СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЭЛИНАН ИЗ ФРУАМОНА

СТИХИ О СМЕРТИ

Элинан (Hélinant, Helinand) – монах из цистерцианской обители Фруамон, располагавшейся недалеко от города Бове. После себя он оставил “Стихи о Смерти”, написанные по-французски, которые фактически создали новый жанр во французской поэзии, принесли автору прижизненную известность и посмертную славу, несколько кратких латинских проповедей и два небольших трактата на латинском же языке: Chronicon, и De reparatione lapsi, которые позволяют кое-что узнать о происхождении и жизни Элинана до пострига.

Он родился судя по всему около 1160 г. в семье некоего Германна, то ли мещанина, то ли мелкого дворянина, вынужденного бежать из Фландрии после убийства Карла Доброго, т.е. не ранее 1127 г. Брат отца. Эллебальд, тоже скрылся во Франции, попал ко двору Генриха Французского, младшего брата короля Людовика VII, и бывшего в 1162-1175 гг. архиепископом Реймсским. Элинан получил образование у грамматика Рауля, ученика Абеляра. В 80-е годы он появляется при дворе Филиппа Августа как трувер. Правда, ни одной стихотворной строки от светского периода Элинана не осталось. Вследствие какого-то события он принимает постриг. Что это было за событие и почему он примкнул к ордену Святого Бернара, мы не знаем. Умер Элинан не раньше 1230 г., поскольку в 1229 г. он еще проповедовал в Тулузе ¹.

С достаточной уверенностью можно сказать, что “Стихи о Смерти” написаны между 1194 и 1197 гг.: о том свидетельствуют реалии, упомянутые в поэме. Но главное, пожалуй, не абсолютная датировка, а относительная, т.е. тот факт, что Элинан невольно стал основателем целого жанра. Впервые в его поэме смерть становится адресатом. Это влечет за собой изобретение совершенно новой формы. Поэма состоит из пятидесяти строф. Строфа, названная впоследствии “Элинановой” включает 12 восьмисложных стихов, зарифмованных “аабаабббабба”. Мы видим, что в середине появляется очень жесткий моноримный узел. Обращение к смерти стоит почти в каждом первом стихе, иногда – в седьмом, а в эмоциональном центре поэмы – во всех двенадцати. Строфа оказалась инструментом гибким и емким. С ее помощью можно выстраивать четкие риторические конструкции и в то же время изменять ритм и темп поэмы, делать мгновенные остановки и поворачивать развитие сюжета. Впоследствии элинановой строфой были написаны около шестидесяти произведений, в основном XIII в.

“Стихи о Смерти” существуют в нескольких копиях. Все известные варианты были собраны, изучены и изданы в начале XX в. ² и теперь входят практически во все антологии французской поэзии Средних Веков.

Настоящий перевод на русский язык был частично опубликован в журнале “Иностранная литература" (1995. № 1). Полностью печатается впервые. [252]

I

Смерть, что меня манком сманила
И тело бросила в горнило,
Где зло изыдет жаркой влагой,
Ты тщетно палицей грозила:
Никто не повернул правила,
Не поднял ввысь иного стяга.
Смерть, страх перед тобою – благо,
Но кто воздержится от шага
У края собственной могилы?
Засим, простился я с отвагой
И со страстей хмельною брагой:
То не нагреть, что не остыло.

II

Смерть, ты наставь того поэта ³,
Кем праздность и любовь воспеты;
И коль его научишь петь,
Как тот, кому несносна тщета ⁴,
Кто ищет тень вдали от света,
Тебе его не одолеть.
Смерть, тот сумеет тлен презреть,
Кто волен песнь твою пропеть,
И стих его, достигнув цвета,
Не сможет и в плодах истлеть.
Так, Божьим страхом движим впредь.
Он минет все твои тенета.

