К северо-западу от Собственного Китая, на протяжении 2.100 верст от востока на запад, лежит широкая полоса гористых и песчаных пустынь, искони известная, как место сбора кочевых народов внутренней Азии перед их нападениями на Срединное царство. Бедная природою и потому мало способная кормить сколько-нибудь значительное оседлое население, представляющая по своему топографическому устройству множество закрытий для номадов-хищников, страна эта, в самые отдаленные исторические времена, была крайне негостеприимною и даже опасною для путешественников. Построив вдоль южной её окраины Великую стену, китайцы вековечным монументом засвидетельствовали, что здесь лежит грань, на север от которой неудобно проникать человеку цивилизованному. И если многолетними усилиями им удалось, до некоторой степени, обуздать степных варваров в их хищнических наклонностях, то неприветливая природа страны осталась всё тою же. Крайний континентальный климат нагорья, малая производительность или даже совершенная бесплодность почвы, широкие полосы песков, переносимых ветрами, нередко недостаток воды, чтобы утолить жажду — вот что представляет южная и юго-западная Монголия теперь, как и в царствование над Китаем династии Чжеу, которая впервые соорудила Великую стену.

И чем далее подвигаемся мы к западу, вдоль этой стены, [128] даже по ближайшим её окрестностям, тем печальный характер пустыни высказывается всё резче и резче. К западу от большого изгиба Желтой реки лежит море сыпучих песков Ала-шаня, напоминающее более близкие к нам Кара-кумы и Кызыл-кумы приаральских равнин. Потом вьются скалистые горы, окружающие альпийский водоем Хуху-нора, и за этим водоемом начинается система снежных хребтов и терасовидных поднятий почвы, которые постепенно приводят к нагорным пустыням северного Тибета, лежащим на одном уровне с вершинами Финстер-Ааргорна и даже Мон-Розы. На этой огромной высоте, в сухом и холодном климате нагорья, человеческая жизнь прекращается и только длинные ряды верблюжьих костей свидетельствуют о редких странниках, которые отваживаются проникать сюда, на пути из Монголии в Хлассу, куда их влечет суеверная набожность. На скалистых отклонах гор, обставляющих верховья Ян-цзе, наиболее заметным живым существом является як, которого огромные, непокорные человеку, стада бродят здесь, как бродили во времена Марко Поло и, вероятно, много веков назад.

Вот эту-то суровую, неприветливую страну выбрал целью своих исследований капитан, ныне подполковник Н. М. Пржевальский, когда, в 1870 году, по издании своего прекрасного «Путешествия в Уссурийский край», он решился проникнуть в глубь материка азиатского. Не многие из европейцев отважились посещать эти местности прежде его и ни один не принес такой массы сведений, как он. Описания Марко Поло, сюда относящиеся, все собраны в четырех небольших главах первой части его книги и не всегда даже могут быть приурочены к местным предметам, существующим ныне. Гюк и Габе хотя и проехали вдоль всей южной Монголии и чрез Хуху-нор в Тибет, но дали немного точных географических известий о них. Арман Давид успел сделать много любопытных естествоисторических изысканий в местности на север от большого изгиба Хуан-хэ; но он отказался от трудного путешествия в застенную часть Гань-су и в Хуху-нор, именно в то время, когда наш отважный путешественник подвигался по ней в 1872 году, среди политических бурь, порожденных дунганским восстанием. Ней Илайяс также видел лишь часть земель, посещенных Н. М. Пржевальским. Китайские же описания их, сухие и безжизненные, хотя довольно обстоятельные, если и существовали, то оставались неизвестными в науке, и скудость их легко [129] оценит каждый, кто просмотрит Дю-Гальда или I-й том Риттеровой Erdkunde von Asien.

