-

ЖЮРЬЕН ДЕ ЛА ГРАВЕР

ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ

В 1847-1850 гг.

VOYAGE EN CHINE PENDANT LES ANNEES 1847-1850

ВОСПОМИНАНИЯ МОРСКОГО ОФИЦЕРА ИНДО-КИТАЙСКОЙ ЭСКАДРЫ

Китай со времени войны за опиум.

Отдаленные плавания в Индо-китайское море потеряли уж прежнюю романическую сторону. Китай не составляет более загадочной державы, о которой путешественники могли лгать сколько хотели. Теперь уж эта таинственная страна принадлежит к всемирной политике. Сношения с нею ограничиваются покуда одною торговлею, но Англия недавно еще подкрепила коммерческие свои доводы эскадрою, пушками и десантными войсками.

Чай и шелк-сырец главнейшие произведения вывозной торговли с Китаем. Китайцы нуждаются в сбыте своих произведений, но им самим почти нечего покупать у Европейцев. Кроме опиума и ост-индской хлопчатой бумаги, они всё прочее берут в обмен только для сбыта своих товаров. Одного чаю вывозят из Китая ежегодно тридцать семь миллионов килограммов, или 92.500.000 фунтов (а именно Англия 62.500.000, Соединенные Штаты – 20 миллионов, Россия – 20 миллионов). Зато Англия ввозит туда на 30 миллионов франков хлопчатой бумаги н на 120 миллионов опиума.

Чувствуя, что древняя, вековая неподвижность Китая начинает колебаться, он употребляет все усилия, чтоб избавиться от влияния Европейцев, и народная ненависть ко всему иноземному часто обнаруживается злодейскими и предательскими поступками. Несмотря на это, прошло уже время неподвижности Востока; он готовится к преобразованиям. Каков будет результат их – неизвестно, но, с одной стороны, христианство распространяет уж благотворный свой свет между этими полудикими народами, а с другой, близкое столкновение с Европейцами делается день ото дня неизбежнее.

По статистике 1813 года, Китай заключал на пространстве 3.362.000 квадратных километров (верст) около 361 миллиона жителей, то есть по 108 на версту. Этого не слишком много. В Голландии, во Франции много провинций, так же сильно заселенных. Даже в России (в Московской Губернии) есть места, где приходится по 50 жителей на квадратную версту. Цветущее состояние земледелия в Китае довольно известно, чтоб говорить об этом. Всякий уголок земли там обработан. Сверх того, несколько миллионов жителей Китая живут на лодках, питаясь рыбною ловлею, и сходят только тогда на берег, когда надо хоронить кого-нибудь из них. [66]

Китай часто, однако ж, страдает от неурожаев, и тогда гибнут с голода целые тысячи. Древние законы установили, конечно, запасные магазины повсюду для подания помощи народу в голодные годы. Но более всяких неурожаев, Китай гибнет от другой, ужаснейшей язвы – от дурной администрации. Продажность китайских должностных лиц дошла до высшей степени.

Война с Англичанами обнаружила ужаснейшие злоупотребления. Уж несколько веков, как Китай содержит армию в 700.000 человек. Богдыхану всегда представляли списки о существовании этой армии и получали огромные суммы на её содержание. Во время войны с Англичанами оказалось, что у богдыхана всего 60.000 войска, и то какого! Остальные были только на бумаге и содержание их обогащало мандаринов.

Сбор податей точно в таком же порядке. Деньгами богдыхан получает только 479 миллионов франков в год. Всё прочее платится припасами, которые поступают на содержание войска и должностных лиц.

Впрочем, сколько столетий Китай был безопасен от вторжения завоевателей – на что ему было войско? Отовсюду он окружен пародами, которые не помышляют о завоевании. Только с моря открыт путь в Китай, и Англия явилась оттуда.

Сама Англия никогда бы не решилась на такую отдаленную войну, но у неё есть Ост-Индия. Ост-Индии нужен сбыт опиума – и надобно было решить дело оружием.

Обстоятельство, произведшее войну за опиум, принадлежит уж истории. Кампании 1840, 1841 и 1842 годов доказали всё преимущество европейской дисциплины и оружия против ничтожных китайских и маньчжурских войск. Незначущая эскадра с одною слабою дивизиею пехоты легко могла взять Нанкин и завоевать третью часть Китая, который никогда бы не был в состоянии отнять этого завоевания. Но Англии вовсе не нужны были новые огромные земли и миллионы подданных; ей довольно забот и с Индиею. Поэтому она не приказала своему адмиралу слишком далеко простирать военные действия и тотчас же согласиться на мир, который бы упрочил торговлю её с Китаем.

29 августа 1842 года заключен был этот договор, и Англичанам, сверх обладания Гонг-Конгом, открыты были навсегда для торговли гавани Кантона, Амои, Фу-чу-Фу, Нинг-По и Шанг-Гаи.

В то время, как Англия так выгодно оканчивала борьбу с Китаем, Франция тоже прислала туда несколько военных кораблей. Но она хлопотала не о торговле, а о защите своих миссионеров. В Кохинхине последовало на них гонение. Фрегаты Victorieuse и Gloire явились в Туранской бухте. Там собрана была вся морская сила Кохинхинцев, состоящая из пяти корвет, построенных по европейским образцам. Видя [67] такое превосходство сил на своей стороне и посадив, сверх того, на каждое судно по тысяче человек, которые, от тесноты, не могли пошевелиться, кохинхинцы собрали еще все речные джонки и тоже нагрузили их войсками. Но быстрые движения французских судов уничтожили все эти меры. Сильным и метким огнем потопили французы все пять неприятельских корвет, рассеяли джонки и с редким человеколюбием спасали и лечили потом несчастных солдат, которыми были нагружены суда.

