Имя Д. Ч. Бульжера мало известно русской публике. В его лице мы имеем дело с представителем вырабатывающегося в настоящее время в Западной Европе типа ученого публициста, посвятившего себя всецело ознакомлению с Востоком. Бульжер поставил задачею своей жизни изучение для самого себя и уяснение современному английскому обществу важнейших событий азиатской жизни. Все, что интересно и важно в ней с той или другой стороны для английской публики, для классов торгового и дипломатического, для церкви и науки, все это находит место под его пером и появляется в свет в изящной привлекательной форме. Плодовитость и трудолюбие его поразительны, а дальновидность и преданность своему отечеству вызывают уважение даже у противников по взглядам. Журнальную деятельность свою Бульжер начал в 70-х годах, и в 1879 г. он издал “England and Russia in Central Asia”, сборник статей в двух больших томах. Весь центр тяжести этих работ лежит, соответственно интересам того времени, на Передней Азии. Но условия жизни передвинули главный ход истории дальше на восток, а за ним устремил свое внимание на Китай и Бульжер, и с 1880 г. его работы носят на себе уже исключительную печать китаеведения в самом широком смысле. Чувствуя однако невозможность уяснить себе явления современной китайской жизни без знания истории страны, он предпринимает грандиозный и капитальнейший труд изучения китайской истории. Вся “Histoire generale de la Chine”, de Mailla, от строки до строки проходит чрез его руки, получает освещение, [375] блестящее изложение и является совершенно в новом виде пред лицом мира в трехтомной “History of China”, законченной в 1884 г. Но напрасно было бы говорить, что только Mailla был источником для нашего автора. Сообразно своим целям Бульжер обращает главнейшее внимание на события настоящего столетия, и весь третий том его истории обнимает эти последние, начиная с царствования китайского императора Цзя-цина (1796-1826). В распоряжении автора была масса архивных данных, дипломатические бумаги; он пользовался руководством лучших европейских синологов и дипломатов. Понятно поэтому, что работа Бульжера во многих своих частях носит характер строгий и выдержанный.

Длинная история собственного Китая не утомила предприимчивого ученого. Стремясь уяснить себе жизнь Средней Азии, Бульжер параллельно с историею Китая обращает внимание также на нагорье, результатом чего является статья The Mongols (The Edinburgh Review, 1880, X). На основании существующих в Западной Европе источников, а главным образом по многотомному сочинению History of Mongols, H. Howorth’а, он штудирует судьбы знаменитого народа, выясняя их историю и причины нежданного успеха. Увлечение общепринятыми теориями часто оказывается чуждым трезвому взгляду Бульжера. Так, например, в известном вопросе об обратном движении Батыя после битвы при Лигнице он совершенно уклоняется от общеусвоенного западными учеными взгляда, объясняя это движение смертью Угэдея.

Дальнейшие судьбы Средней Азии, начиная со времен Кан-си, Бульжер излагает в статье “The Chinese in Central Asia” (The Quarterly Review, 1880, IV), названной так потому, что этот последний период жизни средне-азиатского нагорья есть действительно время движения сюда китайцев при пассивном только участии местных обитателей. Работа посвящена главным образом судьбам Средней Азии за последнее 50-ти летие, то есть, нашествию сюда населения собственного Китая во время магометанского восстания. Эти две работы вместе с третьею, написанною раньше - “The life of Jakoob Beg”, London, 1878, - дают автору право называться знатоком Средней Азии, понимающим строй и условия ее жизни.

Курс истории Китая вместе с названными работами дал совершенно иной склад мыслям Бульжера, и в своих “Central Asian Questions. Essai on Afganistan, China and Central Asia, London, 1885”, он является уже в новом свете, с богатою школою, [376] логикой и эрудицией, готовым всегда дать ответ на возникающий вопрос или охарактеризовать новое явление. Это ставит его последний сборник статей неизмеримо выше первого, ибо, сохраняя за собою тот же всецело публицистический характер, он отличается научною постановкою данных истории и политики.

После целого ряда статей, рассыпанных там и здесь по английским, индийским и американским изданиям, Бульжер в 1893 г. выпустил в свет “A short history of China”. Raison d’etre этой краткой истории Китая сам автор объясняет во введении следующим образом. “Мы (то есть, англичане) не можем больше оставаться равнодушными к истории Китая, потому что обстоятельства с каждым днем больше и больше показывают, какую важную роль должен играть Китай во всех переменах, которые становятся неизбежными в Азии и которые будут иметь влияние на безопасность нашего положения и империи на этом материке. Знание и понимание Китая должно быть первым условием нашей восточной политики, ибо не только в Центральной Азии, но также и в Индо-Китае, где французское честолюбие угрожает создать новый Египет, интересы Срединной империи совпадают с нашими и полагают твердое основание для плодотворного союза “(Preface). Эта краткая история является не простым сокращением ранее написанной “History of China”, но совершенно переработанным трудом, где главное внимание обращено на новую историю Китая и назначается она для обширного круга английских читателей, от мнения и усилий которых зависит развитие политических и торговых сношений с величайшим из восточных государств. Бульжер поставил себя до известной степени вне ответственности. за строго научное изложение своей Short history of China оговоркою, что она предназначается для “обыкновенного читателя”, интересующегося судьбами древнейшего народа. Популярное изложение всегда очень трудно согласовать с вполне точным, методическим уяснением предмета, запечатленным характером научности, хотя наш автор и пытался это сделать. В этом кратком томе, еще больше чем в первом обширном сочинении, сухие факты, почерпнутые из китайских летописей, являются у него живыми, с плотью и кровью. Чтение их оставляет одно гармоническое впечатление. История китайского народа рисуется последовательным рядом картин, между которыми, кажется, нет промежутков, нет спаек. Но такое положение дела достигается игнорированием тех недочетов в [377] исследованиях судеб китайского народа, которые живо всплывают на память у всякого, более или менее знакомого с историею Срединной империи. Указанию, напоминанию (но никак не разрешению) важнейших из этих недочетов и вопросов мы и намерены посвятить нашу работу.

Помещенная в конце книги Бульжера хронологическая таблица существования Китайской империи начинается с императора Хуан-ди в 2637 г. до Р. Х. Так ли это, бесспорен ли факт и точно ли определена дата названного правителя? Как стоит в науке пресловутый вопрос о китайской хронологии?

Нам неизвестно, чьею хронологиею пользовался Бульжер, помещая в своих таблицах для Хуан-ди указанную дату (2637 г. до Р. Х.). Геродот китайской истории Сы-ма-цянь начинает свои “Исторические записки” (Ши-цзи) с Хуан-ди, что, согласно общепринятому счету, совпадает с 2697 г. до Р. Х. Но сам Сы-ма-цянь не отважился однако определить эту дату, как исходный пункт для своей истории. В бывших у него под руками документах, очевидно, не указывалось никакой древней эры, от которой летописцы вели счет лет национальной истории. Перечень правителей и продолжительность их царствований оказывались для него единственным методом для определения хронологии прошлого. И это был бы, конечно, вполне удовлетворительный метод, если бы перечень правителей и годов их правления был полон и заслуживал совершенного доверия. К сожалению, этого нет. Первый год, к которому Сы-ма-цянь отважился приурочить циклическое обозначение, есть Кан-шень, 38-й год правления Ли-вана, 10-го князя чжоуской династии, по нашему счислению 842 г. до Р. Х., первый из годов правления (нянь-хао) Кун-хэ. Летопись рассказывает под этим годом, что в предшествующий год, когда Ли-ван убежал, или был прогнан из столицы, правление было захвачено вельможами Шао и Чжоу, которые в течение 14-ти лет состояли регентами до смерти Ли-вана в 827 г. и до восшествия на трон Сюань-вана, сына Ли-ванова. Можно сказать поэтому, что 842 г. до Р. Х. является первою эрою китайской хронологии, о правильности которой едва ли могут быть различные мнения. С этого времени впредь до наших дней китайские историки и анналисты все согласны в определении времени возникновения различных династий, в смене многочисленных правителей Китая и в продолжительности их пребывания на троне. [378]

Кроме этого указания существуют другие соображения, в силу которых приведенная дата и другие последующие оказываются достоверными. Сюань-ван, как мы сказали, наследовал своему отцу в 827 году; он имел своим преемником сына Ю-вана в 781, и в Ши-цзине упоминается о солнечном затмении в 6-й год правления этого Ю-вана.

