СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

П. Т. ЯКОВЛЕВА. ПЕРВЫЙ РУССКО-КИТАЙСКИЙ ДОГОВОР 1689 ГОДА
Изд. АН СССР, М., 1958, 235 стр.

В работе П Т. Яковлевой исследуются политика царского правительства в Восточной Сибири в XVII в., зарождение и развитие русско-китайских торговых и политических отношений, подготовка и заключение первого русско-китайского договора 1689 г., анализируется содержание этого Договора.

Постановка и разрешение указанных вопросов представляют большой научный и политический интерес, ибо история русско-китайских отношений в XVII в. недостаточно изучена, а в дореволюционной и современной буржуазной литературе искажена Буржуазные историки, такие как Ф. А. Голдер ¹ затушевывают отличия в истории отношений России с Китаем с одной стороны. и Англии, Франции, Германии и США с Китаем - с другой.

В течение последних лет эта тема неоднократно привлекала внимание советских и китайских историков, в результате чего изучение отдельных сторон русско-китайских отношений в XVII в. (торговые и Дипломатические связи и некоторые другие вопросы), значительно продвинулось вперед, так, в статьях В. А. Александрова и О. Н. Вилкова ² детально разобраны русско-китайские торговые отношения во второй половине XVII в Опубликованы новые документы о первом путешествии русских в Китай и о посольстве Сеиткуля Аблина ³. Изучению зарубежной историографии, в том числе китайской и японской, посвящено сообщение В. Г. Щебенькова «Об источниковедении и историографии русско-китайских отношений XVII в.» ⁴. Значительное место истории ранних китайско-русских отношений отведено во втором издании книги китайского историка Пын Мина «История китайско-советской дружбы» ⁵. Вместе с тем до сих пор ни в советской, ни в китайской литературе не было монографических исследований по истории русско-китайских отношений в XVII в. Работа П. Т. Яковлевой является первой такой монографией.

Основной задачей своего исследования автор считает «раскрытие исторических предпосылок, содержания и характера первого русско-китайского договора» (стр. 3).

Использован довольно обширный архивный материал, почерпнутый в фондах ЦГАДА, а также в ЦГИАЛ и в Архиве ЛОИИ АН СССР.

В книге две главы: 1 - Возникновение русско-китайских отношений и 2 - Подготовка и заключение Нерчинского договора.

В 1 главе рассматривается выход русских землепроходцев к берегам Тихого океана, в Забайкалье и в бассейн р. Амура, политика царского правительства в Восточной Сибири, отношения России с монгольскими ханствами в XVII в., возникновение и развитие в XVII в. русско-китайских торговых и политических отношений. Во 2 главе освещается подготовка посольских съездов, ход переговоров, подписание Нерчинского договора и его содержание. В конце книги приложены текст Нерчинского договора 1689 г., проезжая грамота русского полномочного посла Ф. А. Головина и верительная грамота русских послов.

Основные выводы и наблюдения П. Т. Яковлевой о политике русского правительства в Приамурье и Забайкалье по отношению к ясачному русскому населению, о взаимоотношениях России с монгольскими ханствами и с Китаем, о подготовке, ходе и результатах нерчинских переговоров, о значении первого русско-китайского договора 1689 г. хорошо аргументированы и возражений не вызывают.

П. Т. Яковлева впервые попыталась изучить возникновение и развитие [178] русско-китайских отношений в XVII в. в тесной связи с политикой царского правительства в Восточной Сибири, с русской колонизацией Забайкалья и Приамурья. Такая постановка вопроса значительно повышает ценность ее исследования. При этом автор книги уделяет больше внимания изучению истории русской колонизации и политики царского правительства в Восточной Сибири, изучению предпосылок возникновения русско-китайских отношений, нежели изучению самих русско-китайских отношений. Такой подход к указанной проблеме в известной мере оправдан, так как дает возможность лучше изучить и осмыслить истоки возникновения и развития добрососедских отношений двух великих народов.

Автору лучше всего удались разделы, посвященные подготовке и проведению нерчинских переговоров. Хорошо показано значение Нерчинского договора, который был основан на признании равенства сторон и лег в основу последующего развития русско-китайских отношений, договора, принципиально отличного от грабительских договоров с Китаем европейских государств. Слабее, на наш взгляд, те места книги, где автор на небольшом частном материале пытается дать обобщающие выводы о политике царского правительства в Сибири; недостаточно освещены русско-китайская торговля, что сознает и сам автор, и русско-монгольские отношения, хотя этим вопросам посвящены специальные разделы.

