КИТАЙ В 1849 И 1850 ГОДАХ

(Из путевых записок Е. П. Ковалевского ¹)

Статья третья.

ГЛАВА XI.

Зима в Пекине. – Зимние удовольствия. – Неожиданная весть. – Смерть богдохана. – Недоумение. – Восшествие на престол нового богдохана.

Зима в Пекине так же постоянна, как и другие времена года. В декабре и январе мороз стоит между 6 и 8 градусами по Реомюру, в тени; снегу почти не бывает. Канал замерзает месяца на полтора, и тогда по нем устанавливается новый путь сообщения на санях, которые, впрочем, столько же похожи на сани, как и на лодку: это нечто в роде большого стола на высоких полозьях, тем не менее поездки в этих санях для нас были приятным развлечением. Обыкновенно мы ездили на них в наше Северное Подворье, и расстояния верст в восемь проезжали в час, иногда даже менее. [2] Если к этому прибавить, что в сани запрягают не лошадей и даже не ослов, а просто людей, то нельзя не заметить, что скорость эта довольно значительна. Дело в том, что на каждых двух-трех верстах вы можете найти свежую подставу людей; и если прикинете им копеек десять лишних, то они готовы мчаться, пока не задохнутся. В санях-омнибусах можно доехать от нашего Южного до Северного Подворья за пять копеек. Когда являлись у берега русские, которых китайцы всегда узнавали, несмотря на то, что мы ходили в китайской одежде, делался общий гвалт и суматоха страшная: каждый хотел овладеть нами и посадить силою на свои сани. Признаюсь, эта кутерьма, иногда доходившая между китайцами до потасовки, много отравляла удовольствие наших зимних прогулок в Пекине.

Зима проходила однообразно. Строгий траур прекратил и те немногие увеселения, которыми можно было пользоваться. Оставаться в комнатах неприятно, потому что комнаты или холодны, или угарны. В пекинских домах, не исключая и наших, печей нет; натапливают пол, который весь из камня; топка в порядочных домах устраивается извне, в простых – внутри комнат; труб нет; и так как здесь употребляют исключительно только каменный уголь, а бедные – очень дурной, большею частью приготовляемый из угольного мусора с частью глины, то можете вообразить, каково им, пока не разгорится уголь. В иных домах топка проходит под большею частью пола, в других нагревается только часть его, занимаемая каном; у нас, бывало, так натопят, что ноги жжёт, а вверху всё-таки холодно, потому что нет двойных окон. Не без того, что через пол проходит запах каменного угля. Всё это, конечно, не слишком способно привязать к домоседству. Самые посещения китайцев сделались реже, и то тайком, потому что во время общего траура нельзя ездить в гости; позволяется только посещать ближайших родственников, или по службе и по делам, не терпящим отлагательства: это одна из тех лазеек, которую обыкновенно догадливые китайцы заранее подготовляют во всяком законе для того, чтоб, в случае нужды, можно было проскользнуть в неё.

Всего чаще ездили мы в оранжереи; это была одна из самых приятных для нас прогулок ; но, к сожалению, большие расстояния и невыносимая тряска здешних экипажей умерили наши порывы к выездам.

В Пекине каждый покупщик – желанный гость, и его не отпустят из порядочной лавки, не напоив чаем; но в оранжереях [3] нас коротко знали и здесь уж не справлялись, нужно ли нам что купить, а встречали угощением и даже приноровленным к русскому вкусу: нам подавали не желтый чай, как здесь обыкновенно водится, но цветочный, всегда с леденцом и даже иногда с сахаром, который, вероятно, покупали от наших же слуг, потому что в Пекине очень трудно достать сахару. Китайцы дорожат им, как лекарством, на случай боли глаз.

Здешние садовники выдерживают свои растения так, чтоб они цвели к новому году, потому что в это время обыкновенно посылают в подарки и ставят у себя в комнатах растения в цвете, и в феврале оранжереи представляют прекрасное зрелище. Оранжерей очень много; они нероскошны, несколько углублены в землю, отчего в них поддерживается постоянно сырость довольно однообразная; тонкая пропускная бумага заменяет в них стекла; но они любопытны для европейца по обилию цветов. Топки везде плохо устроены; но яркое солнце, которое почти никогда не скрывается за тучами, кроме как во время периодических дождей, яркое солнце помогает заботливому уходу китайцев – и деревья выдержаны и цветут очень хорошо. Китайские садовники щепят и колируют самые нежные растения, и таким образом разнообразят цветы до бесконечности и придают им удивительную величину. Нигде не видал я столько отличий древесного пиона, как в Китае. Черный пион, который, впрочем, и в Пекине редкость, кажется, неизвестен в Европе. Видов астр насчитывают в Китае до пятисот, если не больше!

Наша мирная и тихая жизнь в Пекине была внезапно возмущена событием, поразившим весь Китай. 13-го февраля, выйдя поутру в сад, я заметил необыкновенное волнение между слугами, которые, переходя из дома в дом, о чем-то таинственно шептались. Я пошел в комнаты отца-архимандрита, начальника миссии, которого застал с пекинской газетой в руках; он сообщил мне, что в городе ходит слух, будто богдохан вчера утром помер в Хайтане, своем загородном дворце, но что в сегодняшней газете ничего об этом не сообщают, а потому нельзя давать много веры народным слухам. Слухи эти в Китае, особенно в провинциях, иногда распускаются с намерением, чтоб возмутить спокойствие жителей. Правительство строго преследует таких вестовщиков, и потому никто не смел говорить громко об этом важном событии, пока оно не объявилось официально. На другой день, ночью, почти тайно ввезли в город тело богдохана в обыкновенных его носилках, как живого; но, к крайнему удивлению [4] жителей, ни в газете, ни на стенах в улицах города не явилось указа ни о смерти богдохана, ни о восшествии нового; вследствие чего произошло общее недоумение. Только на четвертый день появился в газетах и везде в улицах прибитый на стенах указ от имени преемника Китайской Империи, подписанный им самим и тем числом, когда скончался его отец. Мы сейчас поместим в переводе этот любопытный документ, а между тем скажем несколько слов о причине возникшего в Пекине недоумения. Обыкновенно духовное завещание богдохана, которым назначается его преемник, хранится у Тай-Хоу (императрицы) и объявляется, по смерти Хуан-ди, ею; но, как мы писали, Тай-Хоу умерла месяц тому назад. У покойного Дао-гуана не оставалось в живых ни одной законной жены, чтоб возвести в это высокое звание; и пока рассуждали как быть в таком случае, не взять ли Дао-гуану новую законную жену, несмотря на его преклонные лета, или возвести в сан Хуань-хау побочную, Хуан-ди скончался. Впоследствии министры, желая объяснить причину своего продолжительного колебания, распустили слух, что они не могли отыскать духовного завещания и только на третий день открыли его, будто бы спрятанное за одною из любимых картин богдохана, хотя манифест говорил другое. В этом духовном завещании преемником правления Дао-гуана назначался старший сын его, 4-й по рождению ², который только несколькими неделями старше своего брата, 5-го по рождению.

“Беспредельные, как небо, восприял я милости от даровавшего мне жизнь и воспитание покойного моего родителя, великого Хуан-ди. Священное его долголетие, близкое к семидесяти годам, крепость сил и бодрость внушали мне сладостную надежду, что еще долго любовь его, как солнце, будет согревать меня. Летом прошлого года, сверх всякого чаяния, здоровье его пришло в расстройство; он стал слабее прежнего; последовавшая потом кончина моей бабки, повергнув его в глубокую скорбь и сердечное сокрушение, окончательно истощила его силы. Сегодня ⁴ в час зайца (шесть часов утра), собрав [5] свои силы, он позвал председателя княжеского правления, ближних чинов, членов Тайного Совета и придворных и, в присутствии их, собственноручным указом благоволил назначить меня наследником престола, и в своем премудром наставлении повелел мне все свои мысли устремить на государственные дела. С сердечным сокрушением и со слезами я принял сей указ, цепенея от страха и опасения, и предаваясь размышлениям о том, как своими попечениями и заботами доставить ему всегдашнее спокойствие и утешение, в отплату за отеческую любовь; но между тем припадки болезни его мало-помалу стали усиливаться и наконец дракон воспарил на небо! Повергшись на землю, я горько рыдал и громко взывал к небу!

С благоговением размышляю о том, как покойный мой родитель, в течение тридцати лет правления государством, всё время, утром и вечером, предавался беспокойствам, заботам и бесчисленным соображениям. Бесконечна была бы повесть о его благоговении к небесным законам, подражании предкам в управлении, о его любви к народу, просвещении и военных доблестях. Его безмерное милосердие, которое являл он, в годины бедствий народа, вспомоществованием ему деньгами, прощением податей, его заботы о сбережении и приумножении государственного казначейства, о предотвращении бедствий от наводнения Желтой реки – направлены были к тому, чтоб даровать жизнь и спасение государству. Могу ли вспомнить без слез и сердечного сокрушения его человеколюбие, проистекавшее из души высокой, его истинное милосердие и чистое сострадание? Только приняв во внимание чрезвычайную важность его поручения, я поспешил с благоговением принять наследие; и хотя во глубине души чувствую страх и смущение, когда представлю свое ничтожество при предстоящем величии, свое одиночество и немощи, однако, согласно воле покойного моего родителя, превозмогая чувства скорби и печали, с готовностью принимаю наследие. Почему, пусть все чины, внутренние и внешние, высшие и низшие, общими силами, со всею верностью и справедливостью содействуют и вспомоществуют мне в правлении.

Что касается до траура, то хотя покойным моим родителем и оставлено было завещание: “по некоторым прежним правилам снять траур через 27 дней”, но я, по справедливости, никак не могу не последовать древним законам: носить должный трехлетний траур, чтоб тем сколько-нибудь выразить сыновнюю любовь и почтить память покойного. Относительно же разных больших жертвоприношений, которых не [6] должно совершать в глубоком трауре, присутственные места, заведывающие сими делами, обязаны, на основании прежних постановлений, общим советом представить мнение: когда я должен посылать чиновников вместо себя, н когда сам приносить жертву. Должностные чины и народ обязаны носить траур, согласно прежним постановлениям. Указ сей обнародовать внутри и вне”.

Помещаем здесь также не менее любопытный документ о милостях, объявленных по случаю восшествия на престол нового богдохана.

Верховный указ, данный правления Дао-Гуан в 30-й год 1-й луны 26 числа (25 Февраля 1850 г.).

