образом постепенно утверждалось могущественное сословие брахманов, которое заняло первенствующее место.

На ряду с этим образовались и другие сословия. Когда арийцы расселились на восток от реки Инда, то некоторые воины завладели большими участками завоеванной земли. Вместо того, чтоб в мирное время, как прежде, обрабатывать поля собственными руками, они стали поручать это покоренным туземцам. Сами же воины, или, по санскритскому наименованию, кшатрии, всегда готовые к битве, окружали царя, составляя его свиту и государственную армию.

Во время переселений арийцам приходилось непрерывно воевать, прокладывая себе путь по стране. Однако, когда войны прекратились, часть народа, сложив оружие, предалась исключительно мирным занятиям - земледелию, ремеслам, меновой торговле. Земледельца уж не отрывали от плуга, чтобы итти в сражение. Прежде, когда поля лежали на границе чужих владений, ему волей-неволей приходилось отстаивать их с оружием в руках. Теперь же внутри обширной страны земледельцы, или ваайшии, могли беспрепятственно работать, не опасаясь вражеских набегов, от которых охраняло постоянное войско.

Покоряя себе туземные племена, арийцы иных истребляли, а иным даровали жизнь, но зато обращали их в рабство. Рабы, или шудры, никогда не могли освободиться от своего зависимого положения - неволя их была вечной. Господа угнетали их, относились к ним свысока, давали разные презрительные и насмешливые прозвища. Принижая чернокожих, они издевались не только над их нравственными качествами, но даже над их наружностью. Себя они считали красивыми, богоподобными, а рабов, которые принадлежали к другой расе, отличавшейся широкими скулами и приплюснутыми носами, они [50] называли «курносыми» или «безносыми». Рабы должны были исполнять всю самую трудную и тяжелую работу в поле, в домах и поселениях. Хозяин мог продать раба, словно вещь. Жизнь его цены не имела. Высокорожденный брахман имел право убить его без зазрения совести, так как это «все равно, что придушить кошку, лягушку или ворону». Благодаря тому, что шудры считались низкими людьми, им не позволяли присутствовать на больших всенародных жертвоприношениях, где бывало все остальное население.

Таким образом общество разделилось на четыре сословия. Три из них - жрецы, воины и земледельцы - составились из арийцев; к четвертому относились покоренные не-арийские племена. Занятия сословий были разграничены. Брахманы считались жрецами и учеными; они должны были изучать и преподавать Веды, совершать жертвоприношения и обряды, получая за это дары, и заниматься науками. Кшатрии, как воины и дворяне, обязаны были управлять страной, защищать народ, приносить жертвы через посредство брахманов и изучать Веды. Вайшии призваны были обрабатывать землю, разводить скот, заниматься ремеслами и торговлей и подавать милостыню, не упуская при этом ни изучения гимнов ни священных обрядов. Брахманы поучали, что бог Брахма создал жрецов из своих уст, воинов - из рук, а земледельцев - из ног, объясняя тем распределение их обязанностей. Шудры единственно что могли делать, это - служить трем высшим сословиям.

III. Касты. - Жизнь и занятия брахманов. Светская литература.

В каждом сословии занятия передавались по наследству из рода в род: кшатрий готовил своего сына к военной службе, купец приучал своих детей торговать. Были даже целые деревни, в которых жители занимались одним ремеслом, [51] например, гончарным или кузнечным, подобно тому, как у нас (особенно на Волге) до сих пор есть селения, где все от мала до велика, занимаются: башмачным делом, ножевым производством и т. д. Односельчан соединяло не только общее ремесло, общее занятие: у них также были одинаковые обряды и церемонии. Кроме того, они старались не смешиваться с другими и заключать браки в своей же деревне, среди своих же земляков. И мало-помалу сословия разбились на отдельные замкнутые кружки, которым впоследствии было дано название каст. К касте принадлежали люди одинакового происхождения, с одинаковыми занятиями и одинаковыми обрядами.

Число каст постепенно увеличивалось. Дело в том, что за проступок, несоблюдение обряда или нарушение правил грозило тяжелое наказание: человека исключали из его касты и никакая другая его к себе не принимала. Таким людям оставалось только одно - образовать новую касту. К этому вели также неравные браки: если родители были из разных каст, то дети не принадлежали ни к той ни к другой. При составлении новой касты принималось в соображение, кто из супругов был знатнее. Те касты, где муж по происхождению были выше жены, считались менее презренными, чем те, где жена была благороднее мужа. Самую презренную касту составляли дети от брака брахманки с шудрой. Это была каста так называемых чандалов.

Чандалам не дозволялось жить в домах и пользоваться какими бы то ни было удобствами. Они должны были ютиться в пещерах или лесных чащах, далеко от людских поселений, и питаться у падалью. К человеку другой касты чандал не мог подойти ближе, чем на сто шагов. Если же случайно его тень падала на кого-нибудь, то это считалось величайшим осквернением, от которого надо было очищаться омовением и молитвою.

Высокомерное отношение к этой касте обрисовано в индийской басне. [52]

Лев и Шакал.

Приходит к льву шакал.

- Отдай за меня свою дочь, - говорит он. - Она давно мне приглянулась.

Лев зовет дочь.

- За тебя сватается шакал, - сообщает он ей.

- Как! - восклицает она. - Шакалы - это чандалы между зверями, а мы, львы, принадлежим к высшей касте. Его сватовство такое осквернение, что мне остается только покончить самоубийством.

* * *

Выше всех других стояли касты брахманов, которые руководили всеми делами, не только личными и семейными, но и государственными. Без их совета и участия не обходилось ни одно событие. Нужно ли было вспахать поле, снять жатву, открыть лавку, объявить войну, выступить в поход, заключить договор, - все это решали брахманы. Они считались посредниками между людьми и богами: богам они передавали людские молитвы и жертвы, а людям сообщали волю богов.

Брахманы пользовались величайшим почетом и делали все, чтобы поднять свое значение. Они проводили мысль, что без них не могут выполняться обряды и церемонии, необходимые для мирового порядка; они создали священную литературу, которая их возвеличивала и поддерживала их обаяние в глазах народа. Однако, добиваясь первенства и власти, брахманы, тем не менее, отказались от притязаний на царский престол. С их стороны это была не более как осторожность и дальновидность. Царства образовались непосредственно после крупных завоеваний, которые совершены были кшатриями; военное сословие играло тогда большую роль, и из его среды выдвинулись царские фамилии. Брахманы, как умные и прозорливые люди, не решались выступить в открытую борьбу с кшатриями, потому что исход ее был сомнителен. Если бы победа оказалась на [53] стороне кшатриев, имевших за собою вооруженную силу, то брахманы упали бы в глазах народа и уж не могли бы подняться до прежнего положения. Они предпочли другой образ действий и вместо того, чтобы добиваться царской власти, стали учить, что брахманы выше земных владык, а потому и заслуживают большего уважения и больших почестей, чем цари.

С юных лет брахман, верный обязанностям своей касты, изучал священные книги и жертвенные обряды. К этому изучению он мог приступить только после посвящения в касту, которое происходило на девятом или десятом году его жизни. Посвящение считалось вторым рождением, и тот, кто его получал, с тех пор назывался «дважды рожденным». Оно сопровождалось сложными церемониями, после которых мальчику через левое плечо надевался тонкий «священный шнур», который он должен был носить всю жизнь.

Для занятий брахман обыкновенно поступал к какому-нибудь известному учителю, знатоку Писания. Обучение его продолжалось долго: девять, восемнадцать, тридцать шесть лет, иногда даже всю жизнь. Это вполне понятно, если представить себе, какую огромную литературу ему приходилось заучивать. Если он ограничивался Ведами и Брахманами, то курс был короче; но он мог проходить и другие второстепенные книги, и чем больше книг он изучал, тем больше времени затрачивал на это.

Брахман-ученик обязан был во всем повиноваться своему учителю и относиться к нему с почтением и вниманием. Он должен был в положенные часы совершать омовения и делать возлияния воды богам, вдохновенным мудрецам и умершим предкам. От зари до зари он был занят; за исключением того времени, которое уходило на обряды и на еду, он непрерывно учился. Он обязан был вести праведную жизнь, со всеми кротко обращаться, не обижать живых существ, [54] воздерживаться от гнева и жадности, избегать ссор и пререканий. Кроме того, он должен был кое в чем себе отказывать: не носить обуви, не брать с собою зонтика, не есть мяса, не пить вина, не играть в кости, не предаваться никаким развлечениям.

