ВИГО РУССИЛЬОН

ЕГИПЕТСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

ОТРЫВКИ ИЗ ВОЕННЫХ ВОСПОМИНАНИЙ ПОЛКОВНИКА ВИГО РУССИЛЬОНА

(1793-1837).

ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО

А. А. Лебедева.

В течении столетия военные науки сделали неоспоримые успехи; в особенности метательные и разрывные снаряды произвели целый переворот во всех других отраслях этой науки. Прежняя оборона должна была быть оставлена и вся тактика изменена. Атаки пехоты и кавалерии на пехоту сделались почти невозможными при скорострельном оружии; рукопашный бой должен исчезнуть. Пожалеем об этом, потому что в этом бою Французы имели много превосходства, как мы увидим из ниже следующих рассказов.

Запасы армий удесятирились; везде в Европе стремятся заменить качество количеством. Всего больше заботятся о том, чтобы перевезти в несколько дней и на большое пространство 500 тысяч человек и 100 тысяч коней с огромным обозом. Нужно быть первому на месте! И надеются преодолеть все административные затруднения, которые будут происходить при таком неслыханном скоплении сражающихся.

Уменьшилась-ли наука войны и должна-ли стать она наукой точной? После того, что возвели ее до степени науки нравственной и политической, думают-ли заменить ее формулами? Мы этого не думаем, потому что между двумя враждебными армиями, располагающими одинаковыми боевыми средствами, нравственное достоинство солдата снова берет верх и имеет свое влияние. Оно должно, как и в былое время, решать победу или, лучше сказать, окончательный успех войны. Следовательно, и теперь небесполезно изучить, каким способом наши отцы приобретали большие военные качества, благодаря [2] которым, в течении целого века, они получали блестящие успехи. История представляет нам только общие действия и полученные результаты; но военные воспоминания могут дать подробности тактики, способов сражения и дать нам необходимые психологические указания, чтобы объяснить воинские подвиги. Солдаты первой республики были большей частью волонтеры, и интересная и добросовестная книга г. Камиля Руссе доказала, что воинские достоинства их не были прирожденными, но что в остатках королевской армии они имели отличные кадры. Опыт войны довершил остальное.

Мой отец, полковник Виго Руссильон, был одним из этих волонтеров. Он поступил в один из батальонов Геро, которые вошли в 129-ю, а после 17 марта 1795 года (25 вентоза IV года) в 32-ю полубригаду и с этим славным отрядом он служил в альпийской, итальянской и египетской армиях.

Он оставил, после смерти, военные воспоминания или, лучше сказать, дневник войны, который дает точное понятие о том, как сражалась наша храбрая пехота и достигла блестящих успехов в Италии и в Египте. Дневник, написанный для семейства, не был предназначен для печати. Но я решился, вследствие вышесказанного, выпустить в печать отрывки, главным образом касающиеся похода в Египет. Убежденный, конечно, больше чем кто-либо, в правдивости и чистосердечии автора, я сохранил рассказы во всей их целости. Когда же мне казалось необходимым, для того, чтобы разъяснить события, добавить факты, которые мне рассказывал мой отец, или такие, которых он не мог видеть, потому, что они выходили из узкого поля сражения, я отмечал выносками, поставив свои начальные буквы: “P. V. B.”.

Мой отец скончался в 1844 году, когда мне было уже 23 года, и я был офицером. Рассказы о его походах услаждали мое детство и в юности развили во мне страсть к военному делу. После 45-летней службы, я составил себе убеждения, основанные больше на старой опытности [3] моего отца, чем на своей собственной. Я докажу, откуда я их почерпнул: это были выводы из воспоминаний моего отца и заключаются в следующем. Слишком много уступок делают легендарной истории волонтеров 1792 года. Они достигли своих качеств только после нескольких лет войны. Так солдаты 1796 года, в Италии, образовались в течении 4 лет в горной войне в Альпах и Пиренеях. Восхищаются, не без основания, стратегическим талантом и тактическим вдохновением генерала Бонапарта в Италии, его смелостью и ловкостью в Египте, но недостаточно говорят о том, что его главные заслуги состояли в том, что он знал, что можно требовать от подобных солдат. Они же имели заслугу в том, что могли исполнить требуемое от них. Теперь же, когда все великие Государства Европы рассчитывают сформировать громадные армии не из волонтеров, не из избранных, при двух годах обязательной службы, можно ли надеяться образовать что-либо подобное армии 1805 года? Что составляло превосходство тогдашнего солдата? Это — постоянная привычка к опасности, а вследствие этого уверенность в себе, покорность и выносливость, ко всем лишениям и страданиям, неизбежным во время войны. Чтобы лучше ознакомить читателя с автором воспоминаний я приведу введение, написанное им к своему военному дневнику. Лучшего вступления быть не может.

Я служил отечеству с 1792 по 1837 год, следовательно, 45 лет. Почти без перерыва сделал 22 кампании, принимал участие в 74 сражениях, получил шесть ран. Поступив волонтером 1-го марта 1793 года, я был произведен в майоры (подполковники) в 1813 году; при учреждении ордена. Почетного Легиона я был сделан кавалером его, а в 1811 г., в Италии, будучи сильно ранен, получил офицерскую степень Почетного Легиона. Из этого можно видеть, что моя военная карьера была продолжительна, я последовательно дрался на Альпах, в Италии, в Тироле, в Египте, в Австрии, в Германии, в Польше, в Испании и, к сожалению, также во Франции.

Во время этих постоянных передвижений, я старался вести род дневника моих походов. Я был настолько счастлив, что не потерял многочисленных заметок написанных день за день. Многое я описывал на самом поле сражения. Я мало доверял свидетельству других; я писал только то, что видел сам и старался рассказать, как происходило дело. Оценка образа действий и талантов некоторых генералов воспроизведена мною, согласно мнения всей армии; и я разделял это мнение, когда оно мне казалось правильным. Я не имел ни желания, ни времени придать этим рассказам что-либо другое, кроме правдивости, желая сохранить их военный характер. Этот военный дневник, по необходимости краткий, я предназначаю своему семейству. В дневник я мог мало ввести рассуждений о событиях и о людях. [5]

Я родился в Монпелье, 28 октября 1774 года. Мне было только 18 лет, когда образовалась первая коалиция против Французской республики. В начале 1793 года, будучи очевидцем энтузиазма во всей Франции, вызвавшего всю молодежь на границы её, я горел желанием присоединиться к храбрецам, взявшим оружие на защиту отечества, которому грозила опасность. В каждом департаменте образовались батальоны волонтеров и, уже с год, как, совокупно с полками старой королевской армии, составляли армии республики. Я чувствовал некоторый стыд, что не ушел раньше на службу, когда один из моих ближайших друзей, сержант-майор первого батальона волонтеров департамента Геро, предложил поступить в этот корпус, принадлежащий к итальянской армии. Я принял предложение, восторгаясь заранее мыслью носить оружие в столь славной по истории стране, но нужно было согласие моей матери. Она была вдова и имела пятерых детей. Двое старших были уже под знаменами. Моя мать, убежденная, что она останется одна, без поддержки, с двумя малолетними дочерьми, долго сопротивлялась и мне стоило не мало труда получить её согласие, но в конце концов она согласилась. Я записался в присутствии и вышел оттуда солдатом. Это было 1 марта 1793 года.

Я поступил волонтером в первый батальон департамента Геро. Моя мать плакала; я нежно любил ее: наше расставание было тяжелое. На другой день я оставил Монпелье и отправился, чтобы догнать свой батальон, в Ниццу, где и была главная квартира итальянской армии, под начальством генерала д’Ансельма. В Ницце я встретился со своим старшим братом, который служил (фурьером) в гренадерском Баруасском полку. Он был убит в Италии в 1796 г., а мой второй брат убит в Египте. Главная квартира итальянской армии была расположена в Ницце с 28 декабря 1792 года.

Там я узнал, что наш батальон был расположен в приморских Альпах, на позиции Коль-Нуар. В Ницце [6] я оставался только 24 часа, чтобы получить мундир, саблю, ружье, патроны; но я не имел понятия, как заряжают ружье и как стреляют из него. Не было и речи о том, чтобы обучать меня военному искусству. Чрез день, после, моего прихода в Ниццу, я уже ночевал в местечке Ескарен. На другой день, оставив в стороне большую дорогу на Соспелло, я направился чрез деревню Люсеран на Коль-Нуар, где стоял на бивуаках мой батальон. Я присоединился к нему, когда он выступил, чтобы атаковать неприятельские аванпосты. Я последовал за своими товарищами в огонь. А так как раньше я никогда не касался ружья, то дорогой они научили меня заряжать, целиться и стрелять. Хотя это был мой первый шаг, но я не ощущал особенного страха, и мне даже показалось, что сражение слишком рано кончилось. Правда, с обеих сторон стреляли издалека. Ни один из моих соседей не был убит. Я много стрелял по дыму неприятеля, не будучи в состоянии судить о последствиях моих выстрелов. Пьемонтинцы были опрокинуты с их позиций и горячо преследуемы волонтерами и солдатами линейных полков, которые желали отличиться один перед другим. Вечером мы развели огни и, в первый раз, я провел ночь на бивуаке, она показалась мне очень длинной. Мне было очень холодно. На мне был только мундир; шинелей у нас не было. В это время года (15 марта) Альпы были покрыты снегом и ночи были морозные. Я был счастлив, что был воспитан сурово; в детстве я никогда не подходил к камину, спал с непокрытой головой и во всякое время года был всегда весьма легко одет. В несколько дней я так привык к этой новой жизни, что на высотах Альп, на бивуаках в снегу или на льду, я спал целую ночь, не ложась у костра.