III

Смерть, ты повсюду ждешь доходы.
Ты косишь каждой нивы всходы,
Ты с богача взимаешь дань.
Ты шлешь счастливому невзгоды.
Ты портишь путнику погоды.
Ты храбрецу сжимаешь длань.
Ты соню поднимаешь в рань
И тычешь в грязную лохань
Того, пред кем дрожат народы.
Прошу, друзьям моим предстань,
В жилища их немедля впрянь,
Чтоб страхом омрачились своды. [253]

IV

Смерть, ты друзьям яви свой знак:
Не недруг – ненавистный враг, –
А друг пусть встретится с тобою.
Ведь я молю (Господних благ
Не поглотит забвенья мрак),
Чтоб дал Господь друзьям покою
И счастья щедрою рукою;
Но ты удавкою тугою
Сжимаешь грешный наш костяк,
И длань простерши над главою,
Ты силой страшной, но благою
Людской души молотишь злак.

V

Смерть, ты готовишь нам закат:
Вечерний склон судьбы покат,
И скользко по нему спускаться;
И будь, конечно, троеклят
И ненавистен твой обряд –
Так пусть он не спешит свершаться, –
Тебя прошу я воздержаться
С друзьями ныне состязаться
И ставить им поспешно мат:
Они гордыни убоятся
И не посмеют отказаться
Надеть смиренный твой наряд.

VI

Смерть, пусть твой рог посеребренный
Под Пронеруа и под Перонной
Бернару ⁵ грозно пропоет.
Ты дух его разбудишь сонный.
Хотя б монетой пустозвонной
Пускал он Бога в оборот.
Смерть, ты скажи ему, что тот.
Кто юность тратит, пропадет.
Когда же, страхом осененный,
Он век свой грешный проклянет,
Напрасно к Богу он взовет
О жизни, праздно оброненной. [254]

VII

Смерть, Смерть, пусть здравствует Бернар,
Чью дружбу, как Господний дар,
Храню во скорби и тревоге.
Скажи ему: «Сними нагар
С души своей, пока не стар,
Поставь свой век с главы на ноги.
Коль ждешь от Господа подмоги,
Что медлишь ты? Почто дороги
Ты выбираешь крутояр?
Коль поздно вспомнишь ты о Боге,
Слова Господни будут строги:
“Сгоревший не кричит: Пожар!”»

VIII

Смерть, Смерть, пошли привет Рено,
Пусть будет чтить ему дано
Того, кто свыше учит нас.
Скажи, скажи ему одно:
“Отточено веретено
Стрелы, разящей прямо в глаз.
Настанет скоро смертный час,
И морем пламени сейчас
Смерть увлечет тебя на дно,
Коль враг врата твои сотряс.
Ты глуп, в дверной вставляя паз.
Гнилое старое бревно.

IX

Смерть, и племяннику, и дяде
Скажи, что нам спасенья ради
Пролезть придется сквозь ушко.
И мудрый, не имея клади.
Души не даст врагу ни пяди,
В иную жизнь войдет легко.
Смерть, учишь ты, коль велико
Богатство, – знанье коротко,
А спрятать волчьей шерсти пряди
В овечьей шкуре нелегко.
Но нищий сможет далеко.
Пройти без мысли о награде.

X

Смерть, ты чужих земель пределы,
Взалкав, захватываешь смело.
На нашем горле меч востришь; [255]
Ты гложешь стебель грозди спелой.
Ты сушишь вскормленное тело,
Тебя богач бежит, как мышь,
Ты средь веселья сеешь тишь.
Ты тягостным ярмом томишь
Того, кто править мог умело.
Теперь в Анжевилье ⁶ спешишь,
Чтоб крикнуть там, что нить сучишь
И саван шьешь из ткани белой.

XI

Смерть, ты зерцало жизни бренной,
Где в миг последний, сокровенный
Душа читает письмена
И видит, что благословенны,
Кто к Богу путь ведут смиренный:
Что тощая сума красна.
Пусть чаша горькая полна –
Друзья допьют ее до дна:
Душой пред Богом откровенны
Пусть будут: тяжкая вина –
Обман, и пусть лишится сна.
Кто вновь вернется к страсти тленной.

