СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

№ 11

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 6 августа 1789 г. ¹

Перевод

/л. 17/ Мадам,

Я только что получил письмо от 31 июля, которым Вы удостоили меня и которое принесло мне невероятное облегчение, поскольку я очень беспокоился со времени отъезда Ваших сыновей из Реймса. Во-первых, я боялся, как бы с князем Борисом не приключилось что-нибудь из-за того, что он хотел скакать во всю прыть, во-вторых, ходил слух, что пять или шесть тысяч разбойников объединились для того, чтобы совершать грабежи в сельской [136] местности, обирать и убивать путешественников ². Мне кажется, мадам, что Ваше письмо, сообщившее об их прибытии в Дувр, доставило мне столько же удовольствия, сколько испытали Вы, получив их письмо. По пути из Реймса в Париж наш дилижанс был остановлен в Суассоне ³. Часовой из арманьякского полка, стоящего там гарнизоном, сказал, что ждут прихода из Парижа толпы в 2-3 тысячи человек, желающей найти министров и вельмож, которые сбежали от двора и из Парижа, и что эта шайка кормится за счет жителей тех мест, через которые она проходит. То же нам сказали в Виллер-Котре ⁴, где мы обедали. В Нантее же ⁵, где мы должны были ужинать, мы испытали наибольшее потрясение: как только мы остановились, нам сказали, что в полутора часах от этого места находится тысячи две бандитов, которые грабят и опустошают всю округу, и что самое позднее через час они будут в Нантее. /л. 17 об./ Бальи ⁶ Нантея подошел к нам и приказал идти с крестьянами, чтобы помешать разбойникам войти в город. Я спросил, сколько людей у него и как эти крестьяне вооружены. Он ответил, что их примерно 350 и что у них есть вилы, вертелы, косы и палки. Везде били в колокола, церкви были открыты, святые дары выставлены, женщины и дети испускали страшные крики и бежали к алтарю, чтобы помолиться. Я сказал бальи, что бесполезно пытаться с этими крестьянами сопротивляться двум тысячам вооруженных ружьями мужчин, что для своего спасения лучше всего вступить с ними в переговоры, что у нас вообще нет с собой никакого оружия, что мы путешественники и у него не было права нас задерживать, что, наконец, нам нужны лошади, дабы ехать дальше. Но нам в них отказали, и мы были вынуждены ожидать прибытия этих разбойников.

Хозяин постоялого двора, утирая слезы, сообщил нам, что наш обед подан. Никто не хотел есть, четыре женщины из нашего дилижанса рыдали, мужчины не плакали, но на самом деле всем было страшно. Тем не менее, несмотря на страх, я сел за стол и хорошо отобедал, предложив Фредерику последовать моему примеру, что он и сделал. Одна из дам спросила меня, как я могу есть, когда нас подстерегает такая опасность. Я ответил, что со [137] вчерашнего обеда я ничего не ел, кроме дурного завтрака в Виллер-Котре, что в Париже меня никто не ждет к ужину, а значит, в следующий раз я смогу поесть только завтра, – что я думаю: убить меня не убьют, а вот закончить путешествие хочется, не потеряв силы. Когда я окончил обед, нам сказали, что разбойники ушли в направлении Санлиса ⁷. Нам выдали лошадей, и мы отправились с радостью, особенно Фредерик и я после такого плотного обеда. Вечером мы прибыли в Париж без происшествий и в добром здравии.

Вы спрашиваете у меня, мадам, почему Ваш особняк превратили в крепость и поставили в нем караул, я постараюсь рассказать Вам все с самого начала.

/л. 18/ Вы, конечно, уже знаете о королевском заседании, которое состоялось в Версале 23 июня и где король выступил с декларацией, которой ограничил полномочия Национального собрания, и указал в то же время направление, коему оно должно следовать. Собрание выразило протест, настаивая на принятых им ранее решениях, и все депутаты третьего сословия дали клятву не расходиться и продолжать заседания там, где это будет возможно.