Окончив учение, брахман делался домохозяином. Раньше всего он женился. Священные книги точно предписывали, какие требования надо было предъявлять к невесте. «Она не должна иметь телесных недостатков и должна обладать нравственными достоинствами; у нее должно быть красивое имя, она должна ходить, как гусыня или как молодой слон». Первая жена могла быть только из брахманской касты, но для остальных это не было обязательно. С тех пор, как стало прививаться многоженство, женщины, пользовавшиеся уважением у древних индусов, были совершенно принижены. В семье женщина занимала угнетенное положение и всегда должна была кому-нибудь подчиняться: до замужества - отцу, затем - мужу, а если овдовеет, то старшему сыну. Глава семьи не садился за еду вместе с женою или сыновьями, еще не посвященными в касту, так как они считались ниже его; ему готовили отдельно, и обедал он отдельно.

Домохозяин-брахман должен был выполнять множество повседневных обрядов, а главное - поддерживать на очаге священный огонь, который зажигался, когда он в первый раз переступал порог своего жилища. Он следил за порядком в доме и распределял все работы между членами семьи. Пуще всего он оберегал себя от осквернения, стараясь никогда не прикоснуться к человеку низшей касты, не дотронуться до нечистого предмета. Если к нему в дом заходили другие брахманы, то он должен был приветливо встретить их и оказать им гостеприимство.

Вырастив сыновей, которые могли бы справить погребальные церемонии и поминки после его смерти, брахман-домохозяин считал свои семейные [55] обязанности завершенными. Тогда он мог по своему желанию удалиться в лес, захватив священный огонь и необходимые принадлежности для домашних жертвоприношений, которые он по-прежнему должен был совершать, и делался отшельником. Он питался только травами, корнями и плодами и вместо одежды носил антилоповую шкуру или кусок древесной коры, В жару он искал такого места, где его немилосердно жгли палящие лучи солнца; в дурную погоду простаивал по целым часам с не покрытой головой под проливным дождем. Этими лишениями он стремился довести себя до такого состояния, чтобы все мирское сделалось для него безразличным, чтобы он не испытывал ни радостей ни горестей.

- Что такое земная жизнь? - говорил один брахманский мудрец. - Это древесный сук, на котором птица проводит ночь, но на утро, отдохнув, она летит дальше.

И отшельник добивался того, чтобы ничто его не привязывало к этой временной, преходящей жизни.

Лесной отшельник мог, наконец, сделаться странствующим нищим. Обе эти степени не были обязательны для брахманов, хотя и приближали их к желанному спасению: кто хотел, мог до конца [56] жизни оставаться домохозяином. Странствующий нищий давал обет молчания, нигде ни с кем не заговаривал и не отвечал на вопросы. Переходя с места на место, он нигде не останавливался дольше, чем на день, «чтобы мирская суета не закралась в его сердце». Благочестивые люди считали своим долгом кормить его. Нищенствующие брахманы подвергали себя самым тяжким истязаниям, чтобы убить в себе все желания и привязанности и сосредоточить помыслы на духовном размышлении. Иной давал обет не опускать руки, которая от этого становилась неподвижной, или не разжимать кулака, так что ноготь большого пальца прорастал насквозь через ладонь и выходил наружу. Другой пристально смотрел на солнце, пока не ослепнет; третий морил себя голодом; четвертый удерживал дыхание; пятый наносил себе раны, которые он постоянно растравлял, не давая им заживать.

Нищие, подвергавшие себя лишениям, чтобы спасти душу, или так называемые иогины, пользовались большим уважением, даже если они не принадлежали к касте брахманов (Иогины и в настоящее время чрезвычайно многочисленны. В Индии, кроме них, есть еще мусульманские религиозные нищие, так называемые факиры, предающиеся не меньшим самоистязаниям.). По понятиям индусов вывести человека из его касты и возвысить могло только умерщвление плоти, и многие к этому стремились. Кроме того, было много людей всевозможного происхождения, звания и занятия, которые, тяготясь кастовыми стеснениями, уходили от мира и делались отшельниками-аскетами.

Индийское предание рассказывает, как один царь обратился к богам с молением даровать ему священный шнур брахманской касты. Боги ему отказали. Тогда он покинул свое царство, удалился в горы и тысячу лет стоял неподвижно на большом пальце ноги. Благодаря такому самоистязанию, он получил возможность управлять течением рек, останавливать прилив и отлив моря. [57]

- Возьми себе все земные царства! - воскликнули испуганные боги.

Но аскет не шевельнулся.

Прошло еще десять веков. Он приобрел такую силу, что мог управлять движением солнца и луны. Боги сказали ему:

- Приди в наш сонм!

Но иоги не захотел быть богом. Еще тысяча лет лишений сделали его владыкой богов. Тогда он получил брахманский шнур.

Это предание свидетельствует о почтении, с которым народ относится к аскетам, а брахманы считают также, что оно подтверждает их превосходство над остальными кастами.

На ряду с самоистязаниями брахманы ставили себе другую цель - самообразование. Истязая тело, лишая его самого необходимого, брахманы всеми силами старались обогатить свой ум и приобрести побольше знаний. Они были в своей стране не только жрецами, но также мыслителями, учеными, законодателями и поэтами. [58]

Размышления привели их к убеждению, что солнце, небо, ветер, роса не могли быть отдельными творцами мира, а все создано единым божеством. Ему посвящен один из самых красивых гимнов:

Брахманы, однако, не отвергли ведийских богов, а лишь признали их за различные проявления божественной силы и продолжали по-прежнему совершать в их честь жертвоприношения и обряды.

С течением времени «сияющие боги» древних арийцев стали утрачивать прежний облик. Расселившись в восточной части Индо-Гангетической равнины, арийцы встретились с иными условиями жизни и с такими грозными явлениями природы, которых им прежде не приходилось видеть. «Сияющие боги», которые олицетворяли собою силы природы, были добрыми друзьями индусов. Ветер пригонял тучи, которые проливались дождем на нивы; реки в меру орошали поля. Все содействовало их благосостоянию. Но разве могли те же добрые боги управлять грозными ураганами, производившими огромные опустошения, и многоводными реками, которые, разливаясь, затопляли целые области, разрушали цветущие поселения, заносили илом большие города? Тоща выступило учение брахманов о существовании высшего бога, который имеет три проявления: Брахма-создатель, Вишну - хранитель и Шива - разрушитель. На изображениях он представлен, как творец, хранитель и разрушитель, в виде бюста о трех лицах, или тримурти. Однако учение о тримурти не имело преобладающего влияния. Прежние божества не только остались на ряду с высшим богом, но даже число их увеличилось, так как к их сонму были постепенно присоединены божества покоренных народов. [60]

Для толкования религии в ее новых изменениях понадобились и новые священные книги. Веды и Брахманы, Сутры и Упанишады уже оказывались недостаточными. Священная литература еще расширилась. Составлены были так называемые Араниаки, или «лесные книги», дававшие указания для лесных отшельников, и Пураны, или древние предания обо всем существующем в мире.

Брахманы глубоко задумывались над таинственными явлениями жизни. Когда и как сотворен был видимый мир, откуда мы сами взялись, куда денемся после смерти, - все такие вопросы сильно интересовали их, наводили на размышления, заставляли рассуждать, философствовать. Ответы на эти глубокомысленные вопросы они свели вместе и получились таким образом философские учения, которые назывались «зеркалами знания». Однако вопросы не всеми брахманами разрешались одинаково, и ответы получались несходные. Вследствие этого образовалось несколько философских учений, или философских школ, из которых каждая имела своих последователей. Главных школ было шесть.

Различные науки в среде брахманов получили весьма значительное для того времени развитие. Индусы раньше всех других народов стали интересоваться наукой о языке и изложили ее основы. Заметив сходство в изменениях слов и отдельных выражений, индусы стали их сравнивать и нашли, что существуют определенные правила и законы, которым подчиняется человеческая речь. Эти правила были сведены в первой санскритской грамматике, составленной за 350 лет до Р. Х.