Путем вычислений найдено, что затмение в день синь-мао имело место в 776 г. до Р. Х. Князь Ю-ван восшел, следовательно, на трон в 781 г.; отец его Сюань-ван, царствовавший по китайским летописям 46 лет, начал правление в 827 г. до Р. Х. Пятнадцатилетнее низложение Ли-вана возводит нас к 842 г. до Р. Х., к эре Кунь-хэ. Ю-ван имел преемником Пин-вана и с конца царствования этого князя с 722 г. до 481 г. до Р. Х. тянется период Чунь-цю, названный так по имени конфуциевой летописи. Последняя содержит воспоминания о 36 солнечных затмениях, происшедших в данный период, и из них справедливость 32-х подтверждена астрономическими вычислениями применительно к годам и дням, в которые они произошли. Таким образом о 32-х датах на протяжении 242 лет не может быть никакого спора, и можно посему положительно утверждать, что ни одна из древних историй различных народов не имеет хронологии так точно и строго обоснованной, как китайская со времени 842 г. до Р. Х.

Относительно возведения хронологии от данного пункта в глубь веков дело стоит уже не так прочно, но может быть еще сделана попытка и указаны следы у китайских ученых идти по этой дороге. Сы-ма-гуан свое “Тун-цзянь-ган-му “начинает с 23-го года чжоуского Вэй-ле-вана, то есть, с 425 г. до Р. Х. Знаменитый китайский философ Чжу-си, написавший введение и оглавление к “Тун-цзянь-ган-му”, пишет в них, что “позднее Сы-ма-гуан продолжил свою дату до периода Кун-хэ (842 г. до Р. Х.); вслед затем он написал свои “Исследования древности” (цзи-гу-лу), но не мог найдти даты древнее этой эры. Только философ Шао-цзы (умер в 1078) продолжил свои вычисления до первого года [379] императора Яо”. Эта заметка Чжу-си уполномочивает нас заключить, что циклические даты раньше 842 г. до Р. Х. представляют собою только результат вычислений новейших философов и не имеют такого права на наше доверие, как если бы они были извлечены из древних документов.

Время возвышения и период чжоуской династии находит себе место еще в неизвестной Сы-ма-цян’ю Бамбуковой книге (Чжу-шу-цзи-нянь). Не смотря на то, что мнения ученых по вопросу о подлинности этого источника большею частью неблагоприятны для него, можно принять годы Бамбуковой летописи только как схему хронологии и сравнить ее с таблицею Сы-ма-цяня. Перечисление 10 чжоуских князей до Сюань-вана совершенно согласно в порядке и именах с Ши-цзи и Чжу-шу. Пять царствований имеют по обоим источникам то же самое протяжение 36, 26, 55, 12 и 35 лет; другие пять по Бамбуковой летописи оказываются короче: 6, 19, 9, 8 и 26 лет вместо 7, 51, 15, 16 и 51. Десять царствований по длинной таблице обнимают 295 лет, по короткой 223 года. Прибавивши эти две суммы к 827 г., получим 1122 и 1050 годы для начала чжоуской династии. Разница между обоими источниками оказывается только в 72 года.

Равным образом Мэн-цзы в последней главе своей книги, пишет: “От Вэнь-вана до Конфуция было 500 слишком лет”. Он, вне всякого сомнения, намеревался сказать фразою “от Вэнь-вана” мысль “от начала чжоуской династии”, а выражение “500 слишком лет” значит - больше 500 и меньше 600. Посему мы можем заключить, что чжоуская эра падает между 1051 г. и 1151 г. до Р. Х. Дата 1122 г. до Р. Х., следовательно, не далека от правды.

Чжоуской династии предшествовала Шан или Инь. Принятая хронология помещает в ней 28 князей и 644-летний период. Бамбуковая летопись дает 30 князей и 508 лет. Династия началась согласно первой в 1766 г. до Р. Х., согласно второй в 1558 г.

Различие в числе царствований само по себе не важно, и если бы схемы сошлись в другом отношении, то оно могло бы удлинить период династии только на шесть лет. В 15-й из книг Чжоу в Шу-цзине даны имена трех шанских правителей и время их пребывания на троне: 75, 59 и 33 года - чтобы показать как небо венчало мудрых князей долгою жизнью и правлением. Две схемы согласны в указании продолжительности этих царствований и пяти других. Бань-гу, историк 1-й ханьской династии, [380] указывает продолжительность Шан в 526 лет, а в Цзо-чжуани утверждается, что она тянулась 600 лет. На упомянутой странице Мэн-цзы говорит, что от Чэн-тана, основателя шанской династии, до Чжоуского Вэнь-вана прошло “500 слишком лет”. Отсюда можно заключить, что 644 года общепринятой хронологии для шанского периода очень много, а 508 лет Бамбуковой летописи очень мало, и различие между двумя схемами доходит до 208 лет. Как разобраться в этих разноречивых показаниях первоисточников, - не известно.

Для Ся, первой из трех феодальных династий, общая схема хронологии дает 439 и Бамбуковая летопись 403 года; первая начинает ее с 2205 г., вторая с 1961 до Р. Х. Различие обеих таблиц в определении всего периода невелико, хотя они согласны в указании продолжительности только трех из семнадцати царствований, о которых каждая упоминает. Мэн-цзы пишет, что от Яо и Шуня до Чэн-тана “было 500 лет и больше”. Если мы согласимся, как то делают и обе схемы, на 150 лет для периода Яо и Шуня и прибавим это число к 439 и 403, то сумма в обоих случаях окажется около 600 лет. Период, обыкновенно усвояемый для династии Ся, должен быть приблизительно верным. В 4-й из книг Ся в Шу-цзине говорится, что в правление Чун-кана, четвертого из князей, было затмение солнца в знаке Скорпиона. Точный год не указан, но упомянуты месяц и день. Общепринятая хронология относит это событие к первому году его царствования, к 2159 г. до Р. Х. Но оказывается, по астрономическим данным, что затмения в этот год не было. Патер Гобиль вычислил, что подобное явление произошло действительно в указанный день и месяц, но в 5 году Чун-кана. Однако дальнейшие работы выяснили, что это затмение произошло ночью и не могло быть видимо в Китае. Китайские астрономы танской династии силились доказать, что событие, описанное в Шу-цзине, падает на 2127 г. до Р. Х., то есть, уже на царствование сына Чун-кана. Леггэ отдает предпочтение заключению Гобиля, а последние совместные работы Густава Шлегеля, профессора китайского языка в Лейденском университете, и Франца Кюхнерта, венского астронома, относят данное затмение к 7-му мая 2165 г. до Р. Х. Очевидно, что пока подобная нерешительность и неопределенность в заключениях окружает данный факт, им нельзя пользоваться для определения хронологии. Но если бы ученым удалось согласиться и [381] определить явление незыблемо, то мы не только получили бы новую эру для достоверной китайской хронологии, но и имели бы в руках серьезную опору для доказательств подлинности Шу-цзина.

