(Не будучи вполне согласны с некоторыми идеями автора, мы, однако, с удовольствием печатаем его статью, в тех видах, что важность предлагаемой им меры, по всей вероятности, вызовет полемику, которая уяснит вопрос. Ред.)

В реку Амур, с левой стороны, в 50 верстах от ее устья, впадают две небольшие речки: Личи и Камоть, образуя при впадении мелководную заводь, в виде залива или лимана, тянущуюся от запада к востоку вдоль амурского фарватера и имеющую до 5 верст в длину. Вершина этого залива отделяется от Амура большой низменностию, которая по временам покрывается прибылой водою и называется Константиновский полуостров; низ залива, к востоку, ограничивается намывной, из дресвы (мелкий булыжник), косою, по местному кошка.

Над этим заливом, у восточной косы, над обрывистым берегом, сажени в 4 вышиной, составляющем северный берег Амура, в широте сев. 53° 8' 5'' и долготе от Гранича восточ. 140° 42' 58'', расположен Николаевск, главный город Приморской области и главный порт наш, военный и коммерческий, на Восточном океане.

Местность, на которой приткнулся Николаевск, представляет обширную лесистую и болотную равнину, ограниченную с севера далеко отошедшим от берега разлогом цепи небольших холмов и прорезанную четырьмя ничтожными [92] речками: Камоть, впадающею в залив по западную сторону Николаевска; Куегда, протекающею чрез город; большою и малою Патхи, впадающими в Амур восточнее города. Почва мокрая глина с тонким наслойком чернозема, образовавшимся из перегнивших мхов и деревьев. Это — глухая, первобытная тундра, тяжело доступная труду. Вся окрестность густо проросла лесом. Куда ни взглянешь — всюду вековой непроходимый лес, но лес дряблый, гнилой, по большей части годный только на дрова. Хорошего лесу немного. Теперь уже для городских построек приходится рубить бревна за 10 верст и более от города, при том выбирать их в одиночку. Для кораблестроения выбор еще труднее и то только для постройки мелких судов. Преимущественно всюду ель, местами лиственица и изредка береза. Деревья, при густоте леса, большею частию тонкоствольные и часто попадаются с гнилой сердцевиной. Глухо сплетшиеся и сросшиеся между собою корни дерев прикрыты на аршин мхом, валежником и упавшими гнилыми стволами. Проход в этой дикой чаще стоит больших усилий, с опасностию сломать ногу или увязнуть в какой нибудь скрытой топи. Всюду глушь, полная безжизненность, невозмутимая тишина. Птиц в лесу почти нет, а дикий зверь, как например, медведь, большая редкость в окрестностях Николаевска, хотя в остальных местах по Амуру их множество; об волках же я вовсе не слышал.

Кругом Николаевска, версты на две по равнине в каждую сторону, обгорелые густо поставленные пни, которые своими черными остовами на сером, пепельном грунте много увеличивают грустное впечатление, производимое городом. Каждое лето окрестность, по неосторожности жителей, занимается пожарами, которые при ветре шлют на город смрадный и удушливый дым. Как нет возможности на такой густо поросшей местности совершенно прекращать лесные пожары, да и не хватает на это рук, то огонь, отводимый от города усилиями военных команд, разгуливает с одной стороны на другую, согласно направлению ветра, и постоянно держит жителей в страхе, пока дождь или совершенное безветрие не помогут его унять. Впрочем, в настоящее время в Николаевске есть подвижная паровая 4-х сильная помпа, которая, вообще обезопасив город от огня, может в то же время [93] снабжать водою отдаленные от реки пункты, в чем уже заметна настоятельная надобность, тем более, что водовозов нет, да и быть не могло, и жители должны носить воду на себе, издалека.

Противоположный, южный или правый берег Амура, приглубый и обрывистый, состоит из крутой лесистой возвышенности, более 1000 фут высотою. Несколько оврагов, также круто спускающихся по этой возвышенности к берегу — единственные места для приставания на шлюпке. Гора эта, как ширма перед глазами, ограничивая горизонт Николаевска к югу, очень неприятно действует на зрение, усиливая хандру местного жителя, и заметно влияет на усиление суровости николаевского климата: она, препятствуя притоку теплых южных ветров, сохраняет на северных своих скатах снег и лед долее всех окрестных мест. Мыс Чныррах, находящийся в 10 верстах ниже Николаевска, имеет большую открытость к югу, а с севера, напротив, прикрыт значительной возвышенностию, до 800 фут; поэтому, не смотря на очень близкое соседство к Николаевску, уже имеет заметную климатическую с ним разницу, выказывающуюся в большом изобилии цветов и в раннем сравнительно появлении травы; притом и общее состояние здоровья команд там всегда лучше. Местность же Пальво, в 60 верстах выше Николаевска, также на левом берегу Амура, у узкой и глубокой протоки, прикрытая, как и Чныррах, с севера и совершенно открытая к югу, очень много разнится от Николаевска: там и растительность несравненно богаче, и лед проходит раньше, и зимние холода сносливее. Вообще климат Пальво на столько мягче и благоприятнее, что в Николаевске вошло в обычай посылать туда всех цынготных и слабых для поправления, и они действительно там скоро оживают.

Вообще, окружающая Николаевск природа очень дика, сумрачна, безжизненна и вид деревянного серого городка среди этой непривлекательной пустыни наводит невыносимую тоску. Маленькие, серые, ничем не обшитые, бревенчатые домики растянуты линиями версты на 2 вдоль берега реки и сливаются в общей массе с такою же серой окрестностию. Кой где проглядывают красные крыши и 2-3 раскрашенных здания. Среди их на первом плане, на реку, деревянная, обшитая [94] тесом и выкрашенная церковь, с 5 главами и с колокольней. Скаты берега к реке усыпаны пнями, которые свозятся сюда с расчищаемых улиц и по временам сожигаются. Впрочем, город до сих пор еще не всюду очищен от пней, выдергивание которых составляет значительный труд для военных команд Николаевска: большой недостаток рабочих рук и продолжительность зимы, при густоте и глубине засевших в почву корней, делают эту работу очень медленною. Первоначально город строился в лесу на нерасчищенной местности; деревья рубились и клались прямо в здания, а жители, прибывшие из Петропавловска, в ожидании домов, жили в палатках до глубокой осени; охватив разом большое пространство, город долго потом не мог принять приличный, благообразный вид. Спешность постройки города проглядывает и по настоящее время.

Большие и лучшие дома принадлежат казне; более уютные, обшитые тесом, раскрашенные, чистенькие, построены иностранцами; потом еще 5-6 частных, бревенчатых домиков, имеющих сколько нибудь приличный вид; за тем все прочее простые и на живую руку сколоченные лачуги. Каменных зданий, как в городе, так и в адмиралтействе, нет ни одного. Казенные постройки обыкновенно выводятся на обожженных сваях, заменяющих фундамент, чему следуют и некоторые из жителей; прочие же ставят свои дома просто на землю без всякого фундамента. Камня, годного для построек, не найдено в окрестностях, да и нет в городе каменьщиков, а короткое, сырое, иногда очень дождливое лето не дозволяет выделывать кирпич с успехом; при этом также большой недостаток в хороших кирпичных мастерах. Кирпич делается преимущественно от казны, солдатами, которые тут же и учатся этой работе. От неимения хорошего кирпича и знающих печников, все печи в Николаевске приходится перекладывать каждый год; в продолжительную и суровую зиму они так перетрескаются от усиленной топки, что к весне едва держатся. Это общий недостаток, за малым исключением. Люди недостаточные, поселенцы, делают печи битые из глины. Топить начинают ежедневно с последних чисел сентября, когда настают уже очень чувствительные по ночам морозы и понижение температуры вообще большое. [95] Топка продолжается до июня; впрочем, и в июне месяце часто приходится топить печи, потому что бывают очень холодные и серые дни — в это время Охотское море шлет свои пловучие льды к северному входу в Амурский лиман. В 1860 г. шкуна «Пурга», идя в Николаевск из Аяна, где зимовала, встретила на северном фарватере, при входе в лиман, в половине июня, пловучие льды и была принуждена зайдти в Петровское зимовье (40 верст от Николаевска, по прямой сухопутной дороге), где простояла, запертая льдом, около 2 недель. Я видел в Николаевске 2 июля еще не стаявший снег, в тени под щепой, образовавшейся зимой от рубки дров. Усиленная топка в продолжительную зиму, особенно по два раза в день, при 40° мороза, которые держутся иногда по целому месяцу, раздирает полы, потолки и еловые бревна в стенах, отчего каждый дом делается решетом и причиной ревматизмов, тифа, цынги и прочих простудных немочей.

Две улицы Николаевска: Амурская — вдоль реки, и Госпитальная, перпендикулярная первой, хорошо очищены от пней, освещаются масляными фонарями и имеют с одной стороны пешеходные мостки, под которыми устроены водосточные канавы. Мостки эти зимой очищаются от снега, который отбрасывается к средине улицы, а как снег сам по себе выпадает более сажени, то из мостков образуются глубокие траншеи, проходя по которым, видишь только снег и небо, и ничего окружающего. Улицы все вообще усыпаны щепой, остающеюся от постройки домов, а главная усыпана и мелким щебнем, намываемым рекой на адмиралтейскую кошку; поэтому в Николаевске не бывает большой грязи, хотя самый грунт и содержит в себе много влажности. Мне случалось видеть в Николаевске, что когда роют глубокую канаву, то люди в ней обыкновенно стоят в грязи и даже от стен накопляется в ней вода. Такое состояние грунта, непросыхающего достаточно в продолжении всего лета, представляет зимой сплошную массу льда, что, конечно, имеет свое усиливающее влияние на суровость усть-амурской зимы.

Самое важное затруднение Николаевска для обстройки и благообразия — это его цинготный климат. Немного можно сделать хорошего там, где зима стоит более 7 месяцев, где мерзнет ртуть в термометре и не отходит иногда по [96] месяцу, где снег ложится более сажени, где 10° мороз считается оттепелью и где пурга дует по несколько дней, такая, что носа нельзя показать из дому, а если и выйдешь в это время по необходимости, то рискуешь, особенно ночью, замерзнуть на улице. Мне случилось однажды, возвращаясь ночью домой, провалиться в намытый пургою сугроб, в полном смысле по шею, и я с большим трудом, после продолжительных усилий, едва мог протиснуть для себя дорогу к своей квартире, которая была от меня всего в 10 шагах. Такая зима леденит всякую энергию, и необходимые работы идут вяло. Конечно, со временем, уничтожение лесов, обзаселение окрестных мест и обработка их могут изменить климат и смягчить николаевскую зиму, но первые его поселенцы должны выносить тяжелые испытания и нельзя приписывать тугое развитие по устройству города неуменью и нераденью. Бесспорно, что первые поселенцы Николаевска — отставные нижние чины, привыкшие в продолжении долгой службы смотреть на свое хозяйство, как на временную необходимость, потом ссыльные, взятые из разных мест России, по большей части за бездомовность и бродяжничество, и, наконец, искатели приключений и счастия, из разных общественных слоев, привлеченные сюда надеждой обогащения — все народ, непривычный к труду домостроителя, живущий на авось и как нибудь и, конечно, немного обещающий, по крайней мере в первый период обзаселения; но при ином, более благоприятном климате городское устройство, расчистка, обзаселение и возделывание окрестностей Николаевска, совершилось бы в более короткий период и с большим успехом, помимо казенных средств, которые по настоящее время составляют единственный способ к существованию города.

В Николаевске имеются: две церкви, соборная и госпитальная, — обе построены от правительства; казенная морская госпиталь, с аптекой для общественного пользования, и такая же госпиталь на Чныррахе, для пользования арестантов; 2 казенные и 2 частные общественные бани; 2 трактира, самого жалкого и грязного устройства; публичный сад (при конторе над портом); морская офицерская библиотека и клуб; женская гимназия; гостинный двор и несколько отдельных американских и русских лавок, продающих втридорога [97] спирт и всякую бракованную дрянь. Вообще в 1863 году состояло: казенных и частных домов 572, из которых большая часть избы.

Внизу, на кошке, расположено адмиралтейство. В нем: два крытые элинга для постройки судов малого размера, с необходимыми на этот предмет мастерскими; большой пильный паровой завод, с особым отделением для выпилки столярных лесов; механическое ремонтное заведение, богатое коллекцией отличных станков новейшего усовершенствования; литейная, паровой молот в два тонна; кожевенный завод для портовых потребностей; пожарное депо; магазины для всевозможных необходимостей по всем ведомствам; шлюпочные сараи, краны и т. п. портовые устройства.

Пристаней в порту две, и вне порта, принадлежащих частным лицам, 2. Городская коммерческая пристань, в больших размерах проэктирована к постройке против собора, где предполагается и бульвар. Материалы для этой пристани заготовляются, а для покрытия расхода на постройку назначен определенный процент с привозных товаров, по согласию торгующих в Николаевске.

На оконечности адмиралтейской кошки построена земляная батарея; на SO от нее, в 3 верстах, на противоположном берегу, на мысе Мео, другая такая же батарея. На SW, в 1 версте, на оконечности Константиновского полуострова, на отмели, поставлен форт с земляным бруствером, огражденным сваями. В форте этом поставлен маяк, освещающийся лампами и указывающий путь на рейд для судов, идущих сверху и снизу реки.

Глубина на рейде 7-15 сажень; грунт ил; обыкновенное течение до 2 узлов, но в большие воды доходит до 5 узлов; прилив с моря до 2 фут. Стоянка на якоре вообще покойна; однако, ветер с низу, против течения, разводит часто большое волнение, так что сообщение судов с берегом делается затруднительным, а иногда и вовсе прекращается. Обыкновенно ночь в Николаевске тиха. С 7-8 часов утра начинает заметно подувать сверху или снизу; к полдню ветер разыгрывается, а к вечеру, около 8 часов, стихает. В Николаевске 2 главных чувствительных ветра — снизу и сверху, т. е. восточный и западный. Летом дует [98] преимущественно первый, часто с дождем и вообще с мрачностию, а зимой — сверху, сопровождаясь по большей части мятелью, по местному пурга. По утрам, особенно в начале и в конце лета, частые туманы до 6-7 часов, а иногда и позже. Эти особенности амурского рейда делают то, что какой нибудь транспорт, добравшись с трудом чрез отмели до Николаевска, долго застаивается в нем, вынося большие неудобства по выгрузке и нагрузке.