Азбука, а с нею и письменность появилась в Индии за несколько веков до Р. Х. Первоначально санскритские письмена отличались простотою, но с течением времени начертания их стали гораздо сложнее. (См. рис. на стр. 61 и 62). До сих пор существуют очень древние надписи, сделанные на скалах, столбах и медных досках; однако [61] [62] старинных санскритских рукописей сохранилось очень мало. Объясняется это отчасти тем, что для письма. употреблялись очень непрочные материалы, на которых иные индусы пишут и поныне, - береста и пальмовые листья: они настолько хрупки, что не могут долго сохраняться. С другой стороны, установилось обыкновение заучивать книги со слов. Память у брахманов была необычайно развита, благодаря постоянному упражнению, и для нас казалось бы невероятным удержать в памяти то, что мог заучить каждый из них.

Многие науки процветали в Индии, уже в глубокой древности. Брахманы быль основательно знакомы с астрономией, знали движение светил небесных, затмения, фазисы луны. Их календарь был составлен довольно правильно; они определили солнечный год в 360 дней и, таким образом, сделали сравнительно незначительную ошибку, которая исправлялась тем, что каждые пять лет вставлялся лишний дополнительный месяц. Они тесно связывали [63] астрономию с религией. «Планеты и звезды сияют с неба, где обитают боги, и через их посредство боги передают свою волю», говорили они. Поэтому по движению светил небесных они вычисляли и предсказывал и будущее:

В математике брахманы также были очень сильны. Между прочим, человечество обязано им изобретением цифр для десятичной системы счисления, которые теперь употребляются у всех народов. Цифры 1-9 представляют упрощенные формы заглавных букв от их санскритских названий, а нуль (0) первую букву санскритского слова, означающего «порожний», «пустой». Арабы позаимствовали у индусов эти цифры и привезли их в Европу, а потом уже знакомство с ними постепенно перешло от одного народа к другому.

Медицина достигла у брахманов значительных успехов. Она так же, как и астрономия, имела отношение к религии индусов. Наблюдение над светилами небесными было необходимо для того, чтобы определить время жертвоприношений. Жертвенные животные должны были разрезаться, так как каждая часть тела посвящалась другому богу. Благодаря этому индусы познакомились со строением тела у животных, а эти знания легли в основу всей врачебной науки. Они знали, какие органы находятся внутри тела, где лежат мускулы, связки, кровеносные сосуды, нервы. Они открыли целебные действия многих лекарственных трав и применяли их для лечения. Многие из их лекарств даже были приняты впоследствии европейскими врачами. Поддержанию здоровья много содействовали строгие правила о чистоте и воздержности, предписываемые религией. Несколько раз на день полагалось делать омовения и полоскать рот; нужно было также часто переменять одежду. Еда по преимуществу употреблялась растительная, и это тоже имело значение, так как мясная пища в жарких странах действует вредно на здоровье. Брахманы были искусны и в медицинских операциях: они умели вправлять [64] вывихи, перевязывать переломы, останавливать кровотечение, лечить раны, отнимать омертвелые части рук и ног, вырезывать опухоли и язвы не только наружные, но и внутренние, извлекать глубоко застрявшие обломки оружия. Они умели выделывать хорошие инструменты для операций. Неопытной рукой было рискованно делать операцию живому человеку: какое-нибудь неловкое движение, неосторожность, недостаточные знания врача могли стоить больному жизни. Поэтому было обращено внимание на подготовку молодых операторов, хирургов. Они упражнялись на разрезании мертвых животных и на восковых фигурах, изображавших человеческое тело. Брахманы умели лечить не только людей, но и животных, и у них существовали обширные сочинения о болезнях лошадей и слонов.

Брахманы смотрели на науки, как на божественное знание, внушенное им свыше. Кроме астрономии, математики и медицины, они занимались также разработкой военного искусства, музыки и архитектуры. Отцом военных знаний считался мудрец Вишвамитра, который первый стал преподавать их людям. В музыке арийцы различали семь основных звуков и дали им названия первых букв азбуки. Впоследствии через персов и арабов это обозначение перешло от них в Европу, где стало применяться с XI века, Архитектура у брахманов еще не достигла высокого развития, так как их религия не требовала пышных храмов и довольствовалась скромными алтарями. Они ограничивались подражанием другим народам, и только с расцветом буддизма в Индии начали появляться замечательные постройки.

Признавая религию, богословие и философию своею главною областью, а науки и искусства как бы дополнительными специальностями, брахманы окончательно упрочили свое верховное влияние, благодаря составленным ими же сводам законов. Еще в отдаленную старину брахманы извлекли из Вед некоторые законоположения, которыми и руководились, [65] но главные законы были составлены уже позднее. Около Р. Х. выработаны были так называемые законы Ману. Брахманы приписывали, им божественное происхождение, утверждая, что их составил первый арийский человек Ману в незапамятные времена. На самом же деле здесь изложены были те обычаи, на которых основывалась семейная и общественная жизнь арийских общин в северной части Индо-Гангетической равнины. Законы Ману, как большая часть санскритской литературы, написаны в стихах. Главною целью их было поддерживать значение каст, которое подрывалось возникшей в Индии буддийской религией. Через несколько веков, когда буддизм приобрел большое распространение, брахманам сделалось еще труднее отстаивать свои порядки и тогда для борьбы с буддийским влиянием они составили еще один свод законов, известный под именем Яджнавалькия.

Эти своды законов предназначались для общин брахманского устройства и распадались на три отдела: 1) семейные и гражданские обязанности, 2) суд, 3) очищения и епитимии.

Описывая кастовую систему, они точно разграничивают занятия, присущие каждой касте и передаваемые в ней по наследству. Высшим кастам под страхом строгого наказания запрещается есть, нить, верти дела или вступать в брак с низшими. Низшим кастам грозит еще более суровое наказание, если они будут осквернять высшие своим прикосновением или как-нибудь нарушать их нрава и преимущества. Законы указывают, что в древних индусских общинах существовало подразделение на жрецов, воинов и земледельцев, которые, как чистокровные арийцы, получали священный шнур и носили почетный титул «дважды рожденных» в отличие от «однажды рожденных» рабов. В то же время отмечается, что от смешения этих четырех главных сословий уже образовалось целое множество промежуточных каст. [66]

Распространяя свое влияние к востоку и югу Индо-Гангетической долины, брахманы вносили туда и свои законы. Постепенно прибавлялись и новые законы. Некоторые из них имели значение только для одной какой-нибудь местности. По мере того, как брахманы подчиняли себе новые племена, уже этих законов оказалось недостаточно. Позднейшие индусские законодатели, подтверждая значение каст, в то же время признавали местные обычаи, которые господствовали в различных частях страны у различных покоренных племен и народов. Таким образом брахманское законодательство, как и брахманская религия, пополнялось позаимствованиями от менее цивилизованных народов, подпавших под власть арийцев.

Немудрено поэтому, что законы допускали величайшее разнообразие во всех областях как семейной, так и общественной жизни. Они терпели и многоженство, развивавшееся среди арийцев, и многомужие одного из полудиких племен. Они признавали и бродячих пахарей, переходивших с места на место, и помещиков, которые через целую цепь посредников сдавали свою землю в аренду крестьянам. Под их покровительством существовали различные ремесла и занятия; допускались общества промышленных людей на всех ступенях развития, начиная от варварских охотничьих племен и до сложных, благоустроенных купеческих гильдий.

Индусские законодатели объясняли, почему необходимо считаться с обычаями и порядками разнообразного населения. Один индусский мудрец сказал: «Законы различных стран, каст и племен должны быть сохранены, чтобы народ не волновался». Другой мудрец выразился так: «Каковы бы ни были боги, каковы бы ни были обычаи, и законы страны, их нельзя презирать». Третий определил: «Раньше всего надо присмотреться к обычаям страны и что там принято, то надлежит делать». Однако масса противоречивых обычаев затрудняла применение [67] закона, и он требовал толкований, за которыми необходимо было обращаться к брахманам.

Священные книги, философия, наука, законы древней Индии сосредоточивались в руках брахманов, но этим еще не ограничивалась их роль: они были также создателями и хранителями обширной светской литературы. Чтобы обеспечить себе первенство и здесь, они выводили происхождение литературы, как и всех отраслей знания, от Вед. Сильно им помогло то обстоятельство, что уж в глубокой древности образовалась большая разница между разговорным и литературным языком Индии, и последний сделался достоянием не всего народа, а лишь образованных людей: по образованию же с брахманами никто не мог соперничать.