XII

Смерть, ты не дашь вотще истлеть
Тому, что должно нам иметь.
Когда ты протрубишь: “Пора!”
Князей скорее ты приветь,
Готовых нищего раздеть.
Сказав ему, что хлад – жара.
Смерть, ты пребудь к тому добра,
Кто жил. не зная серебра.
Кого Мартин ⁷ сумел пригреть.
Пусть хищника прочна нора –
Но и твоя коса остра –
Рази и ныне ей и впредь!

XIII

Смерть. ты свой страшный лик явила
Как только Ева плод вкусила.
И род людской тебя познал.
Приди же Риму грозной силой, [256]
Ведь Рим, великий и постылый.
Съедает кости и металл,
Там симонию покрывал
Апостол Божий, кардинал,
В тот Рим, что свечи возжигал
Из пота, что земля копила,
А ныне – тусклое светило –
Его легат ⁸ нам воссиял.

XIV

Смерть, конь оседлан, путь готов
Для кардинала, чей покров
Мерцает алою зарей
Кровавых дел и праздных слов.
Скажи ему: “Удел суров
Того, кто жадною рукой
Тянулся за чужой мошной,
За подношением и мздой”.
Рим – средоточие грехов,
Коварный плут и тать лихой.
Что льет фальшивый золотой
Из горсти жалких медяков.

XV

Смерть, огласи и Реймс, и Рим
Громовым голосом своим:
«Всяк человек в моей руке –
И тот, кто славой был любим,
И царь, и нищий пилигрим;
Мой шаг заслышав вдалеке,
“Увы!” – воскликнет он в тоске.
Ко мне явитесь налегке –
Пускай игрок неутомим,
Сжимает кости в кулаке –
Погаснут угли в камельке.
Покой рассеется, как дым».

XVI

Смерть, ты в Бове теперь лети,
Епископа ⁹ оповести,
Чью дружбу я всегда берег.
Скажи, что на своем пути [257]
Тебя ему не обойти.
Хотя неведомо, когда
Придет к нему сия беда,
Его деяний череда
Должна перед тобой пройти;
Чтоб дней оставшихся суда
Меж скал, где чистая вода,
Он смог покойно провести.

XVII

Смерть, ты гноишь в тюрьме владык,
Что нас, несчастных горемык,
Чья жизнь темна, как смертный сон.
Тебя прошу я сей же миг
Двум пастырям ¹⁰ явить свой лик
(Им Орлеан и Нуайон
Был Волей Божею вручен)
И крикнуть: “Ваш непрочен трон:
Я подниму с постели вмиг
Того, кто в негу погружен.
Богатство, слава – праздный звон,
И станет мал, кто был велик”.

XVIII

Смерть, дней своих предел узнав,
Бросают и король, и граф
С судьбою праздную игру.
Блуа, Шалон и Шартр объяв.
Сынам Тибо яви свой нрав –
Людовику, Тибо, Ротру ¹¹;
Смерть, ты съедаешь на пиру
Того, кто больше по нутру –
Так, трех друзей моих собрав.
Предупреди их: “Я пожру
Того, кто в Церкви и в миру
Грешил, Господний долг поправ”.

XIX

Смерть, ты врасплох спешишь схватить.
Того, кто долго хочет жить,
С грехом не чая расставанья.
Молю – должна ты поспешить [258]
Прелата каждого спросить
В Париже, Лондоне Милане:
“Зачем смирились без роптанья
Со светской властью, что во брани
Привыкла Господа язвить?
Коль ослабели ваши длани,
Рога Исхода вечно с вами.
Чтоб нападенье отразить”.

XX

Смерть, смерть, ты устали не знала,
Когда великих низвергала –
Двум королям ¹² яви и ныне
Косы своей нагое жало,
Что срезало голов немало,
На миг вознесшихся в гордыне.
Смерть, ты хоронишь в черной глине
Царей, сиявших на вершине;
Ты точишь остроги стрекало,
Владык разишь, как рыбу в тине,
И даже тени нет в помине.
Того, пред кем все трепетало.

XXI

Смерть, твой равно разит клинок
И короля, чей дом высок,
И бедняка в норе сырой.
Ты скачешь средь мирских тревог,
Чтоб получить сполна и в срок
Долги, что знают за собой
И гордый царь, и раб нагой.
Над нами ты стоишь с сумой,
Чтоб перед Богом каждый смог
Предстать с открытою душой.
Безумец, кто идет на бой,
Себе запас готовя впрок.