Далее времен Юя, основателя династии Ся, мы восходим уже к древнейшему периоду китайской истории, по отношению к которому документальные показания позднейших источников могут быть применены только силою соображения; прямых же хронологических данных не имеется. Согласно общей китайской таблице, царствование Юя началось в 2205 г.; правление Шуня - в 2255 г. и Яо в 2357 г. до Р. Х. Бамбуковая летопись, конечно, сокращает эти цифры, и циклический год восшествия Яо падает по ней на 2145 г. до Р. Х.

В первой книге Шу-цзина император Яо научает своих астрономов определять солнцестояния и равноденствия путем установления кульминационной точки известных звезд. Профессор астрономии в Оксфорде Dr. Pritchard, по просьбе профессора Леггэ, составил таблицу звезд, которые были видимы в Китае в 2300 г. до Р. Х. Она издана в третьем томе The sacred Books of the East, и внимательное рассмотрение ее показывает, что все упомянутые Яо явления действительно могли быть наблюдаемы в Китае в данное время. Это, конечно, не определяет времени правления Яо, еще того менее это указывает на год, в который началось его царствование, но тем не менее дает право утверждать, что дата, усвояемая в общем смысле, и вообще показания Шу-цзина не могут быть отвергаемы без строгих и достаточных оснований.

Можем ли мы теперь идти дальше, до Хуан-ди, с которого Бульжер начинает свою хронологическую таблицу? Можем ли найдти в древних книгах пункты и строки, достойные названия исторически достоверных? В Шу-цзине Шунь говорит “об эмблематических фигурах, начертанных древними”. Имеются ли современные показания об этих “древних”? Это остается вопросом. Сы-ма-цянь начинает свою историю, как мы уже сказали, с Хуан-ди. Ему наследовал внук его Чжуан-сюй, за сим правил другой внук Хуан-ди, Ди-ку, после которого преемственно занимали престол два сына его, Ши и знаменитый Яо. Сы-ма-цянь не указывает в Ши-цзи протяженности их царствований вовсе.

Бамбуковая летопись говорит, что Хуан-ди правил 100 лет; о сыне его упоминается вскользь без определения лет царствования; Чжуан-сюй’ю усвояется 78 лет и Ди-ку 63 г. Замечено также, [382] что сын последнего Ши был устранен от трона после короткого срока, 9 лет.

В обычной хронологической таблице, 6 лет отдаются Ши, брату Яо. Первый год Ю’я - 2357 до Р. Х.; Ди-ку - 2435; Чжуан-сюй’я - 2513; Хуан-ди’ева сына Шао-хао - 2597 и Хуан-ди - 2697 г. до Р. Х.

Если мы сравним рассказ Ши-цзи с тем, что находится в других книгах относительно Хуан-ди, то легко увидим, что язык Сы-ма-цян’я в данном случае крайне сдержан и осторожен. Бамбуковая летопись, например, сообщает, что в 59-й год Хуан-ди начальники племен “Просверленных грудей” и “Длинноногих” пришли к Хуан-ди с просьбою о подданстве. В Шань-хай-цзин’е ¹ рассказывается о стране, где люди имеют одну дыру в груди и носят один другого на шесте, который продевается сквозь тело, а в другой стране население владеет ногами длиною в 30 фут. Все эти заметки о чудесах не вошли однако в “Записки” Сы-ма-цяня; его историческое чутье отбросило подобные вымыслы и он не нашел основания возводить свою историю дальше времен Шу-цзина.

Однако китайцы помещают в других сочинениях раньше Хуан-ди еще Шэнь-нуна и Фу-си, а раньше этих еще периоды “Трех Хуанов” и “Пяти Ди”. Кто были эти три Хуана и 5 Ди - неизвестно, и из всех китайских археологов едва ли двое дадут согласный ответ на этот вопрос. Название Хуан и Ди были позднее соединены вместе Цинь Ши-хуан-ди, основателем циньской династии, для обозначения императорского достоинства. Mr. Mayers означает начало Шэнь-нуна в 2739 г., а Фу-си в 2852 г. до Р. Х. Раньше этих правителей уже даосские писатели помещают неизмеримые числа лет, параллель, может быть, буддийским калпам. Имеют ли они какое историческое значение, доселе не выяснено.

Таким образом вопрос о китайской хронологии стоит в современной науке приблизительно в таком виде: о дате 842 г. не может быть сомнения. Далее в глубь веков мы можем проследить ход истории за 2000 л. до Р. Х. и, может быть, несколькими [383] столетиями больше. За эпохою Кун-хэ у нас нет строго определенных точек опоры, но это не снимает с историков права и долга подвергать китайские первоисточники дальнейшему анализу. Как мы уже видели, много пунктов в данном случае остается сомнительных и невыясненных, и не только дата, указанная Бульжером для Хуан-ди, но и весь этот период представляется в значительной степени загадочным и темным.

Обращаемся теперь к тексту A short history of China и укажем постепенно на наиболее крупные, не разрешенные доселе синологиею вопросы, которые неотступно возникают в памяти при чтении популярного труда Бульжера.

Легко сказать: “Предполагают, что первые китайцы были кочевым племенем провинции Шэн-си и между ними, наконец, явился правитель Фу-си” (p. 2). Написать эту фразу значит игнорировать весь тот предшествующий период китайской истории, о котором сохранились сведения в литературе Срединной империи. Однако, здесь, в этом не только доисторическом, но даже предшествующем мифическому периоде, по меньшей мере, лежит разъяснение вопроса о китайской космогонии. Бездушные, бесстрастные создания народной фантазии Пань-гу, Нюй-гуа, небесный, земной и человеческий повелители, ни единою чертою не напоминающие нам мифы классической европейской древности, представляют собою не разъясненные вопросы истории. Когда, кем, под каким влиянием создались эти образы в народе, - не известно.

Кто может сказать, равным образом, что “китайцы были кочевым племенем провинции Шень-си?” Вопрос о происхождении китайцев сложен и темен до неимоверности. Не преувеличим, сказавши, что почти каждый ученый, занимавшийся древнею историею Китая, строил свою гипотезу, различающуюся от других. Так:

1) Амио утверждает, что китайцы должны считаться не аборигенами территории нынешнего Китая, а переселившимися на восток прямыми потомками Ноя, и что 100 китайских семейств были выведены от Арарата к Желтой реке государем Фу-си ².

2) По мнению Эдкинса, китайский народ в период времени от всемирного потопа до столпотворения вавилонского оставил ту [384] территорию, которая служила колыбелью человеческого рода; направился на восток, прошел до северной Персии, по юго-восточному Туркестану и Кашгарской дороге достиг (около 2000 л. до Р. Х.) реки Хуан-хэ и утвердился здесь для постоянного оседлого жительства ³.

3) Клапрот ведет китайцев от Куень-луня ⁴.

4) Рихтгофен - из окрестностей Хотана ⁵.

5) Леггэ считает их колыбелью земли между Черным и Каспийским морями и приводит их к Хуан-хэ, как и Эдкинс, не раньше 2000 л. до Р. Х. ⁶.

6) Проф. В. П. Васильев предполагает, что ядро китайского государства около юго-восточного изгиба Хуан-хэ образовалось постепенно из жившего здесь же населения: Жунов и Ди, но мы не можем определить ни точных границ, ни существенного различия между Жунами и Ди, не можем также сказать, в чем состояло различие собственно китайских подданных от этих Жунов и Ди ⁷.