В двух больших поэмах Махабхарате и Рамаяне они поведали миру о жизни древних арийцев, об их войнах и подвигах их героев. Это самые обширные поэмы в мире: одна Махабхарата имеет 220 тысяч строк.

И Махабхарата и Рамаяна описывают эпоху арийских завоеваний в Индо-Гангетической равнине. В первой из них изложены предания одного из западных царств, близ нынешнего Дели, а во второй - предания одного из восточных царств, на месте которого теперь находится провинция Ауд. В обеих поэмах основным содержанием служит борьба за престол, из-за которой происходят интриги, столкновения, междоусобицы. С этим переплетается описание верований и обрядов, нравов и характерных обычаев, например, состязания в стрельбе из лука, «великого конского жертвоприношения», игры в кости, жизни отшельников в лесу и т. д., а также войн с чернокожими туземцами, которые выведены то под видом демонов, то под видом обезьян и медведей.

Долгое время эти поэмы передавались устно по частям, а потом были сложены в одно целое искусными собирателями. Каждое поколение делало [68] новые дополнения и поправки в сказаниях и старалось приспособить их к духу, религиозным верованиям и культуре своего времени. Вследствие этого поэмы не только безмерно разрослись в объеме, но также подверглись значительным изменениям относительно языка, формы и понятий. Кроме того, в них были вставлены многие религиозные и нравственные поучения. В уста героев были вложены речи о войне и об обязанностях военной касты, направленные к тому, чтоб доказать превосходство брахманов над кшатриями. Эти добавления, очевидно, были внесены уже впоследствии, когда началась борьба между кастами.

Великие индийские поэмы, созданные задолго до Р. Х., являются одними из интереснейших произведений человечества. Развиваясь в течение долгого ряда веков, они отразили в себе нравственный и умственный уровень развития создавшего их даровитого народа. Богатое воображение в изобилии прикрасило все происшествия чудесными подробностями, невероятными приключениями, вмешательством сверхъестественных сил. Если откинуть весь фантастический элемент и рассматривать только описание действительной жизни, то раньше всего нельзя не изумляться чуткости арийцев к красотам природы. Картины природы у них в высшей степени правдивы и ярки. Вот, например, отрывок:

«Посмотри, как разнообразны птицы, которые населяют эту гору, украшенную высокими гребнями. Одни из них похожи на серебряные пучки, другие - на кровь; эти своими красками напоминают марену или опал, а те - чистейший изумруд. Одни словно покрыты ковром молодого дерна, другие блещут как брильянты, играющие на солнце. Взгляни на эти деревья, поломанные борьбою слонов; посмотри, какие смолистые слезы они льют; со всех сторон сверчки поют свои длинные грустные песни. Послушай эту птичку, которая из любви к своим птенцам щебечет: «сын, сын!... сын, сын!» [69] как некогда говорила сладким и жалобным голосом моя мать. Вот еще одна обитательница воздушного царства - птица-муха. Усевшись на могучие плечи величественного дуба, она тоже принимает участие в общем хоре и отвечает призыву кукушки...»

Очень интересно описана в поэмах бытовая сторона, воскрешающая перед нами древнюю жизнь индийских царств. Но едва ли не важнее всего выведенные типы людей, в которых преобладающею чертою является достоинство личности. Правда, область их чувств ограничена тесным семейным кругом, родительской, сыновней, супружеской любовью, однако привязанность к семье иногда доходит до героизма и самопожертвования. Зато нет никаких следов более возвышенных и широких чувств - гуманности, патриотизма, любви к справедливости и т. д. Под гнетом господствовавшего в Индии деспотического управления и религиозного строя эти чувства и не могли развиваться так же, как не развивались наблюдательные науки и история. Народ был слишком слаб, чтобы свергнуть это двойное иго, и всецело погрузился в занятия философией и математикой, вполне безобидные для царей и жрецов.

Кроме упомянутых обширных поэм, существуют еще и другие, которые уступают им и по размеру и до достоинствам. Хроника царствований и подвиги героев в них сменяются легендами о богах. Малые поэмы появились уже значительно позже Махабхараты и Рамаяны, и наилучшие из них приписываются знаменитому поэту Калидасе, жившему в первом веке до Р. Х.

Калидаса прославился не столько своими поэмами, сколько драматическими произведениями. Он был в полном смысле слова отцом индийской драмы. В Индии сценические представления существовали уже в глубокой древности. Начало они вели от священных плясок, которыми сопровождались ведийские [70] жертвоприношения. Джеки сменились пантомимой, т. е. представлением шестами, знаками, без слов и, наконец, позже разговорами в лицах.

Драмы Калидасы отличаются такой правдивостью и художественностью, в них видно такое знание человеческого сердца, что многие из них могут с интересом читаться и до сих пор. Лучшая между ними - «Сакунтала или Узнанная по кольцу». Героиня этой драмы Сакунтала представляет тип целомудренной и верной индусской жены, и народ уж около двух тысячелетий умиляется над ее любовью и страданиями.

Последующие драматурги во многом подражали Калидасе, но не могли сравниться с ним по талантливости, и их произведения никогда не занимали, такого видного положения. Очень часто для своих драм они заимствовали содержание из какой-нибудь отдельной части Махабхараты или Рамаяны.

Народная мудрость индусов отразилась в многочисленных баснях и сказках. Уже в глубокой древности у них были басни о животных, в которых любимыми действующими лицами являлись тигр и шакал так же, как у нас волк и лиса. Особенности каждого зверя были тонко подмечены, и под видом животных выводились люди со всеми их достоинствами и недостатками. Для примера мы приводим одну индийскую басню:

Шакал на царстве (Сборник «Хитопадеса», кн. 3, № 6.).

Один шакал бродил около города и случайно упал в бочку с разведенным индиго. Он никак не мог оттуда выбраться и потому решил притвориться мертвым, на случай если кто-нибудь придет. В таком виде утром его застал владелец бочки, который вытащил его и бросил на большой дороге. Шакалу удалось благополучно добраться до лесу. [71]

Оглядевшись, он увидел свою новую окраску и подумал:

«Вот теперь какой я важный! Отчего бы мне не добиться высокого положения!»

Он созвал других шакалов и обратился к ним с такой речью:

- Боги собственноручно соками всех существующих трав помазали нас на царствование и господство в лесу. Взгляните на наш цвет! Отныне лес будет управляться нашими распоряжениями!

Шакалы присмотрелись к его цвету, почтительно поклонились и ответили:

- Повинуемся вашему величеству!

Он стал владыкою всех лесных зверей. Его окружали тигры, львы и другие благородные царедворцы, но шакалов он стыдился и, наконец, совсем прогнал их от себя. Это их очень возмутило. Тогда один престарелый шакал сказал утешительное слово:

- Не огорчайтесь тем, что этот дурак нас презирает. Мы ведь знаем его слабую струнку! Скоро он перестанет куражиться, вот увидите. Надо только сорвать с него личину, а то тигр и другие введены в заблуждение его цветом. Они признают его царем, так как не подозревают, что он шакал. Вот что мы сделаем. В сумерки соберитесь все поблизости от него и разом начните выть. Когда он услышит вой, то в силу своей натуры невольно присоединится к вам. Тигр узнает его по голосу и убьет.

Они последовали совету мудрого шакала, и все совершилось так, как он предсказал.

* * *

Многие индийские сказания перешли в европейские страны, и где-нибудь в Италии, Франции, Англии или России можно услышать ту же историю, которая рассказывается на берегах Ганга, только под другим названием и с несколько измененной обстановкой. [72] Тут и отважный горшечник, очень напоминающий храброго портняжку, и Харисарман, кудесник по случайности, совершающий подвиги, как Иванушка-дурачок, и еще много наших знакомцев. Мы найдем и известный всему миру рассказ о молочнице, но в нем действующим лицом является не девушка, а мужчина. Вот он:

Кули (Из книги проф. II. И. Минаева «Индийские сказки и легенды, собранные в Камаоне». Спб. 1876.).

Нес кули (Кули, - рабочий.) на голове горшок с маслом. Купил у него масло за два пайса купец и говорит:

- Отнеси горшок в мою лавку!

