ВИГО РУССИЛЬОН

ЕГИПЕТСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

ОТРЫВКИ ИЗ ВОЕННЫХ ВОСПОМИНАНИЙ ПОЛКОВНИКА ВИГО РУССИЛЬОНА

Наша маленькая армия, поднятая на ноги с утра, состояла из дивизий Ланна, Бона и Мюрата, всего около 6000 человек. Турки высадили 18000 янычар — отличной пехоты, к тому же у них была хорошая артиллерия с английскими канонирами. Огонь эскадры защищал их позицию. Генерал Бонапарт, осмотрев неприятельские позиции, решился немедленно атаковать их. Собрав офицеров и унтер-офицеров, он сказал: “судьба армии зависит от сражения, которое мы дадим, побежденного ожидает или смерть, или рабство, он хорошо знает храбрых, которыми имеет честь командовать, чтоб быть уверенным, что они умрут все, или победят”.

Немедленно стали приготовляться к бою; не было ни одного солдата, который бы не понимал, что оставалось или умереть, или победить.

В тот момент, когда главнокомандующий взял в руки подзорную трубу с тем, чтобы осмотреть местность, неприятельское ядро убило адъютанта, стоявшего возле него и тогда вся армия, которая еще накануне посылала ему ругательства во время продолжительного и тяжелого похода, которая, [47] казалось, уже давно ничего не имела общего с ним, в ужасе вскрикнула. Все трепетали за жизнь этого человека, который стал нам так дорог, тогда как несколько минут перед этим его проклинали ¹².

Турки занимали, кроме форта и редута, о которых я говорил, оборонительную линию более выходящую, прислоненную к песчаным возвышенностям с одной стороны к берегу моря, с другой к берегу озера Махадиэ. Между двумя возвышенностями, находилась деревня, также занятая ими. Их лагерь находился в укрепленной деревне Абукире. Первая линия их отстояла на пол-льё от второй линии. Она была занята 6000 человеками. Мы атаковали обе возвышенности первой линии. Генерал Ланн быстро овладел правою возвышенностью; генерал Дестэн командовавший нами, взял левую. В это время генерал Мюрат повел свою кавалерию вдоль озера Махадиэ. После сильного сопротивления мы выбили турок, которые, увидевши себя обойденными, хотели отступить, но кавалерия атаковала их, отрезала от второй оборонительной линии и изрубила почти всех, гоня к морю; а так как они не хотели сдаваться, то и тонули.

Тогда генералы Ланн и Дестэн повернули на деревню и атаковали справа и слева.

Неприятель защищался храбро, надеясь получить помощь из второй линии; действительно, колонна выступила из укрепленного лагеря Абукира, но, встреченная картечью с фронта, расстреливаемая нами и атакованная с фланга кавалерией, была опрокинута с большими потерями. В это время мы заняли деревню в центре. Защитники её были или убиты на месте, или изрублены кавалериею или сброшены в море. Таким образом первая линия была взята, — пять [48] или шесть тысяч турок погибло. Главнокомандующий, предполагавший первоначально прогнать турок на полуостров и дожидаться дивизий Клебера и Ренье, чтобы вновь атаковать их, решился немедленно воспользоваться приобретенным успехом. Вследствие этого мы получили приказ наступать на вторую оборонительную линию.

Мы построились колоннами повзводно. Дивизия Ланна составляла правое крыло, центр состоял из батальона 18-й, батальона 32-й и войск Александрийского гарнизона, а 1-й батальон 32-й, в состав которой входил я, — левое крыло вдоль берега моря.

Наш центр попытался атаковать редут, который составлял выходящий угол деревни Абукир. У редута был глубокий ров, обнесенный штурмфалами и частоколом. Редут был защищаем огнем форта, господствующим над ним и фланкирован двумя траншеями с бруствером, проведенными по всему полуострову и наполненными османлисами. Кроме того флот, разделенный на две эскадры, своей артиллерией обстреливал подступ к редуту. Оба батальона центра не могли перейти ров редута и должны были отступить, чтобы собраться вновь. При виде этого, ободренные турки, сделали общую вылазку из редутов и ретраншементов, чтобы резать головы и преследовать центр. Но в центре, уже собравшемся, они встречены были энергично и хладнокровно. В это время, дивизия Ланна, продолжавшая свое движение на крайнем левом крыле, заметила, что редут почти опустел. Она немедленно бросилась, вошла через горжу, заняла войсками парапеты и держалась там, не смотря на сильный огонь с эскадр. Турки, увидав, что редут занят позади них, хотели вернуться, но их встретили убийственным огнем со всех парапетов. Пока все это происходило, 1-й батальон 32-й продолжал движение вперед слева, с тем чтобы обойти крайний правый фланг турок. Мы построились в боевой порядок на пространстве между горжей редута и морем, на подкосе сзади турецких окопов. Тут мы чуть [49] не захватили английский катер, на котором, как говорили, было важное лицо — начальник эскадры, сэр Сидней Смит. Во всяком случае, он ушел под ружейными выстрелами.

Турки, сделавшие вылазку против центра, будучи не в состоянии вернуться в редут, должны были пройти под огнем обеих сторон бастиона для того, чтоб броситься на нас, так как мы заградили им дорогу. Они были как безумные. Подбегали в полном беспорядке, нестройною толпою. Их было так много, что наши солдаты, не решались бить первых; но скоро заметили, что они потеряли голову, не защищались и думали только, как бы спастись; тогда батальон набросился на эту безобразную массу в штыки.

Произошли ужасные сцены резни. Захваченные между редутом, который расстреливал их, центром, преследовавшим их по пятам и нашим батальоном с фланга, несчастные турки были почти все перебиты. На плечах беглецов мы вошли в деревню, которую нужно было пройти, чтоб подойти к форту; но тут, в улицах, завязался бой, более убийственный для нас. Деревня Абукир была турецким лагерем. Сеид Мустафа-паша, главнокомандующий экспедиционного корпуса, укрылся с своими янычарами в одном большом доме. Рота гренадер, в которой я служил, атаковала этот дом. Мы стали отбивать ворота, прижимаясь к стене, чтобы туркам было трудно целиться в нас, но с террасы они все-таки убили нескольких гренадер большими каменьями, мебелью и всем, что попадалось им под руку, даже корзинами из пальмовых листьев, наполненными мешками серебра.

Наконец ворота уступили, и мы бросились во двор. Я был впереди. Бешенный турок бросился на меня с саблей наголо. Я мог бы положить его из ружья, но поберег выстрел для более опасного случая. Я опустил штык, турок поднял руку, чтобы ударить меня саблей по голове, я воспользовался моментом, чтобы ударить его, в [50] свою очередь, но он левой рукой отстранил мой удар. К счастью я посторонился. Быстро, во второй раз, турок занес руку, но я бросился на него и проткнул штыком, прямо в грудь. Он упал навзничь. Я ступил ему коленом на живот и вырвал у него саблю; отдавая ее, он выхватил из-за пояса кинжал, которого я не заметил. Быстро вскочив на ноги, я ударил его собственною его саблею поперек и почти перерубил надвое. Эго быт хороший клинок, который, конечно, раскроил бы мне голову, если бы турок отклонил мой второй удар. Эта удача придала мне смелости. Я увидал лестницу, на которую бросился, впереди гренадер. Когда я был на верхней ступени, держа пред собою штык вниз, спрятавшийся негр схватился за него. Гренадеры не могли подать мне помощи; лестница была настолько узка, что больше, чем одному, на нее нельзя было войти. Я должен был повернуть ружье вкось, уступая движению державшего штык; указательным пальцем правой руки я спустил курок, раздался выстрел, и негр был убит наповал. Другие турки, бывшие в засаде, воспользовавшись минутой, бросились на меня с пистолетами в руках. Я был безоружен, гренадеры, стоявшие за мною, сочли меня мертвым и отступили. Но храбрый Дезер, фурьер роты, остановил их. Смерть казалась мне неизбежною; несколько пистолетов было приставлено мне к груди, но один из турок, обращаясь ко мне по-арабски, сказал, что если я поручусь за их жизнь, то они сдадутся. Нельзя было желать ничего лучшего. Я приказал им положить оружие и сказал, что им не сделают никакого вреда. Они немедленно повиновались. Но в это время из соседнего дома посыпались выстрелы и один гренадер был убит на лестнице, на которой мы стояли. Взбешенные его товарищи бросились во внутренние комнаты и увлекли за собою меня, убивая всех, кого бы не встретили. Напрасно я кричал, что они сдались; меня не слушали. Я вошел в большую комнату, где находился паша. Янычары, без оружия, [51] окружали его и защищали голыми руками против ударов штыков и сабель. Я видел одного, у которого одна рука была отрублена, но он протягивал другую, чтобы спасти своего генерала. Какой пример привязанности! Я старался изо всех сил защитить пашу, считая его своим пленником. Тогда прибежал капитан Сюдрие, командующий ротою; он пришел ко мне на помощь и нам удалось спасти пашу который отделался потерею трех пальцев, отрубленных сабельным ударом ¹³. В качестве пленного он отведен был к главнокомандующему.

