СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АЛЕКСЕЕВ В. М.

СОВРЕМЕННАЯ РЕФОРМА КИТАЙСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ

(Вступительная речь прив.-доц. В. М. Алексеева, произнесенная в спб. университете 22-го февраля 1910-го года.)

Периодическая печать все чаще и чаще оповещает нас о лавине реформы, мчащейся по современному Китаю; о решительных, быстрых и глубоких преобразованиях его государственного строя, приготовляемого к конституционным формам правления; о неудержимом развитии его военных сил, которое уже и теперь удивляет военных знатоков - и, вообще, о шагах, делаемых гигантом Азии по пути к современным формам европейской цивилизации. В настоящей речи я буду иметь честь указать еще на одну крупную реформу, несомненно создающую почву для всех других и пульсирующую в Китае в настоящее время самым чувствительным образом, - на реформу китайского образования.

Всем известно, что в Поднебесной Империи образование, [311] особенно в утонченном его виде, на протяжении массы веков всегда считалось самым достойным занятием и уважалось на всем пространстве преобладания китайской культуры.

В проповеди Конфуция призыв к учению и постоянному совершенствованию в нем (Классическая книга Китая, называемая «Афоризмами» (Конфуция), начинается словами: «Учиться и постоянно упражняться... Не радость ли?») является едва ли не главным мотивом, да и все эпитеты, сравнения, образы, употребляемые в китайской литературе всех времен, весьма ярко свидетельствуют о глубочайшем уважении китайской нации к умственному труду и совершенству. Поэтому, вовсе не удивительно, что вместе с началом так называемого «пробуждения Китая» (awakening of China) главное внимание китайского правительства было обращено на увеличение числа школ и быстрейшее приближение их к типу школ обязательного образования.

В данном случае правительство лишь в легкой форме реагировало на потребности населения, в котором страсть к образованию тормозилась в дореформенную эпоху его недоступностью для очень и очень многих. В настоящее время весь Китай покрывается сетью учебных заведений самых разнообразных типов и назначений. Нет никакого сомнения, что при том огромном запасе накопленной веками интеллектуальной силы и интеллигентной потребности, который делает китайцев необычайно восприимчивыми к умственной культуре, все эти рассадники знания окажут стране колоссальную услугу. Однако, и на этом пути современные реформы Китая встречают немало затруднений. Они происходят, главным образом, от излишней порывистости отдельных лиц, или же от недостатка в ориентации среди массы вопросов, наплывающих бесконечной чредой на учебное ведомство и требующих немедленного разрешения. Среди этих затруднений главным, в сознании наиболее мыслящей части китайского общества, является вопрос о реформе изучения самого китайского языка и о ее ближайших последствиях.

Вряд ли в какой-либо стране хорошее образование дается с таким трудом, как давалось оно в дореформенном Китае. Начиная с шестилетнего возраста и кончая чуть не к тридцати годам, китайский так называемый «потомственный ученый» посвящал все свое время, с утра до ночи, изучению своего языка. Память была самым важным фактором в этой учебной процедуре. Ею усвоивалось буквально все, что объяснялось, а в раннем возрасте - даже без объяснений. Таким образом, балласт, накопленный к той стадии ученой начитанности, которая считалась [312] удовлетворительной, поражает своею сложностью и объемом. Лаконические энциклопедии; тринадцать классических книг (текст и признанные ортодоксальными примечания к нему); свод исторических летописей, с фактами, а главное, именами и прозвищами отдельных лиц; многие сотни стихов Танской эпохи (VII-X в. по Р. Х.); массы образцов изящной литературы всех времен и видов, включая сюда и целые тома искусственных схоластических композиций, считающихся наилучшими (времен династии Минь и нынешней); избранные места: из философов, из отдельных исторических сочинений (Шицзи, Ханьшу, Гоюй, Гоцэ) и из энциклопедии Ма Дуано Лин’я; наконец, блестящие романы, драмы и, вообще, chef d’oeuvre’ы изящной литературы - вот приблизительно рецепт былого китайского образования. Прибавьте к этому постоянные, настойчивые упражнения в схоластических сочинениях, прозаических и стихотворных - и вы увидите, что при прежней системе обучения совершенно не было времени для иных предметов, кроме собственных туземных.