Понес кули горшок в лавку.

Стал рассуждать: «Дал мне купец два пайса; куплю я на два пайса курицу; продам курицу, куплю козу. Как будут от нее козлята, куплю корову. Корова будет молоко давать, стану молоко продавать и куплю буйвола; много будет молока, стану продавать молоко и сметану. Наберу много рупи (Индийская монета.). Построю дом; как выстрою дом, так женюсь. И будут у меня дети, и станут они мне говорить: «Батюшка, дай нам есть!»

Потряс он тут головою и говорит:

- А я им скажу: «молчите, отстаньте!»

Затряс он опять головой. Упал горшок и разбился. Было ему большое горе. Вот пришел он к купцу.

Говорит ему купец:

- Ты, зять (Назвать зятем постороннего человека считается великим оскорблением.), зачем горшок разбил?

- А ты, зять, - отвечал кули, - зачем разорил все, что я настроил, всю мою семью?

Пошли они к царю судиться.

- Как ты разбил горшок? - спросил царь. [73]

- Задумался я. великий царь, и покачал головою, горшок упал и разбился. Теперь таково мое желание: расстроил его горшок всю мою семью, так пусть же он состроит!

Рассмеялся царь и прогнал кули.

* * *

Однако не об одних наших знакомцах говорится в индийских сказках. В них являются неслыханные нами богатыри, которые совершают чудесные подвиги и переживают разнообразные приключения. Народное воображение так работает, что для него даже в наши дни мир сказочный почти что сливается с миром действительным. Дивная природа Индии живет в фантастических образах, и с каждой горой или рекой связаны легенды, полные силы и яркости. Примером может служить сказание о горных великанах, стоящих на страже Индии с северной стороны.

Гвашбрари и Вестерван (Из предисловия акад. С. Ф. Ольденбурга к книге О. М. Коржинской: «Индийские сказки». Спб. 1903.).

Это было давно, и мир тогда еще был юн, тот мир, который теперь уже стар. И все было не так, как теперь, и великий Вестерван был царем над горами. Высоко, высоко поднимался он над всем, что было вокруг него. И тучи ложились плащом на его плечи, а глава стояла гордо и одиноко в синем небе. Надменный, он взирал только на солнце и звезды. И темною ночью звезды сияли венцом вокруг его головы.

Зависть и злоба закрались в сердце окрестных гор: они гневались и негодовали на презрение Вестервана. Одна дивная Гвашбрари, холодная и сияющая среди льдов, молчала, наслаждаясь своей красотой. [74]

Однажды, когда Вестерван окутался тучами и скрылся из глаз, окрестные горы повели опять свои злобные речи.

И с презрением сказала им красавица Гвашбрари:

- Чего вы только спорите и негодуете? Горд великий Вестерван, и главу его венчают звезды, но сам он, ноги его здесь, в земле, из земли, как и мы. В нем только немного больше земли, вот и все.

- Так чего ж он гордится? Кто сделал его царем среди нас?

Улыбнулась красавица Гвашбрари, улыбнулась нехорошей улыбкой:

- Кто сделал его царем? А вы сами. Для меня он не царь, даже в венце из звезд. Я его царица.

И горы кругом засмеялись, ибо ниже всех их была Гвашбрари.

- Подождите! Не встанет еще завтра, солнце, а у ног моих будет лежать Вестерван.

И вновь засмеялись насмешливо горы, но красавица Гвашбрари не смеялась и не говорила.

И весь длинный летний день она сияла и улыбалась. Солнце стало заходить и, как чары, розовые чары, легли лучи его на весь мир. И бледная Гвашбрари вспыхнула, точно блестела красотой и любовью.

И увидел высокий Вестерван это сияние и обернул он свой надменный взор туда, вниз, в долины, и глядел, глядел в немом изумлении на дивную красоту.

Ниже спустилось солнце, и еще ярче зарделась красавица Гвашбрари, будто от взора великого царя гор. И по долинам пронесся крик:

- Гвашбрари, поцелуй меня или я умру.

Пораженные стояли горы кругом и молчали, а отзвук переносил слова из долины в долину.

И улыбнулась Гвашбрари и ответила: [75]

- Как быть тому, ты высок бесконечно, царь, а я так низка? Как мне достичь твоей венчанной звездами главы?

И вновь раздался тот же крик Вестервана.

И красавица с ледяным сердцем Гвашбрари чарующим шепотом дала свой ответ:

- Ты любишь меня, наклонись ко мне и поцелуй меня.

Ниже и ниже наклонился он, пока не лег к ногам Гвашбрари. Но солнце село, и по-прежнему, как всегда холодная и надменная, стояла красавица Гвашбрари - и у ног ее лежал развенчанный навсегда великий Вестерван, а на небе сиял его звездный венец.

IV. Будда, его жизнь и учение.

Число индусов, удалявшихся от мира и уходивших в пустыни или в горы, все увеличивалось. Уходили знатные и простые, бедные и богатые, старые и молодые, иногда даже брали с собою жен и детей. Отшельники стали селиться не только в одиночку, но и целыми общинами. Обыкновенно, они расчищали и расширяли какую-нибудь природную пещеру, украшали ее священными изображениями и устраивали в ней алтарь, а кругом нее выкапывали маленькие кельи. Так положено было начало «пещерным» храмам в Индии.

Одни удалялись от мира из-за жизненных неудач, других тяготили кастовые ограничения, из которых они искали какого-нибудь выхода. Третьи, наконец, жаждали избавиться от той цепи переселений, которую им сулили брахманы.

Брахманы говорили, что душа по смерти одного существа переселяется в другое. Согласно их учению, за заслуги душа после многих возрождений в той же касте могла перейти в человека высшей касты. И обратно, за проступки душа несла [76] наказание переходила не только в людей низших каст, но даже в животных и в неодушевленные предметы. Следующее возрождение иногда всецело повисело от того, какое прегрешение было совершена.

«Люди, наносящие другим оскорбления, делаются плотоядными животными», учили брахманы. «За кражу зерна человек превращается в крысу, за кражу мяса - в ястреба» и т. д.

Отшельники искали способа достигнуть высшего блаженства, которое положит конец переселениям их души. Они ждали, что явится великий учитель Будда (просветленный), который научит их, как этого достигнуть, а пока сами видели только единственный путь к спасению - умерщвление плоти.

Подвергая себя всевозможным лишениям, изнуряя тело, размышляя по целым часам, иной йоги, сидевший неподвижно с костылем под мышкою, вдруг вскакивал и восклицал: «Я Будда!» После долгих размышлений он начинал по-своему понимать, в чем должно искать спасения, и считал себя осененным свыше. Взволнованный, с горящим взором он принимался проповедывать. Женщины, слушая его, рыдали, юноши падали ниц, грешники били себя в грудь, и только старики недоверчиво качали головами. Уверовавшие в него люди всюду сопровождали его. Окруженный своими приверженцами, он переходил из деревни в деревню, из города в город, поучая и наставляя народ. Такие странствующие отшельники положили начало видоизмененным учениям, сектам. Сектанты в общих чертах верили тому же, чему учили брахманы, но отличие заключалось в каких-нибудь частностях.

Не все, однако, делались последователями нового проповедника; иные не признавали его. Одни считали, что истинный Будда уже был раньше и составляли целые легендарные рассказы о нем; другие еще ожидали его пришествия.

В Индии насчитывают много проповедников, но величайшим между ними был Гаутама Будда, [77] живший в шестом веке до Р. Х. и положивший начало новой религии, которая приобрела огромное распространение и по его имени была названа Буддизмом.

Предание окружило жизнь Будды легендами, подчас очень красивыми и поэтичными (Легенды о Будде очень интересно изложены в поэме Э. Арнольда «Свет Азии». Есть ее перевод на русский язык в прозе А. Анненской, под редакцией В. Лесевича, и в стихах - Федорова. Вскоре перевод Федорова должен выйти в новом прекрасно иллюстрированном издании. [Перевод Федорова с предисловием и примечаниями акад. С. Ф. Ольденбурга и интересными иллюстрациями уже вышел во время печатания «Индия» в издании «Светоч». Спб. 1907. - Поправка в конце книги]). Мы приведем лишь некоторые отрывки из них.