Тогда королю посоветовали помедлить и сделать вид, что он согласен со всем, что было сделано, вызвав тем временем примерно 40 тысяч солдат с тяжелой артиллерией, дабы образумить Париж и принудить Национальное собрание либо подчиниться декларации от 23 июня, либо самораспуститься, после чего было бы созвано к ноябрю месяцу новое собрание, где каждое сословие голосовало бы по отдельности, а представительство третьего сословия было бы таким же, как у двух остальных. Когда эти военные приготовления были завершены, г-ну Неккеру объявили об изгнании, приказав покинуть территорию Франции в 24 часа, и главное – хранить это в секрете, что он и сделал. Однако назавтра об этом с утра уже знали в Версале, и очень быстро об этом узнал весь Париж. Тогда всем полкам был отдан приказ выступить на защиту подходов к Парижу со стороны Елисейских полей и предместий Сен-Оноре и Сен-Жермен. Принц Ламбеск ⁸ с частью своего Королевского немецкого полка вступил в Тюильри и саблей убил старого жителя примерно семидесяти лет, который [138] повстречался ему на пути ⁹. Все эти новости о дворе и войсках, блокирующих с этой стороны подступы к Парижу, привели к тому, что ударили в набат, прозвучал призыв к оружию, все выборные округа собрались числом в 60. Говорят, что за несколько часов в разных кварталах собралось 200 тысяч человек, объединившихся между собой. Они силой захватили ружья в оружейных магазинах, пошли к Арсеналу, особняку Гард-Мёбль ¹⁰, и дому Инвалидов, взломали их и взяли там оружие. Затем французская гвардия перешла на сторону жителей, как и большая часть швейцарской гвардии. Также многие солдаты – и французы, и иностранцы – дезертировали. Была захвачена Бастилия. На улицах были возведены баррикады из бочек и мебели, чтобы помещать маневрам кавалерии. Те дома, которые жители /л. 18 об./ сочли наиболее удобными для ведения атаки и для защиты, были реквизированы без согласия их владельцев, вот почему в Вашем особняке была установлена артиллерия – две пушки – на тот случай, если маршал де Брогли ¹¹ захотел бы ввести полки через улицу Гренель со стороны Инвалидов. Тогда вся улица оказалась бы под обстрелом Ваших пушек, от начала до конца. То же самое было сделано на улице Варенн, улице Сен-Доминик, на улицах Университета и Бурбон. Князь Дмитрий пожаловался потом, что этот караул не давал ему покоя и мешал работать. Чтобы не беспокоить его, поставили другой караул, и, как меня уверяли, у него просили прощения за то, что потревожили в работе. Я повторяю Вам, мадам, что Вашему особняку и Вашим вещам ничто не грозит, сейчас Париж в полном спокойствии. Полиция ликвидируется, больше не будет ни полицейских, ни шпионов. Для охраны Парижа наймут шесть тысяч человек за 20 су в день. За проживание в казарме и за форму с них будут удерживать лишь по 2 су. Солдаты французской гвардии, вышедшие в отставку, будут приниматься в первую очередь. Кроме того, 25 тысяч горожан будут поочередно находиться в готовности выступить по первому приказу. Этьен только что пришел от г-жи де Лавальер, которая от всего сердца благодарит Вас за внимание к ней, она довольна, что получила от [139] Вас весточку и приглашает Вас вернуться в скором времени. Г-н Бломмер уверяет Вас в своем почтении, он очень доволен своей шпагой и искренне благодарит Вас. Он [Этьен] не застал герцогиню де Шатильон ¹², хотя заходил к ней два раза, но он передал ей Ваш поклон. Я имею честь кланяться князю и уверяю Вас в своем почтении, с которым я остаюсь, мадам,

Вашим послушным и уважительным слугой

Оливье.

Париж, 6 августа 1789 г. [140]

№ 12

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 10 августа 1789 г. ¹³

Перевод

/л. 19/ Мадам!

Я имел честь писать Вам в прошлый четверг 6го числа этого месяца. Примерно два часа после того, как я отправил пакет по почте, я получил для Вас два письма, которые я спешу Вам переправить. Мне хотелось бы, мадам, в то же время, рассказать Вам что-нибудь новое, поскольку, как я думаю, Вам не терпится, особенно в настоящее время, узнать, что происходит в Париже и в Версале. С вечера 4-го числа Национальное собрание занято составлением статей проекта виконта де Ноай ¹⁴, этот проект [141] вызвал у большинства депутатов от дворянства, высшего духовенства и верхушки третьего сословия такой восторг и воодушевление, что они, казалось, соревновались в выражении щедрости и патриотизма. Заседание продлилось за полночь, каждый просил слова, чтобы с благородством принести в жертву свои права и привилегии, казалось, что каждому хотелось затмить того, кто говорил до него. Париж пребывает в невыразимой радости, заседание закончилось единогласно принятой резолюцией /л. 19 об./ объявить короля Восстановителем свободы французов. До того, как заседающие разошлись, была назначена депутация, с тем, чтобы предупредить об этом монарха, и просить его позволить исполнить завтра Te Deum ¹⁵ в его часовне, пригласив его самого присутствовать при этом, что и было сделано.