“Наше Дай-цинское Государство восприяло от неба великие милости. При содействии его, Тай-цзу и Тай-цзун положили начало и основание государству, Ши-цзу соединил весь Китай под одну державу, Шен-цзу, Ши-цзун, Гао-цзун и Жэн-цзун, своим умом и дарованиями доставили Китаю мир и беспрерывное спокойствие. Подобно им, и покойный родитель мой, в течение тридцатилетнего правления государством, рано одевался и поздно принимал пищу; всё внимание и заботы прилагал на то, чтоб продлить мир и спокойствие государства; призывал ко двору первые чины для совещаний, разливал обильно великие милости и благодеяния повсюду; при нем внутри и вне всё наслаждалось миром и спокойствием, и народы восприяли счастье. Но в то время, как все питали надежду на продолжение сего счастья и благоденствия, сверх всякого ожидания, 1-й луны 14 числа, назначив меня наследником престола, чрез полдня дракон воспарил на небо. После того жертвенные сосуды перешли ко мне; и, хотя я, при своих ничтожных дарованиях, глубоко опасался за свою неспособность, однако, приняв ко внимание оставленные предками примеры и наставления покойного родителя моего, я не мог оставить престол надолго праздным. Почему, пересилив чувства скорби и печали, согласно с полученным повелением, 1-й луны 26 числа, донеся наперед небу, земле, предкам и духам чадородия и плодородия, я воссел на престол, и следующий год правления повелел именовать: Сянь-фынь (всеизобильный).

По прежним достославным примерам, в сей день начала нового правления, ради моего уважения ко всему доброму и покровительства несчастным и немощным, я почитаю нужным:

1) Всех князей и сановников, принцесс и княжон, в столице и вне находящихся, пожаловать разного рода вещами. [7]

2) Всем высшим и низшим военным и гражданским чинам прибавить по одной похвальной отметке, распространив право её на повышение чином и должностью.

3) Гражданским чиновникам, столичным первых 4-х классов, а провинциальным 3-х классов, военным – столичным и провинциальным первых двух классов, дозволяется определить по одному сыну в Высший Государственный Институт для учения.

4) Столичным и провинциальным чиновникам, гражданским с 4-го класса и ниже, а военным с 3-го и ниже, по суду разжалованным, но оставленным при прежних должностях, или подвергшимся вычету жалованья, возвратить чины и прекратить вычет.

5) По прежнему производить жертвоприношения на кладбищах предшествовавших династий и Кун-фу-цзы, пяти горам, четырем рекам и во всех храмах; для чего в свое время посылать чиновников.

6) Преступники из чиновников, солдат и простолюдинов, до сего 26 числа, находившиеся под судом, прощаются. Исключаются из сего все важные преступники 10 видов преступлений: мятежники и бунтовщики, отцеубийцы и убийцы мужа и господина дома, умышленные и злонамеренные убийцы, отравители, разбойники, дезертиры из военной службы.

7) Все ссыльные, если на месте ссылки прожили спокойно три года, или достигли семидесятилетнего возраста – прощаются и могут возвратиться на родину.

8) Все из придворных рот, подвергшиеся уплате за лихоимство, воровство и недочеты, если не имеют чем уплатить – прощаются и освобождаются от платежа.

9) Равно и дети чиновников, подвергшиеся уплате за родителей по казенным недочетам – освобождаются от платежа.

10) Все офицеры и солдаты, перед походом или по причине какого-нибудь несчастья, сделавшие заем в счет жалованья – освобождаются от вычета.

11) На следующем экзамене на учёные степени прибавить число вакансий: для больших губерний 30, средних 20, малых 10, для маньчжурского и монгольского корпусов 8, для знаменных корпусов по 6, а для китайского 3.

12) Во всех провинциях в казённые училища прибавить воспитанников: в высшие 7, средние 5 и низшие по 3 человека.

13) Нынешний год быть экзамену не в зачет, по милости, кроме очередного. [8]

14) В Высшем Институте ученики и учители освобождаются от занятий на месяц.

15) Все в областях и уездах, прославившиеся сынопочтением и братскою любовью, жалуются шариком 6-го класса; только местное начальство должно со всею справедливостью и беспристрастием ходатайствовать о таких людях.

16) Всем раненным на сражении, престарелым солдатам, кроме обыкновенного жалованья, дать единовременное пособие.

17) Старикам во всех провинциях, видевшим 7 колен родства по прямой линии (вверх и вниз), кроме обыкновенной награды, пожаловать особенную.

18) Так как земледелие есть основание государства, то областные и уездные начальники, для поощрения его, должны наградить особенно прилежных земледельцев.

19) Кроме придворных рот, всем солдатам восьми знамен из маньчжуров, монголов и китайцев, охранного корпуса и артиллерии, пожаловать одномесячное и хлебное жалованье.

20) Солдатам и простолюдинам, достигшим семидесятилетнего возраста, дать одного сына на услужение, освободив его от казенных служб; достигшим восьмидесяти лет пожаловать 9-го класса шарик, достигшим девяноста лет – 8-го класса шарик, достигшим ста лет – 7-го, а ста двадцати лет – 6-го класса шарик.

21) Достигшим ста и ста двадцати лет, сверх сего, пожаловать деньги на построение домов.

22) Всех находящихся в благотворительных приютах нищих, бездомных, увечных, чиновники должны, со всею внимательностью и бескорыстием, пропитывать и содержать.

Я принял правление для того, чтоб милостями взыскать несчастных и все силы мои употребить на доставление мира и спокойствия подвластной мне стране. Вы, князья и высшие и низшие, гражданские и военные чины! со всею верностью и усердием содействуйте и вспомоществуйте мне, дабы бесконечное благоденствие сияло в нашей империи миллионы лет!”

Посмертное имя покойного богдахана – имя, которым он занесен в историю: чен – совершенный. Правление нынешнего названо Сян-фын – всеизобилующий, хотя это название никак не идет к настоящему положению вещей в Китае.

Случай привел нас присутствовать при перенесении гроба покойного богдохана в Хайтен, где его тело должно быть выставлено во дворце. Вот как мы попали на эту любопытную церемонию. По обыкновению, в назначенный для церемонии день, [9] с рассветом отправились мы в знакомую нам лавку Сюя, чтоб оттуда смотреть на процессию; но, подойдя к главной улице, мы увидели, что процессия уже далеко тянулась по ней и попасть на противоположную сторону было невозможно; обогнать процессию различными переулками и потом, перейдя главною улицу где-нибудь впереди или назади процессии, достигнуть лавки Сюя было бесполезно, потому что, судя по расстоянию, мы никак не могли туда попасть во время; а потому мы готовы были воротиться, как вдруг остановил нас один из командиров маньчжурских полков, которые стояли непроницаемой стеной вдоль всей улицы, от дворца до городских ворот. Маньчжур был из соседственных к России земель и приехал в Пекин недавно, на трехгодичную службу ; он знал наших казаков и бывшего со мною члена миссии, драгомана маньчжурского языка , пригласил нас остаться и примкнуть к его солдатам, а потом потихоньку сказал драгоману, чтоб мы не изъявляли ни удивления, ни любопытства при виде зрелища. Нечего и говорить, что мы были, подобно всем прочим, в глубоком трауре; а траур здесь одинаков для всех – для Хуан-ди, для солдата и для последнего поселянина:, это – верхнее платье из толстого, грубого, белого холста, не обрубленное и висящее рубищем по краям, и баранья курма (зимой) шерстью вверх. Нас было только двое; другие отправились ранее, и потому, не боясь быть замеченными в том, мы решились принять приглашение маньчжура.

Порядок церемониала был почти тот же, что и при погребении Тай-хоу; только более роскоши и великолепия, да впереди гроба вели боевого коня богдохана.

Молодой Хуан-ди шел у гроба. Двое из приближенных вели или, правильнее, тащили его на своих плечах: по точному смыслу церемониала, он должен казаться до того удрученным скорбью, что едва в состоянии волочить ноги. Хуан-ди плакал, но плакал не по-нашему. Он выл, подобно наемным плакальщикам, и когда переставал, тогда затягивали уныло его ближайшие родственники, за ними – министры, и таким образом этот вопль переходил от одних к другим до последних рядов, до последнего человека, имевшего право оплакивать смерть своего богдохана, и плач не прекращался во всю дорогу. Грустно было глядеть на двоих младших сыновей покойного Хуан-ди: одному из них, кажется, не было и пяти лет; как ни тихо шла процессия, но он едва мог следовать за нею и совсем повис на руке своего дядьки; а все-таки силился как можно громче кричать, когда доходила до него очередь плакать. [10]

Хуан-ди проходил мимо меня, и я имел возможность рассмотреть его: он среднего роста, нехорош собой: оспа оставила на нем следы; выражение лица, искривленного напряженным и неестественным плачем, было неприятно. Последствия показали, что он далеко не так слаб и прост, как предполагали.

Имя покойного богдохана будет чтимо историей, несмотря на все бедствия, сопутствовавшие его правлению. Он был ума положительного, воли твердой, несокрушимой; строг для других, но еще строже в отношении себя, и исполнял с точностью и до последней минуты жизни возложенные на него небом обязанности. Еще накануне смерти он занимался делами и своею рукою помечал бумаги: вот почему смерть его так неожиданно поразила всех.

ГЛАВА XII.

Поездка на русские земли. – Состояние земледелия и земледельческого класса в Китае. – Кадастр. – Доходы правительства и землевладельцев. – Кумирня Черного дракона.

В половине марта в Пекине зацвели абрикосы, показалась зелень; в воздухе закружились мотыльки, мухи жужжали и бились на стекле окон, просясь на волю; пригрело солнце; всё манило из города, в котором уж начали открывать сточные трубы, распространявшие повсюду грязь и вонь. Нам надо было осмотреть принадлежащие русскому монастырю земли, из которых некоторые находятся на северо-востоке, другие – на юге, верстах в 50-ти от Пекина. Мы решились сначала ехать на первые. С земель я хотел своротить в северные горы, желая соединить приятное с полезным, и прикрыть благовидным предлогом вторую цель своей поездки.