XXII

Смерть, ты продержишь мир в осаде,
Объяв и спереди и сзади;
Как погрозишь ты булавою,
Так тихо в осажденном граде;
Ни славы, ни богатства ради
Никто нейдет на брань с тобою.
Ты всюду нам грозишь бедою: [259]
Издалека разишь пращею,
Вблизи – с мечом сидишь в засаде.
Судьбу ты держишь вниз главою:
Кто шел окольною тропою,
Во смертном прежде всех наряде.

XXIII

Смерть – добрым гладь, а злым – стремнина.
Кому кремень, кому – перина,
Кого ведет, кого бежит.
Порой отец хоронит сына,
Младым наследуют седины.
Цветок опал, а плод висит.
Смерть тело крепкое разит
И душу, юную на вид.
Влечет на дно своей пучины.
Она закон людской не чтит:
Как тать в нощи, стопы стремит.
Сокрывши день и час кончины.

XXIV

Смерть, ты, свои являя знаки
На теле старого рубаки,
Таишь их в свежести лица
Сластолюбивого гуляки,
Охотника и забияки,
Что мнит тебя прогнать с крыльца.
Пусть он удачлив до конца,
Пусть зверь выходит на ловца,
Пусть кони мчатся и собаки,
Ты от плеча и до крестца
Мечом разрубишь гордеца,
И сгинет тень его во мраке.

XXV

Смерть, ждем мы, трепеща украдкой.
Свершенья твоего порядка;
Ты судьбам верный счет вела:
Хватала юных крепкой хваткой
И в двадцать лет, и в три десятка –
Их жизнь зенит не перешла.
Но всех разит твоя стрела,
Как ядовитая игла.
Итак, верна моя догадка:
Кому особо жизнь мила,
Кто тело холит добела,
Проститься с жизнию – несладко. [260]

XXVI

Смерть, ты в благой душе святого –
Будь тело худо иль здорово, Не можешь места отыскать:
Она для вечности готова;
Мудрец, не дожидаясь зова,
Себя готовит к жизни новой.
Окружит плотно смерти рать
Того, кто вздумал отрицать
Закон и веру в Божье слово –
Так поспешим долги отдать,
Иначе нам не миновать
Беды нежданной и суровой.

XXVII

Смерть неспроста слывет нежданной:
Когда душа таит изъяны
До срока затаенных мук,
Ей не обресть покой желанный
В горниле страсти беспрестанной,
Замкнувшей жизни бренный круг.
Полезен для души испуг,
Здорово тело, иль недуг
Его пронзает болью рваной;
Чем раньше ты услышишь вдруг
Господней речи грозный звук,
Тем легче ты залечишь раны.

XXVIII

Что совершений трудный плод?
Смерть в одночасье все сметет,
Старанья наши попирая.
Что вожделений алчный пот? –
Смерть в одночасье куш сорвет,
Проворно кости сотрясая.
Смерть обессловит краснобая,
Пред нею шут падет, рыдая.
Смерть тучи в небе соберет,
И станет плащ из горностая
Грубей, чем ряса власяная –
Смерть все разделит, все сберет.

XXIX

Что красота, что самовластье,
Что честь, что воинское счастье
Пред смертью, скорый суд вершащей
И в ясный день, и в день ненастья, [261]
Равно в своей могущей власти
И страх, и гордость предержащей?
Презревший Смерть, для Смерти слаще:
Забывши страх, он прочих чаще
Скрывается во смертной пасти.
Того, кто тело холил вяще,
Оденет Смерть во прах смердящий:
Чем плоть нежней, тем злей напасти.

XXX

Смерть учит (кто в сем ложь узрит?)
Что все едино: честь и стыд –
Для иссыхания и тленья.
Смерть знает, что земля сгноит
И тех, кто сытостью был сыт,
И тех, кто был ленив от лени.
Смерть бережет от прегрешенья
Святого в пору искушенья –
Для брюха своего растит.
Смерть хрен съедает, как варенье,
А хлеб, как горькие коренья;
Смерть, все пожрав, на всех смердит.

