СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Князь Э. Э. Ухтомский. Путешествие на Восток Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича 1890-1891 гг.

Иллюстрировал Н. Н. Каразин. Часть I. С.-Петербург - Лейпциг. Ф. А, Брокгауз. 1893 г.

Перед нами большой том (40х30½ с.), на плотной белой бумаге, заключающий в себе, при 242 страницах текста, портрет Августейшего путешественника, гравированный на стали, карту маршрута по Египту, одну гелиографию, 27 ксилографий на отдельных листах и 69 рисунков в тексте. Одновременно с русским изданием печатается немецкое в переводе г. Брунгофера, петербургского ориенталиста, английское (в Америке: в Англии не нашлось желающих перевести и издать это путешествие по Египту, Индии и дальнему Востоку) и французское в переводе Леже (Leger) с предисловиями переводчика и Леруа Болье, предпринятое фирмою Делаграва (Delagrave). Ограниченное количество экземпляров печатается на веленевой бумаге, с многочисленными гравюрами на металле, в сафьянных переплетах и будет стоить 150 р. Вышедшее же издание стоит 25 р. за все четыре тома, причем допускается рассрочка: за первый том платится 9 р., за второй - 7 р., за третий - 5 р., за последний 3 р.: стало быть, по окончании печатания цена поднимается на 1 р.

Прежде всего неминуемо возникает вопрос: отчего книга издана Брокгаузом в Лейцпиге? Такую же бумагу и шрифт всегда можно найти в России; ксилографии с рисунков г. Каразина печатаются у нас отлично: напомним его прекрасную книгу В тайге; гравюра и гелиотипия доведены до высокой [443] степени совершенства в Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг: как на пример, укажем на издание Исторических портретов г. Ровинского. Изданная в России эта книга обошлась бы дороже, но она и теперь принадлежит к разряду роскошных, недоступных массе по цене. Чрезмерное обилие рисунков, большая часть коих без нужды занимает отдельные листы, могла бы остаться в роскошном издании, тогда как изящная проза князя Ухтомского, повествующая об этом во истину знаменательном путешествии, оставившем глубокий след на всем Востоке, пожираемом Англией, была бы, должна бы быть в руках более многочисленных читателей, если бы появилась в обыкновенном 8° и получалась за более умеренную цену. Теперь же она даже не окупит издержек, если издается на коммерческом основании; но такие сочинения и не должны издаваться на коммерческом основании.

Большие форматы теперь вошли в моду. Для некоторых изданий они, быть может, необходимы, особенно когда издатели не желают приложить к обыкновенному размеру in 8° особый альбом рисунков, требующих большего размера. Для большинства книг формат, требующий для чтения особого аналоя или стола, решительно неудобен. Точно также тонкий шрифт и длинные строки в 77 букв чрезвычайно утомляют зрение. Этот эльзевировский шрифт, узкий и убористый, господствующий на Западе, уместен только в миниатюрных книгах, для которых в свое время он и был изобретен, но пригодность его для крупных форматов и для русской азбуки крайне сомнительна. Если употреблять его, то следовало бы текст печатать в две колонны. Когда подумаешь о болезненной потребности многочтения, одолевшей современное общество, было бы делом человеколюбия придумать шрифты, менее утомляющие наборщиков и читателей, или поискать в прошлом более четкие и спокойные. Помещение текста в двух колоннах роскошного издания открыло бы новую возможность иллюстратору показать свой талант в орнаментации.

