СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГРАФ МИРАБО

РАССКАЗЫ

Граф Мирабо

Рассказы

Перевод Натальи Мавлевич

Оноре Габриэлъ Рикетти, граф де Мирабо [Honoré Gabriel Riquetti; comte de Mirabeau, 1749-1791] - великий революционер и убежденный монархист, дипломат и тайный агент, «чудовище» (как его называла Мария-Антуанетта ), «народный трибун « и «светоч Прованса «, автор «Эссе о деспотизме» [ «Essai sur le despotisme», 1776] и «Декларации прав человека и гражданина « [ «Déclaration des Droits de l»Homme et du Citoyen «, 1789], a также статей и исследований в области экономики, истории и политики. А также ряда откровенно эротических текстов.

В молодости, насолив немалому количеству высокопоставленных лиц, умыкнув жену у маркиза де Моннъе, бунтарь попал в руки правосудия и оказался заточен в Венсеннский замок, где провел более трех лет. С трудом вынося безделье, узник взялся за переводы из Тацита, Гомера, Боккаччо, а кроме того, написал несколько томов страстных писем к своей возлюбленной и ряд произведений, которые впоследствии живо заинтересовали Пьера Луиса и Гийома Аполлинера. Это романы «Мое обращение, или Образцовый либертен» [«Ma conversion, ou Le libertin de qualité», 1783]; «Поднятый занавес, или Воспитание Лауры» [ «Le Rideau levé ou l»Education de Laure», 1786] (что-то вроде ответа на «Эмилию» Руссо), а также сборник новелл «ЕРОТІКА BIBɅION» [1783].

Два рассказа Мирабо взяты из «ЕРОТІКА BIBɅION» и свидетельствуют о самобытном стиле автора, далеком от вычурности и манерности XVIII века, о его недюжинном уме и цепкой наблюдательности.

(© Gesep, 2007. © Наталья Мавлевич. Перевод, 2012)

(Перевод публикуемых рассказов выполнен по изданию “ЕРОТІКА BIB?ION: contes erotiques” [ Gecep - Le Cercle Poche, 2007]).[63]

Герцогиня

ИТАК, я свободен, вхож в разные круги придворного общества и озираю любопытным и зорким оком состоящих в них дам. Уроки маркизы не раз оказывались мне полезными ¹. Открылся бальный сезон, а я страстный любитель до танцев, однако же не принадлежу к числу избранных, и потому танцевать в домах вельмож мне не дозволено, зато я могу сколь угодно тешить себя наблюдениями. Как-то раз я получил приглашение в дом некой принцессы, в которой ясный ум сочетается с безупречными манерами и весьма чувствительным сердцем. Она, как показалось мне, была создана для того, чтобы внушать к себе прочную привязанность, но чересчур умна, чтобы это обнаруживать. Связывать себя в ее-то лета и с ее привлекательностью!.. Что скажет Амур? Для того ли вручил он ей свои стрелы, чтобы она держала их праздными или вонзила все в одно-единственное сердце, точно булавки в подушечку на туалетном столике? По некоторым признакам я догадался, что она к тому еще и великодушна, остроумна и наделена множеством талантов. Провидческий дар подсказал мне, что не в ее правилах стеснять себя в удовольствиях и что толика строгости в обращении с ней, пожалуй, пошла бы на пользу. «Да кто ж она?» - «Э, нет! Вы слишком многого хотите! Подите в театр, когда там дают «Гувернантку» ² , и вы увидите, как она исполняет любезную ее сердцу роль под восторженные аплодисменты публики».

Однажды, в компании мужчин, мы обсуждали меж собою танцующих, и я воскликнул: «Бог мой! Кто эта крошка, эта шальная причудница? Прическа растрепалась, фижмы скособочились, весь убор в полном беспорядке... Но, право, это ее только красит: черты оживлены, движения порывисты, и вся она как будто бы искрится». - «Это герцогиня де... - отвечал мне граф де Родон. - Вы ее не знаете? Так я вас представлю.[64]

Она любит музыку, вы ее развлечете». На другой день я напомнил графу его посулы, и мы отправились к герцогине.

