-

КОЗЛОВ П. К.

ПО МОНГОЛИИ ДО ГРАНИЦ ТИБЕТА

ГЛАВА VII.

В бассейне Меконга.

(См. «Воен. Сб.» 1912 г., № 3.)

Последние дни в системе Голубой реки. — Новый хребет, открытый экспедицией. — Долина реки Дзэ-чю и прилежащие монастыри. — Верхний Меконг. — Встреча с советниками хана Нанчин-чжалбо. — Бивак в живописном ущелье Бар-чю. — Обезьяны.

Двухнедельное пребывание экспедиции в селении Чжэрку прошло замечательно скоро, несмотря на то, что всех нас по-прежнему влекло в сердце Тибета, куда ежедневно направлялись торговые караваны. В душе я не мог не завидовать едущим в Лхасу, как равно не переставал надеяться и сам туда проникнуть.

21-го августа 1900 года мы оставили сининское посольство, снабдившее экспедицию проводниками. В утреннем прозрачном воздухе чувствовалась некоторая свежесть; небо было подернуто, [136] высоко стоявшими над горами, слоисто-кучевыми облаками; стайка улитов-чернышей хлопотливо направлялась к югу. Отдохнувшие караванные животные бодро переправились через рукава слившихся речек и, вступив на левый берег Ба-чю, зашагали в полуденном направлении. Большая тибетская дорога была сильно оживлена туземцами. У небольшого, но очень приветливого предместья Чжэрку, Шикор-томба, подле нарядной часовни, от нас отделилась лхасская дорога, скрывавшаяся в ближайших предгорьях. Наш караван также втянулся в извилистое ущелье и вскоре стал невидим для обитателей покинутых селений. Чем выше по течению, тем сильнее горы сдавливали Ба-чю, громко рокотавшую по каменному ложу. В месте высоко-поднятых и сближенных гнейсо-известняковых берегов был переброшен деревянный мост, ведущий в кумирню Тангу-гомба.

Последняя, красиво приютившаяся в боковом ущелье, содержит в своих стенах около ста лам, преимущественно староверов, хотя в тоже время здесь имеется и небольшое число последователей учения Цзонхавы.

У окраины пройденных гор мы встретили опять монастырь — Бэнчин-гомба, придерживающийся исключительно белого толка, при трехстах человеках братии с двумя гэгэнами во главе. Внешний вид этого монастыря очень красив; в особенности вид главного храма, выкрашенного в кирпичный цвет и имеющего золоченый купол, ярко блестевший на солнце; еще живописнее лепились по скату гор так называемые ритоды — убежища лам отшельников. Ритод — место молитв аскета. Одни ритоды со временем разрастаются в целые монастыри; другие, наоборот, создаются в соседстве уже существующих монастырей для добровольного уединения кого-либо из старейших лам. Некоторые ритоды имеют вид обыкновенных пещер; у иных бывает или только сужено входное отверстие или пристроен домик, порою выдающийся в виде балкона. Проживание в ритодах есть удел монахов отшельников, подобных нашим схимникам.

Завидев русских, расположившихся лагерем у журчащего источника, ламы тотчас заперли двери храмов и жилищ и частью попрятались, частью, разделившись на группы, приготовились энергично охранять монастырь, на случай нашего посещения. [137]

Подле монастыря протекает небольшая речонка, в которой мы наловили гольцов и маринок, а в кустарниках, одевающих ближайшие холмы, добыли в орнитологическую колекцию светлого большого сорокопута и кукушку.

На утро, 23-го августа, оставив в покое монастырь и его чересчур трусливых лам, экспедиция направилась на пересечение долины к водораздельному хребту, а следующими двумя переходами уже поднялась на самый хребет. Перевал Гур-ла, лежащий на нашей дороге, имеет 15.700 футов над морем. Отсюда, к югу, начинается бассейн Меконга, той великой реки, которая несет свои воды в Южно-китайское море. У самого перевала, к западу от него, высится колоссальная гора Гаик-ган-ри с характерно взъерошенной конусообразной вершиной, покрытой снегом. Абсолютная высота этой горы, служащей, по поверью туземцев, пристанищем духа-покровителя скотоводов, та же, что и Эльбруса. Немного ниже проходит граница вечного снега, которого более или менее касаются и отдаленные на западе вершины. Дважды мы располагали свой бивак в виду горы Гаик-ган-ри, любуясь ею и с севера, и с юга. Отовсюду она производит впечатление величественного конуса, поднимающегося своей шероховатой вершиной высоко к небу.