Париж, как и раньше, находится в полном спокойствии, его слишком хорошо охраняют, чтобы были возможны бунты, да и все те лица, которые не нравятся народу, отсутствуют и по всей вероятности, не вернутся, не будучи совершенно уверены, что для них нет опасности. Только что было получено подтверждение той власти, которой теперь располагает городская милиция: некий маркиз де Ла Салль ¹⁶, автор нескольких пьес для театра, работал в новом парижском магистрате, я не знаю, какую должность он занимал, но говорят, что он злоупотребил доверием, которое ему оказывали господа Лафайет и Байи, и тайно вывез из Парижа корабль с порохом для пушек, который он отправил в Эпон, по дороге в Фонтенбло. Корабль был задержан, разрешение покинуть Париж было выдано маркизом де Ла Саллем и подписано Лафайетом. Уверяют, что эта подпись поддельная, народ хотел расправиться с этим маркизом, но городская гвардия сдержала чернь и арестовала преступника, которого без хлопот препроводила в тюрьму.

Я воспользуюсь этим спокойствием и порядком, царящим в городе, чтобы съездить в деревню. Я не поеду в Шартр, а направлюсь в место, расположенное в одном лье от Рамбуйе. Мой зять взялся писать мне о событиях, которые могут произойти, он же будет переправлять Вам Вашу корреспонденцию. Я буду недалеко и смогу приехать в Париж в любой момент. [142]

Если мое отсутствие вызывает у Вас беспокойство, я прошу Вас, мадам, откровенно сказать мне об этом: я даю Вам слово, что тогда /л. 20/ немедленно вернусь в Ваш особняк и более не покину его. Позвольте мне уверить князя в моем почтении, а Вас в моей нерушимой и почтительной преданности, с которой я пребываю, мадам, Вашим покорнейшим слугой

Оливье

Париж, 10 августа 1789 г.

P.S. Я очень боюсь, что по возвращении вы не увидите больше Коллена. Он в Париже, очень болен, у него сильный жар, который лишает его сил ходить и даже говорить. [143]

№ 13

М. Оливье - Н.П.Голицыной, 3 сентября 1789 г. ¹⁷

Перевод

/л. 21/ Мадам,

Проведя несколько дней в деревне, я снова в Париже с прошлого воскресенья. По приезде я обнаружил Ваш дом в самом полном порядке. Я уверяю Вас, что все домочадцы чувствуют себя отлично. Как Вы изволили приказать, все Ваши слуги возвращаются домой до восьми часов вечера, желательно было бы, чтобы Париж и вся Франция пребывали в таком же порядке, как и Ваш дом. Здесь все еще продолжается брожение, которое, как мне кажется, быстро не закончится. Не то что бы было опасно пройти по Парижу: так спокойно здесь не было никогда ни днем ни ночью. Нас охраняет многочисленная милиция, которая сама заинтересована в том, чтобы сохранять спокойствие, потому что она состоит из известных и зажиточных граждан: нет такого патруля, в которой не входили бы торговцы, художники, [144] домовладельцы, адвокаты, прокуроры, нотариусы и другие, им подобные. Сформированные городом французская и швейцарская гвардии находятся под предводительством одного из горожан. Однако тайно распространяются брошюры, /л. 21 об./ подстрекающие народ к бунту. В провинции они опаснее, чем в Париже, который находится под надежной охраной. В провинции вывешиваются фальшивые эдикты короля, которые призывают крестьян жечь замки, аббатства, монастыри и т.д. Говорят, что эти возмущения – дело рук небольшой, но богатой и могущественной части общества, которая недовольна реформами и новыми законами и надеется восстановить старое правление в прежнем виде. Я Вас уверяю, мадам, что не слышно ни об одном путешественнике, с которым случилось бы несчастье, за исключением лиц, известных своим противодействием Национальному собранию. Приключение, которое случилось со мной в Нантее по пути из Реймса в Париж, было ложной паникой. Двух тысяч разбойников, которые, как нам рассказывали, бродили по сельской местности, никогда не существовало. С того времени я узнал совершенно точно, что это был слух, распространявшийся через письма, которые рассылались по почте. Только не забудьте паспорт, мадам, когда Вы будете возвращаться в Париж, поскольку милиция останавливает всех путешественников при въезде в город, чтобы проверить их паспорт, без коего их задерживают для установления личности.

Одна новость весьма огорчит Вас, мадам. Речь идет о смерти госпожи де Фонтет, которая была похоронена три или четыре дня назад. Говорят, что, оправившись после родов, она пошла к своей модистке, но, выходя от нее и собираясь сесть в карету, увидела изуродованный труп господина Фулона, который чернь волочила /л. 22/ по улицам. Она была так напугана, что, вернувшись домой, слегла, и с того времени она все чахла, пока не умерла – и так [тихо], как мне рассказала Гортензия, что этого никто не заметил. Это произошло в тот момент, когда она уверяла, что ей стало намного лучше. Мне очень жаль княжну Екатерину, которая ее так чистосердечно любила. Я прошу у Вас разрешения, мадам, засвидетельствовать мое почтение князю и уверить Вас в том, что я на всю жизнь, останусь, мадам, Вашим смиреннейшим и почтенным слугою,

Оливье.