Подводя итоги освоения русскими Забайкалья и Приамурья в 50-80-е годы XVII в., П. Т. Яковлева пишет, что правительственные мероприятия по организованному заселению указанных районов не имели успеха и что главную роль в их колонизации играла частная инициатива.

Для такого вывода при оценке результатов колонизации Даурии известные основания имеются, хотя не следует сбрасывать со счета такое правительственное мероприятие, как ввод в Даурию служилых людей, часть которых стала впоследствии земледельцами. В Даурии «охочие люди» действительно иногда опережали действия не только центральной, но и местной администрации в «приискании новых землиц и неясачных людей». Так было, например, с постройкой в 1666 г. Селенгинского острога. Однако указанные явления автор переносит на всю Сибирь, не проанализировав достаточно глубоко их причины, и, таким образом, искажает общую картину колонизации Сибири. П. Т. Яковлева пишет: «Вслед за переселенцами в Сибирь приходила и царская администрация, строились города; в них обосновывались царские воеводы с отрядами служилых людей, поселялись торговые и ремесленные люди» (стр. 15). С таким толкованием процесса колонизации Сибири нельзя согласиться. Если говорить об общей схеме колонизации Сибири в XVI-XVII вв., то она была следующей. Отряды служилых людей, посылаемые по указанию из центра или по инициативе местных сибирских властей, «приискивали» новые «неясачные землицы» и «неясачных людей», строили в новых землях остроги и облагали местное население ясаком. Вслед за служилым людьми устремлялись в новые земли промышленники, торговцы, крестьяне, ремесленники, которые хозяйственно осваивали новые земли и, таким образом, закрепили их в составе Русского государства.

Ошибка автора книги состоит в том, что специфику Даурии она перенесла на всю Сибирь. Отметив общую причину успехов организованного заселения Сибири - господство феодально-крепостнической системы в Русском государстве, П. Т. Яковлева упустила из виду такие важные для Даурии факторы, как постоянно тревожное пограничное положение и слишком большая удаленность от Тобольска и Енисейска откуда осуществлялось руководство колонизацией района. Разумеется, в таких условиях правительственная деятельность по принудительному заселению Даурии заметных успехов иметь не могла.

Что касается колонизации других районов Восточной Сибири от Енисейска до Якутска то здесь принудительные меры по заселению, особенно ссылка, на крестьянскую пашню, имели гораздо больший успех, их роль возрастала по мере продвижения русской колонизации на восток.

П. Т. Яковлева правильно отмечает большой интерес правительства к заведению пашни на плодородных землях Приамурья. Этот интерес диктовался как трудностью доставки сюда продовольствия, так и обстоятельством, что в ранее колонизованных районах Восточной Сибири природные условия были менее благоприятны для организации земледелия.

Однако утверждение, что в 70-80-х годах XVII в. в Амуре создавалась продовольственная база для Забайкалья и всей Восточной Сибири (стр. 63), безосновательно.

Перед амурской пашней ставились иные задачи: обеспечить хлебом местного производства Забайкалье, его оборону и возможное продвижение русской колонизации на Дальний Восток. ою этом наглядно свидетельствует и отписка нерчинского воеводы И. Власова в сибирский приказ, приведенная на стр. 65 книги.

Нельзя согласиться с автором книги в оценке состояния проблемы продовольственного снабжения Сибири к концу XVII в. По ее мнению крестьянская колонизация Сибири к этому времени разрешила лишь проблему снабжения хлебом Западной Сибири, а Восточную Сибирь продолжали снабжать черносошные крестьяне поморских уездов (стр. 41). В действительности, картина была иной – обязанность снабжать хлебом Сибирь была снята с черносошных крестьян в 1685 году в результате того, что продовольственная проблема в Сибири к концу XVII в. была в основном решена благодаря крестьянской колонизации за счет хлеба местного сибирского производства.