XXXI

Смерть – необъятная кошница,
Смерть – беспощадная десница.
Что всех уводит за собой.
Смерть шьет одежды из драницы
И земляные плащаницы,
Смерть всех сведет в единый строй.
Смерть вора выдаст с головой.
Смерть для раба найдет покой,
Смерть короля сгноит в темнице.
Смерть всем за все воздаст с лихвой,
Смерть сытого пошлет с сумой,
Смерть жаждущему даст напиться.

XXXII

Смерть любит простоту и ясность.
Смерть губит всякую пристрастность.
Смерть судит всякую вину.
Смерть тайну обратит во гласность.
Смерть слабостью накажет властность.
Смерть гордеца сгноит в плену.
Смерть праздной сделает войну,
Смерть пустит по миру казну, [262]
Смерть обратит покой в опасность,
Смерть уксус предпочтет вину,
За спаржу выдаст белену,
В монастыре посеет страстность.

XXXIII

Смерть примирит любые ссоры,
Смерть разрешит любые споры,
Смерть вмиг очистит поле брани,
Смерть охранит от оговора,
Смерть ложный крест предаст позору,
Смерть даст по чести подаянье,
Смерть волка отличит от лани,
А доброе вино от дряни,
От тернья – розу, хлеб – от сора;
Смерть видит все: и род и званье –
Смерть выбирает наказанье,
А мы послушны приговору.

XXXIV

Смерть, жалок тот, кто слишком смел,
И жалче, кто тебя презрел
И вожделел одной услады:
Всему земному есть предел.
Не тот богат, кто все имел –
Ведь Смерть и смех лишит отрады;
Безумец вопиет: “Не надо
О смерти думать, будем рады
Куску, что каждый съесть успел.
Какая душу ждет награда
В могиле тленной, полной смрада?
Ничто – вот смертный наш удел”.

XXXV

Ошибка та была зачата
Наукой древней, что когда-то
Мы философией считали.
Ее гнилые постулаты
Лишили грех благой расплаты
И власть у Господа украли.
И коль верны ее скрижали,
Блаженны те, кто пировали,
Несчастны те, кто жили свято.
Итак, одну мы жизнь снискали
И душу тотчас потеряли –
Живем и мрем, как поросята. [263]

XXXVI

Коль жизни нет иной, пускай
На этом свете будет рай
Для всех желаний нашей плоти.
Что ж, наслаждения познай,
Достойной жизни не алкай
И дух топи в водовороте.
Пусть, как отшельник в темном гроте,
Монах Сито живет в заботе –
Внимания не обращай!
Живешь ты в праздности иль в поте,
Едино все в конечном счете,
Коль смерть – ничто и мира край.

XXXVII

Коль Бог не может благ воздать,
Монахам белым ¹³ не снискать
Богатства, славы в жизни сей:
Здесь славен тот, кто жил, как тать,
Кто с мессы в мягкую кровать
Спешил забраться поскорей.
И справедливей и верней:
“Кто медлит суженое взять
И терпит множество страстей –
Несчастней божьих всех людей,
Коль благ иных не хочет ждать”.

XXXVIII

И если Бог в своей юдоли
Не примет страждущих от боли,
Кто верно Господу служил,
Тех, кто желанья побороли
И дух очистили от смоли.
Безумен тот, кто Бога чтил,
Кто белой рясой осенил
Свои рамена, в цвете сил
Увидеть Господа спешил.
Святой Лаврентий, что в неволе
Свой остов сам испепелил ¹⁴,
Поскольку Господа любил,
Безумец жалкий был, не боле. [264]

XXXIX

Являют жития святых,
Изведавших немало лих,
Что истинен Глагол предвечный.
Господь не лжет в словах своих;
В Писанье верен каждый стих
О Смерти и о жизни вечной.
Свидетельства их безупречны,
И сгинет в муке бесконечной,
Кто век провел в пирах лихих,
Кто тело ублажал беспечно.
И трон, и слава – все конечно:
Смиренья плод – в садах иных.