Эта победа облегчила участь христиан в Кохинхине. Но в Корее, где тоже было сильное гонение на них, французы потеряли оба свои корабля в проливе, где сильным течением нанесло их на мель. Надобно было бросить оба судна, но экипаж был спасен англичанами, поспешившими из Гонг-Конга на помощь. Корейцы никак не воображали, чтоб англичане стали действовать заодно с французами, и тотчас же прекратили гонение на христиан.

Таким образом обе нации достигли своей цели: англичане – свободной торговли опиумом, а французы – допущения миссионеров к распространению христианства. Впрочем, ни те, ни другие не должны верить заключенным с ними договорам: китайцы уступили силе, а не убеждению; при первом же случае запрут они свои гавани англичанам и умертвят французских миссионеров. Лучшею характеристикою китайской политики может служить следующее письмо наместника Фо-Киена к тамошним мандаринам, случайно попавшееся в руки французов.

“Надо было предоставить христианам покланяться их Богу, строить часовни, проповедовать свое учение и читать молитвы, не допуская только миссионеров во внутренние области империи. На этих условиях заключен новый с ними договор; я слышал, что Франция тоже очень сильная держава в Европе. Действительно, в прошлом году французский посланник приезжал к нам с таким флотом, который мог помериться силами с английским. Следственно, не обходитесь дурно с христианами. Французы не хлопочут о торговле, а о защите своих проповедников. Прикажите же всем своим подчиненным не оскорблять христиан, чтоб не навлечь беды на всю империю. Мало-помалу мы справимся с ними и преодолеем их вероломство. Держите это письмо в тайне; если вас сменят, передайте его преемнику, рассказав и ему, чтоб он щадил христиан, иначе империя подвергнется опасности”.

Вот в каком отношении находятся теперь европейцы к китайцам. Время прочных связей еще не наступило. Но Восток уж колеблется на древнем основании. Соединение его с Западом, вероятно, совершится на прочном основании, а не на одном страхе и насильстве. [68]

Молуккские острова под владычеством Голландии.

“Корвет наш Байонез (говорит далее Жюрьень-де-ла-Гравер, автор этих воспоминаний), отправлен был в индокитайские моря в 1847 году. Как ни спешили мы, чтоб поспеть туда во время благоприятных муссонов, но, будучи обязаны заехать в Лиссабон и в Бразилию, прибыли к Мысу Доброй Надежды только 8 сентября. Следственно, мы должны были идти противным муссоном, и попасть в Тихий Океан было нелегко.

Известно, что эта огромная масса вод, беспрестанно-гонимая пассатными ветрами к западу, встречает, не достигая еще берегов Азии, беспрерывную цепь островов, разделяемых самыми узкими проливами и, кажется, предназначенных природою для того, чтоб положить преграду величественным волнам этого океана. Тимор, Ява и Суматра составляют главные звенья этой цепи.

Чтобы с Мыса Доброй Надежды попасть в Макао, “Байонез” должен был взять направление на Тимор, войти в Тихий океан, проникнуть к западу, пользуясь переменными ветрами около экватора, и вторично пересечь цепь островов у Башисского архипелага, чтоб отсюда идти уж попутным муссоном.

25 октября достигли мы до пролива, отделяющего Тимор от Омбея. Тут мы начали уж медленно подвигаться вперед, при самых слабых ветрах. Можно было бы в один день проехать этот пролив, но сильное течение относило нас беспрестанно назад. Солнце с зенита жгло нас палящими лучами. Ночи были жарки и бессонны. Иногда ветерок надувал повисшие паруса и фосфорические волны начинали осыпать искрами подающийся вперед корабль; но через минуту ветер утихал опять и мы оставались неподвижными.

Соскучась этою бесполезною борьбою, бросили мы якорь у берегов Тимора перед португальскою колониею Бату-Геде. Это самое скромное селение, оставшееся от обширной империи, основанной в здешних морях Альбукерком и Хуаном де-Кастро. Вход в бухту защищен двумя пушками и дюжиною солдат, беспечно смотревших на наш приезд.

В половине XVII века Португалия принуждена была уступить Голландцам почти все свои завоевания; в этом море только остров Солар и восточная часть Тимора остались за нею. В 1630 году главные предводители здешних племен обратились в христианскую веру. Нидерландский флаг развевается на форте Купанг, а португальский на стенах Дилли и Бату-Геде.

По берегам Тимора есть и китайские колонии, которые торгуют с Явою и Сингапуром. В этих жарких странах царствует [69] вечное лето. Нет желтеющих листьев, ни весенних побегов, но после цветов вырастают плоды, после плодов опять цветы. Здесь не нужно понуждать природу, а, напротив того, удерживать ее. Там, где она предоставлена самой себе, решительно всё зарастает непроходимыми лесами в кустарниками. Чтоб очистить для земледелия какое-нибудь пространство, надобно зажигать леса.