К северу от нынешнего Бенареса лежало царство, в котором правил род Шакиев (Сильных). В семье царя Шуддходаны родился сын по имени Гаутама. Он был истинным Буддою, и потому его рождение сопровождалось разными чудесными знамениями. Земля задрожала, с неба разлился ослепительный свет: слепые прозрели, немые заговорили, глухие стали слышать, хромые начали ходить, на узниках сами собою свалились цепи.

Через неделю после рождения Гаутамы мать его тихо, без страданий умерла. Царь поселил своего сына в чудном дворце, которому не было равного по великолепию, и окружил его роскошью, богатством, развлечениями. Одного только он не позволил царевичу - выходить за черту дворцовых владений. [78]

«Таким образом сын мой никогда не узнает света, - думал царь, - и не станет сокрушаться о горестях существования».

Царевич вырос и сделался блестящим воином. На одном турнире он оказался победителем и получил обещанную награду - руку прекрасной царевны Яшодхары. Его, однако, очень томила невозможность выйти из дворца. Он хотел бы повидать, как живут другие люди, услыхать от них самих, какие у них интересы, что их занимает.

Заметив, что он загрустил и затосковал, царь позволил ему выехать, но принял меры, чтоб он не увидал чего-нибудь печального.

Город был разукрашен по-праздничному. Улицы тонули в зелени и цветах. Царевич ехал на золотой колеснице, в которую была запряжена четверка белоснежных лошадей с черными гривами. Его сопровождала большая свита: придворные, телохранители, охотники, карлики, шуты, танцовщицы.

Народ в белых одеяниях толпился на улице. Все любовались красотою царевича, благородством его осанки, изяществом движений. А он смотрел на веселые лица и думал, что хорошо жить на свете.

Однако тщетно царь удалял с его пути то, что могло бы как-нибудь пробудить грустные чувства. Из толпы отделился старик нищий и подошел к колеснице, протягивая руку за милостыней.

Лошадьми правил придворный Чандака. Царевич спросил у него:

- Скажи, кто этот человек, который ходит с трудом, опираясь на палку? Волосы у него белы, как снег; глаза глубоко впали; ноги подкашиваются; руки висят, как плети. Что с ним случилось?

- Владыка! - ответил придворный. - Этого человека сразило время, то самое время, которое похищает красоту, разрушает силу, уничтожает радость. Он тоже когда-то был ребенком, а мать нянчила его и учила ходить. Постепенно ребенок превратился во взрослого, а взрослый - в старика. [79]

- Значит и я когда-нибудь буду стариком? - с тревогой в голосе спросил Гаутама.

- Если боги пошлют моему владыке долгие дни, то мой владыка тоже должен будет состариться.

Царевич глубоко вздохнул и покачал головою. Он посмотрел на старика, на веселую толпу и сказал:

- Всем угрожает старость, но, по-видимому никто об этом не думает. Друг, вернемся во дворец. С сегодняшнего дня сердце мое уж не будет радоваться.

Царевич стал сторониться от веселья. Неотвязная мысль не давала ему покоя. Чело его было мрачно, и взор устремлен в пространство. Встревоженный царь позволил ему выехать во второй раз, думая, что это его развлечет. В то время, как Гаутама проезжал по разукрашенному городу, его внимание привлек какой-то незнакомец.

- Скажи, что это за худой и бледный человек? - спросил он у Чандаки. - Он дрожит, цепляется своими худыми руками за других и что-то бормочет.

- Это больной, государь.

- Неужели же все люди могут быть больными?

- Увы! все, государь.

При этих словах Гаутама задрожал, как отражение луны на зыби реки.

- Как! - воскликнул он. - Они видят такие страдания, и сердце их не смущается? Поверни обратно, я поеду во дворец.

Царевич и в третий раз получил позволение посетить город. Опять дома были разукрашены, и опять толпа наполняла улицы. Вдруг лошади заржали, и колесница остановилась. Мимо шли чандалы, несшие покойника.

- Послушай, друг, - сказал Гаутама. - Кто этот человек с бледным, неподвижным лицом? Грудь его не вздымается, губы не шевелятся. Сзади идут его друзья и плачут. [80]

Чандака не хотел было отвечать, но его уста заговорили помимо его воли:

- Царевич! Это пронесли мертвеца. Он больше не видит, не слышит, не понимает. Теперь он подобен гнилому бревну. Даже самые близкие друзья должны его покинуть.

- И все умирают?

- Все, государь.

- Как! Всех ждет смерть, и никто об этом не думает? Неужели сердце человеческое до того черство, что не способно отзываться на страдания?

В четвертый раз царевич выехал верхом в лес. От опушки расстилались свежевспаханные поля. Долго смотрел он молча на глубокие борозды, на разрытые муравейники, на земляных червей, разрезанных плугом. Страдающие и мертвые создания возбуждали в его душе жалость и напоминали ему о страданиях и смерти людей.

Он соскочил с лошади и сел под деревом на куче сухих листьев.

- Какой ужас! - воскликнул он. - Люди носят в себе старость, болезнь, смерть. А, между тем, вид этих страданий вызывает в них только отвращение, а не размышление и не раскаяние.

В это время к нему подошел отшельник в рубище, с бритой головою.

- Кто ты? - спросил царевич.

- Кто я? Нищий. Нищий всегда готов уйти. Нищий всегда готов умереть. Да, я нищий, но я прошу высшей благодати, а ей нет конца.

Аскет исчез. Гаутама возвратился во дворец и упал к ногам царя.

- Государь! - воскликнул он. - Я нашел себе путь. Мирские блага мне ненавистны. Я жажду уйти от мира.

Царь разгневался.

- Наследник Шакиев должен быть воином, а не нищим. [81]

- Ах, отец! Мой дом горит, и я хочу убежать. А ты мне говоришь: «останься и погибай в пламени».

Эти упреки не тронули царя. Он велел запереть тяжелые ворота, которых не мог проломить и слон, и окружить дворец стражей.

Царевич, мрачный как туча, удалился в свои покои. Он сел на золотой трон, усыпанный драгоценными камнями. Перед ним воскурили фимиам. Справа и слева зажгли золотые светильники. Его стали развлекать музыкой и пляскою. Появились молодые женщины с флейтами, лютнями и тамбуринами. Танцовщицы в воздушных одеяниях плавно двигались и грациозно изгибались.

Но царевич даже не смотрел на них. Он был глубоко погружен в думы. Ему хотелось в последний раз увидеть Яшодхару и малютку сына Он с тревогой спрашивал себя:

- Смогу ли я разбить эти узы, привязывающие меня к жизни?

Настала ночь. Яшодхара крепко спала. Ребенок прижавшись к ней, тоже заснул. Царевич трепетно подошел, чтобы поцеловать сына, но сейчас же подумал:

«Я разбужу их, и они поднимут тревогу».

Затаивая дыхание и сдерживая слезы, он бросил последний взгляд на тех, кого так горячо любил, и удалился, не простившись с ними.

На дворе уж нетерпеливо фыркал его любимый конь. Царевич потрепал его по шее, погладил и сказал:

- Ты носил моего отца на битву, на победу. Неси же теперь сына на единственную войну, достойную человека, на действительную победу.

Тяжелые ворота сами собою отворились. Конь помчался, как стрела, едва касаясь земли.

Так совершилось великое отречение.

Гаутама удалился в пустыню и стал предаваться [82] таким истязаниям, что удивлял даже самых строгих йогинов. В это время к нему являлся враг человечества, злой дух Мара, и искушал его. Однако Гаутама не поколебался.

Мара отошел, говоря с горечью:

- Я был подобен вороне, которая ищет добычи и видит что-то блестящее в траве. «Вероятно, это сало», думает она, бросается и клювом ударяется об камень.

Убедившись в бесплодности собственных попыток, Мара подослал к Гаутаме своих трех дочерей, но аскет устоял и перед их искушениями.

Много думал и размышлял Гаутама о том, как надо жить, в чем состоит спасение. Однажды, когда он сидел под тенью раскидистой смоковницы, его вдруг осенила мысль. Он сразу понял все, к чему стремился. Он нашел истину. С этой минуты он стал Просветленным, Буддой и пошел проповедывать миру то, что он сам познал. И многие уверовали в него.