Париж 3 сентября 1789 г. [146]

№ 14

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 10 сентября 1789 г. ¹⁸

Перевод

/л. 23/ Мадам,

Я подождал до сегодняшнего дня, чтобы ответить на письмо, которое Вы изволили написать мне из Тембриджа 30 августа, чтобы дать Вам отчет в выполнении поручений, которые Вы мне доверили. Огюст уверяет меня, что он не может дать Вам четыре горшка, которые он обещал Вам к концу сентября, потому что у него уже давно не хватает рабочих, они не преминули примкнуть к волнениям, произошедшим в Париже в июле; даже сейчас у него нет и половины необходимых ему людей, они предпочитают работе участие в патруле, сформированном из горожан, за что получают плату. Им нравится, что не надо ничего делать. Имея на плече ружье со штыком, они считают себя важными людьми. Он сможет выполнить обещание только к декабрю, как он мне сказал. Что касается Буйе, то он мне обещал, что Ваша посуда будет готова через десять-двенадцать дней; этот жалуется на то, что дворянство и богатые люди эмигрируют, вот почему у него мало заказов. Я схожу к нему, когда придет время.

Я вижу из Вашего письма, Мадам, что Вы не осчастливите нас своим приездом /л. 23об./. Мне была приятна мысль, что Вы будете в Париже к середине сентября. Сегодня 10-е число, и вот я [147] узнаю из Вашего письма, что Вы планируете путешествия, которые отсрочат Ваш приезд до будущего месяца. То, что Вы мне пишете об успехах Вашей семьи, доставило мне самое большое удовольствие, но нисколько меня не удивило. Вам посчастливилось, мадам, иметь четырех милых детей, которые, хотя и не похожи по характеру, все стремятся к добру. Вам следует отблагодарить Провидение за то, что ни у кого из четверых нет ни одного серьезного недостатка, ни физического, ни морального. Любая мать на Вашем месте была бы горда ими. Пусть Вы и потратили огромное количество денег на их воспитание, как же Вы должны быть рады, что они сумели так хорошо воспользоваться им. Сколько отцов и матерей в мире сделали столько же, сколько и Вы, не обретя такого же счастья.

Я имел честь заметить Вам, каким успехом пользовался в Бурбоне князь Борис, я ощущал от этого невыразимое удовлетворение, я часто осмеливался мысленно ставить себя на Ваше место и жалел, что Вас там не было, чтобы насладиться его триумфом. Если он ухаживал за какими-нибудь молодыми барышнями, я замечал, как они были этим довольны; я видел также, насколько матерям это было лестно, по тому, что они говорили мне о нем. Если начинались танцы, то он танцевал лучше всех и единственный выказывал изящество в движениях. В обращении с оружием он тоже был лучше всех. Если речь заходила о литературе или о политике, все удивлялись его уму и здравому смыслу, все, мужчины и женщины, хвалили его и восхищались им, я уверен, что если бы Вы там были, Вы бы пролили слезы радости. Поэтому /л. 22 об./ я заключаю, что, если он даст себе в этом труд, его будут любить и искать его общества повсюду, где он пребудет. Я напишу ему с первой почтой.

Я не могу сообщить Вам, мадам, никакой новости о Франции, кроме той, что все в целом совершенно спокойно, в Национальном собрании спорят относительно права вето короля, я уверен, что в конце концов ему позволят его. Графиня д’Артуа ¹⁹ уехала в Турин к своему мужу. Пришло время отправлять почту, поэтому я вынужден остановиться. Прошу Вас позволить уверить князя в моем почтении, а Вас в моем уважении и преданности, с которыми, мадам, я остаюсь Вашим послушным слугой Оливье

Париж, 10 сентября 1789 г. [148]

№ 15

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 21 сентября 1789 г. ²⁰

Перевод

/л. 25/ Мадам,

Мне кажется, что я не имел чести видеть Вас уже несколько лет, я не ожидал, когда Вы уехали, что Вы останетесь в Англии до октября, который вот-вот наступит, тогда как о Вашем возвращении все еще нет и речи. Я предполагаю, тем не менее, что теперь Вы вернетесь в скором времени из-за плохой погоды. А пока я посылаю Вам два письма из России, которые я получил [149] в прошлую пятницу. Из всех Ваших проектов путешествие в Англию было самым удачным. Вам посчастливилось, что Вы не видели Парижа и всей Франции, охваченных волнениями: в иные моменты Вы были бы удручены и напуганы. Мне кажется, что теперь Вам нечего бояться, пусть умы в Париже находятся в большом брожении, /л. 25 об./ но здесь была сформирована такая хорошая охрана, что нет видимости, что снова возникнет опасность. Я уверяю Вас, мадам, что дороги никогда еще не были столь надежными. Вы найдете, что Париж сильно изменился: здесь почти уже не осталось дворянства. Не знаю, будет ли его много больше с приходом зимы; я сомневаюсь в этом, думаю, что оно захочет подождать, пока Национальное собрание не закончит работу над конституцией, но разлад, царящий среди его членов, не обещает нам скорого завершения.