7) Покойный С. М. Георгиевский был склонен видеть в первобытном китайском народе часть, выделившуюся из общечеловеческой семьи ранее выделения из последней предков индо-европейцев. Общею родиною индо-европейцев и древних китайцев служила, по его мнению, центральная Азия, хотя трудно сказать, какая часть ее. Китайские колонисты пришли из западных стран в несколько приемов и застали здесь уже многочисленное инородческое население, о происхождении которого сказать ничего невозможно ⁸.

Вот в каком положении стоит вопрос, разрешаемый так легко популярным писателем; десятки ученых отдали много лет труда и не пришли к положительным результатам в разрешении его.

Но так или иначе, китайское государство образовалось и, по сообщениям китайских писателей, в период “Пяти повелителей” развивалось и развивалось. Царствования Фу-си, Шэнь-нуна и Хуан-ди характеризуются изобретениями и усовершенствованиями со стороны материальной культуры; Яо и Шунь улучшали моральную [385] сторону человечества и являются вечными идеалами нравственности Китая. Совершенно не разрешенным в синологии остается вопрос о потопе, происшедшем во времена Яо. В свое время, по словам Шу-цзина, он задал неимоверно трудную работу Шуню и особенно Юю, которым удалось осушить Китай, углубив русла рек и проложив каналы; в настоящее время тот же потоп доставляет много хлопот европейским ученым, усиливающимся примирить сказание о нем с библейским повествованием о всемирном потопе. В течение 200 почти лет, начиная с древнейших ученых иезуитов, живших в Китае, и до W. Williams’а и Леггэ включительно, синологи напрасно пытаются пролить свет на загадку. Разработка клинообразных ассирийских письмен с новооткрытыми именами Газизадры, Ксизоструса и др., дав в руки ученым новую редакцию рассказа о событии, еще более запутала и усложнила вопрос. В виду всего этого, едва ли не к чести популярного труда Бульжера, можно сказать, что в нем опущен вовсе рассказ о потопе, хотя тем несколько уменьшено значение выдвигаемой китайцами на пьедестал личности Юя, основателя первой китайской династии Ся (2205 г. до Р. Х.).

Одним из воспоминаний о царствовании Юя служит надпись его на скале в провинции Хэ-нани о потопе. Подлинность ее признавалась учеными прошлого столетия, но безусловно отвергнута теперь В. П. Васильевым и Леггэ, которые признают ее подделкою, созданною в ханьские времена, если не позднее. Однако и теперь еще раздаются слабые голоса лиц, которым не хочется расстаться с аналогиями Библии и китайской истории, как бы в пользу подлинности надписи (W. Williams).

Смена и период трех династий: Ся (2205-1176), Шан (1176-1122) и Чжоу (1122-255) представляют собою краеугольный камень для отрицательной критики китайской истории. В последовательном ряде картин этих династий наблюдается замечательный параллелизм. Ся началась Юем (2205-2197), блестящим и даровитейшим правителем, и после ряда бесцветных правителей и государей окончилась Цзе-гуем (1818-1766), воплощением бездарности и порока. Добродетельный и мудрый Чэн-тан (1766-1653) восстал при нем на защиту угнетенного народа, сверг Цзе-гуя и положил начало возрождению славных времен и династии Шан; потомки его однако не поддерживали великих стремлений основателя династии, и длинный ряд их завершился, наконец, в идеале [386] порока - Чжоу-сине (1154-1122), являющемся вместе с Цзе-гуем нарицательным именем для обозначения высшей степени развращенности в устах всякого китайца. На смену последнего из династии Шан приходит великий Вэнь-ван, родоначальник чжоуской династии, которая после почти тысячелетнего существования приходит к упадку и умирает в лице слабого Дун-чжоу-цзюн’я (255-249).

В этот период своей жизни Китай сформировался и вошел в определенные рамки. Время чжоуской династии богато всевозможными событиями первостепенной величины и важности, которые являются корнем и основою для всей дальнейшей истории Китая. Образование уделов и постепенное объединение их во внешней жизни, возникновение конфуцианства и даосизма и развитие их во внутренней жизни китайского народа - эти две стороны истории занимали, занимают и будут всегда занимать историков Китая. Руководясь отмеченным параллелизмом явлений, отрицательная критика (представителями которой являются В. П. Васильев, T. W. Kingemill и H. Allen) находит возможным отрицать или, по крайней мере, заподозревать действительное бытие династий Ся и Шан. Но существует и другая школа историков, представители которой говорят: “Существование Яо, Шуня и Юя не подлежит сомнению. Я мог бы скорее сомневаться в Аврааме и других еврейских патриархах наших священных книг. Вопрос не в их существовании, а только во времени и месте, которое им должно быть отведено в хронологической таблице” ⁹.

Анализ китайских первоисточников дает синологам первого направления основания отодвигать создание всей китайской культуры, выработку письменности и памятников ее в позднейшие века. Личности основателей двух доктрин, Конфуция и Лао-цзы, подвергаются подробнейшему исследованию, и всевозможные вариации оценки их, начиная с крайнего возвеличения их значения и оканчивая полнейшим скептицизмом, заподозревающим, например, самое существование Конфуция (Is Confucius a myth?), наполняют целые, статьи и диссертации. Сонм легенд, окружающих жизнь Конфуция, мало по малу рассевается и падает под соединенными ударами критики, и пред миром восстает образ этого гиганта китайской мысли, моралиста-философа. Но напрасно было бы искать [387] единства в оценке значения Конфуция и его доктрины. Nemo virtuti simillimus по мнению Cibot ¹⁰, мировой философ у Гюцлафа ¹¹, избранник Божий из толпы людей, просвещавший, направлявший толпу и преподававший ей истины, необходимые к ее сохранению и благополучию (Pauthier) ¹², Конфуций вызывал не менее скепсиса, чем положительной оценки своих заслуг. “Можно сказать, что Кхун-цзы открыл своим соотечественникам истинный путь к просвещению, но не менее того он повредил истории мира” (Иакинф) ¹³; “Если бы Конфуций оставил потомству такие книги как Илиада, De officiis, или Диалоги Платона, то он без сомнения занял бы высокое место между руководителями человечества, но основательно можно колебаться в приговоре, было ли его влияние на соотечественников полезным или вредным” (W. Williams) ¹⁴. “После долговременного изучения Конфуция со стороны его характера и мнений, я не могу смотреть на него как на великого человека. Он не опередил своего века, хотя и стоял выше массы чиновников и ученых своего времени. Он не пролил нового света ни на один из вопросов нового времени. Он не дал импульса религии. Он не симпатизировал прогрессу. Его влияние было достойно удивления, но отселе впредь оно будет блекнуть. Я убежден, что доверие к нему нации быстро и повсеместно будет исчезать” (Леггэ) ¹⁵. “Конфуций был первым китайцем, извлекшим из рук и архивов администрации уменье писать, усовершенствовавшим это уменье и передавшим все это в народ” (Проф. В. П. Васильев) ¹⁶.

Сколько нужно силы, времени и труда историкам Китая, чтобы уяснить, примирить эти положения и придти к какому-либо точному положительному выводу? Всякое из указанных мнений стоило своему автору многолетних усилий и обосновано более или менее прочно. Бульжер в своих кратких строках о Конфуцие (p. 4) не обмолвливается, конечно, ни словом обо всех этих недоуменных вопросах.