Иллюстрацией книги занялся г. Каразин, манера которого родственна стилю г. Доре. Разница, однако, в том, что свою, ныне меркнущую, славу Доре завоевал, работая карандашом; картины его крайне неудачны и появлялись, кажется, только в Англии. Имея в виду ксилографию, Доре владеет карандашом с виртуозностью, отчетливо сознавая эффекты черных и [444] белых пятен и эффектных смелых линий пейзажа. Фигуры он рисовал плохо, тогда как г. Каразин завоевал себе видное место на акварельных выставках бойкими и ярко-колоритными гуашами, сочными и красивыми набросками безбрежных среднеазиатских степей, необозримых снежных равнин России, фантастическими силуэтами развалин и гор. Он хорошо знает природу и быт народов Средней Азии. Монументальную сторону степных ханств он предоставил Верещагину, и в его гуашах она никогда не имеет значения. Он выработал нечто в роде реторических общих мест (loci topici), которыми пользуется с замечательною и занимательною виртуозностью. К сожалению, во-первых, он не участвовал в названном путешествии, а во-вторых, прежняя деятельность не развила в нем исторического и археологического чутья для того, чтобы приблизиться духом к памятникам невиденной им страны и воссоздать их при помощи фотографий и т. п. материалов. Мало того. Как скоро дело доходит до людей и животных, опасно засматриваться на его гуаши вообще; приятное впечатление вытесняется небрежным рисунком, трактующим с величайшею небрежностью одушевленные фигуры. В книжной иллюстрации эти недостатки в особенности режут глаз. К иллюстрации, как дополнению текста, всегда относятся с большим вниманием, чем к отдельному рисунку и смотрят на нее не мельком и не один раз, а здесь чем больше вглядываешься, тем больше сожалеешь о крайней поспешности, с которою художник набрасывал на бумагу свои художественные мысли. Можно было бы установить некоторую цензуру или надзор над кипучею фантазией иллюстратора; думаем даже, что автор иллюстрируемого текста обязан бы взять это на себя, ибо для него, а не самостоятельно работает иллюстратор; но, к сожалению, в путешествии этого не видно. В тех случаях, где иллюстратор был в своей сфере общих представлений, не стоящих в тесной зависимости от местных и специальных условий, работы его красивы и привлекательны; бывают страницы, когда он творит в унисон, в полном согласии с поэтическим текстом, наконец, иногда фотография дает так много характерного, что не требует особого напряжения от художника для воспроизведения событиями местности. Лунный свет на Ниле, темные причудливые силуэты парусных судов на реке (хотя, по книге, ночью не плавают по Нилу, а стало [445] быть и парусов не поднимают), пароход, дымящийся в открытом море, - это все такие сюжеты, которые г. Каразин изображал с большим успехом. Но беда, когда он сталкивается с историческою иллюстрацией. Уже сцены из Венской встречи начинают коробить. Мало того, что вы видите здесь не-венских военных и гражданских жителей, а какие-то неопределенные фигуры вообще; эти люди, эти лошади нарисованы как будто для ежедневной иллюстрированной газеты, а не для солидной и великолепной книги, а между ними ведь должна же быть разница. Все венские сцены совершенно неудачны. Путешественники выходят в море, и здесь г. Каразин опять на просторе, хотя море и не составляет его специальности; но вот он переносится на классическую почву Олимпии, и разочарования читателя начинаются снова.

Он не видал Олимпии и не испытывал захватывающего впечатления, которое производят собранные там памятники. Превосходные фотографии и воспроизведения их в изданиях Лало и Колиньона не достаточно говорили с его фантизией. Он не поставил бы таких фигур на развалинах храма Зевса и не позволил бы себе изобразить такого Зевса Фидия, такую победу Пеония и коней Эномая, каких мы, к прискорбию нашему, видим на странице 49. В особенности же досадно это, когда читаешь, с каким глубоким вниманием Августейший путник относился в драгоценным фрагментам, открытым так недавно в знаменитом обще-эллинском святилище! И кто мешал художнику срисовать своего Зевса хотя бы с эрмитажной статуи! Других приемов, других линий требовала античная Греция!