Хотя было уже шесть часов вечера, она приняла нас в пеньюаре и надетом набекрень чепце, из-под которого выбивались пышные пряди. Обнять графа, сделать мне реверанс, засыпать меня вопросами и взять в партнеры для исполнения па-де-де из «Роланда» было для нее делом одной минуты. Поначалу я оставался холоден, но сладостный выпад ножкой, который герцогиня проделала на манер Гимар ³, подхлестнул меня, разгорячил мое естество, так что у меня... (О друг мой, для такого дела ничего нет лучше па-де-де!) Граф бурно нам рукоплескал, герцогиня воскликнула, что я танцую, как сам Вестрис и что колено у меня не хуже, чем у Доберваля ⁴, и заставила меня дать обещание, что я стану репетировать с нею вместе, предоставив самому выбирать время, а затем позвала своих служанок. Граф откланялся, я же остался; озорница соорудила себе препотешную прическу и спросила моего мнения; я, кое-что подправив, придал ей вид лихого гренадера; она нашла сие отменным... Закончив туалет, она направилась к дверям; я подал ей руку и ретировался.

Черт побери, думал я, эта особа не теряет времени, изображая неприступность. И вот всю ночь я не могу заснуть - мне все мерещится лукавая мордашка. Измученный, я вскакиваю утром и уже в десять часов являюсь к герцогине; она только-только из ванны и свежа, как роза. На ней свободное платье до полу; нам несут шоколад - я им изрядно перепачкался; герцогиня порхнула к клавесину; дивные пальчики ее снуют со всей возможной беглостью; что за отменный вкус, изящный голосок, чудесные звуки, но души в них... увольте. Однако, как я вижу, ее легко настроить на чувствительный лад. Мы начинаем дуэт, я подступаю ближе, она невольно размягчается, теряет голову, вздыхает, сердце ее замирает, голос пресекается, пальцы останавливаются, грудь трепещет, и я ловлю воспламененным взором каждое ее движение... Вдруг - раз! - и все летит ко всем чертям. Оставив клавесин, она ударяет меня, просит прощения, одним прыжком бросается на диван, что-то сердито лопоча, и снова вскакивает с громким смехом.

Тут на мое счастье прибыл Гардель: мы начинаем танцевать, я с удовольствием замечаю, что герцогиня увлекается, она меня с жаром хвалит. Гардель предпочитает ей не перечить; я собираюсь уходить, но герцогиня просит извинения, умоляет простить ее и готова нести наказание; притворное смирение: казни меня! - я покрываю ее ручку поцелуями и получаю от другой пощечину, которую в тот же миг искупает дерзкий поцелуй. [65]

На другой день я лечу к ней на крыльях желания, захватив с собою несколько новейших ариетт, которые она просила подобрать; герцогиня в постели; горничная отдергивает передо мною полог; рядом с альковом услужливо раскинуло объятия кресло... но я предпочитаю опереться на высокий столик - так ловчее.

Где ты, божественный Карраччи? Вручи мне свой карандаш, чтобы нарисовать это дитя!..

С головы наполовину сполз крестьянский чепец; черты лица неправильны и прихотливы: прекрасные темные очи, хорошенький ротик, нос вздернут, лоб хоть и невелик, но мило осенен кудрями; две-три неотразимых угольно-черных родинки; лицо не столь бело, сколь живо, зато чистейший пурпур не сравнится яркостью с румянцем щек и лепестками губ.

Мы поболтали о каких-то пустяках, потом я показал ей ноты, а она мне предложила спеть. Но только я распелся, как из-под простыни выныривает бело-розовая грудь... и голос мой срывается... Я продолжаю, а меж тем показываются наружу то округлое, полное неги плечо, то сочное пухленькое бедро, то точеная ножка, повергая в смятение все мои чувства... Я дрожу, сбиваюсь, не помню, что пою... «Ну, ну же, дальше!» - говорит мне герцогиня с хладнокровием, какого я не ожидал найти в ней. Я снова начинаю петь, она же - снова за свое; во мне вскипает кровь, натянуты, напряжены все нервы, я трепещу, я обливаюсь потом; она, жестокая, с улыбкою все это наблюдает, потом вдруг испускает вздох... Последний раз взметнулась простыня и обнажила ее всю... Разрази меня гром! У меня потемнело в глазах, я отшвырнул ноты, рванулся так, что отскочили стеснявшие меня пуговицы, и бросился в ее объятия... я рычу, я кусаю, она отвечает мне тем же; четыре неистовых схватки - и только тогда я ее отпускаю.