16-го марта мы выехали; к обеду приехали в Дуньбу, большую торговую слободу, а вечером были уж у крестьянина, арендатора нашей земли, мужика богатого и смышлёного. Вокруг чистого двора его тянулись небольшие пристройки и сарайчики, куда сваливался всякий хлам и земледельческие орудия. Просторный и теплый дом разделялся сенями на две половины; мы заняли одну половину, состоявшую из большой комнаты с каном во всю длину её; из другой, которой дверь прикрывалась синим пологом, выглядывало множество женских лиц: [11] там было семейство хозяина. Несколько картин, спускавшихся почти до земли, вдоль стен, украшали или по крайней мере испещряли комнату; из них счастливое долголетие также обыкновенно в домах китайских, как мыши кота хоронят в наших крестьянских избах; в промежутках висели тетради со счетами и разные записки, свидетельствовавшие об аккуратности и грамотности арендатора. Впрочем, низший класс народа нигде так не образован, как в Китае, где каждый, или почти каждый, знает сколько-нибудь грамоте; а те, которым не удалось научиться в детстве, стараются воспользоваться первым попавшимся случаем, чтоб узнать хоть несколько необходимейших иероглифов ; и вы нередко увидите стариков, проводящих целые часы за прописью. Кроме того, каждый с малолетства заучивает правила первых обязанностей гражданина и члена семейства, составляющие основные начала их нравственности и политического состояния, и заменяющие религиозное учение; приличия или церемонии если не вполне, то главнейшие из них, известны всякому китайцу. Тот у него вампа, черепаха, кто не сумеет сказать комплимента знакомому, или не знает обычных вежливостей при встрече с старшим. Если нет в деревне казенной школы, то поселяне нанимают кого-нибудь из студентов, которых множество шляется в провинциях Китая, преимущественно потому, что они не в состоянии выдержать экзамена на высшие ученые степени, дающие право на штатное место в службе. Этот студент преподает Четырехкнижие на столько, сколько сам его смыслит. Полное изучение цзинов, пяти классических книг и толкований на них, составляет предмет занятий всей жизни ученого. Отсюда общая односторонность образования. Китаец никак не в состоянии освободиться от схоластических пут и пробиться вперед на новую дорогу за усовершенствованиями европейца, или, по крайней мере, за теми идеями, которые могли бы представиться уму светлому, не затемненному педантизмом.

Земледельческий класс в Китае пользуется особенным покровительством правительства.

Династия Мин, последняя из китайских династий, вступившая во владение этою империею в 1387 году, произвела подробную съёмку земель, с обозначением кому они принадлежат, качеств и ценности их, сообразно с близостью к столице, и распределила подати: это уж правильный кадастр, по тем понятиям, которые мы о нем имеем. Нынешняя маньчжурская династия в этом случае безусловно следует правилам, положенным предшественниками. [12]

Поземельная подать собирается с му. Му определен еще при государе Тай-цзун, в 627 году, в 240 квадратных шагов; шаг принят в пять китайских футов; 100 му составляют цин, неправильно переводимый по-русски десятиною: цин больше пяти наших казенных десятин. С му земли платят, сообразно ценности её, от 4 до 16 коп. ассиг. С иных земель взимают подать хлебом; всего же с 40 миллионов десятин земель, исчисленных в Китае, ежегодно собирается до 26 мил. лан серебра и более чем на 4 мил. лан хлебом. Лану можно определить в 7 руб. 50 коп. ассиг. Другие, косвенные налоги вносятся с числа душ, по ревизии, бывшей при императоре Кан-си в 1711 году, по которой значилось только 29 мил., подлежавших этим налогам; этот последний сбор не превышает 3 мил. лан серебром. Земских повинностей, как-то: постоя в домах, почтовой гоньбы и даже какого-нибудь значительного исправления дорог – ни землевладельцы, ни землепашцы не несут; если же что-нибудь и делают, то за плату, которая зачитается им в число податей. Без злоупотребления или крайних несообразностей, тут не обходится. Таким образом, сбор подвод на перевозку казенных тяжестей, например, меди на Пекинский монетный двор, пороха в дальние провинции, пушек и многие другие казенные повинности исполняются по ценам, с незапамятных времен определенным и далеко не подходящим к ныне существующим высоким ценам.

Земли могли бы составить одну из выгоднейших статей дохода в Китае; они всегда закортомлены и приносят хороший доход без всяких хлопот. Кортомщик удобряет их, оплачивает казенные подати, исправно вносит оброк и только заботится о том, чтоб вы не согнали его; но вот беда, что он вместе с тем, в силу покровительствующих ему законов, заботится также о присвоении земли. Сначала он построит на ней какое-нибудь жилье, и тогда вам уж трудно согнать его; потом заводит фамильное кладбище и совсем перестает платить оброк. Отнять у него в это время землю почти невозможно, или по крайней мере стоит стольких хлопот и издержек, что нередко владелец отказывается от земли. Мы чуть не испытали этого на себе. Если земледелец в Китае не прибегает часто к этой мере, то единственно из опасения быть вынужденным перенести свое кладбище в другое место, что сопряжено с большими издержками.

Обыкновенно платят оброка от 25 до 50 коп. серб. с му, смотря по земле; но бывают случаи, что и меньше. Ценность земли трудно определить; она зависит, сколько от качества, [13] столько и от многих случайностей, в силу которых продается. Землю продает только тот, кто нуждается в деньгах, Или теряет ее по закладной. Мы получаем со своих земель более десяти процентов в год.

Поверив землю с планом и купчею и переговорив о чем нужно с арендатором, мы отправились на Пин-си-Фу – землю, находящуюся в округе Чан-пин-чжоу. Вечером приехали в деревню. Нам не хотелось остановиться на постоялом дворе, гадком и грязном, как большая часть постоялых дворов в Китае; мы отыскали вблизи кумирню, где и расположились довольно удобно. Кумирня занимает бывший некогда походный дворец императоров минской династии, на пути к их родовому кладбищу. Такие дворцы находятся на всех дорогах, где проезжают Хуан-ди Китая. А так как этих дворцов очень много, поддерживать же их нечем, то иные мало-помалу приходят в разрушение, другие, лежащие по тем дорогам, по которым богдохану уж не зачем ездить, отданы кумирням.

На следующий день мы отправились для осмотра своей земли. Ван, Фу и Лу, три земледельца-арендатора, уж дожидались нас на меже. Ван сделал ци-нань и отрекомендовал себя, Вана шестого и товарищей своих, Лу девятого и Фу одиннадцатого, прибавив, что они очень хорошие люди; то же самое сделал Лу, и потом Фу; вслед за тем Ван сказал обычный комплимент, Лу подкрасил его и Фу повторил. Потом Ван просил нас к себе? обедать, в полном убеждении, что мы не пойдем и совершенно зная, что у него нечего поесть и проголодавшейся курице; Фу просил откушать чаю, а Лу – напиться холодной воды. Чтоб понять это последнее приглашение, надо сказать, что Китайцы, которые сами никогда не пьют холодной воды, считают всех европейцев ужасными водопийцами; не знаю, русские или другие европейские миссионеры внушили им такое о себе понятие. Словом, наши арендаторы рассыпались в вежливостях, и недаром. Дело, видите, состояло в том, что они уж в третьем колене, то есть более полувека кортомят нашу землю и платят все-таки определенную в самом начале найма плату, по 20 коп. сер. с му, хотя земли чрезвычайно вздорожали; все попытки прибавить наемную цену были напрасны, потому что изменение в ней делается только с переменою арендатора; это не закон, но обыкновение, которое в Китае так же сильно, как закон, а взять землю от Вана, Фу и Лу не было никакого повода: они всегда платили исправно свой оброк. Мы, однако, коснулись этого щекотливого вопроса. [14] Арендаторы с недоумением поглядели друг на друга. Что такое они говорят? спрашивал один другого, хотя всякий хорошо понимал о чем идет речь, которая для них была вовсе не неожиданна. Им повторили предложение набавить оброк на землю. “Странное дело, говорил Ван, обращаясь вполовину к нам и вполовину к Фу и Лу: – мне еще и дед говорил, и отец повторял, и сам я заметил, что между нашим домом и русским подворьем есть сочувствие; иначе, каким образом могли бы мы увидеться, когда столько ли (верст) разлучает нас, зачем бы приехали они из таких далеких чужих земель сюда, в нашу деревню, если б между нами не было сродства!” Фу прибавил, что это точно странно, но тем не менее справедливо; Лу утвердительно кивал головой, занятый подбиранием каких-то лоскутков, выброшенных из повозки нашими слугами: для Китайца всё нужно и всякая дрянь идет в дело.

Это сочувствие душ, бывших в сродстве в одной из прежних жизней, основанное на переселении душ по смерти, зашло в Китай вместе с буддизмом, и осталось между китайцами собственно как предмет суеверия, но не веры. Подобный же комплимент, который так красноречиво выразил Ван, простой мужичок, мы прежде слышали от одного из весьма значительных чиновников.

Мы видели, что нелегко было сговориться с нашими арендаторами, а потому пригласили их, когда будут в городе, зайти к нам в подворье.

Нельзя не подивиться трудолюбию китайца: он вечно копается на своей ниве; зато его нива обработана как наша гряда, если не лучше; земля у него не знает отдыха: когда взойдет и подрастет пшеница, в бороздах между нею сеют гречиху, для которой тень не вредна вначале; пшеница поспевает рано, и китаец вырывает её с корнем, а потом сеет вместо нее, в тот же год, один из скороспелых горохов, который всходит и растет под тенью гречихи; наконец собирает гречиху и, в заключение, горох. На следующий год тоже, с небольшою разницею, и именно: в той борозде, где он сеял пшеницу, сажает гречиху, и наоборот. Орошение полей не везде введено в Северном Китае.

Китайские поселяне питаются одною пшенною кашею, и пьют чай; вина в деревнях почти не знают, редкие в состоянии наедаться до сыта даже кашей; мясо едят только богатые раза два в месяц, и то, какое мясо? Я уж заметил, что здесь [15] всякое животное и какая бы смерть не постигла его, естественная или насильственная, всё ценится, продается и съедается людьми.

Поздно вечером мы воротились в кумирню. Оставалось еще осмотреть три наши участка земли; но они были недалеко от Пекина, верстах в 15 ближайший, и мы отложили осмотр их до обратного пути. Горы, синеватою грядою тянувшиеся против нас на севере, так и манила к себе. Мы разделились на две? партии, одни отправились по направлению к Пекину, а мы в кумирню Лун-цюань-сы – черного дракона, лежащую уж на скате гор. Из кумирни намеревались мы сделать несколько поездок по окрестностям. Кумирня Лунь-цюань-сы известна была еще португальским миссионерам, которые передали ее в распоряжение русским. Здешний хешен – приятель четырех миссий. Действительно, трудно найти за пекинской долиной место лучше этой кумирни. Чудные горы, которых подошва унизана садами фруктовых деревьев, прекрасный ключ воды, что довольно редко здесь, вид из кумирни с одной стороны на долину, залитую зеленью и золотом различных хлебов, из которых возвышаются купы сосен и можжевельника, прикрывающих кладбища, с другой на горы, нависшие над кумирнею; наконец близость горячих вод и самое гостеприимство хешена к русским, разумеется, не совсем бескорыстное, но китайцы лучше всех других умеют скрыть свои побуждения, одним словом; все это, вместе взятое, было причиною, что русские избирали по преимуществу эту кумирню местом, куда удалялись от летней духоты и вони Пекина.