Мы в Египте. Великолепная гелиотипия «Пред завтраком у пирамид», в которой сгруппированы все главные лица, окружавшие Августейших гостей в стране Фараонов, составляет главное украшение этой части сочинения. Составляя особый мир, упорно сохраняющий свою оригинальность, несмотря на двадцать пять столетий порабощения и семикратную смену чужеземных властителей, Египет постоянно привлекал к себе вожделения завоевателей и глубокое почтение людей мысли и вкуса. Нельзя оставаться равнодушным в этой удивительной стране. Художнику и ученому она одинаково дает множество благодарнейших предметов для изучения и несмотря на то, что она такой была уже в У веке до Р. Хр., [446] со времен Геродота до наших дней, существенные черты египетской культуры вызывают крайне - разноречивые мнения. Упомянем, например, о египетской религии; одни видят в основе ее глубокое и дельное монотеистическое содержание, облеченное в пеструю одежду мифов; другие - собрание грубых суеверий, неукладывающихся в догматическую систему. В искусстве также усматривается странное явление: древнейшие памятники являются наиболее совершенными, так что история египетского искусства оказывается историей многовекового, медленного, но неудержимого падения: начало же египетского искусства и первой, поступательный период его развития остается неизвестным. Воспроизведений древнего и нового Египта появилось со времени Наполеоновской экспедиции громадное количество. Пособий для нашего талантливого иллюстратора, следовательно, было чрезвычайно много. Не малое значение должен был иметь для него и текст книги, о котором скажем после. Действительно, между рисунками встречаются очень удачные, например, пустынный, мизерный среди мрачного величия пустыни - Суэзский канал, главные пирамиды и сфинкс, Их Императорские Высочества на вершине Хеопсовой пирамиды, Верхний Египет, «и серебрится Нил чуть дышущей волной», Долина Смерти и несколько местных типов по фотографиям. Но нельзя не пожалеть, что художнику пришло на мысль самостоятельно реставрировать сцены из древней египетской жизни. Свободно обращаться с фотографией можно только тому, кто имеет о предмете столь же точное и, кроме того - всестороннее представление, как и очевидец-фотограф. При этом одно - передать внешность предмета в данный момент и другое - изобразить его характер, раскрыть идею, оболочкой которой он является. На беду, египетские памятники изданы в таком количестве и подверглись такой всесторонней разработке, что внешний быт древнего Египта стал общеизвестным, а вследствие этого несообразности в фантастических исторических набросках г. Каразина в особенности болезненно режут глаз. Таковы: Погребение в древности, Фараон в битве, Древнеегипетская флотилия, Жертвоприношение в святилище. Так как при реставрации прилагаются археологические источники ее, древние картины, то улики налицо. Тотчас напрашиваются вопросы: отчего саркофаг стоит не на плоских салазках, - а на какой-то ладье, зачем здесь [447] быки, которых не приносили в жертву, зачем горят костры, когда для жертвоприношений употреблялись каменные и деревянные жертвенники, почему на картине так много беспорядочного движения, столь противного египетской иератической чинности и, кроме того, зачем так много войска, ненужного в египетской погребальной церемонии, носившей исключительно жреческий характер? Во второй мы видим средне-азиатских головастых растрепанных коней, Фараона с невероятно огромным бердышом, имеющим только отдаленное сходство с боевыми секирами Египтян: рядом же помещено древнее (очень неточное) изображение настоящих египетских лошадей, стройных, сухих, тонконогих с гладко-прибранными, закрытыми гривами. У ног Фараона на охоте убитый носорог, неизвестный Египту. Воспроизведения египетских памятников грешат отсутствием твердых очертаний, составляющих оригинальную красоту египетского рисунка и не отличаются точностью; например кони Рамзеса II укорочены.

Г. Каразин отнесся к этой части своей задачи с произвольностью Доре, чего следовало бы избегать. Доре - плохой археолог, годный разве для декораций балетной феерии. Быстрота, с которою работает вообще и работал для этого издания г. Каразин (С мая по октябрь 1892 года он исполнил 200 иллюстраций.), несомненно помогла скорому появлению путешествия в свет, но в художественном отношении было благоразумно дать художнику более времени обдумать предстоявший важный труд и отнестись к исполнению его с большею осмотрительностью.

Мы упомянули, что г. Каразин не участвовал в путешествии и, следовательно, не мог непосредственно восприять впечатления от изображенных им предметов. Ему приходилось знакомиться с темами композиций своих из книг или из вторых рук. Судя по его произведениям, нельзя усмотреть в них достаточной художественно-археологической подготовки в такому труду, как этот. При этом он должен был иллюстрировать готовый текст, но справедливость требует снять с текста ответственность за недостатки иллюстрации.