Этот хребет — один из самых величественных хребтов, виденных нами в восточном Тибете, у тибетцев не имеет названия; названия имеют лишь отдельные выдающиеся вершины. По праву первого русского исследователя, проникшего в бассейн Меконга и поработавшего в нем в течение полугода, благодаря доверию и широкой поддержке Императорского русского географического общества, я позволил себе назвать этот хребет — хребтом Императорского русского географического общества, и, как таковой, он справедливо напомнит каждому европейцу о деятельности нашего родного учреждения.

Рассматриваемый хребет шлет от себя много больших и малых речек, размывающих горы на сложно переплетающуюся сеть довольно красивых ущелий, по которым нередки пенистые каскады и водопады, на особенности в северном склоне хребта, в окрестности горы Морто, где вода стремительно несется отовсюду, ниспадая более или менее круто; спокойные бассейники, обыкновенно расположенные уступами, встречались только изредка. Словом, проходя в этой очаровательной местности, мы [138] положительно ничего другого не слышали, кроме оглушительного рёва каскадов или шума водопадов или же своеобразного рокота скрытно бегущих ручейков.

Исполинским валом тянется этот водораздельный хребет с юго-востока на северо-запад верст на семьсот, а то и более, давая от скалистого гребня до подножий того и другого склонов приволье кочевникам с их многочисленными стадами баранов и яков.

Вступив в бассейн Меконга, мы среди первых обитателей хошуна Бучун, дружелюбно встретивших экспедицию, устроили дневку. Здесь нам охотно продавали баранов и масло, а потому, пользуясь случаем, мы пополнили запасы продовольствия более, нежели на месяц. Кочевые тибетцы и здесь выглядели грязными, лохматыми и несколько дикими. Когда однажды, засидевшись у нас на биваке, они неожиданно услышали пение нашего конвоя, то просили поскорее отпустить их домой, так как их будто бы пугают ужасные русские голоса, от которых волосы на голове поднимаются дыбом. Переводчик старался им объяснить, что в пении русскими людьми своих национальных песен худого ничего нет. — «Нет, это не песни», продолжали стоять на своем туземцы, «это вызывание духов, живущих на горе Гаикган-ри; особенно делается страшно», заметили они, «когда во время пения слышится громкий свист!»

Тут будет кстати упомянуть, что невежественные туземцы и теперь, как и в прошлые путешествия, пренаивно спрашивали нас что скрыто в наших ящиках? «Правда ли», расспрашивали дикари, «что тут хранятся солдаты в яйцах и что, в случае необходимости, они вылезут оттуда драться?» То же мнение разделял, впрочем, и чамдойский чиновник, да-лама, впоследствии встретивший нас на реке Но-му-чю, на другой день после вооруженного столкновения экспедиции с тибетцами; он, кроме того, был уверен, что в этих ящиках мы везем и наших жен, которых по ночам выпускаем в палатки к мужьям, а утром снова прячем в ящики.