Таким образом, формулой для понятия «образованный (вернее - «начитанный») китаец былого времени» может служить следующее определение: это был человек, во-первых, начитанный в классических и других формах родной литературы, который твердо помнил и отчетливо уяснял себе ее образцы, веря всей душой в ценность и важность их для так называемого, по-китайски, «самопитания»; во-вторых, человек, умеющий, как выражаются китайцы, «переварить» в себе все усвоенное и излагать уже свои собственные мысли в формах древней литературы, считающихся священными; в-третьих, человек, умеющий слагать искусственные схоластические композиции по образцам, твердо установленным модою эпохи двух последних династий; в-четвертых, вообще человек, который при чтении и сочинении всеми силами ищет удаления от обыденности и реализма в области отвлеченной мысли, от слов, употребляемых в разговоре на банальные темы, к таинственным словесным формулам классиков и иных древних сочинений; в-пятых, человек, миросозерцание которого построено из максим, преподанных моральной мудростью конфуцианской школы и примерами истории. Эти максимы, кроме своего ортодоксального назначения - «помогать правлению», служат еще воспитанию китайского ума. Наконец, от такого человека требуются тонкое понимание вещей особенного вкуса, в роде, напр., Сисянь-цзи (Лирическая драма прибл. XII века по Р. Х.), Ляо-Чжой-чжи («Загадочные истории», написанные утонченным до последней степени литературным языком (XVII в.).) и [313] других, но вместе с тем решительное осуждение всему сверхъестественному и ортодоксальность взглядов, построенная на основаниях, только что мною указанных. В двух словах вышеизложенную формулу можно передать следующим образом: образованный по старому китаец был всего лишь утонченным начетчиком.

О том, как случилось, что подобный, веками освященный идеал образования был вдруг признан совершенно ненужным и даже прямо вредным для государственности, мне говорить не приходится, в виду общеизвестности обстоятельств, повлекших за собой подобные взгляды и вызвавших к жизни новые запросы. Я буду говорить теперь о целях, преследуемых новыми учебниками реформированной школы в противовес прежней системе, и о средствах к их достижению.

Прежде всего, в новых учебниках китайского языка для китайцев вовсе искореняется прежняя система предварительного усвоения памятью текста, совершенно непонятного малолетнему ученику. Действительно, только в Китае и можно видеть людей, бегло читающих обыкновенный текст (При моих путешествиях по Китаю мне сплошь и рядом приходилось наблюдать, как погонщик ослов или кучер моей телеги, останавливаясь вместе со мной перед вывеской храма или ямыня (присутственное место), произносил вслух фонетические эквиваленты гиероглифов, буквально ничего не понимая ни в порознь взятых идеограммах, ни в их сложении, образующем смысл надписи. «Где нам это понять? Нам не объясняли этого!» - говорят они простодушно.), ничего из него не понимая. Нелепое явление это, нужно думать, вскоре исчезнет.

Затем, новые учебники начинают не с труднейших по содержанию и форме классических текстов, как то было при старой системе, а с легких, вполне доступных пониманию ребенка (по европейским образцам). Этим надеются достигнуть, во-первых, искоренения зла, наблюдавшегося при прежней системе и заключавшегося в полной бесплодности для малоспособных людей получаемого ими обучения грамоте, а во-вторых, повсеместного распространения образования, делаемого, таким образом, общедоступным.