Лед на Амуре в Николаевске становится около половины октября, а вскрывается между 5 и 15 числами мая; но в лимане амурском лед показывается часто с первых чисел октября и стоит до июня, так что приход первого судна с моря всегда бывает не ранее 4-5 июня; лоцманские же знаки снимаются 1 октября. Поэтому Николаевск имеет речное сообщение 5 месяцев и морское 4 месяца в продолжение года.

Самое лучшее время в Николаевске летнее раннее утро до 8 часов, когда обыкновенно очень тихо и восходящее солнце еще не жжет, но приятно греет. Ночь, особенно лунная, также хороша и тиха, но обдает сыростью и холодна. В июле и августе множество комаров и мошек делают лето несносным. Приезжий в Николаевск услышит непременно, при всякой ненастной погоде, которая не редкость для усть-амурского лета, или при жалобе на комаров, что вот подождите до сентября — это лучшее время года, оно вознаградит за все. Действительно, в сентябре солнце не так жгуче и следовательно в воздухе меньше парит, мошек нет и в начале месяца случаются хорошие, ясные дни; но за то под час холодные пронзительные ветры, бури с грозами и проливные дожди, служа предвестниками близкой зимы, разочаровывают надежду на лучшее время года.

Для зимовки в реке судов морского плавания, против Николаевска, у окраины отмели и фарватера, набиты палы на глубине 10-12 фут, за которыми по нужде могут стоять 4 судна гуськом; но палы эти всякий год надо осаживать, а местами ставить и новые, потому что весной, при вскрытии реки, их выдергивает льдом и уносит, при чем судно, зимующее за палами, не безопасно от подрезки льдом. Весенний лед хотя рыхлее и не так остер, как осенью, но [99] опыт у Николаевска показал, что он хорошо срезывает целые кусты свой, а потому, без особых предосторожностей, может значительно повредить обшивку судна. Лучшее место для зимовки судов морского плавания находится в 60 верстах выше Николаевска, в протоке Пальво, где судно не требует никаких ограждений и стоит как в доке. Для удобств зимовки судов в Пальво построены: пристань, казарма, офицерский дом, баня и разведены огороды. Там же устроен и казенный скотный двор, так как в окрестности много хороших сенокосов, не затопляемых прибылой водой.

Ширина реки против Николаевска около 3 верст. Фарватер р. Амура находится под правым, противуположным городу, берегом. Подход к городу от фарватера прикрыт, на расстоянии 1 1/2 версты, отмелью с общей глубиной от 2 до 3 фут. По этой отмели река Камоть прикрыла канал, который идет вдоль северного берега и кошки, потом, обогнув последнюю, соединяется с руслом Амура. Канал этот имеет у адмиралтейства до 6 фут глубины и служит местом зимовки речных пароходов, доставляя в то же время возможность строить на кошке и выводить из адмиралтейства суда небольших углублений.

Пройдя оконечность адмиралтейской косы, амурский фарватер разделяется на 2 рукава: главный, левый, идет под северным берегом, обрезывая его дугою, а правый, очень узкий, тянется под южным берегом. Между ними протягивается песчаная отмель с крупными закраинами, которая иногда, при малой воде, обнажается. В 10 верстах ниже Николаевска, у мыса Чныррах, оба эти рукава соединяются и фарватер идет узкой струей наискось, от левого к правому берегу, под названием перевал. Чем далее вниз от Николаевска, тем больше река расширяется и у соединения с лиманом, между мысами Тебах и Пронге, достигает 14 верст; глубина также увеличивается и местами доходит до 24 сажень.

Амурский лиман представляет мелководную, продолговатую площадь, с севера на юг, до 10000 квадр. верст, изрезанную в разных направлениях каналами или фарватерами и прикрытую со стороны океана громадным островом [100] Сахалином. Из лимана 2 выхода: северный — в Охотское море, и южный — в Японское море. Река Амур, в соединении с лиманом, встречая отмели, делится на 3 канала или фарватера; главный из них, хорошо обследованный и удобнейший к плаванию, южный. Фарватер этот, пройдя мыс Пронге (предел реки), поворачивает на юг почти под прямым углом и имеет 2 бара одинаковой глубины: первый, тотчас за Пронге, невелик; второй тянется на 2 версты. Судно, сидящее 10 фут, может проходить их свободно, сидящее до 12 фут проходит при полной воде, а сидящее около 14 фут может пройдти только во время вод наибольшего прилива. Транспорт «Японец», как наибольшее судно сибирской флотилии, почти никогда не проходит чрез бар без значительной перегрузки. За баром, на берегу, устроен лоцманский телеграф для показания, сигналами на флагштоке, полной воды и глубин на баре. Весь этот фарватер, около 150 верст от Николаевска до мыса Лазарева (южный предел лимана), извилист, местами очень узок, обставлен крутыми отмелями, местами удален от берега, который по однообразию своему мало представляет хорошо приметных мест для пеленгов, и вообще плавание по лиману без множества створов и разных иных лоцманских знаков, очень затруднительно, да можно сказать даже невозможно, потому что идти ощупью с банки на банку на расстоянии такого большого пространства — это уже не плавание, и лоция для парусных судов, даже при усиленной заботливости, — дело не легкое. Впрочем, грунт почти всюду мягкий ил или мелкий песок и потому стать в лимане на мель неопасно.

Пройдя мыс Лазарева (от лимана), плавание хотя и делается свободнее, но все еще, обставленное банками почти до бухты де-Кастри, требует большой осторожности и сопряжено с опасностию, в особенности для судов, идущих в лиман под парусами. Так в 1861 году американский барк Монгол, принадлежащий нью-йоркскому торговому дому Бортман, лавируя в лиман под парусами, выскочил на твердую песчаную банку под сахалинским берегом, против мыса Екатерины, и погиб почти со всем грузом. Там же разбился в 1860 году другой американский барк Мелита. Само [101] собою, что плавание от Кастри до Николаевска возможно только днем, в ясную погоду, с лоцманом.

Северный амурский фарватер, идущий вдоль левого берега, по направлению к Охотскому морю, до того узок и извилист, что ни одно судно не рискует следовать им и его можно считать недоступным. Канал этот соединяется с Сахалинским каналом, где вход в него очень трудно найдти, по неимению заметных мест для определения.

Третий фарватер только предполагается прямо по течению реки, на восток, поперек лимана, к острову Сахалину; это предположение существует вследствие некоторых указаний; но как канал до сих пор не обследован и еще никому не удалось пройдти по нем, то он числится в проэкте и по всей вероятности таким и останется.

Кроме указанных трех усть-амурских фарватеров, восточная часть лимана прорезана широким каналом вдоль сахалинского берега, с севера на юг, соединяющим Охотское море с Японским. Канал этот связан с южным амурским фарватером особым широким каналом, несколько южнее второго бара. Вход на Сахалинский канал с севера представляет большие затруднения: плавателю, идущему из Охотского моря, под влиянием господствующих на этом море северных, почти всегда свежих, ветров, сопровождающих судно большою зыбью и пасмурностию, приходится ощупью, на открытой местности, среди бесконечных отмелей, при противном течении, отыскивать извилистый вход в лиман, не имея никаких приметных мест на низменных берегах для своего определения. Такой вход далеко не безопасен, и у всякого командира, сколько бы он ни ходил здесь, невольно сожмется сердце при необходимости вновь идти в эту лазейку. Шкуна «Пурга», замечательная по своим смелым и удачным плаваниям, под командой мичмана (ныне лейтенанта) Тобизина, с правильной периодичностию ежегодно бороздила этот проход, но при всем том вход в лиман с севера, не смотря на опытность и предприимчивость находчивого командира, стоил ему всегда многих очень тяжелых минут душевной тревоги, тягость и влиятельность которых всегда отзываются на характере и здоровье. Но не всегда, однако, плавание северным проходом бывает так [102] счастливо. В 1858 году корпуса штурманов подпоручик Кузьмин, хорошо знакомый с северным входом и вообще с южной частию Охотского моря, был послан по собственному вызову, в начале сентября, в Удской с провиантом на тендере «Камчадал» и погиб в северном проливе. Как совершилась эта катастрофа, положительно неизвестно, потому что никто не остался в живых; но партия казаков, посланная для розысков, по слухам от гиляков, нашла тендер на отмели, обнесенный и изуродованный льдами. Там же, в 1851 году, разбился на банке барк Российско-Американской К° Шелихов, при следовании в залив Счастия.

Берега амурского лимана вообще пустынны, однообразны, низменны (за исключением немногих мысов западного берега), болотны, покрыты густым и гнилым дровяным еловым лесом, и смотрят очень непривлекательно; притом почти всегда подернуты легкой мрачностию. Лиман представляет преимущественное господство NO ветров с туманом, с неправильной и беспокойной зыбью. Морской прилив и отлив бывает 2 раза, до 4 фут, и при этом переменное течение до 8 узлов. Парусные суда, поднимаясь с приливом, не могут лавировать по узкости фарватеров. Стоять на якоре в лимане неопасно для судов хороших качеств и хорошо снабженных; однако, в 1856 году барк Европа был выброшен в лимане на северную сторону мыса Лазарева. Зимовать в лимане в некоторых местах можно, но зимовка эта очень опасна от подрезки судна льдом и вообще сопряжена с большими хлопотами, беспокойством и расходами, чему примером может служить военный клипер «Стрелок», зимовавший в лимане в 1860-1861 году; он ограждался палами, но потом, придя в Николаевск, переменил обшивку по ватерлинии. В одно время с клипером вошел в лиман барк Амурской к° Орус и при встрече со льдом был подрезан, затонул и погиб с большею частию груза. Между прочим, этот Орус послужил для спекуляторов Николаевска предметом очень выгодного предприятия. Когда получены были подробные сведения о гибели барка, Амурская к°, отчаяваясь в спасении груза, продала судно со всем находящимся в нем с публичного торга за 500 рублей. На Орусе, между разными другими предметами довольно ценного груза, [103] находились разобранные в частях — пароход и две баржи. Предприниматели умудрились поднять их и продали опять в ту же компанию за 30 тысяч рублей. Выгрузка вещей с Оруса производилась в продолжение двух зим и Николаевск много был взволнован по случаю беспрерывных аукционов. Главным деятелем по Орусу был американец Коренс, очень ловкий и предприимчивый человек. Он пришел в Николаевск матросом на коммерческом судне, прожил 3 года, получил, как говорят, на свою долю от Оруса 16 тысяч рублей и тотчас же уехал чрез Россию обратно в Америку.

В Северном проливе, при входе из Охотского моря, на матером берегу есть небольшой мелководный залив, названный г. Невельским заливом Счастия. Залив этот обставлен с моря большими, далеко выдающимися песчаными отмелями, при извилистом и трудном входном фарватере, имеет низменные, открытые к северу, берега, с бедной вообще растительностию, и подвержен наносу охотских льдов ко входу, в продолжение почти всего июня м.; он по справедливости может назваться заливом бедствия и голода, судя по тем изнурительным крайностям, которые перенесло в нем поселение первой амурской экспедиции.

По выходе из лимана Южным проливом, в 150 милях от Николаевска, находится залив Кастри. Залив этот, прикрытый с моря от востока цепью островов, а с прочих сторон высоким берегом, по глубине, достаточно спокойной стоянке, по легкой и более продолжительной доступности (с конца апреля до первых чисел ноября) и, наконец, по близости и легкости сообщения с рекой Амуром чрез небольшой перешеек и чрез озеро Кызи (всего около 60 верст) представляет замечательные выгоды для коммерческого порта; конечно, по близкому соседству с рекой, залив этот единственный в этом роде пункт на всем приамурском побережье, не исключая и южных гаваней, которые, как ни хороши по климату и многим морским удобствам, очень далеки и разобщены от главного пути в крае, от реки Амура: их естественные красоты не имеют, в настоящее время, бедное людьми и средствами, никакого значения и лишь пригодны только в далеком будущем. Надеюсь, справедливость [104] этого замечания подтвердит всякий, кто видел Кастри. Залив этот легко доступен с моря и от реки; вследствие этого, нужды могущего быть здесь порта, как с морской стороны, так и в отношении реки и внутренних сообщений, легко обеспечиваются. Природа как будто нарочно создала для Амура этот залив, чтобы он мог служить складочным пунктом его произведений и внешнего потребления. Перевозка предметов торговли из Кастри в Мариинск (ближайший пункт Амура) чрез озеро Кызи, выигрывает в расстоянии против пути на Николаевск около 500 верст. И теперь, не пользуясь именем порта и не имея на своих берегах никаких, приличных месту сооружений, кроме 2 постовых изб и маяка, Кастри имеет то важное значение, что ни одно европейское или американское страховое общество не берет на себя застраховку судов и грузов в устье Амура, но все охотно страхуют до Кастри.