На другой день мы выгнали неприятеля с его позиций в долину Лантоска, и армия расположилась по квартирам. Первый батальон Геро занял деревню Булен, где мы испытали недостаток во всем: провиант к нам доходил [7] с большим трудом. Пуделя, (как называли местную милицию), караулили на трудных переходах подходящие обозы, нападали на них, грабили, убивали конвой, когда он был слаб и пользовались нашим провиантом. Это случалось очень часто, а потому мы часто голодали ¹. Когда формировались батальоны волонтеров, то они сами избирали офицеров, унтер-офицеров и капралов (фельдфебелей); но, как скоро они стали пред врагом, можно было заметить, что лучшие батальоны, и единственно хорошие, были те, которые составляли свои кадры из настоящих старых воинов. Уничтожение королевских гренадер и провинциальных полков, декретом 4 марта 1791 года, дало великолепный контингент для вновь образовавшихся кадр полков. Правительство, желая, чтобы республиканский дух более проник в королевскую армию, разрешило допуск этих кадр, назвав это “амальгамою”. Декретом 26 февраля 1793 года уничтожено название полков и образованы полубригады. Каждая полубригада формировалась из одного батальона от старых полков и двух батальонов волонтеров, 15 мессидора II года два первые батальона волонтеров Геро, вместе с первым батальоном старого полка Медок, составили 129-ю полубригаду, которая при дальнейшем формировании получила номер 32 полубригады. Во время походов в Италию и Египет эта полубригада, прозванная при Лонато генералом Бонапарте “храброю”, была самою знаменитою во всей армии. В 1796 и 1797 гг. она входила в состав дивизии Массена. После мира, заключенного в Кампо-Формио, дивизия Массена была отослана из Падуи в Швейцарию, в лагерь Версуа. В течении вентоза VI года она получила приказ выступить в Тулон и была расположена на квартиры по окрестным деревням. Генерал Бонапарт, назначенный [8] главнокомандующим армией, предназначенной против Англии, приехал в Тулон, 15 флореаля VI года (6 мая 1798 года). Его сопровождали супруга и секретарь Фовеле Бурьен. До этого времени он, казалось, мало занимался приготовлениями к экспедиции; но, так как он сел на корабль только 20 мая, то мог-бы исправить всю ту непредусмотрительность администрации, которая, как будет сказано ниже, не замедлила обнаружиться при высадке на александрийский берег.

10 мая войска выступили с зимних квартир, и вся дивизия была собрана в Тулон. Она состояла из 2-й легкой полубригады и 18-й, 25-й, 32-й и 75-й линейных полубригад. Генерал Массена уже больше не командовал дивизией. Он получил назначение во Франции или Италии. Генерал Бонапарт сделал смотр дивизии. Войска с радостью увидели главнокомандующего, так как он водил их к победам. Он объявил нам, что мы составляем крыло армии против англичан, что нам придется воевать с врагом, имя которого нам неизвестно; что нам придется переходить пустыни, переносить много труда, но что наша экспедиция нанесет смертельный удар Англии; что, по возвращении, каждый солдат получит по шести десятин земли и т. д. При одном имени англичан и, при желании сражаться с вечными врагами нашего отечества, солдаты пришли в восторг. После смотра полковник 32-й полубригады потребовал меня к себе. Оказав мне много ласки, он сказал, что ожидает от меня любезности, чтобы я состоял при нем в качестве секретаря, помогая ему в его корреспонденции. Я тщетно доказывал свою неспособность и должен был согласиться принять это назначение. В Тулоне была собрана большая эскадра. Она состояла из четырнадцати линейных кораблей, стольких же фрегатов, многих корветов, бригов, или вестовых судов, и большого количества транспортных судов. 15 мая мы сели с полковником на 74-х пушечный корабль “Меркурий”; но противный ветер задержал нас в гавани до 20-го числа. [9] Цель и назначение этой экспедиции были нам совершенно неизвестны ². [11]

20 мая 1798 года мы подняли якорь. Всю ночь мы лавировали. На другой день мы крейсировали в водах Корсики, чтобы присоединиться к эскадре и к транспортам, вышедшим из Мальты, Аячио и Чивитта Векия. Оттуда мы направились к берегам Сицилии; направление на запад нас крайне удивило, потому, что в приказе, читанном нам в Тулоне, предполагалось направиться к Гибралтару в Англию или Английские колонии.

24 праириаля весь флот бросил якорь около острова Мальты. Здесь присоединился транспорт из Чивитта Векия, на котором находилась дивизия из итальянской армии. Этот транспорт, конечно, мог бы быть захвачен двумя английскими кораблями, если бы они его встретили при выходе из Мессинского пролива. Главнокомандующий послал просить разрешения у великого магистра ордена Мальты — войти в порт, чтобы запастись водою. Великий магистр отказал в этом, ссылаясь на статут ордена, по которому не разрешалось входить в порт одновременно более, чем двум кораблям одной нации. Тогда войска высадились. Легкая эскадра защищала высадку транспортов из Марселя и Чивитта Векия на остров Гозо. Мы же высадились на остров Мальту. Хотя крепость была довольно сильная, но она не была подготовлена, чтобы выдержать осаду. Чрез 36 часов [12] мы завладели всеми редутами и фортами вокруг города: крепость сдалась. Генерал Бонапарт именем республики объявил орден Мальты уничтоженным. Великий магистр Фердинанд де Гомпеш и большинство кавалеров ордена сделались пенсионерами Франции. Те, которые пожелали поступить на службу в армию, были зачислены в мальтийский легион, составленный из войск ордена. Впоследствии этот легион был назван морским легионом, когда, после морского сражения при Абукире, моряки эскадры, добравшиеся до берега, вступили в этот легион. Таким образом армия получила около 4000 человек подкрепления.

28-го праириаля весь флот и транспорты бросили якорь в самой гавани. Гавань, настолько обширна, безопасна и глубока, что адмиральский корабль “Ориент”, 120-ти пушечный, был причален к набережной, как простая лодка. Корабль “Меркурий”, на котором я находился, стоял шесть дней на открытом рейде, неся сторожевую службу. В это пребывание на рейде Мальты я имел счастье спасти от верной смерти моего лучшего друга из 32-й полубригады, Пероссье ³. Мы условились с ним отправиться вплавь на берег, чтобы напиться свежей воды на земле, так-как на корабле была отвратительная. Пероссье поплыл первый. Я доканчивал почту моего полковника.

Я спустился в каюту полковника, когда услыхал, что мой приятель тонет. Я бросился с корабля в море и с большим трудом вытащил своего приятеля. Лодок не было, так как все были отправлены за пресной водой на берег. Оборона Мальты её кавалерами и наемными войсками была слабая. Уничтожив орден Мальты, Бонапарт провозгласил укрепленное место Лавалет (считавшееся самым сильным в Европе) и его великолепный порт владением Французской республики. Он оставил там гарнизон в 4000 человек [13] под начальством генерала Вобуа ⁴. Чрез несколько дней флот выступил в море 30 праириаля. — Целый день 1 мессидора мы крейсировали, чтобы, на случай, оказать защиту при выходе флота в море. Трудно себе представить что-либо величественнее этого флота, состоящего из 400 судов, с конвойными кораблями. Мы направлялись все на запад. И тогда только узнали, что наше назначение было — Египет. Чрез 12 дней после нашего отплытия из Мальты, подали сигнал египетского берега и мы бросили якорь против Александрии, не видавши ни одного неприятельского паруса ⁵. 14 мессидора (3 июня 1798 г.), несмотря на то, что ветер был сильный и море очень бурное, мы высадились около Башни Арабов в миле на восток от Александрии. Между офицерами, вследствие дурной погоды, было много больных; также между солдатами и даже моряками. К счастью, мы не встретили неприятеля на берегу.

Эскадра и транспортные суда выгрузили на берег соленую говядину, немного скота, прованского вина и водки. Всего было роздано на несколько дней. Выгрузили также бисквиты и сухие овощи, но у нас не было ни котлов, ни воды, чтобы варить съестные припасы. Кроме бисквит, все оказалось бесполезным, тем более что мы не располагали никаким способом перевозки. Прежде всего нужна была вода и способы перевозки, хотя бы на несколько дней. Солонина, прованское вино и водка никоим образом не могли подготовлять людей к переходу по безводной пустыне под [14] лучами июльского солнца в Египте. Те, которые употребляли эту пищу, после нескольких дней похода, страшно страдали от жажды.

Бонапарт, не желая дать беям время укрепиться в Александрии, на другой же день после высадки, 3 июля, приказал выступить авангарду, приблизительно 4000 человекам. Я находился в числе авангарда. Мы пошли на Александрию. Ее защищали несколько турецких янычаров, их же экипаж из нескольких судов и небольшое число арабов. В нашем распоряжении не было ни одного орудия, но так как гарнизон был очень слаб, а стены в очень плохом состоянии, то мы немедленно пошли на штурм. 32-я полубригада имела честь быть в передовой колонне, атакующей стены крепости. Я вскочил на стену одним из первых. Я подавал руку подполковнику полубригады Мас, чтобы помочь ему влезть, как вдруг турок, которого я не заметил, бросился из-за стены и моментально убил Маса возле меня. Город был взят сразу, но всю ночь шла перестрелка на улицах. На другое утро, турки, которые укрылись в форте маяка, сдались безусловно. Мы расположились бивуаком около Розетских ворот.

8 июля, армия, оставив гарнизон в Александрии, выступила в поход, направляясь к Каиру. Мы вступили в песчаную пустыню, где совершенно не было воды в течении целого дня. Жар был невыносимый; ночь же была необыкновенно холодная, к утру мы были покрыты росою. На другой день те же лишения, что и вчера. В этот день мы по дороге встретили несколько крестьянских хижин — просто ямы, вырытые в земле. Возле них были канавы наполненные грязью, из которой мы при помощи наших галстуков выцеживали воду, 10-го числа мы вошли в отвратительную деревню Биркет, где нашли немного скверной воды. [15] Армия страшно страдала, роптала и даже были случаи нарушения дисциплины. Мы были в ужасном положении и все время были преследуемы множеством арабов, которые немилосердно резали отставших, слабосильных или больных. 11 числа мы прибыли в Дамамхур. Это было первое населенное место, встреченное нашей армией. Отвратительный и несчастный вид жителей, способ построек их грязных домов произвели бы на нас еще худшее впечатление, если бы над всеми не господствовала одна мысль: найти воды для питья. На другой день мы продолжали поход дивизионными колоннами. В течении целого дня нам казались на горизонте озера, в которых отражались деревни и леса и эта вода постоянно казалась на одном расстоянии от нас, как бы убегая вперед. Это явление происходит от неравномерной плотности слоев нагретого воздуха, соприкасающегося с раскаленной почвой. Феномен известен под названием миража.

Но действительность была еще хуже, мы постоянно были преследуемы бедуинами, которые при первой возможности отрубали головы отсталым. Наконец 12 июля, после четырехдневного самого мучительного похода, мы достигли Нила около Раманиэ. Вся армия, люди, лошади, ослы бросились в столь желанную воду. Какою прелестною показалась нам эта спасительная вода! Впрочем много людей было или изранено или утащено крокодилами.