Автор-издатель давно известен своими учеными трудами и поэтическим талантом, принадлежа в небольшой группе поэтов, развившихся под влиянием личности и поэзии гр. А. К. [448] Толстого; изучение религиозных философских систем Востока наложило особый отпечаток на произведения кн. Ухтомского. Его лирические стихотворения проникнуты таинственным, недосказанным символизмом. Набрасывая яркие, радужные черты носящегося пред ним видения, поэт считает излишним воссоздавать дельный и законченный образ его, предоставляя это фантазии читателя; краски мелькают и тают, как моментально проносящиеся метеоры; в его стихах пластика уступает место колориту, а колорит превращается в музыкальное впечатление. Такой творческий прием нередко встречается у Фота, но великий лирик всецело принадлежит России и русской природе, извлекая из нее чарующие картины, родственные и понятные нам по одному намеку. Миросозерцание князя Ухтомского отличается некоторою экзотичностью, оттенком глубокого восточного мистицизма, вынесенного из научного и непосредственного знакомства с браманским и буддийским Востоком, в Индии, Восточной Сибири и Монголии, откуда князь Ухтомский вывез замечательную коллекцию редчайших бурханов, богослужебных книг и утвари, находящуюся ныне в Академии Наук. Знание Востока и литературный талант были, вероятно, причиной, что князю Ухтомскому выпал счастливый удел сопровождать Наследника престола в путешествии на Восток и быть историком этого плавания.

Описание путешествия излагается в виде дневника. День за день пред читателем развертываются картины блестящего австрийского двора, овации учащейся славянской молодежи, трудолюбивая скромная Греция, сердечно-родственный тихий афинский василикон, бурный переезд до Порт-Саида и восторженный прием пестрого населения, собравшегося со всех концов света - символически знаменательный и совершенно непохожий на прием принца Вельского, который, высадившись в парадной форме, нашел на берегу одних чиновников и полицию.

С 10 ноября начинается обозрение Египта, а 25-го Высокие путешественники уже возвратились из тысячеверстной поездки по Нилу в Суэц, чтобы 4 декабря проститься с Египтом окончательно в Адене. Египту, таким образом, было отдано около двух недель. Если вспомнить несколько дней в Каире, представлявших почти непрерывный ряд великолепных торжеств, оффициальных приемов и посещений, длинное путешествие по Нилу до первых порогов, бесчисленное множество [449] достопримечательностей подлежавших осмотру, та нельзя удивляться, что многое осталось, в стороне и, кроме того, можно сказать, что пребывание Царственных гостей к Египте было не легким, едва ли не «египетским» трудом.

Кратковременность пребывания требовала строжайшего определения программ осмотров и неуклонного исполнения ее: Можно сказать, каждый час имел специальное назначение. Внимание должно было непрерывно сосредоточиваться на заранее определенном предмете. А так как древний Египет Фараонов и его многочисленные памятники остаются для всякого путешественника наиболее трогательною стороной этой английской провинции, то другие стороны Египта должны были стушеваться. Совсем мельком прошел в книге средневековой мусульманский Египет.