Еще более туманным и невыясненным является пред нами [388] образ другого мудреца китайской древности - Лао-цзы с его доктриною. К какой стороне мыслителей должны мы примкнуть, если миссионеры видели в Дао-дэ-цзине точные указания на Триипостасного Бога, если В. П. Васильев, признавая неразработанность вопроса о даосизме, говорит, что “хотя с одной стороны и очень желательно, чтобы кто нибудь серьезно и исключительно занялся ознакомлением со всей даосской литературой; но с другой - совестно, если окажется, что там действительно только одна чушь, как мы предполагаем” ¹⁷, и если H. de Harlez дарит нас статьею “Lao-tze, le premier philosophe chinois, ou un predecesseur de Schelling au VI siecle avant notre ere. 1884”, а С. М. Георгиевский утверждает, что Лао-цзы первый из китайцев возвысился до метафизической абстракции и, идя в разрез с понятиями века, довольно определенно высказал свои воззрения на все то, что составляет коренной интерес вообще философии - многообразие видимого мира он свел к абсолютно единому, которое, как таковое, не может уже быть ни определяемо, ни анализировано человеческим мышлением”? Дальнейшие подразделения в развитии даосизма (taosseisme и taolisme у L. de Rosny) ¹⁸, равным образом слияние философской системы Лао-цзы с коренными народными верованиями и образование “даосской религии”, - все это остается не выясненным.

Не меньше разницы, противоречий и догадок встречается у ученых синологов, когда мы оглянемся на вопрос о китайской письменности и древнейших литературных памятниках. Чжу-шу-цзи-нянь или Бамбуковая книга, весь канон классических книг, Сы-шу и У-цзин, смотря по общим воззрениям историка, отодвигается каждым ученым в более или менее отдаленный период, признается подлинным или подложным, усвояется тому или другому лицу, как автору. Справедливо можно сказать, что ни одному периоду китайской истории, за исключением разве последних десятилетий XIX века, не уделяли европейские ученые такой доли внимания, как чжоуской династии. В анализе постепенного возникновения и развития конфуцианства и даосизма они изучали внутреннюю жизнь народа того времени. Следя за постепенным уничтожением удельных княжеств, поглощением маленьких государств более сильными, созданием более сильных по власти правителей на севере [389] Китая, они раскрывают нам внешнюю историю Срединного государства, которая после периода Чжань-го приводит нас к державному Цинь Ши-хуань-ди (221-209), объединителю Китая и создателю единой Срединной монархии. Этому императору усвояют обыкновенно имя китайского Наполеона, чем хотят выразить мысль, что это была одна из тех личностей, которые дают или стараются дать новое направление народной жизни и оставляют после себя след в истории на целый ряд веков; о них всегда спорят и их приводят в примеры при разрешении философско-исторического вопроса о роли личности в истории. Клапрот и В. П. Васильев усвояют ему характер энергичного и умного правителя, но китайские историки ненавидят его всею душой воспитанных на традициях своей родины патриотов ¹⁹, как мы ненавидим гонителей христиан или Ирода Великого. Бульжер примыкает в оценке его к показаниям китайских хроник, хотя и не отрицает способностей и подвигов Цинь Ши-хуань-ди во внешней политике (p. 5-6).

Недоуменным и невыясненным вопросом царствования Цинь Ши-хуань-ди является прежде всего постройка им Великой стены. В какой мере заслуга эта принадлежит лично императору? Известно, что северные уделы Китая имели свои стены, меньших размеров и протяжений, построенные в защиту от набегов кочевников. Объединение ли, спайки ли их только принадлежат циньскому правителю? На сколько нам известно, направление меньших стен, древнейших, указываемое китайским географическим сочинением Жэ-хэ-чжи, не совпадает даже с известным древним же направлением великой стены ²⁰. - Здесь же на севере хранится завязка другого великого исторического вопроса. Армия Цинь Ши-хуань-ди прогнала надоедавших Срединной империи кочевников, известных под именем Сюн-ну, и едва ли не положила тем начало движению кочевых племен, завершившемуся много веков позднее великим переселением народов в Европе. Поход Мэн-дян’я на северо-запад, самая обстановка его и значение, равно как и отношение прогнанных Сюн-ну к европейским хуннам, - остаются темными. [390]

Но, конечно, самым важным пунктом периода циньского Ши-хуань-ди должно считать его отношение к конфуцианству и конфуцианцам. Здесь на ряду с императором восстает бессмертный, подобный Герострату, образ министра Ли-сы, филиппика которого против конфуцианства по своему красноречию и софизму заслуживала лучшего предмета и назначения, чем быть предшественницей известного изречения:

Вопрос о сожжении книг и даже ученых конфуцианцев представляется совсем не таким простым и легким, как его рисуют китайские летописи. Какие исторические факторы вынудили Цинь Ши-хуань-ди к борьбе с конфуцианством? В. П. Васильев видит здесь борьбу сект и, признавая весь рассказ о сожжении ученых позднейшим вымыслом совершенно легендарного характера, характеризует весь период циньской династии как время борьбы ослабевшего конфуцианства с усилившимся даосизмом. Но покойный С. М. Георгиевский, преждевременная смерть которого лишила нас труда о даосизме, потому что именно им в последние годы занимался покойный, всегда говорил нам на лекциях, что история не знает борьбы конфуцианства и даосизма, что эти две доктрины искони веков жили и развивались на почве Срединной империи совершенно мирно, не мешая одна другой в силу своего различного в основе характера: одна из них чистая мораль, другая теоретический пантеизм, смешавшийся с народным культом шаманизма.

Как, когда и в чью пользу разрешит историческая наука данный вопрос, ответит будущее. Ему же принадлежит уяснение причин усиления и падения циньского удела. Принадлежало ли все создание этого” прежде незначительного княжества единственно силе гения Цинь Ши-хуань-ди, или он, как и множество личностей, исполнял только волю судьбы, подготовившей историческими условиями все кратковременное существование циньской династии, точного ответа на это мы не находим в истории, хотя гипотетический, в пользу последнего мнения, и предложен С. М. Георгиевским.

Да будет нам позволено теперь несколько отдохнуть от вопросов на заключительной странице первой главы истории Бульжера, где он высказывает общую характеристику периода.

“Оглядываясь назад на длинный период, связующий мифическую эпоху с временем, которое может быть названо строго [391] историческим веком циньской династии, мы находим, что в конце третьего века до Р. Х. Китай владел определенными институтами, значительною частью своей, доселе существующей литературы и могущественными правителями. Едва ли возможно сомневаться, что китаец анналист находит в этих отдаленных веках столько же интереса и поучительности, сколько мы в истории новейших событий; доказательством тому служит факт, что история первых четырех династий, которую мы могли пробежать на этих немногих страницах, занимает столько же места в национальной истории, сколько хроника событий от Цинь Ши-хуан-ди до конца Минской династии в 1644 году. Мы не должны удивляться этой несоразмерности, потому что уроки человеческой опытности так же хорошо давались в те отдаленные времена, как это происходит и теперь, и китайские историки стремятся столько же к обоснованию и утверждению нравственных и философских истин, сколько к сообщению полного отчета о событиях. Следствия человеческой глупости и несовершенства были также очевидны в те дни, как они проявляются и ныне. Державная власть утрачивалась одною фамилией и переходила к другой в силу того, что князья не радели о своих обязанностях, предавались излишествам в удовольствиях, или не умели угадывать и оценивать знамений времен. Трусость и разврат получают свое надлежащее и неизбежное наказание. Основатели династий все были храбрыми и успешными воинами, которые видели, что пока существуют человеческие страсти, они могут быть и укрощены гением и употреблены на возведение здания автократии. Ошибки императора чувствуются в каждой части общества и наносят оскорбления государству. Нерадение и тупоумие в столице отзываются слабостью на границе и в провинциальных городах. Варвары становятся дерзкими и активными и наносят поражения императорским армиям. Провинциальные и областные правители упрочивают свою независимость и основывают правящие династии. Империя раздирается нападениями извне и разделениями внутри. Но, по выражению китайских историков, “после продолжительного разъединения возрождается единство”. Сильный и способный человек всегда являлся таким или иным образом, и китайский народ, воодушевленный верою в божественность миссии их императора и в силу единства, приветствовал появление князя, желавшего восстановить их любимую и идеальную систему единодержавного управления. Еще скрыто в отдаленном и неизвестном будущем то время, когда будет [392] что либо другое; когда китайский народ отторгнется от своей постоянной и древней практики, чтобы преследовать ignis fatuus европейской политики, которая пытается объединить человеческую равноправность с хорошим практичным управлением и национальной безопасностью. Китайцы имеют другой и более достижимый идеал, и теперь нет никакого признака перемены его. Падете династий может и, вероятно, должно продолжаться своим путем, но в Китае оно не пролагает дороги к республике. Императорский авторитет восстает торжествующим над бурею после каждой борьбы” (p. 8-9).