Я взял у г-на Равеля семьдесят пять луидоров, из которых двадцать пять я отправил в Бурбон, а пятьдесят оставил на расходы по содержанию Вашего особняка, думаю, что мне придется взять еще двадцать пять луидоров до Вашего возвращения, коего я желаю всем сердцем.

Позвольте мне засвидетельствовать мое нижайшее почтение князю и уверить Вас в том, что я останусь на всю жизнь, мадам, Вашим покорным и почтительным слугой,

Оливье

Париж, 21 сентября 1789 г. [151]

№ 16

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 1 октября 1789 г. ²¹

Перевод

/л. 27/ Мадам,

Не могу выразить Вам радость, которую я почувствовал, увидев письмо, которое Вы написали собственноручно. Первая мысль, пришедшая мне в голову, была, что Вы вернулись обратно в Лондон и вскоре приедете в Париж. Первое нашло подтверждение в Вашем письме, но я весьма расстроился, увидев, что ошибся во втором. Я вижу, мадам, что Вы очень боитесь двух вещей: во-первых – опасностей в пути, во-вторых – волнений в Париже. Я не знаю, какие выражения использовать, чтобы Вы поверили моим словам. Ничто не доставило бы мне больше удовольствия, чем Ваше доверие. Мое уважение и, позвольте мне сказать об этом, искренние дружеские чувства, которые я испытываю к Вам, убеждают меня, что я заслуживаю Вашего доверия. Я клянусь Вам, мадам, что Вас обманывают: никогда Париж не был более спокойным, чем ныне, а дороги более безопасны. Не слышно ни о каком несчастном случае, где-либо происшедшем. Я видел нескольких путешественников, прибывших один из Бордо, другой из Дижона, и еще один из Брюсселя, - все они утверждают, что на больших дорогах чувствуешь себя столь же спокойно, как и в собственной спальне. Единственная предосторожность, о которой Вам следует подумать, это – запастись паспортом в Лондоне во французском посольстве, или в Кале паспортом из магистрата, потому что в некоторых местах его могут потребовать предъявить. С позапрошлой почтой я отправил Вам письмо графини де [152] Сегюр ²², сегодня отправляю еще одно. Она не может написать Вам что-либо иное; я думаю, что ее откровенность и правдивость и не позволят ей писать Вам что-то другое. Я, кажется, имел честь Вам писать и повторяю это сегодня, что в умах наблюдается брожение: это – истинная правда, потому каждый закон, принятый Национальным собранием, кого-то радует, а кого-то огорчает. Поскольку каждый сам решает, в чем состоит его интерес, с принятыми решениями соглашаются или нет, в зависимости от того, затрагивают они чьи-либо интересы или нет. Невозможно, чтобы все происходило иначе: имевшие место изменения были слишком резкими, чтобы не взбудоражить умы из-за различия интересов каждого отдельного человека. Единственный, кого стоит бояться – это народ, который ничего в этом не понимает и молча ждет принятия новой конституции.

Вчера, мадам, я заходил к г-ну Пети по вопросу об оплате аренды Вашего особняка. Его не было, я снова пойду к нему завтра с самого утра, и думаю, что проблем не будет. Что меня беспокоит больше, так это то, что Равель, у которого я попросил денег, просил меня зайти через неделю, что меня удивило. Надеюсь, он сдержит свое слово, деньги еще никогда не были такой редкостью, как в настоящий момент. /л. 28/ Есть надежда, что их будет больше, Двор, министры, многие церкви и частные лица послали свое серебро на монетный двор, чтобы переплавить его на монеты, Франция, и это несомненно, пребывает в тяжелом кризисе, но операция, предложенная только что господином Неккером и принятая Собранием, все поставит на свои места.

Я очень рад, мадам, что Вы вернулись в Лондон со всей семьей в самом добром здравии, я горю желанием поговорить с князем Борисом, чтобы он рассказал мне о себе. Я боялся также, как бы плотный воздух Англии не повредил здоровью князя. Я прошу Вас уверить его в моем глубоком уважении. Аббаты Мадю и Далаплас, которых я вижу часто, всегда просят меня кланяться Вам. Впрочем, я ошибаюсь, называя последнего аббатом, потому что он более им не является, он поменял сутану на военную одежду, и служит капралом в парижской милиции и носит форму синего цвета с белыми отворотом и обшлагами. Он служит на добровольной основе, как все горожане, хотя эта милиция носит одинаковую униформу, она состоит из двух частей: одна, в [153] которую вошла большая часть французских и швейцарских гвардейцев, находится на жаловании, а другая, где должны служить все горожане, – безвозмездно.