Таким образом, путешествие Н. М. Пржевальского, на пространстве от Далай-нора до верхних частей Ян-цзе-цьяна, есть географический подвиг, который в летописях науки должен бы занять одно из важнейших мест, если бы даже ограничивался только посещением тех стран, которые сейчас перечислены. Но отважный наш путешественник не ограничился обогащением естествознания и географии тех местностей, которые хотя отчасти были видены и описаны немногими его предшественниками. Нет, он совершил еще переезд в 1.000 верст, из Ала-шаня в Ургу, т.е. поперек всей Гоби и притом по самому большому её диаметру, на что доселе не решался никто. В общем итоге, за три года, нашим путешественником сделано до 11.000 верст и из них на 5.300 ведена была съемка, значительно исправившая и дополнившая наши прежние топографические познания.

Но это краткое указание на одни места, виденные г. Пржевальским, далеко не исчерпывает всю сущность его ученых заслуг. Для последней цели нужно принять в соображение, что и как он видел на пространстве осмотренных земель, и при каких трудных условиях совершалось его путешествие. Для обстоятельного ответа на эти вопросы в кратком отзыве не может быть достаточно места; но, тем не менее, вот существеннейшие черты истории всей экспедиции.

В первый год (1870) своих странствований Н. М. Пржевальский, на переезде из Кяхты в Пекин, сделал ряд гипсометрических наблюдений, значительно изменивших наши понятия о высоте монгольского плоскогория. В тоже время им собраны любопытные данные для изучения флоры этой страны, пополнившие то, что было прежде известно из путешествия Бунге. Изучение климатологии степи, атмосферных осадков в ней, температуры почвы и даже снега на разных глубинах, также не были им забыты. Но особенно любопытны зоогеографические наблюдения над птицами и млекопитающимися суровой Гоби, которые показали, как много пернатого населения этой пустыни остается в ней на зиму, не смотря на возможность улететь к югу. Мы видим из заметок нашего путешественника, что на этом первом переезде ему уже пришлось испытать морозы в 31 1/2 даже в 37 градусов Цельсия и быть постоянно преследуемым резкими северо-западными ветрами. [130]

Вторая поездка привела г. Пржевальского на монгольское нагорье с юга, из Пекина, откуда он выехал раннею весною 1871 года, через ворота Великой стены Гу-бей-кхэу. В это время посещены были им город Долон-нор, озеро Далай-нор и Калган, широты которых определены малым универсальным инструментом. Тогда же наш путешественник сделал маршрутную съемку на протяжении 900 верст, определил магнитное склонение на озере Далай-норе, по три раза в день наблюдал анероид для определения высоты южно-монгольского нагорья, собрал коллекцию птиц из 150-ти чучел, причем наблюдал весенние птичьи перелеты, собрал небольшую коллекцию насекомых, земноводных и рыб, и подробно ознакомился с казенным скотоводством в южной Монголии. О последнем, как о предмете, имеющем немаловажное военное значение для Китайской империи, мы позволим себе здесь сделать следующее извлечение из книги г. Пржевальского:

«Обширные и привольные степи, по которым мы проходили от Долон-нора, служат пастбищами для табунов богдохана. Каждый такой табун, называемый у монголов даргу, состоит из пятисот лошадей и находится в заведывании особого чиновника; всеми же ими заведует один главный начальник. Из этих стад выбираются лошади для войска во время войны.

Здесь кстати сказать несколько слов о монгольских лошадях. Характерные их признаки составляют: средний, или даже малый рост, толстые ноги и шея, большая голова и густая, довольно длинная шерсть, а из нравственных качеств — необыкновенная выносливость. На самых сильных холодах, монгольские лошади остаются на подножном корме и довольствуются скудною травою, за неимением же её, едят, подобно верблюдам, бударгану и кустарники; снег зимою обыкновенно заменяет им воду. Словом, наша лошадь не прожила бы и месяца при тех условиях, при которых монгольская может существовать без горя.