Хешен встретил нас у ворот кумирни и представил нам своего духовного сына, которому, как говорил, он передал управление всеми делами, чтоб предаться вполне молитве. Хешен, кажется, рассчитывал на приезд новой миссии, и переделал один из стареньких флигелей, в который с гордостью ввел нас. Действительно, мы нашли тут прекрасное помещение, не слишком, впрочем, избалованное китайским комфортом; только хешен надоедал нам неумолкаемыми хозяйственными распоряжениями и хлопотами, которые показывали, что он еще не совсем предался молитве. Он до того занялся нашим приездом, что позабыл в суетах позвонить в обычное время в колокол, чем обыкновенно давал знать жителям деревни, что в кумирне неусыпно молятся, и нисколько не рассердился, когда наш казак, от нечего делать, принялся звонить вместо него. Надо, впрочем, заметить, что здешние буддийские монастыри давно не имеют того значения, которое многие привыкли придавать этому слову; самые даже большие из них, где, как [16] увидим, монастырский устав очень строг и исполняется со всею точностью, не пользуются особенным уважением в Китае; ламы, хешены и вообще монашествующие разных буддийских сект служат иногда предметом колких замечаний со стороны здешних ученых, а между народом пользуется уважением только тот из них, кто лично заслужил его.

Наш хешен был не без значения в своей деревне, может быть, по богатству, конечно, относительному, и мы, к большому своему неудовольствию, должны были испытать силу его влияния на здешних жителей. Два крестьянина из-за чего-то затевали между собой тяжбу. Тяжба вещь страшная везде, а в Китае и того страшнее. Ссорившиеся решались перед началом такого важного дела прийти посоветоваться с хешеном. Три ночи хешен и духовный его сын увещевали и усовещевали китайцев помириться – три ночи, потому что днем земледелец ни за что не оставит своих работ; а так так китайцы, подобно жидам, не могут рассуждать без крику и шуму, то в течение этих ночей мы с трудом, и только утомленные усталостью, могли уснуть, и очень были рады, когда, однажды утром, вошедший к нам хешен объявил с торжеством, что он наконец помирил ссорящихся.

ГЛАВА XIII.

Тань-шинские горячие ключи и дворец. – Кладбище императоров Минской династии. – Понятия китайцев о бессмертии души.

Тань-шинские горячие ключи верстах в 7–8 от Лунь-цюань-сы. Дорога извивается между нивами и деревеньками, то исчезая в зелени первых, то являясь одетою камнем. Мы приехали прямо к чиновнику, смотрителю казенных ванн и дворца. После обычных приветствий и чашки чаю, он объявил, что на днях из дворца украли какую-то картину, а потому строжайше запрещено пускать кого-нибудь даже в сад к вампам; но спутник мой нисколько не смутился от такого положительного отказа. За другой и третьей чашкой он успел изъявить свою радость, что чиновник и пополнел и побогател, и вообще во всей его особе и доме видна благодать неба; наконец сказал ему, что мы совсем не такие люди, на которых бы распространялось запрещение; что хотя мы приехали издалека, однако хорошо знаем приличия и благодарность. Чиновник [17] велел подать разных сластей и сделался не так непреклонен. Много еще было переговорено всякой всячины, совершенно ни для кого незанимательной, пока мы опять обратили речь на предмет поездки пашей; наконец чиновник сказал: “разве переговорить с главным привратником” и послал за ним. Опять пошли совещания и увещания, кончившиеся тем, что нам показали и ванны, и сад, и дворец.

Ванны богдохана и жен его, и две ванны, содержимые, как кажется, смотрителями для больных посетителей, находятся в хорошем состоянии; они из дикого камня и обиты свинцом; но народные, в которых купаются одни праздные ламы, приходят в разрушение; самая вода едва проникает в них, потому что многие трубы испорчены. Ванны устроены Европейцами по поручению императора Кан-си, и, говорят, очень целительны; воды сернистые, не так сильны, но горячи; в одном из двух ключей до 32° и с трудом можно держать руку.

Дворец также приходит в разрушение; он ничем не отличается от других, которые нам случилось видеть. “Замечательна картина известного Кастильони, рисованная в китайском вкусе, во всю поперечную стену, н представляющая двух болонских собачек, в зелени сада. Крутом дворца множество коридоров и переходов во внутренние комнаты богдоханских жен и евнухов.

Сад, в своем запущении, еще прекрасней. Большое озеро, поросшее ненюфарами и осокой, как-то таинственно отражало разрушенные, узорчатые мостики; бамбуковые куртины превратились в непроходимую чащу; вьющиеся деревья расползлись по дорожкам и перевились с персиками, которые были в полном цвете. Сад велик; он разросся и вообще мало испорчен искусством. Небо было чисто; едва веяло легкою, весеннею прохладой. Мы провели здесь несколько отрадных часов, и как люди, знающие приличие, на обратном пути зашли поблагодарить чиновника, доставившего нам удовольствие подышать свежим воздухом.

На другой день, взяв того же хешена, который, как тень, повсюду следовал за нами, мы отправились на кладбище императоров Минской династии. По словам его, от кумирни было не больше 40 ли, то есть с небольшим 20 верст, и мы не торопились выездом; но оказалось добрых 30 верст; к тому же, мы то и дело плутали в бесчисленном множестве извивающихся повсюду дорожек; наш проводник беспрестанно слезал с лошади, без чего нельзя завязать разговор с китайцами; только и слышалась обычная фраза: “старший братец, позвольте [18] позаимствовать от вас свету: куда ехать” и проч. и старший братец, который иногда был целым десятком лет моложе спрашивавшего, принимался подробно описывать местность, и в силу этого описания мы опять заезжали куда-нибудь в ров: еще благо, что с китайским экипажем легко справиться. Наконец часа в три после обеда мы переехали через развалины, служившие некогда воротами к кладбищу.

Почти все кладбища китайских богдоханов разрушены; от некоторых остались едва заметные следы их существования, о других и самая память исчезла. Легко вообразить себе, сколько их было, когда каждый сын неба занимал особое кладбище в черте общего, своей династии посвященного, издерживая на него при жизни огромные суммы и погребая вместе с собою несметные сокровища. (Последнее выводится теперь из употребления). Эти-то сокровища, постоянно привлекая алчность монголов и маньчжуров, были отчасти причиною разрушения кладбищ. Маньчжуры, покорившие в последний свой набег Китай и покорясь сами китайским нравам и образованию, имели благоразумие пощадить кладбище предшествовавшей династии, Минской, и даже принять его под свое покровительство, как свидетельствует поставленный у входа памятник. Эго была одна из политических мер, привлекших к ним китайцев. Величие царственных могил так поразило диких маньчжуров, что они, поклонники шаманства, при самом водворении своем в Китае, принялись строить для себя кладбища по образцу китайскому; но от недостатка ли средств, или от неуменья – только кладбище ныне царствующего дома уступает в великолепии кладбищу Минской династии. Богдохан Цян-лун похитил некоторые вещи из старых гробниц для своей могилы, за что подвергся обвинению еще при жизни своей; но всё-таки могила первого властителя Минской династии осталась величественнее и богаче.

К ней-то подъехали мы. Хотя время и люди пощадили ее, однако ни те, ни другие не заботились о ней; время – потому что в деле рук человеческих оно берет на себя одну разрушительную часть; люди – по восточному изречению: что прошло, то пропало; династия исчезла, и пускай заботится о ней небо. Прежние богдоханы, хотя изредка, раз-другой во время целого царствования, ездили сюда для приношения жертв; нынче только старший из потомков некогда царствовавшей династии, сам человек безвестный, приезжает ежегодно для поклонения своим предкам. Военной стражи, посмертного штата – нет; крестьянская деревенька, пользующаяся от казны клочком земли, [19] обязана охранять кладбище; ключи находятся у старшины её. Мы должны были дожидать пока принесут их, и, по обыкновению китайскому, которое пришлось по вкусу и русским, расположились пить чай под обширным навесом кладбищенских ворот.

Наконец принесли ключи, и мы вошли в ограду кладбища. На первом дворе, усаженном деревьями, возвышался пирамидальный очаг, весь из желтых изразцов, для жжения приносимых в жертву вещей; далее ворота, составлявшие сами по себе обширное здание. На другом дворе, на возвышении, в несколько уступов, стояло громадное здание, обведенное в несколько рядов, по числу уступов, перилами из белого мрамора: всё здание составляло одну залу, где ставился гроб богдохана, до перенесения его в могилу; длина её 80 шагов, ширина 40; посередине небольшое возвышение, обнесенное простою решеткою; потолка нет; пол из плит огромных размеров; крыша поддерживается 60-ю колоннами и полуколоннами, известными во всем Китае своею громадностью, составляющими предмет его гордости; колонны из так называемого южного кедра. Таких деревьев теперь не найти в Китае, да и едва ли где на островах; каждая колонна толщиною в несколько обхватов; дерево ничем не покрыто, в натуральном виде и, несмотря на то, что находится в сырой комнате, вполне сохранилось. Кровля из желтой черепицы. Общий вид залы очень величествен, и мне ничего подобного не случалось видеть в Китае, где всякое здание раздроблено на части, загромождено мелкими украшениями, испещрено яркими красками. Эта зала вполне соответствует своему назначению: в ней тихо, пустынно, торжественно! Из неё выход прямо к могиле. Под сводами высокой башни вносят гроб в могильный склеп, обширный, одетый внутри гигантскими каменными плитами. Когда поставят гроб на место и последний человек выйдет из склепа, тогда подрубливают стойки у двери и огромный камень заваливает ее сзади; потом закладывают выход, замуравливают, так что и следов его не видно, и уж после проводят к нему каменный выход, который у конца раздвояется для того, чтоб скрыть жилище смерти от взоров любопытных. В древних кладбищах китайских императоров, говорят, существовал целый лабиринт входов и выходов, скрывавший настоящий ход в могилу. Эта таинственность посмертных жилищ богдоханских, этот ход под сводами очень напоминают внутренность пирамид египетских; но простота последних и их громадность представляет первообраз. Китайские могилы, уже изукрашенные памятниками, башнями, предмогильным [20] зданием – подражание, как ни древни кладбища первых китайских императоров, которые служили образцами для последующих. Прибавьте к этому, что и хуан-ди Китая, подобно властителям древнего Египта, с первого дня восшествия на престол начинают постройку своего посмертного жилища, оканчивают вместе с концом жизни и заботятся о нем более, чем о своих дворцах; прибавьте еще посмертный суд над богдоханом, превратившийся нынче в простой приговор, дающий проименование умершему – и вы невольно придете к некоторым сближениям между двумя отдаленными мирами: древний Египет и Китай, сами по себе составляют отдельные миры. Разумеется, частности должны были вылиться в другую форму в Китае, но далее мы увидим еще некоторое сближение памятников этих двух государств.