Я имею честь быть со всем почтением, мадам, Вашим послушным и уважительным слугой,

Оливье

Париж, 1 октября 1789 г.

№ 17

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 8 октября 1789 г. ²³ [155]

Перевод

/л. 29/ Мадам,

Г-н Флоре прибыл в Ваш особняк в прошлый понедельник примерно в полдень и передал мне письмо, которым Вы меня удостоили. Хорошо, что Ваш приезд не пришелся на этот день, потому что Вы были бы сильно напуганы большим восстанием, которое случилось тогда и на следующий день. Впрочем, ни один человек не пострадал, и в Париже не было пролито ни капли крови. Но я очень опасаюсь, что в Лондоне Вам опишут это в самых темных красках. Я постараюсь рассказать в общих чертах историю так, как я ее знаю, потому что при такого рода событиях каждый пересказывает их по-своему. В прошлую пятницу 2 октября к лейб-гвардейцам Фландрского полка, которым приказано нести охрану королевского дворца, пришли в конце их банкета – так говорят, но я лично в этом не уверен – король и королева, чтобы их увидеться с ними. Говорят, что лейб-гвардейцы выпили за их здоровье, поругивая /л. 29 об./ Национальное собрание, что они топтали кокарду парижской милиции, называя всех тех, кто [156] ее надевал, трусами и предателями. Обо всем этом вскоре стало известно в Париже, и говорят, что французские гвардейцы поклялись друг другу отомстить за это. Вам надо также знать, что уже несколько дней не хватает хлеба. И хотя булочники поставляли его в достаточном количестве, с утра до вечера в очередях к ним стояли толпы народа, и во время каждой выпечки им [булочникам] давали охрану. Говорят также, что нехватка муки была создана преднамеренно. Французские гвардейцы побудили уличных торговок и других знакомых им женщин пойти толпой в Версаль, чтобы просить хлеба у короля и Национального собрания. Те отправились утром 5-го числа в количестве примерно тысячи человек. Уверяют, что среди них были переодетые канониры и гренадеры. Они предложили также присоединиться к ним части городской милиции, чтобы пойти отомстить лейб-гвардейцам за [поруганную] кокарду. Те отправились в тот же день, в понедельник вечером, их было, как рассказывают, примерно двадцать тысяч. Маркиз Лафайет употребил все свое красноречие, чтобы заставить их отказаться от такого намерения, но ему это не удалось, тогда он принял решение встать во главе них, чтобы избежать резни. Первыми пришли женщины, они пошли в зал Собрания и потребовали хлеба. Милиция прибыла поздно и провела ночь в зале и в королевских конюшнях. Назавтра с самого утра женщины пришли к решетке замка на площадь, вход был закрыт на большой замок, который в мгновение сбили топорами, тогда лейб-гвардейцы встали на пути у торговок, а когда одна из них захотела прорваться мимо них, ей саблей отрубили руку. Поскольку за женщинами шли французские гвардейцы, это послужило сигналом к резне, прозвучали выстрелы, меня уверяли, что девять или десять телохранителей /л. 30/ были убиты, среди убитых называют графа д’Агу и герцога де Гиша, зятя госпожи де Полиньяк ²⁴. Другие утверждали, что последний был всего лишь ранен, но тяжело, я не знаю пока, какова его судьба. Фландрский полк, который находился под ружьем, тут же сложил оружие. Король и королева вышли к народу с маркизом Лафайетом, тот пообещал ему хлеба. Женщины потребовали, чтобы их Величества приехали в Париж, король и королева обещали приехать туда в тот же день. Они действительно прибыли вечером в сопровождении всей [157] милиции, с которой находились люди из Фландрского полка и лейб-гвардейцы, приведенные в качестве пленных. Господин Лафайет попросил от имени короля пощадить его лейб-гвардейцев, ему не было отказано, но утром в королевский дворец принесли головы двоих убитых. С этого дня королевская семья живет во дворце Тюильри, говорят, что он станет их постоянным местом пребывания, во что мне мало верится. Но правда, что в лавках булочников хлеб бывает с утра до вечера и что и в Париже, и в Версале царит спокойствие, как до этих событий. Весь понедельник, то есть день, когда милиция и женщины отправились в путь, мы провели в волнении из-за того, что по всему Парижу били в набат, но я уверяю Вас, мадам, что здесь не было ни малейших беспорядков, как и в Версале, за исключением двора замка, где произошла эта сцена. Все думают, и все газеты пишут о том, что это – развязка. Возможно, сие и правда. Больше всего я боюсь, что Вы этому не поверите. Г-н Флоре без сомнения скажет Вам правду. Что касается безопасности, спокойствия на больших дорогах, то все соглашаются, что они никогда не были столь надежны. Во всех городах и деревнях организованы подразделения милиции из жителей, которые несут караул днем и ночью. Разбойникам трудно проскользнуть, особенно если едет несколько повозок. Я убежден, что мы подвергаемся здесь меньшему риску, чем в Лондоне, где всегда немало жуликов. /л. 30 об./ Я был бы в отчаянии, мадам, если бы Вы подумали, что я чрезмерно легкомысленно уверяю Вас в спокойствии и безопасности. Несмотря на скуку от того, что я один, и желание присоединиться к Вам и Вашей семье, к которой я всегда буду испытывать самые теплые чувства, несмотря на [нрзб. – Ваши?] чувства дружбы к моей жене, я скорее желал бы всю жизнь не иметь счастья видеть вас всех, чем думать, что вы подвергаетесь хоть малейшей опасности.