Почти без всякого присмотра, бродят огромные табуны лошадей на привольных пастбищах северной Халхи и земли цахаров. Эти табуны обыкновенно разбиваются на косяки, в которых бывает от 10-30 кобыл, под охраною жеребца. Последний ревниво блюдет своих наложниц и ни в каком случае не позволяет им отлучаться от стада; между предводителями косяков часто происходят драки, в особенности весною. Монголы, как известно, страстные любители лошадей и отличные их знатоки; по одному взгляду на лошадь, номад верно оценит её качества. Конские [131] скачки также весьма любимы монголами и обыкновенно устраиваются летом, при больших кумирнях. Самые знаменитые скачки бывают в Урге, куда соревнователи приходят за многие сотни верст. От кутухты ¹ назначаются призы, и выигравший первую награду получает значительное количество скота, одежды и денег.

Богдоханские пастбища находятся, главным образом, в районе аймака цахаров ², земля которых тянется от Кэшиктэна более чем на пятьсот верст к западу, до аймака дурбутов. Цахары преобразованы на китайский образец, разделены на восемь знамен и состоят, поочередно, на государственной службе. Под близким влиянием китайцев, они совершенно утратили характер и даже наружность чистокровных монголов».

Нашему путешественнику на этом переезде вдоль северного изгиба Желтой реки довелось встретить густое китайское население, которое водворилось тут в течение последнего века и перенесло сюда всё нравы и обычаи Срединного царства. Эти нравы до такой степени мало благоприятствовали ученым исследованиям, что г. Пржевальский избегал китайских селений и вот что мы находим, например, на стран. 121 его «Путешествия» относительно города Бауту: «Лишь только мы вошли в городские ворота, где стоит караул, как у нас тотчас же спросили паспорт и, получив его, один из солдат повел нас в ямын, т.е. городское управление. Перед воротами этого судилища мы простояли со всем своим караваном минут двадцать, окруженные толпою китайцев, сбежавшихся посмотреть на невиданных еще «заморских чертей». Наконец, из ямына вышли несколько полицейских и объявили, что нас желает видеть мандарин, начальник всех здешних войск. Повернув в соседнюю улицу, мы скоро подъехали к жилищу китайского генерала, где нам предложили слезть с лошадей и войти во двор пешком. В воротах у нас отобрали ружья и затем повели к мандарину, который, весь в красном одеянии, ожидал в дверях своей фанзы. Наш монгол, увидя такого важного начальника, тотчас же бросился перед ним на колени; мы с товарищем и казак-переводчик раскланялись по-европейски. Пригласив нас затем в свою фанзу и посадив здесь меня и моего помощника (монгол и казак стояли), мандарин приказал подать чаю. Затем, он начал спрашивать: откуда мы? зачем сюда пришли? куда едем? и т. д. Когда я объявил о своем желании пройти через Ордос в Ала-шань, то мандарин отвечал, что это очень опасно, так как по дороге везде шляются разбойники. Зная, что в Китае без взятки ничего нельзя сделать, [133] я уклонился от рассказа на счет дальнейшего пути, и велел своему казаку передать, что желаю подарить мандарину на память хорошую русскую вещь, именно часы. Такое предложение произвело свое действие. Мандарин, сначала как будто отказался от подарка, но потом поблагодарил за него и обещал дать нам свободный пропуск в Ордос. Обрадовавшись такому удачному обороту дела, мы раскланялись с китайским генералом и просили его приказать помочь нам отыскать квартиру.

Получив в провожатые нескольких полицейских, в сопровождении огромной толпы, ожидавшей нас перед воротами фанзы мандарина, мы отправились в город искать помещения. Несколько раз полицейские заходили то в одну, то в другую фанзу и получив отказ, или, вернее, содрав с хозяина взятку, вели нас далее. Наконец, мы пришли к одному купцу, у которого стояли солдаты и здесь, после долгих споров, нам указали небольшую и невообразимо грязную фанзу. Напрасно мы уверяли хозяина, что заплатим ему сколько угодно за лучшее помещение; такового не оказывалось и мы, по неволе, должны были довольствоваться отведенною конурою».