Выйдя из этого дома, чтобы еще подраться, я встретил генерала Жюно, который сказал мне:

“Сержант гренадеров, есть в вас храбрость?”

— “Столько-же, сколько может быть у вас, генерал”.

— “Слушайте, возьмите с собою восемь гренадер из охотников и ступайте прямо к форту, — я иду за вами. Я вас произведу на поле битвы в поручики”.

— “Честолюбие не заставит меня сделать шагу, мой генерал; но вы приказываете, — я исполняю!”

Я предложил гренадерам идти охотниками, но ни один не вызвался, понимая безумие предприятия и с ним связанную опасность.

Я мог бы приказать следовать за собою, все бы пошли и погибли. Но я ограничился словами:

— “Я иду, но не думаю, что меня оставят идти одного”.

И пошел; а вслед за мною капрал, по имени Жентиль, которому тотчас же перебили руку. Я пошел дальше один. Не далеко, за деревней, я заметил двух старых янычар с двумя знаменами. Мне захотелось их взять у них. Когда я подходил к ним, по мне выстрелили из обоих [52] карабинов, одна пуля пробила мою шапку. Я был в десяти шагах и прицелился в свою очередь. Ружье дало осечку. Я снова взвел курок, — опять осечка. Если бы не это, я положил бы их на месте. Много раз я стрелял из этого ружья, до сих пор оно не давало осечки. Вдруг сильная пальба была направлена на меня из окон и с террас. Я тотчас же почувствовал сильный удар в правую ногу, так, что упал. Оправившись от падения, я поднял ружье и шапку. Тут я услышал громкий голос генерала Жюно, который стоял под защитою одного дома: “Я готов был пари держать, что он далеко не пойдет!” Поднявши одной рукою ружье, другою шапку, под градом пуль, я спасся за дом, где стоял генерал. Тогда я убедился, что у меня был только сильный ушиб; пуля большого калибра разбила мое ружье об мою ляжку, в чем я не мог себе дать отчета. Я отделался сильною болью, которая, мало-помалу, прошла.

Ночь прекратила бой. Почти все сражения похожи между собою; но при Абукире положение, в котором мы оказались, и неравномерность сил поставили бой иначе.

Солдаты, с которыми приходилось драться, были не те несчастные феллахи, которые составляли пехоту мамелюков в предыдущих сражениях; здесь были храбрые янычары — у них были ружья без штыков, после выстрела, они забрасывали его за плечо на спину и бросались на неприятеля с пистолетом и саблей в руке. У них было много артиллерии с хорошей прислугою и, кроме того, им помогала артиллерия крупного калибра с английского и турецкого флотов.

Тем не менее, в этом бою, 6000 французов уничтожили 13000 или 14000 турок. Я никогда не видал, чтобы такое небольшое количество людей могло убить так много. Из всех сражений Бонапарта, в том числе — при Риволи и Кастильоне, в Италии, — сражение при Абукире было славным для него и для нации. Здесь он показал себя истинным [53] главнокомандующим. Он развернул все свои таланты, показал личную храбрость, поведя атаку во главе 14-го драгунского полка и сумел вовремя и счастливо воспользоваться ошибками неприятеля.

В тот момент, когда завязалось дело, Бертьэ, начальник штаба, сказал ему, при нас: — “Генерал, какие войска вы предназначаете для резерва?”

Бонапарт ответил ему громко:

“Резервы! — вы принимаете меня за генерала Моро!”

И действительно, какие нужны резервы для войска, из которого каждый, до последнего человека, должен или победить, или умереть?

Сражение было жестокое; у нас выбыло из строя от 1300 до 1400 человек. Большая часть раненых, были ранены тяжело; многие были искалечены сильным артиллерийским огнем с эскадр. Но не все еще было окончено. Остатки неприятельской армии стянулись в форте и половине деревни Абукир. Мы занимали другую половину. Вечером нас сменили другие войска. Мы провели ночь под турецкими палатками, позади большого редута. День 26-го был спокоен, — с обеих сторон отдыхали. 27-го нас послали в траншеи, так как дело дошло до настоящей осады. Мы работали всю ночь, чтобы принять оборонительное положение и закрылись траверсами и окопами в улицах, где стояли наши выдающиеся посты.

Рота гренадер составляла голову аванпостов правого крыла, вольтижеры занимали аванпосты левого. Они укрепились в отдаленном сантоне (нечто, в роде арабской молельни).

С раннего утра неприятель стал стрелять и огонь продолжался целый день, без больших результатов. Друг друга испытывали!

28-го июля, с утра, мы заметили приготовления легкой неприятельской эскадры, разделившейся на две части. Она подошла к берегу так, чтобы быть в состоянии обстреливать [54] деревню. Как только бросили якорь, немедленно открыли против нас сильный огонь, и, очень скоро, дома, служившие нам защитою, были разрушены. Из форта стреляли по нашему фронту, так что нас обстреливали с трех сторон.

После того как атака достаточно была подготовлена, турки выступили и храбро атаковали наши аванпосты. Мы встретили их и задержали. Но вскоре мы заметили, что они подвигаются справа и слева улицы, занятой нами. Они соединили все дома в одну длинную галерею, что было не трудно в домах, сделанных из глины и, таким образом, под защитою стен, дошли до нашего тыла (подобная атака была нам неизвестна). Когда, таким образом они нас обошли, то проделали в стенах домов амбразуры и оттуда стреляли в нас в упор. В очень короткое время, из роты гренадер выбыли два офицера и половина всего состава. Я был послан к начальнику резерва батальона, чтобы доложить ему о нашем положении, так как он не мог этого видеть и доложить ему, что если не будет подано немедленной помощи роте, то она должна погибнуть.

Командир резерва, Нюг, пожелал сам осмотреть положение дела и приказал мне провести его. Подходя к нашим постам, мы встречены были выстрелами из нескольких карабинов с террас домов. Полковник Дарманьяк, начальник 32-й полубригады, подошел тут же и спросил меня: — “Откуда стреляют?” — “Из этого дома”, отвечал я и протянуть руку, чтобы указать ему. Начальник смотрит мне через плечо. Послышался выстрел; пуля пробила обшлаг моего рукава и, скользнув вдоль моей руки, не задев её, убила наповал капитана Нюга. Полковник Дарманьяк сказал мне: “Велите гренадерам держаться, я вам пришлю помощь”. Я вернулся назад. Когда я подошел к роте, она была совсем расстроена. Турки стреляли с террас, над нашими головами, и из домов — в упор; вскоре наши сообщения [55] были отрезаны. Почти все наши гренадеры были уже неспособны к бою. Нам оставался только один путь к спасенью: перескочить через наши окопы, хотя турки уже были во рву, броситься на лево, по большой улице деревни, обстреливаемой из форта и, таким образом, присоединиться к нашей полубригаде. Мы решились на это — лейтенант Иснар, я, и около двадцати пяти гренадер, большею частью раненых в верхнюю часть тела. Мы перескочили через наши окопы, прокладывая дорогу штыками, очень опечаленные тем, что принуждены были оставить раненых, которые не могли следовать за нами и умоляли нас не покидать их. Этим несчастным, несколько минут спустя, отрубили головы. Мы побежали. Турки, занимавшие дома, осыпали нас пулями. Я не мог хорошенько видеть, что происходило вокруг меня; я бежал, как только мог, но в меня стреляли и на бегу. Я достиг поста нашей полубригады с шестью гренадерами. Эти шесть человек и фурьер, вместе со мною остались в живых. Остальные все погибли, или на месте, или в бегстве, от огня турок, а, может быть, также от огня французов. Лейтенант Иснар был также убит.