Я взял у господина Равеля тысячу ливров, поскольку мне подумалось, что было бы хорошо купить к Вашему приезду несколько возов дров, потому что я думаю, что будет холодно, мы уже ощущаем первые признаки холодов. Господин Булье должен сегодня принести Вашу посуду. Некоторое время назад я был также у г-на Дюссо, который уверял меня, что Вам ничто не грозит на дороге, и просил меня передать вам всем поклон. Я прошу Вас кланяться от меня князю и считать меня, со всей привязанностью, Вашим покорным и послушным слугой

Оливье.

Париж 8 октября 1789 г. [158]

№ 18

М. Оливье - Н. П. Голицыной, 12 октября 1789 г. ²⁵ [159]

Перевод

/л. 31/ Мадам,

Я имел честь писать Вам в прошлый четверг 8-го числа текущего месяца о том, что произошло в Париже и в Версале в [160] понедельник и во вторник 5-го и 6-го числа этого месяца. После этого я узнал: принято решение, что король отныне будет находиться в Париже и что Национальное собрание вскоре переедет сюда же. Не могу Вам точно сказать, в каком месте будут проходить его заседания, одни говорят, что это будет во Дворце ²⁶ в большой зале книжников рядом с большой палатой, другие, что это будет в Лувре, третьи, в монастыре фельянов ²⁷, но где именно, я не знаю. Месье, брат короля, и Мадам устроились в своем Люксембургском дворце. Со времени приезда короля в народе происходило брожение: люди собирались несколько раз в Тюильри и кричали, желая увидеть короля и королеву, которые соизволили показаться в окне с дофином и Первой Мадам ²⁸. Поскольку эта сцена повторялась часто, было принято решение впускать в сад только прилично одетых людей, как раньше, что и положило конец подобным требованиям. Позавчера /л. 31 об./ в субботу король приказал глашатаю в сопровождении национальной гвардии и конно-полицейской стражи объявить по всему Парижу о запрете собираться на улицах и площадях, велел гражданам, под страхом телесного наказания, сохранять спокойствие в ожидании нового законодательства. Поскольку всегда существуют смутьяны, нашлись и такие, кто, будучи недоволен этим приказом, распространил днем слух, что некоторые дома должны были быть сожжены. Была удвоена охрана, некоторые кварталы даже часть ночи освещались лампионами, но, как обычно, было спокойно. Нет ни одного человека, который бы не согласился с тем, что теперь невозможны такие волнения, как прежде. Со времени прибытия короля в Париже царит изобилие, в булочных много хлеба. Каждый день в город возвращаются дворяне, ранее покинувшие его. В Тюильри много людей из высшего света, а в пригородах заторы от экипажей. [Изменения] легко заметить и по количеству экипажей на улицах. Что касается экипажей, то моя жена написала мне несколько недель назад, будто ее уверяли, что кучеров заставляют ездить шагом. Я ответил ей, что это неправда и готов подтвердить перед Богом, что я прав. Я вижу [кареты] каждый день, выходя из дома, и, как обычно, оказываюсь нередко забрызган ими. Я спросил о том у Вашего молодого кучера, который [160] сейчас находится на службе у одной дамы, и он рассмеялся мне в лицо, услышав такой вопрос. Но правда, мне сказали, что в июле, во время большой революции и взятия Бастилии, несколько экипажей были остановлены, а их владельцы подвергнуты оскорблениям, потому что город тогда находился в невероятном хаосе, /л. 32/ без полиции, без охраны. Но со времени моего возвращения из Бурбона национальная гвардия так хорошо несет охрану, что я готов отдать сто луидоров, если кто-нибудь докажет мне, что подобные [эксцессы] здесь в порядке дня. Впрочем, г-н Флоре сможет Вам рассказать о Париже и о дорогах, я не думаю, что он станет скрывать от Вас правду. Господин Гренье, Ваш лондонский домовладелец, который сейчас уже должен быть дома, также может свидетельствовать об этом, не кривя душой.