Мы поднимались вдоль левого берега Нила около мили. Остановились на бивуаке, расположившись в каре. В тот же день нас догнала наша флотилия, вошедшая в Нил чрез устье Розетты. Сколько вреда армии принесла непростительная непредусмотрительность! Можно было бы сохранить жизнь многим храбрецам, которые погибли от жажды, кончали самоубийством или были зарезаны во время этого тяжелого похода и, вместе с тем, дать возможность избегнуть всей армии жестоких мучений. Стоило только снабдить каждого солдата манеркой для воды, которую каждый мог бы иметь на себе. Главнокомандующий, [16] виновник этой небрежности, знал страну, по которой он нас вел, тогда как нам даже название её было почти неизвестно. Если он боялся, что раздача манерок открыла бы заранее тайну нашего назначения, можно было бы их секретно нагрузить на эскадру и выдать нам наполненными водою в момент выхода из Александрии.

Такая же непредусмотрительность была во всем. 13-го числа у нас была дневка; бисквиты были съедены и у нас не было хлеба. После того, как мы перенесли все ужасы жажды, мы стали умирать от голоду, посреди огромного количества зерна; сбор хлебов был уже окончен давно, но у нас не было мельниц, чтобы смолоть муку; не было печей и не было дров, чтобы испечь хлеб.

Мы питались арбузами и, не смотря на то, что это была единственная наша пища, но от этого никто не пострадал ⁶. В Александрии вся армия была разделена на пять дивизий; каждая составлена из трех полубригад пехоты. Этими дивизиями командовали генералы: Десе, Рейниэ, Клебер, Мену и Бон. 32-я полубригада входила в состав дивизии Бона. В ночь на 13 июля армия стояла на бивуаке в каре, подивизионно и по эшелонам. Люди (кавалерийских полков), потерявшие своих коней, администрация, ученые и багаж помещались внутри каре. 14-го июля, утром армия выступила в поход в таком же порядке, как ночевала. [17]

Около 9 часов утра замечена была на горизонте кавалерия мамелюков. Правое крыло армии прислонялось к одной деревне, которую и заняло; левое крыло к Нилу. В каре сдвоили ряды, так что образовалось шесть рядов. Артиллерия помещалась в мертвых углах каре и флангировала эшелоны.

Мамелюки атаковали правую линию каре с большою храбростью. Встреченные убийственным и хорошо поддержанным огнем, они бросились между каре с намерением их обойти и атаковать с тылу; но, к их крайнему удивлению, они везде наталкивались на людей, стоящих к ним лицом, и встречали тот же убийственный огонь. Они прекратили атаки, оставив на поле сражения множество убитых и раненых, а также одиннадцать негодных пушек.

В начале дела наша флотилия, которая нас немного опередила по Нилу, подверглась нечаянному нападению и была порядочно избита неприятелем и его артиллерией. Мы подоспели вовремя, чтобы выручить ее.

Это первое сражение, получившее название Шебрейс, по имени одной из деревень, доказало нам, что мы в Египте будем иметь дело с лучшею кавалерией в мире, что мамелюки имеют превосходных коней и искусно управляют ими и отлично владеют оружием. Наши солдаты нашли на мертвых много золота, драгоценных камней и превосходное оружие.

Мы остались на бивуаке на поле сражения. 15, 16 и 17-го июля армия подвигалась, как и ранее, в том же порядке: усиленным каре в шесть рядов, артиллерия в интервалах батальонов. Этот строй представлял большие выгоды против предприимчивой кавалерии, лишенной артиллерии. Когда посылали колонны в атаку, то первые три ряда отделялись и шли вперед, а остальные три ряда оставались на месте и составляли резерв. Мы постоянно были преследуемы неприятельскою кавалерией и издали бедуинами.

Всякий, кто отставал на двести шагов, был человек погибший. [18]

Во время этого марша один офицер-мамелюк подъехал к нашему каре и закричал по-итальянски: “если между французами есть храбрый, я жду его!” Наши кавалеристы не были тогда в состоянии принять его вызов.

Мамелюк нас преследовал, продолжая оскорблять, галопируя вокруг нас. Несколько выстрелов было ему послано напрасно, наконец один сержант из волонтеров убил его наповал. 18 мы пришли к большой деревне, называемой Оркам; здесь была дневка. Отсюда мы могли различить пирамиды, хотя отстояли от них почти в 20 милях. 20 числа мы продолжали поход в (каре). Мы сделали дневку в том месте, где Нил разделяется на два рукава, т. е. в начале дельты.

Ночь эту мы провели на бивуаке, но без огней, вследствие близости неприятельских позиций.

На следующий день, казалось, должно быть неминуема большое сражение.

Армия следовала в том же порядке, как и в предыдущие дни, т. е. в каре по-дивизионно, как вдруг, около 10 часов утра, мы заметили неприятельскую армию вдали. Позади неприятеля, несколько влево, можно было различить его лагерь: палатки и шатры всевозможных цветов. Над этими высокими шатрами, как во времена крестовых походов, возвышались знамена и позолоченные полумесяцы. Вдали обрисовались высокие минареты г. Каира, направо возвышались пирамиды. Центр этой величественной картины был одушевлен двумя армиями, готовыми сразиться.

Трудно себе представить что-либо более красивое, блестящее и разнообразное, чем кавалерия мамелюков; она покрывала всю равнину и, хотя была неприятельская, прельщала наш взгляд прекрасными цветами одежды и блеском штандартов. Количество всадников казалось нам еще большим, чем оно было в действительности, потому что они [19] были в развернутом фронте в один ряд, образуя междусобою интервалы от трех до пяти шагов, чтобы иметь возможность лучше управлять конем и владеть оружием. Дивизия генерала Ренье, находившаяся на правом крыле, была атакована первою. Не смотря на то, что она состояла из бывалых солдат, она все-таки была прорвана упавшими лошадьми. Пущенные во весь карьер но убитые в упор, они падали в ряды наших солдат вместе с своими всадниками, живыми или мертвыми. Около двадцати пяти мамелюков, воспользовавшись брешью, влетели в каре, но тут же были убиты или взяты в плен. Следующая, произведенная ими атака, также не удалась, и большинство всадников бросилось в укрепленный лагерь. Неприятель выбрал для своего лагеря странную местность. Он прислонил его к Нилу, так что, атакованным и разбитым, ничего не оставалось, как броситься в воду, а река была очень широкая. Наша дивизия, под начальством генерала Бона, состояла из легкой 4-ой полубригады и 18-й, 32-й линейных полубригад. Она получила приказание атаковать укрепленный лагерь. Мы двинулись на него; нас встретили орудийным огнем тридцати или сорока пушек большого калибра. К счастью, эта артиллерия не могла долго поддерживать огонь, потому что орудия были поставлены на только что взрытой земле и без платформ. Генерал Бон приказал половине передних линий каре выступить вперед и атаковать неприятельский лагерь. Все четные взводы передней линии, поддержанные карабинерами четвертой облегченной, двинулись к ретраншментам. Мы не дошли двухсот шагов, как были атакованы с большой неустрашимостью множеством всадников. По ошибке генерала Бона, отделившего парные взводы и не соединившего их между собою до выступления, взводы шли отдельно один от другого (на известном расстоянии); к счастью, они были в шесть рядов и, хотя были окружены и разъединены, составляли всё-таки небольшую массу, в роде полных каре; три последних ряда, сами [20] по себе обернулись лицом назад. Благодаря хладнокровию и храбрости солдат этой части 32-я полубригада обязана своим спасением. Мы дали залп в 10 шагах, и земля покрылась трупами людей и лошадей. Тем не менее, мы продолжали наступать на ретраншаменты, будучи все время окруженными. Дивизия шла по нашим следам. Вдруг батальонный командир Дюранто, командовавший нами, повел нас беглым шагом на деревню Ембабэ, которая составляла защиту левого крыла лагеря. Мы живо ее заняли и завладели единственным выходом из неприятельского лагеря. Мамелюки пытались вырваться из лагеря, но очень скоро въезд в деревню был завален трупами людей, лошадей и верблюдов, падавших под нашими выстрелами, так что они составили высокую баррикаду. Бой был ужасный; ни с той, ни с другой стороны не брали в плен.

В то время, как мы завладели деревней Ембабэ, дивизия, продолжая свой путь, опрокинула защитников укрепленного лагеря и с фронту вошла в него. Тогда нам представилось ужасное зрелище. Вообразите, что более 4000 чел., преимущественно всадников, было как бы заперто в загороженном дворе; их расстреливали со всех сторон и, при попытке выбраться, их принимали в штыки; так что они принуждены были или умирать, или бросаться в Нил. Почти все, бросившиеся в плавь, были расстреляны на воде. Немногим всадникам удалось переплыть с лошадьми реку. Ибрагим-бей, стоявший лагерем на правом берегу, остался безучастным зрителем боя, данного нами его товарищу Мурат-бею.

32-я полубригада приобрела славу в этом блестящем деле.

Мы заняли весь завоеванный лагерь, захватили много драгоценных вещей, богато украшенное оружие, много великолепно убранных коней.

Солдаты нагрузились золотом и серебром.

С нашей стороны потери были значительные, так как мамелюки защищались на смерть. [21]

Мы провели ночь в завоеванном лагере и нам были видно, как на другом берегу мамелюки Ибрагима сожгли всю флотилию. Целый день 22 июля мы оставались на поле сражения. Необходимо было вычистить оружие и прибрать все трупы. Депутация от города Каира явилась к главнокомандующему выразить покорность. Я заметил, что большая часть этой депутации состояла из европейских консульских агентов, франков, поселившихся в Каире, но мало было мусульман. 23 июля мы переправились чрез Нил на судах, присланных с той стороны и таким образом мы вступили в столицу Египта. Наша полубригада расположилась на площади Биркет-ель-филь (Площадь слонов). Город Каир очень большой, но плохо построенный. Узкие улицы, как везде на Востоке, не вымощены и очень грязны. Население несчастное и жалкое. Мамелюки занимали громадные дома, наполненные женщинами. Вся их роскошь состояла в красавицах, чудных лошадях и великолепном оружии. Нельзя знать численности населения Каира, потому, что у них не было народной переписи, но, приблизительно, при нас было там около 600.000 чел., в числе которых было очень много евреев, христиан (разных вероисповеданий); было несколько европейских купцов, но главным образом преобладали мусульмане. Неряшливость жителей доходила до того, что, если какое-либо животное умирало на улице, они оставляли его на месте, не смотря на зловоние, до тех пор, пока животное окончательно не высыхало. Никаких вредных животных или насекомых они не уничтожали. Дома, наглухо закрыты, только дома бедных имеют какие-то решетчатые отверстия на подобие окон. Дома богатых обывателей не имеют окон, выходящих наружу; все окна выходят во внутренние дворы. Все дома вместо крыш завершаются террасами. В Каире очень много мечетей с высокими минаретами чрезвычайно легкой постройки. Так как минаретов очень много, то это придает очень красивый вид городу Каиру. Ничего не может быть оригинальнее, [22] как крик муэ-дзинов (Muezzin), призывающий в известные часы “правоверных” к молитве. Эта необходимость вызывается отсутствием во всем Египте башенных часов.