Из вышеприведенного очерка усть-амурской местности можно заключить, что единственные в своем роде естественные преграды для мореплавания ставят Николаевск в положение, противоположное ожидаемой от него полезности. Выполнение обязанностей, какие лежат на нем, как на главном пункте нашем на Восточном океане, т. е. управлять всем сибирским поморьем, кормить, устраивать и развивать этот край, глухой, обширный и много разобщенный в своих частях большими пространствами и короткостию судового лета; завести торговые сношения с народами, окружающими океан, и служить передовым пунктом к национальному обмену на их произведения, возбуждая вместе с тем торговую и промышленную предприимчивость во внутренних сибирских областях, сопредельных Амуру; наконец, как военный порт, чрез посылку военных крейсеров, быть проводником и опорой наших политических интересов на океане и тем внести свою долю в общеевропейское значение России... исполнение всех этих требований зависит от доступности морского пути, а доступность эта, затруднения для навигации, встречаемые на устье Амура, таковы, что не только не представляется никаких данных к достижению указанных выше предположений и ожиданий, но и сам по себе Николаевск представляет парализующее начало для всякого, связанного с ним [105] предприятия. Поставленный в самом суровом угле амурского края, вполне неблагоприятном по климату для жизни и производительной деятельности, он разобщен с океаном отмелями лимана и всякими иными его неблаговидностями, и в то же время удален от Иркутска, от централизующего пункта Восточной Сибири, на 4 1/2 тысячи верст, на огромное расстояние, которое, можно сказать, удвоивается от короткой возможности сообщения рекою, только в продолжение 5 летних месяцев, а в остальное время положительно нет проезда, как только для почт и курьеров. Но если нельзя придвинуть к Сибири и вообще к внутренней деятельности края, коммерческий порт, долженствующий быть на окраине, то, конечно, следует позаботиться об улучшении его положения в отношении океана, на что он, по своему назначению, имеет полное право претендовать. Нельзя проявить ничего хорошего, ничего, что бы удовлетворяло ожидания, там, где все пути отрезаны, где руки связаны невозможностию и превышающею силы трудностию и где под гнетом замкнутости, с прибавкой бесконечно долгих и жестоких морозов, ничего и не придумаешь облегчающего, возможного. Ссылка на состояние Архангельска неприменима к Николаевску. Это правда, что Архангельск, не смотря на суровость климата и короткость навигации, пользуется прочным благосостоянием и не утрачивает своего, издавна установившегося, торгового значения. Но у него нет тормозящего лимана, его бар глубже и путь к Европе ближе; он появился много лет спустя как сложилась жизнь на Руси, на Двине и на смежной ей Волге, которая всегда, как и теперь, служила главной нитью наших внутренних проявлений; Архангельск никогда не имел претензии становиться во главе этой жизни, быть ее опорой, и его отпускная торговля существует 300 лет, из которых 150 он был единственным коммерческим портом России для внешних ее сношений. Выгоды отпуска в продолжение многих лет пробили к нему дорогу, водворили жизнь на проложенных путях и эта жизнь, при возможности пользоваться промыслом местных естественных произведений двинского края, дала ему средства сделаться местным пунктом отправления, взамен перешедшего на Петербург всеснабжающего торгового значения. О Петербурге и говорить нечего! [106] Николаевск никогда не будет иметь таких широких, полных средств к уничтожению препятствий, какими владеет Петербург; к тому же, все-таки в Петербурге навигация продолжается 6, а не 4 месяца.

В настоящее время приходят в Николаевск ежегодно около 10 коммерческих судов, из них: одно или два до 300 тонн, а прочие от 70 до 150 тонн вместимостию. С трудом пробираясь по лиману в июне м., без застраховки, на риск хозяина, они встречают в Николаевске большие неудобства по выгрузке и затрачивают на это много времени; потом, по совершенному неименению отпускных предметов торговли, они посылают свои команды собирать камень и щебень для балласта и совершают обратно не менее тяжелое плавание по лиману. По неблагоприятным особенностям рейда, в Николаевске нет пристаней собственно для выгрузки приходящих с моря судов, да и вряд ли они когда-нибудь будут. Существующие небольшие пристани у городского берега служат только для шлюпок и мелких барж. Судно становится на фарватере в 2 верстах от города и сообщается с пристанью на шлюпках и на баржах. При восточных, низовых ветрах, которые разводят большое волнение, при чем усиливается и течение реки, сообщение часто прекращается, как по затруднению в гребле, так и потому, что выгружаемые товары легко могут быть, если не потеряны, то подмочены, а между тем низовые ветры летом всегда господствующие в Николаевске. Вывести на большое расстояние удобную пристань очень трудно, потому что она, по недостатку местных средств, не может быть каменная, а сваи будут каждый год выдергиваться и срезываться льдом. Суровость климата, короткость лета и продолжительность повершения дел на месте, в устье Амура, заставляют шкиперов рассчитывать свой приход в Николаевск непременно на июнь м., чтобы иметь запас времени на всевозможные случайности этой негостеприимной местности; в противном случае, необходимость зимовки в Николаевске грозит бесплодной потерей по малой мере 8 или 9 месяцев. Вообще, естественные неудобства лимана и устья р. Амура делают опасным для судов и дорогим посещение Николаевска, а отсутствие страховых обеспечений ведет за собой большой риск потерять [107] безвозвратно и судно и доверенный груз; в то же время продолжительность плавания собственно между Николаевском и Кастри, в оба пути и с выгрузкою, отнимает лучшее время для плавания к китайским портам, более удобным и обильным заработками для шкиперов. К этому надо прибавить, что Николаевск, как ничтожный порт, посещаемый только по крайней необходимости, без местных морских стремлений, не представляет приходящему судну никакой возможности свободно пополнить свои судовые недостатки: в продаже нет никаких предметов мореходства, кроме красок, и никаких частных на этот предмет обзаведений. Конечно, местное начальство помогает по возможности шкиперам из адмиралтейских средств, из казенных запасов и мастерских; но это уже не есть свободное удовлетворение нужд и зависит от разных случайностей, а между прочим и от состояния запасов в казенных магазинах, которые заготовляются доставкою из балтийских портов, собственно для снабжения только военных судов флотилии. Одним словом, по этой части положение всякого коммерческого судна очень неопределенно, что составляет одно из важных затруднений коммерческого мореплавания и случись с судном важная авария — шкипер теряет много времени на приискание средств к исправлению судна, в незнакомом ему и бедном на предприимчивость порте.

Что же касается до составления провизионных запасов и до освежения команды, то в этом отношении Николаевск становится окончательно несостоятельным. Терпя постоянно сам нужду в первейших потребностях продовольствия, он не может дать судовым командам ничего съестного; шкипер, идущий в Николаевск, должен предварительно обеспечить свое судно излишним запасом провизии в отшедшем пункте, что не совсем удобно для комерческого судна; в противном случае, могут встретиться по продовольствию команды опасные затруднения. В 1861 году, гамбургская шкуна Франц, следуя из Николаевска в Шанхай, испытала это неудобство: в Татарском проливе она встретила свежие SW, задержавшие ее плавание, а между тем провизия окончательно истощилась и только встреча с русским военным кругосветным судном, на высоте залива Ольги, спасла шкуну от голода. В Николаевске собственно есть место для [108] рынка, но продажи провизии на этом рынке нет; есть только баба, продающая солдатские пироги с «нетом», да 2-3 прилавка с мелочью, как то: нитки, иголки, пуговки, тесемки и т. п. и изредка покажется какой нибудь гиляк с рыбой или с брусникой; иногда также пристанет к берегу гилякская лодка с десятком диких гусей, которые немедленно, в какие нибудь полчаса, раскупаются случающимися на берегу жителями. Все съестное надо достать по случаю, по заказу, а заказ надо делать за 200 и за 300 верст от Николаевска; в особенности трудно достать зелень, на которую положительно не везет Николаевску, хотя не раз заявлялось о существовании на Амуре не только цветной капусты, но даже и винограда. Все замеченные нами выше естественные и условные препятствия к правильному и удобному отправлению навигации на устье Амура приводят к заключению, что Николаевск не привлечет к себе порядочное судно и что вообще число судов, его посещающих, не может быть значительно. Большие комерческие суда, которые всегда хорошо и удобно снабжены и которые составляют необходимую принадлежность для торговли сырыми продуктами, не могут плавать по лиману вследствие мелководия; а мелкие шкуны, по своей незначительной величине и по малому проценту приносимого ими дохода, конечно, по большей части снабжаются, содержатся и управляются очень плохо, так что доверие им сколько нибудь ценного груза, уже помимо всяких иных случайностей и опасностей плавания, составляет само по себе значительный риск для доверителя. На этих судах не только такелаж и паруса не всегда в должном порядке и без необходимых запасов, но часто, при неизбежной постановке на мель в лимане, нет ни верпа, ни кабельтова для того, чтобы стянуться, да и якорь завезти не на чем. В 1860 г. шкуна Эмма, по выходе из Николаевска, стала на мель в лимане, на южном фарватере; шкипер, не имея других средств, решился завезти на единственном вельботе свой якорь с цепным канатом; выбравшись на фарватер, он, вероятно от неловкой отдачи якоря, опрокинулся и погиб со всей командой. На этой шкуне остался один только повар, который после нескольких дней одиночества был снят [109] другим проходившим судном и доставлен в Николаевск к своему агенту.

Крайние неудобства, лишения и опасности, поселяя как в шкиперах, так и в торгующих, отвращение к усть-амурским плаваниям, падают высокой ценою на стоимость привоза; неимение же отпускной торговли, которая своей выгодностию сколько нибудь вознаграждала бы цену привоза и риск этого плавания, окончательно ставит в самые невыгодные условия внешние морские сношения Николаевска и парализирует его торговое посредничество в отношении внутреннего Амура и Забайкалья, ограничивая круг потребления дорогого привоза одним Николаевском. Между тем, привоз этот, не удовлетворяя самых вопиющих надобностей Николаевска, который всегда, что называется, впроголодь, снабжая его только непомерным количеством спирта, как самым выгодным товаром в местах расположения войск, и предметами роскоши, очевидно не приносит существенной пользы ни Николаевску, ни Амуру и не оправдывает возлагаемых на него надежд развития торговой предприимчивости в Восточной Сибири. Все предметы привоза очень худого качества, брак Гамбурга и С.-Франциско, а иногда даже и Шанхая, но все привозится в таком количестве, чтобы избытком предметов против требования не уронить цену, и все продается поэтому на 100% и на 150% против общей стоимости с доставкой. Винить спекулятивный дух торгующих за дороговизну совершенно невозможно — никто не станет трудится в ущерб себе. Купить и привезти в Николаевск на свой страх — это риск и требует затраты капитала, больших трудов и беспокойств.

Ограниченность времени для усть-амурской навигации дозволяет купцу видеть приходящее к нему судно только один раз в год, получать свой товар одновременно по заказу, сделанному за год вперед, и пользоваться очень медленным оборотом капитала. Распродажа товара на месте совершается по мелочам в продолжение целого года. В то же время, чтобы удовлетворить своего заграничного кредитора и передать ему своевременно выручаемые деньги, необходимо купить, за наличные, свидетельство окружного в Николаевске казначейства, в определенную сумму, и сделать перевод за границу [110] чрез министерство финансов; но как выручка прирастает медленно, а деньги необходимо выслать возможно скорее, иначе следующий заказ не будет исполнен, то торгующему в Николаевске приходится делать частный заем под залог своих товаров, за очень большие проценты. Между тем, капитал, затраченный по амурской торговле, без сомнения, не может быть велик; но чем меньше капитал, тем больше требует процентов — это уже непреложный закон, который, при отсутствии правильных отправлений в торговле и местных для нее удобств, ведет к самому неправильному и быстрому возвышению цен. Купец, имеющий большой запас какого нибудь товара, но которого нет у других торгующих, основываясь на необходимом требовании, непременно удваивает продажную цену. Так, сахар доходил до 80 руб. за пуд, белая мука заграничного привоза до 8 и 9 руб., свечи стеариновые до 40 руб. за пуд; между тем как товар был, и даже с избытком, но в руках одного спекулянта. Надо знать, что в Николаевске сальная свеча редкость и то только иногда в казенной лавке, так что не только в городе, но и в селах, по крайней мере до Мариинска, нередкость видеть на столе стеариновую свечу.

Купец, торгующий в Николаевске, наравне с прочими жителями подвергается местной дороговизне жизненных продуктов и иных всяких необходимостей; поэтому затрачивает и большие деньги на свое собственное содержание, что также должно покрываться процентом торгового оборота. Один мой знакомый, николаевский русский купец, умевший составить своими спекуляциями в Николаевске небольшой капитал, говорил мне, что собственная жизнь его с женой, при всей аккуратности хозяйства, обходится до 5 тысяч рублей в год. Иностранцы привыкли к большему комфорту, который и обходится им в такой бедной и некомфортабельной стране еще дороже. Если положить, что иностранец, делающий оборот в Николаевске на 50 тысяч рублей в год — а это в отношении торгующих там составляет крупную цифру — истрачивает на контору и на собственное содержание 10 тысяч, то 20% составляют для него непроизводительную потерю, кроме процентов по заграничному кредиту, которые, конечно, составляют многим большую цифру. Но торгующий [111] не приехал же в Николаевск за тем, чтобы проживать свою выручку и бесцельно трудиться в чужой ему и очень непривлекательной стране? Надо же чем нибудь вознаградить этот труд, обеспечить свое будущее и вознаградить тот риск, которому подвергается его торговая операция по необеспеченности от крушений и иных потерь. Но все таки, не смотря на неимоверно высокие цены распродажи привозимых с моря товаров, можно постоянно слышать в Николаевске от всех торгующих общую жалобу на недостаток прибыли, на шаткость торгового оборота, не дающего предпринимателю возможности заручиться деньгой на случай, и который допускает только сводить концы с концами. Действительно, нельзя указать в Николаевске ни одного торгующего, кто бы прямой торговлей составил что нибудь, и если находятся люди, зашибающие для себя какие нибудь деньги, то это, конечно, не торговля, а случайная и очень счастливая спекуляция: на местный кредит при переводе сумм за границу, на аукционную продажу от судов, потерпевших крушение, и на соболя. Но по самому существу такого оборота, приобретаемые подобным образом деньги не могут считаться большими капиталами в Николаевске, где жизнь дорога, риску много, а возможность к повторению оборота представляется редко; поэтому заручившийся таким образом сколько нибудь видной деньгой спешит тотчас же раскланяться с Николаевском.

Замечательно, что со времени основания Николаевска, в нем поселились сначала конторы очень солидных американских домов, вполне заслуживавших доверие и уважение по своим капиталам, торговым связям за границей и по честности и правильности, с которыми производилась ими торговля. Конторы эти появились вследствие распространенных слухов о богатстве Амура, о легкой доступности внутрь Сибири, о неминуемом и скором развитии здесь больших коммерческих движений. После нескольких лет существования, конторы эти понесли убытки и, не видя никаких будущих и настоящих выгод, теряя надежду на возможность пресловутой сибирской торговли, они стали понемногу сокращать и прекращать свои дела на Амуре. Взамен их появились из С.-Франциско евреи, все выходцы по разным случайностям из наших западных губерний, оцивилизовавшиеся [112] несколько на службе при разных торговых домах в Америке, но неимеющие капиталов и неоставившие своей прежней привычки обмануть и сорвать на случае, не заботясь много о последствиях. С водворением в Николаевске евреев цены значительно возвысились, а достоинство товаров в той же мере понизилось, но весь иностранный привоз, по большинству, попал в их руки. Этот переход усть-амурской торговли от крупной к мелочной, от правильных операций к надувательству, от американцев к евреям, очень ясно обрисовывает состояние торговли Николаевска и возможность ее.