Произведенное нами движение открыло присутствие наших вольтижеров, но так как их пост в сантоне был удален, то они окопались. Чтобы освободить их, нужно было возобновить бой, идти, как турки, сапою, из дома в дом, чтобы занять наши посты в траншее; — этого нельзя было сделать, не потеряв много людей. С обеих сторон пленных не брали.

Вечером этого дня, (28 июля 1799 г.), рота гренадер первого батальона 32-й полубригады была совершенно уничтожена. — Три офицера и 96 унтер-офицеров, капралов и гренадер — неспособны к бою; остальная, большая часть, или убиты, или искалечены. Из 104 человек, входивших в её состав утром, когда вступали в бой, теперь были на ногах — фурьер Дезер, я и шесть гренадер. 29-го рота была вновь сформирована. [56]

30-го июля, полубригада была вновь послана в траншеи. Нужно было окончательно выгнать турок из деревни. Мы приняли их методу, подвигаясь под закрытием, пробивая дома. Дойдя до одной улицы, я чуть-чуть не был придавлен огромным камнем, брошенным мне в голову с террасы турком, которого я не приметил. Сержант Валет, из вольтижеров, закричал мне об опасности. Я сделал прыжок назад и выстрелом свалил турка с его камнем.

Бой был отчаянный; турки умирали, но не отступали. Чтобы воодушевить новых гренадер, я шел впереди. На углу одного дома, я столкнулся лицом к лицу с турком; он успел меня встретить и направил ружье прямо мне в грудь. Быстрым движением левой руки, я счастливо приподнял его ружье, последовал выстрел, пуля задела мне шею; от выстрела загорелся мой ватный жилет и галстух. Мы стояли так близко один от другого, что не было возможности владеть каким-либо оружием. Мы вступили в рукопашную. Я прижимал к себе турка, как можно больше, чтобы потушить горевшую на мне одежду. Но скоро я убедился, что мой противник был сильнее меня ¹⁴. Он приподнял меня несколько раз; я терял почву под ногами, а он старался уложить меня на землю. Со своей стороны, я прижимал его все больше и больше, не желая дать ему возможность, воспользоваться пистолетами или кинжалом, заложенными у него за поясом. Мое положение было критическое, когда я услыхал позади шаги. Я не мог повернуть головы, а вместе с тем боялся, чтобы это не был другой турок. Пять секунд мне показались вечностью, но я успокоился, услыхав голос капрала роты Омер: “Держите его крепче, я его спроважу!” И действительно, он приставил дуло в бок турка и убил его в моих руках. [57]

После довольно продолжительного боя на улицах, мы заперли в форте Абукира остаток турецкой армии. Тотчас же мы вырыли нечто в роде траншей в восьми саженях от рвов. Тут мы воздвигли батареи, поставили 24-х фунтовые орудия и 12-ти дюймовые мортиры, привезенные из Александрии. Стали бомбардировать форт и флотилию; один бриг под парусами, был потоплен бомбою, которая упала на палубу. Вследствие этого остальные суда отступили.

2 августа турки вышли из форта внезапно, без парламентеров и не заявив о сдаче. Они были без орудия, а во главе их сын паши, взятого в Абукире. Они поднимали руки к небу и подставляли свои головы, убежденные, что их будут рубить. Они похожи были на привидения. Никогда войска не подвергались большим лишениям. В течении трех дней они не ели и не пили капли воды. Форт представлял из себя груду развалин и мертвых тел.

В действительности бой продолжался пять дней. Более 12000 трупов плавало в гавани Абукира, которая, год тому назад, день в день (2-го августа), была могилою наших моряков.

Еще пять тысяч турок погибло под нашими выстрелами. Остальные, бывшие в живых, были в наших руках.

Почти невероятно, что вся неприятельская армия совершенно исчезла.

Это сражение, самое кровопролитное в Египте в течение всего столетия, принимая во внимание число сражающихся, покрыло славою восточную армию и её главнокомандующего. Клебер, приехавший после победы, обнял Бонапарта и воскликнул: “Генерал, вы велики, как целый мир!”

3-го августа мы отправились в обратный путь в Каир, с собою мы взяли пленных: пашу, его сына и турецких офицеров. В два перехода мы прибыли в Раманиэ; здесь на Ниле нас посадили на суда.

Барка, на которой поместился главнокомандующий, была разукрашена бунчуками пашей, турецкими знаменами и флагами. [58] Общий вид всей армии, посаженной на суда на Ниле, был великолепен! Так мы прибыли в Каир.

Сражение при Абукире было выиграно вовремя! Мурад-бей подходил с 3000 мамелюков, чтобы подкрепить высадившуюся армию, у которой не доставало кавалерии.

Весь Египет должен был принять участие в общем восстании, сигнал должен был быть дан в Каире. В большой мечети нашли спрятанными 5000 ружей, много патронов, копий и пик. К счастью, всё было скоро раскрыто и виновники строго наказаны. Это уже во второй раз город Каир, который так щадили, восстал против нас. По-видимому, он был неисправим.

В данное время наша победа привела в смущение всё население; оно было напугано и всё скоро пришло в порядок. Армия, не имея более неприятеля, с кем бы сразиться, была расквартирована для отдыха. 32 полубригада была послана в Менуф, в дельте. Армия наслаждалась победой, но без иллюзий; — она уничтожила при Абукире большую часть оттоманских войск, брошенных на нее. Как при горе Таборе, она одержала еще победу, но что же будет завтра? На завтра нужно было ожидать возобновления действий против других войск, — борьбы, в которой она постоянно ослабевала. Каждый раз у нас были жестокие и невознаградимые потери; мы быстро слабели при наших победах и всякий хорошо понимал, что эта безрассудная экспедиция должна неминуемо кончиться катастрофой. Каждый из нас мысленно приносил в жертву свою жизнь, но вместе с тем решался продать ее дорогою ценою.

Несколько дней спустя, после нашего отъезда из Каира, главнокомандующий также оставил город, как говорили, для объезда Нижнего Египта. Действительно, он приехал в Менуф и сделал смотр 32-й полубригаде.

Обращаясь к гренадерам, он сказал: “Оставьте ваши унылые лица. Скоро мы поедем пить вино во Францию”. [59]

Во время смотра я заметил, что главнокомандующий был очень занят; он тихо говорил с начальником штаба Бертьэ и казался чем-то озабоченным; адъютанты же его наоборот; между ними в особенности Евгений Богарне и Марлюн были очень веселы. Наконец Бертьэ доложил ему о прибытии лодки, для переправы через западный рукав Нила; тогда он успокоился и, простившись с нами, уехал с своей свитою.

Несколько дней спустя, мы узнали, что он отправился в Александрию, а оттуда в абукирскую гавань; а 22 августа вечером он сел на фрегат “Мюирон”, (приготовленный в Александрии), с генералами Бертьэ, Ланном, Мюратом, Мармоном, Андреосси, учеными Монж и Бертолетом и небольшим конвоем. Фрегат “Каррер” и два шебека (судна) “Реванш” и “Индепандан” конвоировали его. Контр-Адмирал Гантеом заранее получил приказ держать эти суда наготове.

Нужно было переплыть Средиземное море и избегнуть английских крейсеров. Предприятие рискованное, но уже не было сомнения, что египетская экспедиция должна, была иметь несчастный конец. Бонапарту предстояло также или погибнуть, или подвергнуться несчастной участи всех; а вместо того, оставляя армию, тотчас после победы при Абукире, он мог сказать правительству и всей Франции, что он оставил армию победоносною. [60]

Дневным приказом нам было объявлено, что после себя генерал Бонапарт назначил главнокомандующим генерала Клебера.