Следующею важною целью, преследуемою новыми учебниками, является стремление заменить рабское подражание готовым формулам древних произведений литературы прогрессивным курсом начал грамматики. Этим хотят достигнуть большей эластичности в индивидуальных литературных приемах, и, конечно, в случае удачи прогресс китайского литературного языка получит тотчас же исполинский импульс и представит зрелище, крайне любопытное для филолога. [314]

Далее, в целях сократить курс учения, продолжавшегося при прежней системе более двадцати лет, новые учебники совершенно игнорируют главный блок ее, выбрасывая из программы все образцы поэзии, трудные классические книги, схоластическое творчество и все вообще трудные литературные образцы. Все это заменяется легкими хрестоматийными выборками и, при этом, без усвоения их памятью. Этим способом курс учения значительно сокращается и оставляется место для преподавания предметов европейского образования, которые совершенно игнорировались при прежних порядках. Сочинения предлагаются только в виде свободных рассуждений и, вообще, обучение все более и более приближается к потребностям жизни.

Чтобы не быть голословным, я позволю себе в сегодняшней речи сделать краткое обозрение этих новых учебников китайского языка для китайцев. Они называются специальными руководствами к изучению родного языка - в противоположность прежнему сплошному заучиванью образцовых текстов.

Предисловие к главному, типичному, учебнику говорит о принципах, положенных в основу при его составлении, в следующих интересных словах. «При крайней сложности изучения нами родного языка, при обилии в нем нелегко усвоиваемых знаков и фраз, начинающий встречает большие затруднения, которые часто приводят к тому, что, после многих лет обучения грамоте, он не в состоянии написать ни письма, ни даже простого счета. Общераспространенное образование должно прежде всего считаться с этой трудностью и обратить усиленное внимание на преподавание родного языка. Однако, появившееся ныне обилие учебников по этому предмету отнюдь не отвечает практической надобности. То они, вообще, слишком трудны; то чрезмерно увлекаются словарного характера упражнениями вне связного текста; то рабски подражают европейским образцам, не считаясь с внутренними требованиями нашей речи; то, наконец, придают разговорному языку господствующее значение, локализируя, таким образом, применение учеником его познаний. Чтобы бороться с подобными недостатками, рекомендуемые нами учебники обращают особое внимание на выборы слов и фраз, стремясь, при всей простоте их конструкции, удалить их от банальной разговорной ферулы. Способ изложения в этих книгах элегантен, литературен, но не загадочен и не темен». Выбор фактов, излагаемых на страницах учебников, приноровлен, по отзыву м-ва народного просвещения, к пониманию ученика, а описания природы - к школьному периоду занятий. Иллюстрации к [315] названиям разных предметов дополняют достоинства учебников, стремящихся сочетать литературность с простотою.

Подобные учебники рассчитаны на пятилетний, систематически прогрессирующий курс. Для тех, кто по бедности или великовозрастности не может употребить пять лет на обучение, выпущены одногодние учебники, и не только по языку, но и по другим предметам, каковы, наприм., моральные максимы, история, география, арифметика, философия, законоведение и т. д. Цель, намечаемая такими сокращенными учебниками - «усовершенствование общества путем повышения его умственного уровня и устранения возможности суеверий и заблуждений».

Для женских школ составлены отдельные учебники, настаивающие на добродетелях, признаваемых обязательными для будущих жен.

Таковы учебники для начального преподавания. На следующей ступени стоят учебники более серьезные, рассчитанные на подготовленных учеников. «Эта книга - говорит предисловие к одному из них - построена на главных идеях нашего воспитания. Она учит преданности престолу, почитанию священной памяти Конфуция и его совершенного учения, честности в общественной жизни и уважению к военным и практическим задачам нашей государственности. Авторы подробно останавливаются на будущем конституционном строе; на выяснении светлых и темных сторон нашей жизни; на патриотическом чувстве и поведении, на идеях общественности, прогресса и национальной устойчивости. Все положения этого рода направлены к одному руководящему принципу - подготовить народное сознание к идеям конституции, так что эта книга предназначается не только для пользования ею в стенах самой школы, но и вообще для просвещения масс».

Чисто литературная программа таких учебников сводится к следующим, специфически китайским положениям.