В Бату-Геде жители расчистили небольшую полосу, которой для них достаточно. За нею – непроходимые леса, о которых Европейцы не могут составить понятия. Осмотрев всё это, мы скоро соскучились однообразием местности, и как скоро поднявшийся ветер дал возможность к дальнейшему плаванию, тотчас же вышли под парусами. Пролетев Омбейскиии пролив, мы обогнули Поло-Камбинг и пошли к амбоинскому рейду, как к неизбежному этапу для всякого путешественника, едущего в Китай с противными муссонами.

В Амбоине главное место голландского правления над Молуккскими островами. На этом острове более всего разводят гвоздику, на островах Бандских – мускатные орехи.

Известно, с каким удивительным упорством нидерландские купцы успели в половине XVII века основать эти обширные колонии, которые предназначены соперничествовать с Английскою Индиею. Сперва, были они только посредниками в ссорах малайских владетелей. Потом усилились, употреби выгоды торговли на сооружение сильных эскадр и обязали молуккских султанов не иначе торговать, как с ними, истребив все деревья, дающие гвоздику н корицу, и растущие не на Бандских островах и не на Амбоине.

Во время континентальной системы, англичане завладели этими колониями, но в 1815 году возвратили их Голландии.

Остров Амбоин составлен из двух полуостровов, соединенных песчаным перешейком в семьсот метров ширины. Залив, составившийся у этого перешейка, образует обширную амбоинскую бухту, в середине которой якори не достают дна. Форт Виттория господствует над этою гаванью, и Байонез бросил якорь у этого форта.

Прежде Голландцы с трудом допускали иностранцев в свои поселения; но с тех пор, как само правительство взяло их в свое управление, все острова доступны путешественникам. Теперь прибытие корабля подает только случай жителям выказать свое гостеприимство.

Число жителей на Амбоине простирается до тридцати тысяч; в самом городе живет около восьми тысяч. Прямо против порта европейский квартал с белыми домами и красивыми портиками; налево квартал малайских хижин, направо Кампонг, обитаемый китайцами. Последние уж два века как поселились на этом острове, и всё еще не смешались с туземцами, сохранив всю физиономию своего племени. Трудолюбие их [70] проносит везде неоцененную пользу. Они управляются собственным судьею, который один имеет дело с правительством, как по собиранию податей, так и по надзору за своим кварталом. Все двери у китайцев отперты; один экран скрывает семейные тайны от взоров проходящих. За этим экраном стоит толстобрюхий идол, перед которым всегда курится благовонное дерево.

Деятельность китайцев еще резче оттеняет апатическую леность туземцев Амбоина, ненавидящих всякий труд. Когда они испекли себе лепешку из сердцевины пальмового дерева и нацедили в бамбуковую трость соку сагуяра, они – счастливы, и ничего более не желают, кроме покоя. Приди в их квартал, непременно найдешь, что все лежат и отдыхают во всякое время дня. Если б на острове не было иностранцев, он бы вскоре совершенно зарос непроходимыми лесами.

Туземцы Амбоины представляют тип малайского племени. В них много ума, воображения, поэзии. Музыка заставляет их забывать труды и усталости. Если ваши гребцы утомятся и весла опускаются из рук их, заставьте мерно ударять в там-там и гонг – всё вдруг оживится, и лодка полетит стрелою.

Осмотрев прежде всего берега бухты, мы отправились потом в горы. В шесть часов утра ждали нас сорок паланкинов. Каждый несли восемь человек, которые шли с удивительною быстротою и легкостью по горам, оврагам, каменьям и через ручьи. Впереди их шел колонновожатый с нидерландским знаменем, подле него музыканты, мерно ударявшие в там-там и гонг.

Менее нежели в час донесли нас до цели путешествия. При свете факелов осмотрели мы подземный грот с исполинскими сталактитами, полюбовались прекрасным водопадом и возвратились на корвет. Но, как нас ждали в тот же вечер в одной загородной деревне, то мы и отправились туда в тех же паланкинах в четыре часа пополудни.

На вершине одной горы, через которую нас несли, видны были все сады Бату-Гаджа и огромный бассейн, в котором наш Байонез тихо качался. В глубине долины едва были заметны верхушки пальм, утонувших в зелени. По скату росли гвоздичные и мускатные деревья.

Узнав о нашем прибытии, малайцы собрались смотреть на нас. Это был для них истинный праздник – не работать и смотреть на приезжих! Они нам тотчас же представили балет из военных плясок, н мы имели случай удивляться их гибкости и проворству.

В самой деревне видели мы заботливость голландского правительства об образовании туземцев. Мы вошли в деревенскую школу, где училось более двадцати детей, и с удовольствием смотрели, как эти чернокожие хорошо пишут и читают, как согласно поют молитвы. [71]

Амбоинские деревни окружены огородами, где возделывают гвоздику, которой ежегодно вывозят отсюда до 150.000 килограммов (до 10.000 пудов). Голландское правительство определило цену, по которой туземцы должны ему продавать гвоздику, но не покупает у них, однако ж, всего годичного сбора. Если в казенных запасных магазинах есть нужный запас, туземцы могут продавать остальное малайцам и голландцам, с уплатою пошлины в 6 процентов.

Жители Амбоина не знают никакого другого занятия, кроме возделывания гвоздики. Они родятся и живут посреди этого благовонного растения. Дерево, посаженное при рождении каждого туземца, снабжает его плодами во всю жизнь и осыпает цветами гроб его.