Что же делалось, между тем, в столице Шакиев? Когда царевич доехал до леса, то отпустил своего коня, который вернулся обратно во дворец. Остановившись перед воротами, конь жалобно заржал, и все женщины в испуге выбежали посмотреть, что случилось.

Увидев его, Яшодхара горько зарыдала и воскликнула:

- Жестокий, теперь ты ржешь и оглашаешь дворец своими стонами! А когда увозил моего господина, безмолвствовал? Если б ты в ту минуту заржал, мы были бы спасены. Но ты этого не сделал!

Царь в это время был в храме. Когда жертвоприношение окончилось, он вышел, чтобы итти домой. Перед дворцом он увидел толпу, услышал ржание лошади, вопли и плач женщин. Это его [83] удивило. Он приблизился и, узнав, в чем дело, без чувств упал на землю.

С того дня дворец погрузился в печаль. Яшодхара стала носить белые одежды вдовы. Царь рассылал во все стороны гонцов в поиски за сыном, но его нигде не могли найти.

Наконец через семь лет один гонец привез известие:

- Царевич сделался Буддой. Верующие толпами ходят за ним.

- Вернись к моему сыну, - сказал старый царь, - и передай ему мои слова: «ты, который жалеешь всех, пожалей и своих!»

Гаутама внял голосу отца. Вместе со своими учениками он пришел в лес, близ столицы. Царь со знатными вельможами навестил его в этом лесу. Увидев сына в рубище, старый царь не удержался от слез, а вельможи отвернулись, находя, что царевич опозорил свой род.

На утро отшельники вошли в город. Гаутама останавливался перед каждой дверью и просил милостыни. Царь вышел ему навстречу и сказал:

- Неужели подобает нашим нищенствовать?

- Это подобает моим, - ответил Гаутама, - тем Буддам, к которым я принадлежу.

Царь взял чашу своего сына и отвел его во дворец, где уже ждали все придворные и слуги.

Яшодхара при виде мужа залилась слезами и бросилась целовать его ноги. Гаутама оставался совершенно безучастным, и Яшодхара поняла, что он уж не питает к ней привязанности.

Через несколько дней Яшодхара послала своего сына к Гаутаме.

- Или к отцу, - сказала она, - и попроси, чтоб он уступил тебе свое наследство.

Мальчик повиновался.

Гаутама снял с себя плащ и набросил его на плечи сына. [84]

- Возьми этот плащ, - сказал он. - Вот мое наследство.

Гаутама в своих странствиях еще раз посетил родной город, когда хоронили его престарелого отца.

* * *

В многочисленных легендах о Гаутаме Будде вымысел переплетается с действительностью. Достоверно в них лишь то, что Гаутама происходил из состоятельной семьи, был женат, имел сына, который впоследствии сделался его учеником и, наконец, что в возрасте двадцати девяти лет он отрекся от мира и «ушел из дому на бездомную жизнь». Родиной его была маленькая община с земледельческим населением, где даже главенствующие семьи занимали довольно скромное положение. Все чудесные подробности о богатстве и пышности царского дворца, в котором Гаутама жил, окруженный восточной роскошью, были, очевидно, прибавлены впоследствии из желания возвеличить значение его поступка, оттенить его добровольный переход от благосостояния к нищенству.

Удалившись от мира, он, по примеру йогинов, стал искать спасения в самоистязаниях и в умерщвлении плоти.

Однако через несколько времени он убедился, что все эти лишения не ведут к желанной цели.

«В надежде избавиться от страстей и открыть истину, - рассказывал он своим ученикам, - я решил: буду затаивать дыхание, чтобы достигнуть экстаза, когда человек себя не помнит. Так я и сделал, и в первый раз у меня в ушах что-то гудело, как кузнечный мех. Во второй раз мне казалось, что какой-то великан хлещет меня колючей веткой терновника по голове. В третий раз я испытал жгучую боль, как человек, которого катают по раскаленным угольям. Я страдал, но эти страдания меня не удовлетворяли. [85]

«Воля моя была непоколебима. Я решил, что буду есть в день только пригоршню зерна. Руки мои сделались похожими на сухой камыш; ребра мои выступали, как балки дома, с которого обвалилась вся соломенная крыша. В моих впалых орбитах глаза казались маленькими, как отражение предметов в глубоком колодце.

«И я подумал: ни один аскет не страдал больше меня, между тем никакие мучения не проясняют моих мыслей. Значит, не в этом нут к спасению.

«Тогда я перестал поститься и подвергать себя лишениям. Силы мои возвратились, ум прояснился.

«Сосредоточив помыслы, я понял первую истину: жизнь есть страдание. Рождение есть страдание; старость есть страдание; болезнь есть страдание; смерть есть страдание; соединение с неприятным есть страдание; разлука с приятным есть страдание; недостигнутое желание есть страдание.

«И понял я вторую истину: привязанность к жизни есть причина страдания.

«Затем уразумел третью истину: отречение ведет к избавлению от страдания.

«Постиг и четвертую: срединный путь - вот спасение».

Срединный путь между двумя крайностями - страстями человеческими и самоистязаниями аскетов - не что иное, как монашеская жизнь. Будда иначе еще называл этот путь «восьмеричным», так как для праведника, согласно его учению, требовалось восемь условий: истинная вера, истинное размышление, истинное слово, истинное дело, истинная жизнь, истинное стремление, истинные помыслы, истинное созерцание.

Главное отличие буддийского вероучения от брахманского состояло в отсутствии всяких внешних формальностей, обрядов, церемоний, омовений, жертв.

«Я освободился от всех божеских и человеческих уз, - говорил Будда, - и вы тоже, о [86] ученики, освободились от всех божеских и человеческих уз».

«К чему омовения? - учил он. - Вы погружаетесь в воду, чтобы очиститься. Но вода всегда останется водою. Откуда у нее явится свойство смывать грехи?»

Будда отрицал также Веды, которые служили основой всего брахманского учения.

«Зачем твердить сотни гимнов, смысла которых вы не понимаете? - говорил он. - Это совершенно бесполезно. Гораздо важнее одно слово, которое могло бы успокоить ваши страсти».

Буддийское учение отвергало и касты, поселявшие неравенство между людьми, разъединявшие их и воздвигавшие между ними преграды.

- Если царский раб или слуга наденет рубище и будет вести монашескую жизнь по мысли, по словам и по делам, то скажешь ли ты тогда: пусть он по-прежнему будет моим рабом и слугою, пусть встает и падает предо мною ниц, пусть исполняет мои приказания, пусть служит моим удовольствиям, говорит со мною почтительно, ловит каждое мое слово? - так спрашивал Будда одного царя.

- Нет, - ответил царь. - Я преклонюсь перед ним, приглашу его сесть, предложу ему одежду, пищу, кров, а в случае болезни лекарство, и обеспечу приличествующую ему защиту и охрану.

И Будда вполне одобрил эти слова.

Людям предписывалось быть кроткими, миролюбивыми, милосердными.

«Кто удерживает закипающий гнев, как колесницу на полном ходу, того я назову настоящим возницей, - говорил Будда. - Пусть человек преодолевает в себе гнев, пусть побеждает зло добром, алчность - щедростью, ложь - правдою».

На необходимость миролюбия указывали следующие слова: [87]

«Вражды в этом мире нельзя прекратить враждою; конец ей может положить только примирение».

Будда учил, что надо быть милосердными не только к людям, но и ко всем живым существам, и не питать ни к кому злобы.

«Я отношусь одинаково к тем, кто причиняет мне страдание, и к тем, кто доставляет мне радость. Привязанности и ненависти я не знаю. Я не поддаюсь ни радости, ни горю; при почете и при бесчестии я одинаков», - так проповедывал он.

Будда говорил, что не от жертвоприношений и молитв мнимым божествам зависит спасение людей, а от них самих. Ни один проступок не остается без наказания, ни одно доброе дело - без награды. И потому - что посеет человек, то и пожнет; ничье заступничество не может этого изменить. За добродетельную жизнь он возродится в высшем существовании, за порочную - в низшем.

Таким образом Будда, как и брахманы, признавал переселение душ. Разница была лишь в том, что по учению брахманов всякое новое существование души назначалось богами, которых можно было умилостивить жертвоприношениями и молитвами, чтобы они смягчили наказание или увеличили награду. Будда же говорил, что переселения души - лишь неизбежные последствия, которые сами собою вытекают из поступков.