Впоследствии мы узнали, что после сражения при Абукире, Бонапарт послал парламентера в английский флот, под предлогом обмена пленных, но в сущности для того, чтобы получить известия и узнать о том, что происходило в Европе, в течении истекшего года. Сидней Смит, предполагая, что мы ничего не знали о том, что происходит в Европе, передал посланному офицеру целую связку газет. Офицер доставил их главнокомандующему. Бонапарт провел за чтением целую ночь. Тогда он решился вернуться во Францию с теми лицами, которым он предназначал роли в задуманной им революции.

Все французы, оставшиеся в Египте, были сильно удивлены отъездом главнокомандующего. Но армия не впала в уныние и не потеряла бодрости. Мы все очень хорошо знали, что, пока Бонапарт оставался бы в Египте, никаких переговоров бы не последовало о том, чтобы нас выручить оттуда ¹⁵. Выбор генерала Клебера был всеми одобрен, к нему вся армия питала полное доверие.

4-го сентября наш батальон высадили на восточный рукав Нила. После двухдневного приятного плавания мы остановились у деревни Милкамор, на правом берегу реки, где и расквартировались. Прошел слух, что сам великий визирь в Сирии, командуя многочисленною армиею, в скором времени должен был выступить в Египет, чтобы напасть на нас.

Все наличные войска были собраны в Каир. Наш батальон перевезен водою и прибыл 5-го вендемьера VIII [61] года (27 сентября 1799-го года). Мы оставались там только восемь дней; получили приказ выступить в Катиэ. Во время этого похода нам пришлось переходить через один очень быстрый ручей соленой воды; один солдат егерского 22-го полка, принадлежавшего к отряду, назначенному в форт Эл-Ариш, был унесен течением и должен был погибнуть. Мне удалось его спасти.

После тяжелого шестидневного перехода, по пескам Суэзского перешейка, мы прибыли в Катиэ. Тут мы нашли редут, построенный из пальмовых деревьев. Вблизи мы построили себе шалаши из пальмовых ветвей. Наш лагерь стоял на географической линии, отделяющей Африку от Азии. В продолжении всего нашего пребывания, на этом несчастном посту, мы были постоянно, в тревоге, каждую минуту ожидая наступления из пустыни армии великого визиря.

5-го ноября, возвратившись с рекогносцировки, нам прочитали приказ по войскам, что турки высадившиеся у Лесбеэ около Дамиеттского рукава, были истреблены. Второй и третий батальоны 32-й полубригады, находившиеся в этом сражении, оказали чудеса храбрости.

Победа при Дамиетте остановила великого визиря, так как он должен был отказаться от предположенной диверсии на Дамиетту. Тогда наше пребывание в Катиэ сделалось бесполезным, и мы получили приказ присоединиться к нашим двум батальонам полубригады в Дамиетте. Мы прошли Тиниэ и Омтареж, где нас посадили на суда на озере Мензале. Трудно составить себе понятие о том количестве рыбы, которое было в этом озере. Каждую минуту золотые рыбки прыгали к нам в барку. Мне пришлось также видеть необыкновенный способ ловли диких уток на озере Мензале. Время приближалось к зиме и уток было так много, что, казалось, они покрывали всю поверхность озера.

Крестьянин навязывает на голову сноп соломы, связанный наверху так, что он представляет подобие китайской [62] шляпы и позволяет ему немного видеть между соломинками. Он берет с собою мешок и погружается в воду по шею, а на веревочку привязывает несколько домашних уток, вместо приманки. Дикие утки подплывают к ним без всякой опаски. Охотник, делая как можно меньше движения, хватает их за лапки и сажает под водою в мешок, не пугая других. Вследствие столь легкого способа ловли уток, в Дамиетте они очень дешевы. Их очень много солят и рассылают по Египту, продавая за бесценок.

14 ноября мы высадились в Дамиетте, у нас были случаи чумы. Несколько человек умерло, между прочими фурьер нашей роты; за несколько дней пред этим, я спал с ним на бивуаке под одним одеялом. Как скоро узнали, что он был заражен чумою, меня отправили в карантин на другую сторону Нила, на дельту и поместили совершенно одного в сантоне. Каждый день приносили мне пищу, но так как было строго запрещено всякое сообщение со мною, то мою провизию ставили на берегу. В первый день я чувствовал страшную головную боль: вот, думаю себе, первые признаки. Я стал ощупывать паховые железы, при этом я ощущал боль. Ну, думаю, у меня наверно будет чума! На ночь я вошел в сантон, чтобы укрыться от росы; лег на землю и заснул глубоким сном до утра. Проснулся я совершенно здоровым; все признаки болезни, которыми я был так озабочен, прошли. Я отделался только одним страхом. 17 ноября наш батальон был послан для сбора податей в провинциях Мензалеэ и Мансура. Исполнение этого поручения длилось целый месяц, в течении которого мы плавали по Нилу, по озеру Мензалеэ и по каналам. В Дамиетту мы вернулись только 15 декабря. При нашем возвращении вся армия была приведена на военное положение. Сделалось известным, что армия великого визиря, в составе 80.000 человек, подходила через пустыню к Египту и стояла перед фортом Эл-Ариш. Бонапарт [63] всегда говорил, что для вторжения в Египет двое ворот: Александрия, если идти со Средиземного моря и Эл-Ариш, если идти из Сирии.

Вскоре распространился слух, что было заключено сорокадневное перемирие; что генерал Дессе и господин Пузиели, интендант армии, были назначены генералом Клебером войти в соглашение с англичанами и турками, относительно эвакуации Египта. И действительно, эти господа в Дамиетте, 22-го декабря 1799 года, сели на английский корабль “Тигр”, на котором находился командир сэр Сидней Смит и через Яфору отправились в лагерь великого визиря.

Но, раньше, чем были получены какие-либо сведения от них, случилось весьма серьезное несчастье, вследствие которого могли быть прерваны все переговоры.

Турки, стоя лагерем перед фортом Эл-Ариш, притворяясь, а, может быть и не зная о заключенном перемирии, потребовали сдачи форта. Командовал им хороший офицер, инженерный полковник Казалс. Он отказался сдаться; началась осада.

Гарнизон знал о перемирии, знал и о скором выходе из Египта; из этого заключали о бесполезности защиты. В гарнизоне образовались две партии: храбрецы, во главе с комендантом желали защищать свой пост, а недовольные — требовали сдачи. Эти последние имели гнусность открыть туркам подземный ход. Войдя в крепость, турки без разбора стали резать головы всем французам. Тогда вероломные изменники опомнились и взялись за оружие; все набросились на турок и перебили их множество; но было уже поздно; один артиллерист, храбрый Триар, видя отчаянное положение, вошел в пороховой погреб и взорвал его. Форт был взорван со всеми французами и турками, находившимися там.

Этот отчаянный подвиг происходил около 30-го декабря, но мы об этом узнали гораздо позже. Не смотря [64] на это нарушение заключенного перемирия, в чем англичане и турки извинялись перед генералом Клебером, перемирие было продолжено и трактат, заключенный в Эл-Арише, был нам прочитан на смотру 9-го февраля.

На основании этого трактата, армия должна была быть перевезена во Францию, со всем оружием и багажом, за счет англичан и турок. Она должна была передать немедленно армии великого визиря все укрепленные места, на восточном берегу Нила. Весь Египет, в самом непродолжительном времени, должен был быть очищен. Для этого англичане и турки обязались немедленно приготовить в Александрии и Абукире необходимые суда для перевозки армии во Францию. Вследствие и в исполнение этого договора, заключенного 28 января 1800 года, мы 10 февраля очистили крепости Лесбеэ и Дамиетту; 82-я полубригада расквартировалась в Менуфе, в дельте.