В могильном склепе оставляют любимые вещи покойника и многие сокровища, как бы для того, чтоб он ими пользовался; особенно в древние времена этот обычай был в силе, и вместе с похоронами хуан-диев служил истощением государства. Вообще, посмертную жизнь китайцы не могут понять иначе, как в связи с земною, материальною. Я имел случай несколько раз это заметить. Сам Кун-фу-цзы, Конфуций (которого напрасно называют основателем нового верования: он только собрал и несколько очистил старые учения от толков и басен, и привел их в систему), сам, говорю, Кун-фу-цзы или Кун-цзы, как запросто называют его (фу значит муж), допуская бессмертие души, ничего не говорит ни о духовном мире, ни о будущей жизни, между тем, как явившееся в его время учение Ли-эр (Лао-цзы), которое имело такое сильное влияние на нравственное образование Китая и так долго противоборствовало и часто преобладало над учением Конфуция, это учение, полагавшее всё назначение, всё счастье человека в нравственном совершенствовании, на которое едва доставало краткой жизни человека, основывалось на бессмертии души, существующей вечно, но слишком в материальном значении слова. Люди не умирают, по понятиям Ли-эр, или, лучше сказать, его последователей или учеников, но, достигши старости и усовершенствовав себя, превращаются в духовные существа; духи эти живут в горах, не оскверненных присутствием человека, и там наслаждаются жизнью, блага которой неисчислимы и неизвестны людям обыкновенным. Они-то, эти духи, могут, в знак особой милости, посещать своих последователей и открывать им будущее. Заботливость Египтян о сохранении тел и другие признаки, о которых я говорил в описании путешествия своего по Египту, свидетельствуют [21] также достаточно о веровании их в нераздельность посмертной жизни с земною. Китайцам, правда, неизвестно бальзамирование, но заботливость их о сохранении умерших очень велика. Они уверены, что южный кедр предохраняет тело от гниения, и потому, боясь допустить умершего до разложения, немедленно кладут в кедровый гроб и заколачивают герметически; уверяют, будто бы тела, открываемые через столетия, были невредимы. Перед гробом ставят огромный медный чан с маслом, заменяющий лампаду, полагая, что она будет теплиться десять тысяч лет.

В башне, над сводами, стоит высокая мраморная доска, какая обыкновенно ставится у могилы покойника, с надписью: вынь-хуан-ди (просвещенный), посмертное проименование этого хуан-ди, известного в истории более под названием своего правления юнг-ло; кровля над башнею из желтой черепицы со вздернутыми, по китайскому обыкновению, полями. Башня служит, как мы сказали, входом в могилу и вместе с тем выходом на кладбище, где возвышается огромный могильный курган, высотою почти в уровень с башнею п около версты в окружности; он весь покрыт различными дикими деревьями, особенно здешним дубом. У могильных насыпей приносили обыкновенно людей в жертву. Обычай этот из самых древних. Геродот говорит о нем, описывая скифов. В Китае встречаем его в первый раз около 621 года до P. X., когда, по смерти Мукуна, владетеля западной части Китая, Тзи-ни (Шен-си), сто пятьдесят семь человек принесли себя в жертву на могиле покойника. Далее, за два века до P. X., после смерти известного хуан-ди Чжин-ши-гуан-си, все жены и наложницы его, не имевшие детей, и множество оруженосцев и служителей погребены живые возле могилы покойного. В новейшее время, около 1160 года, в правление уже нынешней династии, царедворцы, убедившие богдохана Шунь-цжи отказаться от отчаянного намерения последовать в могилу за страстно любимою им женой и заживо быть погребенным с нею, как бы для успокоения его, лишили жизни тридцать человек на могиле покойной.

Еще и нынче случается здесь, что, по смерти людей значительных, их жены или наложницы обрекают себя смерти – большею частью душатся. Правительство китайское не только не воспрещает таких самоубийств, но даже записывает их в истории, как подвиги добродетели и мужества, в поощрение потомства. Подобно тому, как и в Индии, самоубийство женщин почти никогда не бывает следствием любви и отчаяния: это обычай, к исполнению которого всегда нужно постороннее [22] побуждение. Таким образом, остающиеся после покойника жена и наложницы начинают уговаривать и подстрекать одна другую: “Как он тебя любил, как нежил, говорит жена молодой наложнице: – отчего бы тебе не последовать за ним?” – “Я только наложница, отвечает та: – а ты законная жена; ты прославишь имя свое, воздашь достойную честь покойнику, если согласишься умереть на его могиле; и оставлять тебе после себя некого, и жить осталось недолго! А чести сколько! Твое имя запишут на доске, занесут в историю. Послушай меня: ты огорчала его при жизни, утешь теперь!” И следствием таких убеждений, иногда тщеславия, бывает то, что более легковерная из жен или наложниц соглашается на самоубийство.

От могилы Вынь-хуан-ди вправо и влево, по всей долине, обставленной живописными пригорьями, усаженной деревьями в глубине, и занятой нивами спереди, расположены кладбища ближе к горам, оканчивающиеся ущельем; тут погребены все императоры минской династии, кроме первых двух: они покоятся в окрестностях Нанкина, который был столицей во время их правления. Кладбищ числом тринадцать, одно от другого в версте и полуверсте; все построены по тому же образцу, только меньше. Расположенные в беспорядке, как позволяла местность, то полузакрытые увалами и купами деревьев, то выглядывающие из-за них своими пестрыми блестящими крышами, или черным пятном створчатых ворот, или белою стеною башни, или сеткою яркой решетки, они представляют новый, чудный вид, каких мне мало случалось видеть. К кладбищам ведет дорога, уставленная по обеим сторонам каменными статуями людей и зверей. Люди в два человеческие роста в вышину и несоразмерно массивны в толщину; эта несоразмерность форм еще поразительнее в животных; таким образом ноги лошадей составляют грубую массу, которая годилась бы для поддержания туловища слона. Видно было, что заботились не столько о естественности, сколько о прочности; и действительно достигли этого: статуи совершенно сохранились; лишь несколько носов и ушей окорнало время. Все статуи из сероватого известняка, который здесь преобладает во всех изделиях, как гранит в Египте. Люди иссечены порядочно; числом двенадцать; из них по одежде легко отличить четырех военных от восьми гражданских чиновников, а по шапкам – четырех князей. Тут гораздо лучше можно видеть древний китайский костюм, чем на рисунках: длинные платья, широкие рукава, роскошь складок и драпировки и отсутствие косы напоминают больше общий восточный костюм, чем нынешний китайский; военные в кольчугах, в наколенниках с [23] изображением огромной львиной пасти, с мечами и жезлами в руках. Животных по две пары различных пород, именно: слонов, лошадей, верблюдов, тигров, цилинов и еще какого-то баснословного животного; одна пара в стоячем положении, другая на коленях. Люди и звери предназначены для служения покойникам по смерти. Цилин – животное баснословное, занимающее такое же важное место у китайцев, как сфинкс в верованиях египтян. Цилин по виду ни на что не похож: морда как у тигра, спинной хребет покрыт чешуей и выдался как у крокодила; лапы не отличаются от ног других четвероногих животных. Вообще, изображения всех этих животных показывает невысокую степень художеств в Китае.

Можете себе вообразить обширность этих кладбищ, если я вам скажу, что от могилы, которую описал я, до ворот, замыкающих ограду, около восьми русских верст. Кроме статуй, па ней расположено несколько ворот, то деревянных, то каменных; множество столбов с различными украшениями и несколько мостов. Столбы, ворота и мосты имеют какое-нибудь символическое значение.

Если вид на кладбища хорош со стороны, то от главного въезда, откуда представляется вся эта масса зданий, гор, белокорых кедров, расстилающихся куполом, и тополей, и пирамидами взбегающих вверх статуй, колонн, кровель, испещренных карнизов, свесившихся с кровель коньков и полотен и всё это на алом горизонте неба, на котором догорают последние лучи заходящего солнца – этот вид таков, что на него, казалось бы, ввек не насмотрелся!

Уж поздно ночью подъехали мы к Чим-пин-чжау, одному из областных городов Чжи-лийской губернии. Китайские города, по постановлению, должны запираться на ночь; но это строго соблюдается только в Пекине и в пограничных местах, как, например, в Калгане и др. Областной начальник Чим-пин-чжау, вероятно, видя, что чрез самые городские стены, во многих местах разрушенные, легко войти, считает достаточным на ночь притворять ворота, также весьма шаткие, для предупреждения всякого незаконного покушения на безопасность вверенного ему города; кучер наш оттолкнул их, и мы беспрепятственно въехали в крепко спавший город и едва достучались в гостинице. Китайцы не имеют обыкновения ездить по ночам.

На другой день возвратились мы в Пекин, проехав от Чим-пин-чжау до нашего подворья около 40 верст. [24]

ГЛАВА XIV.

Монгольское и корейское подворья. – Связь наша с монголами. – Посещения корейцами и тибетцами русского подворья. – Отмена празднества Нового года. – Фейерверки и порох в Китае.

Вороны не давали нам покоя: на заре, когда движение и шум выжинают их из хайтена, они улетают на промысл по окрестностям Пекина, большею частью в обширный загородный парк, служащий зверинцем. Не знаю, почему вороньи стаи избрали своим постоянным передовым постом наш сад, где и останавливаются для первого отдыха и первого завтрака. У нас нет столько ветвей в саду, сколько налетает этих пернатых, которые поднимают такой шум, такой крик, сшибаясь на деревьях, отнимая друг у друга кости и всячески уничтожая соперника, что самый водонос, спящий обыкновенно мертвым сном, пробуждается от этого гвалта. По всей вероятности, мы обязаны этим милым посещением соседству монгольского подворья. Это подворье состоит из обширного, ничем не застроенного двора, где приезжающие в Пекин монголы кочуют в юртах, как у себя дома. Тут режут они баранов н стряпают себе кушанье на открытом воздухе; запах крови и всегда верная добыча привлекают ворон, пока шум пробужденной столицы не выживет их и отсюда. После посещения их, наш сад покрывается костями. Вороны так дерзки, что иногда похищают кости у собак и уносят куски мяса с окон кухни. Здешние вороны имеют отличие от наших, европейских ворон, и составляют собою новый вид; но от этого нам не легче и, признаюсь, просыпаясь всякий день спозаранку от их шума, я весьма охотно спровадил бы их туда, откуда они не могли бы никогда вернуться в наш сад.