Мы дошли теперь до конца первой главы истории Бульжера. Если в науке существует такая масса неразрешенных вопросов, проблем и теорий относительно древнейшего периода китайской истории, то как же наш автор сумел передать в коротких словах всю эту длинную эпопею? Мы сказали уже, что Бульжер - популяризатор, а не ученый исследователь. Устранив из рассказа хронологию, свод которой он представил в конце книги, он легко переходит от одного крупного факта к другому, минуя часто столетия, и старается лишь дать читателю краткое понятие о судьбах Китая, познакомить его с главнейшими героями, память которых живет доселе в литературе и умах Срединной империи. У нас есть другая, также очень краткая история Китая: Fries. Abriss der Geschichte China’s. Wien. 1884, составленная всецело по китайским источникам. В ней догматически сообщаются исключительно даты и имена, из которых неподготовленный читатель ничего не вынесет и читать их в состоянии не будет. Бульжер доступен всякому. Он знает факты, но приспособляется в передаче их к уровню сведений публики и тем делает свою книгу интересною для массы.

Последние строки приведенной выдержки показывают нам ясно, что мы имеем дело в авторе с сторонником европеизма, и это необходимо иметь в виду при всех его суждениях не только вообще о государственном строе, но и об отдельных явлениях и событиях в истории Срединной империи.

Вторую главу Бульжер посвящает краткому обозрению истории двух ханьских династий (206 до Р. Х. по 220 по Р. Х.), справедливо замечая: “если китайцы доселе гордятся именем сыновей Ханей (хань-жень), то уже отсюда можно понять, что период ханьских правителей должен быть важною эпохою их истории и больше [393] чем в одном отношении Хани были первою национальной династией Китая” (p. 10). Но почему же действительно такое огромное значение придается названным правителям? Китай, как объединенное политически государство, существовал уже при Цинь Ши-хуан-ди. Его сношения с северными инородцами уже тогда характеризовались полною победоносностью над кочевниками; его материальное благосостояние, на сколько оно выразилось в правительственных сооружениях, должно было быть высоко. За что же в противовес проклинаемой циньской династии китайские историки восхваляют ханьский период? Громадное большинство анналистов Срединного государства - конфуцианцы, а данная эпоха представляет собою не только возрождение доктрины Конфуция, распространение ее в народе, развитие ее в деталях и применение ее к жизни, но и возведение конфуцианства на степень господствующей государственной доктрины, принципы которой отселе становятся руководителями всей жизни и истории Китая. Много раз потом Китай падал и восставал, подчинялся инородцам и освобождался от их ига, поглощал и ассимилировал их, или прогонял вон из своих пределов, распадался на части и объединялся снова, но никогда во всех этих превратностях судьбы не изменял он системе государственного управления, усвоенной ханьской династией, никогда не низвергал раз воздвигнутого знамени ²¹. В этом именно установлении принципа внутренней жизни государства заключается величие ханьской династии, здесь же лежит причина восхваления ее конфуцианцами писателями. Мы не боимся сказать, что здесь же лежит и наибольшая трудность для непредубежденного исследования ханьской истории. Ореол, окружающий всех деятелей данного периода, препятствует видеть их действительные физиономии и показывает, может быть, многое в лучшем свете, чем оно было на самом деле. Посмотрите, какими героями оказываются в изложении Бульжера, то есть, иначе сказать в изложении “Тун-цзянь-ган-му”, один за другим царствовавшие ханьские правители, как победоносно они ведут борьбу с Сюн-ну. Но если мы вспомним, как сюннуский Мо-дэ распоряжался и хозяйничал в пределах собственного Китая, какие контрибуции он брал, как он установил позорную для Срединной империи выдачу в замужество кочевникам [394] царевен и систему обмена подарков, при чем номады всегда получали “за лычко ремешок”, то мы едва ли можем придти к заключению, что жизнь Китая с этой стороны стояла в лучших условиях при Ханях, нежели она была при Цинь Ши-хуан-ди.

После Лю-баня или Гао-цзу (206-194), без сомнения, первое место принадлежит в ряду ханьских правителей императору У-ди (140-86), время которого ознаменовано действительно крупнейшими событиями, еще не выясненными вполне в истории.

Таковых главнейших вопросных пунктов мы можем указать пять: три из жизни внешне-политической и два из внутренней.

1) В царствование императора У-ди совершилось разделение Сюнну или Хуннов на две орды, при чем южные Хунны поддались Китаю, а северные ушли на север. Блестящие полководцы У-ди впервые нанесли кочевникам страшные поражения и с этого момента определяется внешняя политика Китая по отношению к инородцам нагорья, при чем правительство пользуется услугами южных Сюн-ну против северных. Система эта продолжается и в последующий ряд веков, но завязка ее, равно как и разрешение вопроса о причинах разделения кочевников на два улуса, наблюдаемого и позднее у приемников Сюн-ну на степном нагорье, кроются в периоде правления У-ди, и выяснение их должно быть начато отсюда.

2) Открытие запада. Вынужденные искать союзников против хуннов, китайцы обратили свои взоры на запад, и знаменитый Чжан-цянь своими путешествиями произвел эпоху в истории западного края. В 122 году до Р. Х. У-ди отправил его посланником на запад исследовать тамошние страны. Чжан-цянь прошел чрез земли Сюн-ну, где его держали долго в плену, посетил Да-вань (Фергану), Юэ-ши (Согдиану), Да-ся (Бактрию) и Ань-си (Парфию) и вернулся через 10 лет к императору. Вместе с тем полководец Хо-цюй-бин в большой экспедиции 119 года против Сюн-ну, победоносно прошел через страны степи до хребта Лан-цзюй-сю, в 2000 ли вне великой стены, по направлению к западу. В 102 году китайцы, идя по стопам Чжан-цяня завоевали восточный Туркестан и все страны западного края. После много раз Китай терял эти страны и вновь приобретал их, но впервые он пришел сюда при У-ди и позднейшие походы являются только подражанием и повторением раз сделанного. Нужно помнить, что западный край представлял собою в те времена [395] совсем не то, что он теперь. Он знал две цивилизации: персидскую и греческую, рассадником которых служило на данном пространстве Греко-Бактрийское царство. Произошло таким образом столкновение трех культур, и если трудно говорить о влиянии китайской культуры на местные, то по вопросу о следах западной культуры в Китае говорится и пишется очень много. Этот вопрос подлежит исследованию. Может быть, все доводы Terrien de Lacouperie, производящего древних китайцев из Вавилона, можно объяснить воздействием запада на Китай при и после ханьской династии. Еще менее того разрешен вопрос о влиянии Китая на запад, хотя при взаимных отношениях и это не могло пройдти бесследно.