Более или менее дружелюбным отношениям, установившимся у нас с бучунцами, помогли, между прочим, наши молодые проводники, тибетец и тибетка, сопровождавшие экспедицию [139] последние три дня, в течение которых мы успели перевалить через главную ось водораздела. Несмотря на то, что проводники всю дорогу шли пешком, они не разу не упустили случая помочь нам при вьючке и развьючке каравана; веселые, беззаботные, они кажется успели всюду завязать дружеские отношения. Особенно неутомимой, ловкой и живой была сильная, мускулистая тибетка, в пользу которой еще более располагали ее спокойный нрав и постоянная улыбка. Будучи в описываемое время еще только двадцатилетней, эта девушка уже два года тому назад совершила путешествие с торговым караваном в Лхасу и обратно и в течение всего далекого и продолжительного пути постоянно поражала тибетских купцов своим молодечеством и несвойственным женщинам геройством. По признанию самой тибетки видно было, что она страстная любительница путешествовать и отправилась в Лхасу тайком от своих родителей, не желавших отпустить ее из дому добровольно. С того времени она считается, среди своих соседей, неустрашимой, почему и была назначена в качестве опытной проводницы в нашу экспедицию. Своему товарищу однохошунцу она не была ранее известна; он познакомился с ней лишь теперь; несмотря на то, молодой человек готов был предложить тибетке все, только бы окончательно завоевать ее симпатию, но тибетка, видимо, предпочитала полную самостоятельность, так как на последнем совместном ночлеге она надолго исчезала с бивака в соседний банаг (палатку), куда была заранее приглашена молодым красивым радасцем.

На прощанье оба проводника получили от нас денежные подарки, а тибетка, сверх того, еще и ножницы. Молодые люди, вскочив верхом на лошадей, которых они должны были увести обратно в радаский хошун, без седел, довольные понеслись в карьер восвояси.

Дальнейший путь экспедиции в течение нескольких дней шел в юго-западном направлении поперек горных цепей и многих больших и малых речек, стремительно несшихся к юго-востоку и скрывавшихся там среди более расчлененных гор, принадлежащих все той же системе водораздельного хребта. За третьим, более низким луговым перевалом Чжонни-ла, караван уже начал спускаться к многоводной реке Дзэ-чю, по [140] одному из ее левых притоков Чок-чю. На этой последней мы были очень порадованы первым еловым лесом и густыми зарослями разнообразных кустарников. Наша орнитологическая коллекция стала быстро пополняться не только знакомыми мне видами птиц, но и такими, которых я никогда и нигде не наблюдал. Белый ушастый фазан, зеленый всэре, кривоноски, гималайский клест, дубонос, самые разнообразные вьюрки, краснохвостки, синицы, мухоловки, новая камская пищуха и многие другие составили предмет сборов наших препараторов; лично же мне этот пернатый мир, помимо охоты, доставлял большое удовольствие или своим пением, или украшением тех уголков, где мы располагали свой бивак. Одним из самых красивых мест лагеря экспедиции были скалистые ворота на Чок-чю. Нависшие скалы, густой лес, шум бешеной речки делали эту часть дикого ущелья чрезвычайно живописным.

Главная река Дзэ-чю, один из видных левых притоков верхнего Меконга, протекала вблизи, верстах в двух от бивака. Ширина ее прозрачно-голубых вод достигает двадцати пяти — тридцати сажен, при глубине, в это осеннее время, от десяти до пятнадцати футов. Течение стремительное, а на порогах и очень бурливое; в таких местах гребни волн покрываются барашками.

Общий характер долины этой реки крайне привлекательный: береговые горные скаты покрыты густыми зарослями леса, кустарниками и травами, по большей части уже отцветшими и завившими. Над растительным покровом нередко выделяются типичные, напоминающие собою искусственные крепостные стены, известняковые обнажения, которые при дорогах и переправах исписаны мистическими формулами, а также и изображениями различных божеств буддийского пантеона. Самые дороги то вьются по мягким косогорам, то взбираются на береговые скалы, то, наконец, спускаются в расширенную часть долины, отведенную под селения и пашни. Во время прохождения по Дзэ-чю, поднявшись на уступы скал, невольно останавливаешься, чтобы полюбоваться ее живописными видами. Внизу, в глубине долины, шумит река, гигантскою змеею извиваясь среди угрюмых скал или окаймляя мягкие луговые площади, полого ниспадающие к каменистым галечным берегам. По скатам противоположного [141] берега медленно пробираются туземцы; там, вверху, подобно орлиным гнездам, темнеют низкие шатры кочевников.