Пальма, дающая сагу, заменяет здешнему жителю рис Явы и маниок Бразилии. Каждое дерево дает до двухсот килограммов (500 фунтов) муки.

Воздух Амбоина чрезвычайно здоров. Цинга, обнаружившаяся на нашем корабле со времени отъезда с мыса Доброй Надежды, совершенно исчезла на этом острове.

15 ноября вышли мы из амбоинской бухты, но, по причине безветрия, первый день прошел даром; на другой, свежий южный ветер в несколько часов перенес нас через пролив. Зато потом двенадцать дней провели мы между островами Ксулла и Оби; наконец 1 декабря успели выбраться из этих заколдованных мест и решились бросить якорь в Тернате, чтоб дать установиться муссону.

Группа вулканических островов между Калабриею и Сицилиею может дать понятие о здешнем архипелаге, поднятом со дна моря подземным огнем. Исполинские вершины Тернате и Тидора возвышаются друг против друга. Узкий пролив разделяет их, и мы вошли в него, надеясь на свежий северо-восточный ветер, но, поравнявшись с горами, ветер стих, и течение понесло нас назад.

В эту минуту подъехал к нам какой-то европеец на лодке с малайскими гребцами, дал нам лоцмана и звал к себе в гости, как скоро мы сойдем на берег. Это был день тезоименитства голландского короля, и мы попали на самый великолепный официальный праздник. Тернатский султан был тоже приглашен на вечер, и он вскоре явился в открытой коляске, везомой двумя рядами своих подданных; с ним была и главная жена его. Дочери султана сидели в другом экипаже.

Церемониал приема заранее был условлен, и резидент в точности выполнил его. Султаны здешние называют голландских королей своими старшими братьями, и эти братья действительно предоставляют туземным властителям все наружные почести, приличные их сану, но заранее назначают им преемников [72] и не дают им никакой власти в политическом отношении.

На серебряном подносе подали султану бетель и арековые орехи; на другом – стакан воды. Султану было около шестидесяти пяти лет. Он был очень некрасив, с приплюснутым носом, выдавшимися скулами и толстыми губами, которые казались окровавленными от бетеля. Султанша была почти тех же лет и такой же красоты; но дочери были очень миловидны и довольно легко одеты.

Этикет требовал, чтоб бал был открыт резидентом с султаншею и султаном с европейскою дамою. Как удивились мы легкости и ловкости султана в танцах! Толпы малайцев, смотревшие на это с площади перед домом, испускали крики восторга, при виде искусства своего властителя.

Ужин был накрыт на двести человек. В два часа пополуночи все разошлись, и мы воротились на корвет. Уходя, султан изъявил желание видеть нас у себя, и чрез два дня все офицеры Байонеза отправились к нему. Мы увидели странную смесь европейской полуобразованности и молуккского полуварварства. Почетная стража европейских солдат, надзирающая за каждым шагом султана, встретила нас со всеми почестями. Султан ожидал нас у подъезда, и с военною музыкою провожал нас во внутренние комнаты своего дворца.

Султан Индийского Архипелага не знает лучшего и приятнейшего препровождения времени, как танцы баядерок. Тернатский владетель, получающий от голландского правительства 67.000 франков пенсии, не мог, конечно, содержать богатой труппы, однако ж явились двенадцать танцовщиц в длинных платьях, с странными диадемами на головах. Однообразность ли их танцев, или курение каких-то благовоний подействовало на нас, но мы превратились в совершенных малайцев, глядя на баядерок. Какая-то таинственная лень и сонливость овладела нами. Мы похожи были на курильщиков опиума, и когда танцовщицы исчезли, с нас спала какая-то тяжесть.

Но этим не кончились танцы. Выскочило двадцать детей, лет десяти, и начали танцевать военную пляску, в которой было содержание целой поэмы. После подали нам чай, и мы раскланялись султану.

Надобно было осмотреть самый остров. На нем семь тысяч жителей. Огромный потухший вулкан занимает северо-восточную часть острова. В 1828 году было последнее извержение, и следы лавы не оставили до сих пор никакой растительности на своем пути. Остальные склоны горы покрыты роскошными рощами, изобилующими оленями.

За городом много отдельных дач. Вообще природа собрала на этом небольшом острове все свои богатства. Кокосовые деревья, хлопчатник, кофейное дерево, китайское, апельсинное, [73] и другие. И не один Терпате одарен этими богатствами: все Молуккские острова одинаково наделены природою.

Малайцы большею частью мусульмане; отличительная черта их характера – страсть к удовольствиям, грабежу и мщению. Только холодно-практические голландцы могут удерживать их от преступлений неумолимой строгостью законов. При этой спасительной строгости, Голландия гораздо более Англии и Франции заботится об умственном образовании туземцев, которое более всего состоит в преподавании религиозных и нравственных правил.

Как ни были мы обласканы в Терпате, но отдаленные грозы на горизонте доказывали нам, что муссон приближается, и следственно нам надобно было оставить эти места. При первой буре, вступили мы под паруса и полетели с попутным ветром, сопровождаемым обильным дождем. Две недели плыли мы в тумане. Наконец 21 декабря вошли в пролив между Пелевскими и Каролинскими островами. Мы уж были близко к цели нашего путешествия.

4 января 1848 года Байонез бросил якорь на рейде Макао.

Европейская колония в Китае.