Герцогиня лежала точно в забытьи; обеспокоенный, я применил особое средство, которое всегда при мне, свой бойкий язык; приник губами к розовому бутону на вершине прелестного холмика, и то, как она живо встрепенулась, рассеяло мои страхи. «О Боже, Боже! Милый, ты все-таки ее нашел!» - вскричала она, бросаясь мне на шею. «Нашел? Но что же?» - удивился я. «Да то, чего, как мне твердили, у меня нет - мою чувственность!..» И вновь прелюдия из поцелуев, и один за другим полетели на пол предметы моей одежды, пока мы, наконец, не очутились в той самой позиции лицом к лицу, которую упоминала некая смешная жеманница. Но малютка-герцогиня, смею вас уверить, не была похожа на недотрог, что страшатся лечь рядом с неодетым мужчиной. В новом положении мне открылись новые утехи. Герцогиня была сложена безупречно! Пышная, но не толстая, стройная, но не тощая, а [66] чресла столь призывно изгибаются... И я, ей-богу, отвечал на сей призыв со всем старанием.

Я весьма охоч до любовных трудов, но Господь не дал нам обрести вечное движение, поэтому когда-то надобно остановиться, ибо эта игра скорее утомляет, нежели надоедает.

Герцогиня неизменно бормотала что-то невнятное, в каждую встречу все то же, и по мере того как убывал ее пыл, она превращалась в существо заурядное и бесцветное. До чего я люблю несравненный лепет, срывающийся с уст упоенной сладострастием женщины! Как подкрепляет и усиливает ласку даже одно подходящее к делу словечко! Уберите речи, предваряющие блаженство, и те волшебные слова, которые рождаются, когда спадает первая волна восторга, часто приближая новую, - и вот уж на груди прелестниц нас настигает скука: любви как не бывало, рой наслаждений улетел, мы погружаемся в дремоту, и нам уж больше не очнуться.

За две недели с герцогиней я проделал весь означенный путь: начало было слишком бурным, и скоро пришло пресыщение, а за ним - отвращение. В этом состоянии я пребывал, когда однажды вечером мне принесли ларчик и письмецо.

«Минутный порыв сделал меня вашею любовницей, минута все переменила; но я признательна вам, сударь, за ваши заботы и прошу принять этот ларчик. Благодаря ему вы сохраните в памяти образ той, что, кажется, была вам дорога, но не сумела составить ваше счастие надолго».

Я сразу понял, от кого исходило письмо - сама герцогиня была неспособна продиктовать такие строки. И написал ответ: «Сударыня, я, право, тронут вашим добрым сердцем, удостоившим похвалы мою скромную особу. В сношениях с вами я выказал усердие, которое, как мне казалось, пришлось вам по нраву, и мне не след питать ни гнева, ни досады. Довольно с меня наград за победу, и нет нужды награждать отступление. Всю последнюю неделю я лишь ждал ваших приказаний, ни разу, в силу глубокого почтения к вам, их не предвосхитив. Ваш портрет я сохраню как знак того, что вы изволили признать мои таланты. Желаю, чтобы счастливый смертный, занявший мое место, сумел превзойти меня! Я же рад оказать вам обоим необременительную услугу - уступить возможность насладиться сполна».

Мой преемник, неглупый человек, продержался, как и я, лишь несколько дней; герцогиня сменила его на некоего вельможу; тот в самом деле оказался под стать ей по духу, а для утех телесных у нее имелись лакеи - таков удел герцогинь.