В наш лагерь, располагавшийся в красивых местах, нередко захаживали попутные туземцы. Один из таких туземцев, охотник, вскоре освоился с нами и часто сопровождал нас в экскурсиях. У него же мы добыли отличную шкуру дикой кошки, промышлявшей в лесу за грызунами и птичками. Из других зверей в ближайшей окрестности чаще всего можно было видеть куку-яманов и кабаргу, державшихся на святой горе, покровительствуемой монастырем. Последний налагает большое наказание на тибетцев-охотников, замеченных в нарушении их постановления — не стрелять зверей. Наш приход сюда как раз совпал с произнесением обвинительного приговора над тем молодым туземцем, который сопровождал нас на охотах; бедняга напрасно старался доказать ламам-судьям, что он не виноват, так как злосчастная кабарга, подстреленная им вдали от монастырской святой горы, прежде нежели достигла запретных мест и испустила дух, успела пробежать значительное расстояние. Ламы не вняли его доводам и приговорили к ослеплению на один глаз, с правом, однако, заменить это жестокое наказание своевременным взносом гуцена или штрафа. Несчастный, раздобывший кое-что из причитающихся девяти предметов, все еще нуждался во многом и дрожал при мысли о предстоящем наказании. Экспедиция сочла уместным оказать охотнику посильную помощь и тем выручить его из беды. Конечно, это обстоятельство не осталось тайной среди ближайших тибетцев, от которых вскоре узнали и отдаленные обитатели, относившиеся к экспедиции вообще более или менее дружелюбно.

За следующей высокой скалистой цепью гор протекал самый Меконг, который своими размерами не уступает далеко оставленному позади Ян-цзы-цзяну. У местных туземцев верхний Меконг известен под названием Дза-чю. В месте переправы экспедиции через эту реку нас ожидал один из четырех советников Нанчин-чжалбо — Шэраб-Чумпыр, который, в ответ на приветствие, принесенное им от имени своего хана, получил от экспедиции паспорта, для представления их в ханскую ставку, запрятанную в одном из ущелий на речке Бар-чю. [142]

В звании Нанчин-чжалбо в настоящее время состоит четырнадцатилетний мальчик, которого ревниво оберегают его приближенные. При малолетнем хане, в качестве воспитателя и учителя, проживает один из старейших лхасских лам. Некоторые из подчиненных Нанчин-чжалбо не хотят признавать своего начальника потомственным ханом, потому что покойный хан не оставил себе наследника от законной жены. Этот же мальчик был разыскан впоследствии в одном из семейств нанчинских тибетцев, пользовавшихся благосклонностью покойного хана, который в свое время при жизни навещал сильно приглянувшуюся ему красивую девушку, ставшую затем матерью нынешнего малолетнего начальника. Ближайшие родственники мальчика, занимавшие видное положение при покойном хане, помогли его побочному сыну утвердиться во власти законного наследника...

Мое желание посетить юного чжалбо встретило непреодолимое препятствие, под предлогом тяжелой болезни матери хана, хотя, в сущности, дело обстояло иначе: в ставке Нанчина все были здоровы, за исключением его самого; вот это то болезненное состояние юноши, приближенные его, из суеверия, и скрывали не только от чужестранцев, но даже и от своих. Тогда же, вместе с паспортами, мы поручили передать начальнику южных тибетцев и приличные подарки.

На третий день посланный к хану возвратился с разрешением беспрепятственного пропуска экспедиции по всем нанчинским владениям, не стесняя ее сроком, причем чжалбо прикомандировал в наше распоряжение знакомого уже нам чиновника — Шэраб-Чумпыра. В заключение хан прислал ответные подарки, заключавшиеся, главным образом, в предметах продовольствия. По словам посланца, хан много расспрашивал о «русских» и выразил сожаление, что ему не пришлось увидеть этих людей, впервые посетивших его землю. Из наших подарков юному хану больше всего понравился стереоскоп с видами и типами России.