Нельзя было не пожалеть, что мусульманский музей, обозрением которого руководил ученый специалист Артын-паша, занял и в описании и в иллюстрации (одна виньетка) так мало места, равно как древние мечети, отчасти перестроенные из церквей, и могилы мамелюкских султанов - в арабские базары. Очевидно, не было времени посетить древние коптские церкви Каира и осмотреть замечательные остатки древности, хотя и немногочисленные, свято хранимые этими стойкими и несчастными христианами. В каирском пребывании нельзя не отметить следующих знаменательных черт: сдержанное отношение Англичан, появляющихся очень редко и всегда на втором плане; шумные манифестации Греков, вызванные совместным появлением с членами Императорской Фамилии и греческого принца, восторженная встреча, устроенная нашими средне-азиатскими мусульманами, между коими немалое число было из Хивы и Бухары, учащимися в каирской мусульманской академии. Таким образом ни мусульманский, ни христианский - коптский элемент страны не занимает в книге желательно видного места; однако, сочувствие последнего не подлежит сомнению. Ни католическое, ни протестантское духовенство, усиленно обрабатывающие теперь тех же бедных Коптов, не заявили даже о своем существовании в это время, тогда как почтенный патриарх Коптов Кирилл явился с приветом тотчас за Александрийским патриархом Софронием. На всем длинном пути по Нилу только Копты воздали почесть православным Великим Князьям. Раззолоченная яхта быстрым ходом [450] возвращалась в Каир. К вечеру 22 ноября «пред нами обозначаются серые глинобитные постройки города Гирге, который так назван в честь Георгия Победоносца, обожаемого местным христианским (!) населением и отчасти заменившего в народном мировоззрении прежнего борца со злом, неутомимого Горуса. Зная о приближении на яхте хедива православных Великих Князей, совершающих плавание на Восток под Георгиевском флагом своего фрегата, как бы чувствуя, что два Георгия посещают в данное время прославляющий его имя и отмеченный его подвигами край (?), горожане Копты торжественно вышли с хоругвями на пристань, чтобы подобающим образом приветствовать Их Высочества. Темный цвет одежды встречающих странно гармонирует со строгою простотой молчаливо-сердечного приема. Над воздвигнутою на берегу триумфальною аркой высится крест. Церковное пение звучит и льется в вечереющем воздухе» (стр. 214) Заметим мимоходом, что автор слишком увлекается теорией переживания, приписывая почитание Св. Георгия померкшему воспоминанию о Горусе. Зигфрид, Беовульф, Беллерофон, Добрыня - тоже драконобойцы, но не слишком ли смело отожествлять их в народной забывчивости с Георгием Победоносцем, символизующим поражение древнего змия-язычества светом Христовым? Жаль, что Копты так незаметно промелькнули на пути. Мы, Русские, пока ничего для них не сделали, а не мешает помнить, что драгоценным местом у Храма Гроба Господня, на котором теперь стоит неосвященная церковь и прекрасное здание русского приюта, мы обязаны Коптам и Абиссинцам. Нельзя не придавать огромного значения проявлению этих доброжелательных чувств со стороны Коптов. Их сочувствие России не политическое, а религиозное. В нем сказывается сокрытое православие Коптов, чуждающихся заискиваний со стороны латинян и протестантов и робко протягивающих руку православной России, которая шумит о неудающемся единении со старо-католиками и забывает, как тысячи восточных христиан попадаются в сети пропаганды и протестантов. Можно бы подумать, что вся эта возня со старо-католиками одна только диверсия и ловушка, чтоб отвлечь внимание ревнителей православия от восточных христиан, воссоединение коих с православною Церковью могло бы, быть достигнуто с меньшим трудом и большим успехом! Греки, посылающие [451] своих будущих патриархов и митрополитов (бл. Герасим, архиепископ Григорий Палама) воспитываться в германские университеты, могли б взять на себя главную роль в старо-католическом вопросе. Для нас же христианский Восток ближе и важнее во всех отношениях. Не скоро вселенское православие перевоспитает латино-германский мир, столь чуждый нам. Одни Славяне связаны с нами узами племенного родства, а именно между ними-то и нет никакого сочувствия и движения в освобождению от Рима.

Но возвратимся в содержанию книги. Прекрасные объяснительные страницы, посвященные виденному, заставляют сугубо сожалеть о пропущенном. Дневник, по необходимости, получил отрывочный характер и представляет ряд страниц художественно написанных и вырванных как бы случайно из занимательной книги. Объяснения таких авторитетных египтологов, как гг. Голенищев, Эмиль Бругис, брат знаменитого египтолога, и Гребо (директор египетского музея) придают особую важность запискам князя Ухтомского. Жаль только, что не все научные ответы этих специалистов были записаны (стр. 156). Замечательный храм в Филе остался без описания. К рассказу о знаменитом сооружении царицы Хатшепсу (популяризованной под именем Хатасу в известном чернокнижном романе Рочестера) следовало бы приложить рисунок. Повествуя об Адене, захваченном с обычною английскою наглостью (стр. 235), автор обратил внимание, что натиск на христианство, утвердившееся рано в югозападной Аравии, исходил не столько от язычников-туземцев, сколько от Евреев, находя себе отпор только в православных эфиопских царях, сюзеренах этой страны. Любопытный эпизод этой борьбы рассказан в житиях Св. мученика Арефы и Св. Григория Омиритского (гимиаритского, аравийского). Изысканная образность изложения нередко доводит автора до неточности и неясности описаний; например, «среди множества вделанных в камень фигур» (стр. 160), которые, однако, не вделаны, а изваяны; «мумии лежали на горизонтальной поверхности змеиного (?) цвета» (стр. 160) - «письмена загадочною лона» (?) в стихотворении на стр. 191: кажется, речь идет о надписи на гробнице: - «темно-голубым отливом струится река» (стр. 210); - изложение слияния божественной души со своим первоисточником божеством изложено неточно и неясно: можно [452] предположить, будто бы душа умершего Унаса заменяет Озириса, тогда как она уподобляется только ему, что Египтяне и выражали, обращая душу в Озириса, пластически только, для наглядности обособленного от вечнопребывающего бога (стр. 224); «гостей отдаривали» - вместо: одаряли (стр. 79); «пленные приводились в Фивы для того, чтобы быть пригвожденными к стенам светлиц на потеху и страх всех, которые стекутся смотреть на страдальцев» (стр. 152): эту фразу, однако, нужно понимать фигурально: пленные изображались в уничиженном виде на скульптурных украшениях, стен и затем назначались на тяжелые работы; избивались же они иногда, после победы во время кампании, как о том упоминается в одном письме хеттейского царя к Фараону Сети.