2 августа наш батальон получил приказ, выступить в Верхний Египет. Батальон был в очень слабом составе, потому что он больше всех пострадал в сражении у пирамид. Мы выступили под начальством генерала Рампон, который командовал бригадой дивизии Бона. Он при Монтенотте был подполковником 32-й полубригады. Двумя милями выше Каира мы остановились на бивуаке: мы должны были следовать берегом Нила.

Третьего числа мы достигли деревни Тевене. Тут догнали нас два авизо, которые должны были поддерживать нас с Нила в наших действиях на берегу. 4-го числа, будучи преследуемы в течении целого дня арабами, мы ночевали в деревне Кубаа; а 5-го августа мы достигли нашего назначения — деревни Елфиель. Это — большая деревня на правом берегу Нила, немного в глубь страны, в 15-ти или 18-ти милях от Каира. Все дома или, лучше сказать, хижины подобных деревень построены из не обожжённого кирпича.

Провиант мы довольно аккуратно получали из Каира по Нилу. Выдаваемый войскам провиант в Египте состоял из мяса буйволов или бизонов, рису или чечевицы, хлеба, испеченного из муки, но всегда подмешанного мукой из дурры, если он был приготовляем местными жителями. Хлеб был всегда плохо испечен: за неимением дров здесь топят навозом буйволов, высушенным на солнце. Европейские быки составляют здесь редкость. Но в Каире, вероятно, думали, что мы должны продовольствоваться на местные средства, и, спустя несколько дней, перестали высылать нам провиант. Генерал Рампон назначил меня исправляющим должность военного комиссара и поручил мне произвести реквизицию провианта во всех окрестных деревнях. Он дал мне переводчика и вместо конвоя четырех [23] турецких янычар. Я отправился в ближайшую деревню и стал требовать провианта и фуражу, который состоял из резаной соломы и ячменя. Шейх приказал мне передать чрез переводчика, что, так как я имею счастье быть его гостем, то мне зла никакого не сделают; если я голоден, то меня накормят, но провианта никакого не выдадут. Я выпил у него чашку кофе и выкурил трубку. Жители решительно отказались выдать провиант и пригрозили отрубить мне голову, если я еще буду с ними разговаривать. Я не мог положиться на людей моего конвоя, потому что видел, что они так дружелюбно разговаривали с жителями. Я думал, что, в случае нападения на меня, они не стали-бы защищать, но напротив помогли-бы покончить со мной, и во всяком случае покинули-бы меня. Я счел за лучшее удалиться. Возвратившись в лагерь, я доложил генералу, что, если он желает, чтобы я произвел реквизицию в стране, то мне нужен конвой надежнее того, чем который был послан со мною. Он не настаивал и сказал мне, что, весьма вероятно, мы в скором времени будем атакованы. Что-же касается до ослушников, то они остались безнаказанными, хотя показали другим дурной пример. Нас было слишком мало, чтобы осадить эту большую деревню или чтобы раскинуться, рассылая отдельные отряды в глубь страны по деревням. Напротив, мы должны были сосредоточить наш лагерь таким образом, чтобы при первой тревоге все посты могли быть стянуты.

Старшины деревни Елфиель, которую мы занимали, объявили нам, что у них скоро будет большая ярмарка, что многие арабские племена съедутся к ним, но что нам бояться нечего и что мы можем быть спокойными, находясь у друзей. Ночью мы видели много огней, зажженных в ближайших деревнях. Имея подозрение мы держались на стороже. 8 августа, в 7 часов утра мы заметили много народу в отдалении. Генерал Рампон уверял, что это были дружественные племена. Большинство приближавшихся [24] были верхами. Арабы спокойно подъезжали к нашим аванпостам, которые были наготове. Вдруг арабы напали на них с пиками в руках. Огонь со стороны постов задержал их, но это послужило сигналом возмущения. Только что мы взялись за оружие и вышли, чтобы подать помощь аванпостам, как жители считавшиеся нашими друзьями, набросились на наш лагерь и весь разграбили его. Генерал Рампон занимал большой дом, в котором он со взводом гренадер и был осажден. Он был освобожден, но, так как он считал себя окруженным друзьями, то не позаботился заранее приказать оседлать лошадей. Бросив лошадей и все свои вещи, он поспешил присоединиться к батальону, осаждаемому толпой неприятелей. Они с диким криком ежеминутно бросались в атаку, которая им плохо удавалась. Положение наше было критическое. У нас не было и 300 человек, способных к бою. Остальные были пораженные офтальмией были совершенно слепы; они следовали за своими товарищами, держась за полу их мундиров. В этом ужасном положении мы увидели громадную толпу неприятелей, спускающихся с горы Мокатан, позади деревни. Они бегом поспешили присоединиться к тем, которые были в долине и с ужасными криками произвели общую атаку. Мы встретили их хладнокровно и покрыли равнину их телами. Нам они большого вреда не сделали, потому что вся эта масса была главным образом вооружена пиками и палками, немногие имели плохие ружья, однако скоро мы были вынуждены прекратить стрельбу за недостатком патронов. Сражаясь, мы стали отступать к Нилу, где находились наши два авизо. Они подали нам помощь, послав этим крестьянам несколько ядер и снарядов картечи, что их остановило. Мы поместили наших раненых на суда и остались на ночь на берегу Нила, очень озабоченные своим положением. На утро мы узнали, что все это скопище арабов так же исчезло, как и пришло. Мы стали возвращаться в Каир и сожгли одну деревню, из которой [25] стреляли по нашему авангарду. 9-го ч. мы прошли мимо деревень Уди и Киоба. Генерал отдал приказ ночевать без огней на вспаханном поле.

10-го ч. мы пришли в деревню Тевенэ. Жители встретили нас ружейным огнем и ранили одного гусара. Все, кто только находился в этой несчастной деревне, были перебиты, а сама деревня совсем уничтожена. Вечером генерал Рампон послал одно авизо в Каир, чтобы донести главнокомандующему о происходившем и о нашем положении. Прошло три дня с тех пор, как отплыло это судно, не получали мы никакого известия. Тогда генерал послал небольшой сухопутный отряд, а мы продолжали занимать свои позиции, никем не тревожимые. Крестьяне ближних деревень испугались и вместе со всем своим скотом укрылись на островах Нила. 13-го ч. к нам пришел 61-й батальон с двумя орудиями, и привезли также патроны. Мы квартировали в деревне Фивах, в ожидании распоряжений из главной квартиры. Глазная эпидемия и отсутствие патронов сильно обескураживало нас. Египетская офтальмия происходит от мельчайшей пыли песка, насыщенного селитрой; она проникает всюду и в особенности под веки на глазную оболочку. Эта офтальмия (гнойная) очень заразительна и часто грозит потерей зрения. Когда начинается разлив Нила, то большинство туземцев ходит с повязкой на глазах, и вообще нигде не встречается так много кривых и слепых как в Египте. Наша армия очень много страдала от офтальмии, в особенности в первой год пребывания нашего в Египте. Здешний климат еще во времена крестовых походов производил те же явления: так, например, Людовик Святой, после весьма непродолжительного пребывания в Египте, привез с собою много слепых и основал в Париже госпиталь Quinze-Vingts на триста кроватей.

Что касается патронов, то генерал Рампон и командир батальона сделали большую ошибку, не заменив, [26] до нашего выступления, расстрелянных в сражении у пирамид патронов, новыми, тем более, что этот батальон в этот день больше других был в огне.

Мы не могли оставаться в таком критическом положении. После вынужденного отступления, мы вернулись 19 августа в Елфиель. Деревню мы нашли покинутою жителями; впрочем, несколько дней спустя, они, мало-помалу, вернулись в свои дома. 1-го сентября мы расположились лагерем позади деревни. 61-й батальон с двумя орудиями отправился в Верхний Египет, а мы преспокойно остались в лагере. 26-го сентября 1798 г. генерал Рампон дал мне поручение в главную квартиру. Я сел на вооруженную лодку, идущую из Верхнего Египта. Вследствие медленного течения Нила я приехал в Каир только 28-го сентября.

На обратном пути генерал Бертье, начальник штаба армии, передал мне депеши к генералу Рампону и сказал мне, что в них заключается приказ выйти из провинции Елфиель. В Гизее мне дали небольшую лодку, управляемую турком, и я отправился в сопровождении неустрашимого солдата Журд.

Когда мы проехали шесть миль, ветер стих. Мы привязали лодку к берегу, чтобы не унесло нас течением, и таким образом ночевали. На рассвете — я не спал увидал бедуинов верхами и они нас тоже заметили и галопом приближались к нам. Я разбудил своего товарища, отвязал лодку, чтобы быть на некотором расстоянии от них. Когда это было сделано, они были уже в нескольких шагах от нас. Мы выстрелили из наших двух ружей. Они отвечали нам из всех огнестрельных оружий, какие только были у них, но когда увидели, что мы вне их выстрелов; то двое из них бросились с криком в деревню, лежавшую ниже нас по берегу Нила. Я увидал людей, которые стали садиться в лодки, чтобы перерезать нам дорогу и атаковать нас. Нельзя было терять ни минуты. Мы [27] усердно налегли на весла, в надежде приблизиться к нашей флотилии, стоявшей на якоре около Гизеи. Мы миновали их, но нам грозила еще большая опасность. Вдруг мы увидали целую барку наполненную вооруженными людьми, которые, показались мне мамелюками, они отчаливали от берега и между ними, мне казалось, что я узнаю двух бедуинов, которые нападали на нас утром с берега. Мы жались к противоположному берегу, но большая барка, ловко управляемая выигрывала в скорости, и, не смотря на большие усилия, с нашей стороны мы отчаивались ускользнуть от неё; тогда турок-лодочник, указавши на пролив, сказал нам, что, если в проливе достаточно воды для осадки лодки, они (враги) не догонят нас. Действительно, мы юркнули в камыши и в тину и таким образом выиграли большое расстояние против барки, которая глубже сидела в воде и не могла следовать за нами.