Наш корвет Байонез должен был заменить фрегат la Gloire и корвет Victorieuse, погибшие у берегов Кореи. Мы прибыли в довольно критическую минуту. Нанкинский трактат отворил европейцам для торговли города Амой, Фу-чу-Фу, Нинг-По и Шанг-Гай, но внутренний город Кантон был закрыт для варваров. Даже появляться в окрестностях значило подвергать жизнь свою опасности. Соскучась беспрестанными доказательствами недобросовестности китайцев, Сэр Джон Девис поднялся с двумя пароходами и двумя бригами вверх по Шу-Киангу, захватил богские форты, заколотил восемьдесят пушек и стал перед Кантоном, угрожая ему бомбардированием. Мандарины спешили предложить мир, и он принял его, потому, что, не имел достаточно сил, чтоб занять город.

Поводом к нападению Англичан было убийство шести их соотечественников жителями одной деревни, и требуемое удовлетворение состояло в казни четырех китайцев, участвовавших в этих убийствах. Но Сэр Джон Девис требовал разыскания и наказания всех участников преступления. Вместе с тем послал он к Ост-Индскому генерал-губернатору требовать подкрепления, а английским негоциантам предписал выехать из фактории в Гонг-Конг, намереваясь произвесть новое нападение, как скоро получено будет подкрепление.

В то же самое время, как в Китае делались со стороны англичан приготовления к войне, прибыл в Макао новый [74] губернатор Амараль, имя которого получило такую печальную знаменитость. При самом начале прибытия его в колонию, китайцы напали на Макао, но были разбиты, и китайские жители этого города должны были поплатиться за свое участие в измене. С тех пор Амараль держал их в строгой дисциплине.

Таково было положение дел в Китае, когда Байонез прибыл в Макао. К нам тотчас же явился компрадор, то есть китайский поставщик съестных припасов. Всякий давал ему поручения, что именно купить и привезти на другой день. Айо (так звали его) пунктуально являлся на корнет и не забывал никого и ничего. Цены, им выставляемые, были самые умеренные и все были довольны. Через переводчиков старались мы узнать о его прежней жизни, и он рассказал, что, вопреки строгости китайских законов, ездил в Соединенные Штаты, видел вблизи европейское общество, узнал многое, и теперь соболезнует о невежестве своих соотечественников. Несмотря на это, он уважал многие коренные постановления Китая и, отдавая преимущество европейскому просвещению, с жаром защищал патриархальные нравы Серединного Государства. Всего более понравилось ему на Западе бескорыстие судей и должностных лиц. Но, сокрушаясь о совершенной безнравственности Китая в этом отношении, он утешался вспомнив, что при древних династиях Тангов и Мингов судьи были чужды подкупов и взяток.

Этот усердный компрадор много помогал нам. Кто-нибудь из нас всегда отправлялся на берег в его джонке, которая с попутным муссоном бросала якорь пред фортами. К нам подъезжали в ту же минуту танкасы, маленькие лодки, столь же широкие, как и длинные. Они управляемы были всегда двумя женщинами; старшая всегда гребла, младшая правила. Эти несчастные морские хитаны не имеют другого жилища, кроме своей лодки. От солнца и дождя прикрывает их одна тростниковая крыша. Всю жизнь свою проводят они в этой лодке.

Выбрав одну из лодок, прибыли мы вскоре на набережную Прайо-гранде – это любимая прогулка здешних жителей. Но мы приезжали не для прогулки: нам хотелось посмотреть окрестности города до песчаного перешейка, составляющего границы португальских владений.

Здесь нет никакой растительности. Холодный северный ветер иссушает всё, что развивает теплота солнца. Цепь холмов, составляющих границу Макао, также бесплодна, как Цикладские острова. Далее за чертою границ видны жалкие сосны, поднимающиеся посреди песков.

Иногда всходили мы на вершину Форта Гойа, где вид на море великолепен.

Трудно придумать причину основания города в таком неблагодарном месте. Только с европейскими капиталами и китайским [75] трудолюбием можно было провести улицы к скалам и украсить цветниками голый камень.

В числе городских редкостей показывают то место, где автор Луизиады приходил сидеть и мечтать.

Нет в мире народа, который бы выражал с таким шумом и радость свою, и даже набожность. Везде вы слышите звуки гонга, колокольчиков, там-тама. Впрочем, без этого Макао казался бы городом мертвым. Пять тысяч европейских жителей так смирно живут здесь, что их вовсе не слышно. При удивительной деятельности и трудолюбии китайцев, европейцы не смеют заняться никаким ремеслом; их совсем не видать по улицам. Зато китайцы везде и во всём действуют неутомимо и постоянно.

Макао был для нас первым образчиком Серединной Империи. Между этими длинными халатами, бритыми головами, оливкового цвета лицами, четыреугольными лбами, мы находились в беспрестанном удивлении. Сперва поразил нас вид китайских женщин с утиною походкою, раскрашенными щеками и пучками цветов на волосах, потом мы к этому привыкли и называли Макао – маленькою Франциею.

Узнав, что французский флаг снова появился на берегах Китая, кантонский наместник выразил живейшее удовольствие и с готовностью согласился принять представителей державы, которая, по слухам, распространившимся у китайцев, была в вечной войне с Англиею. Выйдя из Макао и подняв на грот-мачте флаг посланника, мы отправились к Кантону. Чтоб войти в реку, надобно было лавировать, и Байонез, при содействии прилива, достиг скоро мыса Шуэн-пи. Здесь русло Шу-Кианга сужпваегся, и ширина реки не превышает двух миль. Далее за этим мысом находятся знаменитые Тигровые Ворота, укрепленные тремя фортами и двумястами пушек.