8 марта мы получили приказ немедленно идти в Каир; так как договор Эл-Ариш, не мог быть приведен в исполнение. Адмирал Кейт, командующий английским средиземным флотом, дал знать генералу Клеберу, что его правительство не хотело признать договора Эл-Ариш и требовало, чтобы вся армия сдалась в плен, и чтобы весь состав её мог быть посажен на суда, после обмена пленных и т. д.

Возражение англичан было основано на том, что, хотя Сидней Смит присутствовал при переговорах, но не подписал договора, который относился только до представителей Порты и французской армии, как договаривавшихся сторон. Таким образом Сидней Смит или превысил свои полномочия, или его действия были не одобрены его правительством. Этим он был очень сконфужен и поспешил выразить свои крайние сожаления генералу Клеберу. Во всяком случае, мы оказались жертвою нашего легковерия, потому что, укрепления Катиэ, Салаэ, Белбейс, Дамиетта и форт Лесбеэ находились в руках турок. Уже приготовились передать им крепость Каира, но, к счастью, она еще не была им передана. [65]

Немедленно был отдан приказ всем войскам, отправленным в Александрию с парками, администрациею и багажом, вернуться в Каир и вооружить крепость; при нашем приходе, этим были все заняты. Дивизия Дессе передала Верхний Египет туркам и отступала к Каиру. Командующий ею, подписав договор, воспользовался, также, как и генерал Даву, полученными от англичан паспортами, чтобы вернуться во Францию.

Несомненно, мы находились в большой опасности, но еще несколько дней и мы были бы опозорены и погибли.

19 марта, генерал Клебер объявил, в приказе по армии, о вероломстве англичан. Он передал в приказе содержание письма лорда Кейта и закончил таким образом: “Солдаты, на такую наглость отвечают победами. Приготовьтесь сражаться”.

Турецкая армия выдвинулась до деревни Эл-Маториэ, вблизи Каира. Авангард её стоял у Биркет Эл-Годи или озера Пелеринов.

Генерал Клебер мог собрать 10.000 чтобы сразиться с 80.000 мусульман.

Он послал сказать визирю, чтоб он вернулся. Тот отвечал ему, что французы подписали договор Эл-Ариш и должны были его исполнить, следовательно, он не только не вернется, но требует очищения всего Египта.

20-го марта обе армии стояли одна против другой; Клебер, проезжая по рядам, сказал: “друзья мои, вам принадлежит в Египте только тот клочок земли, который под вашими ногами, если вы отступите на один шаг, — вы погибли!” Его присутствие и его слова были приняты с энтузиазмом. В этой необъятной равнине французская армия, по своей малочисленности и в боевом порядке, казалась [66] точкою, особенно сравнительно с турецкою армиею. Но мы двинулись на неприятеля и завязался бой с авангардом османлисов.

Главнокомандующий приказал сформировать три каре пехоты и две колонны кавалерии. Генерал Ренье выгнал турок из деревни Эл-Матариэ; Клебер, с правыми каре дивизии Фриана, направился на Гелиополис. Все атаки неприятельской армии были отбыты; тогда мы перешли в наступление; мы опрокидывали турок везде, где только могли настигнуть. Турецкая армия рассеялась по направлению Белбейса. 80.000 турок бежали пред горстью французов. Неприятеля преследовали до Эл-Контаха.

Во время боя мамелюки Ибрагима-бея, большое число всадников и 6000 пехоты обошли наше левое крыло и, таким образом, вошли в Каир.

При виде их, всё народонаселение набросилось на несчастных европейских купцов, коптов и отдельных военных.

Наши посты вокруг города были атакованы. Гренадерские роты 32-й полубригады, занимавшие высоты вокруг Каира, были атакованы чернью города и Булака. Мы выдержали упорный бой до ночи.

Клебер, слыша, во время самого сражения, пушечные выстрелы в Каире, не сомневался в том, что происходило и, конечно, был очень озабочен, зная, что на защиту Каира оставалось всего 2000 человек.

Как скоро он уверился в победе при Гелиополисе, он отправил два батальона в Каир. Это подкрепление пришло к ночи. Кроме того, в полночь генерал Клебер послал с поля битвы генерала Лагранж к нам на помощь с четырьмя батальонами. Остальная часть армии преследовала остатки турецкой армии до Соланэ и вернулась в Каир с пятнадцатью орудиями и множеством пленных, взятых у неприятеля. [67]

Тогда вся армия начала осаду возмутившегося города. Цитадель и форты направили все свои орудия на город.

Я имел несчастье потерять своего второго брата в сражении при Гелиополисе; он был старше меня и, вопреки моим советам, принял участие в египетской экспедиции. Со дня нашего отъезда из Тулона, наша мать не получала никаких известий об нас и не думала, когда-либо нас увидеть. Из трех братьев один я оставался в живых.

Тем не менее, Каир не сдавался; никогда открытый город не оказывал такого сильного сопротивления.

6000 турок, ворвавшиеся в город во время боя у Гелиополиса, укрепились на площади Эзбекиэ. Мы возвели на той же площади параллельную линию окопов. Каждый день на этой площади происходил отчаянный бой. Мы мало подвигались вперед, а, вместе с тем, в этом каверзном бою теряли много хороших солдат. Желая пощадить Каир и вместе с тем поразить умы, решились показать пример над маленьким предместьем — Булаком. Вследствие этого, отдан был приказ сформировать большой отряд, в который и мы вошли вместе с дивизиею генерала Фриана.

Булак — это маленький город, на берегу Нила, в двух милях от Каира, составляющий как бы его предместье. Булак был гнездом восстания.

Мы осадили крепость, огражденную плохими стенами; в город стали бросать целый град ядер и бомб. После бомбардировки потребовали сдачи, но жители отказались сдаться. Город взяли приступом. Нужно было брать каждый дом отдельно и, чтобы напугать население Каира, предоставили солдатам город на разграбление; наделавши там ужасов, они сожгли несчастный город. [68]

Я уже привык к бесчеловечным сценам, но меня поражали насилия, произведенные в Булаке. Это было мерзко и гнусно. Солдаты пользовались и злоупотребляли воображаемым правом войны, предоставлявшим жителей, взятого приступом, города на милосердие врага.

Булак был одним из богатейших городов Египта; наши солдаты награбили пропасть добычи и завалили ею весь лагерь около Каира.

После этой операции, сформировали отряд, состоящий из гренадер 32-й полубригады, полка дромадеров и 14-го драгунского. Получили приказ двинутся на Суэз, занятый англичанами. Мы выступили 18 апреля вечером с хутора Ибрагим-бея и ночевали в форте Сулковски. На другой день утром мы выступили в пустыню Суэзского перешейка.

Шли мы только ночью, чтобы избегнуть жары, которая, становилась нестерпимою. Ни в каком случае мы не ожидали встретить неприятеля и, будучи измучены от усталости, шли в беспорядке. Наши два восьмифунтовые орудия были загромождены и завалены мешками, одеялами и другими вещами.

Около полуночи мы вдруг наткнулись на неприятельский кавалерийский отряд. Мы были крайне поражены и думали, что попали в засаду, но скоро оправились. Завязалась перестрелка, которая продолжалась около получаса. Всадники, на которых мы наткнулись ночью, были мамелюки. Они попались также врасплох, как и мы. Оставив на месте десять трупов, они бежали в Суэз и подняли там тревогу.

Мы продолжали поход с большими предосторожностями и в большем порядке.

Мы подошли к Бирд Суэзу (колодцы Суэза), — это цистерна солоноватой воды; нужно пройти пустынею, чтоб такую воду признать годной к употреблению; здесь сделали привал и тут же оставили перевязочный пункт, раненых и верблюдов. Мы увидали английскую эскадру, состоявшую [69] из корабля “Леопард”, двух фрегатов и двух бригов, стоявших у пристани. Вскоре увидали катера, увозившие с берега войска, — это был отряд из 600 человек английской пехоты, под начальством полковника Мураи.