Монгольский двор особенно оживает с новым годом, когда сюда стекаются со всех аймаков, кто для принесения поздравлений или дани, кто для мелкой торговли. Монголы привозят для продажи мясо, разного рода дичь и масло, которого нет в Пекине, в котором и не нуждаются китайцы, заменяя его свиным жиром. Масло покупаем только мы да татары. Молока также нет в Пекине; иногда с трудом достаем мы [25] его от татар. Зато в другой съестной провизии, и особенно в овощах, в Пекине нет недостатка, и жизнь здесь вообще недорога. Промышленные китайцы не пропускают случая воспользоваться приездом монголов; они раскидывают лавки на их дворе и обрабатывают степных простаков еще лучше, чем нас. Совсем не то случается с их соседями, корейцами: тут китайцы, в свою очередь, попадают впросак и бывают обманываемы этими записными торгашами.

Корейцы весьма охотно признают себя подданными Китая. Под предлогом привоза дани, которая ничтожна и отчасти вознаграждается получаемыми от китайского правительства подарками, под этим предлогом, они приезжают в Пекин собственно для торговли, которую и производят без пошлины. Так же точно являются они с данью в Японию и торгуют с нею; но тут требования гораздо большие: от них берут золото, и вообще с ними обходятся весьма нерадушно. Я думаю, корейцы рады были бы навязаться в подданство всякой державе, только бы им позволили ввозить беспошлинно свои произведения и вывозить туземные.

При нас было в Пекине целое посольство из Кореи; оно явилось сюда с известием о смерти своего короля и за инвеститурой новому правителю Кореи. Пользуясь этим случаем, оно настояло, чтоб дозволили удвоить число следовавших с ними верблюдов, против определенного однажды навсегда, под тем предлогом, что с таким важным известием посылаются и люди важные и, следовательно, число свиты должно быть значительней; собственно же цель их была та, чтоб иметь возможность ввести побольше товаров без пошлины.

Монголы всегда состоят в дружбе с нашим подворьем. Корейцы, пользуясь тем же правом соседства и еще больше потому, что они, подобно нам, иностранцы в Пекине, хотя положение наше здесь далеко не то, что их, Корейцы также всегда добиваются знакомства с русскими. Из любопытства, мы принимаем их у себя; по посещение их настоящее наказание для наших слуг, у которых, как вообще у всех китайцев, корейцы пользуются слишком незавидною репутацией и их иначе не впускают в наш двор, как под покровительством и ручательством нашего портного, работающего вообще для иностранцев.

Мы любили слушать рассказы корейцев о Японии, и их сравнение японцев с китайцами часто забавляло нас. Само собою разумеется, что мы не очень-то верили тому превосходству, которое корейцы отдавали китайцам: мы хорошо знали, [26] что в Японии они заговорили бы совсем иначе, чем в Пекине; тем не менее мы берем смелость сомневаться в том необыкновенном в народе соединении всех добродетелей, которое придают японцам путешественники, вполне достойные доверия, как Головнин, Зебольд, Кемфер. Думаю, что эти восторженные похвалы характеру японцев происходят оттого, что решительно нет возможности изучить их глубже. Если вы, например, станете судить о китайце, разумеется, из образованного круга, по первым о нем впечатлениям, вы решительно будете в восторге от него: его утонченная вежливость, никогда, впрочем, не доходящая до униженья, его изящные манеры, его нравственные правила, которые он выскажет вам так наивно, как будто эти правила выходят из глубины души его, как будто они прирождены ему – все это решительно очарует вас. Если я иногда очень легко отзываюсь об этих нравственных началах в Китае, то потому, что знаю, откуда истекают они и заранее не верю им. Никому не советую принимать без разбора все, что пишется в китайских книгах по их узаконениям, между которыми многие действительно отличаются чрезвычайным благоразумием (например, о продовольствии народа в голодные годы, о запасных хлебных магазинах, о школьном учении и проч.), иначе вы будете приведены еще в большее заблуждение. При обращении с китайцами и их книгами, никогда не должно опускать из вида, что они не всегда действуют так, как говорят.

Можно спорить о том, действительно ли китайцы населили Японские острова, или эти выходцы твердой земли только смешались с населением, которое существовало до их прихода, которое существует и ныне; но нельзя сомневаться в том, что китайцы образовали Японию, как политическое государство, как одно тело, и вдохнули в нее свое нравственное начало. Самое свойство характера китайцев состоит в том, что они, пребывая верными своим правилам, учению п привычкам, умеют переработать на свой лад каждый народ, с которым вступают в соприкосновение, как побежденные или как победители, без различия отношений. Наконец китайский письменный язык и, что всего главнее, кодекс приличий и церемоний, совершенно китайский, доказывают ясно, откуда Япония заимствовала свое нравственное образование.

По китайским историкам, еще за 450 лет до нашей эры, во время раздора удельных князей в Китае, один из них (из Хан-чжеу) принужден был с своею свитою бежать из отечества морем; ветром прибило его к острову Нипону: китайцы [27] назвали его Жибен, то есть начало солнцу или восточный остров. Слово это в выговоре южных китайцев (Ни-пен) было передано в Европу.

Сами японцы называют свое государство, вместе взятое, Дай-Нипон, Великий Нипон и только в разных местах к этому слову придают различные прилагательные, как-то: Ямат – гористая страна, Гиномото – буквальный перевод на туземный язык слова Жибен и т. д. Японцы не терпят, чтоб происхождение их производили от китайцев; они с презрением и враждой отзываются о жителях Поднебесной империи, и это естественно: китайцы и нынче называют Японию своей колонией, а привоз в Китай меди японцами – данью, хотя за эту дань они отплачивают своими произведениями. Этого еще мало. Китайцы приписывают происхождение японцев – преступникам и разбойникам, изгнанным или бежавшим из Китая от преследования правительства, и в свою очередь иначе не отзываются об японцах, как с негодованием.

Я очень далек от того, чтоб отвергать многие прекрасные черты характера японцев; но и не могу не предполагать также в них нечто общее, тождественное с характером китайцев, в чем рассказы корейцев еще более убедили меня.

Корейцы не отвергают и даже гордятся (по крайней мере в Пекине) тождеством своего происхождения с китайцами; но китайцы искренно презирают их и говорят, что они из милости дали им свои письмена и учение.

Мы, с своей стороны, тоже не очень церемонились с корейцами и даже не отплатили им визитов; это, впрочем, мы сделали потому, что корейцы, хотя и живут в домах, однако так грязно, что к ним нельзя войти. Пристава их поступают с ними далеко не так благосклонно, как с монголами, и явно прижимают несчастных жителей Гуаньского королевства и выжимают деньги от них и от китайских купцов, которые приходят в их подворье по делам торговли.

В числе главных произведений, привозимых корейцами в Пекин, жень-чен, пользующийся огромною славою в Китае и хорошо известный в Европе. Жень-чен, луковичное растение, которого родина в Маньчжурии; корень его употребляется в Китае от всех почти болезней; и точно, как средство возбуждающее, он очень действителен. Говорят, были примеры, что человек, совсем умиравший, по приеме жень-чена, возвращался к жизни и получал употребление физических и нравственных сил; но, по всем вероятиям, ненадолго. Жень-чен [28] обыкновенно дают тем, кто не успел перед смертью сделать духовное завещание. Нельзя, однако, не заметить, что повелители Китая, постоянно употребляющие его, чрезвычайно долголетны, несмотря на труды и нравственные потрясения, с которыми сопряжена их жизнь. Маньчжурский жень-чен недоступен, по своей баснословной цене, даже для богатых; притом же, его нельзя и найти в торговле, потому что весь жень-чен, получаемый в Маньчжурии, представляют ко двору, и оттуда уж посылают иногда по нескольку корешков в подарок, как драгоценность, к важным лицам; от них-то иногда и можно его достать или воровством от придворных браковщиков, которые всегда умеют стащить несколько корешков, несмотря на то, что он разбирается и сортируется в присутствии целого комитета. Вывоз семян или самого растения жень-чен из Маньчжурии строжайше запрещен: это собственность сына неба, принадлежность его верховного сана! Несмотря на то, корейцы умели как-то развести его у себя; говорят, однако, что корейский жень-чен не имеет того действия и той силы, как маньчжурский, но по виду тот и другой очень похожи между собою.

В числе приезжих к Новому году в Пекин, были тибетцы, и тоже с данью ко двору. Между ними находился один лама, старинный знакомец нашего подворья, через которого один из членов миссии выписывал из Хлассы разные тибетские книги для наших библиотек; этот лама был желанный гость в подворье: он привез нам разные подарки из Тибета и был, в свою очередь, осыпан подарками. Рассказы о его Хлассе чрезвычайно интересны, хотя н не лишены многих преувеличений и баснословных описаний о чудесах живых последователей Будды; но мы уж привыкли к ним.

Тибет гораздо в большей зависимости от Китая, чем Корея. Покоренный и успокоенный китайскими войсками, он уступлен властителем Китая далай-ламе, главному духовному хранителю буддизма; но далай-ламу окружают китайские пристава, которые и управляют его действиями. Даже отыскание того лица, в которое переселяется дух умершего далай-ламы, хотя составляет предмет чисто религиозный и принадлежность лам, однако не изъят из-под влияния приставов, и преемник правителя Тибета всегда почти назначается по указанию китайского правительства из семейств, преданных ему.

В последнее время, по случаю смерти далай-ламы или, как выражаются буддисты, переселения его в другое тело, китайское правительство прибегло было к хитрости, которая, впрочем, [29] не удалась на этот раз. Видя тесную связь Монголии с Тибетом и религиозную зависимость первой от далай-ламы, и боясь потерять свое современен влияние на отдаленный Тибет, который, каковы бы ни были судьбы его, легко может увлечь за собою Монголию, оно хотело было уверить простодушных жителей степей, что дух далай-ламы, оставляя прежнее свое жилище, раздвоился и поселился одной своей половиной в Тибете, а другой – в Монголии; а потому им стоит только поискать хорошенько между своими, и они верно найдут его в каком-нибудь монгольском семействе, и таким образом будут иметь своего собственного далай-ламу. Но эта ересь послужила только к ропоту и неудовольствию, и китайское правительство поспешило оставить свою мысль.