Сделанный нами очерк условий внешней торговли Николаевска, или лучше, внешнего привоза товаров к Николаевску, дает достаточное понятие о тех крайних затруднениях для торговых сношений его с морем, о причинах, почему морская торговля составляет как бы временную несвойственную месту операцию, без всякой прочной оседлости и очевидной полезности в отношении будущего. Этот привоз товаров не имеет никакого прямого влияния на внутреннюю деятельность Амура и Сибири, не возбуждает никакой предприимчивости в местном сибирском торговом сословии и не приносит никакой пользы в настоящем, кроме того, что снабжает с избытком нижних чинов и гиляков спиртом, а высших чинов — разной колониальной и мануфактурной гнилью. Оборот этого привоза держится на количестве государственных ассигнований по содержанию служащих и потому, если бы по каким нибудь причинам нашли нужным уменьшить или вовсе прекратить эти ассигнования, то такое действие в одинаковой мере отразилось бы и на усть-амурском торговом мореплавании, т. е. мореплавание это точно также уменьшилось бы, или, с прекращением ассигнований, уничтожилось бы вовсе. Торговля есть обмен и чтобы торговать, необходимо сначала иметь чем торговать. Один привоз и притом таких товаров, без которых можно обойтись или замениться отечественными, и привоз в виду потребления только одних казенно-служащих — это уже не торговля, а неудачное проявление коммерческих иллюзий. Торговля тогда хороша и полезна, когда от нее народ богатеет; а кто же может богатеть от усть-амурской торговли? Мы понимаем возможность существования порта исключительно [113] привозом к нему, но привозом сырых продуктов, которые будут обработаны в стране и будут потом вывезены, если не чрез этот порт, то другим каким нибудь путем, даже если останутся без вывоза, то все же мануфактурная их переработка пройдет не без следа и пользы: народ находит в этом занятие и выгоду, внутренние капиталы оборачиваются и полезная деятельность существует. Но какая же может быть возбуждена деятельность тем, что привезется несколько десятков тысяч ведер спирта и притом самого худого качества, или если привезется несколько гнилых материй, несколько пикулей, сыров, варений и т. п.? Тут уже одна деятельность желудка, а также потребление роскоши, утвердившейся вследствие этого привоза и взамен скуки. Когда людям нечего делать, не о чем мыслить, они для развлечения сорят деньгами, а за неимением денег делают долги и создают разные общественные между собою условия для наполнения праздного времени, для восполнения инстинктивного побуждения мыслить и делать. Но так как в Николаевске богатых людей нет и все общественное богатство заключается в казенном жалованье, то натянутое его положение, в отношении потребления предметов иностранного привоза, имеет еще ту невыгоду, что приучает служащих жить не по состоянию, ценить деньги очень дешево и хотя на этот случай имеются разные запасные и наградные капиталы для покрытия долгов, в виде наград, вспомоществований и проч., но со всем тем последствия такого положения бывают всегда очень тягостны.

К несчастию, сплав из Забайкалья не может конкурировать с морским привозом, потому что, во-первых, Забайкалье само имеет немного, а во-вторых, и самая главная причина, разобщенность Николаевска от Забайкалья. Надо знать, что по верхнему Амуру, даже до Хабаровки, можно сплавиться просто на плоту; но ниже, в особенности к Николаевску, где река шире, волнение крупнее и погоды бурливее, необходимо для сплава иметь баржу. Само собою, что строить баржи на Амуре нельзя — некому, и их надо заготовить в Забайкалье. Между тем, ежегодные казенные сплавы сверху делаются и ныне точно также, как делались при занятии Амура, т. е. каждый год строятся новые баржи. [114] Сооружение таких флотов и приготовление для них грузов занимает в Забайкалье все свободные и несвободные руки и, конечно, в разгар такой деятельности, частному человеку построить свою баржу, заготовить предметы сплава и найтди людей для сопровождения сплава на 4 тысячи верст очень трудно, очень убыточно и не вознаградится в должной мере. Что же касается до пароходных сообщений, то, во-первых, нет достаточного числа пароходов, а во-вторых, перевозка на них тоже очень дорого стоит: частные пароходы берут по 3 рубля за пуд, а на казенных пароходах в 1862 году, в виду поощрения к развитию частного пароходства, существовала цена на тяжести по 5 рублей с пуда. Без сомнения, в мире найдутся пункты морской торговли, которые по своим условиям в отношении мореплавания немногим превосходят Николаевск, но за то наверное нигде нет такого климата и таких противуестественных отношений к своей стране. Возникновение неудобных портов может произойти только случайно, не по воле и настоянию властей, а от скопления издавна разных народных интересов на той местности и существование их обусловится проявлением экономического быта страны; но, во всяком случае, существование таких портов не может служить оправданием для усилий возбудить процветание как нибудь поставленного порта в стране, в которой еще нет ничего и в которой еще неизвестны направление и степень проявления экономической деятельности.

Возбуждением отпускной торговли, т. е. прямым дозволением разработывать и вывозить естественные произведения страны, можно во многом облегчить морскую торговлю, тем, что для судов явится обратный выгодный фрахт и, следовательно, возможность понижения цены на прямую доставку товаров, а для торгующих окажется возможность двойного оборота, который понизит торговый процент и устранит вместе с тем необходимость покупать казначейские свидетельства для перевода сумм за границу. Но самое главное, что возбуждением отпуска интересы морских сношений свяжутся с интересами страны и ее поселенцы пустят корень в крае, получат естественную прививку и внутреннее, возбуждающее промышленность влияние. Довольно странно, что, занимая такой [115] обширный край, пустой по населению и много-обильный по содержанию естественных произведений, при том, занимая в видах утверждения на океане наших торговых и политических интересов, мы в то же время запрещением вывоза этих местных богатств края отняли всякую возможность торгового движения, без которого и политические интересы государства не имеют прочного основания и должного значения. Это запрещение на свободное пользование естественными произведениями затрудняет полезно-предприимчивую инициативу и ставит амурский поселенческий быт в такое положение где всякое движение вне условного, предписанного начальством, посева и расчистки пашен, немыслимо.

Нельзя сказать, впрочем, что уже вовсе нет дозволения на разработку и вывоз произведений амурского края, но дозволения эти сложились как то совершенно для нас непонятно... Минералы, например, по всей вероятности, существуют в крае, который по своей обширности и разнообразию местностей представляет наглядное к тому ручательство; к тому же, содержание различных металлов в разных местах было замечено учеными обследованиями и удостоверено, но дозволение состоялось только на отыскание и разработку металлов в пределах амурского лимана, где никогда и никто не замечал никаких признаков металлов. В 1862 году допущены золотоискательные партии, в пределах южных гаваней, только от военного капитала и от г. Бенардаки. Невольно навертывается вопрос: почему же такое исключение для г. Бенардаки, для богатого, и отчего не всем, кто желает? а на Амуре и в Сибири нашлись бы предприниматели и край, конечно, от этого ничего бы не потерял. Мы слышали о проэкте золотопромышленного устава для Амура, что золото ни под каким видом не может вывозиться морем, а должно идти через Сибирь и сдаваться в Барнауле. А между тем, С.-Франциско, в 25 лет своего существования, благодаря свободной торговле золотом, вырос на славу, и другая золотопромышленная колония, основавшаяся 5 лет тому назад на острове Ванкувера растет также, как говорится, не по дням, а по часам, и порт этой колонии, Виктория, уже теперь несравненно выше нашего Николаевска.

Весь амурский край, от Забайкалья до лимана и от Николаевска до залива Посьета, а также остров Сахалин и все [116] поморье амурского и охотского края, все это громадное пространство покрыто почти сплошным лесом, но лесом первобытным, бесполезно гниющим на корню; пространство этих лесов можно смело определить, по малой мере, в 20 тысяч квад. геогр. миль. А между тем, на Амуре существует позволение рубить лес только для собственного употребления и для внутренней торговли, а вывоз за границу с платой пошлины за каждый пень дозволен только из Императорской гавани, которая отстоит от Николаевска на 300 миль и с сухого пути совершенно ни для кого недоступна. В этой гавани хороший строевой лес существует только по наружным признакам, без определения количества такого леса и прямых выгод его разработки. Чтобы предпринимателю попасть в эту гавань, надо заводить уже очень капитальное дело, т. е. строить свои суда, водворять в Императорской гавани свою собственную колонию из законтрактованных на несколько лет рабочих, ставить там пильный завод, да кроме того, высылать своих агентов на места сбыта и заводить там свои прямые торговые связи, потому что ни один торгующий в Николаевске иностранец не возьмется посредничать в таком деле, рекомендовать своим иностранным агентам и доверителям, и кредиторам за глаза, невиденный товар. Такая затея для русского предпринимателя, помимо его неопытности в сбыте и вообще недостатка сведений по прямым торговым операциям за границей, невозможна уже по тому одному, что требует одновременной большой затраты капитала на дело новое, одностороннее, с неопределенной выгодой и сопряженное с не менее новым делом — мореходством, для которого русскому человеку на Амуре не представляется пока никаких данных, по крайней мере в сколько нибудь больших размерах. Порубка леса в Императорской гавани и вывоз его на заграничные рынки возможны только для больших, устоявшихся торговых домов, у которых всегда под рукой есть и опытные мастеровые, и знание всех условий сбыта, и достаточное число судов, способных для перевозки разработываемого продукта. Но для тех, кому бы ближе всего было промышлять местными произведениями и обогащаться от них, именно для амурских поселенцев, не предстоит никакого участия в этом деле и пути к лесному [117] промыслу для них закрыты. Мужикам мужицкое и дело: лыжи драть да лапти плесть. С такими тенденциями мы положительно никогда не будем плавать по океану и амурский край будет всегда полем бедности и ничтожества.

Каменный уголь, по наружным, но довольно подробным обследованиям, замечен в большом количестве в окрестностях южных гаваней и по всему острову Сахалину (который по длине около 900 верст), и уголь очень хороших качеств. Весь уголь считается принадлежностию военного капитала и разработывается на суммы этого капитала. Получать уголь на частные надобности можно от этих разработок по цене, установленной с 1859 года, 15 рублей за тонн, т. е. 25 к. за пуд. В настоящем году дозволено покупать уголь от этих разработок на Сахалине для вывоза за границу (см. корресп. Морск. Сб. № 9); по какой цене — мы не знаем, но полагаем, что она осталась по прежнему. Надо знать, что желающий купить уголь должен отправиться к месту разработки, а условия погрузки у совершенно открытого сахалинского берега таковы, что очень легко потерять судно; там нет гавани и никаких удобств для стоянки и погрузки, а между тем, место это славится разгулом и внезапностию ветров, всегда дующих к берегу. В Шанхае, ближайшем и самом требовательном на уголь рынке, цена на английский уголь около 25 р. и до 30 р. за тонн. Доставка угля от Кастри до Шанхая, при настоящих ценах может обойдтись не менее 10 руб. за тонн, а прямо с Сахалина, если кто и рискнет принимать там уголь, то, конечно, за один риск возьмет вдвое. Само собою, что для вновь появляющегося на рынке продукта, как сахалинский уголь, чтобы продажа состоялась выгодно и без проволочек, надо, чтобы и цена на этот продукт была ниже существовавшей до его появления, иначе он не может конкурировать с испытанным уже и вошедшим в употребление английским углем. Поэтому, полагая продажную цену в Шанхае на русский уголь в 20 руб. и из них 5 руб. на риск агентства и на личный труд предпринимателя, выходит, что необходимо первоначальную цену его понизить до 5 руб. за тонн, делая отпуск с удобной пристани в Кастри, но никак не с Сахалина, куда трудно [118] заманить даже военное паровое судно, которое при всяком удобном случае старается обходиться дровами.

Мы заглянули в положение трех главнейших отраслей народного богатства в амурском крае: добывание металлов, лес и каменный уголь. Всегда и везде, во всякой новой стране, прямое пользование дарами природы составляло первую степень промышленности поселений и своей доступной выгодностию давало возможность дальнейшего приращения и утверждения этих поселений. Всякая страна тогда только хороша и тогда может интересовать и привлекать поселенцев, когда в ней открыты источники обогащения, когда люди знают, что хотя первое водворение в дикой, далекой и незнакомой им стране очень тяжело, зато труд их вознаградится возможным обогащением. И чем доступнее пользование, разнообразнее и легче источники обогащения, тем больше привлекается деятелей и капиталов, тем скорее обзаселится страна, скорее утвердится в ней гражданственность, промышленность, торговля, умственное образование, удобнее и натуральнее сложится в ней общественный быт, без всяких лишних забот и указаний со стороны администрации. Бесспорно, что природные почвенные богатства страны составляют государственный капитал; но ведь и богатство народа также государственный капитал, с тою только разницею, что первый есть номинальный, мертвый капитал, а богатство, разлитое в массе народа, составляет действующую силу, основу государственного быта и всех его проявлений. Когда народ груб, недеятелен и беден, чему причиной недостаток возбуждающих средств, то государство также бедно и слабо, хотя бы и обладало значительной территорией. Откройте широко для народа возможность пользоваться природными произведениями страны, научите его этому пользованию, укажите пути выгодного сбыта, гарантируйте промыслы возможными льготами против конкуренции иностранцев и дайте таким образом народу средства обогатиться; тогда обогатится и государство — оно успехом широкого водворения в народе промыслов и торговли возвысится над соседями и получит прочную основу для своего превосходства. В государственном преуспеянии важны не пошлины, как нибудь и с чего нибудь положенные, а возможность внутреннего кредита и легкой раскладки по нуждам более [119] значительных налогов, что доступно только при увеличении народного богатства. Нет сомнения, что степень развития народного богатства и промышленного успеха зависит от степени образованности народа, от его нравственного и умственного развития; но со всем тем, грубость, тупость и упадок нравственности суть спутники бедности. Из этого следует, что прежде всего надо дать народу возможность обогащаться, и тогда, без сомнения, умственный уровень его поднимется, а вместе с тем возвысится и народная нравственность. На Амуре, как мы видели выше, возможность пользования природными произведениями закрыта для поселенцев; единственный источник их экономического успеха — разработка новой, веками прогноенной почвы, т. е. меньше того, что они имели в местах их прежних поселений, потому что на прежних местах у них была, может быть и плохая, но обработанная земля, и притом под рукою людность края, дозволявшая им находить различные заработки. Ни один народ, на какой бы степени цивилизации он ни находился, при переселении в новые страны, не начинал с земледелия, и всегда для его первого пользования служили местные произведения природы. Это очень естественно, потому что земледелие возможно только там, где человек уже ознакомился с местной природой, где успел уже некоторым образом подчинить себе эту природу. Усиливаясь на Амуре начать прямо с земледелия, и для этой цели закрывая от поселенцев пользование природными богатствами страны, мы, по всей вероятности, желаем заявить в истории пример, что русская мочь в состоянии побороть все препятствия и обойдти всякие указания опыта и науки. А между тем, усилие привязать переселенцев к земле и заставить их искать единственных способов к существованию в ее разработке, своей тягостию первого водворения и первых приемов истощает силы и энергию первых поселенцев, обескураживает разочарованием в их надеждах, поселяет в них отвращение к новому отечеству и уничтожает в других желание идти по следам первых. Прибавьте сюда болезни нового места, падеж скота, наводнения и гнилость тяжелым трудом доставшихся первых всходов, в то время, когда надо вновь заводить и дом, и пашню, среди тундристого леса, и орудия для работы, и мельницу, и рынок, и [120] возможность переезда к рынку, и все прочее такое, что необходимо в земледельческом быту... а достать денег негде, удовлетворить семейную нужду нечем, заработков нет других, как только выростить что нибудь на отведенной земле — и сила гибнет, и недалекий ум крестьянина теряется и изнывает в этой непроходимой нужде, а исправник корит и понуждает, что, дескать, хозяйство плохо, труда мало и работа неуспешна (Говоря против усилий привязать поселенцев к земле, мы не думаем опровергать полезность хлебопашества вообще, но говорим здесь только против насильственного его утверждения, против желания заставить поселенца непременно заниматься тем, чем прикажут, а не тем, что он находит для себя полезным.).