Этот офицер оставил на защиту города 1500 сипаев и экипаж мекской (из Джеды) флотилии, в составе 80 парусов, бросивших якорь в гавани. — Мы построились в колонны и двинулись на город. Он был окружен зубчатой стеной, вооруженной несколькими пушками. До нас стали долетать артиллерийские снаряды из крепости. Но вскоре один офицер 4-й артиллерийской бригады навел наши 8-фунтовые орудия и сбил две неприятельских пушки, после чего нам легче было подойти к стене. Она была не высока. Мы, не теряя времени, отвечали на ружейный огонь неприятеля. Гренадеры, влезая один на другого, взобрались на стену и город был взят штурмом. Все магазины и дома были разграблены. Взято было четырнадцать судов, нагруженных драгоценными товарами из Индии и Китая. Остальные суда, благодаря отливу, избегли этой участи; английская эскадра все время обстреливала нас, не причинив нам никакого вреда. В Суэзе мы нашли большие магазины, наполненные товарами, предназначенными для Азии и Европы; но, так как у нас не было никаких способов перевозки, то все это для нас было совершенно бесполезно. Мы охотно бы отдали все эти богатства за пресную воду, в которой так нуждались.

На другой день, драгуны и полк дромадеров вернулись в Египет с добычею, которая могла вознаградить все расходы по экспедиции. Мы остались в Суезе гарнизоном. Англичане послали нам несколько бомб, но они не причинили нам никакого вреда.

Вскоре, к нашему удивлению, мы увидели английскую эскадру в Красном море; географические карты того времени показывали, что в Красном море так много подводных скал и так мало воды, что оно было недоступно большим [70] кораблям. Через пятнадцать дней, после нашего вступления в Суез, прибыл караван из Каира. Нас известили, что возмущение было подавлено, но не без труда. Что генерал Клебер, не желая злоупотреблять своею победою, согласился на капитуляцию Нассифа-паши, Ибрагима-бея и всех возмутившихся, оставшихся в живых, так что они могли свободно возвратиться в Сирию к остаткам армии великого визиря. Возмущение продолжалось с 20-го марта по 15-е апреля. Город Каир был присужден к уплате контрибуции в 10 миллионов франков. Мы узнали также, что все города Дельты изъявили полную покорность; что Мурат-бей сделался нашим союзником против турок в Верхнем Египте; и что наконец наша армия заняла все свои прежние позиции, занятые до договора Эл-Ариш.

Некоторое время спустя, нам послали из Каира караван с провиантом, снарядами и оружием для укрепления Суеза. Но этот караван был застигнут в пустыне песчаным ураганом, называемым по-арабски симуном или хамсином. Меха, в которых находилась вода, повысохли, все лошади и верблюды погибли; только пять человек в ужасном виде дошли до Суеза; остальные все перемерли.

Приведение в оборонительное положение Суеза было общею мерою. Генерал Клебер производил эти работы в фортах Лесбэ, Дамиетте, Бурлоне и Розетте. Оканчивали начатые форты вокруг Каира и старательно укрепляли Александрию.

Новый главнокомандующий выказал себя отличным генералом, искусным дипломатом, предусмотрительным администратором и, благодаря ему, мы, в сущности во второй раз, завоевали Египет. Но при этих возмущениях, в боях на улицах и сражениях, мы потеряли отличных солдат, которых трудно было заместить по качеству. Что же касается до численности, то генерал Клебер принял в наши ряды сирийцев, коптов и даже негров. Все барабанщики 32-й полубригады были негры. Их одели в [71] черное сукно, все обшитое серебряным позументом. Главнокомандующий сформировал целый коптский легион, в котором все офицеры и унтер-офицеры были французы. Караваны из Сирии, Аравии и Дарфура стали появляться в Каире. Всё, казалось, возрождалось; как вдруг ужасное, невознаградимое несчастье, постигло армию. До нас дошло горестное известие, что 17 июня генерал Клебер был заколот фанатиком-мусульманином. Генерал прогуливался в саду дома главной квартиры в Каире, с архитектором армии, господином Про-теном; генерал показывал ему те починки, которые нужно было сделать, — следы снарядов после последнего возмущения; вдруг громадной турок, спрятавшийся в заброшенной цистерне, бросился на генерала и нанес ему две раны, кинжалом в грудь. Господин Протен, желая защитить генерала небольшой палкой, находившейся у него в руках, получил также удар кинжалом; он выздоровел; — но главнокомандующий был убит почти на месте.

Армия пришла в уныние от этого непредвиденного несчастья. Генерал Клебер, под начальством Бонапарта, выказал себя недовольным и даже, может быть, немного не дисциплинированным на словах, но, тем не менее, его выбрал Бонапарт, как самого способного. Он еще больше возвысился во время опасности. Генерал Клебер действительно спас армию при Гелиополисе и, с того времени, восстановил наше положение в Египте.

Генерал Мену, как старший из дивизионных генералов, должен был заместить Клебера; но между ними армия делала большое различие. Клебер заслужил симпатию всех и провожали его в могилу общею печалью. Мену был мало известен и, вместе с тем, к нему питали мало уважения. Он давал много поводов к насмешкам; он сам называл себя “Абдаллах” и выдавал себя за мусульманина. Он принял их обычаи и устроил себе сераль, откуда неохотно выходил. Армия отдала бы предпочтение генералу [72] Ренье, искреннему другу Клебера и посвященному во все его планы.

С самого начала своего командования, он не понравился армии; он восстановил против себя генералов дневными приказами, — неловко направленными против воображаемого лихоимства. Легко было признать в нем человека, принимавшего участие в тайных политических обществах. Везде он видел заговорщиков, допускал шпионство и покровительствовал доносам, которые сделались частыми только при генерале Мену, будучи совершенно неизвестны до его командования армиею.

1-го июля гренадеры 88-й полубригады пришли в Суез заменить нас. Мы вышли с 400 верблюдов, навьюченных кофе для армии и 5-го июля пришли в Каир.

8-го июля 1800 года я был произведен в штабс-капитаны 32-й полубригады и откомандирован квартирмейстером вновь сформированного коптского легиона. 10-го июля я вступил в отправление своей должности.

Пришедший из Франции, фрегат известил нас, что первый консул Бонапарт выиграл сражение в Италии при Маренго. Генерал Дессэ, о котором мы сожалели в Египте, был убит в тот день и почти в тот же час, когда генерал Клебер пал в Каире под кинжалом убийцы. Известие об этой победе произвело хорошее впечатление в армии. Стали надеяться, что первый консул, сделавшись всесильным во Франции и победителем в Италии, не покинет египетскую армию. Действительно, мы стали получать от времени до времени, известия, при посредстве французских судов, избегнувших английских крейсеров. Наше положение во многом улучшилось. Офицеры и войска стали жить хорошо. В Каире построили театр, в котором давали представления. Жалованье, благодаря контрибуциям и захваченным турецким кораблям в Александрии, было уплачено. Армия была хорошо снабжена всем необходимым. Она вся была заново одета в сукно; всё благодаря [73] заботам генерала Клебера. Он, после победы при Гелиополисе, наложил на Каир контрибуцию, которую разрешил уплачивать или деньгами, или сукном, по стоимости. Деньги дали возможность уплатить жалованье, а сукно одеть армию, которую Бонапарт оставил одетую в синий холст.

После первого возмущения Каира, Бонапарт мог сделать тоже, что впоследствии было сделано Клебером, но тогда оказалось, что большая часть сукон, бывших на руках у каирских купцов, была красного цвета, а Бонапарт не хотел одеть солдат в этот цвет, так как они походили бы по одежде на англичан.

Бонапарт, уезжая опорожнил все кассы армии, но в момент разрыва Эл-Аришского договора шестьдесят турецких судов вошло в александрийский порт, с целью перевести французскую армию во Францию; турки, как виновники в возобновлении неприятельских действий, поплатились этими судами, захват которых был признан законным. Многие из этих судов были нагружены провиантом и разными товарами; все было продано и поступило в кассу армии. К этому присоединилась контрибуция с Каира и наши финансы, оказались в цветущем состоянии. Конечно, армия была сильно ослаблена большими потерями, но никогда она не была в таком довольстве. Отсутствие неприятеля давало нам возможность заниматься военными учениями.