Завоевательная деятельность У-ди распростерлась и на восток нагорья в Корею и южную часть Манчжурии, и едва ли не здесь лежит основа для разрешения вопроса о влиянии китайской культуры на Корею.

3) Совершается усиление императорской власти на юге Китая, за Ян-цзы-цзяном, и здесь происходит событие очень важное - уничтожение прерогатив отдельных княжеских домов, уничтожение уделов.

При циньской династии местности около Цзяна и особенно к югу от него были заселены инородцами. Влияние же собственно китайской культуры было здесь незначительно. Для поддержания свой власти по падении циньской династии ханьские императоры усвоили себе приемы и политику двоякого рода. К различному до противоположности населению невозможно было применить единые нормы, и потому было усвоено, во-первых, разделение на провинции, во-вторых, разделение на уделы. Последние особенно имели в основе своей этнографическую подкладку, на которой они только и могли держаться. Как у нас на Руси разделение на уделы могло существовать только до обрусения инородческих племен, и как ныне даже насильственным образом немыслимо выделить в особое государство Ярославскую или Тамбовскую губернии, так и в Китае уделы держались на этнографической разнице, на отсутствии единства в этом отношении. Выделение обособленных этнографически местностей в уделы было самым удобным приемом для императора. Князь сживался с инородцами, знал их интересы, возникала династическая связь, укреплялась любовь подданных к своему государю, и племя жило, не доставляя хлопот государю, [396] но являясь даже часто его помощником. При У-ди, после походов в Фу-цзянь и Сы-чуань, уделы были уничтожены, и государство стало единым целым. Почему произошло это? Очевидно, китаизм в форме культуры проник на юг далеко, парализовал сторонние факторы, объединил разноплеменное население и сделал возможным в собственном смысле единодержавное управление, без посредничества удельных князей. Только на этой почве могло произойдти объединение государства и отмена прерогатив княжеских. Но уничтожились ли инородцы? Нет. Еще и теперь не только в Сычуани, а и в Гуй-чжоу живет множество инородческих племен, и мы видим после ханьской династии постоянное возникновение отдельных княжеских домов на юге Китая. Они существовали, враждовали, боролись, обнаруживали известную силу и устойчивость. На каком основании? Очевидно, на том же этнографическом разногласии и разъединении; иной почвы быть не может. Инородцы таким образом сохранились, но уделы пали, и вот этот-то поворотный пункт подлежит выяснению и разгадке. В какой мере распространился китаизм, на сколько племенное разнообразие требовало отдельной власти и самоуправления - этот-то вопрос административной этнографии и остается открытым, а между тем он имеет первостепенное значение хотя бы для уяснения возникновения Сань-го, то есть, трех государств в период после ханьской династии.

Внутренняя жизнь китая при У-ди ставит исследователю следующие задачи:

4) a) При циньской династии конфуцианцы подвергались гонению. Справедлива или нет легенда о том, что Цинь Ши-хуан-ди сжег конфуцианские книги и самих ученых - это другой вопрос, но что учение Конфуция в то время не находило себе поддержки, а скорее вражду, это бесспорно. Ханьская династия относится покровительственно к этой доктрине. Гао-ди совершает поклонение на могиле Конфуция, его преемники также поддерживают подобные отношения к последователям Ни. При У-ди конфуцианцы начинают предпочтительно пред всеми другими мыслителями приниматься на государственную службу, и скоро вся администрация оказывается в руках конфуцианства. И доселе в Китае существует система государственных экзаменов, дающих право на занятие государственных должностей. Исходным пунктом ее является царствование У-ди. Чем вызвана подобная перемена, каковы условия ее и следствия, - является вопросом. [397]

Но этого мало. Известно, что конфуцианство называется религией, а между тем и Конфуций и Мэн-цзы безусловно избегали и уклонялись от всяких вопросов о боге, бессмертии, загробной жизни и пр. Как же это религия оказалась без бога? Как произошло это обстоятельство? Религия существовала раньше Конфуция, и в те времена каждый начальник, как и каждый отец, был и жрецом, на обязанности которого лежало отправление всех религиозных обязанностей. Когда во главе администрации стали конфуцианцы, они, сами по себе не причастные к религии мыслители-моралисты, оказались прикосновенными к делу религии, стали жрецами. Таким образом смешение обязанностей лиц породило смешение понятий уже в области учения, и конфуцианство стали называть религией. Начало этого слияния относится именно ко временам У-ди, где нужно искать разгадки данного вопроса.

b) В этот же период произошло открытие книг конфуцианского канона лусским князем при расширении его дворца. Были найдены Шу-цзин, Лунь-юй и Сяо-цзин, и с этого времени началась история конфуцианского канона. Если мы вспомним, что существует целая школа отрицательной критики по вопросу о подлинности конфуцианских книг, во главе которой стоит В. П. Васильев, то ясен станет интерес данного факта. Отрицательная критика не хочет признать достоверным этот факт, но существует множество синологов, относящихся с полным доверием к показаниям ханьской истории.

Наконец, во внутренней же жизни Китая мы видим удивительное соединение разнородностей; как это ни представляется странным, но правление У-ди было периодом процветания и конфуцианства и даосизма. Император основывает да-сё-юань, “академию великого обучения”, куда приглашает 136 у-цзин-бо-ши, “профессоров У-цзина”, учреждает мин-тан, то есть, “славный зал”, где он ведет диспуты с учеными и высшими сановниками о принципах морали и о научных вопросах. Вместе с тем брат императора Хуай-нань-цзы является завзятым даосом, сам пишет сочинения по даосизму и содействует всякими мерами его развитию и упрочению в умах соотечественников. Как же могли существовать столь близко не только в одной империи, но и в одной царской семье два столь различные направления? Почему У-ди, не стеснявшийся в других случаях употреблять меры строгости и казни, не применил их к брату и его приверженцам? Явление [398] поразительное, если признать фактом борьбу на жизнь и смерть между конфуцианством и даосизмом во все предшествующие века. Причин ему доселе никаких не указано.

На деятельность “академии великого обучения” отрицательная критика указывает как на источник, откуда произошел весь почти канон китайских классических книг и где выработалось конфуцианство, как философская система. Если этот взгляд критики подлежит проверке и оценке, то естественно прежде всего посмотреть на данный институт и оценить его значение для конфуцианства. При изучении эпохи У-ди необходимо также постоянно иметь в виду разницу в характере ее первоисточников. Ханьская история написана конфуцианцем Бань-гу и пропитана вся духом доктрины Конфуция; другой источник для одной части периода У-ди Ши-цзи, “Исторические записки”, составлен даосом Сы-мя-цянем и носит на себе печать взглядов последователей Лао-цзы. Такое принципиальное различие не могло остаться без последствий при оценке различных событий эпохи авторами названных сочинений, и действительно, Ши-цзи относятся хладнокровнее к успехам и поведению У-ди, содержат меньше панегириков по его адресу; они одобряют даже иногда лиц, изменявших императору, как, например, в оценке поведения полководцев Ли-гуан-ли и Ли-лина, которые, покоряясь силе обстоятельств, перешли на сторону Сюн-ну и служили у них.