Мы заменили ружья веслами, однако опасность еще не миновала, потому, что предстояло ехать мимо еще нескольких деревень, а бедуины могли их предупредить. Действительно, мы увидали арабов, несущихся во весь опор к реке. Они были очень близко от нас. Мы сделали залп, лошадь и всадник упали. Другие подскакали к раненому; мы зарядили ружья и, пользуясь их скученностью, дали опять залп. Все наши выстрелы достигли цели: мы видели, как несколько лошадей понеслось без всадников. После этого они оставили нас в покое. Вечером мы доплыли до Гизеи. Убедившись, что мне самому не добраться до генерала Рампона, я дал денег турку, который вез нас на лодке и он взялся отправиться пешком. Он оставил мне в обеспечение свой дом и поклялся именем пророка доставить аккуратно депеши генералу. Подниматься по Нилу было совершенно невозможно: ветер в это время года всегда бывает южный следовательно противный течению и я, принявши все предосторожности относительно турка, вернулся в Каир. Я отдал отчет в том, что случилось с нами, [28] генералу Бону, начальнику нашей дивизии. Он заподозрил меня в трусости и предложил вернуться обратно, предоставив мне выбрать путь берегом или водою. Я возразил генералу, что я чудом спасся от неминуемой смерти, но и докажу ему это что я не способен бояться. Я сообщил своим товарищам о данном мне приказании, они были возмущены этим; мои друзья советовали мне не идти. “Вы не дойдете”, говорили они, “и совершенно бесполезно будете убиты”.

Замечания их были справедливы, но я не обратил на них никакого внимания, так как заранее принял решение. Взявши с собою ружье, патроны, немного сухарей и бутылку воды, под вечер я оставил Каир. Я надел маленький кафтанчик из серого полотна, чтобы мундир мой не бросался в глаза. Мое намерение было идти по пустыне только по ночам, чтобы избегнуть встречи с крестьянами. Таким образом я шел всю ночь; когда наступил день, я спрятался в скалах. Около пяти часов вечера, моя бутылка опустела. Я вновь тронулся с места и направился сначала к Нилу, чтобы наполнить водою бутылку. Дойдя до берега реки, я спрятался в финиковой роще и с осторожностью стал подвигаться вперед, как вдруг до меня долетел разговор. Я прислушался... Действительно, в ста шагах от меня раздавались громкие голоса людей. Я приготовился защищаться, не в надежде спастись от арабов, но мне по крайней мере хотелось дорого продать свою жизнь. Скрываясь, я понемногу приближался и прислушивался с большим вниманием, чтобы знать, с кем мне придется иметь дело.

Я убедился, что голоса доходили до меня с большой барки, привязанной к берегу. Я не ошибался, говорили по-французски и даже на нашем местном наречии. Мое изумление, было крайнее, но должен сознаться, очень приятное. Я закричал на нашем наречии и подбежал к берегу реки, к своим соотечественникам. Это были конно-егеря 22-го полка, отправлявшиеся [29] в Верхний Египет, но вынуждение стоять за неимением попутного ветра. Офицер, командовавший этим отрядом, приказал дать мне поесть и дозволил воспользоваться его баркой, чтобы продолжать путь. Вечером подул маленький ветер, мы подняли парус. Около одиннадцати часов я признал пирамиду, которая стояла против Елфиеля, но с нубийского берега. Я попросил, чтобы меня высадили на берег. До света я бродил на удачу. Утром я мог рассмотреть, что был в одной миле от Елфиеля. Скоро я дошел туда, но лагерь батальона был пуст. Я прямо направился в деревню, уставши бродить на удачу и желая лучше погибнуть, чем скитаться в поисках за французами. Первый житель, встретившийся мне, был некто шейх Эл-Белед, которого я знал, потому что продал ему верблюда. Он очень удивился, увидав меня одного. “Где французы”? спросил я его. Он, указавши на облако пыли вдали, ответил: “два часа, как они ушли”. Этот добрый человек добавил: “ты сначала поешь чего-нибудь, после я дам тебе лошадь, чтобы догнать их. Тебе было-бы опасно идти пешком”. Таким образом я поехал и догнал свой батальон около полудня.

Генерал Рампон выразил большое удовольствие, увидавши меня. Он сообщил мне, что ему доложили, будто я убит, но потом он узнал противное от лодочника, который, верный слову, данному мне, доставил ему депеши от генерала Бертье. Они содержали в себе приказание возвратиться в Каир, вследствие чего батальон выступил утром. Этот приказ, по-видимому, должен был принести мне несчастье. Генерал приказал мне опять отправиться водою в Каир. Я прибыл туда 8-го октября, а наш батальон — 9-го. Нас поместили в цитадели; это была старинная крепость, по-видимому, древнее самого Каира.

Французы несколько исправили ее и привели в оборонительное положение. В крепости Каира есть широкий и глубокий колодезь, называемый в городе Бирд Юссуф, т.е. [30] колодезь Иосифа. Он имеет около 300 фут глубины. Он вырыт в довольно рыхлой скале, так что по бокам его можно было сделать винтообразную галерею, по которой могли бы спускаться домашние животные на водопой.

18-го октября в городе были сходки. Достаточно было нескольких пикетов пехоты и кавалерии, чтобы рассеять их и отнять у них знамя. 19-го брожение продолжалось. 20-го ч. утром на улицах стали нападать на французов, и несколько человек было зарезано. Все, которые успели избежать преследования и достичь своих квартир, подняли тревогу.

Пять пушечных выстрелов из главной квартиры подали условный сигнал тревоги и возвестили о восстании; по этому сигналу забили общую тревогу. Все одиночные посты вернулись к своим частям и везде приготовились к обороне. Восставшие бросились сначала в дом генерал-инженера Каффарелли. Этот дом был инженерным складом, тут было только несколько офицеров и сапер. Они были застигнуты врасплох и зарезаны. Генерал Дюпюи бывший полковник 32-й полубригады, при вступлении в Египет, был комендантом Каира. Надеясь восстановить порядок, он с взводом драгун и несколькими ординарцами из Турок, выехал навстречу восставшим. Он уговаривал их, и они послушались бы его, но тут какой-то фанатик раскроил голову одному турецкому ординарцу. Это было сигналом свалки, в которой один адъютант был ранен, а генерала Дюпюи пронзили пикой, и он почти сейчас-же умер. Войска выступили и скоро перестрелка началась на улицах.

Много французов было убито с террас, но восстание было энергично подавлено. Атакованные со всех сторон, восставшие скрылись в мечети Елеазара, так называемой большой мечети, в которой укрепились. В два часа пополудни [31] генерал Бонапарт приказал бросать бомбы из цитадели в кварталы восставших. Это подействовало. После этой бомбардировки была произведена атака против большой мечети, где было оказано сильное сопротивление, но тем не менее туда ворвались и произвели сильное опустошение. Восставшие других кварталов просили помилования; оно было им дано; но, так как была доказана предумышленность, отыскали зачинщиков возмущения; они были арестованы и без пощады расстреляны. Мы убедились, что в стране, где мы были в таком ничтожном количестве и где все жители по своему религиозному фанатизму были нашими непримиримыми врагами, единственно можно было держаться, наводя страх. Немедленно приступили к постройке фортов вокруг Каира, чтобы держать населенный город в повиновении, и чтобы, при случае, иметь возможность сосредоточить огонь артиллерии на любом пункте. 10-го января 1799 года, наш батальон, под начальством генерала Рампона, ушел в Верхний Египет, чтобы собирать контрибуцию, “Miry”, земельный налог, учрежденный прежним правительством.

Мы отправились с одним орудием и пешим отрядом из 30 гусар, которые должны были привести местных лошадей. Ночь провели выше Старого Каира в пальмовой роще. На другой день шли по правому берегу Нила. Ночи проводили в деревнях, разрушенных и сожженных нами и оставшихся необитаемыми. 13-го числа мы прибыли в Элфиель. Здесь была дневка: мы сложили печи и напекли себе хлеба. Я с удовольствием повидался с шейхом Эл-Белед, недавно спасшим, может быть, мне жизнь. Мы продолжали наш поход, взимая беспрекословно подать “Miry”. 28-го января прошли прекрасную долину, возделанную сахарным тростником. Скоро мы пришли в Совод, богатую и большую деревню, в шести милях от возвышенности Миниэ. Там, на сахарном заводе я видел живого крокодила, 25 фут длины. Он был пойман в яме. Голова [32] его была связана веревками, глаза закрыты, он уже более восьми дней ничего не ел; думали, что он был мертв. Один из наших вздумал сесть верхом ему на спину. Вдруг крокодил сделал такое сильное движение, что не только опрокинул смельчака, но ударом хвоста сшиб два тюка сахару и рабочего, находившегося вблизи. Эти крокодилы в большом количестве водятся в Верхнем Египте и наводят ужас на прибрежных жителей Нила. В Соводе мы оставались до 30 января. Когда подать Miry была заплачена, мы направились к Каиру, следуя почти по той-же дороге. 3 февраля мы прибыли в одну деревню, жители которой раньше просили отсрочить уплату подати. Не чувствуя расположения к нам на этот раз, они при нашем появлении бежали. Большинство уже было на левом берегу, но две большие барки, наполненные народом, плыли по средине реки. Генерал приказал сделать по ним несколько выстрелов из орудий. Одна из барок была прострелена ядром и пошла ко дну. Некоторые из находившихся на ней бросились вплавь, остальные потонули. Две деревни, оказавшие упорство, были сожжены и разрушены. Мы продолжали наш путь и вернулись в Каир 9-го февраля после похода, длившегося около месяца. [33]