Устье Амура, как бы оно плохо ни было, какие бы ни встречались на нем препятствия для плавания, для общественной деятельности, для торговых операций, во всяком случае всегда будет исходным пунктом проявлений экономического быта внутренних приамурских областей. Но если этот быт не имеет нормальных отправлений, если он зиждется на противуестественных усилиях водворить порядок и занятие, не соответствующие требованиям места и пользам поселений, то этот быт не может проявить ничего хорошего, — и для его исходного пункта, для усть-амурского рейда, остается роль бездеятельности и бесплодное усилие заявлять свое процветание посредством административной группировки и обширных государственных работ. Но, с другой стороны, мы имеем основание предположить, что ненормальному уклонению внутреннего распорядка много способствовала неудачная постановка Николаевска, крайние его неудобства, как порта, которые, разобщая его с морем, не дозволяют развиться на устье морским стремлениям.

В статье своей Амурский край и его значение (Морск. Сб. 1863 г. № 11) я достаточно пояснил несоответственность направления в развитии амурского края, по совершенному отсутствию в этом направлении морского элемента, который бы служил возбуждающей причиной, и восстановление которого составляет единственную надежду на полезность приобретенной нами приморской территории. Но откуда же возьмется понимание морских интересов, из каких данных возникнет это [121] стремление к морю и к водворению условий экономического быта, вызываемых морской деятельностию, если единственный и притом главный пункт соприкосновения страны с морем, этот Николаевск, поставлен так, что он не видит моря: путь к морю и ко всему морскому для него закрыт, а вследствие этого и понимание интереса морских сношений ему недоступно, возможность путем морского сбыта обзаселить край и упрочить его благоденствие для него непонятна, и потому в 10 лет своего существования он не сделал ничего для непосредственных сближений с окружающими океан народностями. Я отношу инициативу амурского дела к Николаевску на том основании, что, по видимому, учреждение этого порта в то время, когда еще на всем остальном Амуре была совершенная пустота, служило темой для последующей амурской деятельности. Амур есть порождение административного распорядка, а Николаевск есть начало и конец всех амурских стремлений; поэтому инициатива морского дела, применения внутреннего административного распорядка к требованиям моря, должна была основываться на полезности и заявлениях Николаевска. Но поставленный в непроходимую глушь, загроможденный отмелями и подавленный своим варварским климатом, он не мог оказать никакой полезности, а, следовательно, не оказалось и никаких заявлений; от этого и строение Амура, предпринятое по-видимому для упрочения Николаевска и его неведомых интересов, пошло врознь от него, руководствуясь своим порядком. Будь Николаевск менее отчужден от моря, ближе к нему, вне препятствий от отмелей лимана и от льдов; будь он, например, в Кастри: тогда наглядного знакомства с морской коммерческой деятельностию оказалось бы больше, понимание интереса и требований морских сближений проникло бы дальше, сделалось бы общим; навигация порта увеличилась бы на два месяца, без всяких препятствий для прихода и отхода судов; заграничный привоз был бы несравненно дешевле, да и внутренний сплав оказался бы выгоднее, потому что устранилась бы наибольшая трудность сплава — плавание между Мариинском и устьем; тогда не было бы надобности устроивать поселения между Мариинском и Николаевском, и эти поселенцы, сгруппировавшись возле Кастри, на морском берегу, стали бы лицом к лицу [122] с морским делом и с морскими промыслами, от которых они в настоящее время очень далеки, и понимание пользы которых для них теперь совершенно недоступно. При ином, более морском положении Николаевска и последующие административные взгляды и распорядки имели бы более морской характер, а иллюзии легко разбивались бы о практический смысл естественного, насущного и понятного всем тяготения к морю, которое ныне, за ширмами лимана и охотских в нем льдов, теряет значение даже и для николаевских моряков.

Свободное пользование естественными произведениями природы, с правом вывоза под русским флагом, привлечет на Амур капиталы из Сибири и может полезно отразиться на деятельности Николаевска; но как бы то ни было, во всяком случае, указанные нами выше местные препятствия для навигации по лиману не дадут Николаевску никогда значительного, а тем более первенствующего положения, если только напряженные административные усилия не будут его поддерживать. Николаевск может существовать собственно как сборный пункт для отпуска за границу лесных материалов, сплавленных с Амура и его притоков, но нет никаких причин ожидать, что жизнь здесь примет более широкие размеры и усложнится каким нибудь иным проявлением полезности. Мы по многим данным в праве предположить, что залив Кастри может и должен сделаться не только главным пунктом вообще амурского сбыта, но что в нем же должен быть и главный центр лесной торговли, так как большие суда, более удобные и выгодные для принятия лесных грузов, ни под каким видом не могут входить в реку и принимать там груз непосредственно, а вспомогательная перегрузка, конечно, удобнее всего может быть сделана в Кастри.

Покровительственная система, на основании которой Николаевск (как власть) есть главный и единственный деятель по всем отраслям поселенческой жизни, чрезвычайно усложняет его административную задачу, а указанные нами различные препятствия, делающие Николаевск очень разобщенным от всех прочих пунктов края, ставят его в положительную невозможность заявить что нибудь в пределах назначенной ему деятельности. Весь экономический быт страны [123] стоит на административном распорядке и Николаевск, часто сам нуждающийся во многом, обязан кормить громадный край, тянущийся от Чукотского мыса до границы Кореи. Мало этого, взамен свободы действий в отношении промышленных занятий, на обязанности Николаевска лежит забота указать каждому поселению, каждому жителю соответствующее месту производительное занятие и озаботиться, чтобы занятие это действительно обеспечивало потребности поселенцев.

Надо принять во внимание, что от устья Усури до Николаевска, на расстоянии 800 верст, Амур действительно по своим особенностям выходит из обыкновенного порядка и плавание на этом пространстве как нибудь — невозможно. Здесь река широкая, иногда до 15 верст, течение большое, острова низменные, поемные, вся местность вообще очень, дикая, берега болотные и покрыты вплоть к воде густым лесом. Подниматься от Николаевска вверх на бичеве нельзя, между тем как от Хабаровки вверх по Амуру и по Усури почти всюду удобный бичевник. Поэтому летнее сообщение Николаевска с его амурской территорией может производиться только на пароходах, а часто ли могут ходить пароходы на расстоянии 800 верст по нижнему Амуру и на 500 верст вверх по Усури? На всем этом пространстве не более как 10 тысяч душ всего населения, а по такому малому количеству населения число пароходов не может быть велико, так как пароход — вещь дорогая и такие длинные рейсы в таком глухом месте обходятся очень дорого; между тем поселенцы народ все бедный, живут они с крайним ограничением своих потребностей, денег заработать им негде и платить за переезды на пароходах нечем. Сообщение это, хотя и дорогое, но возможное, составляет принадлежность лета, так называемой навигации, которая в Николаевске для речного пути существует только на 5 месяцев; остальное время зима. Когда установится лед, езда бывает на лошадях по тому же Амуру, среди необъятных сугробов снега, но тут являются препятствия иного рода: на нижнем Амуре лошади до сих пор никак не могут быть оклиматизованы. Их сплавляют летом, а зимой они падают, и это повторяется почти каждый год, за малыми исключениями; даже курьерам приходится делать по 100 и более верст на одной и той же, [124] едва двигающейся лошаденке. Мне случалось видеть дровни в одну очень тощую клячу, на дровнях чемодан или два, а сзади пешечком солдат — это зимняя почта, которая, конечно, часто делает привалы и ночует, потому что нельзя же солдату сопровождающему почту, идти без устали. Из этого можно судить о степени возможности проезда зимним путем для частного лица, как например для человека коммерческого. Он не достанет ни лошадей, ни собак, иначе, как при случае, и за большие деньги. Но ездят, конечно, кому крайне необходимо, тратятся и потом ищут возможности сорвать расходы проезда на повышении в цене своих товаров, которые уже никаким образом не могут передвигаться зимним путем

Это, однако, на Амуре, под рукой, так сказать — дома. Не то делается на море — здесь и концы для плаваний дальше, и непогоды принимают большее участие, и суда требуются иных качеств... Ежегодное росписание плаваний для судов составляется в Иркутске и присылается в Николаевск зимой, до открытия навигации. Но Иркутск отстоит от Николаевска на 4 1/2 тысячи верст, принимает он к сведению только, главные требования по рассылке судов, известные ему из деловой переписки; всех же нужд по неизвестным случайностям на таком далеком расстоянии предвидеть нельзя; а между тем нужд этих встречается много, судов мало и сообщение с морем, возможное только в продолжение 4 месяцев, требует быстроты и определительной рассчитанности.

Суда сибирской флотилии по большей части зимуют вне Николаевска — в Японии, в Китае, в наших южных гаванях или в Петропавловске. Собираются они в Николаевск с открытием навигации, в июне, а те, которым случилось зимовать где нибудь на Охотском море, приходят в июле. Транспорт, пробывший в отсутствии год, имеет нужду оправиться, привести себя в порядок, переменить такелаж, паруса ит. п., удовлетворить команду за все заслуженное, обмундировать их — на все это по малой мере нужно месяц. Потом все грузятся и в начале августа идут в разные концы, по назначению, с тем, чтобы придти в Николаевск опять на следующее лето. Это особый род кругосветных плаваний, с тою разницею против обыкновенных, что до возвращения судна к порту начальство положительно не [125] может иметь никаких сведений о его состоянии; с уходом судна из Николаевска всякое сообщение с ним прекращается и командиры, оставаясь долго вне возможности сношений со своим прямым начальством, должны руководствоваться своим личным усмотрением. Когда в 1860 году транспорт «Японец», задержанный в море исполнением особых поручений, не мог попасть в Николаевск на зимовку, и без провизии и денег ушел в Японию, то сведение о прибытии его туда и о мерах, принятых командиром, по содержанию команды и по удовлетворению судовых потребностей, получено чрез Петербург, припечатанное в Морском Сборнике. Самое тяжелое и неприятное плавание выпадает конечно на долю судов, командируемых по охотским портам: бус, туман и непогоды в море; чрезвычайно худые и опасные якорные стоянки; также, ни провизии и никаких иных судовых снабжений от этих портов нельзя получить; а между тем заходить, для передачи почты и грузов, надо: в Удской, Аян, Охотск, Гижигу, Тигиль, Большерецк и Петропавловск. В настоящее время заведена для Охотского моря паровая шкуна, но все же посещение всех этих мест северного поморья может быть сделано, собственно из Николаевска, один раз в год и то только с почтой, с годовым казенным снабжением и без обратного плавания.

Каким образом при таких сообщениях управлять страной? да еще принять на себя обязанность кормить весь край и непосредственно удовлетворять все нужды поселений, орудовать эти нужды! Не говоря уже о правильном осмотре края местным начальством, собственно уже пересылка почт и служебных объяснений с подчиненными встречает очень большое затруднение. Такое разъединение ставит в необходимость усиливать частным образом власть отдельных начальников и создавать временные, нештатные обязанности; так, например, помощник капитана над портом в Петропавловске, или командир линейного баталиона в Хабаровке, не имея никаких законных отношений к местному управлению, являются между прочим иногда чем-то в роде губернаторов. При существовании прямых морских сообщений, казалось бы самых ближайших и удобных, ответная почта из Камчатки получается в Николаевске зимним путем, [126] чрез Гижигу, Охотска, Якутска и Иркутск. Гижигинскому исправнику встретилась неисходная надобность лично объясниться с губернатором по делам своего округа, и он, не имея разрешения, приезжает в Николаевск зимним путем, также чрез Якутск и Иркутск, и приехав до навигации успел сделать все, что ему было нужно в Николаевске, а потом с обычным отправлением транспорта возвратился обратно в Гижигу морем. Будь областное управление в Петропавловске, гижигинский и всякий другой поморский исправник успел бы несколько раз съездить к губернатору, не подвергаясь ответственности за самовольную отлучку и трату на прогоны.