Однако, по словам Будды, мог наступить предел переселениям души. Человек переставал возрождаться в других существованиях, когда достигал Нирваны, блаженного покоя. Слово Нирвана, собственно, значит «погашение». Под этим подразумевалось погашение желаний, страданий, заблуждений, одним словом, высшее совершенство, доступное для человека. «Кто его достигает, тот побеждает смерть и сияет, как солнце».

Буда учил, что Нирваны можно достигнуть и до смерти, и так описывал это состояние: [88]

«Мудрец угасает, словно догорающая лампа. Он не жаждет смерти, он не жаждет жизни. Он ждет, чтобы пробил его час, как слуга ждет уплаты жалованья».

Будде было тридцать шесть лет от роду, когда он впервые выступил со своею проповедью. Он переходил с места на место, поучая народ. В странствиях его сопровождали ближайшие ученики. Когда наступало дождливое время года, он принужден был где-нибудь остановиться на более продолжительный срок и поселялся, обыкновенно, вблизи города или деревни. Сюда к нему толпами стекались верующие, которым он преподавал основы своего учения. В числе их были люди всех возрастов и состояний: цари, вельможи, воины, земледельцы, ремесленники, рабы, старики и молодежь, женщины и дети.

Он говорил, преимущественно, притчами, иносказаниями, и индусы, которые очень любят картинные сравнения, охотно внимали ему. Вот для образца одна его притча:

«О ученики, в лесу, на склоне горы, лежит низменная влажная местность, где живет большое стадо оленей. Приходит человек, который желает оленям зла, беды, опасности. Он закрывает хорошую, удобную и приятную для них дорогу и открывает им новую болотистую тропинку. От этого большое стадо оленей терпит беду и опасность, убывает. Но теперь, о ученики, если придет человек, который желает этому большому стаду оленей процветания, благополучия и безопасности, расчистит для них хорошую безопасную дорогу, уничтожит ложный путь, болотистую тропинку, то большое стадо оленей будет благоденствовать, расти и множиться. Я сказал вам, о ученики, притчу, чтобы поведать мою мысль. А моя мысль такова: большое болото и вода, о ученики, - это удовольствия; стадо оленей - это живые люди. Человек, который желает беды и погибели, - это злой Мара. Ложный путь - это [89] восьмеричный ложный путь: ложная вера, ложная решимость, ложное слово, ложное дело, ложная жизнь, ложное стремление, ложные помыслы, ложное созерцание. Болотистая дорога - это удовольствие и желание; болотистая тропинка-это невежество. Человек, который желает благосостояния, процветания, спасения - это совершенный, святой, высший Будда. Безопасная хорошая дорога, по которой удобно итти, - это восьмеричный путь.

«Все, что учитель, который хочет спасения своих учеников, который жалеет их, должен делать из сострадания к ним, все это я делал для вас».

Будда также часто поучал короткими изречениями, в которых выражались то основы его веры, то какие-нибудь глубокомысленные замечания о Жизни и нравственности. Приводим несколько из них:

«Человек не должен ничего любить; потеря любимого есть несчастье. Кто ни к чему не питает ни любви, ни ненависти, тот не связан узами».

«Даже по каплям сосуд наполнится водою; так и мудрый человек исполнится добра даже в том случае, если будет собирать его понемногу».

«Добрые дела встречают того, кто их совершал и перешел из этого мира в другой, как родственники возвратившегося друга».

«Ни на небе, ни среди моря, ни в горных пещерах, - нигде не можешь ты скрыться от последствий своих злых дел».

«Ни нагота, ни заплетенные волосы, ни грязь, ни пост, ни лежание на земле, ни натирание пылью, ни неподвижное сидение не могут очистить смертного, который не подавил в себе желаний».

«Лучше победить себя, чем кого-нибудь другого».

«Подобно тому, как пастух загоняет коров в хлев, так время и смерть гонят жизнь людскую». [90]

«Прекрасные слова, не осуществленные на деле, подобны красивому яркому цветку без запаха».

«Чужую вину легко заметить, а свою трудно».

«Глупец, сознающий свою глупость, может считаться мудрецом; но глупец, который мнит себя мудрым, вполне достоин своего прозвища».

«Если бы глупец хоть всю жизнь провел с умным человеком, то не больше научился бы распознавать истину, чем ложка - вкус кушанья».

У Будды было много учеников. В самом начале, когда он только впервые выступил со своею проповедью, его учениками сделались два брахмана, которые оставались верными ему всю жизнь и умерли в преклонных летах незадолго до него самого. К числу близких учеников Будды принадлежали также его родственники Девадатта и Ананда. Девадатта впоследствии сделался изменником. Он завидовал тому, что Будда оказывает влияние на умы, и пытался даже убить Учителя, надеясь, что тогда влияние перейдет к нему. Легенда добавляет, что ряд чудес спас Будду от этого покушения. Совершенно иначе относился к Будде Ананда. Когда Учитель состарился, он заботился о нем, никогда не оставлял одного и сопровождал во всех странствиях. Многие из последних поучений Будды обращены к преданному Ананде.

Из числа своих первых учеников Будда отобрал шестьдесят человек и послал их проповедывать по окрестным странам. В напутствие им он сказал:

«Идите, о ученики, и странствуйте для общего блага, для общей радости, из сострадания к миру, для спасения, блага и радости всех людей. Не ходите по двое в одно и то же место».

Сам Будда в странствиях и проповеди провел сорок четыре года. Странствовал он преимущественно по двум царствам - Магадхе и Косале. К концу жизни силы его очень ослабели. [91]

«Теперь, о Ананда, я старик, прошедший свой жизненный путь и достигший его предела, - говорил он своему любимому ученику. - Мне скоро будет восемьдесят лет. Ветхую повозку можно двигать только с особою осторожностью. Так лишь с особою осторожностью может теперь передвигаться тело Просветленного».

Во время своего последнего путешествия Будда сильно заболел и терпеливо, без стонов и жалоб, переносил жестокие страдания. С трудом добрался он до одного большого города. Там он скончался, не переставая до последней минуты вербовать новых учеников. Умирая, он сказал:

«Истинно, истинно говорю вам, братья! Все на свете скоротечно. Итак, заботьтесь о своем спасении!»

Городская знать похоронила Будду с царскими почестями. По преданию, тело его завернули в пятьсот новых бумажных и шерстяных саванов, уложили в два ящика и сожгли на благовонном костре.

* * *

Учение Будды оказало огромное влияние, и, главным образом, потому, что Будда глубоко понимал потребности своего времени и своего народа. По образу мысли он был истым индийцем, и вследствие этого его учение легко воспринималось его соотечественниками. Кроме того, он был высокоталантливым проповедником и умел «глаголом жечь сердца людей», а его нравственный облик служил достойным примером для подражания. Однако, как ни самобытен был его труд, но, несомненно, он опирался на работу предшественников, без которой был бы немыслим. Будда извлек многие основы своего учения из брахманизма, но освободил его от вековых кастовых уз и внес в него высокие общечеловеческие принципы - кротости, милосердия и сострадания. [92]

Вскоре после смерти Будды, как гласит предание, ближайшие ученики его собрались, чтобы сообща припомнить его слова и наставления. Это был первый буддийский собор. Слова великого учителя легли в основу священных книг, которые составлены были последующими поколениями.

Когда уже образовался канон (Каноном называется собрание священных книг, в которых излагаются основы вероучения.) буддийского писания, буддийская священная литература разделилась на три части, называемые питаками, т. е. корзинами. Это название довольно характерно. В древние времена при какой-нибудь постройке выкопанная земля обыкновенно уносилась в корзинах. Они передавались из рук в руки, от одного рабочего к другому, от другого к третьему и т. д., проходя через целый ряд людей, выстроенных от места выемки земли до места ее свалки. Так точно надо себе представлять целый ряд учителей и учеников, передававших друг другу со времен Будды сокровища «закона» в этих трех корзинах, питаках.

Первая питака содержит в себе все, что касается общины нищенствующих монахов; здесь рассказывается, как была основана община, и перечисляются все правила, которым должны следовать монахи и монахини. Во второй изложены основы буддийской религии и приведены поучения, беседы и изречения Гаутамы Будды. В третьей питаке более подробно истолкована отвлеченная часть учения.