«От династий Чжоу и Цинь до наших дней, на протяжении более двух тысяч лет, дух нашего народа все время изменялся и, изменяясь, находил себе выражение в изменявшихся вместе с ним литературных формах. Великие учители нашего народа, цвет нашей образованности, видя постоянное изменение этих форм к худшему, плоскому, банальному, изо всех сил всегда старались вернуть их на древние стези. Таким образом, в каждой эпохе пережитой нами истории появлялись столпы учености, которых на земле не забудут. Вот почему на страницах нашего учебника мы отводим место главнейшим эпохам литературной формы и их представителям, начиная с современных нам и восходя до [316] классиков. При выборе материала мы руководствовались стремлением заинтересовать изучающего, а не прописывать ему разнообразные правила - и в этом духе излагаем историю нашей изящной литературы, с должными характеристиками».

Вот в какую сторону изменяется в настоящее время былая система китайского начетничества. Кто из европейцев, видя это, не станет решительно на сторону нового веяния? И все же возражения воспитанников и приверженцев старой системы против этих нововведений не лишены интереса. Говорят, например, что исключение из новых программ опыта веков, с усвоением ребенком текста на память, без предварительных толкований, ведет к исчезновению бессознательного навыка, который столь необходим для быстрейшего распознания гиероглифа - и затем, внося путаницу в чтение знаков, затрудняет усвоение необходимого их количества. Ребенка, предназначенного своею образованностью отличаться от других, надо сразу же погрузить в область сокровенной, выспренней, утонченной мысли, чтобы он, так сказать, всем своим внутренним составом отличался от других людей; между тем, новая система сообщает ребенку факты невероятной банальности, которые он может великолепно восприять от своей няньки. Чтобы удержаться на высоте прежней образованности, надо ею прежде всего «напитаться» до полноты, и затем только, переварив и усвоив ее содержимое, подражать ей. Свое личное надо развивать только на тучной ниве, уготованной веками непрестанной преемственности утонченных форм литературы. Подходить к этой цели с упрощенными приемами - вполне бесполезная трата времени. И разве не возникнет при этих обстоятельствах опасение потерять секрет прежних тонких людей, знатоков и ценителей, создавших культ литературы, и затем погрузиться во тьму прогрессивного огрубения?

Люди старого закала называют новые образовательные программы разбросанными, лишенными внутренней системы и определенной физиономии. Они объемлют, по их мнению, многое, но не всеобъемлющи. Multa, но не multum. Отнюдь не возражая против желательности всеобщего обучения, старые начетчики глубоко верят в то, что для лиц особенно даровитых образование должно применяться в высшем размере, чем для среднего ученика, и что на долю таких лиц выпадает обязанность поддержать преемственность былой славы, не теряя унаследованных сокровищ. Наконец, вполне признавая необходимость покончить со схоластическими фокусами в сочинениях, возражатели восстают против огульного исключения из образовательных программ поэзии, имеющей за собой столь славное прошлое и развитой до крайних пределов возможности. С [317] последним пунктом, думается мне, не согласиться прямо невозможно.

Обе стороны одинаково признают необходимость широкого распространения книжного просвещения и, между прочим, преподавания в школе моральных максим. На этих двух вопросах позволю себе остановиться подробнее.

С тех пор, как литография и печатание подвижным шрифтом укоренились в Китае, эти способы вытеснили древнее, дорого стоившее и хлопотное вырезывание на досках и наводнили рынок произведениями всех родов литературы, как оригинальной, так и переводной. Появились всевозможные издания классических книг, вместе и порознь, с комментарием и без него, иллюстрированные, перефразированные, изложенные на разговорном языке и даже переведенные на английский язык Таковы, напр., фототипические копии известнейшего колоссального труда покойного Legge’а: «The Chinese Classics». Копии сняты вполне точно. К ним приделаны китайские предисловия, имя автора не упомянуто - и все это издано на китайской бумаге и по китайскому образцу (т. е. печатанием только на одной стороне листа).(). Далее идут самые разнообразные издания учебников языка и литературы, грамматики по европейскому образцу, многочисленные сборники поэзии и древней изящной литературы, переиздания исторических текстов, компендиумов, карт, биографических словарей, энциклопедий, рассуждений, сочинений философов-софистов, в совокупности и отдельными сборниками; словарей археологических, рифмических, фонетических, графических и др., сборников законов, художественных альбомов, прописей и т. д.