Случайностей плавания может быть много, и если посланное судно почему либо не попало по назначению, там окажется недостаток, нужда. Положим, что в Николаевске знают очень хорошо, что если посланный провиант и не доставлен, а имеется там соль, то голоду быть не может, потому что собственно местная общеупотребительная пища на всем поморье рыба; но дело в том, что соль, хотя и самый требовательный продукт, но его тяжелее всего достать в Николаевске (так было по крайней мере в 60, 61 и 62 годах). Соль поставлялась сверху, казенная, по общеустановленной для Сибири цене; но с переходом сибирских соловарень на вольнонаемный труд, они оказались несостоятельными. Пришлось получать из за границы; но каким образом? Иностранцы, торгующие в Николаевске, получают свои товары из Америки и из Гамбурга, а соль из этих мест обойдется дорого, и для жителей, живущих кое-как, недоступна. Можно получать соль с Сандвичевых островов или из Японии и очень дешево, но для этого надо посылать нарочно особые транспорты и, главное, наличную звонкую монету, серебро, которого, увы! в Николаевске давно не видят. Хлеб и соль для самого Николаевска составляют предметы важной заботы и не всегда они в избытке. Получить их можно сплавом из Забайкалья, не ранее сентября; при том запас этот только годичный, сплавляется на кое-как сколоченных баржах, доходит не в большом порядке и часто с значительной тратой от подмочки, крушений и т. п. В сентябре отправлять уже поздно и приходится делать снабжение по портам не по заказу, а из прошлогодних запасов; но [127] прошлогодних запасов часто недостает и на срочное довольствие, поэтому до того времени как стали присылать провиант кругом света, в Николаевске в летние месяцы всегда производилась дача провианта для служащих 2/3 только пайка натурой. Само собою, что частным людям еще затруднительнее получать провиант в достаточном количестве; но как поставку и продажу хлеба приняла на себя сибирская администрация и по ценам возможно уменьшенным, то в частной продаже хлеба нет, кроме нескольких сот пуд крупичатой белой муки, привозимой иностранцами, да для пробы всегда несколько сибирской пшеничной муки, состоящей на половину из отрубей. С солью бывают и такие случаи: в один прекрасный день, при значительном отпуске по портам, весь соляной магазин очистился и оказалось, по счетному состоянию, за исключением положенной траты, в недостатке большое количество соли; конечно, бедняки члены коммисии по свидетельству соли платятся за недочет. Каким образом исчезла соль? конечно, ее не продали и не растащили незаконно из магазинов. Вероятнее всего, что сдатчики по сплаву, для получения наибольшого веса, держали всегда соль в сыром состоянии; к тому же, при сдаче в позднее время года, под дождем, она и сама намокнет достаточно, чтобы обмануть приемщиков; в магазине же соль сохнет, испаряется, вытекает и таким образом в продолжение нескольких лет является трата сверх меры, за которую временно назначаемые члены коммисии должны платить из своего маленького содержания, по обязанности, которая вне прямого их назначения. У частного продавца, конечно, подобные случаи предвидятся и на покрытие их существует лишний процент по продаже. Но не одни соль и хлеб рассылаются по портам: в числе казенных грузов есть табак, чай, сахар, масло, патока, мануфактуры, мелкие металлические изделия, порох, свинец и т. д., одним словом, груз рассчитывается для удовлетворения всех возможных местных потребностей. Везде по портам (также и на Амуре), кроме казенных провиантских магазинов для довольствия состоящих на действительной службе устроены лавки военного капитала в непосредственном распоряжении исправников, с определением для них известного процента от продажи, на покрытие траты. В какие цены [128] распродаются на месте эти товары — мы не знаем, но заказы случаются значительные: так нам случалось видеть заказ, например, гижигинского исправника, на 15 тысяч рублей — значит казенная торговля ширится и идет успешно, а между тем частные заказы товаров к этим портам и просьбы о помещении их на казенные суда прекратились вовсе, да казенные транспорты и не имеют для них места.

До открытия областного управления в Николаевске, когда существовало камчатское губернаторство, Петропавловск также снабжал поморье провиантом и солью, потому что казачество, разбросанное по берегам Охотского моря, считается на действительной службе; но везде, на всех доступных пунктах, были свои местные торгаши. По малолюдству и бедности, эта торговля не могла быть очень заметною, но она существовала и еще в 1859 году один местный гижигинский купец выписывал из Николаевска более 500 пуд товаров; но это уже был последний заказ. Существование Петропавловска, как областного города, поднимало на охотском берегу кой-какую промышленность, торговые сделки: Охотск и Аян служили для Петропавловска складочными пунктами и якутский тракт существовал поставками к этим пунктам почт, рогатого скота, масла, хлеба и т. п. (Замечательно, что все продукты привоза этим путем были не дороже настоящих цен Николаевска, а некоторые и дешевле.). Все это было жалко, бедно, но все же была какая нибудь жизнь в том крае; существовал местный интерес. Население камчатского и гижигинского округов, в близких сношениях с областию, имело случай заработать копейку и, видя иногда у себя губернаторский поезд, высказывало начальнику лично о своих нуждах, жалобах, а губернатор имел чрез это возможность делать на месте суд и расправу, установлять различные местные распорядки соответственно близко понятых нужд туземцев; вообще для туземной жизни была помощь и защита и в общей связной деятельности существовало что-то такое, что давало надежду, если не на настоящее, то на какое то будущее благополучие (Говорят, что Камчатка непригодна для земледелия, это значит, что там по частым туманам и суровости воздуха вообще зерновой хлеб не дозревает, но не значит, что нельзя разводить, например, картофель, который может, как в Ирландии, служить главным продуктом продовольствия страны.). Правда, начальство того времени, с [129] особенным рвением, все разыскивало какую то очень уже удобную гавань, в полной уверенности, что там-то и есть, в этой неизвестной гавани, живая вода для края. Всякий новый начальник Охотского порта считал своей непременной обязанностию подать новый проэкт по этому предмету, предпринимал новые розыски чрез посылку экспедиций и вновь заводил бесконечную переписку о перенесении охотского порта, не щадя никаких трудов; местное население верило, что такая неуклонная заботливость об отыскании новой гавани непременно увенчается каким нибудь полезным для них результатом и потому жило надеждой, энергия поддерживалась и деятельность, какая бы ни была, существовала. Порт наконец найден на Амуре и северное поморье пустеет совершенно.

В материальных средствах настоящего Николаевска и бывшего Петропавловска огромная разница: первый имеет в своем распоряжении флотский экипаж более 1000 человек; 4 линейных баталиона; баталионы ссыльных; значительную паровую флотилию для речного и морского плавания, и большие денежные суммы. Петропавловск же имел одну небольшую камчатскую флотскую роту, одну местную казачью полусотню и 2-3 полугодных парусных транспорта. Но Петропавловск окружен морем и потому в нем существовала живая идея, соответствовавшая нуждам края, — идея, что без моря он не может жить, что так или иначе он должен непременно сродниться с морем, что помимо моря нет для него исхода и что только на нем и чрез него он должен искать своих выгод. Николаевск мыслит иначе: море для него одна напасть, излишняя тягость; оно только обирает его непомерно взамен разной иностранной гнили. Николаевск полагает источником своей жизни Амур: эта река связывает его с родным домом, с Сибирью, и с далекой Россией; здесь его интерес и об Амуре вся забота. Там дальше, на поморье, что такое? пусто, скверно, давно решенная негодность! Не стоит думать, не стоит и говорить об этом поморье. Конечно, кормить надо старые поселения, пока они не разбредутся; ну и дать им казенные лавки, кстати оборот для военного капитала и занятие для исправников. А между тем этот Николаевск и на самом то [130] Амуре, по своей очень невыгодной постановке, не в состоянии быть действительно полезным. Как ни рассуждайте, а за 1 1/2 тысячи верст (как например от Николаевска на Ханкай) немного поделаешь. Оно казалось бы и лучше: чем меньше вмешательства в дела поселенцев, чем меньше официального руководительства, направления — тем лучше. Да ведь покровительство-то существует, его обойдти нельзя! тяжело дается только близкое, сознательное понимание местных нужд и возможностей; поэтому приходится писать и делать на основании чистого разума, подкрепляемого идеей сен-симонизма.

Счастливое расположение амурской речной системы таково, что все крайние пункты страны, разъединенные большими пространствами, связываются непрерывным водным путем и центром этих внутренних путей служит селение Хабаровка, при впадении реки Усури в Амур. Отсюда во все концы одинаково удобный и почти равного расстояния путь: вниз по Амуру к его устью; вверх по Амуру к Забайкалью и вверх по Усури, чрез озеро Ханка, к южным гаваням и к границам Кореи. Казалось бы лучшего пункта нельзя и придумать для сосредоточения организующих средств нового края и устье Усури по всем правам должно было бы быть административным центром нераздельной амурской области. Точно также, весь поморский край, все владения наши по обе стороны Восточного океана группируются кругом Камчатки и там естественным центром административного средоточия служит Петропавловск, который при помощи пара может быть доступным во всякое время. Хабаровка и Петропавловск — вот два центра, отмеченные самой природой для деления нашего крайнего востока на внутреннюю страну и поморье! Но мы видим там в настоящее время другое деление. Верхний Амур, от слияния Шилки и Аргуни до впадения в Амур Усури, составляет амурскую область, очень ничтожную по пространству, по населению, по деятельности, по интересам настоящего и возможного будущего — это больше ничего, как линия козачьих поселений. Все прочее, т. е. нижняя часть Амура, усурийская долина с южными гаванями и все поморье с Камчаткой, Гижигой, и проч., все это необъятное пространство берегов Восточной Сибири составило [131] приморскую область, средоточием которой сделан Николаевск. Обе области подчинены непосредственной инициативе Иркутска, отстоящего от Николаевска на 4 1/2 тысяч верст и неимеющего в себе ничего морского, кроме морского дежурства.

Настоящая видимая полезность Николаевска в отношении Амура высказывается тем, что линия амурских поселений длиннее, что ежегодно проплывает по всему Амуру на устье множество барж с разным казенным снабжением, что на этом устье построен город и в нем группируется какая то, по видимому деятельная жизнь, хотя и казенная, из казенных людей, живущих на казенные ассигнования. Но ведь эта полезность — еще вопрос далеко недоказанный, потому что от этого никому не стало легче, а денег на эту полезность тратится больше и затрачивается пока непроизводительно. Замечательно, что хотя амурский край и разделен на две различные половины, с образованием в каждой из них особых административных и предполагаемых коммерческих центров; но устье Усури, как природный центр края, само собою, вне всяких распорядков, выставляется средоточием амурской деятельности: это центр заселения; здесь сходятся три внутренние линии поселений и оживленность в этом угле заметнее нежели где нибудь. В проезд мой по Амуру в 1862 году, самое живое и самое отрадное впечатление я получил в Хабаровке. Может быть, виной этому был хороший день и какая нибудь незамеченная мною особенность обстановки, но мне казалось, что там люди живут и хлопочут о чем то деятельно, между тем как в других местах меня поражала общая мертвенность. Хабаровка больше ничего, как штаб линейного баталиона, нижние чины которого рассыпаны по приморской области в пределах амурского края; здесь ни крестьянских, ни козачьих поселений не делалось, но поселенцы сами жмутся сюда и то один, то другой выпрашивают позволение пристроиться к Хабаровке; также и местные торговые предприниматели находят для себя этот пункт самым удобным. Петропавловск также, хотя по видимому и перенесен на устье Амура еще в 1855 году, но существует все таки по прежнему в Аваче; живет и купечество, промышлявшее там прежде, — не перевелось еще. В [132] Петропавловске в продолжение целого столетия сложилось кой-какое русско-туземное население, и оно неохотно оставляет свою Камчатку, оно не любит Николаевска; каждый матрос, уроженец Камчатки, служа в Николаевске, только и мечтает как бы скорее в свой любезный Петропавловск; чиновники и офицеры из уроженцев Камчатки также составляют в Николаевске особый кружок и неохотно сходятся с другими, отдавая всегда преимущество всему тому, что носит отпечаток Камчатки. Изолированная от внутреннего русского мира, грубо остановленная когда то на пути прочного сближения с морем, жизнь Камчатки слагалась очень медленно, но чрезвычайно своеобразно, обещая в будущем много хорошего для морского дела. В Камчатке еще не изгладились предания о том, как люди там некогда богатели от котиков и прочего, а Петропавловск не забыл еще своего былого первенства на поморье, смутно сознавая, что у него с Николаевском интересы разные: в Николаевске река и соха, а у Петропавловска море-океан, да может быть и лихой морской промысел, но во всяком случае никак не соха.

Из Николаевска, как мы видели, куда ни бросьте, всюду далеко, по всем направлениям сообщение замкнуто и везде очень трудно передать нужное иногда приказание, получить необходимое сведение. Для устранения такого зла составлен проэкт амурского электрического телеграфа, сделаны надлежащие заказы за границей и в 1861 году начата его постройка. Телеграф должен пройдти чрез Софийск в Кастри и от Софийска чрез Хабаровцу в южные гавани, всего около 2-х тысяч верст. Строитель его, для лучшего ознакомления с работами подобного рода в местах мало населенных, ездил изучать постройку американских телеграфов. В амурском крае для постройки телеграфа необходимо прежде всего расчистить место но линии телеграфа, сделать просеки чрез леса, выкарчевать пни, проложить гати чрез болота, а чрез реки — мосты или паромы, и устроить по просекам проезжие дороги; потом ставить столбы, станции и протянуть проволоку. Стоит только глубже вникнуть в возможность постройки телеграфа на огромном расстоянии в пустынной стране, чрез места неизвестные, темные сведения о которых составляются наглядно с парохода или по своим догадкам; стоит только [133] всмотреться ближе в способы производства таких работ и в степень готовности края для принятия их, чтобы понять трудность исполнения такого дела. Не говоря уже о постройке, самое составление сметы, определение линии, времени и стоимости, встречает крайние препятствия по совершенному неимению на это данных. Но Амур ничем не затрудняется: по примерной смете, назначены солдаты, даны им топоры и телеграф строится.

