СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Жан-Жак Руссо. ТРАКТАТЫ
Издание подготовили В. С. Алексеев-Попов, Ю. М. Лотман, Н. А. Полторацкий, А. Д. Хаютин. М., изд-во «Наука», 1969, 703 стр.

Вышла в свет книга, которую давно ждал советский читатель, — трактаты и политические наброски знаменитого просветителя Жан-Жака Руссо. Впервые мы получаем столь полное представление о Руссо как политическом мыслителе: в книгу включены не только известные у нас работы — «Рассуждение о науках и искусствах», «Рассуждение о происхождении неравенства», «Об общественном договоре», переводившиеся на русский язык в XVIII в. и ныне представленные в новых переводах, но и статья из «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера «О политической экономии» и «Суждение о вечном мире». Впервые на русском языке появляются: «Проект конституции для Корсики», отрывки из «Писем с Горы» и из «Соображений об образе правления в Польше», а также различные фрагменты и наброски; комментаторам они представляются набросками одного цельного произведения «О счастье народа» (стр. 677). К сожалению, эта [202] интересная, хотя и не бесспорная мысль ими высказана лишь мимоходом, как предположение, но не подтверждена никакими доказательствами.

В книге впервые опубликованы выписки К. Маркса из «Общественного договора» Руссо (публикация Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, подготовленная Н. И. Непомнящей), раскрывающие творческую лабораторию основателя мирового коммунистического движения. В конце книги даны приложения: статьи В. С. Алексеева-Попова «О социальных и политических идеях Жан-Жака Руссо» и Ю. М. Лотмана «Руссо и русская культура XVIII — начала XIX века» и подробные комментарии, составленные В. С. Алексеевым-Поповым и Л. В. Борщевской.

Эти статьи представляют большую познавательную ценность, им предшествовала серьезная подготовительная работа, выступления в печати и на конференциях ¹. Помимо фактического материала, в статье В. С. Алексеева-Попова высказано несколько положений, имеющих, думается, принципиальное значение не только для изучения идейной эволюции Руссо, но и для понимания всего французского Просвещения в целом. Таков развернутый анализ эгалитаризма как идеологии защиты собственности тружеников от покушений феодалов, с одной стороны, и капиталистов, с другой (стр. 528-531). Сомнительна, однако, попытка противопоставить образцовому эгалитаризму Руссо эгалитаризм Гудара как «ограниченный».

Вряд ли нужно было приписывать Руссо встречи в салонах Парижа со всеми «светилами» Франции XVIII в., включая Монтескье, Тюрго, Кондорсе и др. (стр. 502). Руссо в своей «Исповеди», — а В. С. Алексеев-Попов считает ее надежнейшим автобиографическим источником (стр. 491) — говорит о своих парижских друзьях и знакомых, но ни Монтескье, ни Тюрго там не упомянуты. Тем более не мог в указанные годы (1742-1755) «блистать» в салонах Кондорсе, который родился только в 1743 г.

Интересны наблюдения Ю. М. Лотмана над тем, как «имя Руссо вплетается в творческую биографию Радищева и Карамзина, Пушкина и Герцена, Достоевского и Толстого» (стр. 556 и сл.). Можно было бы дополнить эти материалы фактами и негативного характера: аргументация Руссо о том, что «народы, уже привыкшие иметь повелителей, больше не в состоянии обходиться без них» (стр. 33) и что граждане должны быть «не только свободны, но и достойны свободы» (там же), была использована екатерининским окружением (кн. Дашковой) в споре с Дидро по вопросу о возможности освобождения русских крепостных ².

Следует отметить, что эти высказывания Руссо не являются случайностью: он повторил их почти через 20 лет в «Соображениях об образе правления в Польше». Руссо видел, что «польская нация состоит из трех сословий: дворян, которые являются всем, мещан, которые ничто, и крестьян, которые меньше чем ничто». Поражает, что при такой зоркости социального видения Руссо рекомендовал воздержаться от немедленного освобождения польских крестьян и предлагал возложить на дворян задачу подготовить своих крепостных к свободе.

Мы полагаем поэтому, что наряду с «Проектом конституции для Корсики» следовало бы поместить полностью и «Соображения об образе правления в Польше». Если же составители вынуждены были ограничиться лишь отдельными главами, то это должны были быть не малозначащие морализаторские главы, а те, в которых получили отражение социально-политические воззрения Руссо. И можно ли утверждать, что в корсиканском проекте «со всей отчетливостью выражен эгалитаризм социальных взглядов Руссо» (стр. 532) и что в него «Руссо вложил свои самые заветные эгалитаристские чаяния» (стр. 656), и умалчивать [203] при этом о польском проекте? Следовало разъяснить читателю, что в высказываниях Руссо есть противоречия, а не прятать их, схематизируя тем самым образ этого великого просветителя.

В статье Ю. М. Лотмана высказана мысль о наличии будто бы особой готовности в России — стране крепостного крестьянства — к восприятию эгалитаризма Руссо (стр. 556). Но удивляет выдвигаемое им положение о наличии в России «предруссоистских» идей, проявившихся в русской культуре до знакомства с произведениями Руссо, даже еще в XVII в.: если протопопа Аввакума можно зачислять в «предруссоисты» (стр. 556-558), то не свидетельствует ли это о зыбкости самого понятия «руссоизм» Для исследователя? Очевидно, речь должна идти здесь не о «руссоизме», а о каком-то ином комплексе идей, распространенных в Европе независимо от Руссо и даже задолго до него. Следовало бы глубже поставить вопрос об источниках мысли Руссо.