Все это находит значительный спрос. Достаточно взглянуть на крупные фирмы Шанхая, центра китайского новоиздательства, чтобы иметь совершенно определенное понятие об усиленном распространении в Китае книжного просвещения. Перечисленные мною темы книгоиздательства интересуют и старых, и молодых, и будучи поддерживаемы великолепными дешевыми японскими изданиями, не смотря на конкурренцию бесчисленных переводных европейских руководств по всем отраслям знания, наполняют собою книжный рынок.

О важности преподавания моральных максим, так называемых «сю шэн» (Этот термин взят из классического сочинения «Да сие» (Великое учение), приписываемого одному из учеников Конфуция. Вот этот пассаж целиком: «...Как поступали древние люди, желавшие просветить свет свой в Поднебесной? Они прежде всего устраивали порядок в своем государстве (стране). Для этого они прежде всего управлялись со своей семьей (как ячейкой государства). Для достижения последнего они совершенствовали самих себя, но еще прежде этого они приводили к прямой твердости свою душу. Этого они достигали прежде всего старанием проникнуть в сущность вещей и создать для мысли непосредственное, искреннее искание».), всякий китаец имеет самое устойчивое представление, [318] и в настоящее время этот предмет без всяких споров и без давления со стороны правительства принят во всех китайских школах.

Подобного рода поучения можно было бы сравнить с преподаванием в наших школах закона Божия, если бы не полное и сознательное изгнание из них всяких сверхъестественных, чудесных фактов и откровений. Они основаны на туземном самосознании, а не пересажены из чужеземного мира. Они взяты из классических книг конфуцианства, и те, на кого они указывают как на образцы того или иного положительного нравственного качества, принадлежат китайской истории. Таким образом, ореол их величия, скомбинированный из древности их примера и высокого его достоинства, импонирует туземной голове без всякого насильственного внушения. О том, насколько эти максимы проявляются в реальной китайской жизни, можно сколько угодно спорить: одно несомненно - что в них заключаются все те элементы, которые мы считаем необходимыми для улучшения общества и его единиц. То, что мы называем честью, порядочностью, джентльменством, рыцарством, милосердием, любовью к ближнему и т. п., существует во всех оттенках и в этих моральных поучениях. Вопрос о том, что больше импонирует китайцу: его ли собственная седая старина, или же разноголосная пропаганда чуждых ему учений, в роде буддизма или христианства - я оставляю открытым, но позволю себе привести выдержку из предисловий к главному учебнику «Моральных максим»: «В наших классических книгах заключается много наставлений к самоусовершенствованию. Но так как мысли эти глубоки и сокровенны, то понимание их для малых детей затруднительно и польза проблематична. Предлагаемый курс рассчитан на пять лет. В нем последовательно изложены моральные изречения и образцовые поступки древних замечательных людей, при чем выбраны, главным образом, такие, которые, при непременном к тому стремлении, можно осуществлять и нам. Весь желаемый эффект рассчитан на то, чтобы воспитать в ребенке склонность к доблестным и, вообще, хорошим поступкам, что, надеемся, гораздо более достижимо с помощью этой здоровой книги, чем при помощи разных таинственных апокрифов и спиритических наитий, в роде «Книги, пробуждающей мир от зла», «Книги о молитве духу и воздаянии за нее» и т. д., в которых чернь ищет себе утешений». [319]

Я нарочно остановил ваше внимание на возражениях старой школы против новаторств, вводимых современною реформой, желая показать всю трудность ее проведения. В самом деле, от ее успеха и форм, в которые она выльется на своем неуклонном пути вперед, зависит вся дальнейшая судьба китайского литературного языка. Было бы крайне смело предрекать таинственное будущее, но я не могу не высказать здесь некоторых соображений, которые могут, мне кажется, до известной степени осветить этот вопрос.