Китайская эскадра стояла на якоре у фортов. Если б для неподвижности китайской жизни нужны были какие-нибудь доказательства, то формы джонок их лучше всего свидетельствовали об этом. Корабли Неарха, верно, были точно так же построены. Эти длинные, прямоугольные ящики, с тремя бревнами вместо мачт, заставили бы улыбнуться мумии пирамид. На носу, взгроможденном в виде карточного домика, красуется императорский дракон с зеленым хвостом и кровавою пастью. Корма испещрена иероглифическими украшениями. Якори деревянные (из железного дерева) с одною лапою. Огромный руль держится двумя канатами; чудовищные паруса, разноцветные фонари, широкие амбразуры с чугунными пушками – всё удивляет и доказывает младенчество искусства. Бороться с противными ветрами и лавировать эти джонки вовсе неспособны. С одним муссоном выходят они в море, с другим возвращаются. Если у берегов ветер не помогает им, они ждут прилива и плывут вместе с ним. [76]

И однако ж, частные, мандаринские джонки о сорока веслах, сделаны хорошо и ходят быстро; а работники, строющие их, те же самые, которых употребляют американцы и англичане для постройки легких катеров и шкун. Каким образом эти же люди давно не выстроят судов на европейский манер, тогда как таможенные смотрители китайцев осматривают европейские суда всякий раз при входе в гавань? Если б строители китайских трирем, двадцать веков тому назад, встали из гробов, они нашли бы, что нынешнее поколение ни на шаг не отступило от образа предков.

При хорошей защите, всякая эскадра была бы останонлена богскими фортами, но китайцы умеют только выставлять пушки напоказ, а не действовать этим страшным оружием. Тут выставлено их столько, что можно разбить флоты всего света; но, чтоб действовать ими, китайский солдат, после первого выстрела, отказывается от этого. Он думает, что один вид пушек должен обратить в бегство неприятеля.

До сих пор плавание наше по реке было легко. Оставалось пройти двадцать пять миль до Вампоа. Отсюда начинались отмели. Китайский лоцман, нанятый нами в Макао, взял себе помощником другого в Анунг-Гой. Каждый из них, плывя впереди в лодочке, указывал нам путь. Эти лоцмана так искусны, что в продолжение двух веков, только одно судно претерпело кораблекрушение в Шу-Кианге. Мы благополучно бросили якорь у датского острова.

На беретах Китая надобно удивляться не природе, а деятельности и трудолюбию жителей. Торговый баланс Кантона (не считая противозаконного торга опиумом) простирается до 140 миллионов франков. Английские корабли обыкновенно останавливаются у датского острова. Соперники их по торговле Северо-Американцы – у деревни Вампоа. Последние употребляют теперь только шестьдесят кораблей для этой торговли и вывозят не более, как на пятьдесят миллионов, но будущее впереди, и предприимчивость янков обещает многое.

Несмотря на любопытство, возбужденное селением Вампоа, мы были слишком близко Кантона; чтоб не спешить туда, на другой же день сели мы на маленький английский пароход Firefly (огненная муха), который вполне достоин своего названия и который два раза в день ходит между Вампоа и Кантоном.

Береговые ландшафты прелестны. Деревни, окруженные бамбуковыми плетнями; пагоды, среди фиговых деревьев; башни с крышами в несколько ярусов и многоугольными галереями – всё возбуждало наше внимание. Миновав последние форты, мы увидели по крышам мандаринским, мачтам и по домам, построенным на сваях, что достигли кантонской гавани.

Кантон явился глазам нашим как китайская Венеция. На первом плане картины сто тысяч лодок, составляющих плавающее народонаселение города, за ними аллеи, ведущие к позолоченным [77] зданиям, окруженным зелеными и легкими решетками. Этот квартал ослепляет разнообразием ярких красок, вечным движением и беспрестанным шумом.

Проложив себе дорогу между тысячами танкасов, мы подъехали к набережной у обширного сквера, обсаженного деревьями, посреди которого развивается флаг американского консула г-на Форбеса, ждавшего нас на набережной. Физиономия его выражала такое добродушное гостеприимство, что нам никак нельзя было отказаться от его приглашения. Г. Форбес был совершенно чужд тех мелочных страстей, которые разделяют европейцев даже на отдаленных морях. Он приветствовал нас как давнишних друзей своего отечества, которое некогда обязано было отчасти Франции своею независимостью.

Китайцы всегда очень скупы на уступки иностранцам. В Кантоне видна эта политика более всего. Не более девяти или десяти гектаров болотистой почвы отданы ими под европейские фактории. Все эти здания построены из гранита и кирпича и посредством улиц разделены на шестнадцать отдельных кварталов. Две улицы заняты китайскими лавками, в которых продают все произведения китайского искусства и промышленности. Туда-то мы отправились прежде всего, чтоб выменять наши доллары на китайские игрушки.

Мы прибыли в самую удобную минуту для торговли. Законом предписано каждому китайцу оканчивать все свои счеты до новолуния нового года, и потому надобность в деньгах должна была сделать китайских купцов сговорчивее. Но терпеливость их выше жадности. Они не уступили нам ни одной сапеки.