XL

Смерть, муж великий и богатый
Не стал бы дух менять на злато,
Когда бы помнил о тебе.
Для тела дряхлого палаты
Не строил бы, страшась расплаты,
И, когти отточив себе,
Впиваться в тело голытьбе
Не стал бы, зная о судьбе.
Тобою будет плоть разъята,
Того, кто жалкой худобе
Не дал еды, не внял мольбе
И обобрал родного брата.

XLI

Смерть, ты разишь благим мечом
Того, кто палкой и бичом
Чинит неверную расправу.
Тому ты станешь палачом,
Кто лишь в страдании чужом
Находит для себя забаву.
Какая страшная отрава
Смутила власть, смутила нравы,
Жестокость сделала добром?
Ведь ныне тот стяжает славу,
Кто кожей ближнего кровавой
Пол устилает, как ковром.

XLII

Смерть, гасишь ты своей десницей
Гордыни ранние зарницы,
Ты рвешь богатого когтями,
И он не может насладиться [265]
Последней каплей сукровицы,
Пролитой тощими телами.
О Алчность, ты царишь над нами:
Кто сыт, тот жирными руками
Крадет у нищих чечевицу,
Кто золото гребет горстями,
Дрожит над жалкими грошами,
А роскошь в рубище рядится.

XLIII

Кто сыт и лучше всех одет,
Из плоти ближнего обед
Себе готовит, но закону
Единому послушен свет:
Бог справедлив, иль Бога нет.
Когда ж настанет время оно,
И Смерть свое отверзнет лоно,
Падут и митра и корона.
И будет всяк держать ответ.
Наш век, убогий иль злащеный.
Венчают смертный хрип и стоны,
Что всех забав источат след.

XLIV

Всяк человек – Господня тварь –
Что ж, справедлив Небесный Царь,
Иль нет в нем нищему поруки?
Бессилен правый, как и встарь:
Ведь даже Петр – святой ключарь –
Нерона не обрек на муки.
Хоть тот во злобе и докуке
Все греб, что только плыло в руки,
И прятал в потаенный ларь.
Святой же, Божьей вняв науке,
Не ведал праздности и скуки –
Остался, как и был, рыбарь.

XLV

Смерть, розный век для нас готов:
Иль жаркий зной, иль хлад снегов;
Кому почет, кому позор.
Тому – блаженство праздных снов,
Иному – тяжкий звон оков;
Один прожил, как жалкий вор,
Другой же – злато мёл, как сор;
Над кем венец – над кем топор. [266]
Господь! Отмсти своих рабов,
Невинным душам дай призор,
Иначе лжив твой приговор,
Не спасший стадо от волков,

XLVI

Но кто захочет мести злее,
Чем та, что торжище развея,
Над головами пронесется?
Святая Церковь нас мудрее:
Она гласит, что, судьбы сея,
Господня длань не ошибется –
Кто вслед за славою несется,
Своей победою упьется;
И это тем еще вернее,
Что плохо в бедности живется:
Во мраке нищий остается,
Поверить в чудеса не смея.

XLVII

Кому усладой был обман,
Кто грабил, полня свой карман,
Повсюду и со всякой стати,
На чьем столе лосось, лобан,
Вино и дичь из дальних стран
Томились в серебре и злате;
Кто денно нежился в кровати,
Кто прятал в бархатное платье
Свой дряхлый, мерзкий, тленный стан –
Тот ныне в недрах смертной гати,
Готов к немедленной расплате –
Попался ловчий в свой капкан.

XLVIII

Коль тот, кто был богат и зол,
Кто плотно жизнь свою оплел
Богопротивными грехами,
Теперь заветный мост прошел,
Как тот, кто беден был и гол,
И минул пышущее пламя,
Воскликну я в Господнем храме:
“Господь неправыми стезями
Свой промысел извечно вел!”
Коль нет – под жаркими волнами
Злодей злодея рвет зубами –
Так хищник хищный суд обрел. [267]

XLIX

Все одного исхода ждут:
Идти на смерть, потом на суд;
И могут только те спастись,
Что к покаянью путь ведут,
Порвавши кокон грешных пут,
И душу устремляют ввысь:
Молись потом, иль не молись –
Всё суд Господень будете крут.
Ты, корабельщик, берегись
И в море выйти не стремись,
Коль ветром парус не надут.