Требуют уточнения некоторые положения, высказанные автором книги в связи с условиями поселения в Сибири крестьян на пашню и выполнения ими феодальных повинностей в пользу казны. Т. П. Яковлева говорит, что денежная «подмога» (ссуда) даурским крестьянам на обзаведение [179] хозяйством выдавалась в размере 2,5 руб. (стр. 53). Такой фиксированной суммы Денежной ссуды не существовало. Денежная, как и семенная, ссуда выдавалась в соответствии с размером тягла («десятинной пашни»), в которое «верстался» крестьянин, и, следовательно, могла быть и меньше и больше указанной суммы. Говоря о феодальных повинностях крестьян, автор пишет, что «все крестьяне-переселенцы Приамурья в XVII в. платили натуральный оброк со всей собственной пашни - 5-й, 6-й и 10-й сноп» (стр. 53). Это также требует уточнения. Во-первых, крестьяне, которые обрабатывали «десятинную пашню», оброк не платили, а если и платили, то не со всей собственной пашни, а только с излишка сверх положенного им пахать на себя по наделу в соответствии с тяглом («десятинной пашней»), во-вторых, оброчные крестьяне платили, в зависимости от района, либо 5-й, либо 6-й, либо 10-й сноп, а не 5-й, 6-й и 10-й одновременно.

Некоторые вопросы политики царского правительства по отношению к ясачному населению автор книги освещает либо неточно, либо неправильно.

Верно, что правительство запрещало обращать ясачное население Сибири в холопство, но непонятно, почему автор считает, что это запрещение распространялось только на монастыри и служилых людей и существовало лишь до середины XVII в. (стр. 46). Запрещение холопить ясачных людей в Сибири существовало на протяжении всего XVII в. и относилось ко всем Категориям русского населения.

Малые масштабы христианизации местного нерусского населения автор объясняет осторожностью царских властей (стр. 44- 45). Однако дело было не в осторожности. Правительство не было заинтересовано в крещении основной массы ясачного населения Сибири, так как это было связано с исключением из обложения ясаком. Поэтому крестили в Сибири лишь отдельных представителей ясачного населения, главным образом племенную знать, зачисляя их при этом обычно в разряд служилых людей.

Таким образом правительство укрепляло свою власть над массой ясачных людей. Вызывает недоумение, что ускорение процесса феодализации среди местного населения в результате русской колонизации и запрещение обращать в холопство ясачных людей автор относит, наряду со злоупотреблениями царской администрации На местах, к «теневым сторонам» политики Русского государства в отношении ясачного населения (стр. 46-47).

Значительное место в работе отводится эвенкийскому князю Гантимуру, из-за подданства которого продолжительное время шел спор между китайскими и русскими властями. П. Т. Яковлева доказала, что Гантимур до середины XVII в. был самостоятельным владетелем, а с начала 50-х годов стал со своим родом платить ясак Русскому царю. Автор датирует вступление Гантимура в русское подданство примерно 1653-1654 гг., когда с него взял ясак енисейский казачий десятник Кузьма Федоров (стр. 34). К этому можно добавить, что до К. Федорова с Гантимура брал ясак в 1651 г. енисейский казачий атаман Василий Колесников ⁶.

Однако, пытаясь доказать, что Гантимуру когда-то подчинялись дауры и дючеры, П. Т. Яковлева допускает большие натяжки и сомнительные предположения о том, что Москвитин, Поярков и Нейтер в разное время сообщали об одном и том же месторождении серебряных руд и что князь Гантимур и хан Борбой. о котором рассказывал Пояркову даурский князец Доптыул, одно и то же лицо (стр. 18-19, 28-30). По сообщению Москвитина, серебряные рудники находились в горе у р. Чиркол. до которой из устья Амура надо плыть 7 дней ⁷. Местопребывание хана Борбоя по рассказам Доптыула Поярков определил в полутора месяцах верховой езды на лошади от устья р. Умлекан (приток Зеи) Нейтер же обследовал через полвека после Москвитина и Пояркова месторождение серебряных руд в верхнем течении р. Аргуни, на левом ее берегу Достаточно бегло взглянуть на карту и станет ясно, что в трех указанных сообщениях речь идет по крайней мере о двух далеко отстоящих друг от друга географических точках. Что же касается хана Борбоя, войско которого имело на вооружении. кроме копий и луков, еще ружья и пушки, то здесь речь скорее всего шла о каком-либо маньчжурском владетеле.