Более всех обратил на себя наше внимание купец Сао-Ква, седой старик, в длинном ваточном халате. Товары его были искусно разложены и выставлены, и покупщики толпами окружали всегда его лавку.

Чтоб разговаривать с китайскими купцами, не нужно знание их языка; надобно только хотя немного знать по-английски. Этот язык сделался торговым диалектом Китая, но не тот язык, свистящий и шипящий, который вы слышите между англичанами, а смягченный и измененный односложными звуками китайцев, как плод жарких стран, привитый к северному дереву. Англо-китайский язык имеет уже свои правила и лексикон. Может быть, некогда будет он иметь и свою литературу. Вот образчик этого языка. Мы спрашивали у лоцмана: не переменится ли ветер. Он отвечал: пайлот нон кан саби. Джос меки пиджон. Кто бы тут отыскал английскую фразу; Pilot cannot know. God makes that business (почему может знать лоцман? это воля Божия).

Сао-Ква знал все тонкости этого диалекта. Англичане прозвали его Talkee-true (правдивый человек), и он гордился этим прозвищем. С убедительнейшим красноречием и фамильярностью наклонял он свою седую голову к плечу колеблющегося [78] покупщика и с видом купца, жертвующего своими выгодами, говорил: You ale my fliend; me talkee-true, futy tolla (вы мой друг; я правдивый человек; сорок долларов).

Мы до тех пор покупали, пока не истощились наши кошельки. Надобно отдать справедливость китайским купцам: они так же искусны, как левантские евреи, покуда дело идет о том, чтоб сбыть свой товар; но как скоро торг заключен, они так же честны, как константинопольские османли. Вы можете смело вверить им упаковку товаров и отдать деньги вперед: всё будет исполнено верно и исправно.

Самая шумная, длинная и широкая улица Кантона Физлех-стрит. Все предметы роскоши и гастрономии приносятся к Лукуллам, обитающим в этих домах. Ни их, ни жен их, впрочем, никогда не видать гуляющими на улицах. Для них созданы паланкины и носильщики. А если важное лицо и пойдет когда пешком – не попадайтесь ему на встречу: перед ним бегут два дюжие кулиса и расталкивают всех без милосердия.

Терпеливость – главная добродетель китайца. Посмотрите на купца в лавке. Он занят расчетами, торгуется, уговаривается... Вдруг у самой двери слепой нищий начинает колотить двумя бамбуковыми дощечками. Этот резкий стук заглушает всякий разговор, прекращает всякое размышление. Но китаец будет полчаса слушать эту убийственную музыку, не показав ни малейшего знака нетерпения, или досады. Иногда даст он несколько сапек, чтоб избавиться от нищего, но гораздо чаще выведет своим терпением из терпения самого музыканта, который пойдет к другим дверям.

В торговой части города, открытой для европейцев, считают триста тысяч жителей. Во внутренней и недоступной для иностранцев – девятьсот тысяч. Не имея возможности проникнуть в город, мы захотели осмотреть его вокруг. Сопровождаемые американским миссионером, мы отправились в эту экспедицию, но должны были совершить ее почти бегом. Покуда мы шли, ни один китаец не обращал на нас по-видимому внимания; но как скоро останавливались, чтоб всмотреться в любопытную панораму окрестностей, тотчас же составлялись около нас группы людей, и проводник советовал нам скорее продолжать путь.

Наместник Кантона управляет двадцатью семью миллионами жителей (почти целою Франциею). Подобных областей в Китае девять; наместники в них имеют почти неограниченную власть. Редко они обращаются к пекинскому дворцу за разрешением спорных вопросов и правят самовластно; но они редко остаются на своих местах более трех лет. Жалованья наместник получает сто двадцать тысяч франков. Но мы уж сказали выше, что величайшая язва Китая состоит в лихоимстве и продажничестве всех должностных лиц. Каждый житель [79] от двадцати до шестидесяти лет платить подушную подать и, сверх того, поземельную пошлину, составляющую десятую, двадцатую, или тридцатую часть жатвы его, смотря по качеству земли. Но эти умеренные подати удваиваются и утраиваются жадностью мандаринов.

Наконец настал день, в который мы должны были видеть кантонского наместника. Он принял нас не во внутреннем городе, а в загородном дворце. Нас посадили в мандаринскую шлюпку, на которой устроена была широкая площадка, где мы все очень удобно помещались. С окраины этой площадки лодочники правили судном посредством длинных шестов, держась то посредине реки, то у которого-нибудь берега.

После часового плавания въехали мы в какой-то канал, и у входа в рощу вышли на берег. Нас ввели в сад. Погода была пасмурна, деревья без листьев, и мы издали могли видеть киоск, где ожидал нас наместник Ки-инг.

Он встретил нас со всеми выражениями китайской учтивости, в которой подражали ему все окружавшие. Нет ничего страннее, как это детское фамильярное любопытство, с которым китайцы осматривают вас с ног до головы, разбирая все складки вашего платья. Ки-инг так же мало имеет важности, как и подчиненные его. Ему лет шестьдесят. Выражение физиономии его обнаруживает простоту и доброту; едва-ли бы какой-нибудь физиономист нашел в ней ум и проницательность.