Дописав свой ответ, я открыл ларчик и нашел в нем превосходные бриллианты и портрет герцогини в пеньюаре, который был так хорош, что я безотчетно поднес его к губам. Признаться ли? Я вновь поддался чарам обворожительной куклы, и мой порыв завершился жертвенным возлиянием в ее честь. [67]

Женитьба

Я наделал долгов, и мои кредиторы, почтенные иудеи, постоянно являли мне свои висельные рожи. Тогда-то я и принял великодушное решение: женюсь! «Но ты же пропадешь! - Да, пропаду, и чем скорее, тем лучше .

Я позвал одну знакомую пожилую маркизу, мастерицу плести интриги и брачную сводницу, и посвятил ее в свое дело, прибавив, что оно не терпит отлагательства. «Так-так, - сказала она, - и вам надобна красивая?» - «Бог мой, да все равно, ведь я беру ее в жены, а не затем, чтоб на нее пялили глаза, так зачем мне красота!» - «Богатая?» - «Весьма желательно!» - «Умная?» - «Ну-у... в меру». - «Что ж, я вам помогу. Вы знаете госпожу де Л»Эрмитаж?» - «Нет». - «Я вас представлю. Это моя подруга, у нее есть дочка восемнадцати лет. Очень богатая и, главное, отменного нрава». (Эх, верно, уродина еще та!) И добрая моя дуэнья тотчас же взялась за дело: пошла замолвить первое словечко, похлопотать за меня, расписать в лучшем виде; в тот же вечер она прислала мне записку, а два дня спустя мы вместе отправились к будущей моей теще.

Госпожа де Л»Эрмитаж держит блестящий салон, куда, расплачиваясь за ужин острословием, сходятся все наши полубоги, все современные аполлоны. Уже в прихожей на меня пахнуло ароматом древностей; моя советчица меня предупредила, что я должен всем восхищаться. Зайдя в просторную квадратную гостиную, я увидал хозяйку, ни дать ни взять чаровница: худая, как скелет, и с королевской статью. Она осыпает меня любезностями, я отвечаю бесконечными реверансами и ищу глазами свою суженую... Как бы не так! Сначала вынести суждение обо мне должна матушка, черт бы ее побрал, да и прилично ли выставлять девушку напоказ абы кому?.. Дуэнья с матушкой завели церемонную беседу, пустились в воспоминания. За это время я обошел всю гостиную. Стены ее украшали поблекшие гобелены в зеленых тонах. На них были изображены Кассандра и Поликсена, царь Приам, а также множество троянцев и коварных греков, и около рта у каждого разворачивался свиток - для удобства беседы. С потолка свисал огромный светильник золоченой бронзы о семи ветвях, должно быть, освещавший когда-то пиры Навуходоносора; по углам стояли старинные лаковые треножники, на которых красовались античные вазы и пирамиды с усеченными верхушками, извлеченные из раскопов Ниневии Великолепной. На столах паросского мрамора с гранитными ножками громоздились греческие и римские бюсты и ящички с монетами и медалями. Над камином высотою в добрых восемь футов висело металлическое зеркало в огромной раме с тонкой резьбой - оно, не иначе, принадлежало самой Елене Прекрасной. Кресла были точно такие, как у царицы Савской - [68] накрытые ковриками, туго набитые, чтобы не проваливаться, и изукрашенные позолотой. Вот, дорогой мой, предметы, составлявшие диковинную меблировку. Мой искушенный взор угадывал в ней признак богатства, мысль о котором дразнила мою душу, и я уже воображал, как поменяю всю эту дребедень на роскошные образцы новейшего вкуса. Однако же вслух восхищался каждой вещью и даже рукоплескал с видом знатока; похвалы мои были приняты благосклонно; вскоре мы с моей наперсницей ретировались.

Выйдя за порог, она сказала мне, что мое лицо, мой чинный, солидный вид (ведь я, черт побери, ни единого раза не улыбнулся!), особливо же моя чрезвычайная учтивость расположили хозяйку салона в мою пользу и что меня, быть может, пригласят отужинать в четверг, день большого приема, а тогда уж я увижу мадемуазель Эвтерпу... Будь я проклят! Вот это имечко... я даже испугался: ну, как прелестница и сама окажется антиком...