Однако, эти немногие недостатки изложения поглощаются общим поднятым и одушевленным тоном рассказа. Картина за картиной развертываются как блестящая панорама длинным свитком на тысячеверстном следовании путешественников по царственному Нилу. Там и сям среди вековечных развалин и несокрушимых каменных богов и царей мелькают живописные Арабы, нагие дети, библейские женщины в синих хитонах, медных браслетах с высокими кувшинами на головах, черные Нубийцы, печальные Копты, со времен безумного халифа Хакима (X-XI в.) не снимающие траурных одежд и темных тюрбанов, верблюды, страусы, ослики. Глиняные мазанки лепятся на возвышенностях, белые минареты и купола мечетей, похожие на шишаки мамелюков, выглядывают из темной зелени пальм. Тихо струится Нил по обмелевшему руслу, в ожидании прилива вешних вод. Мрачная, бесплодная пустыня безгранично желтеет по сторонам узкой зеленой долины реки. Пламенное солнце с безоблачного неба опаляет землю даже в Ноябре, а ночью на чудном африканском небе зажигаются неведомые золотые и алмазные звезды. Поразительное великолепие восхода и заката, смены дня и ночи, контраст Нильской долины и безлюдной пустыни искони наполняли человеческую душу восторгом и благоговением и не могли не отвоевать себе значительного места в дневнике северянина, не знающего на своей туманной родине таких красот природы. Поэтическая душа автора упивалась ими, забывая усталость, и нередко восторженная проза переходит в гармоническое стихотворение. Таких мест в [453] книге шесть. Мы позволим себе, прощаясь с книгой, привести заключительную страницу, написанную по выходе из Адена: и Среда, 5 (17) декабря. Время поздно к вечеру. Завтра день тезоименитства Государя Наследника Цесаревича, которое все совершающие знаменательное плавание отпразднуют на пути в Бомбей, идя полным ходом к берегам пленительной страны, издревле притягивающей и чарующей чужеземцев. Радостно дышется среди морского приволья. Свежие негаданные силы закипают в груди. Как-то неизбежно проникаешься сознанием нашей внутренней сплоченности и мощи на этом расширяющемся для ока окрестном пространстве, пожираемом быстрым бегом русских военных судов. Ночь не страшна впереди. Еще не проснувшаяся в своих хрустальных чертогах утренняя заря словно чувствуется в предрассветном мраке.

«Небо янтарное в тающей мгле отдаления...
Искры всходящего солнца на сонных водах...
Краски вечерней зари при лучах торжества возрождения...
Отблеск живой красоты на далеких прибрежных горах...

Лаской зажег
Алый восток

Южную ясную твердь и загадочно-тихое море.
Ширь необъятного моря с волшебной улыбкой привета...
Еле бегущие волны под грудью немой кораблей...
Светлый, глубокий простор над равниной лазури и света...
Даль голубая все выше и глубже навит:
Еле шумевшие волны давно отшумели,
Краски румяной зари отошли, отгорели, Алое утро исчезло, но день - самодержец царит.
Брызги огня ниспадают с вершины престола,
Рдеют в спокойных волнах отраженьем Иного Глагола,
Яркой молитвой природы в слияньи с Творцом».

М. Соловьев.