Прежде всего перед китайским народом встает вопрос о преобразовании идеографической письменности.

В предыдущем изложении я уже указал на трудность изучения китайского языка для самих китайцев. Запоминание отдельных знаков во всех их исторически выработанных прихотливых значениях; соединение их в формулы, освященные специфическим характером первоисточника и внедряющиеся в чуждый уже ему современный текст (Последним обстоятельством и создается парадоксальный взгляд, что для китайского языка не существует грамматики.); несоответствие этих древних формул живым формам понимаемой речи, делающее литературный текст понятным только для лиц основательнейшей эрудиции; чрезвычайно трудный и, вообще говоря, редко удающийся переход от понимания древнего текста к подражанию его приемам при изложении собственных мыслей; мода пользования редкими цитатами, требующая от образованного человека отличной памяти, притом же непрестанно упражняемой - вот главные трудности, с которыми считается каждый - начинающий свое образование китаец. Нетрудно видеть, что только преобразование гиероглифической китайской письменности и уничтожение литературных приемов, требующих удаления от форм обыденной речи, могут стать факторами китайского прогресса. С распространением образования явится, как указывает опыт Европы, потребность в исключении местных наречий (patois) из преподавания и в замене их наречием наиболее распространенным. Для Китая таким наречием несомненно является северное, пекинское, в его развитой форме (т. е. пригодной для пользования образованных людей), как уже с давних пор обязательное для служилых и ученых людей, в качестве языка столицы, наиболее ясно отличающее начальные звуки и способствующее, таким образом, ясности понимания. На этом наречии уже издается множество газет и популярных книг, но литературным языком оно еще признано быть не может, ибо не в состоянии передавать тонкую игру отвлеченной мысли [320] наиболее совершенным, не говоря уже о художественности, способом (Романы, в роде «Сна в красном тереме» и известные сборники рассказов, в роде «Чудесных историй древнего и современного мира», хотя и написаны простым, близким к разговорному, языком, но во всех местах, где напрягается художественная интуиция, господствует формула, составленная из знаков, передающих древнее выражение с новым содержанием. Разговорному языку принадлежит только внешняя отделка фраз, внутреннее же достоинство измеряется исключительно выбором интересных цитат и умелым введением их в контекст.). Когда эволюция китайской письменности низведет ее чрезмерную условность, выработанную ее идеографичностью, лаконичностью и утрированным пользованием цитатами, на степень большей простоты и однообразия в литературных приемах, когда она напитает из великолепных запасов прошлого нарождающееся для господства так называемое «мандаринское» наречие, сделав его способным к бесконечному прогрессу, тогда мы в праве будем ожидать упразднения идеографических знаков и передачи речи письмом условно-фонетическим, как то практикуется в европейских языках. Слышимая, а не только зримая понятность китайской речи - вот, по-моему, непременное условие для доведения эволюции письменности до этого состояния; а пока этого еще не случилось, все толки относительно возможности «романизировать» китайский текст или же неустойчивое в первом фазисе своего развития северное «мандаринское» наречие - по меньшей мере преждевременны. Как бы то ни было, мы присутствуем в настоящее время при любопытном зрелище, которое представляет эволюция оригинального величайшего языка Азии, собирающегося, без прямых заимствований из европейских языков, вызвать к жизни из своих собственных неисчерпаемых недр новые мысли и слова и, может быть, подарить человечество рядом новых откровений, исходящих из неиспользованной свежей энергии народа, с его утонченной, накопленной веками культурой, с новой верой в жизнь, с новыми оригинальными к ней запросами и интеллектуальною мощью для их разрешения.

В. Алексеев.