В Каире мы застали мало народу: почти все войска, в числе которых было два батальона 32-й полубригады, ушли уже в поход. Предпринималась большая экспедиция в Сирию, в которой должны были принять участие дивизии: Клебера, Рейнье, Лана, Бона и кавалерия, под начальством генерала Мюрата. Это составляло от 12 т. до 13000 человек. 3-й батальон 32-й полубригады и один батальон 69-й полубригады были назначены для гарнизона Каира, форта Биркет-ель-Хаджи и Белбейса, составляющих соединительную линию экспедиционного корпуса. В Каире нам сообщили о разных событиях. Главнокомандующий держал в тайне, в течение нескольких месяцев, об уничтожении флота, привезшего нас в Египет. После нашей высадки этот флот оставался в гавани Абукир. На него 2-го августа напал равносильный (14 кораблей) английский флот под начальством адмирала Нельсон; французский флот был почти истреблен. Только нескольким фрегатам удалось скрыться в александрийской гавани. С этого времени Египет сделался для нас тюрьмою. Во время египетской экспедиции французское правительство было в мире с Портою и старалось убедить ее, что оно действовало в её интересах, разрушая авторитет беев, сделавшихся почти самостоятельными. Бонапарт в своих первых прокламациях говорил, что он, с согласия султана, пришел уничтожить тиранию мамелюков ⁷. [34]

Но английская дипломатия деятельно работала в Константинополе, доказывая туркам, что французы имели в виду завоевание Египта. Морская победа при Абукире показала блистательной Порте, с которой стороны была сила, а потому сила убеждения была на стороне англичан. Генерал Бонапарт узнал, что Порта решилась объявить Франции войну, и формировала против нас две больших армии: одну в Родосе, другую в Сирии. Последняя была уже собрана. Бонапарт решил воспользоваться зимним временем (1798 г. и 1799 г.) — перейти пустыню, отделявшую Египет от Сирии, чтобы идти на встречу турецкой армии.

Он знал, что Абдаллах, дамаский паша, начальствующий над авангардом, дошел до форта Эль-Ариш, на границе пустыни и Египта, что Джезар-паша, (прославившийся защитой С. Жан д’Акр), был назначен фельдмаршалом армии. Главнокомандующий, предвидя осады крепостей, взял с собою генерала Доммартена, начальника артиллерии, и Каффарелли, начальника инженеров. Генерал Дессе, разбивший своею дивизиею в кровопролитном сражении (7-го октября 1798 г.) остатки злосчастных мамелюков Мурат-бея и прошедший победителем всю страну, остался защищать весь Верхний Египет с этой дивизией, в составе не более 2500 чел. Генерал Дюгюа сторожил дельту. Главнокомандующий и главная квартира выступили из Каира 11-го февраля. Вопрос о транспортах, особенно осадной артиллерии, представлял большие затруднения.

Бонапарт отдал приказ контр-адмиралу Перре, стоявшему в Александрии с тремя фрегатами, перевезти осадную артиллерию и снаряды на берег Сирии. Это было опасно, в виду возможности встречи с английской эскадрой. Впрочем, удалось. Фрегаты выгрузили осадную артиллерию и снаряды в Яффе. От Белбейса до форта Эль-Ариша, приблизительно 55 льё, нужно было сделать по песчаной пустыне, не представлявшей никаких ресурсов. Войска получили приказ взять провианта на десять дней. Поход продолжался [35] одиннадцать дней; войска были на полупорции и значительно изнурились. Дойдя до места, 18-го февраля, большинство ощутило недостаток в провианте. Генерал Бонапарт был уверен, что форт Эль-Ариш не будет сопротивляться, но вышло иначе, и осаждавшие войска терпели голод. Может быть они и погибли бы, если бы не представилась счастливая случайность. Непредусмотрительность главнокомандующего была так велика, что он не только приказал взять в обрез провианта на десятидневный переход, но даже не оставил инструкций, относительно запаса и подвозки провианта, хотя в верблюдах и ослах недостатка не было, а в Каире было много муки, из которой заранее могли бы быть заготовлены сухари. Экспедиция пришла к месту голодная, а так как крепость не сдавалась, пришлось есть во время осады верблюдов и ослов. В конце концов солдаты ели больше вырываемый из песку морской щавель. Он был солено-горький и от него заболевали дизентерией. Приходилось очень плохо, возвращаться назад было невозможно... Но вот вечером показалось на горизонте что-то в роде каравана, направлявшегося к Эль-Аришу; это был транспорт для осажденных. Этот транспорт сделался верной добычей нашей армии; стали с нетерпением ожидать ночи. Как скоро она наступила, кавалерия, подкрепленная пехотою, выступила. Транспорт был захвачен весь, и доставил нам всего в избытке. Но ропот увеличивался и жалобы солдат делались громогласными; они дошли до главнокомандующего. Он ответил Бертье, что при таких обстоятельствах, случалось, что войска съедали свои ранцы и ремни от патронташей. Но подобные оправдания казались мало убедительными: на это ему возражали, что осажденному гарнизону, надеющемуся на близкую помощь, можно прибегать к такой крайности, чтобы продлить на несколько дней оборону; но в начале экспедиции, в открытом поле, сперва лишения, а потом голод, когда под рукою такая плодородная страна, как Египет, несомненно лежали на ответственности начальника. [36] Гарнизон форта Эль-Ариш, имея недостаток в провианте и, не получив предназначенного ему транспорта, сдался 3 вентоза. Он состоял из 1300 чел. Офицеры были препровождены в Каир; солдаты следовали за армией до Яффы, где их ожидала участь её защитников.

Сирийская экспедиция началась трудностями и лишениями, этим объясняются эпидемии, открывшиеся в войсках. Ибрагим-бей, дерзнувший подойти к Эль-Аришу, чтобы подкрепить охрану транспорта, предназначенного для этой крепости, был жестоко разбит кавалериею Мюрата и полком дромадеров. Весь его багаж был захвачен вместе с транспортом, который сделался запасным провиантом для экспедиции. Она отправилась дальше, чрез пустыню направляясь к Газаху. Это место было взято на глазах Джезара. В этом городе было найдено немного провианта. Не останавливаясь, пошли на Яффу, куда прибыли 3-го марта 1799 г. Город был обведен толстой стеной, с башнями по бокам, как во времена крестовых походов. Установили брешь-батарею и сделали скоро одну довольно большую брешь. Тогда главнокомандующий послал коменданту крепости предложение сдаться, а он в ответ приказал отрубить голову парламентёру. Был отдан приказ к штурму, город был взят и отдан на тридцать часов на разграбление солдатам. В этой крепости было найдено много турецкой артиллерии и снарядов, а также здесь приняли от контр-адмирала Перре артиллерию, посланную из Александрии; таким образом магазины, предназначенные для турецкой армии в Сирии, были взяты. Во время грабежа Яффы французы заразились чумою. Гарнизон Яффы, присоединенный к Эль-Аришскому, приведенному нами, а также неприятели, взятые в конвое Ибрагима-бея, составили приблизительно 6000 чел. пленных. Французская армия была слишком слаба, чтобы держать такое количество пленных при себе. Обменять их не могла, потому, что турки вели войну на смерть и не имели ни одного французского пленного. Нельзя было без опасения отправить их [37] в Египет, потому, что для сопровождения их необходимо было ослабить всю армию, по крайней мере на одну треть; так как количество войск, оставленных в Египте, не было бы достаточно, чтобы караулить пленных на глазах громадного, враждебного нам, народонаселения. Армия, сама нуждавшаяся в провианте, не в состоянии была их прокормить. Наконец, не могло быть сомнения, что, если их пустить на свободу, они немедленно, конечно, увеличат ряды только что разбитых войск. Решившись следовать на север, чтобы разбить турецкую армию, где только она встретится, Бонапарт был в ужасном затруднении относительно пленных. Он остановился на жестоком решении, в чем его враги сильно упрекали его, но, чтобы оправдать его, нужно принять во внимание выставленные нами доводы. Был дан приказ приколоть штыками всех пленных, (так-как нужно было беречь патроны). Накануне выступления их разделили между полубригадами. Приказали построить каре фасом внутрь и тогда напали со штыками на эти живые массы. Все были приколоты. Войска повиновались, но с некоторым отвращением и ужасом. Но они знали, что в Египте нужно было вести войну на смерть. На первом же переходе, из Александрии в Каир, они видели, как безжалостно были зарезаны отсталые французы, раненые или нет. Живя на Востоке, мы усвоили восточные нравы. На другой же день Бонапарт повел армию к Сен Жан д’Акр (древняя Птолемаида). Этот город, расположенный у подошвы горы Кармель, считается ключом Сирии. 18 марта подошли к крепости. Джезар-паша со всеми своими богатствами и сильным гарнизоном заперся в крепости. С. Жан д’Акр имела старые стены; никто из французов, англичан и даже самих турок не думал, чтобы она могла противостоять правильной осаде; однако она не могла вполне быть окруженной и отрезанной от моря. Английский командор, Сидней Смит, оставил блокаду Александрии и стал крейсировать перед С. Ж-. д’Акр. Он начал с того, что захватил [38] осадную артиллерию, вытребованную нами из Александрии и отправленную морем. Он передал ее осажденным, они воспользовались против нас этой отличной артиллериею, ничего подобного не имея раньше, так что мы, в начале, для пробития бреши, имели 3 двенадцатифунтовых орудия. Он также привез Джезару французского эмигранта, отличного инженерного офицера, который руководил обороною ⁸. Он дал ему канониров и английских наводчиков. Сам, несколько раз вводил подкрепления в город и бывал там довольно часто. Наконец, он с двух кораблей, “Тезея” и “Тигра”, которыми располагал, ежедневно бомбардировал работы французов и значительно препятствовал делу осады. Траншея была открыта 20 марта, но местность была плохо исследована. Уставили батарею и думали, что сделали брешь в башне, составлявшей выходящий угол. Но не заметили, что вокруг крепости был глубокий ров. Хотели взять штурмом, брешь оказалась слишком высоко, а лестницы слишком коротки, чтобы спуститься в ров; тогда, стали прыгать. С большими потерями небольшому числу гренадер 69-й удалось влезть чрез брешь в башню. Но удивление! Она уже не сообщалась с городом. Переходы были замуравлены, а чрез несколько времени взорван был фугас под полом, и гренадеры взлетели на воздух; все были убиты. Этот первый штурм, произведенный 18 марта, был убийственным.