В первую очередь это касается идей о моральном совершенстве первобытного человека и критики цивилизации в трудах Руссо, — того, что обычно и называется «руссоизмом». Известно, что источником информации Руссо о «добродетелях» дикарей был иезуит Дю Тертр (стр. 623, 627); но исключено, что сведения об отсутствии понятия «твое» и «мое» у дикарей (гуронов Северной Америки) он почерпнул у францисканца Сагар-Теодата. Труды этих путешественников-миссионеров XVII в. были широко известны и в XVIII в.; наряду с многочисленными «Lettres édifiantes» («Поучительными посланиями») они были частью той морально-религиозной пропаганды, которую церковь противопоставляла рационализму эпохи. В ее арсенал входило восхваление первобытной простоты и призыв к европейцам отказаться от зол цивилизации и вернуться к природе и богу.

Но существовала и другая традиция, тоже связанная с критикой европейской цивилизации, построенной на частной собственности. Это традиция великих утопистов, от Томаса Мора до Дени Вераса и Морелли: они тоже говорили об общественном строе, не знающем понятий «твое» и «мое» и основанном на началах коллективной собственности и коллективного труда. Эта идеология не отвергала цивилизации, она предполагала ее более высокий уровень. И Руссо, оставшийся убежденным деистом, пришел к своим выводам явно под влиянием первой традиции, под влиянием религиозной пропаганды. Как бы он не наполнял свою критику цивилизации социальными мотивами, она несет явственный след своего происхождения. Поэтому, полагаем мы, ее не стоит безоговорочно представлять как высшее достижение просветительной мысли XVIII в., как некий абсолют ³.

Книга новых переводов Руссо предполагает, что в ней продуманы оттенки передачи его мысли на русский язык. Надо признать, что в основном переводчики-составители со своей задачей справились. Но все же возможен вопрос: писал ли Руссо архаическим французским слогом? И в соответствии с этим: нужно ли затруднять освоение и без того сложной мысли Руссо чрезмерной архаизацией по-русски? Что понятней читателю — старый, но не устаревший перевод Н. И. Кареева или такая, например, фраза, как «Возрождение Наук и Искусств очищению или же порче Нравов способствовало?» Новый перевод оправдан там, где старый искажает мысль. Но предпочтителен ли новый, затрудняющий понимание, только потому, что он нов?

Но главное в том, что, несмотря на всю предварительную работу, в переводах имеются промахи. Так, мысль, правильно переведенная в тексте, неверно переводится заново комментатором. У Руссо сказано: «par quel enchainement de prodiges le fort put se résoudre â servir le faible» ⁴. Это переведено A. Д. Хаютиным совершенно точно: «в силу какого сцепления чудес сильный мог решиться служить слабому» (стр. 45); но комментатор В. С. Алексеев-Попов цитирует: «при помощи какой цепи чудес сильный мог осмелиться заставить себе служить слабого» (стр. 517). Острота мысли Руссо полностью пропадает, ведь для Руссо сильный — это парод, а отнюдь не его поработитель.

В начале книги сказано, что «все примечания с нумерацией римскими цифрами принадлежат Руссо» (стр. 6); но ниже читатель узнает, что составителями [204] «опущены примечания... уже устаревшие» и что «изменена в связи с этим и нумерация примечаний» (стр. 620). Комментатор неожиданно пишет об «обширном девятом примечании» Руссо (стр. 542), явно имея в виду примечание IV; оно действительно «обширно». Но оно нумеровано девятым только в подлинном Руссо (см. изд. Вогана). Следовало бы это оговорить.

При всех отмеченных погрешностях сборник произведений Руссо ясно доказывает, что социально-политические идеи Руссо — это стержень всего его мировоззрения. Вне связи с ними нельзя изучать ни философских, ни педагогических, ни эстетических воззрений Руссо. Однако исследователям еще предстоит исправить многие предвзятые представления и дать более точную научную оценку различным разновидностям «руссоизма».

Л. С. Гордон, Ф. Б. Элиашберг.

Комментарии

1. См. В. С. Алексеев-Попов. Руссо и Великая французская революция; Ю. М. Лотман. Восприятие идей Руссо в русской литературе конца XVIII — начала XIX вв. — «Тезисы конференции, посвященной 250-летию со дня рождения Жан-Жака Руссо (1712-28.VI. 1962) 16-18 июня 1962». Одесса, 1962. См. также: Ю. М. Лотман. Руссо и русская культура XVIII века. — В кн. «Эпоха Просвещения. Из истории международных связей русской литературы». Л., 1967; А. Д. Xаютин. Некоторые вопросы нового перевода политических сочинений Ж.-Ж. Руссо. — В кн. «Из истории якобинской диктатуры». Одесса, 1962, и др.

2. См. Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева. Саратов, 1959, стр. 67-68.

3. См. об этом подробнее: Ф. Б. Элиашберг. Пушкин и проблемы золотого века. Материалы VI пушкинской конференции. Псков, 1969.

4. «Petits chefs-d’oeuvre de Rousseau». Paris, Didot, s. d., p. 46.