Все эти посещения приезжих гостей в Пекин отчасти вознаграждали нас за потерю празднеств, сопровождающих обыкновенно первые дни нового года в Пекине. Едва-ли найдется что-нибудь в Европе подобное празднику фонарей в Пекине; разве итальянский карнавал отчасти напомнит его. Бесчисленное множество фонарей разнообразных и формы самой причудливой – то в виде зверей, птиц и змей, то изображающих лодки и целые здания – усеивают улицы, особенно главные из них, покрывают стены домов и лавок и превращают ночь в день. Страшная трескотня фейерверков покрывает шум волнующегося одною общею тесною массою народа: фейерверки повсюду – во дворах, у лавок на площадках, на самых улицах, и часто под ногами вашей лошади и под собственным вашим носом разрывает ракету; но здесь это нипочем: здесь и лошади, и люди привыкли к этому, обстреляны и закалены в огне фейерверков!... Здешние фейерверки превосходны: до наступления траура, мы часто потешали и себя и своих гостей великолепными фейерверками, которые здесь очень дешевы.

Изобретение пороха в Китае относится к глубокой древности; но оно, кажется, имело целью забавлять, а не умерщвлять людей, потому что искусство пиротехники известно с давних времен и даже доведено до совершенства, между тем, как об огнестрельном оружии упоминается в первый раз в истории Китая почти около того времени, как оно появилось и в Европе. Впрочем, в истории упоминается о какой-то воспламенительной массе, которую кидали в наполненные водою рвы, окружающие обыкновенно стены города, для того, чтоб взорвать их: эта масса напоминает древний греческий огонь.

Вот еще предание, доказывающее, что если не порох, то другие внезапно воспламеняющиеся разрушительные вещества были [30] известны в Китае. Ку-мин, известный полководец времен Троецарствования (в III веке по P. X.), поставил на пути, где должен был проходить неприятель, каменную статую, с книгою в одной руке и мечом в другой; предводитель неприятельской армии, заглянув в книгу, был так увлечен содержанием её, что перевернул несколько листов: от прикосновения пальцев к листам и потом к языку, он вдруг почувствовал боль. Листы были напитаны ядом. Несчастный хотел бежать, но не мог: подножие статуи было из магнита п притягивало его железную кольчугу. Кумин вырвал у статуи меч и расшиб её; удар дал искры, которые воспламенили горючие вещества, наполнявшие статую и с треском разразившиеся над неосторожным воином. Войско в страхе разбежалось. Здешний порох недурен; составные части его те же и почти в том же количестве, как и в европейском порохе (селитры 75,7, угля 14,4 и серы 9,9); но обработка его хуже и он оставляет по себе больше копоти в дуле орудия, чем наш.

ГЛАВА XV.

Обсерватории: русская и китайская. – Школы русского языка в Пекине. – Благотворительные заведения. – Фабрикация бумаги, индиго и цветов. – Банки. – Монетный двор. – Капсюльное заведение.

Апрель подходил к половине; я решился выехать из Пекина в начале мая, а потому надо было помышлять о сборах. Более всего заботила нас постройка новой обсерватории; предмет этот требовал некоторых специальных сведений, и потому я хотел привести его к концу при себе; участие и помощь одного из членов миссии, назначенного для занятий при обсерватории, и отцов-архимандритов много способствовали к тому, что не только окончили обсерваторию, но и инструменты в ней уставили до моего отъезда. Обсерватория находится при северном подворье. Так как главнейшая цель её – магнитные наблюдения, то при постройке её старались всячески избегнуть употребления кирпича и железа, хотя этого не легко было достигнуть в Пекине, где дерево почти недоступно [31] по своей дороговизне. Она выстроена из дикого камня, так называемою здесь тигровой кладкой, а балки, подоконники и пр. – из тесанного песчаника. Русская пекинская обсерватория, как по самому зданию, так и по инструментам, в ней заключающимся, не уступает лучшим европейском обсерваториям, для этой же цели предназначаемым, с которыми она находится в связи по своим занятиям.

Китайская обсерватория теперь, по изгнании иезуитов, находится в жалком положении. Прекрасные европейские инструменты заброшены, многие изломаны; занятия Астрономического комитета ограничиваются большею частью одними наблюдениями над погодой да составлением календаря, для которого, впрочем, еще при иезуитах подготовлены были все материалы на сто лет. Неизбежное же определение в календаре счастливых и несчастных дней и различные предсказания, конечно, находятся вне сферы астрономических наблюдений. Нельзя, однако, не заметить, что китайцы довольно верно предугадывают погоду. Таким образом богдоханы всегда справляются в Астрономическом комитете, когда им ехать молиться, о прекращении засухи, и большею частью случается, что после их посещения кумирни Черного дракона начинается дождь. Цян-лун, который вообще любил выказывать свою прозорливость во всем, отправляясь в кумирню, повелевал своим спутникам брать плащи, в роде наших непромокаемых, для защиты от дождя в обратный путь.

Сколько я мог заметить из объяснений китайцев, им, кажется, известен тот период времени, который знали древние под названием золотого числа или Цикла-метона. Цикл этот соответствует нашим 19 солнечным, или гражданским годам, по истечении которых солнце, луна и земля вступают в те же самые условия относительно своих фаз, в каких прежде находились, п по всем вообще замечаниям, по истечении этого периода, повторяются те же самые метеорологические явления, так что достаточно перенести все явления, замеченные в течение 19 лет, на дни тех же наименований следующих периодов, чтоб предузнать погоду.

Хотя действие магнитной стрелки издревле известно китайцам, однако оно им мало принесло пользы, как при астрономических наблюдениях, так и для навигации. В первый раз темно упоминается о действии магнитной стрелки в 121 году по P. X., но в сочинениях, писанных сто лет спустя, уж довольно ясно описывается устройство китайского компаса, который и по сие время остался почти неизмененным. [32]

Клапрот весьма основательно предполагает, что Арабы впервые узнали употребление компаса на море от китайцев, и именно около XII века, и передали его французским крестоносцам; впоследствии узнал о нем и Амальфеи, который таким образом не изобрел его, а только сделал повсюду известным и, может быть, распространил и улучшил способ его употребления.

Для наблюдений при нашей обсерватории, приучаются старшие ученики из албазинцев, что не прекращает их учения, потому что наша русская школа, как я уж имел случай заметить, находится при северном же подворье, близ которого и поселены албазинцы. В школе учат читать н писать по-славянски и по-китайски, священной истории, катихизису и церковному пению. Албазинцы очень охотно отдают своих детей в школу, сколько потому, что ученики могут впоследствии поступить в певчие или наблюдатели при обсерватории, где получают порядочное жалованье, столько и потому, что в Китае учение составляет всеобщую потребность народа. В Пекине есть еще училище русского языка, которое содержится на счет китайского правительства. Цель его – доставить драгоманов русского языка для Палаты Внешних Сношений, которая, по трактатам, состоит в сношениях с нашим Правительствующим Сенатом. Что в этой школе ровно ничего не знают по-русски, об этом и говорить нечего. Замечательны здешние экзамены в русском языке... но я умалчиваю о них, не желая выносить сору из избы. Тем не менее, однако, маньчжуры и монголы всячески стараются попасть в это училище, потому что окончившие в нем курсы получают ход в Палате Внешних Дел. Впрочем, был случай, что воспитанники школы поплатились дорого за незнание русского языка: это было во время нашего русского посольства Головкина в Китай, которое, как известно, принуждено было вернуться из Урги. Ургинские правители потребовали из Палаты Внешних Сношений для переговоров с русскими людей, сведущих в русском языке. Палата нисколько не затруднилась в исполнении этого требования: она отдала приказание послать четырех лучших воспитанников русской школы в Ургу, что и было приведено в исполнение. Переводчики явились; но каково было положение их, когда их заставили говорить с русскими? Разумеется, сейчас же открылось, что они ничего не смыслят и, по донесении об этом ургинских правителей, переводчики были отправлены в ссылку.

Нам оставалось немного дней жить в Пекине, и потому мы решились разом осмотреть все те общественные заведения столицы, [33] которых еще не видали. Нам удалось-таки кое-куда проникнуть; мы были в тюрьмах, в богадельнях, на фабриках, даже на монетном дворе, куда и самих китайцев не пускают. Нечего много говорить о всех этих заведениях. Тюрьмы находятся в жалком положении. Богадельни содержатся хорошо, большею частью добровольными пожертвованиями; только на некоторые из них прибавляет правительство, но их вообще немного; они предназначены преимущественно для стариков и далеко не соответствуют огромному населению столицы. Есть приюты на ночь для нищих и не имеющих своего крова – вот еще одна благодетельная мера начальства, которую вполне может оценить только житель Китая, где бедность доходит до крайности, где действительно человек может умереть с голоду; эта мера подала было повод к самым нелепым басням в Европе; сначала и мы хорошенько не понимали её. Каждый день, рано утром, раздавался необыкновенный скрип колес. Однажды мы вышли посмотреть, что это такое? и увидели огромную телегу, запряженную быком или даже коровой. Эта телега собирает тела умерших младенцев, которых родители не в состоянии похоронить, и отвозит их на общественные кладбища: она совершает обычные объезды по всему городу, и всякий день возвращается с добычею жилищу смерти. Заслышав скрип её, навстречу выходит отец или мать умершего, кладет на нее завернутое в холсте тело и удаляется, не говоря ни слова, много что иногда сунет десяток чохов в руку суровому и безмолвному возчику. В Европе говорили, что родители часто клали в эти телеги живых младенцев – не знаю, делается ли это где-нибудь на юге, хотя очень сомневаюсь в том, видя разительные примеры привязанности китайцев к детям; но в Пекине этого никогда не бывает.