Пребывание в Ордосе, летом 1871 года, дало г. Пржевальскому возможность внести в физическую географию Азии немаловажный климатический факт, именно, частое падение дождя в названной степной стране и сильные жары, непосредственно за ними наступавшие, причем термометр Цельсия показывал в озерах и болотах до 33 1/3, на воздухе в тени 37, а в песке даже до 70 градусов. С приближением к Дын-ху, наш путешественник вступил в пояс бугристых песков, называемых кузупчи, и образующих к стороне Хуан-хэ возвышенную окраину её луговой равнины: это было опять открытие, так как ни прежние карты, ни прежние описания не заставляли полагать на севере от Нин-хя больших песчаных пространств. У Дын-ху совершена была переправа на левый берег Желтой реки, и здесь г. Пржевальский вступил в страшные песчаные пустыни Ала-шаня, где им сделаны научные наблюдения над своеобразною и крайне скудною флорою этой степи, еще не виданной европейцами, и лежащей на высоте более 4.800 футов над морем. Двенадцатидневный переезд через пустыню привел, наконец, путешественника в более отрадную местность, именно к подножию Ала-шаньских гор, и эти горы только через него стали известны в науке не по одному названию. Г. Пржевальский нашел, что наивысшая их вершина Баян-Цумбур [130] достигает 10.650 футов над морем, но еще не входит в область вечных снегов, так что летом темя её обнажено. Важные исследования над флорою и фауною междугорных долин заняли внимание нашего путешественника во время его двухнедельного пребывания в этих местах, обильных ревенем; но при этом он имел горечь увидеть, что недостаток денежных средств не позволяет ему продолжать поездку далее к западу. Пришлось повернуть назад, отчасти по прежней дороге, отчасти по левой стороне Желтой реки, не заходя уже в Ордос. Съемки и научные исследования продолжались, но энергии путешественника довелось вынести немаловажные, тяжелые испытания. Неутомимый сотрудник его, г. Пыльцов, заболел горячкою, а потом хищники увели всех верблюдов экспедиции. Приближавшаяся зима также давала себя чувствовать суровыми холодными ветрами. Тем не менее, Н. М. Пржевальским в это время открыто огромное озеро самосадочной соли, Джаратай-дабасу, и доказано, что горный кряж Улан-хашат, который заставляет Желтую реку повернуть с севера на восток, не соединяется с Ала-шаньскими горами, как то можно было думать по прежним картам.

Тем не менее положение наше было очень опасное, так как мы не могли поместиться теперь с своими верблюдами в кумирне, битком набитой народом, но должны были разбить палатку, в одной версте отсюда на открытой луговой равнине. Здесь мы, прежде всего, организовали защиту на случай нападения. Все ящики с коллекциями, сумы с различными пожитками и запасами, равно как верблюжьи седла, были сложены квадратом, так что образовали каре, внутри которого должны были мы помещаться при появлении разбойников. Здесь стояли наши штуцера с примкнутыми штыками и кучами патронов, а возле них лежало десять револьверов. На ночь, всё верблюды укладывались и привязывались вокруг нашего импровизованного укрепления и своими неуклюжими телами еще более затрудняли подступ, в особенности верховым людям. Наконец, чтобы не пускать пуль даром, мы отмерили во все стороны расстояния и заметили их кучами камней.

Наступила первая ночь... Всё заперлось в кумирне, а мы остались одни-одинешеньки, лицом к лицу с разбойниками, которые могли явиться сотнями, даже тысячами, и задавить нас числом... Погода была ясная и мы долго сидели при свете луны, рассуждая о прошлом, о далекой родине, о родных и друзьях, так давно покинутых. Около полуночи трое из нас легли спать, конечно, не [136] раздеваясь, а один остался на карауле, который мы держали поочередно до утра. Совершенно спокойно прошел и следующий день. Разбойники канули словно в воду; не показывался даже и заколдованный богатырь. На третьи сутки повторилось тоже самое, так что ободренные обитатели Чейбсена пригнали из кумирни свое стадо, и начали пасти его возле нашей палатки».