Всякая дипломатическая конференция в Китае сопровождается пиром. Стол, накрытый на тридцать приборов, ожидал нас в низкой зале, слабо освещенной солнечными лучами. Мандаринам было тепло в своих шубах; но наши мундиры вовсе не защищали нас от холода и сырости.

Китайский обед уже не новость для европейских читателей, но для участвовавших в нём он всегда служит горьким воспоминанием. Только десерт утешал нас. Счастлив тот желудок, который выдержит подобное испытание. Посредством переводчика нашего, получали мы ежеминутные комплименты и тосты китайцев. Замечателен способ их лести, который, верно, не поправился бы в Европе. Один китайский щеголь предложил выпить за здоровье сидевшего подле него морского офицера, говоря, что он пьет: “за его почтенную бороду и благословенные шестьдесят лет”, а тому не было и тридцати. Но хитрый взгляд китайца, казалось, говорил: “ты видишь, что это лесть, но, конечно, доволен этим”.

Вести дипломатические переговоры со всеми восточными народами чрезвычайно трудно, а с китайцами более всего. Они всю тонкость дипломатии и политики поставляют в хитрости и в заключении таких договоров, в которых можно было бы перетолковать слова и обмануть противную сторону. С нами все эти хитрости были бесполезны. Мы требовали только покровительства [80] миссионерам и веротерпимости, и наместник уверял нас с жаром, что в Китае не знают никаких гонений”. К сожалению, в Китае дела никогда не подтверждают слов.

Через несколько дней после свидания с китайским наместником, Байонез возвратился в Макао. Тут мы имели случай увидеть новую сторону китайской жизни.

В пятнадцати милях от форта Сан-Франсиско у устья Шу-Кианга есть остров Кум-синг-мун, которого рейд безопаснее и обширнее нежели в Макао. На этом острове контрабандисты основали свое владычество. Каждый английский и американский торговый дом содержит в этой бухте запасы опиума, которые всегда защищаются пушками против осмотра китайских мандаринов, или нападений морских разбойников.

На катере г. Форбеса и с рекомендациею его отправились мы на этот остров к капитану Эндикету. Тут мы увидели всё количество и все сорты опиума, отправляемого в Китай из Ост-Индии. В 1847 году привезено его было 24.990 ящиков; в 1849 число это достигло до 36.000. Ценность товара этого простиралась до 120 миллионов франков. Чистого барыша Ост-Индская Компания получала 86 миллионов.

Способ курения этого яда давно известен. Европейские негоцианты уверяют, что не употребление, а злоупотребление опиума производит гибельные последствия, замечаемое у курильщиков; но, с другой стороны, кажется, что кто однажды испытал это страшное удовольствие, тот невольно увлекается всё непреодолимее к повторению гибельного наслаждении. Это то же пьянство, только еще вреднее по последствиям.

С острова Кум-синг-муна отправил нас капитан Эндикетт через остров Гианг-Шан, чтоб мы могли видеть земледелие китайцев. Рис составляет главное богатство Китая и единственную пищу многих миллионов жителей. Рис растет только в жидком болоте. Каждое рисовое поле должно быть обнесено валом, чтоб удерживать воду. Надобно видеть китайских женщин, роющихся в этих болотах с утра до ночи. Терпение и трудолюбие их непостижимы. Китайская пословица говорит, что: “судьба дала Китаю два сильные вспомогательные средства: женщину и быка”: – только ими и держится земледелие.

Мы осмотрели много деревень прежде нежели вернулись в Макао; нигде мы не встретили здесь враждебных физиономий; нам везде улыбались и кланялись.

После Макао и Кантона любопытнее всего было посмотреть на Гонг-Конг. В Макао всё было пустынно, грустно; всё жило одними воспоминаниями. В Вампоа видели мы человеческую деятельность, доведенную до высшей степени. В Гонг-Конге должны были удивляться находчивости и твердости британского гения

Нанкинским трактатом уступлен был Гонг-Конг англичанам. [81] Это был бесплодный и необитаемый остров, один голый гранит. Теперь мандарины не узнали бы его. Крутая покатость горы заставила первых переселенцев строить домы на морском берегу. Квартал китайцев стоял на сваях в болоте. За нездоровою и болотистою долиною назначено было построение нового города, который назван именем богатого купца Матисона, посвятившего свои капиталы на эту постройку; цитадель же названа была именем королевы Виктории. Во время построений обнаружились лихорадки от болот, и смертность ужаснула рабочих; но основатели учредили плавучие госпитали, а болота засыпали и иссушили. Деятельность возобновилась. При нас уже видно было несколько широких улиц и красивых домов. Гранит почвы везде превращался в портики и храмы. Эго напоминало баснословные времена Греции, когда камни сами складывались в стены под звуки лиры.

В этом-то пункте сосредоточена почти вся англо-китайская политика. Мы говорили о новых несогласиях сэра Джона Девиса с китайским правительством, но они вскоре были прекращены дружелюбно.

Когда мы возвратились в Макао, то узнали, что кантонский наместник Ки-ннг сменен, а вместо его прислан строгий н гордый Се-у. С этим-то человеком должны были происходить будущие переговоры европейцев. Губернатор Макао, мужественный Амараль, предсказал дурные последствия этого нового назначения и сам же первый сделался жертвою духа нетерпимости и ненависти, возбужденного этим правителем.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания морского офицера индо-китайской эскадры // Отечественные записки, № 6. 1852

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info