Господин Булье должен сегодня принести мне, мадам, Вашу посуду, задержка произошла из-за чайника, который забыли отполировать, я запру ее в шкафу моей комнаты. Я еще не писал Вам о Ваших птицах, они чувствуют себя очень хорошо, они все также у госпожи Бюро, у них семь или восемь птенцов, их разделили три недели назад, на следующий день самка снесла до пяти яиц, у нее еще три птенчика, которых она кормит сама, маленький аббат сильно линяет, он почти [нрзб.], но, несмотря на это, он поет, птицы князей также чувствуют себя очень хорошо.

Я видел также господина Пети, поверенного господина архиепископа Реймса ²⁹, который просил меня успокоить Вас относительно срока найма Вашего особняка, который подошел к концу, он дождется Вашего возвращения, которое, как я сказал ему, придется без сомнения на конец октября или начало ноября. Я искренне желаю, чтобы это случилось раньше, дабы поскорее иметь честь /л. 32 об./ лично засвидетельствовать Вам почтение и привязанность, с которыми я, мадам, буду всю жизнь Вашим покорным и послушным слугой

Оливье

Париж 12 октября 1789 г.

Комментарии

1. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

2. В июле-августе 1789 г. многие области Франции были охвачены массовой паникой – «Великим страхом», который в условиях возникшего после восстания 14 июля вакуума власти был вызван слухами о якобы появившихся шайках разбойников.

3. Ныне – город в департаменте Эн, в 100 км от Парижа.

4. Ныне – город в департаменте Эн.

5. Ныне – Нантей-де-Одуэн, в 50 км от Парижа.

6. Бальи – глава администрации бальяжа.

7. Ныне – город в департаменте Уаза, региона Пикардия.

8. Принц де Ламбеск (Lambesc), Шарль-Эжен де Лоррен (1751-1825), командир полка немецких драгунов во французской армии, впоследствии – на службе Австрии.

9. Немецкие драгуны принца Ламбеска 12 июля получили приказ рассеять толпу на площади Людовика XV (ныне площадь Согласия) и в саду Тюильри. Когда кавалерия врезалась в толпу, возникла давка, и принц действительно сбил конем старика, который, впрочем, отделался ушибами. Однако по Парижу пролетел слух, что принц своими руками «зарезал старика, молившего на коленях о пощаде».

10. В особняке Гард-Мёбль (Hotel Garde Meuble) находилось министерство военно-морского флота.

11. Герцог Брольи (Broglie), Виктор-Франсуа (1717/8-1804), маршал Франции, командующий войсками в Версале.

12. Речь идет, вероятно, о Мари Анн Полин Дезире де Лонуа де Либерш (1774-1825), супруге Анн Анри Сигизмунда Монморанси-Люксембурга, герцога де Шатильон.

13. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

14. На вечернем заседании Национального собрания 4 августа виконт Ноай предложил отменить налоговые привилегии дворянства, а также – сеньориальные повинности: личные – безвозмездно, поземельные – за выкуп. Его инициатива повлекла за собой серию выступлений других либерально настроенных представителей привилегированных сословий со схожими предложениями, благодаря чему это заседание осталось в истории как «ночь чудес».

15. Благодарственный молебен.

16. Маркиз ла Салль, граф д’Офремон (marquis de La Salle, comte d’Offremont), Адриен-Николя Пьедефер (1735-1818), французский писатель.

17. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

18. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

19. Мария-Терезия Сардинская (1756-1805), супруга младшего брата Людовика XVI.

20. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

21. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

22. Д’Агессо, Антуанетта Элизабет Мария (ум. 1828), супруга графа Луи-Филиппа де Сегюра, посла Франции в России.

23. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

24. Сведения Оливье не точны: зятем Иоланды-Мартины-Габриэль герцогини Полиньяк (Polignac) (1749-1793), женатым на ее дочери Аглае-Мартине-Габриэль (17681803), был Антуан-Луи-Мари де Грамон герцог Гиш (1755-1836), скончавшийся лишь 47 лет спустя после описанных событий.

25. ОР РГБ. Ф. 64. Оп. 105. Д. 84.

26. Возможно, речь идет о Дворце правосудия (Palais de justice).

27. Монашеский орден, в Париже его монастырь находился на том месте, где сегодня проходят улица Кастильон и улица Риволи.

28. Madame Royale – Мария Тереза Шарлота Французская (1778-1851), старшая дочь Людовика XVI.

29. Монсеньор де Куси (Coucy) (1745-1824), архиепископ Реймсский.