Таким образом нам удалось установить прочное знакомство и с южными тибетцами, в чем, конечно, видную роль сыграл Шэраб-Чумпыр, довольный назначением состоять при экспедиции на ее дальнейшем пути к лхасским владениям. [143]

Личность Шэраб-Чумпыра довольно интересна. Получив от отца в управление хошун, он располагал в тоже время и порядочным наследственным состоянием, что ставило молодого старшину на видное место и давало возможность в большей степени проявлять свою самостоятельность. Будучи в душе великим воином, Шэраб-Чумпыр не только не стеснял в грабежах своих подчиненных, но даже и сам часто принимал в них главное участие, правда, так несчастливо, что вскоре дошел до разорения и устранения от должности, а затем и до заключения в кандалы... И только война, веденная Нанчин-чжалбо с некоторыми хошунами центрального Тибета, помогла Шэраб-Чумпыру вновь подняться. Ему и двум другим опальным бэй-ху хан решился доверить командование отрядами для одержания победы, столь долго не дававшейся прежним его ставленникам. И, действительно, в роли исключительно воина, Шэраб-Чумпыр блестяще одерживал победу за победой и вскоре вернул все земли, отошедшие было к соседним хошунам, чем и восстановил прежнее влияние своего известного чжалбо. Обрадованный хан простил ему все проступки и постепенно возвел его до настоящего положения — ближайшего советника, потребовав предварительно от него клятвенное обещание не возвращаться к прежним грабежам однохошунцев. «Да», заметил мне однажды Шэраб-Чумпыр, «лихой я был в более молодые годы; не один десяток тибетцев пали мертвыми от моих пуль или ударов сабли», при этом да-бэй-ху указал мне на одного мужественного тибетца, случайно проходившего мимо нас в сопровождении мальчика-поводыря: «вот этот прежний лихой грабитель был ослеплен ханом по моему настоянию, так как он был причиною наших многократных войн с соседями».

Верхний Меконг, согласно общему направлению хребтов и заключенных между ними долин, стремительно катит свои голубые волны в юго-восточном направлении. Зародившись из обильных ключей, эта река, по словам туземцев, вначале течет на восток по открытому, высокому, холодному плато центрального Тибета, затем, постепенно склоняясь к югу, все более и более стесняется сближенными между собою цепями гор, образующими довольно часто теснины и пороги, бешено низвергаясь по ним, она оглушает шумом своих вод, [144] сбивающихся у каменных прибрежных стен в блестящую пенистую массу. Боковые ручьи и многочисленные речки, напоминающие собою, по быстроте течения, горные потоки, увеличивают дикость и своеобразную прелесть Меконга. Там и сям, в капризно-извилистых его расширениях, приютились селения тибетцев, к крохотным полям которых обрываются скалы, убранные рододендронами, диким абрикосом, белой и красной рябиной; темный лес из могучих елей, лиственниц и можжевельника тянется с одной стороны, светлые березовые рощи — с другой; на дно самых долин, к берегам вод, спускаются густые кустарники: ива, жимолость, барбарис, боярышник, так называемые ягодные кусты: крыжовник, смородина, малина и множество всевозможных высоких и низких трав. Выше лесной и верхнекустарной зон пестрят самыми разнообразными цветами альпийские луга, где, на просторе, пасутся стада кочующих обитателей, в свою очередь мало стесняющие диких млекопитающих, не говоря уже про птиц, в большинстве случаев, держащих себя совершенно безбоязненно и по отношению к стадам, и по отношению к туземцам.

На дальнейшем пути к югу снова встают высокие синеватые горы, за которыми, по словам Шэраб-Чумпыра, нас ожидают глубокие лесные ущелья, населенные обезьянами и всевозможными птицами. К северу точно также громоздятся горные цепи, но они уже знакомы нам; мы живо представляем себе что находится в них и за ними. Горы же, преграждавшие нам южный горизонт, представлявшие, так сказать, задачу дальнейших исследований экспедиции, манили нас своею неизвестностью, в особенности в данном случае, после таких интересных сообщений о них советника Нанчин-чжалбо.