При характеристике политики царского и цинского правительств по отношению к местному туземному населению Приамурья П. Т. Яковлева не выделяет достаточно четко то, что политика русского правительства в данном вопросе была более гибкой и более дальновидной, а политика цинских властей более грубой. Это и явилось основной причиной того, что местное население склонялось на сторону России, несмотря на военный перевес на Амуре цинских войск. В то же время создается впечатление, что автор книги стремится несколько пригладить колониальную политику царского правительства, неоднократно противопоставляя ей агрессивность цинского правительства (стр. 10-12, 115, 125), забывая, что обе стороны по отношению к местному населению, ранее никому не подчиненному, выступали как завоеватели.

Иногда высказывания автора недостаточно продуманы Как можно утверждать, что «уже с начала XVII в. и до 1689 г. русское население Приамурья и Забайкалья, несмотря на тревожную военную обстановку, установило довольно тесные торговые связи с Китаем» (стр. 112), если в начале XVII в. русских в Забайкалье и Приамурье не было? Они впервые появились здесь только в 40-е годы XVII в. Автор, очевидно, имел в виду, что существовали русско-китайские торговые связи и в первой половине XVII в., но упускает то важное обстоятельство, что торговые пути в Китай в первой половине XVII в. и несколько позднее шли не через Забайкалье, а исключительно из Западной Сибири через Монголию и Бухару. [180]

Автор не всегда строго хронологически излагает историю сношений России с Монголией и Китаем. Это приводит к запутанности и иногда дезориентирует читателя. Так, описывая связи с монгольскими Алтын-ханами, П. Т. Яковлева указывает, что «томские воеводы самыми первыми вступили в сношения с государством Алтын ханов, куда в 1632 г. «для проведывания пути в Китай» было отправлено посольство во главе с сыном боярским В. Карякиным» (стр. 73). Но ведь первые посылки служилых людей из Томска к Алтын-ханам и для изыскания путей в Китай проводились гораздо раньше: в 1608 г. (Иван Белоголов), в 1616 г. (Василий Тюменец), о чем автор правильно говорит несколько далее (стр. 81 - 82).

К сожалению, развитие русско-китайских связей в первой половине XVII в. в работе изложено очень схематично и скупо. Это произошло потому, что П. Т. Яковлева недостаточно использовала фонд ЦГАДА «Монгольские дела» и совсем не использовала фонд «Калмыцкие дела». Только этим можно объяснить то, что в исследовании нет сведений о поездке к калмыкам в 1616 г. Томилы Петрова, который встретился у калмыцких тайшей с китайскими послами и привез сведения о путях в Китай через калмыцкие улусы ⁸.

Автор ничего не сказал о накоплении в России сведений о путях в Китай и о самом китайском государстве, привозимых в Москву монгольскими посольствами. А что такие сведения играли значительную роль, можно судить хотя бы по тому, что в 1635 г., основываясь на расспросе монгольских послов Ламиока и Тархан Канзина, томский сын боярский Лука Васильев подал челобитную о посылке его в Китай ⁹. Следовало бы подчеркнуть и то, что обеспечение путей в Китай было одним из главных мотивов русской политики в отношении Монголии на всем протяжении XVII в.

Миссия первого русского посольства в Китай Ф. И. Байкова состояла отнюдь не «только в передаче китайскому императору царской «любительной грамоты»», как это утверждает П. Т. Яковлева (стр. 91). И грамота царя Алексея Михайловича императору Шицзу (девиз правления Шуньчжи), и наказная память, данная Ф. И. Байкову из приказа Большой казны, и статейный список посольства свидетельствуют о том, что главной его задачей являлось установление нормальных дипломатических отношений между московским правительством и пекинским двором и завязывание взаимовыгодных торговых связей.

Основная причина неудачи посольства Ф. И. Байкова заключалась не «в определенной политической ситуации, сложившейся на Амуре и приведшей к соперничеству цинской империи и царского правительства», как указывает автор рецензируемой работы (стр. 97), а в сложной политической ситуации в самом Китае. О соперничестве в Приамурье можно говорить не ранее чем в 70-х годах XVII в., тогда как период 60-70-х годах XVII в., тогда как в период 1642-1662 гг. был временем наиболее успешных выступлений китайского народа против маньчжурских завоевателей.