Из кумирни Чейбсен, т.е. из окрестностей Синина, одного из центров дунганского восстания, г. Пржевальский перешел на Хуху-нор, причем имел встречу с шайками хищников, которые, однако, не посмели на него напасть. 14-го октября 1872 г. экспедиция стояла на берегу Хуху-нора, имеющего соленую воду с великолепным темно-голубым оттенком и лежащего на высоте около 10.000 фут. над морем. Густое кочевое население содержит здесь многочисленные стада домашнего скота, а окаймляющие озерную котловину горы заключают много диких животных, между которыми заслуживают внимания хуланы и антилопы. Позднее время года и недостаток денежных средств заставили наших путешественников спешить движением на юг, к берегам Муруй-усу, и потому, перейдя Южно-хуху-норский хребет, они спустились в страну Цайдам, которой геологическое образование впервые научно объяснено г. Пржевальским. Именно, мы видим, что это есть дно бывшего соленого озера, которого воды постепенно сбежали или испарились, оставив одно поросшее тростником болото, простирающееся, по словам монголов, до самого Лоб-нора, что, вероятно, и было причиною китайской теории о питании истоков Желтой реки водами этого озера через подземный поток, хотя собственно по Цайдаму течет к западу река Баян-гол. Климат Цайдама оказался теплее хуху-норского и высота долины над уровнем океана, по крайней мере, на 1.000 футов менее. Фауна здешняя также имеет свои особенности, и г. Пржевальский нашел тут несколько новых видов птиц. Из Цайдама путешественники поднялись на высокий хребет Бурхан-буда и тут вступили на северную окраину огромного тибетского нагорья, где, по суровости климата, уже нет населения. Своеобразную природу этой страны Н. М. Пржевальский мастерскою рукою очерчивает в своем «Путешествии». Это именно страна яков, хуланов, антилоп, горных баранов и других зверей, живущих здесь в первобытной дикости, без всякого опасения человека. Для зоологической коллекции здесь собрано было множество образцов и, между прочим, шкура того яка, которым ныне любуются посетители академического музея. Три зимних месяца проведены [137] были г. Пржевальским южнее хребта Бурхан-буда, на берегах Ян-цзе-цьяна или Муруй-усу; наконец, в феврале он вернулся в Цайдам.

Отсюда вообще начинается обратное следование путешественников, которое хотя и было быстрее передового, но до самого прихода в город Дынь-юань-ин было исполнено тяжелых лишений. В суровой горной стране путешественники крайне обносились одеждою, а недостаток денег препятствовал заменить ее новою. В это-то время кочевые туземцы говорили про них, что они «хоть и русские, а стали совсем как монголы». Но лишения физические не уменьшили энергию духа, и в этот переезд г. Пржевальским собрано много любопытных этнографических данных о Хуху-норе, Гань-су и Ала-шане. Сообщение этих наблюдений в Пекин вызвало со стороны наших тамошних синологов справки с неведомыми дотоле китайскими источниками, и таким образом, сверх прямой заслуги науке со стороны г. Пржевальского, послужило еще к расширению её области косвенно.

Если бы здесь, в Дынь-юань-ине, т.е. среди Ала-шаня, где г. Пржевальский имел удовольствие получить нужные деньги от нашего посланника в Пекине, А. Е. Влангали, был конец экспедиции, то уже и тогда мы могли бы считать ее одним из самых величавых географических предприятий нашего времени. Но благородная жажда исследований вела наших путешественников снова в страны неведомые. И потому, едва отдохнув и оправившись от невзгод в Дынь-юане, они направились прямо на север, к Урге, через всю ширину Гоби, и притом по совершенно новой дороге, так как обыкновенная караванная, описанная в китайской географии, оставалась у них на западе. На этом пути опять производились гипсометрические, термометрические и другие наблюдения, опять собирались скудные, но своеобразные произведения гобийских флоры и фауны и сделана съемка, связавшая За-Ордос с Халхою и северо-западною Монголией. Именно, путь Н. М. Пржевальского пересек калгано-улясутайскую дорогу, в четырех переездах западнее Саир-усу. На пути этом, между прочим, открыты совершенно неизвестный дотоле хребет Хурху и вновь проложенная китайцами дорога из Хуху-хотоня в Хами.