Перевал Радэб-ла, возвышающийся над морем на 14.550 футов, открыл нам первое живописное ущелье Бар-чю. Долго я стоял на перевале и не мог налюбоваться этим ущельем, гармонично сочетавшим в себе отвесные каменные кручи, густые леса ели и древовидного можжевельника и темную извилистую речку, положительно тонувшую среди причудливо нависших над нею гигантских скал и цеплявшихся по ним хвойных зарослей. Даже мои тупые монголы-спутники и те, при виде Барчюского ущелья, много раз повторяли: «гадзэр сэйн-байна!» что значит — «место очень хорошее, красивое». [145]

С обеих сторон ущелье запирается мрачными теснинами, а с восточной, кроме того, и высоким каменным порогом, с которым Бар-чю яростно сражается, превращаясь при этом в одну сплошную пенистую массу, играющую на солнце цветами радуги. Рев и шум Барчюской стремнины был в состоянии заглушить самый громкий людской голос. Обаятельной дикой прелести каскада способствовали также девственные заросли, нависшие с отвесно ниспадавших береговых стен. Это было любимейшее место моих охотничьих экскурсий.

По целым часам я просиживал в соседстве стремнины, наблюдая под ее монотонный гул за жизнью местных пернатых. Чуть только блеснут солнечные лучи по скалистым стенам ущелья и вершинам хвойных дерев, как уже просыпаются птицы и покидают места ночевок. Снежные грифы, ягнятники бородатые и орлы-беркуты дозором понеслись над вершинами гор; высоко над елями парит вновь открытый ястреб, которого по временам беспокоят попутно-пролетающие сокола, сарычи, галки и крикливые клушицы; сверху ущелья волнистым полетом прилетел зеленый дятел и с размаха уцепился за пень; в гуще кустарников перелетают или прыгают по ветвям бурая кустарница и дрозд Кесслера; рядом с ними можно было нередко вспугнуть рябчика; повыше — цепляются в хвое всевозможные синицы, несколько видов пеночек и золотистолобый королек; изредка в стайках перелетали с одной стороны ущелья на другую гималайские клесты и каменные голуби; там и сям перемещались на скалах или на деревьях, помахивая хвостиками, красивые горихвостки; в гуще можжевельников запрятались дубоносы и нарядные розовые вьюрки: у прибрежных, обмытых водою корней, ютился крапивничек, а по речным валунам — водяная оляпка, часто спрыгивавшая на воду.

К полдню птички становятся менее энергичными и, напившись воды, незаметно скрываются в кустарники и скалы. Пора и охотнику возвращаться к биваку. Тихо бредешь по знакомой тропинке, порою на минуту остановишься, прислушаешься и в тоже время посмотришь в бинокль на ближайшие скалы. Среди тишины вдруг польются, словно из свирели, нежные, тонкие звуки зеленого красавца всэре, усевшегося где-либо на бугорке, подле стайки [146] этих птиц, спустившихся к речке напиться; по мере того, как умолкает одна приятная трель вблизи, за поляной раздается новая, там дальше еще и еще; мелодичные переливы звуков доверчивых всэре и замечательно нарядное их оперение часто совершенно обезоруживали меня и я ограничивался одними прицеливаниями в этих птиц. Истый охотник-коллектор и любитель природы меня поймет...

На южном склоне соседнего нашему биваку Нанчинского хребта удалось найти обезьян. Встреченные зверьки держались компанией, штук в двадцать, вблизи гребня гор, по скалам, одетым можжевеловым лесом. Умные, забавные зверьки беззаботно резвились на южном теплом солнце, не боясь близкого соседства человека-тибетца, вселившего в них уверенность в том, что он для них неопасен. Одни из обезьян ловко прыгали по деревьям, другие с неменьшим искусством и проворством цеплялись по скалам, в то время, как прочие, усевшись на выступы камней, спокойно наблюдали за всем окружающим или же кувыркались друг через друга. Вследствие особенной подвижности обезьян, они то и дело меняли свои места и невольно подолгу привлекали к себе всеобщее внимание. Крайне интересными зверьки бывали на деревьях, когда они старались свалить друг друга наземь: вот один из них быстро поднялся на самую вершину можжевельника и приготовился взглянуть по сторонам, как другой, тотчас догнав его, начал усердно трясти вершинку дерева; там, на скалах, один другого наделяют пощечинами, или же, наоборот, после таких недоразумений, трогательно оказывают друг другу внимание и ласку. Обезьяны вообще вели себя свободно и безбоязненно, словно не замечали людей, устремивших на них свои, более чем пытливые, взгляды.