Коптский легион формировался в Каире и я, принимая деятельное участие в его организации, должен был жить в Каире.

В конце месяца плювиоза года IX (февраля 1801 г.) два фрегата “Юстиция” и “Египтянка”, вышедшие из Тулона с снарядами и 400 солдат, вошли в александрийский порт и привезли известие, что англичане, соединившись с турками, готовили большую морскую экспедицию против нашей восточной армии и их должен был поддержать великий визирь со стороны пустыни. [74]

2-го марта 1801 г. фрегат “Реженере” вошел в александрийский порт. Фрегат вышел из Рошефора вместе с другим фрегатом “Африканка”, о котором не было никаких известий. Этот фрегат принес известие, что на континенте восстановлен мир и что 9-го февраля 1801 года подписан договор с императором германским в Люневилле; но тем не менее Англия торопилась нас выпроводить из Египта. Она собрала в Макра 18000 человек разных наций, англичан, гессенцев, швейцарцев, мальтийцев и неаполитанцев, под начальством английских офицеров.

К этим 18000 европейцев должны были присоединиться 6000 албанцев, посаженных на турецкие суда. Английский флот был под начальством адмирала Кейта, а десант под начальством генерала Ральфа Аберкромба; 6000 сипаев должны были высадиться в Суезе, из Индии. Предполагали, что великий визирь подходил к Салаэ, с 30000 людьми. Следовательно, около 60000, половина которых состояла из хороших войск, должны были атаковать нас с трех сторон. Мы же могли им противопоставить только 15000 воинов и то частью только французов.

1-го марта значительная морская армия показалась около Александрии и бросила якорь в абукирской гавани. Она состояла из 135 английских и турецких военных и транспортных судов. Этот флот привел с собою множество шлюпок, чтобы иметь возможность высадить массу войска. Получивши эти сведения, войска были поставлены на ноги. Часть была послана к берегам, а часть, по направлению к Салаэ.

Главная квартира оставалась в Каире, чтоб получить положительные известия о предположениях неприятеля.

Первоначально все форты были подкреплены гарнизоном, снарядами и провиантом. Известие о появлении флота, пришло в Каир 3 марта. [75]

Неблагоприятное море позволило англичанам высадить войска только утром 8 марта. Генералу Мену покровительствовало счастье, он имел бы время сосредоточить все свои силы. Бонапарт и Клебер показали ему хороший пример, что в таких случаях нужно действовать решительно.

Высадка должна была быть сделана на Абукирском полуострове.

Генерал Фриан, командующий в Александрии, первый уведомленный о нападении, располагал только 1500 человек и не мог помешать высадке 6000 авангарда, перевезенного на берег под прикрытием артиллерийского огня кораблей. Высадка продолжалась 9-го, 10 и 11 марта. Только 10-го числа генерал Фриан получил подкрепление в лице дивизии генерала Ланюсса, в составе приблизительно 2000 человек; но в это время неприятель уже располагал 20000.

Генерал Мену оставил Каир только тогда, когда узнал, что генерал Фриан и Ланюсс, атаковавши англичан, после высадки, были опрокинуты.

Большинство военных открыто упрекало генерала Мену в его медленности и нерешительности. Он очень хорошо знал, что 27 февраля в абукирской гавани были захвачены на шлюпке английские офицеры, подготовлявшие высадку; найденные при них бумаги не представляли сомнения относительно времени и места высадки. В то время я был в Каире и мог быть свидетелем, насколько генерал Мену положил старанья, чтоб направить войска к берегам, даже после того, когда он узнал о высадке англичан. В продолжение нескольких дней он занимался только личными сборами и связкою своих бумаг. По его вине генералы Фриан и Ланюсс были разбиты и не могли воспользоваться благоприятной минутой, чтобы атаковать англичан. Генерал Мену доказал своим противникам, обвинявшим его в неспособности, в том что они не ошиблись. Но наконец генерал Мену приехал в армию в деревню Биркет. [76]

Коптский легион, к которому я принадлежал, составлял гарнизон города Каира.

Армия дала сражение англичанам между Абукиром и Александриею у Канопа 21 марта 1801 года.

До света она атаковала, только что возведенные, английские ретраншементы; но её наличность не превышала 9000 человек, а пред ней стояло 20000 человек неприятелей.

Мы врубились в первую линию английской армии. Бригада генерала Рампоно, составленная из 32-й полубригады и полка дромадеров, достигла второй линии, но по случайности, или, может быть, по причине, никому неизвестной, или, может быть, вследствие соперничества между генералами, первая линия французов, оставаясь в бездействии, допустила уничтожение второй линии.

Нельзя понять, как на таком малом пространстве поля битвы, как абукирский полуостров, генерал Мену не заметил, что дивизия Ренье не принимала никакого участия в бою и, если она не исполняла его приказания, то отчего он лично не повел ее в дело.

Потерявши около 1400 человек, армия отступила, не будучи преследуема; часть укрылась в Александрии, остальные вернулись в Каир. Потери англичан, после их высадки, равнялись нашим, но они были заменены подкреплением.

Хорошо было известно, что, со смертью генерала Клебера, существовала рознь между генералами. Многие, а главным образом генерал Дамос, прежний начальник штаба и генерал Ренье беспрестанно ругали генерала Мену. После сражения при Канопе генерал Мену отдал под суд этих двух генералов, арестовал их, под предлогом неповиновения и отправил на нейтральном корабле во Францию.

Мы были крайне удивлены впоследствии, что генерал Ренье, по приезде во Францию, по распоряжению первого консула Бонапарта, получил соответствующее его чину назначение. [77]

Генералы: Ланюсс и Ронз были убиты, генералы Дестен, Силли, Бодо тяжело ранены. Англичане казалось хотели действовать с предосторожностью и доказывали нам свою необыкновенную предусмотрительность. Они знали храбрость наших солдат и поберегая своих, выжидали прихода сипаев и своих союзников — турок.

Несколько дней спустя, после проигранного сражения при Канопе, в Египте открылась чума, быстро наводнившая Каир и произведшая там ужасное опустошение. Стоявшие там корпуса потеряли людей более, чем те, которые были в бою. Народонаселение потеряло более 80000, в течении сорока дней. Было также несколько зачумленных в Александрии и Дамиетте, но немного.

Англичане и турки при помощи канонерских лодок взяли Розетту и вторглись в западный рукав Нила. Генерал Моран, не прийдя вовремя для защиты Розетты, занял позицию в Фуа.

Генерал Лагранж, в распоряжении которого было всего 4000 человек, против 20000, уничтожил весь свой провиант, снаряды и, потопивши барки, отступил к Раманиэ. Тщетно ожидал он обещанной помощи от генерала Мену.

Неприятельская флотилия преследовала генерала Лагранж, он должен был очистить Раманиэ и направился к Каиру. Он пришел в Каир 14 мая с своими войсками, в тот момент, когда все были твердо убеждены, что он дерется с англичанами в Раманиэ.

Это непредвиденное отступление решило судьбу Египта.

Генерал Мену укрылся в Александрии, которую он решился защищать до крайности. Крепость была окружена и армия не имела никакого сообщения с главнокомандующим.

Генерал Беллиард, старший дивизионный генерал, принял на себя командование 16 мая. — Войска, собранные около Каира, не представляли более 7000 годных к бою. — Генерал Беллиард с 6000 выступил против турецкой [78] армии великого визиря в пустыню. Он встретил неприятеля в шести льё от Каира. Произошла перестрелка. Наш караван захватил два орудия, прислуга которых была — англичане. Нельзя было дать генерального сражения. Турки, предупрежденные англичанами, старались избегать его. Но, покамест французы маневрировали, чтоб завязать сражение, генерал Беллиард увидел, что большой корпус выступил из своих позиций, чтобы занять Каир. Не желая повторять критического положения, в каком он находился при Гелиополисе, генерал Беллиард сосредоточил все войска в Каире. Здесь построили укрепленный лагерь; конечные пункты линии от начала водопровода (акведука) доходили до коптского квартала на площади Эсбекиэ, захватывая Гизеэ и Булак.