L

Господь! Зачем же всяк стремится
Телесной радостью упиться.
Несущей духу яд и тленье
И не могущей долго длиться?
За то воздастся нам сторицей
Без жалости и промедленья:
Мгновенно было наслажденье,
Но бесконечно искупленье,
И горько будет расплатиться.
Сгинь, роскошь! Сгиньте, искушенья!
Я стану есть в уединенье
Горох и суп из чечевицы! ¹⁵

При подготовке настоящей редакции перевода и ее комментировании были в основном использованы исследования, появившиеся в последние годы: "Spiritualité cistercienne: Histoire et doctrine. P., 1998; «The Verses on Death» of Helinand of Froidmont ! Old French Text with Verse Transl. and Comment. by J. L. Porter. (Cistercian Publications). Kalamazoo (Mich.); Spencer (Mass.), 1999. Переводчик посчитал необходимым прояснить лишь наименее очевидные реалии и агиографические намеки, а также дать необходимые ссылки на основные источники.

Комментарии

1. Сведения об этом см. в: Vincent de Beauvais (1264) // Speculum Historiae (XXIX. 108, ed. Douai. 1624).

2. Wulff F., Walberg E. Les Vers de la Mort par Hélinant, moine de Froidmont, publiés d’après tous les manuscrits connus. P.: Librairie de Firmin Didot et Cie, 1905.

3. В публикации “Стихов о Смерти” Вульфа и Вальберга в качестве доказательства приводится отрывок из “Романа об Александре”:

Когда откушал царь, был позван Элинан
Чтоб, услаждая слух, исполнил он пеан...

4. Ударение на первом слоге не ошибка, а намеренное остранение. Так же как в двенадцатом стихе строфы “тенета” вместо “тенёта”.

5. Судя по всему, друг Элинана, который жил в Пронеруа (ныне Пронлеруа в Бовези) и проходил тот же путь, что и автор поэмы. Перонна упоминается в связи с другим человеком – Рено, дядей Бернара, которому обращена строфа VIII, а обоим – IX.

6. Анжевилье – родина Элинана.

7. Святой Мартин Турский (316-397). Агиографический эпизод говорит о том, что в наводнение спаслись те, кого святой убедил не искать спасения на ветвях деревьев, а покорно стоять рядом с ним.

8. Вильгельм Шампанский, Архиепископ Реймсский (1176-1202) и папский легат как раз в это время самовольно расторг брак Филиппа Августа с Ингеборгой Датской, что позволило королю жениться в третий раз. Только по настоянию папы Целестина II Ингеборге удастся восстановить в правах.

9. Филипп де Дре – воин и прелат.

10. Анри де Дре (брат Филиппа), епископ Орлеанский (1186-1198), и Стефан де Немур, епископ Нуайонский (1188-1221).

11. Внуки Тибо Шампанского граф Людовик Блуасский (1172-1205), Рено, епископ Шартрский (1182-1217) и Ротру, епископ Шало-сюр-Марнский (1190-1200)

12. Очевидно, Филиппу Августу и Ричарду Львиное Сердце.

13. Цистрецианцы, монахи Сито (Цистерциума), последователи св. Бернара Клервосского, к которым и принадлежал Элинан.

14. Святому Лаврентию, которого казнили на раскаленной решетке, приписывают такие слова: “Поверните меня: этот бок уже поджарился”.

15. В Liber de reparatione lapsi Элинан описал визит в цистерцианский монастырь Фруамон Филиппа де Дре. Епископ подошел к молодому монаху и спросил его: “Как ты сегодня ел?” Тот отвечал: “Достаточно”. – “А вчера?” – “Достаточно”. Прелат уточнил: “хочу знать что именно ты ел”. – “Горох и суп из чечевицы. И то же самое я буду есть завтра и во все последующие дни”. Судя по рассказу и времени события, молодой монах – это сам Элинан.