Преемники У-ди, не имея ума и характера последнего, старались поддерживать установленное У-ди положение, но государство слабело и слабело, пока, наконец, в исходе прошлой эры трон не перешел к узурпатору Ван-ману, основавшему на 17 лет династию Синь. Но младшая линия ханьского дома в лице Гуан У-ди скоро возвратила свои права, свергнув Ван-мана с трона. Из времени царствования этого временщика китайские летописи отмечают нам один очень интересный, но доселе не разгаданный факт. Преследуя победоносно Гуннов, Ван-ман с своею армиею прошел на север степи до страны Дин-линов. Что это за народ, где и до какого времени они жили и чьими предками были? В Шань-хай-цзине рассказывается, что они были чудесным народом, имели лошадиные ноги и пробегали в день по 300 ли, сами себя подгоняя ²². [399] Позднейшие источники усвояют уже им более определенное место ²³, а данное показание о походе Ван-Мана уже совершенно не позволяет считать их каким-либо мифом. Вопрос этот, кроме общего интереса, привлекает наше внимание потому еще, что все китайские писатели о России, начиная, кажется, с Тулишеня в “И-юй-лу”, ставят этих Дин-линов в числе наших предков.

Преемник Гуан-у-ди сын его Мин-ди (58-76) вводит нас в новую область догадок и вопросов и на совершенно незатронутой еще почве. Ему усвояют введение в Китай буддизма, которое представляется не менее загадочным, чем первоначальная история других религий в Китае. Фо-го-цзи передает нам рассказ о знакомстве китайцев с буддизмом в Восточном Туркестане еще во время похода туда Хо-цюй-бина при У-ди, но В. П. Васильев не придает этому веры. Повествование о сне Мин-ди, передаваемое буддийскими писателями, само по себе невероятно, и по высказанным отрицательною критикой доводам набрасывает подозрение на весь факт посольства Цань-иня и Цинь-цзиня в Индию. В. П. Васильев полагает возможным допустить настоящее, историческое введение буддизма в Китае только со времени основания в Северном Китае инородческих владений пришедшими из Монголии и Тибета племенами, то есть, с IV-го века ²⁴. Как, когда и кто разрешит эти вопросы?

Последующие императоры ханьской династии не привлекали доселе внимания европейских исследователей, хотя в данный период происходило усиленное сближение Китая с Западом. При Хо-ди (89-106) Срединная империя достигла широчайших размеров на северо-западе, где едва ли не нынешняя Хива была пограничным с Китаем владением. С господствовавшею в то время на западе Римскою империей завязались и установились прочные отношения, торговые и дипломатические, поддерживавшиеся во все продолжение хоу-ханьской династии. Но, не смотря на такую связь с отдаленными государствами, период после Хо-ди может быть назван временем упадка Ханей. Полководец Бань-чжао являлся одним из последних могикан в борьбе с Сянь-бийцами. Далее начинается частая [400] смена императоров, период придворных интриг, временщиков и внутренних раздоров. В 220 г. последний ханьский император Сянь-ди удалился в частную жизнь, уступив трон и поле битвы новым народным героям.

“Между управлявшими Китаем фамилиями, - заключает Бульжер свой рассказ об этой национальной династии, - ни одна не занимает столь высокого места в народном уважении, как ханьская. Ее императоры выполнили вполне успешно трудную работу упрочения империи и привели к осуществлению то, что может быть названо императорскою миссией Китая. Юнь-нань и Ляо-дун сделаны провинциями впервые. Кохинхина составила вассальное государство. Императорские указы имели силу на всем протяжении до Памира включительно. Благосостояние и торговля в стране возрастали прогрессивно с ее армиями. Некоторые из грандиознейших публичных работ, в роде дорог, мостов, каналов и водопроводов, построенных в этот период, доселе свидетельствуют о минувшей славе ханьской династии. Как мы видели, Хани дали Китаю несколько великих правителей. Их слава не была созданием одного человека; династия отличалась продолжительным существованием, совершенно равным по достоинству при целом ряде ее представителей на троне. Никогда правящая фамилия не пользовалась в Китае большею популярностью, и это обстоятельство удерживало за Ханями трон даже тогда, когда оказывалось необходимым искупать ошибки и непродолжительные неудачные царствования менее даровитых монархов ценою потери частей империи. С прочною поддержкою народа Хани преодолевали бесчисленные трудности и даже естественный процесс упадка. Их окончательное исчезновение со страниц истории носит мягкий характер и, против обыкновения, не сопровождается проклятиями народных масс, которые всегда сопутствуют падениям династий и потере верховной власти. Это же самое чувство сохраняет свою силу доселе, находя себе выражение в гордости, с которою современные китайцы удерживают за собою имя детей ханьской династии” (p. 19-20).

Димитрий Позднеев.

(Окончание следует).

1. Относительно ее Mr. Wylie в Notes on Chinese Literature склонен думать, что она существовала при чжоуской династии, а части ее даже может быть раньше, и даже самый крайний скептик проф. В. П. Васильев пишет, что “она дошла до нас от глубокой древности, и может быть не позднее классических книг”.

2. L’antiquite des Chinois prouvee par les monuments. Memoires concernant l’histoire. les sciences, les arts, les moeurs, les usages etc. des Chinois; par les Missionnaires de Pekin, t. II.

3. I. Edkins China’s place in philology: an attempt to show that the languages of Europe and Asia have a common origion.

4. Asia Polyglotta. Zweite Auflage, pp. 356-357.

5. China B. 1, p. 428.

6. The Chinese classies, vol. III, p. 1, prolegomena, p. 189.

7. Об отношениях китайского языка к среднеазиатским. Журнал Министерства Народного Просвещения, часть CLXIII, отд. 2.

8. О корневом составе китайского языка. С.-Пб. 1888, гл. IV.

9. J. Segge. On Chinese chronology. Authors’ copy, p. 66.

10. Memoires concernant les chinois t. I, p. 349.

11. Geschichte des chinesischen Reich’s, p. 70.

12. Chine 1837, p. I, p. 121.

13. Статистическое описание китайской империи. С.-Пб. 1842, ч. 1, стр. 88.

14. The Middle Kingdom. 1861. v. 1, p. 530.

15. The Chin. clas. Vol. 1, Prolegom. p. 113.

16. Очерк истории китайской литературы, стр. 32.

17. Очерк кит. лит., стр. 116.

18. Les religions de l’Extreme Orient, p. 27.

19. Китайские мысли перевел с маньчжурского на российский язык Алексей Леонтьев. С.-Пб. 1772 г. стр. 52 и сл.

20. Жэ-хэ-чжи, Цзюань 56, л. 4-10.

21. Что значит попытка Ван-ань-ши при Сунцах? Это только исключение, подтверждающее общее правило.

22. Шань-хай-цзин. Глава Хай-нэй-цзин.

23. Гу-цзин-ту-шу-цзи-чэн. Бянь-и-дянь. Цз. 139. Бэй-фан-вэй-сянь-чжу-го-бу-као-и № 15. Ср. Тай-пин-хуай-юй-цзи, цз. 185, л. 14.

24. В. П. Васильев. История буддизма. Приложение к “Истории китайской литературы”. Литографическое издание, стр. 54-77.

Текст воспроизведен по изданию: Вопросы древней истории Китая. (По поводу “A short History of China”, by D. C. Boulger. London 1893) // Журнал министерства народного просвещения, № 6. 1894

© текст - Позднеев Д. 1894
© сетевая версия - Тhietmar. 2025
© OCR - Иванов А. 2025
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖМНП. 1894

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info