Массовыми восстаниями были охвачены провинции Цзянси, Шаньси, Шэньси, Фуцзянь и др. Временами повстанцы угрожали Пекину. В 1654 г., когда Байков находился в Пекине отряды антиманьчжурских войск под руководством Чжэн Чэн-гуна вели наступление на Нанкин. Цинское правительство ясно знавало всю шаткость своего положения _на пекинском троне, и в то же время оно совершенно не осведомлено о реальной силе и возможностях своего северного соседа. В силу традиционного взгляда, в Пекине рассматривали прибывших русских посланцев как представителей, если не зависимого то, во всяком случае, более слабого государства, привезших дань.

С этим связан, кстати, и требование исполнить обряд «коу-тоу» ¹⁰, Не видя возможностей привлечь русских на свою сторону для использования в борьбе против повстанцев Южного Китая, маньчжурское правительство не пошло на какие уступки в совершении церемониала представления посольства императору и фактически выслало послов из столицы.

Нельзя согласиться с утверждением, что неудачная в дипломатическом отношении поездка Ф. И. Байкова в Китай принесла казне торговые выгоды (стр 99). Вряд ли можно говорить о выгодах для казны, если вспомнить, что Байков для поездки в Китай получил из казны 50 тыс. руб., а прислал и доставил в Москву китайских товаров лишь на 5136 руб ¹¹. При этом большая часть указанных товаров была приобретена в Тобольске, а не в Китае. Основная масса русских товаров и денег, которые Байков возил в Китай, были возвращены нереализованными. Кстати, Байков привез назад из Китая 41 тыс. руб., но тобольскому воеводе А. Буйносову-Ростовскому сдал только 36 тыс., а не 41 тыс. руб. (как пишет П. Т. Яковлева); на остальные 5 тыс. рублей Байков приобретал в Тобольске после во вращения из Китая указанные китайские товары ¹².

Напрашивается несколько иной вывод чем тот, который сделан автором. Несмотря на дипломатическую и торговую неудачу поездки Байкова, русское правительство не ослабляло своих усилий в установлении торговых и дипломатических связей с Китаем.

Давая в общем правильный анализ статей Нерчинского договора, П. Т. Яковлева иногда несколько увлекается положительной ролью этого документа. Даже факт невозвращения китайской стороной русских пленных албазинцев автор расценивает как явление положительное, мотивируя это тем, что албазинцы «способствовали укреплению и расширению культурных связей китайского и русского народов» (стр. 197). Насколько известно из материалов Пекинской духовной миссии, албазинцы и их потомки довольно быстро ассимилировались в Китае, в XVIII-XIX вв. среди них с трудом удавалось поддерживать христианство. Вряд ли можно говорить о каком-либо влиянии их на культурные связи русского и китайского народов.

В работе есть ошибочные толкования фактов, неточности в датировке основания городов, в терминологии, в названиях лиц, в транскрипции и в написании китайских имен и названий, в ссылках на архивные документы. Правильно отмечая факт массового ухода в 60-70-е годы XVII в. населения из Поморья в Сибирь, П. Т. Яковлева пишет, что верхотурские власти не могли остановить самовольных переселенцев «и заботились лишь о том, чтобы взыскать с них пошлины за уход в Сибирь» (стр. 60). Сбор, который имеет в виду П. Т. Яковлева, взимался не «за уход в Сибирь», а за право заниматься в Сибири торговлей промыслами, работой по найму. Назывался он «поголовным оброком» и собирался ежегодно с каждого торгового, промышленного и гулящего человека как во внутренних, так и в пограничных таможнях Сибири, там, где в этом году человек явился впервые в таможне. Основание Енисейска и Иркутска (стр. 15-16) в книге относится к 1617 и 1651 гг. в то время как они основаны соответственно в 1619 и 1661 гг. Термин холст-хрящ, означавший название наиболее грубого сорта холста, который употреблялся главным образом на изготовление парусов, автор расшифровывает в примечании как «льняной холст» (стр. 208). При перечислении русских послов в Джунгарию (стр. 74) В. Бурнашева, Д. Копылова. Д. Вяткина, В. Дитасова, В. Былина, И. Байгачева, лишь И. Байгачев назван сыном боярским, а остальные именуются казаками, в то время как все они, за исключением казачьего пятидесятника Д. Вяткина (а не С. Вяткина), были также детьми боярскими. Имя и фамилия маньчжурского военачальника Лан Таня должны писаться раздельно, а не слитно, как это делается на протяжении всей работы, и к нему совсем не подходит термин воевода (стр. 116). Чичигарское село на Пауне (стр. 116), это город Цицикар, который в других разделах работы именуется правильно Использовав из фонда Сибирского приказа ЦГАДА некоторые дела по новым описям, с военачальника Лан Таня должны писаться раздельно, а не слитно, как это делается на протяжении всей работы, и к нему совсем не подходит термин воевода (стр. 116). Чичигарское село на Пауне (стр. 116), это город Цицикар, который в других разделах работы именуется правильно Использовав из фонда Сибирского приказа ЦГАДА некоторые дела по новым описям, составленным в советское время, П. Т. Яковлева дала на них ошибочные ссылки, отослав читателя к другим столбцам, вошедшим в известное дореволюционное «Обозрение» Н. Н. Оглоблина (см. ссылки 2, 4-9, 12-14, 76, 77, 79, 280-281).