Так как мы располагали всего одной карронадой и четырьмя 12-фунтовыми орудиями для бомбардирования, то генерал Каффарелли предложил подвести мину. Первым взрывом опрокинули слабую часть контр-эскарпы.

Принялись снова работать в подземной галерее, стараясь заложить мину под башнею. Одновременно бомбардировали стену, чтобы открыть новую брешь. Не больше двух [39] людей в ряд могло пройти в нее, тем не менее 1-го апреля пошли на новый штурм с такою же неудачей, как и первый раз. Во время этих работ, веденных весьма поспешно, турки делали частые вылазки, хотя они были энергически опрокидываемые, но при этом мы теряли много людей, даже в траншеях, потому, что им для ускорения работы давали уклон 1° 20". Оказался недостаток в ядрах. Заставляли солдат, за плату, отыскивать снаряды, бросаемые англичанами с кораблей или из крепости. Провиант добывать стали редко, потому, что при приближении вспомогательной армии жители стали враждебно относиться к нам. Нужно было отделить от осаждающих войск часть, имевшую первое дело у Сафета. Дивизию Клебер послали для подкрепления Жюно, чтобы не допустить неприятеля перейти Иордан. Главнокомандующий последовал за ними с дивизией Бона. 16 апреля выиграли большое сражение около горы Табора. Турецкая армия рассеялась, оставив большие запасы. В то же время Джезар, желая воспользоваться ослаблением осадного корпуса, с помощью англичан, сделал большую вылазку, но с большими потерями был опрокинут обратно в крепость. Армия вернулась в лагерь победительницею, и нравственный дух войск поднялся. Осада продолжалась. Артиллерию и снаряды привезли из Яффы. 7 мая показалась турецкая эскадра, которая подвозила значительные подкрепления гарнизону. Не желая дать им время высадиться, начали бомбардировать крепость, и был отдан приказ штурмовать в следующую ночь. Ворвались в город... Во всех улицах были баррикады, дома, были укреплены. Они были храбро защищаемы войсками. Нужно было отказаться взять город. 200 чел. из дивизии Лана были взяты в мечети, где они укрылись. Сидней Смит спас оставшихся в живых, объявив их военнопленными англичан. На последний штурм ходили 16 мая.

19 мая главнокомандующий признал, что нужно отказаться от взятия Акра, снять осаду и вернуться в Египет. Стояли пред этой лачугой два месяца. Штурмовали 14 раз. [40] Понесли невозвратные потери: не стало, между другими, генерала Каффарелли, полковника Боне 18-й и Вену 25-й. Наступало время года, удобное для высадок, говорили о несомненном приходе другой турецкой армии к устьям Нила. Главнокомандующий был в большом разочаровании. Он главным образом сердился на Сиднея Смита и на англичан, запретив с ними всякое сообщение. Впоследствии генералу Бонапарту приписывали следующие слова: “Если-бы я взял Акр, я пошел бы на Константинополь и основал бы там свою династию”. К указанным нами выше причинам сирийской экспедиции, что наглядно подтвердилось сражением при Таборе, нужно добавить честолюбивые и чисто личные соображения.

Бонапарт не мог рассчитывать пройти всю малую Азию, занятую турками, и достигнуть Босфора. Английский и турецкий флоты не дозволили бы ему перейти его. Предпринимая этот поход, он жертвовал бы всем, что оставил в Египте, почти третьей частью оставшихся у него войск. Нельзя верить такому неразумному предприятию, но тем не менее Бонапарт, говоря о Сиднее Смите ⁹, которому он никогда не мог простить, повторял часто: “этот человек сделал мое несчастье”. Желая отмстить ему, главнокомандующий, уходя от С. Ж. д’Акра, оставил после себя ужасные следы. Он обложил город огнем и превратил его в пепел.

Раненые представляли много забот. Потерявши от болезней и ран третью часть войск, пришедших в Сирию, еще нужно было увезти с собою 1200 челов. раненых. Всю артиллерию, которую не могли увезти, заклепали, а порох бросили в море. Затем армия или, лучше сказать, остатки армии направились в пустыню, которую нужно было пройти обратно на 80 льё. Сделали носилки из сучьев и распределили раненых и больных, [41] приставив к каждому по 8 солдат: четыре человека по очереди несли раненого, а остальные четыре по два ружья. Верблюдов и лошадей главного штаба приспособили к перевозке раненых, не ампутированных. Все, лежащие на носилках вверх лицом, раненые страшно страдали от сирийского солнца. Те, которые несли их, страдали еще больше от усталости, голода и жажды. Чума производила страшные опустошения. Пришедши в Яффу, устроили большой госпиталь, в котором поместили всех зачумленных. Взорвали укрепления крепости; что же касается до больных, то их решились оставить. Смерть для них была неизбежна: преследующие нас арабы должны были покончить с ними. Говорят, что Бонапарт приказал главному доктору Деженет отравить их опиумом, но Деженет ответил ему: “мое призвание лечить их, но никак не убивать”. Я должен сказать, что общее мнение в армии было, будто они все были отравлены. Этого, конечно, не видали, но заметили, что, кроме зачумленных в Яффе, были оставлены ампутированные и с тяжкими ранами, (как говорили солдаты), т. е. такие, которые не могли уже более служить главнокомандующему даже после выздоровления ¹⁰.

Если оставленные в Яффе приняли опиум, то они получили более легкую смерть, чем другие, потому, что отступление было ужасно ¹¹. Много людей и почти все лошади погибли в этом походе. Дорогой покинули много раненых и больных раньше, чем они умерли. Бедуины оканчивали их страдания. Мы навели ужас на жителей Яффы казнью пленных; Яффа должна была быть театром жестокого мщения. [42] Но больше всего армия обвиняла Бонапарта за то, что он не искал способов отправки раненых морем, прежде чем оставить С. Ж. д’Акр. Говорят, что можно было послать за ними суда, и что Сидней Смит предлагал доставить их в Александрию и перевезти на английских судах, защитивши их таким образом от фанатизма турок. Но Бонапарт не только не вошел в какие-либо соглашения с англичанами, но и отверг всякие предложения и кончил тем, что, под страхом смертной казни, запретил всякое сообщение с ними. Случай, который я расскажу заставил всю армию верить этому серьезному обвинению против главнокомандующего. Когда раненые увидали, что их оставляют в Яффе на жертву и произвол турок, они разразились проклятиями генералу Бонапарту, своим начальникам и товарищам. Самые храбрые из них попробовали следовать за армией, едва волоча ноги, на костылях. Почти все погибли дорогою или были зарезаны. Между этими несчастными был один офицер с отрезанной ногой, его жена сопровождала его в Сирию. Опираясь на её руку и на палку, он пустился в путь по берегу моря, так как мокрый песок меньше проваливался. На третий день силы этого офицера изменили ему вследствие усталости, ран и недостатка питания. Он сказал жене, чтобы она оставила его и постаралась бы спастись сама. Она, решившись разделить его судьбу, отказалась оставить его. Несколько дней они питались крабами, которых ловила эта женщина. Наконец, когда эти несчастные почти погибали, английская канонерская лодка проходила в виду этого пустынного берега. Моряки, увидавши их в подзорную трубу, выслали лодку, которая и приняла их. Англичане оказали им всевозможные заботы и привезли их в Дамиетту. Я сожалею, что забыл имя этого офицера и его жены. Когда эта трогательная история распространилась в армии, то, понятно, пришли к заключению, что англичане поступили бы так и со всеми другими ранеными. Тогда все, кто оплакивал родственника, друга, товарища, горько упрекали главнокомандующего [43] за то, что он оставил больных и раненых в. С. Ж. д’Акр и не позаботился спасти их, доверивши их англичанам. Быть может, чума заставила бы англичан отказаться от этого, но тем не менее Бонапарт должен был бы считать своим священным долгом попытаться войти в соглашение.

7-го июня авангард подошел к Каиру; из предосторожности он был подвергнут карантину и вступил только 12 числа. Армия следовала в самом жалком состоянии; она сократилась на половину. Бонапарт во время похода много страдал от непопулярности между солдатами и, конечно, понимал на сколько он утратил свой престиж в глазах народонаселения (туземцев). Желая играть свою роль до конца, он объявил, что он во главе армии совершит торжественный въезд 14-го числа, придавая ему вид триумфа, чтобы навести страх на Египтян, которые, однако, не поддались обману.

Мы пробыли в Египте год, и уже цвет армии исчез. Она потеряла от болезней и огня более половины своего состава. Остальные имели мало надежды увидать когда-либо свое отечество, потому что флот, который должен был доставить нас, был истреблен. Наши враги господствовали на море. Мы были совершенно без всяких известий о том, что происходило в Европе, так как после высадки ни один из нас не получал ни одного слова от своего семейства. Мы были тесно заперты и с моря, и с суши и не могли надеяться ни на какую помощь. За шесть месяцев мы не получали жалованья. Войска боролись против ужасных болезней, неизвестных в Европе. Они боролись на смерть против всего народонаселения Египта, и должны были готовиться к борьбе со всеми мусульманами Европы и Азии. Не смотря на все это, перенося лишения, труды и опасности с терпением, египетская армия противопоставляла всему этому дисциплину и свою храбрость, оставшиеся непоколебимыми. [44]

Как мы сказали выше, одной из побудительных причин сирийской экспедиции, было полученное главнокомандующим известие о том, что турки, поддерживаемые англичанами, собрали две армии, одну в Родосе, другую в Палестине. Последняя была разбита в сражении при горе Таборе.

В одном из дневных приказов по армии, после возвращения из сирийского похода, главнокомандующий объявил: “оставаясь еще несколько дней перед С. Ж. д’ Акр, он мог взять пашу в его дворце, но время года и наводнение заставило его вернуться в Египет”.

Но этот рискованный довод никого не обманул, хотя, можно было утверждать, что цель сирийской экспедиции взятием Яффы частью была достигнута. Действительно, уничтожение всех больших магазинов, заготовленных турками, отнимало у войск, по крайней мере в 1799 году, возможность перехода через пустыню, а также возможность предпринять новое наступление с второю армиею, о которой до сих пор не было никакого известия.

Таким образом для второй турецкой армии стало невозможным (в данное время) — проникнуть этим путем в Египет и оказать содействие недовольным, а равно и войскам, которые рискнули бы высадиться не берег.