Вообще на Амуре государственные работы рассчитываются очень дешево. В то время, как вольнонаемный поденьщик стоит там от 1 до 2 руб. в сутки, кроме пищи, солдат получает обыкновенное свое содержание, т. е. паек и 18 рублей в год приварочных (на мясо, соль, зелень); к этому за государственные работы делается прибавка по 6 руб. в год на человека, по расчету дней действительного нахождения в работе. Поэтому выходит 1 1/2 и не более 2 копеек в день зарабочих; а между тем, не очень то весело пробродить с топором все лето в лесной чаще, до поздних заморозков, в одной казенной шинелишке, по мокроте, в избитой обуви, и с пищей преимущественно сухарь да вода, потому что таскать на себе по лесам большие запасы пищи нет никакой возможности. Положение матроса на Амуре в этом случае несравненно лучшее. Матрос получает, на берегу, приварочных менее против солдата, всего 12 рублей, но за то в казенных работах он получает по 16 коп. в день заробочих; притом, он по штату обмундирования одет теплее и для назначаемых в казенные работы выдаются казенные полушубки, тоже по штату; также большое имеет значение, что половина матрос из экипажа бывает ежегодно в плавании на заграничном содержании. Все это вместе дает возможность матросу заработать деньги для своих нужд; к тому же, он не строит телеграфов, а работает в портовых мастерских, что дает ему возможность жить по людски.

Корреспондент Мор. Сбор. из Николаевска (М. Сб. № 8 1864 г.) сообщает, что телеграф проложен от Николаевска на 300 верст, но что он не действует, потому что столбы попадали, а по просекам нельзя ездить по нерасчистке пней. Такой 4-х летний успех дает понятие о времени [134] окончания всей телеграфной линии на 2 тысячи верст, и мы вполне разделяем мнение означенного корреспондента, что телеграф существует только на бумаге, в газетных статьях, а на деле он не удовлетворяет назначению. Мы указали выше, что до постройки телеграфа надо сделать много предварительных, очень капитальных работ, т. е. хорошие просеки и дороги; — постановка же столбов и наложение проволоки уж последнее дело. Может быть, в Америке делают и без дорог, но может быть, там грунт и вообще местные обстоятельства другие. Что же касается до амурского края, то в нем берега реки, по которым приходится прокладывать линию, составляют сплошное тундристое болото, проросшее лесом, и как ни втыкайте в них столбы, они будут падать, пока проезжая дорога по просеке, как следует, с канавой, не даст сухого места для столба и не послужит удобным путем для частого осмотра линии. Этот телеграф, конечно, нескоро еще осчастливит Амур своим существованием, но постройка его имеет то важное значение, что служит причиной и средством к некоторой расчистке края, к проложению в нем хотя каких нибудь дорог, к более определительному узнанию тех местностей, по которым протянется линия телеграфа.

Телеграф должен пройдти по всей приморской области, в пределах амурского края; но Николаевск хлопочет собственно о Кастри: ему хочется иметь телеграфное сообщение до Кастри как можно скорее, потому что в Кастри навигация начинается месяцем раньше, потому что туда сходятся и там перегружаются грузы, следующие в Николаевск, потому что все транспортные суда флотилии по приходе весной в Кастри теряют без дела целый месяц в ожидании очистки лимана от льдов, потому, наконец, что наши океанские крейсеры не могут, по своему углублению, входить в устье Амура, но, встречая надобность иметь сношение с Николаевском, приходят в Кастри, где, ожидая получения от порта необходимостей, простаивают в заливе месяц и два без дела. Вследствие этих причин, желание иметь как можно скорее телеграф от Николаевска до Кастри понятно. Когда то еще будут жить южные гавани и когда-то еще явится действительный интерес для сношения с ними; но связать [135] себя с Кастри, с пустым, необитаемым заливом, необходимо в настоящее время; возле него оборачиваются все интересы морских сношений Николаевска, который служит представителем этих интересов от имени всего Амура.

В самом деле, Кастри очень важный залив для Амура и жаль, что в нем до сих пор нет никаких устройств, ничего, чтобы могло служить к облегчению стоянки там судов, их снабжению, перегрузки, сообщению с берегом и т. п. Например, как много могли бы быть облегчены военные суда в принятии топлива, если бы в Кастри построилась пристань с заготовкой у этой пристани складов угля. Принимать уголь прямо с места разработки у открытого сахалинского берега, как делается теперь, очень затруднительно и опасно; между тем, Кастри от угольной сахалинской разработки в 60 милях и имеет все данные на безопасность для устройства в нем складов. Прием угля в Кастри с удобной пристани, у которой судно стало бы бортом, мог бы быть сделан в несколько часов и такая погрузка, сберегая труд и время, дает судам флотилии возможность несравненно быстрее и точнее исполнять свое назначение. В 1858 году я видел погрузку угля в Дуэ на пароход «Америка». Пароход этот имел назначение доставить В Хакодате нашего консула с семейством и вышел из Николаевска 10 сентября. В продолжение месяца пароход раз 5 принимался за погрузку угля, по каждый раз свежие западные ветры заставляли бросать приемку и уходить в Кастри, а уголь, принимаемый в малом количестве, постоянно весь расходился на переходы и на стоянку под нарами на якоре у Дуэ. Последняя приемка делалась 1 октября: при совершенно покойном состоянии моря, пароход начал погрузку перед вечером на шлюпках и с помощию небольшой баржи. В 3-м часу ночи вдруг набежал шквал от NW и вслед за тем большое волнение и сильный ветер. Пароход, имея готовые пары, в 1/4 часа успел поднять свои шлюпки и сняться с якоря, но ветер и волнение были уже так сильны, что «Америка» от обыкновенных 9 узлов имела в это время не более одного узла ходу. Тем погрузка и кончилась. Пароход, не имея угля, не мог исполнить поручения и возвратился в Николаевск, а консул пересел на случившийся в Кастри [136] барк Российско-Американской К° и на нем ушел в Хакодате. Одновременно с пароходом «Америка» должен был принять уголь и клипер «Джигит», следовавший также в Хакодате. Клипер этот, настойчивее преследуя необходимость скорого принятия угля и рассчитывая на свои морские качества, старался во время свежих погод держаться в море и не ходил отстаиваться в Кастри. Угля он, конечно, с Сахалина не получил, но потерял якорь с частию цепи, потерял все свои штормовые паруса и после долгих тяжелых испытаний, принял несколько сот пудов остаточного угля с парохода «Америка» и таким образом ушел по назначению. Военный капитал Восточной Сибири, имеющий претензию на пользование доходом от продажи угля в казну и в частные руки, конечно, должен бы прежде всего озаботиться устройством удобной и безопасной погрузки в Кастри, доставляя туда уголь на больших и мелких транспортах, потому что нельзя же брать деньги за то, что приходится добывать собственным тяжелым трудом, рискуя, если не жизнью, то потерей судна. Нам думается, что назначение всяких экономических капиталов, существующих доходом от какого либо промысла, и состоит в том, чтобы непременно облегчать производство промысла и сбыта.

Еще более важное значение может иметь устройство в Кастри у той же пристани магазинов провиантских и судового снабжения. При существовании таких магазинов, военный транспорт мог бы с 1 мая принять назначенный ему груз в 2-3 дня, с удобной пристани, и отправиться в Петропавловск; оттуда, обойдя порты Охотского моря, в конце июля или в начале августа придти с обратной почтой опять в Кастри; снова принять груз, снова сделать рейс по Охотскому морю и в октябре доставить вторую почту, а потом идти на зимнее время в Китай, в Японию, или в одну из южных гаваней. При таком устройстве не только выигрывается время для сношений более чем вдвое, но, главное — выигрывается энергия служащих, которая не будет подавляться бесконечными проволочками, делая тяжелым, тоскливым и продолжительным плавание взад и вперед по лиману, не лучше любого непогодного рейса. А как много могло бы выиграть поморье от такого облегчения и ускорения сношений? [137] да и положение управляющей власти в Николаевске оказалось бы совсем в других, несравненно выгоднейших обстоятельствах в отношении подчиненных мест. С устройством магазинов в Кастри, часть сплавов, предназначаемая на снабжение поморских мест, могла бы останавливаться в Мариинске и выгружаться в озере Кызи, в 40 или 50 верстах от Кастри, а потом груз этих сплавов, состоящий из провианта, солонины, масла, соли и некоторых других удобно перевозимых предметов, — перевозиться на лошадях в залив. На расстоянии 50 верст, только в 5 хороших зимних месяцев, 30 лошадей легко перевезут к пристани 50 тысяч пудов груза, что составит почти втрое против настоящей потребности, так как груз для всех портов составляет теперь около 15-20 тысяч пудов.

Конечно, на устройство приглубых пристаней и удобной колесной дороги от Мариинска до Кастри нужны деньги и руки, но нельзя сказать, что их нет в Николаевске... Например, в Николаевске, на Чныррахе имеется для постройки усть-амурских укреплений 1200 человек ссыльно-каторжных и 1 1/2 миллиона руб., ассигнованные на возведение этих укреплений. Если взвесить выгоду от возведения батарей на устье с выгодой от устройства в Кастри пристаней, магазинов и разных портовых удобств (как например, гавани для зимовки судов), то, конечно, перевес останется на стороне последних по большей их полезности. Батареи начали строиться в 1859 году, но до сих пор на Чныррахе только казармы, флигеля, госпиталь и другие службы, да у берега ряд ряжей, начатых для одной батареи; батарей же по всей вероятности никогда и не будет; постройка их уже остановлена, как несоответствующая современному требованию войны; а люди между тем содержатся на Чныррахе. Точно также — и электрический телеграф, который бесспорно составит хорошее приобретение для Амура, когда будет окончен; но портовые устройства в Кастри, по моему мнению, необходимее, ибо пристани и магазины в Кастри составляют насущную потребность, которых никакой телеграф не в состоянии заменить. Мы имели случай видеть план города, предполагавшегося в Кастри. Город состоит из множества улиц, идущих радиусами от главной пристани; при этом несколько площадей, [138] фонтанов, бульвары, сады, газовый завод, вокзал железной дороги, моллы для гавани, пристани и т. п. План этот так и остался в проэкте, — поговорили, пофантазировали и кончено, а поморье ждет не дождется сибирских судов и грузов.

При мысли об устройстве в Кастри пристаней и магазинов для своевременного и более удобного снабжения поморья, является вопрос о возможности исправления судов, так как мастерские на этот предмет — все в Николаевске. В настоящее время транспорт, принимая грузы в Николаевске, получает там также и все необходимое исправление. Но если полезно устроить в Кастри пристани, магазины, склады, то почему бы не перенести туда и механический завод из Николаевска, который составляет главную мастерскую для современного судового исправления. Назначение этого завода — исправлять механизмы речных пароходов и судов морского плавания. Если перенести завод из Николаевска в Кастри, то речные пароходы утрачивают возможность пользоваться непосредственно работами завода и для их нужд понадобится устраивать особое отделение завода в Мариинске. Отделение это не может быть велико, и речные пароходы не должны быть очень требовательны в отношении исправлений от этого механического отделения, потому что для пароходов устраивается еще другой механический завод, вверху Амура. Что же касается до выгод в отношении морских судов, то они, конечно, выиграют чрезвычайно много от перенесения завода, и им тогда не будет надобности ходить по лиману или стоять по долгу в Кастри, в ожидании присылки из Николаевска необходимых поделок. В настоящее время завод николаевский положительно ничего не может сделать для нашей океанской эскадры, и суда эти по необходимости должны исправляться и снабжаться по чужим портам; но будь механический завод в Кастри, наши крейсеры постоянно собирались бы к нему летом и существование военного порта на берегах Восточной Сибири получило бы свое истинное значение, т. е. служило бы действительным местом исправления и снабжения военных судов. Впрочем, в отношении речных пароходов вопрос о механическом заводе может разрешиться и таким образом: если казенные речные пароходы передать в частную компанию по оценке, со сбавкой 5% первоначальной [139] стоимости на каждый год службы, и при этом предоставить компании перевозку всех казенных грузов по условной таксе, хотя бы, например, в половину против цен, существующих ныне на пароходах, то конечно такая компания не замедлит составиться, а край и казна выиграют; для местной же администраций исчезнет повод много заботиться об исправлении речных пароходов и содержать для них команды.

Но если перенести механический завод в Кастри, тогда придется перенести и все прочие мастерские, все адмиралтейство? Совершенно справедливо. И почему же нет? Вместе же с адмиралтейством перенести туда и все управление сибирской флотилии, а Николаевск предоставить по прежнему гилякам. Пускай это место снова обратится в Куегду и пусть нечесаный гиляк по прежнему безмятежно ловит здесь свою рыбу. В самом деле, зачем нам усиливаться сделать годным то, что сама природа отметила негодным? и зачем нам непременно нужно дрянное болото в то время, как рядом с ним есть достаточно годный залив? И какой это порт, когда к нему не может попасть ни одно порядочное морское судно! Даже в отношении речного плавания Кастри представляет ту выгоду, что сокращает плавание по реке на 300 верст и предохранит слабые речные пароходы и их команды от действия климата и непогод амурского устья; а между тем и сплавы, приходя многим раньше на Кызи, избегнут самого трудного для них плавания — от Мариинска до Николаевска. Устройство порта в Кастри сгруппирует большинство населения преимущественно у Мариинска, а надо знать, что на всем нижнем Амуре, от устья Усури до лимана, Мариинск самое благодатное место для поселения — здесь лучшие огороды и лучшие сенокосы — и это единственное место, где хорошо держутся рогатый скот и лошади. Порт в Кастри, доставляя жизнь для соседней ему местности Мариинска, может выгодно пользоваться этой жизнью и конечно никогда не будет испытывать такой нужды в съестных припасах первой необходимости и такой дороговизны в них, какие выносит Николаевск. Единственное неудобство Кастри для принятия порта состоит в том, что в нем нет гавани для зимовки судов. Залив покрывается льдом в продолжение 6 месяцев и хотя в 1860 году в нем благополучно прозимовали без [140] всяких ограждений бот № 1 и коммерческая шкуна, но во всяком случае, если лед будет тронут свежими ветрами, что возможно, особенно осенью и весной, то судно может быть вынесено из залива, брошено наберет, на риф, и т. п. Неудобство нетрудно устранить постройкою гавани. Рейд Кастри достаточно покоен и неглубок, а лесу и камня в самом заливе — сколько угодно, поэтому постройка гавани обойдется недорого. В Николаевске также требуется гавань для судов морского плавания, и на постройку такой гавани проэктировано 500 тысяч рублей. Если к этой сумме прибавить миллион рублей от усть-амурских укреплений, то денег будет весьма достаточно на возведение порта в Кастри с гаванью и доками в Сомонской бухте, с тою выгодою, что гавань в Кастри не будет подмываться рекой и повреждаться амурским льдом, как это возможно в Николаевске, где сильное течение требует особых предохранительных мер и соображений. В Кастри прилив бывает 5-6 фут, а меньшая глубина в Сомонской бухте 2 фута; поэтому нам кажется, что в этой бухте легко иметь док с глубиной в прилив до 12 фут (Если сделать нивелировку речки Сомон, то, очень может быть, окажется возможным сделать в бухте Сомон сухой док, т. е. не углубляя дно, а напуская воду из речки.). Гавань же может быть сделана без понижения грунта, между тем как в Николаевске избранное для гавани место надо углублять на 10 фут. Еще одна из выгод порта в Кастри состоит в том, что чрез ускорение и большую доступность сообщения с поморьем, при порте окажется более свободных судов и получится, следовательно, возможность занимать такие суда доставкою лесу из Императорской гавани, которая от Кастри близка и изобилует мачтовым и вообще строевым лесом. Также все адмиралтейские грузы, высылаемые по надобностям порта из Балтики, легче и удобнее принимать прямо в магазины в Кастри, чем перегружать, как делается теперь, на транспорты и доставлять в Николаевск, где для их выгрузки нет и не может быть таких удобных пристаней.