Вот как описывает эти, неизвестные дотоле, местности сам путешественник: «От окрайних гор долины Хуан-хэ, почва идет покато к западу, к Галбын-Гоби, так что эта бесплодная равнина, протянувшаяся, по словам монголов, с востока на запад, [138] на двадцать дней пути, представляет собою впадину, столь же низкую, как и котловина озера Джаратай-дабасу в Ала-шане. Почва Галбын-Гоби, пройденной нами в её восточном углу, состоит из мелкой гальки, или соленой глины и почти совершенно лишена растительности. Да и всё пространство, от Ала-шаня до хребта Хурху, представляет собою сплошную пустыню, столь же дикую и бесплодную, как ала-шаньская, но только несколько с иным характером. Именно, сыпучие пески, преобладающие в Ала-шане, здесь встречаются уже сравнительно в меньшем количестве, но взамен их является голая глина, галька и голые выветрившиеся скалы (преобладает гнейс) по невысоким холмам, рассыпанным островками.

Растительность по прежнему состоит из уродливых полугнилых кустарников зака, хармыка и бударганы, да из нескольких травянистых пород, среди которых на песчаных местах преобладает сульхир. Но характерным явлением описываемой местности служат деревья ильма ³, которые встречаются особенно часто в земле уротов и образуют местами небольшие рощи; кроме того, здесь же изредка попадаются кусты дикого персика, не встречающегося в ала-шаньской пустыне ⁴.

Животная жизнь в описываемых местах чрезвычайно бедна: новых видов птиц или млекопитающих мы не нашли здесь ни одного — все тоже самое, что и в Ала-шане. Часто идешь несколько часов сряду, не встретив ни одной птички, хотя бы чеккана или холо-джоро. Тем не менее, здесь везде живут монголы возле колодцев, или ключей, изредка попадающихся в пустыне; из скота они держат верблюдов, да в небольшом количестве баранов и коз.

Во время нашего путешествия по вышеописанным местам, в первой половине августа, жары стояли очень большие, хотя всё-таки не достигали такой крайности как в Ала-шане. Ветры дули почти беспрерывно днем и ночью, и часто достигали силы бури, наполнявшей воздух тучами соленой пыли и песка. Последний иногда заносит колодцы, которые еще чаще уничтожаются во время дождей, выпадающих здесь, хотя редко, но зато обыкновенно ливнями. Тогда, на час или на два, вдруг появляются целые реки, которые [139] заносят грязью или песком колодцы, всегда выкапываемые на более низких местах. Пройти здесь без проводника, отлично знающего местность, невозможно — гибель грозит путнику на каждом шагу. Словом, описываемая пустыня, равно как и ала-шаньская, до того ужасны, что сравнительно с ними пустыни северного Тибета могут быть названы благодатною страною. Там, по крайней мере, часто можно встретить воду, а по долинам рек хорошие пастбища. Здесь нет ни того, ни другого, нет даже ни одного оазиса; всюду безжизненность, молчание — долина смерти в полном смысле слова. Столь прославленная Сахара едва ли страшнее описываемых пустынь, которые тянутся на многие сотни верст по широте и долготе».

Познакомив, таким образом, и с содержанием книги г. Пржевальского, и с её изложением, мы отсылаем читателей к ней самой, чтобы они могли иметь несомненное удовольствие близко и наглядно изучить природу и людей тех диких стран, среди которых отважный наш путешественник провел целых три года.

М. Венюков.

Комментарии

1. Кутухта — высшее духовное лицо в Урге и третье после далай-ламы во всей буддийской иерархии.

2. Эти пастбища тянутся и далее, почти до г. Куку-хото.

3. Эти деревья имеют обыкновенно от 15-20 фут. вышины и от 2-4 фут. в диаметре; растут они, главным образом, по сухим руслам дождевых потоков, вероятно потому, что здесь находят более влаги.

4. Дикого персика нет ни в Ала-шаньских горах, ни в горах Гань-су и северного Тибета.

Текст воспроизведен по изданию: Монголия и страна тангутов // Военный сборник, № 2. 1875

© текст - Венюков М. 1875
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Бабичев М. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1875

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info