Я получил приказание войти в цитадель со всею казною и запастись провиантом на три месяца.

9-го июня англичане расположились лагерем на левом берегу Нила, — на три льё ниже Каира. Они построили через реку из понтонов мост, который можно было отлично видеть из цитадели. 14-го июня турецкая армия расположилась лагерем, на правом берегу Нила, против английских войск. Неприятели не атаковали наших линий, но так как они были многочисленны, то мы были совсем окружены. Нас так же скоро обложили в Каире, как была обложена и остальная часть армии в Александрии.

19-го последовало перемирие, а 22-го начались переговоры с англичанами и турками. 28 июня мы узнали, что был решен вопрос и подписан договор о выходе войск из Египта, на тех же условиях, как при договоре при Эл-Арише.

Слово капитуляция не было произнесено. Было обусловлено, что французская армия, выходя из Египта, сохраняет свои знамена, оружие, всех лошадей и весь багаж; что она должна быть перевезена во французские гавани на английских или турецких судах, за счет неприятеля. Те из [79] египтян, которые хотели следовать за нею, имели на то право. Посадка на суда должна была быть произведена в течение не более пятидесяти дней.

Этот договор был подготовлен Сиднеем Смитом за год перед тем, но не был ратификован английским правительством; теперь же оно надумалось.

На другой день после обмена ратификации договора, ворота Гизеэ были переданы англичанам, а форт Сулковского туркам.

9-го июля, город Каир, крепость и все форты были очищены и армия, перейдя Нил, расположилась лагерем у Гизеэ.

Я был назначен, в качестве комиссара, приготовить, по соглашению с неприятелем, посадку войск.

Спустившись на барке по Нилу, я приехал в главную квартиру капитана-паши в Розетте, где мне пришлось пробыть 20 дней, потому что войска из Каира шли маленькими переходами.

Накануне нашего отъезда из Розетты, Малем-Якоб, коптский генерал, командующий вспомогательным корпусом армии, а во время владычества мамелюков генерал-губернатор Египта, был приглашен капитаном-пашою на его фрегат.

Малем-Якоб предложил мне сопровождать его, в качестве переводчика — так как он не знал ни французского ни турецкого языка, а знал только арабский; — я принял его предложение. Согласно приглашению, мы отправились на турецкий адмиральский корабль. Малем-Якобу были сделаны самые блестящие предложения с тем, чтобы он согласился остаться в Египте и управлять страною именем падишаха. Он отказался, как его ни уговаривали; он отвечал, что, связав свою судьбу с судьбою французской армии, решился следовать за нею и разделить её участь. — Нам предложили кофе. Генерал выпил одну чашку, я же отказался, предпочитая выкурить трубку [80] латакиэ и, оставив Малем-Якоба, с турецкими офицерами пошел осматривать адмиральский корабль; затем мы съехали с корабля.

На другой день, рано утром, мы вышли в море. Мы еще были в виду Розетты, как Малем-Якоба схватили страшные колики, а через два часа он уже умер.

Вообще думали, что он был отравлен, по приказанию капитана-паши, чашкою кофе, выпитого им на корабле. Не такой-ли же кофе был предложен и мне? Я не думаю. Очень возможно, что в чашку генерала налили какого-нибудь сильного яда, (что делается часто на Востоке), а в мою, может быть, и не положили. Во всяком случае, я был очень доволен, что отказался от этого кофе.

В тот же день мы вошли в абукирскую гавань, где я пересел на английский фрегат “Паллас”. Через тридцать семь дней мы дошли до Марселя. Выдержавши карантин, мы высадились на берег 15 сентября 1801 года.

Мы пробыли в египетской экспедиции три года, три месяца и девять дней.

Так кончилась египетская экспедиция; да другого исхода она и не могла иметь. Счастливы те, которые вернулись, не запятнав честь оружия. На 36000 человек, посланных в Египет, только четвертая часть осталась здоровою. Помимо потерь в сражениях, мы много потерпели от климата и чумы. В особенности чума выхватила много жертв; она могла бы поглотить целую армию в одну компанию.

Трудно понять иллюзии людей, пославших нас в Египет, которые, зная превосходство английского флота, должны были наверно предвидеть, что с самого начала мы должны будем находиться в блокаде. Как могли они думать, что армия в 36000 человек, а после взятия Мальты, доведенная до 32000 человек, не пополняемая рекрутами и не имевшая возможности получать материальную или денежную помощь, могла бы, в течение продолжительного времени, противостоять [81] силам турецкой империи, к которой шли на помощь Англия и все враждебное население Египта?

Только преданность отечеству и беззаветная храбрость поддерживали армию против огромного числа неприятелей, но, после трехлетней борьбы, побед и истинных страданий, она была изнурена и не могла спастись от преследовавшей ее судьбы.

Египетская экспедиция имела большое влияние на политические и военные события XIX века.

Хотя она была неудачной, довольно искусно замаскированной, но она была из мира чудес и ею долго пользовались, как романом д’Арколь, чтобы начинать первые страницы наполеоновской легенды.

Так например много и долго повторяли фразу: “Солдаты! подумайте, что с вершин этих пирамид, на вас смотрят сорок веков!”

По возвращении, генерал Бонапарт всегда носил турецкую саблю и показывался в публике, сопровождаемый мамелюками в их национальном костюме. Даже в 1812 году мамелюки входили в число императорской гвардии.

Когда остатки египетской армии вернулись во Францию, то те, которые всего строже относились во время компании к генералу Бонапарту, первые прельстились его новым величием и только и было рассказов, что о победах при Пирамидах и Абукире.

Таким образом остались только одни воспоминания о подвигах египетской экспедиции, — остальное все забыто. [82]

Решающим моментом будущности нашего отечества было смелое возвращение генерала Бонапарта. Было много вероятия попасть в руки английскому крейсеру. А если б он был привезен в Лондон пленником, то не было бы его пребывания на острове Эльбе и Св. Елены, а он был бы помещен на один понтон. Вся Европа и сами французы смотрели бы на него, как на несчастного дезертира и он потерял бы весь свой престиж.

Бонапарт побежденный, или плененный, не мог бы быть Наполеоном! А кто может сказать, что было бы в истории первых двадцати лет этого столетия, если бы не было Наполеона?

Прологом египетской экспедиции — взятием Мальты — воспользовались одни англичане. — Они владеют ею и теперь. Англичане заставили генерала Бонапарта снять осаду Сен-Жан-д’Акра, они же заставили его преемников очистить Египет. (Они и теперь там, как и на Мальте).

Англичане нарушили славу и будущность генерала Бонапарта; этого он им никогда не мог простить. Ненависть, которую он питал к ним, довела его до крайностей континентальной блокады, бывшей причиною экспедиции в Португалию, вторжения в Испанию, войны с Россиею и, наконец, падения империи.

Если бы, оставляя Египет, генерал Бонапарт был взят в плен, то история Франции не имела бы славных страниц Аустерлица, Иены, Фридланда, но также не было бы Лейпцига, Ватерлоо и Седана.

Комментарии

12. Выражение буквальное. Оно передает именно состояние умов но отношению к Бонапарту. Со времени сирийской экспедиции он делался все менее и менее популярным в армии.

13. В дипломе, выданном в Каире, на чин подпоручика 32-й полубригады Виго Руссильону, значится так: “Этот офицер вошел первым в дом, где укрылся паша, взятый в плен в Абукире”. Подпись: Бонапарт.

14. А между тем мой отец был ростом: 1 метр и 75 сантиметров; ему было 25 лет и он был в полной силе.

15. Это было последствием сирийской экспедиции! Всеобщим желанием армии было скорейшее возвращение на родину, но строгим запрещением сообщаться с англичанами, даже для того, чтобы спасти раненых, Бонапарт прямо указал, что он не хочет этого. В виду этого солдаты относились к его отъезду без сожаления, даже с некоторою радостью.

Текст воспроизведен по изданию: Египетская экспедиция. Отрывки из военных воспоминаний полковника Виго Руссильона (1793-1837). Казань. 1890

© текст - Лебедев А. А. 1890
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Бабичев М. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info