14-го июля 1799 года гренадерская дивизия выступила из Каира, под предлогом сопровождения главнокомандующего [45] в его поездке на Пирамиды. В действительности же цель этого движения была оказать противодействие замыслам Мурад-бея, о приближении которого к берегам дано было знать. Мы ночевали в Булаке. На другой день рано утром дошли до Пирамид. Я поднялся на самую высокую из них и на вершине её позавтракал и, прежде чем спуститься с неё, я вырезал свое имя штыком. Тогда я был сержантом 1-го гренадерского батальона 32-й полубригады. Большая пирамида Гизеэ имеет более 400 фут высоты.

После полудня, курьер, присланный командующим в Александрии, генералом Мармоном, привез главнокомандующему известие, что турецкий и английский флоты бросили якорь в абукирской гавани и что на кораблях показались десантные войска. Генерал Бонапарт немедленно отдал приказ — выступать нам к Раманиэ.

Всем войскам, которыми можно было располагать, посланы были приказы собраться форсированным маршем.

Часть ночи мы провели на старом поле сражения при Эмбабеэ. Здесь к нам присоединились остальные части дивизии (4-я легкая и 18 и 32-я линейные полубригады). Дневку мы имели в Раманиэ, поджидая дивизию Ланна, с прибытием которой мы форсированным маршем подошли на две мили к форту Абукир. В этот день мы сделали четырнадцать льё и подвергались тем же лишениям, которые мы испытали за год перед тем в той же самой местности. К вечеру мы нашли две цистерны; вода добывалась с бою. Был сделан привал, я заснул; меня никто не разбудил. Вероятно я спал очень крепко, потому что ничего не слыхал; когда же проснулся, было совершенно темно; тщетно я звал своих товарищей; — около меня никого не было. Темнота не позволяла мне различать на песке следы ушедшей полубригады; я пробовал найти их ощупью, но и это не удалось. Я предположил, что мои товарищи находятся в низменной равнине полуострова Абукира, но там, огней не было. В поисках за ними, я все более и более [46] путался и чуть чуть не попал в центр турецкой армии. Я шел внимательно прислушиваясь, но нечего не мог расслышать. Так я плутал до зари; на рассвете мне посчастливилось найти свою роту. Во всех частях играли общее наступление.

Турки 14 июля высадились и взяли приступом редут, защищавший деревню Абукир. Лишенный поддержки редута, форт сдался. Четырем стам французам, защитникам обоих укреплений, отрубили головы, и Мармон, прибежавший с 1200 человеками из Александрии, на выручку этих постов, не рискнул атаковать превосходные силы неприятеля.

Комментарии

1. Так продолжалось до 1796 года и, вследствие этих суровых испытаний, победители в Италии, а после в Египте, приобрели военные качества, а главное выносливость. — Примечание издателя.

2. Первоначально публике не были известны происхождение и причина Египетской экспедиции. Она была естественным последствием блестящих компаний 1796 года в Италии и 1797 года в Тироле. Громкие победы Итальянской армии привели к миру, заключенному в Кампо-Формио. Страна была счастлива миром, который она приписывала генералу Бонапарту, и она была ему признательна. Генерал встречал во всех классах общества большие симпатии. С тех пор его слава сделалась неразлучной со славной армией; и он скоро сделался очень популярным. Назначенный на конгресс в Роштадт для заключения мира, Бонапарт, не дождавшись окончания переговоров, вернулся в Париж инкогнито. 5-го декабря 1797 с неестественной скромностью он поселился в маленьком доме, в улице Шантерен, (в скором времени названная улицей “Победы”). Этот дом стал чрез несколько времени местом собрания самых знаменитых генералов, в том числе и генерала Моро и всех политических деятелей того времени. Они хотели разгадать Бонапарта, а он изучал положение дел. На слабое правительство знаменитый генерал, а иногда даже первый попавшийся генерал, легко набрасывали тень в политическом отношении.

Гош только что умер, говорят, отравленный. Бонапарт принимал довольно явно свои предосторожности против подобного покушения, 10 декабря 1797 года он передал директории в торжественном заседании трактат мира и тогда же Баррас в своем ответе, указывая на Англию, приглашал победителя Италии отправиться вновь пожинать лавры. Несколько дней спустя генерал Бонапарт был назначен главнокомандующим над армией, предназначенной в Англию. Назначение — мало определенное, в виду того, что море было не свободно, так что главнокомандующий должен был объявить своим войскам, что правое крыло его армии должно быть в Тулоне. Говорят, что Бонапарт первый возымел отважную мысль об экспедиции в Египет, мечтал о покорении английской Индии, а впоследствии, желая захватить Сен Жан д’Акр, он хотел идти на Константинополь, чрез малую Азию и основать Восточную Империю. Но это значило бы — приписать великому человеку неразумные мысли. С начала IV года, Магаллон, консул республики в Каире, жаловался на притеснения беев, управлявших Египтом и предложил правительству послать войско в Александрию. Министр иностранных дел К. Делякруа вызвал его в Париж для объяснений; впрочем, эта экспедиция никогда не была-бы решена, если бы директория не пришла к заключению, что она нашла предлог удалить генерала Бонапарта, втягивая его в то же время в предприятие, рискованное и с неизвестным исходом. Явно же говорили только о высадке в Англию. Бонапарт предугадывал ловушку и держал себя весьма сдержанно и продолжал свои наблюдения над политическим состоянием времени. Вероятно, он не мог составить себе иллюзии относительно возможности высадки в Англии. И он не поторопился так наивно рисковать своей репутацией. Но вместе с тем ему не хотелось оставаться в Париже в бездействии, где люди так скоро изнашиваются, где он чувствовал себя постоянно под присмотром, подвергая себя чему-нибудь неприятному, или быть забытым, если оставаться в бездействии. Не отвергая явно высадки в Англию, он предлагал ее отсрочить. Бонапарт представлял директории, что нельзя думать о переезде чрез Ла-Манш, иначе как пользуясь дурной погодой, или зимними туманами; что в нивоз было слишком поздно предпринимать меры для этого важного предприятия и что впереди еще целый год. А так как он чувствовал необходимость предпринять что-либо, то согласился начать диверсию на Востоке, угрожая, чрез Египет, английским владениям в Индии.

Он добавлял, что через год он возвратится, чтобы лично руководить высадкой в Англию. Был ли он искренен? Был ли он таковым, когда, пять лет спустя, он собрал такое множество судов на берегах Франции, начиная от Сен-Мало до устьев Рейна? Составлял ли он себе иллюзию возобновить нашествие Вильгельма Завоевателя? Не имея больших военных познаний, можно в том сомневаться. Многие думают, что коалиция 1805 г., которую он должен был предвидеть, вызвавшая его на берега Дуная, вывела его из большого затруднения. Тем не менее, правительство в портах Средиземного моря ревностно начало делать приготовления к большой морской экспедиции. Бонапарт не очень торопился. Он должен был выехать из Парижа 23 апреля 1798 года, когда было получено известие, что французские подданные, составлявшие свиту Бернадотта, посланника в Вене, были оскорблены чернью. Из этого могли возникнуть политические недоразумения; тотчас же генерал Бонапарт объявил, что он отсрочивает свой отъезд. Но говорят, что 3-го мая он был приглашен в заседание директории и получил приказ немедленно отправиться; в споре Бонапарт угрожал своей отставкою. Член директории Ревельер, подавая перо, холодно сказал: “Генерал, вы господин своей подписи”. Тогда Бонапарт понял, что нужно было подчиниться и на другой день выехал из Парижа. Ничто более не препятствовало Египетской экспедиции. Felix, qui rerum potuit cognoscere causas! (Счастлив, кто может познать причины явлений). Правительство предоставило главнокомандующему 36000 чел., различного рода оружия и разрешило расход в четыре с половиною миллиона франков в месяц. — Добавление издателя.

3. Впоследствии полковник.

4. Впоследствии Англичане заняли остров Мальту и осадили крепость. Вобуа, не получив помощи, должен был сдаться. Таким образом Англичане приобрели лучшую гавань в Средиземном море. Они отказались возвратить ее, что послужило поводом к разрыву амьенского мира и до сих пор Англичане владеют этой гаванью.

5. Каким образом удалось скрыть в течении шести недель от бдительности Англичан военные приготовления, это казалось настоящим чудом. Что бы было, если бы флот Нельсона, который, несколько недель позднее, разбил наш флот у Абукира, встретил бы его наполненным людьми и всяким материалом.

6. Из Александрии дивизия Мену, под начальством генерала Дюгюа, была послана в Розетту, которая сдалась без сопротивления. Таким образом западный рукав Нила сделался свободным, и большая флотилия под командой начальника дивизии Перье могла подняться по реке. Дивизия Дюгюа, следуя по берегу на одной линии с флотилией, не нуждалась ни в воде, ни в фураже и нисколько не пострадала. Она присоединилась к армии в Раманиэ, куда прибыла вместе с флотилией. Удивительно, что Бонапарт, который, не имея способа передвижения, должен был ожидать недостатка воды, не избрал пути, по которому шел генерал Дюгюа; тем более, что он ничего не выиграл в быстроте, потому что пришлось оставаться четыре дня в Рамониэ. — Примечание издателя.

7. Это лживое заявление, говорят, было причиною погибели флота. Бонапарт, боясь быть изобличенным первым кораблем, пришедшим из Константинополя, отдал приказ адмиралу Брюэйсу остаться у берегов, чтобы помешать всякому сообщению. — P. V. R.

8. Этот недостойный француз, по фамилии Фелиппо, был товарищем генерала Бонапарта в Парижской военной школе. (Примечание издателя P. V. R).

9. Говорят, что Сидней Смит, защищавший так хорошо С. Ж. д’Акр, родился в этом городе и во время осады был уполномоченным послом короля Англии при Восточной порте.

10. Это убеждение важно. Мы его поникаем; оно граничит с отсутствием дисциплины: в нем заключается большой смысл, рисуя состояние духа солдат, разбитых в Сирии; они начали понимать, что генерал Бонапарт преследовал свои личные интересы в Египетском походе и сражался только из-за них.

11. Как это похоже на отступление из Москвы при совершенно противоположном климате.

Текст воспроизведен по изданию: Египетская экспедиция. Отрывки из военных воспоминаний полковника Виго Руссильона (1793-1837). Казань. 1890

© текст - Лебедев А. А. 1890
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Бабичев М. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info