Приглашение я получил, ужин был в том же духе, что и обстановка, и я наконец увидал мою Эвтерпу... Силы небесные... вот красавица так красавица: ее словно топором ваяли, и будь я неладен, коли не обезьяна тому изваянию служила образцом, хотя почтенная матушка уверяла, будто ее дочь - живой портрет господина де Л»Эрмитажа. Плотное приземистое тулово, оливкового цвета кожа, глубоко посаженные, утопающие в жирных щеках глазки, полузаросший волосами лоб, огромный рот с торчащими зубищами, похожими на черешки сухой гвоздики, жилистая шея, а на ней... о боже!., газовая шаль ревниво прикрывает нечто необъятное. Ох, уж прикрыть бы заодно и две огромные лапы, ужаснейшие из всех, какие только приходилось мыть горничным на всем белом свете. Но вот мадемуазель Эвтерпа жеманно подбирает губы, и оттого становится еще страшнее... Когда ж она заговорила... - свят, свят, свят! Что по сравненью с ней Като! ⁵ «О небо, и вот такое взять в жены! - мысленно воскликнул я, обращаясь к самому себе. - Ужасно!» И сам же себе возразил: «Да погоди, глядишь, еще и не женишься!» - «Эх, милый мой, сорок тысяч ливров ренты при вступлении в брак да еще столько же в придачу не шутка! Вот в чем ее красота, а что есть у меня? Один отменный х.., да и тут навряд ли ей много перепадет. А должники-то преследуют меня по пятам: придется пойти на эту жертву».

После ужина мадемуазель Эвтерпа уселась подле своей матушки, а я принялся любовно икать и квохтать; излияния мои были приняты благосклонно; в общем, спустя две недели мы обвенчались, и я получил первые двадцать тысяч ливров из обещанных по контракту. Итак, я стал супругом Эвтерпы. Матушка [69] напутствовала дочь благословением и поцелуем, и моя чистая голубка легла в постель, стыдливо сжавшись в комочек. Часть гостей, по большей части молодежь, поздравили меня с близким счастьем, пожелали удачи и потехи ради укрылись в соседних со спальней комнатах. Я пристроился рядом с юной девой, а та заливалась слезами. Мадам, - сказал я ей, - брачная стезя, на которую мы вступили, узка и терниста, но она ведет к счастию; роз без шипов на свете не бывает, мне же, вашему мужу, надлежит обломать их. Создатель пожелал соединить нас как две половины единого целого. А дабы укрепить конструкцию, Он снабдил мужчину, господина своей супруги, этаким стержнем... Вот он, пощупайте (я поднес ее руку туда, она отдернула ее в притворном страхе). А в вас есть для него отверстие, позвольте же мне отыскать его и угнездить мой стержень». Я крепко обхватил смиренницу - она стиснула ляжки, я просунул колено, как клин, - она давай сопротивляться, отбиваться кулаками, наконец, притворилась, будто лишилась чувств, и вытянула ноги, вздыбив зад. Я ударяю в дверь... И вот те на! Ах, ты... Будь я неладен! Мерзавка чертова! Какой позор! Украсила меня рогами! Я задыхался от негодования. Дверь-то оказалась распахнутою настежь. Ах, сука, ах ты, тварь! И эта потаскуха еще обороняла свой дырявый зад! Я пнул ее, она - царапаться, орать, я стал лупить ее еще и осыпать проклятьями, и тут к нам ворвалась мамаша, пылая гневом. Я спрыгнул на пол и выбежал вон. Меня окружили друзья, с заботливой издевкой они спрашивали, не дурно ли мне, не принести ли мне стакан воды. А мне бы поскорее, черт возьми, отсюда вон! Минуты не прошло, как появляется моя почтеннейшая теща и говорит величественным тоном: «Любезный зять, я знаю, в чем тут дело!» - «Еще бы, тысяча чертей! Я тоже знаю и даже лучше, чем хотел бы». - «Нет- нет! Со мною в первый после свадьбы день случилось то же самое». - «Ха! Хороша семейка!» - «Не огорчайтесь же, она еще невинное, неискушенное дитя, но она пообвыкнется, ступайте к ней и постарайтесь взять ее лаской». Меня душила злость, и только потому я слушал, не перебивая, однако же в ответ на это предложение взорвался: «Вернуться к ней? Пускай тот негодяй, что первым ее пропахал, ее и забирает!.. В ней все растянуто, как у ослицы или у кобылы!» (Тут госпожа де Л»Эрмитаж нахмурилась). - «Любезный зять, как я поняла, вы просто не смогли...» - «Что-о? Я не смог? Черт побери, сударыня! Тут кто угодно сможет - карета вкатит без труда!» Старая ведьма опять раскричалась, мне страстно захотелось выкинуть ее в окно, но я сдержался и выбежал из этого проклятого дома, чтоб никогда туда не возвращаться.