Само собою, если бы военный порт основался таким образом в Кастри, то вся усть-амурская торговля перешла бы в этот залив и в Мариинск, а от этого коммерческого [141] переселения выирала бы дешевость морского привоза, дешевость жизни, а следовательно, и более выгодное содержание порта и служащих в нем. В торговом отношении выиграли бы также: иностранцы, потому что суда их могли бы делать по два рейса в лето, хотя бы из С.-Франциско, и не подвергались бы риску крушения; выиграли бы сибиряки и амурцы, потому что, с удешевлением товаров по усть-амурскому (тоже Кастри) привозу, и прочие места, доступные амурскому плаванию, получили бы возможность покупать эти товары для себя. Людям, незнакомым с настоящим состоянием дел на Амуре, очень легко представится вопрос: если так выгодно торговать чрез Кастри, то почему же теперь не возят товаров этим путем? Теперь в Кастри нет для выгрузки ни людей, ни пристаней, ни барж, ни магазинов; а дорога из Кастри к озеру (всего 25 верст) такая, что с трудом проводится вьючная лошадь и только можно ездить зимой на собаках, но не на лошадях. Ко всему этому, вот еще одно важное обстоятельство в пользу Кастри. В Охотском море ежегодно промышляют до 200 иностранных китобойных судов и большая часть из них в настоящее время ходит зимовать на Сандвичевы острова, потому что нет другого порта, где бы они могли сдать груз и получить снабжение. Никто из этих китобоев никогда не заглянет в Николаевск; но будь порт в Кастри — можно смело поручиться, что те китобои, которые не успели добыть для себя полного груза, непременно приходили бы зимовать в Кастри, потому что ближе и удобнее для китобойной зимовки нет порта, а благодатная местность Мариинска дала бы возможность снабжать их зеленью и мясом. Предполагая, что ежегодно на зимовку или за снабжением будет приходить 25 китобойных судов, мы можем рассчитывать видеть постоянно в Кастри до 1000 самых лихих матрос с этих судов, которые своим сближением с поселенцами дадут возможность наглядно ознакомиться с нуждами морской жизни и с выгодностию морских промыслов.

Приведенное нами сравнение Николаевска с Кастри имеет целию показать все неудобства первого и превосходство последнего. Бесспорно, что Николаевск превосходен для морского арсенала в том отношении, что природа укрепила его [142] так, что никакой неприятель не рискнет идти и не пройдет к нему; не много найдется охотников идти в лиман, переваливаться с мели на мель, когда нет ни вех, ни лоцманов, и потом засесть еще на баре, между тем как из-за каждого мыса может разгромить его какое нибудь тяжеловесное ядро (В отношении защиты собственно входа в реку Амур, в чем будто бы — одно из важных назначений Николаевска, мы положительно можем сказать, что если на неприятельской эскадре не будет лоцманов, то она не пройдет в это устье; но если существует Николаевск, то лоцмана всегда будут — шхипера и матроса иностранных судов; если же порт будет уничтожен то и существование лоцманов прекратится.). Но если Николаевск недоступен для неприятеля, то он одинаково недоступен и для нас, и важно то, что эта недоступность одинакова и в мирное и в военное время. Как в ожидании войны, так и во время самой войны, Николаевск не может ни приготовить крейсера надежным исправлением и вооружением, ни снабдить его чем бы то ни было, потому что крейсер этот не может пройдти чрез бар. Для Кастри же такое изготовление возможно в продолжение 7 месяцев и притом, он может иметь постоянные доки для осмотра судов и для исправления их, что удобнее и надежнее плавучих. Во время войны Николаевск положительно не может принимать в ней никакого полезного участия и ничего не может выслать в океан для снабжения эскадры уже потому одному, что блокада его очень удобна — стоит только блокирующему войти в лиман и стать на якорь на Сахалинском канале, тогда ни одно судно не будет в состоянии пройдти незамеченным по лиману — ни к северу, ни к югу. Между тем Кастри, обладая большим удобством и большой полезностию в мирное время, готовит и высылает крейсеров и может снабжать их во время войны, не стесняясь блокадой, которая в отношении Кастри очень затруднительна: блокирующий здесь должен держаться в море при входе в залив, между тем как в этом море дуют жестокие NO и SW и очень часты густые туманы. Защита Кастри конечно не так обеспечена, как Николаевска, но она может быть очень существенна, и нет причины в этом отношении приходить в сомнение. Даже, если и допустить, что Кастри может быть сожжен бомбардированием, так это еще [143] не Бог знает какая потеря, когда имеется под боком Мариинск, где жители всегда могут укрыться. Но мы положительно думаем, что атака такого тесного рейда, как Кастри, далеко неудобна, когда на его высоких мысах стоят хорошие пушки. Притом Кастри все таки защищается своим климатом, своей суровой зимой, когда морозы в 30° не редкость. Это ведь не Севастополь, где можно было действовать круглый год, и в Кастри нельзя уж очень много развернуться, а для одной атаки с моря всегда найдутся средства к отражению. Впрочем, для порта, имеющего назначение быть передовым пунктом в деле развития края и удовлетворения нужд на поморье, излишняя забота о защите, в ущерб всех прочих интересов, вовсе не годится. Война, когда то она еще будет, да она и не должна страшить воина, если у него есть хорошее оружие. Если наш военный порт на Восточном океане будет и совершенно открыт для атаки неприятеля, то в этом нет еще большой беды, и польза, которую он принесет своей доступностию во время мира, и вред, какой сделают снаряженные им крейсеры неприятельской торговле и неприятельским колониям, всегда выкупят временное пожертвование и даже уничтожение. Во время войны, когда тратятся с обеих сторон сотни миллионов, разгром такого порта как Кастри, который и весь то, со всеми затеями, не может стоить дороже двух миллионов рублей, не составит значительной утраты; да и право, лучше подвергнуть порт возможному разрушению, чем иметь его с беспримерной защитой Николаевска, которая уж до того сильна, что не позволяет ему двигался и делать что нибудь полезное, — это латник в доспехах, превышающих его силу.

Выставляя относительные достоинства Кастри, мы вовсе не думаем противоречить выясненным выше преимуществам Петропавловска, как пункта, естественно централизующего интересы поморья. На устье Амура непременно должен быть порт, как исходный пункт для экономических проявлений этой области, и конечно, его выгоднее иметь в Кастри, чем в Николаевске. Назначение такого порта — связывать интересы внутреннего края с поморьем, и нет надобности делать его административным. Если в нем и может водвориться административная власть, то единственно только высшая, власть [144] генерал-губернатора, как власть, связывающая интересы двух разнородных частей нашего крайнего востока. Петропавловск же, по всей справедливости, должен быть центром возбуждения нашего поморья по обе стороны океана, служить точкою опоры к восстановлению морских промыслов и нашего коммерческого флота на океане. Природное назначение этих двух портов — не война, а мирный путь прогресса к цивилизации востока, но один — путем свободной торговли, а — другой администрацией, соответствующей природным удобствам края.

Нам нужен военный порт на Восточном океане, где бы наши военные суда находили для себя исправление и проч.; но думается, что вовсе нет надобности в настоящее время создавать там особенно грозный порт, исключительно военный морской арсенал. Состав океанской эскадры может и должен быть всегда переменный из Балтийского флота, как оно и есть в настоящее время. Система переменного состава, снабжая постоянно океанскую эскадру судами вполне современных качеств, дает вместе с тем возможность Балтийскому флоту видеть в среде своей большое число дальновояжных команд и испытанных в морском деле офицеров; а эта выгода, при неимении опытной помощи от коммерческого флота, дает общему составу флота ничем незаменимые выгоды. Эта система, с такими судами, какие имеются у нас в настоящее время для дальних плаваний; устраняет всякий повод с нашей стороны становиться за батареи и мы смело можем пытать счастие в крейсерствах у берегов неприятельских колоний и на линиях их торгового плавания. В то же время, при переменном составе эскадры, в ней всегда будут состоять только новые и крепкие, и во всех отношениях исправные суда, для которых большие исправления составят необычное явление и возможны только в редких случаях значительных аварий.

Мы слышали о существовании проэкта постройки военного порта в одной из южных гаваней. Бесспорно, что заливы Владивостока и Посьета превосходны и ничего не оставляют желать лучшего в этом роде; особенно великолепен последний по своим природным удобствам к защите. Но нам думается, что устройство военного порта на юге — далекое [145] будущее. Ход постройки амурских, батарей, амурского телеграфа и т. и. капитальных предприятий служит достаточным примером, что такие содержания созидаются не скоро на диком Амуре, а постройка военного порта в южных гаванях дело уже очень серьезное, и на него, кроме Амура, понадобятся и многие другие, более существенные средства. Да и к чему послужит такой порт? Это будет цель для удара в случае войны. И почему бы нам нужнее иметь на востоке военный порт, а не комерческий? Назначение военного порта защищать, охранять... а защищать на сибирском побережье пока решительно нечего: если не будет там военных портов, крепостей и т. п., то неприятелям нашим и ходить туда не зачем. Коммерческий же порт, удобно поставленный, служа связью между внутренней жизнью своей страны и деятельностию других наций, имеет своей задачей взаимно обобщать труд и возбуждать дома, в своем народе, соответствующую краю производительность. Ручательством для его защиты служит взаимная выгода обмена соприкасающихся национальностей. В минувшую войну в 1854-1855 г. наши неприятели осаждали на Черном море Севастополь, а не Одессу, против которой делали только демонстрацию для отвлечения наших сил из Крыма, и в Балтике они испытывали свои силы не над Ригой и Ревелем, а над Кронштадтом, Свеаборгом, Аландом. Говоря о Кастри, мы далеки от мысли видеть в нем исключительно военный порт; напротив, мы полагаем, что военное его значение должно подчиняться требованиям коммерческим и что устройство военного порта в Кастри, удовлетворяя крайним требованиям морской войны, будет служить основой к водворению торговой деятельности в знакомстве с морем и в пользовании его путями. Гавань, доки и необходимые адмиралтейские мастерские одинаково нужны и для коммерческого порта; но чтобы привлечь торговые суда к известному пункту, кроме открытия предметов торговли, необходимо устроить самые необходимые портовые сооружения. В этом случае соединение коммерческого порта с военными требованиями очень выгодно и Кастри вполне отвечает такому назначению. Залив Посьета, например, далекий от внутренних центральных сообщений и, следовательно стоящий вне торговых путей страны, в продолжение [146] всего года открыт для военных действий и с моря и на берегу; поэтому устройством в нем порта, мало обеспеченного развитием окружающей его страны, может повториться осада Севастополя с очевидным для нас неуспехом. Между тем, в Кастри нельзя и думать о серьезных десантных действиях, как по суровости 6 месячных зим, так и по непроходимости окрестной тундры, и вся опасность — лишь атака с моря. Притом, Кастри во время войны легко и скоро может получать по Амуру войска, снаряды, провизию и всякие иные снабжения, в то время как к заливу Посьета надо еще прокладывать дороги, — достающиеся также тяжелым трудом, — по которым движение будет все таки и медленно и неудобно.

Во всяком случае, нам нужен порт на устье Амура и этот порт необходимо защищать, а дробить малые амурские средства защиты по многим портам, при громадной разобщенности Амура от более действительной помощи, это значит сделать так, чтобы ни там, ни здесь, и везде уж очень мало. Совершенно неосновательна идея, что капитальными сооружениями от правительства, вызывая приток денег на известную местность, можно возбудить движение, дать жизнь стране. Никакие затраты по постройкам не возбудят прочного, полезного движения; казармы, батарей, крепости и т. п. казенные сооружения не дадут постоянных средств к обогащению массы, к прочному водворению полезных промыслов, не укажут выгодных путей для торговли. В амурском крае только свободное пользование естественными произведениями страны, да возбуждение на поморье, различными льготами, морских промыслов, может обогащать массу, вызвать свободный приток населения, возбудить действительное, прочное и необходимое движение и восстановить наш коммерческий флаг на океане. Прежде следует дать жизнь краю, но жизнь свободного развития, соответствующую нуждам, обогащающую и научающую жителей, а потом уже, по мере развития этой жизни, вести и развитие военных средств защиты.

Указав на главные недостатки Николаевска, парализирующие его коммерческую, административную и военную деятельность, я не стану здесь распространяться об общественном [147] его быте. Читатель сам поймет, что Николаевск, при своей естественной неподвижности и непригодности, не может и в общественной жизни проявить ничего достойного внимания. Люди везде одинаковы! Но соберите самых избранных и отнимите у них живое начало, посадите на рыбу и бруснику, да подбавьте сюда побольше 40-градусных морозов — поверьте, ничего не выйдет из такой жизни.

Д. Афонасьев.

Текст воспроизведен по изданию: Николаевск на Амуре // Морской сборник, № 12. 1864

© текст - Афонасьев Д. 1864
© сетевая версия - Тhietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1864

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info