Отмеченные недостатки не меняют общей положительной оценки исследования П. Т. Яковлевой, которое являет исследования П. Т. Яковлевой, которое являет собой новый вклад в изучение истории русско-китайских отношений в XVII в и привлекает внимание историков и широкого круга читателей.

А. Н Копылов, В. С. Мясников.

Комментарии

1. F. А. Golder. Russian Expansion on the Pacific 1641 - 1850. An Account of the Earliest and Later Expeditions Made by the Russians along of Asia and North America, Including Some Relaxed Expeditions to the Arctic Regions, Cleveland, 1914, 369 p.

2. В. А. Александров. Из истории Русско-китайских экономических связей черед Нерчинским миром 1689 г. «История СССР» 1957, № 5, стр. 203 - 208; его же, Русско-китайская торговля и нерчинский торг в конце XVII в. Сб. статей «К вопросу о первоначальном накоплении в России (ХѴІІ - ХѴІІІ вв.)», М., 1958, стр. 422 - 464; Н. Вилков. Китайские товары на тобольском рынке в XVII в. «История СССР», 1958- № К стр. 105 - 124.

3. В. С. Мясников. Новые документы поездке в Китай Ивана Петлина. «Советское китаеведение» 1958, № I. стр 146-151; А. М. Филиппов. Новые данные о посольстве Сеиткуля Аблина. «Советское китаеведение», 1958, № 2, стр. 135-143.

4. См. «Сборник статей по истории Дальнего Востока», М., 1958, стр. 200 - 217.

5. Пын Мин. Чжунсу юи ши, Бэйцзин, Жэньминь чубаньшэ, 1957 (на кит. яз.). Первое издание этой работы было переведено на русский язык. См. Пын Мин. Краткая история дружбы народов Китая и Советского Союза, М., ИЛ., 1957. Второе издание значительно переработано автором.

6. ЦГАДА, Сибирский приказ, стлб. 343, л. 95.

7. Там же, оп. 4, д. 25, л. 10.

8. ЦГАДА, Калмыцкие дела, 1616, д. 1, лл. 71 - 82.

9. ЦГАДА, Монгольские дела, 1635, д. 1, лл. 200а, 201 - 203.

10. П. Т. Яковлева неверно описывает этот обряд, называя его «кэтоу» (стр. 92), как обязывавший всех иностранцев «трижды вставать на колени и трижды-по-трижды кланяться до земли имени богдыхана, его дворцу и его трону». В церемониале «коу-тоу» предусматривалось совершение, стоя на коленях перед императором, девяти земных поклонов, после предварительной репетиции их перед табличкой с именем императора или перед пустым тропом (cм. Г. Ефимов. Очерки по новой и новейшей истории Китая, изд. 2, М., 1951, стр. 22).

11. В том числе: 814 пудов ревеня, который в 50-х годах XVII в. в Тобольске оценивался по 1,8 руб. за пуд и на 3671 руб. других китайских товаров.

12. ЦГАДА, Сибирский приказ, стлб. 535, лл. 76 - 78, 85 - 89.