О горе мне! Позор! Я, гроза мужей, мастак едрить направо и налево, я сам увенчан модным украшеньем! С обновкой, сударь мой! Какие миленькие рожки! Вам так к лицу! И все по милости [70] какой-то гнусной образины! Непотребной девки! Куда теперь податься? Меня изведут убийственными эпиграммами!

И это еще не все. На другой день ко мне явился некто в черном, отвесил множество поклонов и протянул письмецо. «Вы ошиблись, сударь», - удивился я. «Нет, сударь», - сказал он с нормандским выговором. «Но от кого же это письмо?» - «От высокочтимой Эвтерпы де Л»Эрмитаж, вашей законной супруги». - «Ах, негодяй, ах, скотина! А ну, пошел вон, не то...» - Но он уже пошел и даже побежал прочь. Так вот, мерзавка требовала, чтобы я обходился с нею как положено мужу обходиться с женой, и грозилась в противном случае подать на развод. Я обратился к своему стряпчему, три месяца мы вели тяжбу, я превратился во всеобщее посмешище и в конце концов меня принудили вернуть десять тысяч ливров из полученных двадцати, меж тем красавица моя оказалась брюхатой - и не в первый раз! - а меня объявили отцом ребенка (то-то, верно, будет уродец!).

И вот в смятении и ярости я отбываю за границу и навек покидаю постылую страну, где на меня обрушилось столько несчастии.

Жестокая, треклятая судьбина! И я должен сносить ее причуды и прихоти! Такового плод моих благих намерений! Все, чего я добился, - это Моисеев убор! Так нет же, прочь, черные думы, прочь, вздорные страхи затравленного воображенья... Отныне, любезные жены, я не стану забывать голову меж ваших цепких ножек, и ни один муж отныне не выкует мне рога своим буем. И не в добродетели - плевать я на нее хотел! - дело. А просто, испытывая жажду мести, я желаю вы...ть весь мир; орудие моей похоти не пощадит и девственности (ежели таковую еще возможно встретить); стада рогоносцев расплодятся моими трудами по замкам, городам и весям; я дерзну посягнуть даже на привилегии Святой Церкви. Не пропущу без хорошей вздрючки ни епископской курвы, ни подстилки деревенского кюре (для их же пользы), когда же безбрачная душа моя попадет в отцовские объятия самого Сатаны, примусь едрить и мертвых!

Комментарии

1. Речь идет о некой маркизе с крайне непристойным вымышленным именем Ви-о-Кона (Vit-au-Conas, что можно перевести как нечто вроде «Буй- Везде», которую Мирабо упоминает в повести «Обращение, или Отменный развратник» (1780). Расставаясь с героем, она описывает ему нравы придворных дам и дает наставления, как с ними обращаться. (Здесь и далее – прим. перев.)

2. «Гувернантка» - пьеса французского драматурга Пьер-Клода Нивеля де ла Шоссе (1692-1754).

3. Мари Мадлен Гимар (1743 - 1816) - знаменитая французская танцовщица.

4. Гаэтано Вестрис (1729 - 1808) - итальянский хореограф и танцор. Жан Доберваль (1742 - 1806) - французский танцор и балетмейстер.

5. Героиня пьесы Мольера «Смешные жеманницы».