После двух-трех выстрелов, раздавшихся по обезьянам, последние, однако, сообразили в чем дело и поспешили скрыться за исключением двух, поплатившихся за излишнюю доверчивость и доставшихся в трофей охотникам. Ручной молоденький зверек, подпущенный к убитым обезьянам, не проявлял особенной тревоги и неудовольствия: пугливо, жалостно обнюхав своих собратьев, он вскоре же стал спокойно исследовать их густую шерсть на голове и шее — излюбленное занятие камских обезьян, [147] так живо напоминающих собою за этим делом их близких соседей — тибетцев.

Здесь будет уместно вообще сказать несколько подробнее о камской обезьяне (Macacus vestitus).

Этот вверь, называемый тибетцами «аргэ», довольно обыкновенен в бассейне верхнего Меконга, в особенности в окрестностях Чамдо, преимущественно выше по долинам и ущельям рек и речек, которые богаты скалами и лесами.

Обезьяны бродят стадами иногда до сотни и более особей. Облюбовав известный район, звери держатся его более или менее продолжительное время, затем исчезают, передвигаясь в скалы соседних ущелий. При встрече речки, звери успешно ее переплывают, за исключением детенышей, которые, при таких передвижениях взрослых, помещаются на спины родителей. Обсиженные места обезьян видны по их лёжкам, помету и по разрытой рыхлой почве.

Летом звери ищут более прохладных мест, поднимаясь до верхнего предела лесов; зимою, наоборот, спускаются ниже, выбирая солнечные пригревы у скал. Ночуют обезьяны в выемках скал, в пещерах; чуть пригреет солнышко, они оставляют ночевку, вылезают на скалы; позднее прыгают по веткам древовидного можжевельника, собирая его семена. Обезьяны охотно питаются, кроме того, корнями гусиной лапчатки, многими ягодами, а при случае, летом, приходят на поля, засеянные репой и немилосердно их вытравляют.

Туземцы, усматривая в обезьяне некоторое подобие людей, их не стреляют, боясь греха, равносильного убиению человека. Поэтому описываемый зверь нисколько не боится тибетцев. Мне не один раз приходилось видеть, как зимою обезьяны стадами кормились по пашням и лужайкам, вблизи тибетских жилищ, иногда даже в стогах их соломы, и как близко взрослые люди и обезьяны проходили друг от друга, по-видимому, не обращая внимания один на другого. На мальчишек же, пытавшихся прогнать этих зверей, в особенности с полей, засеянных репой, обезьяны жестоко нападают, сваливают с ног и безжалостно колотят передними ногами. Другое дело, если появлялся кто нибудь из нас: мирное состояние всего стада обезьян тотчас нарушалось и все они скоро исчезали в скалы или в лес. Вожаками бывают по большей части взрослые самцы. [148]

Определенного любовного периода у обезьян не существует; поэтому дети появляются на свет во всякое время года. Мать заботливо скрывает родившееся дитя в ямочку, предварительно выстлав ее мягкой травой и замаскировав веточками. В таком гнездышке обезьяна-мать держит малютку дня три и тогда стадо ютится поблизости. Затем, мать берет дитя в охапку, точнее — подмышку, следуя в пути на трех ногах. При отдыхе или срывании корма обезьяна кладет детеныша рядом с собою. По истечении двух недель молодые уже в силах держаться на спинах родителей, ловко там усаживаются, крепко держась за длинную мягкую шерсть. Замечательно забавную картину представляет стадо рассматриваемых зверей, идущее гуськом по гребню гор, когда некоторые из них, имея на спинах малышей, шествуют точно лошади под седоком. Мой юный спутник-забайкалец находил, впрочем, другое сравнение для детенышей, ехавших верхом на взрослых обезьянах; он выражался: «маленькие завьючены на больших». Этот же препаратор, Мадаев, на одной из своих охот за обезьянами, должен был первоначально отступить от них, так как звери, находясь выше охотника, дружно стали бросать в него камнями, которые по крутому косогору катились очень быстро; иные пролетали в воздухе со свистом.