Не стану много говорить о фабрикации индиго, которого обработка здесь очень несовершенна и производится на открытом воздухе в цементованных ямах, где оно осаждается посредством раствора извести. Упомяну мимоходом о производстве писчей и обверточной бумаги. Она выделывается по мелочам в бесчисленном множестве фабрик или, правильнее, простых сараев и домов. Главное бумажное производство в Нанкине и далее на юге, откуда доставляется лучшая бумага в Пекин. Остановлюсь несколько на фабрикации искусственных цветов. Эта отрасль промышленности развита здесь в высшей степени. В Китае каждая женщина, как бы бедна ни была, [34] украшает свою голову цветком, сообразно времени года; только богатые могут носить натуральные цветы, и то не всегда; все же прочие довольствуются искусственными; и надо заметить, что эти цветы, по своей необыкновенно дешевой цене, доступны для всех. Они одинаковы для знатных и бедных; и действительно цветы так хороши, что их не стыдно носить хоть кому. Стоят они – этому трудно поверить – копеек десять ассигнациями за цветок с зеленью! Цветы здесь фабрикуются из древесной сердцевины, которую обрезывают винтообразно и потом расправляют на парах; она превосходно принимает краски, подобно чистой слоновой кости, только еще нежнее её. В Европе несправедливо называют ее рисовой бумагой. При фабрикации цветов, разделение работ доведено до удивительной дробности: целые улицы занимаются этой промышленностью; но каким образом? Один дом, например, делает только лепестки какого-нибудь цветка, другой – листья, третий – тычинки, четвертый – ветви и так далее; а сколько всех доступных фабрикаций цветков! И этот дом передает свое ремесло детям; иное семейство, может быть, целые столетия только и производит, что листочки розы, и знания его не простираются за пределы этого ремесла; да еще, разве, посвятит он часть времени на изучение нескольких иероглифов, нужных для сведения счета по своему делу. Наконец, есть домы, которые занимаются собиранием частей цветка в целое. Особые скупщики цветов рассылают их с носильщиками по всему городу. Невозможно заказать что-нибудь отличное в этом роде; потому что ремесленник не может сделать ни хуже, ни лучше того, как он делает, и притом, чтоб заказать букет цветов, надо иметь дело с целым населением какой-нибудь улицы. Китайцы смеются над такой прихотью европейцев. И в самом деле, разве вам не предлагают именно тот род цветков, который носят в известное время года все, и самые знатные – так чего же вам еще нужно? Эти цветы дурны? Да, может быть, вы пожелаете иметь камелию, когда носят лань-хоа? Но нет, в Китае вы невольно плывете с общим потоком и не станете выходить из порядка, не нарушая приличия. Китай всё и всех переваривает в своей варе.

Проходя по улицам, вы почти на каждой из них встречаете домы, огражденные толстою решеткой: это закладные лавки. В Китае нет государственных банков, нет того, что называется в Европе ломбардом: известные купцы открывают [35] банки, выпускают ассигнации и принимают за них металл; так как монеты в Китае не существует, кроме медной, то каждый находится в необходимости менять у них золото и серебро прежде, чем пустит их в оборот. Правда, в больших лавках с товарами также принимают металлы на вес; но почти по тому же курсу, который существует у менял. При начале месяца, при конце года, курс на металл обыкновенно несколько понижается; в первом случае, потому что выдается жалованье военным, а во втором, потому что повершаются все расчеты. Впрочем, в настоящее время, как я уж заметил, серебро чрезвычайно возвысилось в цене. Частные банки нередко банкрутятся, и тогда ваши ассигнации ничего не стоят; конечно, вы можете завести процесс с банкиром, но я никому не советую иметь процесс в Китае.

Ростовщики – это вампиры Китая, они принимают вещи за четверть настоящей их ценности и берут по два, иногда по три процента в месяц. Маньчжуры и живущие в Пекине монголы, по недостатку знания практической жизни, часто прибегают к этому, по-видимому, легкому средству доставать деньги, и окончательно разоряются. Нередко ростовщики ссужают деньгами назначаемых в провинцию областных или уездных начальников, которым нечем заплатить за разные одолжения высших властей в Пекине и за переезд до места назначения, и тогда сами отправляются с ними, чтоб перехватить их доходы в двойную уплату своего долга.

Остановимся в пекинском монетном дворе, чтоб только заметить, как жалок он! В Китае употребляется одна медная монета; она не чеканится, как это делается во всем свете, но отливается в формы и потом отчищается на камне самым простым способом – ладонью человеческою; следствием такой манипуляции бывает то, что ладонь рабочего деревенеет, делается нечувствительною к боли и вообще к осязанью. Можно себе вообразить, во что обходится отливка монеты при таких, механических устройствах. Целое население, заключенное в стенах монетного двора, в особых лачужках, занимается этими работами и передает ремесло свое от отца к сыну, и нельзя не заметить, что формовка идет очень быстро и состав её хорош; жаль только, что она обращена на такой неблагодарный предмет. Угар меди при плавке довольно значителен.

Мы не были на пороховом заводе, но зашли на фабрику, где приготовляются капсюли для ружей. Заведение это довольно новое [36] и еще не успели совсем загрязнить его. Мне очень любопытно было узнать, кто научил китайцев делать капсюли? Проводник мой таинственно указал на одного татарина, важно расхаживавшего по фабрике. – “Да его-то кто научил?” – “Дьявол!” отвечал шепотом китаец. – “Положим, что дьявол; да ведь через кого же нибудь он послал ему эту чертовщину, может быть, через варваров в Кантоне или Шанхае?” – “Нет, он лично научил его”. – Ну, уж если китаец заговорил о дьяволе, то от него не добьешься толку. Китайцы первоначально, во время войны с англичанами, кажется, купили несколько ружей у американцев и множество капсюлей; потом стали переделывать и свои ружья, которые были прежде с фитилями, И так как вскоре у них недостало капсюлей, то стали делать сами; едва ли они не своим умом, без посторонней помощи, дошли до этого мастерства, или, по крайней мере, только по одним слухам, потому что приемы их в этом деле совсем другие, чем у нас. На фабрике занимают не последнее место битые бутылки, из русского подворья, которые китайцы употребляют для осаждения гремучего серебра. Капсюли вообще плохи.

Время отъезда настало. Разменявшись прощальными подарками и последними визитами со всеми знакомыми и откланявшись кому следует, я отправился на дачу к Дзи-сыдаженю, двоюродному брату покойного богдохана, чтоб проститься с ним и его милым семейством и уехать из Пекина под влиянием благоприятного впечатления. Это были единственные китайцы, которые, наверное, искренно жалели об отъезде нашем; и я никогда не забуду их радушного приема и того, что они допустили нас, иностранцев, в свой семейный кружок. Жена слишком учена для женщины и разговор её довольно тяжел; но это, вероятно, потому, что мы недостаточно учены по-китайски, притом же, в этом состоит хороший тон знатной китаянки; обращение всего семейства мило и просто; младшая из дочерей хорошенькая и резвая китаянка, которая, подчас, забывала с нами строгость китайского этикета. С грустью узнал я уж здесь о несчастии, постигшем эго почтенное семейство.

Что за странные чувства волновали каждого из нас при отъезде. Конечно, никому не жаль было оставлять Пекин, но людей, проживших здесь около одиннадцати лет, привыкших к здешнему образу жизни, столь непохожему на европейский, не имевших больших радостей, но не знавших и забот, как-то смущало вступление в новую, исполненную волнений [37] жизнь. Самый путь, продолжительный, представлявший много труда и лишений отчасти пугал их, не выезжавших из своего подворья далее тридцати верст. Положение остававшихся в Пекине членов миссии было иное, и может быть, более печальное. Правда, они заранее обдумали и решились на свой подвиг и, конечно, никто не раскаивался в своем решении, но все-таки как-то горько было оставаться одним в этом уединении, которое еще чувствительнее среди многолюдного и совершенно чуждого им города. Грустно было и мне расставаться с ними; особенно жаль было одного из них, на котором уж лежала печать роковой болезни, столь пагубной здесь. Он умер, вскоре после нашего отъезда, от чахотки! Мир праху его! Это был один из достойнейших молодых людей. Дорогою в Пекин, я ему поручили вести путевой журнал, и он добросовестно исполнил этот труд. Его юношеский жар и пылкое, горячее сердце не раз отвлекали и меня от горькой существенности. Да, многих уж раскидал я на пути жизни, многих, которые были и гораздо моложе и гораздо здоровее меня, и кости их уж истлели в далеких краях! Не могу без чувства искренной благодарности обратиться к тем из участников и сотрудников моих экспедиций, которые так добросовестно, с такою готовностью разделяли со мною труды, помогали и облегчали меня своими советами, своим теплым, живым участием.

На обратном пути нам предстояло бедствие, которого мы счастливо избежали прошлым летом. Это был голодный год в Монголии. В Гоби было совершенное безтравье; народ откочевал далеко к горам и рекам. В иные переезды мы не видали и былинки во всей степи – гладко, как стол! Там еще, где травы были высоки в предшествовавшем году, их сшибло ветром, скомкало с песком и землею и навалило кучами в поле: этим питался скот; но песок и земля, которые он поглощал с сеном, вредил ему не менее голода. Мы шли день и ночь; об дневках нечего было и думать; останавливались не там, где были выставляемы монголами юрты, а где находили хоть признак травы, потом шли дальше и у колодцев поили лошадей. Были дни, когда у нас падало по двадцати лошадей; а без скота, что сделаешь в этой голодной пустыне? К счастью, оказался большой запас сухарей. Степные лошади сначала упорно отказывались от этой пищи, но голод заставлял их глодать землю, не то, что сухари. Мы отобрали несколько, более сильных лошадей, которых запрягали чаще других и поддерживали их сухарями, а для людей увеличили мясную [38] порцию. Я не знал, как мы выйдем из этой голодной степи и решился было, вопреки настоянию китайских приставов, своротить с назначенного нам пути на Керелун, но добраться до него нелегко и неизвестно что еще будет там? С Божьей помощью мы выбрались, однако, из Гоби и остановились на три дня у Тугурика, где уж были порядочные травы, чтоб дать время отдохнуть людям и оправиться скоту. 9-го числа июля достигли мы Кяхты!...

Комментарии

1. См. №№ 3 и 4 (т. LXXXVII) 1853 г. “Отечеств. Записок”.

2. В Китае большею частью называют детей не по именам, а но счету, начиная со старшего.

3. До окончания года считается правление предшествовавшего богдохана.

4. Богдохан умер 12-го числа, но смерть его считается с того числа, как он перенесен в столицу.

Текст воспроизведен по изданию: Китай в 1849 и 1850 годах. (Из путевых записок Е. П. Ковалевского) // Отечественные записки, № 5. 1853

© текст - Ковалевский Е. П. 1853
© сетевая версия - Тhietmar. 2025
© OCR - Бабичев М. 2025
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Отечественные записки. 1853

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info