Обезьяны между собою также нередко серьезно дерутся; недоразумения, по-видимому, рождаются очень быстро, из-за пустяков. Так, на ряду с большой дружбой и вниманием друг к другу, выказываемыми в особенности при взаимных услугах в отыскании паразитов, можно видеть, как те же обезьяны щедро наделяют одна другую пощечинами. Пострадавшая громко кричит от боли.

Тибетцы иногда ловят детенышей обезьян и держат их у себя в домах для забавы. В неволе этот зверек быстро осваивается и привыкает к людям. По мнению туземцев, прирученным обезьянам следует отрубать хвосты, что нередко они безжалостно и проделывают с ними, в целях будто бы проявления большого разума этими человекоподобными существами. Во избежание бед, которых, при всяком удобном случае, не мало натворит обезьяна, ее держат на привязи, отпуская ежедневно на час-другой в соседний лес или скалы. [149] Привязывать этого зверя следует очень искусно; иначе он всегда сумеет развязать даже довольно сложный узел.

У нас была также прирученная обезьянка, подаренная мне Шэраб-Чумпыром, которую мы впоследствии прозвали Мандрил. Эта общая наша любимица с первого дня появления в лагерь экспедиции сделалась предметом развлечения ее участников. Для этого зверька была устроена трапеция, на которой он проделывал всевозможные упражнения. Со всеми нами Мандрил скоро освоился, но привязывался только к тому, кто не позволял себе по отношению к нему злых или мальчишеских шуток; ласковое же отношение и лакомые подачки очень ценил, как равно не проявлял обиды или неудовольствия, если его по временам наказывали, заставая на месте преступления.

Наш свирепый пес Гарза вначале порывался уничтожить Мандрила, но, получая за каждую подобную попытку должное внушение, скоро смирился и освоился с ним, а недели две спустя оба наших спутника стали если не друзьями, то во всяком случае и не врагами. Гарза позволял Мандрилу безнаказанно гладить себя по голове или навязчиво цепляться за ноги, за хвост, но только не выносил его назойливых прыжков на спину; в таком случае собака убегала от обезьяны и пряталась где-либо в кустах. Интереснее всего было наблюдать, как Гарза защищал Мандрила от нападения чужих, встречавшихся собак: застигнутая врасплох туземными псами, обезьяна без оглядки мчалась к лагерю или каравану, неистово крича от страха; на ее крик быстро появлялся Гарза и тотчас же устранял опасность от своего товарища. Иногда, впрочем, обезьяна вспрыгивала к кому-либо из нас на плечи и оттуда старалась излить свой гнев своеобразным отрывистым фырканьем.

...Короткие осенние дни в глубоком ущелье Бар-чю проходили скоро, сумерки длились также непродолжительно, а за ними быстро надвигалась ночь своим темным, мрачным покровом. Благодаря богатству сухих дров, люди отряда, по вечерам, устраивали веселые костры, подле которых мы частенько засиживались позднее обыкновенного, в особенности, когда еще сквозь медленно плывущие облака проглядывала луна, таинственно озарявшая наш тихий уголок и ближайшие серые скалы. Густой высокоствольный лес стоял безмолвно, словно погруженный в [150] дремоту, лишь совершенную тишину ночи нарушал, монотонный рокот речки да унылое гуканье филина, по временам раздававшееся в том или другом углу ущелья. Неприятный голос этой ночной птицы будил нашу собаку и привлекал ее с лаем в свою сторону; затем, через несколько минут, недруги успокаивались и опять наступала прежняя убаюкивающая тишина.

П
. Козлов.

Текст воспроизведен по изданию: По Монголии до границ Тибета // Военный сборник, № 4. 1912

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info